Коршуниха

Юрий Стрелов
КОРШУНИХА

ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ
ВРЕМЕНА  ДАЛЕКИЕ

Дед Данила возвращается
Мы сидели у костра. Молчали. Рядом перекатывалась по камням речка Коршуниха. Последние листья медленно кружились, падали в воду и быстро исчезали. Резко пахло смородиной, грибами и водой. Я  всегда  улавливал запахи воды, чистой или грязной. Как живую я понимал её. Здесь она резвилась  и словно радовалась. И её состояние передавалось мне. Но в этой радости было что-то тревожное… И я это понимал.
Напротив фабрики   Коршуниха умирает. Её желтое тело отдавало тусклятиной. И мне жалко смотреть на творение человека. Где её воды оживут? Возможно,  раненый Илим оживит многострадальную дочь. Верую.
А пока мы сидели у костра, смотрели в огонь,  в воду и пили таежный чай, заваренный  на чаге и веточках смородины. Чай нам приготовил дед   Данила  Бутаков.  Он смотрел в огонь и сосал самокрутку. И что-то в нем было странное. Вышел из тайги, развел костер и  в черном от дыма костров котелке,  вскипятил воду, а потом заварил чай по таежному.
Наш шофер  Иван возился в моторе. Вот мы и решили посидеть на поваленной старой лиственнице. Вот тут-то дед и появился.
Мы, Татьяна Губа, Ольга Филь и Ольга  Ксенофонтова поехали по местам откуда начиналась стройка. На этом месте в шестидесятые годы праздновали  день молодежи. Татьяна и две Ольги  работники центральной  библиотеки. А меня пригласили, как самого старейшего и бессменного секретаря  литературного клуба.
- Я вас всё хочу спросить. Давно здесь? – спросила Татьяна у деда. Он долго смотрел в огонь, попыхивая самокруткой. Потом ответил:
- Давно, однако…
- Как давно?
Он ещё помолчал. Курил.
- Когда? Не помню. При царе ишо…
Сколько же ему лет? Морщины разгладились. Он улыбался.
- Я ишо Шестачку Коршунова помню… Бутакова Игнашку…Мы даже с им сродственники…
Конечно, он посмеялся над нами. Но, я  знаю, что этот дед дух Илима. Но, я не стал говорить моим спутницам. Они и так называют меня фантазером.   Он  тихо сказал:
- Слышите?
Кроме журчания горной речки ничего не слышно. Просто, странный, таинственный дед. На ногах ичиги, куртка в заплатах, подпоясан кушаком, на голове круглая шапка. Таких шапок в наше время нет. И вот это ружьё.  Старинное и с длинным стволом.
У меня возникло такое ощущение, будто он прибыл сюда из далекого прошлого. Скуластое лицо с узкими с хитринкой глазами говорило о том, что кто-то из его предков был тунгус. В общем-то, я знал, откуда он прибыл.
- Дух лесной сердится шибко, - продолжил говорить дед. -  Тихо. Я слышу  тайгу. Снег будет. Плохо живете. Нарушили всё. Природу обидели. Историю о прошлом забыли… Разе так можно? А знаете, далеко по Илимке  давно проходил Пантелейка…Первым прошел. Забыли…Пянда кликали ево…Плачет реченька, плачет родимая… Иссохло сердце в вас…
- Странный вы, дедушка Данила. По-разному вы говорите. То по- старинному, то по нашему.
 - Я всякий бываю.
Дед встал, котелок освободил от лишнего чая и сунул в истрепанную   
котомку. Не попрощавшись, удалился в тайгу.
- Кто же он на самом деле? – спросила Ольга Филь. – Мы так и не узнали о нем ничего.
- Таинственный дед, - сказала  Ольга Ксенофонтова. -  Где он живет не понять.
Неожиданно для себя  я ответил:
- Везде… Мне, кажется, это дед-ведун, или лесной дух…
Девчата недоверчиво улыбнулись. Тут подошел наш шофер Иван.
- О ком вы тут говорили? – спросил он.
- Дед здесь нас какой-то таинственный посетил, - ответила Татьяна Губа.
- Например, я никого не видел. С вами же сам Юрка Стрелов. А он на выдумки горазд. Фантазер. И вы туда же…Да и откуда он тут?..
Мы переглянулись. Хорошо. Я – фантазер. Пусть будет так. Но мои спутницы даже разговаривали с ним. А они люди серьёзные. Все они иногда видели деда. А есть доказательство. Отходы  от чаги и веточек смородины… Мы стали их искать, но не нашли… Вот это уже настоящее чудо!..
Девчата  переглянулись и стали всматриваться  в тайгу. Иван сказал:
- Мечтайте тут, а я пойду ещё подхимичу… Минут через двадцать  и поедем…
И он пошел к машине. Мы молчали.  Тайга молчала и только было слышно как журчала вода на перекате… И тут я вспомнил, что говорил дед о забытом землепроходце Пантелее Пянде… Действительно, мы многое стали забывать из нашей далекой истории…Да какой далекой! Недавнее прошлое стали забывать, а напоминать некому… Как-то я спросил у первоклашек,  что такое слово Коршуниха? Знают это слово только старожилы. Уйдут они, все мы уйдем, и что  оставим после себя? От этого мне стало страшно…А что мы, старожилы, сделали для того, чтобы пришедшие после нас, хоть что-то знали, помнили…
Я смотрел в быстро бегущую воду, и вдруг что-то вспомнил из далекого прошлого… Далекое, но кажется оно недалекое…Будто услышал в тайге голоса, а может мне показалось? Это говорила со мной речка… Если попасть в её грязное устье, да подняться  по Илиму в его верховье… Где-то там проходил со своим  отрядом гулящих Пянда… Возможно, мне и послышались голоса из далекого прошлого… И вдруг я представил тот момент, когда эти люди вышли к истоку  Илима…

СКАЗ  О  ЗАБЫТОМ  ЗЕМЛЕПРОХОДЦЕ
1619 год. Прошло  всего около сорока лет, когда Ермак со своей дружиной открыл для России путь в Сибирь. На реках: Обь, Иртыш, Енисей и других  многочисленных  реках возникали крепосцы, которых в Сибири называли  острогами.
Енисейскому воеводе Максиму Трубчанинову доставили князца эвенков-тунгусов  Илтика, который и поведал, что если идти по Нижней Тунгуске, можно достичь великой реки, где много разной дичи и пушного зверя. Воевода отписал об этом в Тобольск, старшему над воеводами Сибири Матвею Годунову. Это первое документальное известие о Восточной Сибири.
В то время ходили легенды о гулящем человеке рискнувшим проникнуть на ту великую реку. Знаменитый ученый А. П. Окладников поведал миру в своих работах о маршруте первооткрывателя Восточной Сибири. Рассказал об этом ещё один известный историк Б.П. Полевой.
Можно было понять, почему в историю открытий не было вписано имя первопроходца. Он не был на государевой службе и в документах не числился. И только Окладников и Полевой  случайно наткнулись  на  архивные документы из того далекого времени. Справки, письмена поведали  об этом рискованном путешествии. А ведь именно с того времени начался отсчет великих открытий. Именно с того похода пошли казачьи отряды  на Ангару, Илим, Лену. И по берегам этих рек были поставлены первые зимовья, заставы, остроги. Давайте представим то время и тот поход на восток, в Восточную Сибирь…
Ххх ххх ххх
- Хоп, хоп! – кричал Можеул и тыкал острыми пятками в бока оленя. – Лючи!  Лючи!  Люди с неба! Торопись, Улахан, шевели ногами. Улахан, скоро чум наш!
Старый олень Улахан, слыша тревожный голос юного друга и чувствуя опасность, торопился. За ним едва поспевал его младший брат Чулимэ. Его очень старый олень  Кыстра  задыхался.
А вот и запахло дымом, вкусным жареным мясом, и старые олени выскочили на поляну.
- Лючи! – кричали Можеул и Чулимэ.
Тунгусы сгрудились у чума и испуганно смотрели в чащу… И вот на поляну вышли люди. Впереди шел человек, сильный, широкоплечий, с  длинной бородой.
- Люди неба! – прошептал отец тунгусят, князец местных тунгусов Чапче.
Длиннобородый улыбался…
Ххх ххх ххх
1619 год.  Гулящий человек \странствующих людей, не занятых на государственной службе называли гулящими\  Пантелей Демидов Пянда на деньги, занятые в долг в казне, на собственный страх и риск организовал первую экспедицию на восток от Енисея из сорока гулящих и добровольцев-казаков к великой и неведомой реке Елюэне. Так называли эвенки-тунгусы реку  Лену. И многие отчаянные, смелые люди мечтали добраться до неё, но пути были неведомы русским.
И вот такой человек нашелся – Пантелей Демидов Пянда. Можно только представить, насколько это был мужественный, волевой человек, чтобы собрать и организовать  поход из стольких людей и убедить их в смелом предприятии. На неведомом пути всё могло быть.
Что двигало этими людьми? Ради чего они отрывались от теплого очага и рисковали жизнью? Ведь исторически известно, что все, без исключения, первые землепроходцы были гуманны  по отношению к аборигенам, в отличие от завоевателей Америки. Первопроходцы не грабили, не убивали, они старались решить всё мирным путем, даже с более воинственными племенами. Значит, желание обогатиться отпадает. И этим поражала потом европейцев загадочная русская натура – мирно решать отношения с аборигенами. Не секрет, что коренные сибиряки смешали свою  кровь с братскими  народами.
На стругах русские путешественники проплыли по Енисею до устья Нижней Тунгуски, с помощью проводников  тунгусов. Платили им обычно одеждой, кушаками, бусами и другими вещами, а чаще проводниками шли просто из-за любопытства. Поднялись по Нижней Тунгуске, ставя на пути зимовья для отдыха. Люди перетащили струги к реке Лене где-то в районе Киренска. История не сохранила, как они спускались по Лене. Известно, что плыли очень долго и будущие отряды казаков находили места стоянок где-то в районе Олекминска и под  Якутском. Возвращались по Лене и с помощью тунгусов  перебрались пешком к Ангаре, минуя верхнее течение Илима. Неизвестно, сколько здесь стоял этот отряд первооткрывателей после великого похода.
Вернулись  в Енисейск, тем самым открыв путь другим к Илиму, Ангаре, Лене. Неугомонным, видимо, был этот человек. Он опять занимал денег на новое предприятие – путь на восток. И кто знает, может, был он в новых походах, на новых землях первым, пока нам об этом неизвестно. Но ясно одно, что на этом легендарном походе он не разжился, если занимал денег на новое путешествие. Но имя этого человека должно стоять в одном ряду с именами великих землепроходцев – Дежнева, Попова, Бекетова, Атласова, Беринга, Хабарова, семьи Прончищевых и Лаптевых, Челюскина…Все  они бывали и жили, готовили к великим походам в Илимской стороне…

    Ххх ххх ххх
… Путешественники, перевалив гору и двигаясь по распадку, вышли к неведомой небольшой речке. Тунгус Чапче  взятый проводником несколько дней назад, остановил оленя и стал снимать  груз. Мужики сбросили с усталых плеч котомки и расположились на берегу.
С  Чапче были его сыновья – Можеул и Чулимэ. Пантелей Пянда велел не брать мальчиков, но те их настигли в пути на своих старых оленях. Мужики в награду, что взяли проводником князца Чапче, дали вождю местных тунгусов красный кушак, а его молодой  жене, чтобы передал бусы.
Пантелей присел на берегу и сунул руку в воду. Она была холодной, прозрачной.
- Конец лета, а холодная. Как её имя? – спросил Пантелей, взглянул на вождя и похлопал по воде. Тунгус  молчал, видимо, не понимая вопроса.
- Илимэ, - ответил за отца Можеул.
- Чудно, - ответил Пантелей. – Чудно. Там Елюэне, тут Илимэ…Красивые имена. .. Но по- нашему, по-русски проще – Лена и Илим. Коротко и ясно. Так отныне и будем кликать эти реки…Отдохнем здесь и к Юрьеву дню поспеем в Енисейск…
За три года странствий люди пообносились. Зимовье  срубили у берега. И рыба есть, и птица непуганая, и олени…
На песке и знаками толковее отца Можеул объяснил, что далеко вниз по течению эта река расширяется и впадает в большую реку. Но Пантелей не стал рисковать людьми, да и устали очень, надо было к зиме вернуться в Енисейск.
А ночью сон приснился. Широкая река, и из тумана город неведомый наплывает. И люди неведомые идут в странной одежде…
Проснулся. Спят мужики. Наваждение. Обмыл лицо водой, взглянул туда, куда стремился Илим. ..Говорил Можеул, что дальше ширь. Посмотреть бы. Потянуло Пантелея, хоть птицей взлетай! Но скоро зима, надо уводить людей. А сам думал: что же там? Что? Какие земли? Какой мир? И этот мир ждал и манил его. Тунгусскими  тропами пошли путешественники к Ангаре. Не ведали ещё, что можно было только на стругах спуститься…Но это уже сделали другие… А, может, опять Пантелей?..
Где же ты был, великий землепроходец? В каких архивах, письменах вновь увидим мы имя твоё? Не мог ты исчезнуть бесследно. Не мог. Есть ещё надежда встретить твое имя…Ведь он вновь занимал деньги на новое путешествие…
Представил  я те далекие времена и будто с гулящими посидел у костра…Как наяву  увидел этих людей и обросшего Пантелея…Из оцепенения меня вернул  шофер Иван.
- Костер догорел…Размечтались. Сказочники. Можно ехать. Немного кой-чего подхимичил  и можно ехать. Да и медведь ещё не залег. А где-то ходит по тайге ваш сказочный дед…
Иван засмеялся и из ведра  вылил воду на затухающий костер.
- Ну и куда теперь, дорогие мои сказочники? – спросил Иван.
- Туда, где когда-то стоял Илимск – сказала  Татьяна.
- Но его нет. Там воды Илимского моря, - ответил Иван.
- Едем туда. На Илим реку. Вот, Юрий Иннокентьевич, вот такое название вашей общей книги дать. На Илим реке. Там дачи строителей. А мы остановимся у моста через Илим. У нас в плане посетить места, где бывал Радищев, где стоял Илимск, где первые рудознатцы стали варить коршуновскую руду, - сказала Татьяна.
Мы немного не доехали до дачного поселка «Строитель». Остановились у большого пня. Сколько помню, он всегда был и будто не старел…Он  накрепко стоял в воде. И брал энергию от неё и от земли.
Мы сели на упавшее дерево.
- Там, на глубине когда-то стоял Илимск, - сказала Татьяна. – И первые  рудознатцы брали руду  из Коршуновских гор…
- Однако, и вы здесь? – услышал  я знакомый  голос. Оглянулся.  Дед  Данила  стоял за нашей спиной. Во рту неизменная самокрутка. – Пнем интересуетесь? Он многому свидетель…
- А как вы попали сюда так быстро? – спросила  Ольга Филь – Хотя, что я вас  спрашиваю?
- Быстро? Довезли…Вы любопытные, а мне такие по нраву, – говорил он и улыбался. В глазах хитринка…Морщины разгладились…-  Я – хозяин  рудных гор. Не верите? Ну и Бог с вами. Не верьте. Моё дело сказать…А ваше дело слушать…а может кто-то из вас и что-то видеть будет…Ваш Иван пошел к дачникам…Он не верит и смеется над вами… Ну каков  Пантелешка Пянда? Он первым увидел Илим. Первым…А историки говорят, что он прошел южнее, и вышел через Ангару в степи. Они что? Рядом были? Я знаю. В верховьях Илима он прошел.
- А что связано с пнем? - спросила  Ольга Ксенофонтова  и недоверчиво улыбнулась.
- Семя его было  при первых рудознатцах…
- Откуда вы знаете? – спросил я. Хотя я уже о нем многое знал.
Он затянулся дымом, помолчал и ответил:
- Можете верить или нет… Это ваше право. Иван не верит. Я даже помогал варить железо. И самого Радищева помню. Он меня грамоте учил.  А имя у меня уже тогда  было Данилка Бутаков…Даниил. Всех пашенных крестьян встречал. Экспедиция встречал, чтобы им пусто было. Разорили они тогда крестьян.
Татьяна Губа, наш краевед, так у неё даже глаза заблестели. Она придвинулась к деду  и стала задавать вопросы по истории края. И то, что он отвечал, попыхивая дымом от самокрутки, Татьяну поразило знание дедом исторических фактов. Потом он сказал:
- У вас многие врут. Искажают исторические факты. Пофантазировать  можно, как это делает Юра Стрелов, описать природу, характеры людей…Ты, Татьяна, правильно делаешь. Описывай  хронологию своего края…
Я  ничему сказанному не удивлялся. Спокойно выслушал деда Данилу. Всё-таки, это сказочный дед…Очнемся и не будет деда.  Я подумал, а не проделки ли деда, когда явно была показана картина про гулящего Пантелея Пянду. Но виду не подал. Только дед хитро подмигнул мне.
Пока  Татьяна разговаривала с дедом, я смотрел в воду. Где-то там, на глубине стоял знаменитый  Илимский острог. Перед моими глазами образовался туман. Увидел старый Илимск. А вон и острог.  Если я начну записывать всё это, то начну примерно так…

РУДОЗНАТЦЫ
Не только земледелие, но и многие промыслы и отрасли промышленности Иркутской области берут начало в Илимском крае. В  те далекие времена здесь уже добывали и плавили медь, выпаривали соль, настаивали вино, варили железо. И среди множества деловых  бумаг Сибирского приказа, было небольшое донесение воеводы Богдана Денисьевича  Оладьина. В нем описано о начале производства железа на Илиме. Воевода писал: «… В нынешнем во 163-м \ 1654 или 1655\ году…ведомо мне…учинилось от иноземцев ясашных людей, что-де в Ылымском уезде у Тунгуски \ Ангаре/  реки в горе есть железная руда».
А от имени первого рудознатца Шестачки Коршунова и пошло  название горы, речек и села. Кто был этот человек? Ведь так мало мы знаем о первооткрывателе и зачинателе дел рдных…

Ххх ххх ххх
1654 год.
На галечную отмель Илимского берега со струга сошел Коршунов.
- Выгружай казаки!
Люди стали выгружать тюки с оружием, одеждой, пенькой и другим провиантом для населения Илимского острога.
К Коршунову подошел сам воевода Богдан Денисьевич Оладьин.
- Ждали, - сказал воевода. – Я отписал в Сибирский приказ, что от ясашных людишек слышали руда есть в нашем уезде. Тебе и Игнашке  Бутакову приписали , да с ним его проводники  - Можеул и его брат Чулимэ…
- Слыхали от казаков… Князец Можеул толковый тунгус. Он многие экспедиции провел через горы и реки. Известный среди казаков человек…
- На зорьке, с петухами и давай в путь. Всё, что надо – бери.
- Игнашку возьму и братьев.
Коршунов поселился у Игнашки Бутакова.
- Юность вспомню, - говорил Игнат, жуя холодную оленятину, -  я ведь в юности  мечтал об открытии новых мест рудных, а потом в добытчики мехов подался…Дружка по дел рудному не сыскалось… А тунгусы давно места рудные знают. Мы с меньшаком Чулимэ  ходим. Места там охочие…Старшой брат  всё разные отряды на Лену иль к Байкалу  пути показывает….Он ишо с отцом  Пянду с Лены выводил на Ангару. Это, тово, гулящего-то…Пантилешку Пянду…Значит, пойдем на   добычу руды.
Наутро отправились в путь на плоскодонке: Шестачка Коршунов, Игнат Бутаков  да тунгусенок Чулимэ.  Можеул остался. Он готовил отряд казаков на новые ещё не обжитые места. На песке рисовал карту, а казаки на бумагу…
Вверх по течению Илима тянули лодчонку до  замшелого зимовья. На этом месте в 1664 году будет заложена деревушка Прошкой Шестаковым, которая будет названа его именем. С возникновением деревни установится и домница для варки кричного железа от древесного угля двумя рудознатцами Коршуновым  и  Бутаковым. А до 1667 года руду возили в Илимск.\  Взято из исторических документов. А возникновение деревни Шестаково – из книги академика  Шерстобоева  «Илимская пашня\.
Недалеко от зимовья казаки сбросили с себя котомки и опустились на холодную землю…Попили чаю, заваренной  на чаге и таежными травами, взяли инструмент, сухого мяса, хлеба и пошли в горы вдоль горной речки. Впереди шел Чулимэ. У подножья очень крутой горы Чулимэ остановился.
- Однако  копай надо, - сказал парень и топнул ногой.
- Избушку ставить зачнем, своя будет, - предложил Коршунов.
Срубили вокруг кустарник на взлобке, прямо у подножья очень высокой  и на вид грозной горы. Очистили место и начали валить деревья. Зимовье было построено. Чулимэ приносил разную дичь и даже одного оленя. Мясо жарили на костре. В речке, которую потом назовут Коршунихой, водилось очень много разной рыбы…
…Казаки сняли дерн, очистили землю, и перед ними предстала руда. Она поблескивала желтыми и синими крапинками, словно кусочки слюды, влитые внутрь. Впервые в Восточной Сибири заступ  русских рудознатцев врезался в рудное тело.
Руда шла массивом. Коршунов стал пробовать заступом во многих местах, и всюду он натыкался на руду.
Шестачка сбросил шапчонку и оглядел гору.
- Ну, Игнат, на Каменном поясе только и видел подобное. Богатую с тобой руду нашли и радуюсь шибко. И не надо теперь струмент завозить, сами сделам…
За неделю они много наломали руды. Втроем они снесли часть ценного груза к плоскодонке.  Казаки поплыли в Илимск, а Чулимэ остался. Он пойдет тунгусскими тропами догонять брата…
В Илимске в домнице, пользуясь древесным углем, получили кричное железо. Молотом долбили ноздрятые куски, отделяя шлаки, и получили железо. Труд этот был долгий и трудоемкий.
Воеводаа Богдан Оладьин сразу же отписал царю о полученных  результатах. В 1665 году воевода писал:  «…Железо доброе, на всякое дело годится…»
Коршунов продолжал варить железо в самодельной домнице и выполнять заказы казаков и крестьян.
     Ххх ххх ххх
Большой пожар случился в Илимске в 1666 году. Тогда сгорел Илимский острог.  21 июня 1667 году новый воевода Оничков обходил свои владения. Они представляли из себя печальное зрелище.
Воевода и подъячий  Никита Лазарев ходили по пепелищу, думали, с чего начать. Лазарев подготовил чертежи нового острога.
- Давай сажень и зачинай с Богом – сказал воевода.
Никита Лазарев перекрестился, вынул из-за пазухи чертеж и начал саженью мерить. Казаки, мужики очищали место.
С человека собирали на строительство острога по 25 копеек. Многие крестьяне сами, добровольно приходили помогать в строительстве. Воевода Оничков  описал царю: « … Острожное место и первую Спасскую башню большую того же числа заложили…»
Общая длина по окружности должны быть 333  сажени, восемь башен, крытых двойным тесом. Внутри острога церковь  во имя Спаса,  воеводский двор, государев двор, съезжая изба, таможенная изба, хлебные житницы, соболиный и соляной амбары, дом черного попа Филарета, тюрьма, аманатская  изба, изба сторожа тюремного и воротника.
Воевода позвал к себе Коршунова и Бутакова т велел им начать большое дело, строить новую  домницу на месте, где добывают  руду у только что основанной деревушки. Там и казаки, и крестьяне помогут. Надо начинать промышленное дело – варить железо и выполнять заказы нового острога Илимского. Так на Илимской  земле появилось свое железо, а первыми металлургами в Восточной Сибири стали Коршунов и Бутаков, принявшие участие в строительстве  Илимского острога.
Центральная башня острога – Спасская -  осталась в памяти народной как Илимская башня. Заложенная в 1667  году по  чертежам Никиты Лазарева, она сохранилась до сих пор и находится ныне в Иркутске в музее деревянного зодчества…

… - Юрий Иннокентьевич, - толкала меня за плечо Татьяна. – Задремали? Что вы видели? Опять показался дед?
Картина из прошлого исчезла. Рядом дышал Илим. И я ответил:
- Видел и представил старый Илимск. Деда не видели?
- Он в тайгу ушел, - ответила Ольга Ксенофонтова. - Странный дед. Будто волшебник…Был и нет его. Исчез…И мы были, как в тумане…Начитался дед, вот и знает многое что…
- А как правдиво, - ответила Татьяна.
- Я верю. Такая была картина, будто всё было реально, - ответил я.
- Вы хороший фантазер, - улыбнулась Татьяна. – Вот вам всё такое и кажется…Да и мы, словно в сказку попали с этим дедом. Расскажи кому, не поверят…Надо же Радищев его учил… Дед сказал, что Радищев с сыном  добрались до Коршуновских гор и видели железную руду…Принес с собой куски руды…
Пришел Иван.
- Был у вас дед?
- Нет! – хором ответили женщины.
Иван  поморщился, огляделся.
- Кто из вас курил?…Табак горький, и вроде самосад …
  - И мы и Стрелов не курим. Сам накурился…А причем  тут мы? – ответила Татьяна.
Дед был. Что же это было? Мы ехали  до города, а там надо остановиться у карьера. Где-то там когда-то стоял поселок геологов  Коршуниха…
Я всегда  мог уснуть в машине, что и произошло на этот раз…И приснился мне странный сон. Будто всё происходило в реальности. Опять я увидел древний Илимск…И будто кто-то сообщил мне, что  в это время в этом остроге жил сам Радищев…

РАДИЩЕВ
6500  верст путешествия из Петербурга в Илимск, в «погибельный край» . В январе  1792 года Александр Николаевич Радищев, автор знаменитого «Путешествия из Петербурга в Москву»  с женой  Лизой и двумя детьми, Павлом и Катей, ступили на Илимскую землю. Императрица Екатерина вторая решила так сломить волю  Радищева. Но великий писатель, философ-материалист не был сломлен. В Илимске он занимался общественной работой и медицинской деятельностью, интересовался геологией края. И он стал одним из первых исследователей Ангаро-Илимского железорудного бассейна.
Ххх ххх ххх
Данилка  Бутаков открыл глаза и скрылся под одеяло.
- Александр, смотри, Данилка ожил!
Александр Николаевич  Радищев вышел из своей маленькой комнатки—кабинета, сперва взглянул на улыбающуюся жену Лизу, а потом на Данилку.
- Ну, казак  молодой, поправляемся? Не прячься от меня, не прячься, достану!
Александр Николаевич подошел к кроватке, разыскал под одеялом голову мальчишки.
- Всё хорошо, казак. Молодец, Даниил Бутаков. Пойдем завтракать.
Пришли сын Павел и дочь Катя. Они сдернули одеяло с мальчишки и сообща одели. А в окно заглядывали ребятишки.
- Вот и друзья твои пришли навестить. Сегодня разрешаю посетить. А ну, бегом сюда!
Пять мальчишек, тихонько переступили порог и остановились.
- Так. Все пять, так и знал. Давайте мыться у рукомойника. Лиза, друзьям мыла, да будем вместе завтракать…
Лиза  налила воду в рукомойник, и  ребятишки  стали мыть свои грязные лица и руки, а Катя принесла белые тряпицы.
- Иннокентий Черемных, почему тебя не было на уроках вчера?
Кеша, худенький, с глазами-угольками, опустил большую  черную голову.
- Его вчера батя драл, - ответил за него Яша  Погодаев, кудрявенький, большеглазый плутишка. Он самый маленький и хитрый.
- Это за что же? – спросила Лиза и побледнела. Она всегда бледнела, когда что-нибудь случалось.
- Он на поле хозяина работал, - сообщил Данила Бутаков. – Картоху он не брал…За чо тада били ево?..
Ещё один мальчик Вася Сизых вплотную подошел к Радищеву, и прошептал:
- Это  я спер картоху.  И потом её на костре жгли…Мы видели как дедушка Андрей Березовский  на костре жег и нам давал… И мы тоже… А Кеха не виноват…На нас наябидничал, - и он мельком взглянул на Яшку.
-  Это хорошо, что ты своего друга защищаешь, - громко сообщил Радищев. – Эх, Лиза, вот она темнота…И ты говоришь, что я должен молчать против этого произвола.  Десятилетние дети на поле хозяина! Это ли не варварство, и я должен молчать!
Радищев начал ходить по кухне, а дети пугливо жались к двери, не узнавая своего учителя.  Лиза побледнела  ещё сильнее и схватила мужа за руку.
- У нас же дети…
Он остановился, посмотрел в окно, Он всегда, когда ему надо успокоиться, смотрел в окно, течение жизни его успокаивало.
Потом он повернулся к детям, и они увидели добрые черты своего учителя.
- А твой отец, Данила Бутаков, всё промышляет по тайге? Увидеть бы мне его, да горы местные показал мне. Ты ведь, Данила, прямой потомок Игната Бутакова, зачинателя железных руд. И вы все, мои славные ребятки, корень держите от великих людей, зачинателей этого края Илимского. И вам бы, мои родные, быть настоящими хозяевами земли и свободно владеть бы вам горами…
- Александр, - опять сказала Лиза.
И  Радищев сделал широкий жест рукой.
- Проходите, дорогие гости, проходите. Данилка вас заждался…
Умывшись, ребята  прошли в зал. Там  и завтракали за большим столом, и Лиза подавала ребятам картофельную кашу  на молоке.
- Лисандра  Николаевич, - тихо сказал  Данилка Бутаков и почему-то взглянул на дверь и на  Яшу Погодаева.
Ребятишки переглянулись. Данилка подбежал к окну. Радищев и Лиза ничего не могли понять и ждали,  чего  надумали мальчишки.
- Лисандра  Николаевич… поедемте с нами на рыбалку… с ночевкой. Дядя  Воробьев завсегда пьяный валяется на своем огороде…
- Ей, Богу, никто знать не будет, - прошептал от окна Данилка. – Мы даже можем напоить ево…
- Ах вы, милые  мои дети, - наконец  понял Александр Николаевич, чего от него хотят дети. – Не надо его поить. Он пусть сам хорошо упьется. И мы уедем на рыбалку.  Сержант Воробьев справно несет царскую службу, он приставлен ко мне, следить за каждым моим шагом. Не надо нам его трогать, а то потом, чего доброго, родителям сообщат, хозяину вашему. Я сам появлюсь там, где вы будете рыбачить. Только никому ни слова, ребята. А то я вам ничего не буду рассказывать.
-  Вот ей-богу, - перекрестился Кеша Черемных.
И все мальчишки перекрестились.
- Как ты, Даниил? – спросил Радищев.
- Я крепкий, я поеду…
- Он крепкий, он даже с сыном хозяина Гошкой на кулачках может биться, - заступился за него Кеша. – Яшка, а ты нас не заложишь, как в прошлый раз?
Хитроглазый Яшка Погодаев быстро перекрестился.
- Я крепкий, - упрямился Данилка. – Поеду.
Мальчишки зашумели, все хотели, чтобы Данилка поехал в ночное. И Лиза упросила.
Десятилетний мальчик Данилка  Бутаков сорвался с припайной льдины, когда на Илиме шла шуга, и долго барахтался в воде, пока его не вытащили мальчишки.
Данилка горел в огне и почти умирал. Радищев взялся лечить его. Он уговорил родителей оставить Данилку у себя, и те согласились, семья была большая. А когда он стал поправляться, Павел и Катя начали обучать его грамоте.
- Ладно, ребята, - пообещал Радищев, - сегодня вы свободны. А завтра сюда, будем учиться.
Мальчишки ушли. Данилку оставили. Ему ещё рано бегать по весенней грязи…
Радищев ушел в свою лабораторию. Мальчишки по его просьбе приносили иногда «красивые» камни. У него их скопилась огромная коллекция. И сам он часто уходил в горы на поиски разных камней, потом долго проверял, искал наличие железной руды. Он знал, что этот край должен быть богат рудой, но не мог ещё найти проводника.
Далеко по России и за Уралом, по Сибири гремела слава уральских заводов и их владельцев, могущественных Демидовых. И все знали, где была добыча руды в Сибири, должны отписываться Уралу. Этого боялись местные люди и всячески старались скрыть месторождения железной руды.
… В окно постучали. Радищев открыл створки. Сняв шапчонку, стоял Иван Черемных, отец Кеши, крепкий, черноглазый, скуластый мужичок. Он снял шапку и топтал ичигами грязь.
- Я, однакось, нашшот Кехи…сынишка, однакось…Мы уважам тея, ученый шибка ты…Хозяин сказал, чо скажет Воробьевву,чо Кеха к тебе ходит. Лисандра Николаич, меня он накажет…Опять грамоте учишь… Нельзя нам грамота…Во вред она…Тебе вон вред сделала грамота-то… Мы всю жись на земле…Пашем иё…Сеем…Кренстьяне мы, однакось…
- А бить сына, что это, Иван Николаевич, а?
- Дык…хозяин…картоху выкопал…Хозяйскую…
- Пять картофелин и выкопал-то, за свой труд и бить?
- Дык…
- Я тебе что говорил? Низко бить людей. Не жалко?
- Дык все бьют, однакось…и я бью…Положено. И нас били. Жалко парня…Дык и хозяин…
- Вот если ты  и твои соседи не будут бить детей за две картофелины, и другие посмотрят  на вас и тоже не тронут.
- Тронут, Лисандра Николаич, темные мы, однакось…
- Ох, Иван Николаевич, верю я тебе. За этим пришел?
- Слышал, врачуешь шибко хорошо. Дык вот и пришел, меньшак захворал. Живот так и крутит, кричит… Спаси, Лисандра Николаич.
- Иди, Иван Николаевич, иди и не бойся за Воробьева.  Я, если что, поговорю с ним. Он мужик понятливый должен быть.
Чавкая по грязи ичигами, Черемных пошел к своему дому, стоящему  недалеко от дома Радищевых.
Он сходил к Черемных с сумочкой, в которой были необходимые лекарства. Напоил мальчишку, который несколько дней болел и до того похудел, что уже ходить не мог.
- Теперь пойдет на поправку, пусть полежит два дня, - пообещал Радищев.
К нему обратилась жена Ивана, женщина с жилистыми, изработанными руками, что её замучили зубы. Радищев осмотрел их и сказал, чтобы она завтра же пришла к нему домой на лечение.
Вечером к нему пришел Андрей Березовский. Любил он захаживать к Радищеву на огонек, когда приезжал в Илимск. Березовский – это первый  картофелевед в  Илимском крае. Ещё в 1768 году он был послан Иркутской воеводской канцелярией с несколькими мешками картофеля, для рассадки в Илимске  и близлежащих деревнях. При помощи некоторых крестьян он вскопал  небольшой участок. Ему помогли Иван Черемных, Куклины, Сизых, Бутаковы и многие другие. И вот 27 апреля 1768 года он посадил картофель. Осенью собрал урожай, небогатый, но все-таки урожай. На следующий год он посадил все десять мешков. Крестьяне подсмеивались, крестились на «антихристовое» семя, в тот год не было урожая на хлеб. Но  неожиданно картофель уродился очень хороший, и те же  крестьяне помогли выкопать клубни. Березовский стал ездить по деревням и раздавать  картофель, но приживался плохо. Илимские  крестьяне не понимали значения этого нового продукта. Они продолжали высаживать огурцы, капусту, репу. И вообще не любили заниматься огородничеством. Для них главными были рыбная ловля, охота, хлеб.
Березовский был уже стар, но держался молодо и часто  ездил по Илиму, Ангаре, смотрел на урожаи картофеля. Радищев вскопал огромный огород и посадил горох, бобы, картофель. Он сделал парники, чего ещё не было в этих краях, и выращивал даже дыни. Угощал детей.
- Дорогой мой человечище, - встретил его Радищев, усадил у стола, на котором лежали разные камни и бумаги, исписанные крупным, торопливым почерком.
- Народ не виноват, что темен, - продолжал изгнанник. – Возможно, когда-нибудь, наступит такое время, что народ прозреет. Начался здесь край ссыльных, край кандальный. А когда-то здесь  великие дела творились.  Великие люди шли по этим местам. И Беринг, и Дежнев, а как-то обнаружил в отписках, что были здесь совсем недавно Прончищев и Челюскин и Мария Прончищева, эта мужественная девушка, первая женщина-путешественница. И были здесь братья Лаптевы, Харитон и Дмитрий. А недавно плавал я к могиле великого землепроходца Ерофея Хабарова. Недалеко от нас его могила. Это ли не честь нашему краю?  Честь!  А сейчас, дорогой мой друг, началась не менее важная, чем время географических открытий, пора – обжить сии места. Это тоже открытия. Мы, передовые люди отечества нашего, учить  грамоте  должны народ наш. И детей дворян учить по-новому, чтобы они учили людей безграмотных. И чтобы простые люди могли иметь доступ к образованию. Ведь среди простого люда такие есть умницы, что во сто раз умнее иного графа и министра. Царское самодержавие изжило себя. Необходимо общество, где бы мог учиться каждый, и было бы лечение бесплатное. И землей должны управлять сами крестьяне.
В дверь постучали. Вошел Степан Алексеевич Дьяконов, верный помощник во всех делах Радищева. Он был камердинером и не оставил Радищева, а пошел с ним в ссылку. Свои знания, особенно в медицине, Радищев передал Дьяконову. Кстати, они вместе занимались прививкой оспы, впервые в России, а может и в мире. Но приоритет Радищева  как основоположника  оспопрививания остался незамеченным. Невнимание к этому вызвало возмущение в передовых кругах России. Впрочем, это было далеко не единственным в числе великих открытий, так и не признанных. Степан Дьяконов был продолжателем дела Радищева и остался в доме хозяина, когда Радищев  уехал в Европу. И был он самым популярным в то время врачом в Илимском уезде, а звали его просто: Степанушка…
- Проходи, Степанушка, проходи, дорогой мой друг. В Погодаеву ездил? Ну и как там?
- Как вы мне сказали, сделал прививки оспы детям, два мешка картофеля раздал некоторым крестьянам…
- Вот видели, а? Ничего, ничего, стронем мы, стронем темноту. Люди должны понять, что мы несем им самое лучшее, и должны пойти нам навстречу  и помочь во врачевании и в рассаживании огородных культур, в грамоте.
- Я мальчонку  Гошу  Черных  научил грамоте,  - сказал Степан. - Оставил вами составленные буквари у него и просил, чтобы он их раздал надежным друзьям.
- Молодец, - подошел Радищев к своему помощнику и обнял его. – Давайте чаевничать.
- Пойду я, Александр Николаевич, жена родить должна…
Дьяконов ушел.
- На местной женился. Дети пошли. Мечтает здесь остаться, да детей грамоте учить. Школу свою откроет и врачебный домик.
За стеной раздавались голоса. Это Павел и Катя учили Данилку грамоте. А  букварь составил сам Радищев и по нему даже начал учить мужиков.
Радищев подошел к окну и задумался. Березовский не стал мешать ему и тихо вышел.
- Люди должны сами распоряжаться своей судьбой, - сказал Радищев, думая, что Березовский  ещё здесь. – Не надо нам царей и разных вождей. Они только помеха. К власти должны приходить люди  выборные из народа. Эх, люди, люди…
- Александр, иди ужинать, - услышал он голос Лизы. Муж не мог успокоиться, но вышел в зал. Там уже сидели за столом и Лиза, и Павел, и Катя.  Данилка Бутаков был в чистенькой рубашке, правда, перешитой с плеча Павла, но красиво сидевшей на мальчишке. Они смотрели на своего учителя.
- Пройдусь, - сказал он и, накинув на плечи барчатку, вышел.
Под полной луной серебрился Илим, он был рядом. Радищев  пересек грязную улицу и вышел на берег, галечный и пологий  в этом месте. Недалеко чернела Спасская башня и высокий тын Илимского острога. По дороге, утопая в грязи мохнатыми ногами, прошла  низкорослая лошадь, таща за собой телегу, на которой лежали темной горой мешки, наверное, с картофелем. Скоро его высаживать. Почти следом пробежала упряжка  оленей запряженных в очень низкие сани, и на них сидел тунгус Кольша. Его все так зовут. Он привозит пушнину хозяину-купцу и получает за это в основном спирт. Пытался Радищев растолковать это Кольше, но тот по простоте и темноте своей так и не понял и даже обиделся, что  такой умный человек надоедает. Да, нужны века, чтобы и тунгусы поняли, что должна  быть справедливость в жизни. Века!
- Лисандра Николаич, - услышал он.
Недалеко от него, почти у самого берега горел костер. И возле него люди. Радищев подошел. Четыре парня сидели на бревне и палками шурудили  в костре. Картофель пекли, понял он.
- Лисандра Николаич, - обратился один  к нему, - был у нас ссыльный…Он сказал, что есть звезды и даже  люди на них живут. Они же на землю упадут. Я сказал об этом Воробьеву, а он приказал меня высечь, чтобы я не умничал…И чтобы я бросил слушать ссыльных и читать книги.
- Прав тот ссыльный. Есть другие миры, и есть на других планетах жизнь. И может, есть там жизнь прекраснее нашей…
И, присев к костру, Радищев стал рассказывать ребятам о существовании других миров, о жизни в других странах, об интересных событиях. Но вдруг все насторожились и привстали. По берегу шел человек с котомкой за широкими плечами. Человек был высокого роста, широко расставлял ноги, и чувствовалась в нем огромная сила. Он шел уверенно и что-то бубнил.
- Это сам Данила Бутаков, - прошептал один парень.
Радищев встал, он давно искал  встречи с этим человеком, вот кто покажет место залегания железной руды. Бутаков подошел, остановился, расставив ноги в огромных ичигах. Большая борода лежала на мощной груди. Стоял и молчал. Радищев пошел к нему навстречу.
У Бутакова было несколько братьев, и все они жили в разных деревнях, а этот шастал по тайге, выходил один на один с медведем. По деревням и в самом Илимске его побаивались. Он был свободный человек и не признавал никакой власти над собой. Он потребовал, чтобы не облагали его семью большими  налогами. Его семья свободная. Он запретил жене работать на кого-либо. Кормились охотой и рыбалкой. Поговаривали, что Бутаков  оттрепал  за бороду самого сержанта  Воробьева за то, что он искал Бутакова, чтобы привлечь его за неуважение к местной власти. При этом он  сказал, что он может всех государственных людей посадить в свою котомку и бросить в берлогу к медведю.
- Здравствуй, Данила Бутаков. Я очень хотел  поговорить с тобой.
Бутаков задрал бороду, и начал громко смеяться, и всё его мощное тело тряслось и шумело одеждой из шкур. Этот смех можно было услышать на краю Илимска. Даже собаки не лаяли, видимо, и они знали этот смех. Затем Бутаков прекратил смех и, уперев кулаки в бока, наклонился к Радищеву.
- Впервые вижу человека  без дрожи в поджилках. Уважаю, друже. Перевелись на земле нашей казаки. А тебя знаю. Наслышан. Сынка мово грамоте учишь, супротив царицки пошел. Уважаю. Я сам себе царь и атаман, и поп. А чо ты хошь от меня, друже?
- Особый разговор нужен…
- А ну, геть отседова, - махнул он рукой на парней, и те будто этого и ждали. Будто и не было их.
Бутаков и Радищев сели у костра.  Бутаков не снимал котомки и даже лямки не тронул. И Радищев понял, что Бутаков  ненадолго пришел в Илимск, и что разговор должен быть короткий.
- Данила, выручи меня. Ты знаешь места здешние. Мне надо выйти на место рождения железной руды…
- Не може, друже – спокойно ответил Бутаков, глядя задумчиво на огонь, - Не можно…
- Твой предок первым руду открыл с Коршуновым.  И твои предки помогали, как умели и всем тем, кто открывал новые земли. А ты мне помоги.
- Не можно. Ты хороший человек, я знаю, уважаю тебя и хотел увидеть. У меня нет близких людей, с кем я… А вот ты близок стал, может оттого, что сына  мово уму-разуму учишь. Учи, друже, низко тебе поклонюсь. И родом своим горжусь,  и почитаю их, и за упокой спирт пью. Не можно. Начиркашь  гумагу о руде и поедешь в Рассею. А узнают людишки темные и  придут сюда, и зачнут драть горы, да людей  забижать. А там и сами Демидовы прознают. И спросят друг у дружки, кто этось накапал? Скажут люди – Бутаков. Плевать мне зачнут  в след, проклянут…А я бедных не забижаю. А богатым завсегда хорошо. Прощевай, друже, пойду бабе шкурки ондам да с семьей повидаться хочу. Да уйду я. Обещал сержаньтишка  Воробьев с Иркутска дружину казаков царевых прислать да усмирить меня и моих товарищей, чо прячутся по тайге от царских глаз…Тайга-то наш дом родной. Беглые с каторги у меня тоже есть…Всех беглых я привечаю…Порой мне снится наш предок ведун-Данила Бутаков. Его дух до сих пор кружит над тайгой. Хозяин  оного края. Говорит, что появится он скоро среди людей. Чо я ему скажу? Чо отвечу? Рано людям открывать сокровища гор наших. Рано. А мы тайгой кормимся. Мы на Илим реке живем. Илимушка  да тайга кормильцы наши. Прощевай, друже.. А на другое  не можно…
Бутаков   пошел в сторону  своего дома. И, может, это был первый бунтарь в Сибири, который мечтал по своему о свободной жизни на Илимской земле и по всей Сибири.
А Радищев ещё походил по берегу Илима и тоже пошел домой. У ворот  стояла Лиза и ожидала его.
Было лето  1793 года.  Радищев и его сын Павел с помощью Ивана Черемных поплыли вверх по Илиму и добрались до деревни Шестакова. Тут их Иван оставил и уплыл домой. А за собой они притянули ещё одну лодку, на которой Радищев с сыном должны сами добраться до Илимска. В Шестаково Александр Николаевич едва уговорил двух мужиков быть проводниками. Он упросил их показать местные места, речки, высокие горы, порыбачить да поохотиться. Недалеко от деревни Шестакова развели костер на берегу. Наловили рыбы вдоволь и сварили уху. Радищев взобрался на высокую гору, и сын с ним. Они закричали, и эхо билось по горам и, дробясь где-то  далеко,  затихло за синими горами.
- Знаешь, Павел, если на всем этом пространстве руда, а я в это верю, ты понимаешь, что будет когда-нибудь здесь? А разбудить наш народ смогут только знания. Не скоро это будет. Века пройдут. Но я верю в будущее…
Ночевали у костра. А утром двинули  вверх по течению небольшой, бурной речки, \ скорее всего, это и была Коршуниха/. Она была зажата высокими, заросшими густым лесом, горами. Долго шли. Потом свернули в гору. На  всем пути Радищев рассматривал камни, стучал по ним молоточком и маленькие кусочки бросал  в котомку, которая была за его плечами. Радищев заметил, что что-то случилось  с его проводниками, и пытался выяснить, но те отмалчивались. Он заметил, что  местные  жители малоразговорчивы и не любят, когда посторонние лезут в семейные дела.
Потом опять спустились к речке. Радищев сбросил котомку с уставших плеч и опустился на камень. Он запоминал тайгу, строение гор, чтобы потом все записать. Проводники сбежали. Местные  люди старались скрыть месторождение руды.
Радищев зачерпнул воды в кружку и стал пить. И вдруг остановился.
- Павел, даже вода отдает железом, как, должно быть, этот край богат рудой. Я должен найти руду, хоть кусок, чтобы было доказательство, что она есть в этих местах. Но как, дорогой мой сын, сделать, чтобы людей местных не закабалили, голова кругом идет. Но я должен всё знать о Сибири, чтобы рассказать в моей новой книге…
Радищевы решили не отходить далеко от речки, чтобы не заблудиться, Шли по течению в метрах трехстах.
- Павел! – радостно закричал отец. И голос его понесся по долине, по горам, по тайге, - Павел, это руда, смотри, руда!
Радищев, вытянув обе руки, держал на  ладонях, как что-то хрупкое, и  драгоценное, кусочек черного камня. На нем отсвечивали синевой квадратные крапинки.
- Почти чистое, прямо на поверхности. Ну и пусть себе не показывают…Я   сам обнаружил руду.
Он перекатывал кусок на ладонях, дул на него, нюхал, даже лизнул, и в карих глазах его поблескивали рудные крапинки, скуластое лицо заалело, белый высокий лоб вспотел, и вся его статная фигура гордо выпрямилась. Он был так красив в эту минуту, что сын залюбовался отцом.
- Ах, Павел, Павел, если бы ты знал, как для меня это важно! Здесь этой руды полные горы! Нет слов, чтобы высказать мою радость! Нет слов!
По пути они нашли ещё два образца руды и, выйдя к устью горной речки, к Илиму, увидели деревню Шестакову. Там их поджидал надзиравший за Радищевым сержант Воробьев. Выпучив глаза, он заорал:
- Вы чо, господин Радищев, шастаете по горам без мово на то разрешения?! С Илимска вот иду во след вам на лодчонке. Немедля домой! Буду рапорт писать на вас Иркутскому губернатору…
Радищев с сыном поплыли в Илимск. Надо был слушаться, хотя рапорт, конечно же, сержант не напишет – неграмотный. В Илимске при Радищеве было 45 домов, а сам он жил в 46-м. И было ещё много пустых. К этому времени Илимск стал заштатным городишком. Один-то и был грамотный, и то чуть-чуть, купчишка-хозяин. Так что врал Воробьев.
…Илимску была уготована горькая участь «тюрьмы без стен и запоров» - места политических ссыльных. Сюда начали ссылать самых опасных преступников. И был здесь каторжный, «медвежий угол». Посреди села возвышалась сохранившаяся до самого затопления этих земель водами Усть- Илимского водохранилища Спасская башня как символ древнего русского зодчества, былой славы первых русских землепроходцев.

Мы остановились у крошечного леска, среди камней и унылой местности. В  нескольких метрах от нас начинался рудный карьер. Наш шофер Иван вышел из машины.
- Помнится, что где-то здесь был мосток, а рядом с ним пробивался ключ. Удивительная вода была в нем. А вон и мостик! Надо же! Я здесь на Коршунихе с пятьдесят восьмого года, и этот мостик и ключ и тогда были. Возле него всегда останавливались грибники, ягодники…Чудно. До сих пор жив…Чудеса!
- А я слышал от старых людей ещё в старой Коршунихе, что его проложили ещё во времена геолога Кошурникова, - сказал я.
Мы ступили на замшелый мостик, а почти под ним журчал ручей. Он пробивался из-под камня. Тропка шла через этот мостик. По этому месту горняки идут на смену. Какой-то добрый человек недавно поставил новые перила, и заменил одну доску. Кружка стояла на камне.
Мы сели на  недавно привезенную кем-то скамейку. Иван принес молоток, гвозди и одну доску. Он сказал:
- В следующий раз привезу две доски. Надо лучше закрепить мостик…
  -  Настоящий маленький оазис среди камней,  грязи и железа, - сказала Татьяна Губа.
А недалеко от нас перекатывалась  пожелтевшая  от отходов фабрики речка Коршуниха.
Мы все попили воды. Холодная и вкусная вода. Она здоровая и чистая вольется в мутные воды Коршунихи…Страшно и обидно, что не  сохранили удивительную в прошлом чистоту знаменитой речки, из которой когда-то черпал воду  Радищев.
Может от воды, у меня в глазах  образовался туман,  и я услышал голос древнего  деда Данилы Бутакова.
- Мосток-то жив, однако. Смотри, смотри, а потом всё и запиши. Смотри правду жизни…


     МОСТ
1933 год. В тот год появились первые изыскатели железной руды от Тайшета до Лены. На постое они стояли в селе Шестаково на Илиме, недалеко от того места, где геологи искали железную руду. И железная дорога пройдет через Коршуновское месторождение…

Ххх ххх ххх
Я вашего  Россинанта колхозникам и верну! – крикнул Кошурников.
- Как же вернешь, - проворчал председатель колхоза, - на свои разлюбезные взял, а затем отдаст? Эй, Александр Михайлович, а коня-то Серко зовут. И чего он так его мудрено назвал?
Председатель смотрел на удалявшегося белого коня, теперь уже он для работы в экспедиции, и поверил, что этот бедовый Кошурников вернет коня.
… Месяц назад случай в экспедиции приключился. Украли у одного рабочего деньги. Собрался он домой ехать, в отпуск. Деньги не нашли, и Кошурников  зашел  в барак, где жили рабочие. Бросил на пол шляпу с обвисшими полями, а в неё все деньги, какие  него были. Два друга – Кузьма Бутаков и Кеха Максимов – вложили свои, за ними и другие…Ромка «Хлюст» сказал:
- А если у каждого будут лямзить?
Кошурников молча, собрал деньги, и сунул их за пазуху обиженного.
Вечером тот пришел к Александру Михайловичу. Оказалось, что он…спрятал деньги, в надежде, что пожалеют его и соберут. Собрали. Совесть, видимо, заговорила. Кошурников сказал:
- Ладно. Оставлю это в тайне, а деньги куда хочешь, девай. Они твои.
Но парень сам все рассказал товарищам и вернул деньги.
Да, такой, как Кошурников вернет коня.
Он не любил седел, он возил с собой кошму, и была она ему седлом и постелью. В какой бы край  не приезжал он, брал только белых коней. Страсть  к белой масти Кошурников выражал так:
- Кони этой масти умнее других мастей…
Александр Михайлович спрыгнул с коня, рабочие окружили его, стали щупать животное, заглядывать в зубы.
- Теперь у нас три коня, и все белые, и все Россинанты, - сказал Кузьма Бутаков. – Кеха, а ну покажи, на что этот конь годится. На бега, а может и на работу…
Рабочий Кеха Максимов неожиданно прыгнул на спину коня. Тот взвился, заржал и рванул по дороге.
- Потише, Кеха! – закричал Кошурников. – Шею не сверни себе!

Ххх ххх ххх
По раскисшей дороге навьюченные  провиантом, изыскательским инструментом три Россинанта, сопровождаемые экспедицией, прошли от села Шестаково километров двадцать верх по течению горной речки  Коршунихи.
Остановились. Перед ними простиралась долина. Она словно на ладони огромного великана, а пять гор вокруг неё – будто темные пальцы. Кошурников сказал:
- Представьте, орлы, наша железная дорога будет проходить через мощный железный пласт. Чем чёрт не шутит,  а вдруг именно вот здесь, в этой долине, да ещё по склону горы будет город заложен? А в нем будут жить наши дети, внуки… А пока здесь бараки. Геологи живут. Руду ищут. Зайдем к ним.
Вскоре увидели и рабочих. Они сколачивали ящички, в них будут укладывать породу, руду для отправки на экспертизу.
Вечером изыскатели двух партий сидели вокруг костра и слушали притихшую грозную тайгу.
- Ну что, орлы? Согласны? – спросил Александр  Михайлович. Он уговаривал рабочих двух партий поставить деревянный мост через речку Коршуниха. – С вашим начальником геологической экспедицией Равингом договорился. Он сейчас в  Шестаково остался. Дела. Ну как, орлы?
Мужики  упирались. Как-нибудь без него обойдутся.
- Надо, орлы, надо. Он и вам нужен, и другим экспедициям, которые  придут после всех нас…
Говорил. Согласились.
На утро из Шестаково прибыли ещё два рабочих геолога. Начальник геологической партии Равинг отправил. Они-то и сообщили, что у Кехи Максимова сын  родился ещё весной. Вот так шли новости в эти края.
- Ну вот, Иннокентий, - сказал Кошурников, - у тебя сын. Может, придет время и будет он строить здесь город, а  ты принимаешь участие в изыскании дороги  к этому будущему городу…
- Будет так, - ответил Кеха, - веди нас к этому бедовому мосту.
Люди валили лиственницы, шкурили их и таскали на Россинантах, укладывали гать. Кошурников работал со всеми.
Когда солнце  село за гору и стало темнеть, а по распадку потянуло холодом и смородиной, рабочие пошли к баракам. Мост был готов. Он белел посредине речки свежими плахами, лежащими на огромных лиственных бревнах.
Осенью, когда летние работы были завершены, Кошурников приехал в Шестаково на белом коне и к председателю:
- Вот вам ваш Серко, да и другие доставлены. Отличные  кони. Настоящие Россинанты, - сказал Кошурников и спрыгнул с коня, передавая его председателю. – Колхозникам они нужнее. И денег  не надо.  Теперь можете свободно  ездить за сеном по нашей дороге, там есть мост, и за ним отличные угодья для скота.
Кошурников надел кожаный шлем, и, широко шагая, пошел к маленькому летному полю, где его ждал двухместный самолет…
…Через четверть века дети первых геологов и изыскателей рудного месторождения, приехали, чтобы построить Железногорск и жить в нем.
И мост тот я видел. Ходил по нему, ходил по нему и Юрка Максимов, мой хороший друг, сын Иннокентия Максимова, который строил этот мост.
По железной дороге идут поезда на север и на запад. И им не нужен   маленький мосток. А он живет. Здесь остался настоящий оазис. Ещё я узнал, что вода здесь целебная. И этот мост, как бы связывает далекое время с нашим временем. По этому мостику на работу ходит внук Иннокентия Максимова  Иван Максимов…
Мы ещё раз попили водицы, и пошли к машине. Нам надо было ехать на  новое место. Я  приду к тебе, мосток, посижу на скамеечке и попью из твоего ключа целебной водицы. Я не прощаюсь с тобой…

ЧАСТЬ  ВТОРАЯ
      ДОРОГА,  ПОЛИТАЯ  КРОВЬЮ
Мы поехали туда, где находится десятый квартал. Когда-то здесь стоял  лагерь для заключенных. Именно с этого места и началась  Коршуниха. Первые  дома строили не комсомольцы-добровольцы, как потом писали во всех газетах, а заключенные. Они построили и знаменитый  своей необычной архитектурой  с колоннами кинотеатр «Молодежный». К сожалению его разрушили по настоянию  местных властей и воздвигли крупнопанельный дом для избранных.
Мы вчетвером сели на скамеечку у современного  дома.
- Даже не верится, что здесь была глушь и тучи мошки и комаров, - сказала  Ольга Ксенофонтова.
- И на этом месте, где мы сидим, стоял лагерь,  - добавила Ольга Филь.
- Я думаю, что здесь не появится ваш сказочный старик, - улыбнулся Иван. – Схожу в магазин за минеральной водой. Зря мы не взяли водицы из ключа…В  такую жару в самый бы раз холодненькую выпить…
Он ушел.
- А  вот и я, - услышал  я знакомый голос. Это был Данила Бутаков. Как всегда он попыхивал  из самокрутки. Он помолчал. Молчали и мы. Конечно, мы удивились. Он словно преследовал  нас.
-  Не бойтесь. На технике попал сюда. Я есть – история этого края. Вечный хранитель прошлого…У  изыскателя  Кошурникова был рабочий  Кузьма Бутаков. Это был я…Везде и всюду в этом таежном крае бываю я….
- Вы словно из сказки, - сказала Татьяна Губа.
- Но я не сказка, а, правда, истории…Я вам покажу место, где лежат косточки  многих праведников и грешников. Но все они были люди. И все они были здесь замучены. И это ещё одна, правда. Вам надо знать, что как жили  настоящие первопроходцы. Это было страшное время. Человеческая жизнь ничего не стоила…
И мы пошли. Вошли в лес. Небольшая, заросшая поляна. Мы оглянулись. Деда не было.
- Какое-то наваждение, -  сказала Ольга Филь.
-  А  у меня от страха по телу мурашки пробежали, - сообщила Ольга Ксенофонтова.
- Мне бы хотелось с ним подольше по истории края поговорить. Но то, что он только что сказал, то мне вроде страшно стало, - сказала Татьяна Губа. А как вы, Юрий Иннокентьевич? Что вы чувствуете?
- Какая-то на этом месте возникла во мне тревога, - ответил я. – А ещё ответственность за то, что я буду об этом писать…Дед все о нас знает. Даже наши имена знает. Волнение возникло…
Я смотрел на заросший кустарником бугорок. Будто кто-то сказал во мне, что это общая могила  заключенных. Это волнение передалось и моим спутницам. Мы стояли и, молча, смотрели на этот бугорок.
  Будто из воздуха возник Данила Бутаков.
- Перед тобой откроется ужасная картина из прошлого нашей многострадальной страны. Смотри и запоминай.  А потом обязательно запиши. Ты уже написал об этих несчастных людях во второй книге. Пиши. Надо писать. Не обращай внимания на тех, кто прочтет твои книги и будет мыть руки. Это история. Товарищам, моющим руки, не стыдно умалчивать этот огромный пласт истории?  Не стыдно. Наши потомки должны знать, что здесь было когда-то…Вот так начиналась не только железная дорога, политая кровью, но и Коршуниха…
Перед глазами туман. И я будто наяву увидел картины и прошлого нашего края…

НАЧАЛО
1934 год. Ссыльным  тоже  было тяжело. Выход на работу отмечался в журнале. На бригаду назначали двух конвоиров. Кто-то что-то сделал плохое,  отмечали в журнале. Раньше с работы не уйдешь. Один из пожилых бывших заключенных сказал:
- В царское время урядник отмечал в журнале.  В тридцатые годы стали прижимать ссыльных. Нашим правителям не понравилось. Они же при царе вольными в ссылке были. Решили в советское время не позволить жить свободно.  Ещё, ребятки, хуже будет. Человека в раба превращают.
Ссыльный Алексей Мещеряков  слушал старого зэка и думал: « Сколько же  таких как он, невинных находится в лагерях и в ссылке. Миллионы. А ведь они больше бы дали пользы на свободе. Неужели непонятно правителям? Сажали  на несколько лет за кусок хлеба, за пачку соли, за пучок колосков.»  На одном из собраний он решил защитить осужденного парня за колоски. Осудили его на три года.  Алексея  за выступление отправили в ссылку на север на пять лет.
- И что за страна такая, что сказал правду, а меня на пять лет сослали, - сказал  Алексей.
Мещеряков работал лопатой. Подчищал грунт для закладки мелкого камня.  Рядом остановилась машина. Надо было залить водой радиатор. Старый шофер, страдая одышкой от постоянного курения, сказал:
- Начинаются новые дела. Железку будут вести. Разговор идет. До Якутии  поведут… Лагерь   будут строить.  Недалеко от поселка геологов Коршуниха  зона будет…Зимой я в Шестаках был. Там у них за главного  Кошурников. Так вот он дорогу эту и метит… Тьма заключенных намечается. Россия большая, если за пачку соли сажают…
В том 1934 году с окончанием в полную эксплуатацию шоссейной дороги от Заярска  до порта Осетрово на реке Лене, всех заключенных  перевели на строительство лагерей  вдоль будущей железной дороги. В общем-то, эту дорогу планировали прокладывать ещё в начале двадцатого века, при царе Николае. Началась война, революция,  Гражданская война, голод, разруха…Не до этой дороги было. И на неё проект был готов. И когда начались великие стройки в Сибири, то вспомнили о ней. И уже в 1933- 1934 годах топографы, гидрологи и геологи работали в полную силу. Здесь и трудился знаменитый  изыскатель по прокладке железных дорог Кошурников. Начали строить поселки, лагеря…
После  двухчасовой лекции о коммунизме, когда от жары упали в обморок четверо ссыльных, лектор завершил  заниматься болтовней. Лекторы были не только  для заключенных, но и для ссыльных. И  слушание лекций  было своеобразное наказание. Если кто что-то сказал против лекций, того приглашали в спецчасть. Там производили допрос, суд и  на зону…
Как-то в бригаду пришел мастер и сказал, чтобы все собирались в поход  на новое место.
Вышли утром, к вечеру прибыли на указанное мастером новое место. Рядом протекала  горная речка Рассоха. Мастер  затесал кол и воткнул его в глинистую  почву.
- Вот здесь, с вас и начнется лагерь для строителей железной дороги. И кто знает, может на этом месте и вырастит город  среди тайги и вам жить в нем…
В далеком будущем здесь  будет построен десятый квартал или ещё первые строители-заключенные  дали ему имя – поселок Северный.
Могучие деревья стояли стеной. Их надо было вырубать, потому что здесь не только будет лагерь, но и первые дома, первый клуб.
Поставили две  палатки для конвоиров и мастера, третья  для гостей – офицеров, разных комиссий и четвертая для ссыльных. На телегах привезли строительный материал, инструмент. К вечеру пришел трактор с санями, на которых тоже был строительный материал.
Стали устанавливать стойки для распиливания бревен в длину для бруса. Привезли дизельный двигатель. Наладили свет в палатках, сделали нары, столы… Прошел месяц. Вокруг спилили деревья, выкорчевали пни. Работали от зари до зари. Надо было убрать лес на большой площади. Алексей Мещеряков на стойках пилил бревна на брус и  плахи.
Вечерами разводили костры, чтобы как-то уменьшить напор мошки и комаров. Рядом стояла стеной грозная тайга. Алексею казалось, что рядом стоит черная и мрачная стена. Иногда раздавался  медвежий рев.
- В этой окружности по склону горы, что напротив (Здесь будет центр города Железногорска-Илимского) живет два семейства медведей. Ревут. Мы нарушили их покой, - сказал местный охотник. – Тут рядом много смородины, голубики  и черники… Очень много ноне будет кедровых орех…
- Убей этих медведей, - подсказал кто-то.
- Да вы чо? – удивился охотник. – У нас во всех деревнях по Илиму непринято зазря пугать зверя. Всё должно быть в норме. Если зачнет нападать на человека, то это другое дело… А так…нельзя…
Конвоиры утром выкрикивали номера, а ссыльные говорили свои имена и статью, по которой  они  осуждены. Никто из ссыльных не собирался убегать. Жарили и засаливали грибы, к осени выросла картошка, ягоды вдоволь, ловили рыбу вместе  со свободными от дежурства конвоирами. С Илимска или Шестаково привозили муку, растительное масло, соль. Колхозники всячески помогали им. И ссыльные, с согласия офицеров, ездили по близлежащим колхозам пахать, косить, убирать урожай. Друг другу помогали. Хорошо ещё было то, что в строящийся лагерь пока не приезжало начальство. Офицеры набирали водки и напивались. Вольница для них здесь была отменная.
Зимой чаще сидели в палатке. Не успели построить барак. Палатку засыпали снегом. Две печки согревали палатку. Спали не раздеваясь. Весной 1934 года стали крыть крышу барака.
Такая вольница не должна долго продолжаться. Нагрянула комиссия во главе с «лектором».  Сначала увезли дежурного офицера, он был пьяный. Заменили  конвоиров. И  вот ссыльных выстроили под палящими лучами солнца.  «Лектор»  и его подручный  палач Оноприенко сидели в тени.
- Расслабились, соколики? – нежно и с улыбочкой спросил «Лектор». – Рожи  понаели… Даже лекции вам никто не читал.  Ну, ничего, вы у меня быстро и крепко запомните мою речь о пользе труда на благо коммунизма. Стоять! Я вам тут всё!  Думаете, если не за колючей проволокой и свободные так уже и тово? Есть приказ. Непослушных на суд и в зону. Кто с голоском вякнет  - на зону!  Стоять! Свободы захотели, мерзавцы! Если даже я не свободный, то вы…У нас никто не свободен. Коммунизм не вон за теми горами. Он близко. И ради него, я вас, упырей, в дугу согну! Стоять, гниды!
Читал он лекцию о социализме и коммунизме. Даже бедненький взмок. Люди  падали, их поднимали и ставили поближе к «лектору». Издевательство длилось около четырех часов. В сильную жару он заставлял снимать лагерные фуражки. Люди падали в обморок.
- Изверг! – крикнул кто-то…
- Ко мне в палатку – приказал он. – Я ему отдельную лекцию прочту. Оноприенко!  Для порядка всыпь  ему десять палок и на лекцию.
Его знаменитый подручный всегда ездил за своим начальником. Через год его найдут в тайге повешенным. Поговаривали, что блатные с ним расправились.
Алексей Мещеряков воевал. Был ранен. Есть награды. У нас очень бдительные соседи, особенно на тех, кто отсидел срок на зоне или был в ссылке.  В 1951  году  его арестовали по политической. Вменили шпионаж от нескольких государств. Строил железную дорогу. Находился в Коршуновском  лагере. Освободился в 1956 году. Остался  в  Коршунихе. Копал шурфы, строил первые дома. Работал со мной в бригаде Николая Торкунова. Потом он работал на экскаваторе. Я был у него помощником. Есть внуки, правнуки. Два года назад его не стало…

ВСЕ  МЫ  РАБЫ
Вот уже, какой день стояли жуткие морозы. Даже вокруг барака   «стреляла» земля, трещали деревья. В бараке была одна  железная печь, Она постоянно  была красной. Вокруг её, прижавшись, друг к другу, сидели люди. Тепло не доходило  до углов. На стенах образовался серый куржак. В углах спина к спине лежали доходяги и старые. Они не могли пробиться к печке. Над головами веревка, на ней портянки, носки. От них шел удушливый запах. Если кто разогрелся, то начинал чесаться. От разогрева начинали действовать вши.  Бельё  «Варят» в котлах, ведут дезинфекцию. Но ничего не помогает. Вши непобедимы. Они словно из тела возникают. Особенно они донимают доходяг. Недавно умер сосед по нарам, Тимофей Бердников видел, как вши повылазили на одежду. Страшно было смотреть, как они копошились в поисках  новой жертвы. Мертвого, осторожно, чтобы не стряхнуть вшей, вынесли за барак. Там  мертвецов  складывали в штабеля. Весной их закопают  в тайге. А сколько таких могилок  вдоль Ангаро-Ленского тракта и железной  дороги от Тайшета до Лены!  Никто их не подсчитывал. Каждый раз, когда я собирал ягоду или грибы, и видел бугорки со сгнившей палкой вместо креста, то думал, что это одна из братских могилок. И всегда крестился. В нескольких местах ставил кресты из лиственницы. Она дольше не гниет. Родные так и не узнали, где  закопан один из рабов сталинского концлагеря.
Тимофей Бердников пробился к печке. Приятное тепло недолго тешило тело. Повылазили вши. В  1962 году я разговаривал с ним у Лидии Ивановны Тамм. Он сказал:
- Вши даже голод заглушали…Куда там голод… Борьба с ними, вот главное…Есть процесс сна. Это когда после тепла начинаешь замерзать…вот в этот момент и засыпаешь… А летом…Ужас…Комары и мошка заедают  до каростов…А тут ещё вши…
Тимофей Бердников из семьи  раскулаченных. Отца расстреляли. Они со старшим  братом взялись за  оружие… Ушли в лес. Но вскоре их окружили. Брат умер от ран. Тимофея связали, избили и отправили в районный центр. На восемь лет осудили. И было тогда Тимофею семнадцать лет. Укреплял шоссейную дорогу от Илимска до Осетрово. А потом перевели на строительство лагеря у речки Рассоха.
Сунули ему тачку, а справиться с ней не смог…Вместе с ней упал под откос. Конвоир наставил на него винтовку со штыком.
- Бежать захотел? Чичас уложу…
- Сил нет от баланды, - ответил он.
Пришел бригадир и накричал на него. Но в доходяги ему было рано. Кто такие доходяги? Это те люди, что потеряли силы совершенно. Из них выжимали последнее. Они умирали от холода зимой или их забивали конвоиры до смерти. В основном, это были интеллигенты, учителя, ученые, библиотекари. В  общем, это были те, кто не ведал физического  труда. Выживали те, как не странно, кто жил впроголодь, а также рабочие, крестьяне, шахтеры, металлурги и даже гулящие. Такие тоже были на зоне. А Тимофей  просто ещё не окреп. И бригадир это понимал. Он взял парня за шиворот и повел к лесорубам сучки рубить. Поставил его к путиловскому рабочему. Засмеялся.
- Сделай из него настоящего и крепкого раба!
Путиловский рабочий  Николаев Тимофею сказал:
- Пойми, парень, мы все здесь рабы.  Каждый человек в нашей стране – потенциальный раб.
- Опять за своё! – возмутился бригадир. – Зря я сунул парня к тебе. Узнают и потащат с парнем куда надо.  Стукачей  много.
  - Хуже этого ничего нет, - ответил Николаев.
- На Колыму отправят. Там хуже будет. Я там два года на охране был. Вот где ад…
- Я там тоже два года золото мыл, - сказал Николаев. – Тебе-то чего переживать. Ты там вертухаем был. Одет. Сыт. Обут. А чего сюда-то в бригадиры?
- Мало вашего брата побил, - ответил он и ушел.
- Вот таких, людишек, парень, миллионы. И с ними большевики  захотели  коммунизм построить. А раб не может попасть в коммунизм. Вот и думай, парень, в какой стране мы живем…
Тимофей рассказал о своей судьбе.
- Зря они крепкого мужика разоряют. Россию под корень рубят. Они  сами и есть враги народа. Россия всегда держалась на крепких хозяйствах. И вдруг – кулак – мироед.  Я – рабочий. Жил крепко. Зарабатывал хорошо. Понимал  зажиточного  мужика…Послали нас в одну деревню хлеб изымать…И указали у кого взять. Смотрю – добротный дом, скотина во дворе, птица разная… Стоит передо мной мужик. Руки мозолистые. Труженик. Я отказался грабить мужика. В городе меня до работы не допустили. Скрутили, как нарушителя каких-то там директив. А со мной пришли к тому мужику двое. Они отменные лодыри. Всю зиму на печи лежали. А весной подались  в комиссары…Я всё высказал на суде. Кого, мол, грабите? И вот, я здесь…
- Мы как мошка, - сказал Тимофей. – Тоже постоянно жрать хочется.
- Если они так будут делать с народом, поверь мне, придет время, и пупок развяжется. Мы не для этого делали революцию…
Они рубили сучки и разговаривали. Это заглушало голод, и время быстрее  проходило. Когда поспела ягода, хватали её горстями. Грибы насаживали на прут и поджаривали на костре. Но долго отдыхать не давали. Конвоиры гнали людей от костра прикладами и штыками.
Пришли холода. Исчезла мошка. Спали спина к спине. На одних  нарах лежало несколько человек.
Тимофей решил написать письмо  Сталину. На другой день он посоветовался с Николаевым. Он печально улыбнулся и ответил:
- Да ты что?! Все повязано. Писал и я Сталину, мол, революцию я делал, в  Гражданскую  воевал с беляками. И что? Ответ был. Вызвали на суд, и чтобы не жаловался – пять лед добавили. Всё знает Сталин. Так порешили в Кремле…
- Но это же, дядя Коля, страшно…Что они делают с народом?
- В страхе всех держать…
По пояс в снегу они пилили деревья двух ручной пилой.
Один заключенный  двигался очень медленно, иногда падал. Совсем ослаб. И пошел он на охранника с топором.
- Воли хочу…Замучили,  сволочи….
Расстреляли мужичка. В морозы конвоиры жалели собак. Могли обморозить лапки. Человека не жалко. Он – раб. Его надо ненавидеть. Так говорили офицеры конвоирам. Был случай. Один конвоир проявил сожаление. Разрешил людям подольше погреться у  костра. И что? Больше его никто не видел. Говорили, что его отправили  в строительную роту, до войны были такие штрафные роты.
Дядя Коля и Тимофей поддерживали друг друга. Так они договорились.
           За зиму умерло  в бригаде двадцать человек. Их раздели, вшей выпарили в чане, а одежду и обувь распределили живые. Уголовники играли в  самодельные карты на такую одежду. Карты на зоне были запрещены. Их отбирали. Играли в шашки. Играли на деньги, на одежду, на паек. В конце тридцатых годов будут играть на вновь прибывших политиков. Отбирали у них одежду,  и даже нижнее белье. Жизнь политика ничего не стоила.
        Пришла весна. Стали прибывать на зону раскулаченные. На воле они брались за оружие, защищая свое хозяйство. Их расстреливали или отправляли в лагерь. В эти годы их было много на зоне.
Тимофей добровольцем ушел на войну. После войны трудился на шахте под Сталинском Кемеровской области. За антипартийные выступления был сослан в Красноярский край на три года. В 1955 году был переведен на строительство Коршуновского  ГОКа. Остался навсегда. Работал плотником в нашей бригаде Николая Торкунова. Там я и узнал сложную историю моего нового товарища Тимофея Бердникова. Потом он трудился шофером. Был женат. Уехал на строительство Усть-Илимской ГЭС.

ЖЕСТОКОСТЬ
Среди тайги был построен барак для заключенных. Здесь работали ссыльные. Поляна огорожена колючей проволокой, четыре вышки по углам. Рядом с зоной собачник с выгоном, два домика. Вот и все первые постройки на  месте, где когда-то будет построен город Железногорск. А шел в то жестокое время 1935 год.
В одном домике жили конвоиры, в другом - временная администрация Столовая была в палатке. Заключенные жили в бараке. А ссыльных перевели на другой участок.
Заключенных распределили на две бригады. Одна  бригада работала на строительстве объектов.  Вторая бригада  на очистке тайги под просеку, где будет проходить железная дорога. От Тайшета до  Лены строились лагеря.
Вековые лиственницы плохо поддавались топору и пиле. Каждая бригада насчитывала до ста человек. По сторонам конвоиры и собаки.
Егор Сысоев только что свалил лиственницу. Пот застилал глаза. Мошка тучей вилась над ним. Дышать было трудно. Мастер и начальство требовало план. Но борьба с мошкой выматывала силы. Только что приехал офицер. Это был «лектор». Я уже писал о нем. На зоне о нем  все знают. Самое страшное наказание – лекция. Если надо было наказать бригаду – вызывали «лектора». Выстраивали бригаду в жару, в мороз и он читал лекцию подряд два-три часа. Люди падали в обморок и даже умирали.
Бригаду выстроили. «Лектор»  погладил выпирающий живот и гулко кашлянул:
- Граждане, заключенные, вы не выполнили государственный план. Нехорошо. Значит, у вас нет сознания. Стране нужна дорога. А  вы оказывается с душком! Меньшевики среди вас. Ну, ничего. Я вышибу из вас вражину. Стоять! Молчать! Есть мудрая статья – о марксизме и ленинизме. Вот я вам её и прочту.
И он начал её читать. Он сидел в тенечке и пил  чай. Он всегда пил горячий чай. В любую жару. Двое заключенных махали ветками, отгоняя мошку
В конце второго  часа кто-то крикнул:
- Злыдень! Гунн!
«Лектор» ещё некоторое время сонно читал и вдруг остановился, закашлялся и вкрадчиво спросил:
- Меня ли назвали непристойным именем? Если будете скрывать кто этот  человек, что произнес поганую речь, то буду читать ещё одну лекцию о Парижской коммуне. У меня много лекций…
- Все тебя так называют, сволочуга! – ответил кто-то. – Ты хуже гунна. Как ты посмел издеваться над великим учением Ленина! Ты настоящий враг народа! Тебя надо на наше место!
- Кто таков! Выходи!
Из рядов, покачиваясь и опираясь на палку, вышел пожилой мужчина.
- Секретарь  Черниговского райкома партии Павлов Сергей Иванович. Вы – враг ленинизма и социализма. Вы издеваетесь не над нами, а над великим учением. Вот вы и есть враг народа!
«Лектор» даже подпрыгнул на стуле. Свидетелем это сцены был Егор Сысоев. В 1964 году он рассказал о том страшном времени и секретаре. Многие  его тогда помнили. Это был поступок. Не все были послушными рабами.  Шли на явную смерть. В те времена жизнь человека на зоне ничего не стоила. Для конвоиров и офицеров это были отбросы общества. Во всех лагерях  избивали за любую оплошность. Расстреливали без суда и следствия. На их место привозили других. Страна большая.
«Лектор» встал и, выпучив и без того  выпученные глаза, неожиданно затрясся. Сжал кулаки и ногой отбросил стул.
- Что?! Я – враг?! Да как ты посмел?!  Я у таких, как ты, хлеб отбирал. Кулачье!  Ах, да, я забыл! Ты же этих кулаков защищал!  Значит, ты и есть враг!  Ты и сейчас народ  баламутишь!  Вас всех вешать надо! Конвой! Оноприенко! Забыл… Очень жаль, что его урки казнили!
Зимой подручного «лектора» повесили на дереве. Блатные постарались.
«Лектор» закричал:
- Михайленко! А ну ко мне! Всыпь ему двадцать палок! А потом ко мне в кабинет. Лекцию прочту отдельно до суда. Спать не давать!
Секретаря связали веревками, и повели к лавке… Михайленко стал его бить палкой. Секретарь молчал.
Вылили на него воду и за ноги потащили к палатке, где был лазарет.
- Потом его ко мне в кабинет. Лекцию ему буду читать о врагах народа. Все настроение, подлец, испортил! А какую лекцию прервал! Даже обидно…А  вам, соколики, я вам тоже новую лекцию прочту, чтобы другим не было повадно.  Часика на два осмелюсь…
Егор Сысоев валил топором деревья. Мошка, кажется, стеной гудела над ним. Он видел, как на спинах людей шевелилась черная масса. Так выглядела мошка со стороны.
Он шагнул к следующей лиственнице, как на его пути встал сохатый. Он бил копытами, фырчал и мотал рогатой головой.
- Ты чего лесной красавец,  - сказал Егор.
И тут понял. В кустах лежала  самка. В боку рана. А рядом пытался встать на ноги детеныш. Раненая самка успела дать жизнь своему дитю. Самка тоже пыталась встать. Егор увидел в глазах животного слезы… Она понимала, что животное на двух ногах не пощадит её и дитя. Мордой она пыталась поднять его. Стали подходить лесорубы. Один маленький, шустрый потер  руки.
- Горячую печенку попробовать бы…
- Я тебе попробую! Видишь она раненая. Она мать, а это её дитя…Побойтесь Бога!
- А Бог не заметит, как мы её на мясо…Жрать сильно хочется. Сил нет, а тут вон сколько! На всех хватит!
- Заглохни, Свист, - сказал Егор. – Зашибу.
- Пошутил я. Она же мать. А мама  - святое слово.
Надо отдать должное, что среди блатных и просто уголовников, слово – мать, мама, вызывало трогательное чувство. Вот это единственное слово, которое  вызывало у всех уважение.
- Хто тут сказал про маму? – услышали они знакомый голос. Это был старший конвоир Михайленко. – Гхеть по местам, усволочи! Гхеть! Палок захотели по хребтам! Устрою!
Он и двое конвоиров подошли ближе. Два выстрела и Сохатый упал замертво.
- О, туточки, самка с дитяй! Давеча её Михайленко подстрелил! А она вин  куды  уползла! Мы тебя-то и ищем, а ты вон где упряталась!  Товарищ Михайленко, мясо-то для начальства, да и нам достанется трошки…
- Побойтесь Бога!  - сказал один из лесорубов. – Она же мать. Она спасает дитя своего. Она же мать…
- А чо жалеть-то?  Какая тут мать? Выдумал чо? Животное, оно и есть животное…Молчать  утвари! Где моя палка?
- Туточки, - отозвался один из конвоиров и подал ему палку.
Лесоруб пробурчал:
- Даже уголовник пожалел, не тронул, а вы…
- Я чо, ни человек? – обиделся  Свист. – Я просто так сказал. Подумал про печенку и ляпнул.  Жрать хочется.
Михайленко и другие конвоиры  штыками добили животных. Маленького поддели на штык.
- Ну и, зверюга, этот Михайленко, - прошептал Свист.
Конвоиры унесли животных.  На всю оставшуюся жизнь остались в памяти Егора Сысоева умоляющие глаза самки…
К осени «Лектора» куда-то перевели. Была комиссия из Москвы. Кто-то «накапал» на него. Конечно, можно было что-то другое придумать насчет издевательства над людьми. Но читать лекцию для такого дела, опираясь  на учение великих мыслителей коммунизма, не простили. Слух пронесся по лагерям, что его определили в дом для умалишенных. А, возможно, это легенда.
На смену ему пришел маленький, чистенький, нежненький офицер. Собрал бригаду. А голосище у него такой, когда в рупор на стадионе кричат.
- Я вам лекций читать не буду. Я вам план увеличу. Надо своим трудом ударить по японским милитаристам. Не понравились лекции, сволочуги! Понравится план, мерзавцы! Шагом марш на работу! Левой! Левой!
К нему прилипла кличка «Левый».  Через год его «случайно» придавило бревном.  Следующего  офицера прозвали «Держиморда». Постоянно кого-нибудь бил по лицу…
Перед войной Егор Сысоев освободился. Ушел на фронт. Дошел до Праги. Имел награды. В  1952 году осудили на десять лет. В  1956 году освободили. Остался в Коршунихе. Работал на железной дороге обходчиком. Есть внуки, правнуки. Ушел из жизни в 1987 году…

ПОДВИГ  НИКОЛАЯ  ЕЛИСЕЕВА
Вот уже два месяца не было дождей. Будто везде солнце и скрыться от его обжигающих лучей невозможно. В тайге стояла духота пропахшая смолой и выжженной  травой. А тут ещё мириады мошки и комаров. От всего этого трудно дышать. Незаживающие раны от укусов мошки, от пота нестерпимо жгли.  Рядом с Николаем Ведерниковым упал человек. Это профессор из Москвы. Обморок от жары и голода. Конвоир стал его пинать.
- Вставай, доходяга! Вставай, враг народа! В лазарет захотел? А кто план будет выполнять?
Заключенные боялись подойти к  упавшему доходяге.
- Сдох чо ли? – перестал пинать конвоир. Подбежал бригадир из мелких уголовников, перевернул упавшего.
- Отжил, вражина. Чо будем делать?
- Возьми двух доходяг и пусть  закопают  за просекой. Приказ  такой пришел. Всех доходяг зарывать за просекой. Здесь железная дорога пройдет. Пусть её они и охраняют. Врагов много в нашей стране. Жизни никакой от них нет. А нам надо просеку очищать…
Николай с напарником Федором Бутаковым, осужденный  на десять лет за антипартийные выступления в своей деревне, двух ручной пилой  валили деревья. А третий зэк вместо умершего профессора, срубал сучки и  складывал в кучу, чтобы потом сжечь.
Бригада мелкого уголовника, осужденного за то, что  отбирал у старушек сумочки  с продуктами, рубили просеку  от села Шестаково до деревни  Избушечная  /Хребтовая/.  Бригадир по кличке Жук, был росточка маленького, крикливый, истеричный, вертлявый, как все мелкие уголовники. Вышло такое постановление из Москвы – политиков использовать на самых  тяжелых работах без зачетов и актированных дней от жестоких морозов. В 50 градусные морозы  уголовники и осужденные по бытовым статьям в  жестокие морозы сидели в  палатках или в бараках, если такие были, то враги народа вкалывали при любом морозе. У всех обмороженные лица, пальцы на руках и ногах. А порой их и отрезали, и то хоть месяц можно провести в лазарете и нормально отдохнуть. Мой отец рассказывал, что был доволен, когда попал в лазарет на целый месяц, когда ему отрезали три пальца на ноге…Пережил морозы. Весной он бежал из лагеря и скрывался  на прииске Апрельском. Даже устроился в бригаду старателей под  чужим именем. Побеги из лагерей были и удачные. Но если догоняли, то травили собаками или расстреливали прямо в тайге. А если привозили в лагерь, добавляли срок.
В нашей бригаде плотников Николая Торкунова работал Михаил Петрович Коноваленко. До 1941 года строил железную дорогу. Бежал из лагеря. Добрался до родного села Макарьево, и оттуда ушел добровольцем на фронт. Дошел до Берлина. Имел много боевых наград.
Итак, бригада уголовника Жука вели  очистку леса для просеки под железную дорогу. Политическим заключенным редко доверяли бригадирство.
Николай Ведерников и Федор Бутаков пилили  и рубили деревья. А сучки отрубал Николай Елисеев, бывший секретарь райкома партии из Ленинграда. Николай Ведерников работал на шахте в Черемхово. Был взрыв и один человек погиб, а пятеро ранено. Доложили, кому следует, и начальника участка и  мастера Ведерникова арестовали. Начальника расстреляли, а Николая осудили на десять лет за вредительство.
Пот застилал глаза, руки плохо слушались от жары и голода.
- Вкалывать, вражины! Опять план не выполнили! – закричал старший конвоир, и прикладом ударил в спину Елисеева, пнул Ведерникова. – Мне опять за вас отвечать!
И он стал пинать заключенных. А их было на этом участке около сорока человек. Все работы велись вручную. Были и лошади. Местами для заключенных  выделяли и тракторишки, но их было очень мало. Также были автомашины, которые работали от боковых печек. Они топились от коротких дровишек. Машины работали от пара и от горячей воды. На механизмах трудились местные или ссыльные.
Осенью пошли дожди. Политикам не разрешалось  прятаться от любого дождя.
Федор запнулся  и упал. В этот момент, по соседству  спилили дерево, и оно накрыло Федора. На  помощь к нему подбежал Николай  Елисеев  и вытащил парня. Конвоир в прорезиновом  плаще подбежал к Елисееву и направил винтовку на Николая.
- Застрелю тебя и  симулянта!  Он специально упал! В лазарет захотел!
- Он ногу сломал, - ответил Елисеев.
- Бунт! – закричал  бригадир Жук. И стал палкой бить мужиков. Ему стал  помогать конвоир.
- Вставай, филон! – кричал бригадир. – Задумал план сорвать! Ползком, но ты должен вкалывать!
- Не могу  встать…нога, - прохрипел Федор.
Бригадир и конвоир стали избивать Федора. Тот перестал двигаться. Жук остановился.
- Окочурился? Ну и хорошо. Из-за него взмок. Как теперь высохнуть? Надо же переодеваться! Тварь!
Подошел начальник отряда. Он постоянно приходил проверять работу. Подошел к Федору. Оглядел его.
- Он без сознания. Нога сломана. Филон. В лазарет захотел. Сегодня уже второй случай…
Федора повезли на телеге в сторону села Шестаково. После выздоровления, как за умышленное  повреждение ноги, ему добавят пять лет. Такие вот были законы на зоне.
- Лодыри! – кричал начальник  и пошел  к навесу, по пути раздавая оплеухи заключенным. – Я вас научу, как надо работать по - Сталински!
Николай Елисеев сжал топорище  и крикнул:
- Попробуй, тронь меня! Зарублю! Сталина нет с нами! Откуда мы знаем, как бы он с нами работал…
- Грамотный шибко! – закричал начальник. – Антилиген вшивый. Институты у вас есь у всех! А у меня два класса! А я над вами, профессорами!
Взять иво! Он у миня будет считать удары по иво спине палкой березовой. Счет, сука, потеряешь. На каво руку поднял? Взять!
Конвоиры окружили  Елисеева. Двоих он ранил. Сначала его ранили, а потом связали…
Увезли  в центр. Прошел слух, что его расстреляли.
Дали нового лесоруба, маленького доходягу. Зимой он замерз.
Перед войной Николая  освободили. А через год бдительные соседи  по бараку, написали донос, и Николая снова увезли  в Коршуновский лагерь.
В 1942 году он был отправлен в штрафбат. Был ранен. Закончил войну командиром разведывательной  роты. Имеет награды.
Работал в Коршуновской  геологоразведке.  С семьей жил в поселке для геологов Коршуниха. Потом переселились в Железнорск.
      
НЕУЖЕЛИ  БЫЛИ  ВСЕ  ВРАГИ  НАРОДА?
К осени 1937 года на строительство Байкало-Амурской магистрали /БАМ\ прибыла партия врагов народа. Можно только представить, сколько заключенных было от Тайшета до Лены. Через каждые 20 километров стоял лагерь. Но ведь и с востока вели магистраль.  Сталинская мечта – воспитать провинившихся, а если надо и уничтожить «врагов народа»,  исполнялась. Главное, не щадить эти отбросы общества. Такое вменялось лагерному начальству и всему охранному  составу. Населению страны вдалбливалось, что «враги народа» должны быть уничтожены, и чтобы о них даже памяти не осталось. И что, мол, они виноваты, что так бедно живем. И многие в это верили. Расстрелы велись почти каждый  день. Кто подсчитал убитых? Никто.
Партия заключенных, в которую входил и бывший председатель колхоза Игнат Слободчиков, шла пешком от Заярска  куда-то на север. Ночь провели у ручья. Охрана поставила для себя палатку. Ночью была гроза, и был ливень. Люди жались друг к другу. Утром двинулись дальше. Проходили деревню. Людям сказали, что  ведут врагов народа, изменников родины. Мальчишки  бросали камни. Один угодил Слободчикову в лицо.  Шрам остался навсегда. Шрам остался и в душе. Конечно, было обидно, что так вот встречали их крестьяне. Разве каждому объяснишь, что он не виноват. Просто Игнат Слободчиков  покритиковал секретаря райкома  партии, что тот требовал увеличить сбор зерна на два плана. Осудили  по 58 статье, пункт  первый «а» - измена родине. На 25 лет осудили. Обычно эта статья расстрельная. Но получилось так, что следом за ним арестовали самого  секретаря. О том указе 1937 года, мало что известно. Расстреливали  тысячами. Летом 2007 года исполнилось 70 лет тому страшному указу. Расстрел Игнату  заменили на 25 лет. И этот срок  мало кто выдерживал.         
Теперь Слободчиков  и секретарь Скворцов шли плечом к плечу.
- Ты на меня не в обиде? – спросил Скворцов. – Мне тоже дали  25 лет  лагерей. Не сердишься?
- Как можно? С тебя требовали сверху, а там ещё выше. Кто  виноват? Никто вроде не виноват, а врагов народа половина страны.
- Нас так учили, - возразил Скворцов.
- Меня никто не учил, - ответил Игнат.
- Значит, я не доглядел. Партия никогда не ошибается. Значит, за дело…
- А я не думаю. Всё что-то в стране не так…
           - Значит, партия не так делает?! – повысил голос Скворцов.
  - Зачем везде совать партию? Есть же в ней отрепья партии…
- Я,  отрепья партии?! Да мало тебя сюда! Повесить надо было!
И он полез душить Игната, начали драться. Подошли конвоиры и стали избивать мужиков…
В 1962 году Игнат  Слободчиков  работал в моей бригаде плотником. Он недалеко жил от меня по Камскому переулку в щитовом домике. Он и рассказал  нам, как они строили железную дорогу ещё до войны и жили в бараке Коршуновского  лагеря.
Кстати, осенью 1937 года было ещё одно постановление – кроме  расстрела  применять пытки к заключенным. Игната допрашивали весной. Не били. А кто приходил  на зону осенью, рассказывали, что признание насчет того, что он шпион от нескольких государств, применяли пытки.
Этап, в который  входил Игнат,  гнали через тайгу осенью. Как врагов народа их били за малейший проступок. И просто так били.
       Грязных, оборванных, избитых их доставили  в коршуновский  лагерь, когда  уже темнело. Поселили в барак.  Его освещала одна лампочка. Упали на голые и сырые нары…
Утром, после переклички, определили их корчевать пни, сдирать дерн и возить на тачках за отвал. Игнату вручили тачку, а Скворцов и ещё один политик накладывали  грунт в тачки. Недалеко от них падали деревья и их тут же обрабатывали и стаскивали  в одно место. Кругом шевелились люди. Их было  много.
- Сколько же врагов народа! Неужели все были врагами? – спросил Игнат у  Скворцова.
- Значит, так надо, - прохрипел бывший секретарь. -  Меня за что? Я писал докладные на врагов народа. Помогал органам раскрыть образ врагов и изменников!
- Ты честных людей предавал!
- В лагерях нет честных людей! – ответил Скворцов. – Раз посадили, значит, враг…
- И ты враг, - ответил Игнат.
- Это ошибка. Скоро меня освободят. Письмо Сталину напишу…
- Все пишут. А ответ один. Виноватый. Думай, секретарь…
- Молчать, вражины! – закричал конвоир и ударил Скворцова прикладом винтовки, и тут же и Слободчикова.
Избитые, два  врага народа  снова стали  работать. Во многих местах просеки, где пролягут рельсы железной дороги, слышны удары, крики конвоиров и  бригадиров подгоняющих  заключенных. Рабы должны  работать и работать и не должны  жаловаться на судьбу. Иначе избиение или пуля в спину. Те страшные годы в нашей  стране назывались  «Ежовщиной».
Политикам надо было работать  в любой мороз. На заключенных рваные бушлаты, матерчатые шапки-ушанки, и бурки сшитые из рукавов старых бушлатов или штанин. До костров допускали редко. А если чуть согрелся, то начинали  донимать вши. Конвоиры и бригадиры не давали долго сидеть у костра.
Однажды Скворцов подошел к Игнату и сказал:
- Что-то не то в стране. Никому нет ответа. Я узнавал. В чем смысл? Неужели  Сталин не понимает, что творится в его стране? Все мы работали честно. Зачем надо было два плана по сбору зерновых, когда был неурожай? Кто давал на это приказ?
Игнат продолжал пилить. Скворцов крикнул:
- Я – человек! За что меня так? Это  все они нелюди! Плевать!
- Эй ты, философ драный! – крикнул бригадир. – Работай, сволочь!
  Скворцов пошел на  бригадира с топором. Игнат попытался его остановить. Он оттолкнул Игната и тот упал. Бригадир стал пятиться и визжать. Конвоир выстрелил и секретарь упал. Он был мертв…
Игнат понял, что Скворцов был на пределе, как физически, так и духовно. Не выдержал…
Игната, как напарника секретаря, избили, а потом доставили в политчасть. И там учинили допрос с избиением. После допроса угодил в лазарет.  В журнале записали – случайно упал под дерево…
В 1942 году Игнат добился, чтобы его отправили в штрафбат. Воевал хорошо. Был два раза раненый.  Направили  в артиллерию. Имеет награды. В 1952 году снова был арестован на 10 лет. В 1956 году Игната освободили. В Коршунихе остался навсегда.

ТАК  СКАЗАЛ  СТАЛИН
Ссыльный Кузьма Терехин сказал ссыльному Степану Вязьмину, что от Тайшета  на сотню километров ходил паровоз. Подвозят рельсы, строительный  материал. Кузьма там работал. Их сменили политики и бытовики. Часть ссыльных отправили до Братска-острожного. Так местные ангарчане называли старый  Братск. Помню, в детстве, я бывал там у своих родных. Маленькое  с грязными улочками старинное село, прижавшееся к Ангаре.  Ссыльных переправили на больших лодках на тот берег. А там гнали  их через селения  Мамырь  и  Заярск к Илиму.   Вдоль всей просеки  и просто в тайге стояли лагеря.
Кузьма Терехин и Степан Вязьмин работали вместе. Корчевали пни. Жили в бараке. Он стоял на краю села Шестаково. В бараке парни жили  вместе с пятью семьями из ссыльных. Их раскулачили на Алтае и сослали в Илимскую тайгу. Ещё  повезло. Многие семьи отправили в Якутию, четыре  расселили по местным колхозам. Молодых  и здоровых  парней отбирали из семьи и отправляли на строительство железной дороги. Ослушаться  нельзя. Могли бы вменить 58 статью. Родителей, меньших братьев и сестер отправили в Якутию, осваивать пригородное хозяйство в городе Олекминске. В  1948 году я  там жил и знал семьи Терехиных и Вязьминых. Эти труженики  и там освоились, имели добротные дома, крепкие хозяйства. Какие же они кулаки?  Своим трудом давали пример другим.
Бригадой руководил бывший  растратчик /бытовик/  Василий Василенко. Добился бригадирствовать  стукачеством. Кличка его была Василек. Он жил в Шестаково у вдовы. Василек бил палкой правого и виноватого, особенно тогда, когда появлялось начальство. Избиение политиков и ссыльных, начиная с осени 1938 года, поощрялось. Ежовщина «работала» по всей стране. Ссыльные, что попадали на строительство железной дороги, эксплуатировались беспощадно. Работали они отдельно от заключенных. Многих отравляли на поднятие колхозных хозяйств, в тайгу на строительство поселков для леспромхозов. Селились в глухой  тайге под открытым небом. Начинали строить дома для себя, разрабатывать целину…Старики и малые дети умирали быстрее, выживали самые здоровые. Концлагеря, а их именно так и называли в те годы, разрастались по всей Сибири. Это потом  их будут называть – исправительные трудовые лагеря. ИТЛ. Вначале они назывались концлагерями. Это потом немцы это слово возьмут  у нас. А недалеко от концлагерей  расселяли ссыльных, чтобы в любой момент можно было любого ссыльного отправить за колючую проволоку. Невозможно представить, сколько же миллионов  людей было брошено в советские концлагеря, в ссылку  в тайгу, в тундру, и на целину в те страшные годы. И некоторые до  сегодняшнего дня верят, что Сталин не знал про это. Все он знал, и одобрял.
Ссыльные Кузьма Терехин и Степан Вязьмин выкорчевывали огромный вековой пень.
- Вот так бы выкорчевать  тех, кто нас сюда послал, - сказал Кузьма, а Степан ответил: - Мы есть подневольные  рабы. А какая красота здесь!  Так бы и остался в таком краю навсегда…
Они видели, как  в речке Коршуниха  плескалась на перекатах рыба, в тайге непуганая птица. Часто на водопой приходят  сохатые, олени. Бригадир Василек бросил в стадо камень.
- Кыш, рогатые! От работы людей отвлекаете! Кыш!
Подошел  местный и вольный мастер, он же и охотник Шестаков с ружьем.
- Чо, Василек шумишь? Я тут  оленя подстрелил. Сегодня у вас хороший ужин будет.
- Они и так отменные филоны, - ответил бригадир. – Не надо их мясом  кормить! Заленятся от сытости совсем. А мне надо, чтобы они мне пни по ширине трассы убрали. План, есть план. У маркшейдера всё записано.
- От голода и избиения люди хуже работают, - ответил Шестаков. – Люди не о работе думают, а о  еде. Так нельзя.
- Чего-то я тебя, мастер, не пойму, - сказал Василек. – Вредить собрался?  Меня не толкай на преступление….
- Люди не рабы! – крикнул  Шестаков.
- Они  и есть рабы. Бывшие мироеды! Нет им пощады! Так сказал товарищ  Сталин! Ты против нашего любимого вождя?
-  Причем тут Сталин? Он не знает об этих безобразиях! – возмутился Шестаков.
- Кулаков и врагов народа надо уничтожать, так сказал Сталин…
- Он не мог такое ляп…сказать, -  тихо  ответил Шестаков.
  После работы парни утащили оленя к бараку.  Женщины приготовили ужин…
Утром мастер Шестаков не пришел.  Совсем исчез. Через месяц узнали, что его арестовали и куда-то увезли.  Стукачество приняло по стране в те страшные годы  повсеместный размах. Но и на стукача тоже могли стукнуть, например, написать анонимку. Враг народа. Срок или расстрел. А ссыльных везли  целыми эшелонами. Бесправные заселяли необжитые места. Но бывало  и везло. Отправляли в колхоз. Но и здесь надо было трудиться отменно. Люди с подозрением смотрели на ссыльных. Все-таки, они были против советской власти. Такое вдалбливали  в мозги народа. Оказывается, и тут Сталин ничего не знал. Какой-то вождь у нас был из незнаек!
Кузьма и Степан корчевали пни. Людей на просеке под железную дорогу было  много. Рядом с друзьями оказался маленький  и рыженький мужичок. Он прислушивался к ним, и приглядывался…
На другой день на просеку  приехали на конях военные. Повели парней через тайгу в Коршновский  лагерь. Завели в палатку.
- С кем вы связаны? – спросил  военный. – Я представитель полевого суда  Кравчук.
- Не очень понятно, - ответил Степан. Кравчук зачитал бумагу, где красивым почерком написано, что они вели пропаганду против советской власти,  плохо отзывались о нашем вожде…
- Ничего мы про это не знаем, - ответил Кузьма.
- Правильно сказал, товарищ Сталин, что надо уничтожать кулаков и мироедов. А вы настоящие враги народа.
В палатку вошли конвоиры и стали избивать парней…
- Не имеете право! Мы ссыльные! – крикнул Степан.
- Теперь вы заключенные! – ответил  Кравчук.
Отливали водой и снова били…Добивались подписи. Потом  их отправили в лазарет. Надо было их лечить после  побоев.
Через десять дней им зачитали приговор. Осудили их на  десять лет  за шпионаж от нескольких государств.
  На тачках  возили щебенку на укладку полотна под железную дорогу.
Однажды Степан спросил у Кузьмы:
- Неужели так сказал Сталин, чтобы нас уничтожить?  А нас бедолаг половина страны…С кем же они останутся?
- Тогда, как это назвать? Идти против собственного народа…
Степан оглянулся, не подслушивают ли их, тихо и печально сказал:
- Потому  что все именно они враги народа, а сам наш вождь главный из  них….
Впереди их ждал долгий срок, но помешала  война. Их отправили  в штрафную роту. Кузьма погиб геройски  под Прагой. Он к этому времени воевал  в разведывательной роте. Степан дошел до Берлина. Имеет много наград.  Добровольно приехал строить  Железногорск. Трудился плотником в моей бригаде.  В конце пятидесятых и в начале  шестидесятых в нашей бригаде много было бывших политиков.  Вот и решил я написать об этих людях, строящих не только железную дорогу, но и осваивали место под будущий город Железногорск. Это были честные, благородные  и прекрасные люди, мои хорошие товарищи и друзья.

- Обидно, - сказала Татьяна Губа. – Ничего не оставили для истории. Даже кинотеатр «Молодежный»  и первую деревянную школу уничтожили.
- Кинотеатр строили заключенные, - сказал я, - Отделкой занимались ссыльные и вербованные… А школу строили добровольцы. Первые ученики в количестве пятнадцати человек  сели за парты  28 сентября 1958 года. Всё уничтожили. Кстати, на кинотеатре работал Виктор Капитонович Коротченко. Это была первая  бригада  на Коршунихе, собранная им из бывших заключенных и ссыльных. Он её создал ещё в начале пятидесятых годов. Мне очень хотелось бы об этой бригаде рассказать отдельно. И я расскажу. Я задумал и вам обещаю посвятить настоящим первопроходцам на Коршунихе. Так и озаглавлю: «Первопроходцы». Надо, наконец-то, отдать дань этим людям. О них нигде  ни слова… Наступило время поведать об этих мужественных людях. Мы постепенно уходим, а кто об этом расскажет? А я многих ещё живыми захватил, и даже работал плотником в одной бригаде с ними…Вот  о них я и напишу…На краю города ещё осталось несколько щитовых  домиков…Некоторые из них поставили где-то в  1955 году бригадой 
Виктора Капитоновича.
Мы подъехали к одному из них. Выбитыми окнами он печально смотрел на нас. Какие-то  из этих домиков  и мне пришлось ставить.
Мы медленно ехали по Камскому переулку.  Здесь  тоже когда-то стояли щитовые домики. Под номером  первый, квартира четыре и я жил. Я как-то  упоминал о нем в романе «Зона».
Остановились  у двухэтажного деревянного дома в первом квартале под номером четырнадцать.
- Здесь когда-то была первая амбулатория и больница, – сообщил я. -  А до неё недалеко от  палаток  стоял домик из бревен. В одной комнатке была контора, а в другой  медицинский уголок. Здесь работал первый врач дядя Степа. Он был, и терапевт и зубник… Напьется дармового спирту и сидит у окошечка и скучает…
Мы сели на скамеечку у деревянного дома и решили немного отдохнуть в ожидании машины. К нам  подошел Данила Бутаков.
- Вы  опять к нам из сказки? – спросила Ольга Ксенофонтова.
- Я из истории этого края. Юрий, ты собрался писать о первых строителях  Коршунихи. Эти люди заслужили. Они настоящие труженики. Обидно за этих людей.  Нигде о них не писали. Хоть ты напиши. Замолви слово. Твои спутницы обидятся, что не о тех ты написал, но они должны понять, что не одни комсомольцы строили этот город…Напиши и о тех, кто приехал сюда добровольно в конце пятидесятых. Они тоже заслужили твоего внимания…Они тоже первопроходцы. Им тоже было трудно. Вот обо всех и пиши…
И он скрылся за углом дома.
Мы поехали туда, где стояли первые палатки, в которых жили первые строители  в конце пятидесятых. А дорогой я задремал и передо мной стали разворачиваться из далекого прошлого…

ЧАСТЬ  ТРЕТЬЯ
ПЕРВОПРОХОДЦЫ
                В  МЕДВЕЖЬЕМ  КРАЮ
  1952 год.  У  Юрия Григорьева друг демобилизовался и  завербовался в   Бодайбо. Решил и Юрий испытать счастье. Доехал  в Бодайбо на пароходе  «Лермонтов». В те  годы  такой пароход ходил от порта Осетрово до Бодайбо. Потом его отправили на металлолом.
Юрий устроился в бригаду  по добыче золота. Не понравилось. В бригаде собрались  пьяницы  и подхалимы. Заработки низкие. Хватало на водку и еду.  Основные деньги шли мастеру, начальнику, конторским дамам и ещё кому-то повыше в должности. Юрий возмутился, а рабочие на  него, как это везде бывает. Рабочие-подхалимы, особенно пьющие водку и другую гадость, всегда защитят своего благодетеля. Начальство предложило ему уволиться. На пароходе добрался до порта Осетрово. Там познакомился с одним рабочим, вербованным из Коршуновской экспедиции. Он сказал, что там, где он, можно нормально жить,  и  начальство  не обманывает людей. Юрий приехал в поселок геологов Коршуниха и познакомился с инженером Витольдом  Кравчук / это отец той самой Татьяны, в день рождения которой  назвали железорудную гору  и месторождение Татьянинское/.  Кравчук осмотрел Юрия, проверил документы и сказал:
- На летуна непохожий…Будешь руду искать. Подъемные получишь, одежду себе купишь,  а то военную  форму уже изорвал… А сейчас помоги с буровым оборудованием. Ну, как?
Так Юрий Григорьев завербовался в Коршуновскую  экспедицию.
С другими мужиками загрузили на две машины буровое оборудование и из Усть- Кута  по Ангаро-Ленскому тракту доехали до Хребтовой.  Здесь всё перегрузили на телеги и с двумя лошадками по бездорожью двинули через тайгу к поселку Коршуниха.
На половине пути из тайги вышли трое. Было ясно, что это беглецы. Один из них подошел к Кравчуку и показал нож.
- Всё, чо есть, нам пожрать отдать… Шутить не люблю…
-  А я люблю шутить, - ответил Кравчук. – Ищите, да обрящите…
- Ты чо нам мозги полощешь? Жратву  давай  и махры…Нам переодеться надо…
Витольд сделал быстрое движение, и бандит выронил нож.
- А ну вон отсюда! – повысил голос Кравчук. – Надо было попросить, и мы бы не отказали. Ты думаешь, что  нас в экспедиции таких нет? Есть. Но они честно работают. А вы, я уверен, старушек обкрадывали, пенсии у несчастных отбирали. На большее  вы негодны…
- Откуда ты знаешь?..Встретимся ишо на узкой дорожке…
- Уже нет узкой дорожки, - ответил Юрий. – Все стали широкими…Выходи лучше на честный бой один на один…
Бандиты скрылись в тайге.
Лошади тянули телеги в гору. Парни рубили просеку. Через два дня добрались до места. В двух местах уже стояли буровые, виднелись шурфы разной глубины. Недалеко черным провалом зияла штольня. Там копошились люди. Геологи, топографы и гидрологи основательно опоясали две горы.
- Столько руды? – спросил Юрий.
- Много, - ответил Кравчук. – Наметили строить фабрику. Вот там где тайга…
С высоты вершины горы через просеку была видна гора, где будет стоять фабрика. Тяжелые, дождевые тучи серой массой ползли по тому месту. Слева виднелся небольшой прогал. Там стояло несколько рубленых домиков и три щитовых. Там будет  город.
Красота-то, какая! – воскликнул  Юрий. – Никуда отсюда!  Пойду в строители. Город хочу построить.
- Сейчас мы продолжаем подготовку базы для строительства города.
Как-то вечером Витольд Кравчук подозвал Юрия и сказал:
- Завтра с утра с топографом Павликом пойдете на место будущего города. Будете заниматься разметкой. Будешь рейку носить. Павлик учится  заочно на геолога. Он и геодезист, и топограф, и искатель руды. Все  у нас люди широкого профиля. Поступай учиться. У Павлика Маркова многому научишься…
Утром он взял рейку,  в рюкзак  сунул «сухой» паек в виде говяжьей тушенки, ружье  с патронами, и пошел с Павликом по таежной тропе до места будущего  города. Там, где должна проходить железная дорога, уже стояли три брусчатых домика на две квартиры, маленький вокзальчик. А если подняться выше по горе, стояли три щитовых домика и два брусчатых. И их почему-то называли коттеджами. Рядом с ними стояли четыре брезентовые палатки. В километрах трех от палаток раскинулась зона Коршуновского лагеря. Заключенные занимались лесоповалом, подготовкой бревен под брус на единственной пилораме, работающей от дизельного мотора. Работали также на высоких стойках. Длинными пилами распиливали бревна на брус и на доски.
Глухая тайга шумела вокруг.
Недалеко от палаток и щитовых домиков ссыльные и вербованные, что жили в этих домиках и в палатках, обнаружили медвежью берлогу.
- Надо же, в центре будущего города берлога – улыбнулся Павлик. – А  теперь за работу.
Павлик постоянно что-то записывал в толстую тетрадь, смотрел в чертежи, а Юрий носил рейку. Вбивал столбики. Топором вырубал углубления и писал в них графитным карандашом цифры. Химическими  карандашами  геологи и топографами не пользуются. И старались их не брать. А дело вот в чем. Химические огрызки нужны уголовникам. Они делают трафаретки для карт. Трафаретки  накладывают на вырезанные самодельные из газет, журналов карты, и обводят их химическим карандашом…Начальство лагеря, предупредило геологов, чтобы они не передавали заключенным такие карандаши. Бывали случаи, когда  заключенные с малыми сроками нападали на одного или двух геологов и обыскивали их, чтобы найти огрызок химического карандаша, и передать на зону. Рабочие партий покупали чай и перебрасывали через колючую проволоку. А отдельные рабочие, побывавшие на зоне и отбывающие ссылку, перебрасывали даже водку и карандаш. Так что на зоне всегда были карты, водка и  чай. Каждый  зэк, даже политик, могут умело заваривать чифир. Удивительный напиток, а если ещё заваренный в консервной банке на открытом огне.
Юрий встретился с медведем  носом к носу. Он уже слышал, как летом надо вести себя со зверем. Он застыл и не смотрел в глаза зверю. Это главное. И потихоньку отступал. Но медведь вдруг пошел к Юрию, но на задние лапы не вставал. Это уже признак того, что нападать не будет. Медведь подошел, обнюхал ноги Юрия, рейку и потянул рюкзак. Юрий снял его. Медведь урчал и рвал рюкзак. Оттуда вывалилась булка хлеба, круг колбасы, банка тушенки, два больших куска сахару. Ружье Юрий  боялся трогать. Слышал, что при виде ружья медведь приходит в ярость. Но этот медведь, видимо, не пуган выстрелами. Юрий отступал, а зверь сожрал колбасу и принялся за сахар…Довольно урчал. Юрий отошел метров на двадцать и побежал. Павлик кричал, чтобы он остановился. Добежал до палаток и остановился. Его встретили  мужики. Смеялись.
- Он никого не обижает, -  сообщил ему  бригадир Виктор Капитонович Коротченко. Он здесь отбыл срок. Досрочно  освободили. Я уже напоминал о нем. Это была первая бригада, созданная из вербованных, ссыльных и бывших уголовников, которым после освобождения некуда было ехать.
Коротченко продолжал говорить:
- Уходить ему  с этих мест придется. Надо ему искать места дальше в тайге…стройка здесь скоро начнется. Здесь есть две  берлоги…В медвежьем краю живем. Приходи, парень в гости чаю пошфыркать. Павлик-то давно здесь, а ты новенький. Привыкай к тайге. Меня тут все называют вербовщиком. Всех агитирую в края медвежьи. Тут ягоды столько, что такой нигде не видел. Рыбы много. Всего в тайге много. Знай только меру во всем…
Вскоре пришел и Павлик. Принес брошенную Юрием рейку.
Строители накормили геологов. Медведи приходят к краю палаток, а строители кладут там остатки пищи.
Строители тоже приходили к геологам и те тоже усаживали их за общий стол. В те времена так здесь было заведено.
Кстати, я ещё захватил то демократическое время. Здесь было только так.
Юрий Григорьев работал в бригаде Леонида Дементюка  и Николая Трифонова. Построил город, как  мечтал. Есть у него внуки и правнуки… 

КАПИТОНЫЧ
1953 год. Борис Рагозин хотел завербоваться  на строительство Иркутской ГЭС. В отделе кадров ему отказали. Ему не было ещё семнадцати.
- Через месяц будет, - настаивал он. Не приняли. Отец после войны умер. Мать вышла замуж. Плевал Борис на отчима. Из Черемхово до Тайшета доехал безбилетником. Там его, как тунеядца, заставили отработать месяц на железной дороге. Так что Борька Рагозин тоже принял участие в строительстве дороги. Потом он опять безбилетником доехал до Иркутска. Пришел в приемную обкома комсомола. Там выслушали  печальный рассказ паренька и предложили ехать в Братск. Пока там тайга. И Борька завербовался. На пароходе добрался до места. А там на машине до строящегося поселка  Падун. Здесь строились двухэтажные деревянные дома для будущих  строителей. Здесь работали вербованные с западной Украины. Попал он в такую бригаду. Это были гуцулы. Здоровые, работящие, угрюмые ребята. А вечерами собирались у палатки и пели песни на непонятном для Борьки языке.
Не понравился  Борька бригадиру, и просил его уйти из бригады. В отделе кадров  поняли парня. Сказали.
- Мы зря тебя к ним отправили. Чужих они не любят. Признают только своих. Требуются рабочие в Коршуниху. Езжай туда…Там твое место.
Сел в рабочий поезд. Он медленно двигался в таежную даль.
Здесь вдоль дороги стояли лагеря.
- Наверно, половину страны сюда загнали, - сказал Борька. Мужчина, сидящий напротив, тихо ответил:
- Ты, потише, паря. А то загремишь на зону. Без суда и следствия. Будем знакомы. Виктор Капитонович Коротченко. Выкладывай. Слушаю.
И  снова стал рассказывать о себе.
- Я – бригадир. Беру тебя в бригаду. Загибнешь в нашем краю. А за тобой глаз да глаз нужен. Взростешься, паря…
Была осень 1953 года. Капитоныч, так все звали бригадира, взял Борьку разнорабочим. В этой бригаде были механизаторы, плотники, и даже кочегары. Специальных бригад тогда не было. А была единственная бригада на месте будущей стройки. Специалисты в ней были всякие. И все вербованные, ссыльные и освободившиеся, которым некуда было ехать. Даже были два бывших полицая  дядя Яша и дядя  Федя. Отработали десять лет на лесоповале и остались  здесь навсегда. Родные их не ждали. Всякие были в бригаде в количестве двадцати человек. И надо признаться, что воровства  в бригаде не было. Устраивались и те, кто бежал от властей, а также  гулящие, тунеядцы. В бригаде многие скрывались. Всех принимал Капитоныч. И начальство не возражало. Знали, что в бригаде полный порядок.
- Отсеются, - говорил он своим начальникам, -  А кому надоело волынить и свет белый чернить и мутить – останутся, да и людьми будут. Главное, чтобы  в душе хоть капля человеческого достоинства осталась и тогда этот человек взростется…
Это было его любимое слово.
Строили домик недалеко от рабочей зоны, рубили деревья под просеку для временной дороги. Тогда дорог здесь не было. Машины пробивались сквозь мелколесье  и тайгу. Они застревали в липкой глине, и тогда приходил на помощь старенький трактор. Он был единственный  и часто ломался. За запчастями ездили в Усть-Кут или в Братск, где находилась главная мастерская. В  медвежий край тогда ничего не отправляли. Рабочий паровоз  с тремя старенькими пассажирскими общими вагонами и с тремя платформами медленно ходил один раз в сутки. Заключенные работали  на всем пути. Подбивали щебенку под шпалы. Самый сложный путь от Тайшета до Лены начинается  от станции  Черная до Хребтовой. Крутые повороты, подъемы, спуски. Весенние воды порой заливали рельсы. И надо было поднимать пути. До сдачи в эксплуатацию оставалось пять лет, до декабря 1958 года. На всем пути работали  только заключенные, вербованные и ссыльные.
Борис трудился на строительстве маленького домика. Кругом тайга. Брус  таскали на себе. Опять трактор сломался.  На пару с Борисом работал бывший политический Игнат Белобородов. Его только что освободили. Первыми начали освобождать по  58 статье пункт 10. Но оставляли на поселении.
В бригаде  появились изможденные, в оборванных одеждах политики. Обедали за общим столом в палатке. А если не было дождя, то за длинным столом у палатки. Каждый пытался подсунуть политикам  лишний кусок мяса, сахара.  Работали политики хорошо. Лодырей не было.
- Неужели в нашем правительстве не понимают, что рабский труд  не годится. Истрию надо знать, - сказал Борис одному из политиков. Борис был грамотный. Он пять классов закончил.
- Из человека сделать раба, - ответил политик. – Насмотрелся. Человека растоптать. Стране мы не нужны. Заработаю денег и уеду на Аляску…
Помню, как мой отец бежал из лагеря и тоже мечтал удрать на Аляску. Там живут наши родственники. Ещё после революции  они  уехали туда…
 Работали они и переговаривались. Вмешался в разговор власовец Иван  Непомнящий. Он был крепким и жилистым мужиком.
- Я мечтал удрать в Бразилию.  Не верил я большевикам и Власову. Он обещал большевиков уничтожить. Не вышло…
Подошел Капитоныч.
- Тише, мужики. Хоть и тайга вокруг, но и она с ушами…Отбыл срок, чего тебе ещё надо…Хуже будет. Расстрел. Я с тобой согласен. Их надо менять. Да и без нас там наверху разберутся…
В бригаду попали два уголовника.
- О, здесь враги народа! Бухаринцы-Троцкисты! Из-за вас мы так плохо живем!
Они ударили политика и он упал. Стали  топтать его ногами. Борис и власовец  Иван Непомнящий  защитили политика.
- В натуре, а вы-то за чо нас?! -  удивились  уголовники.
- Они такие же рабы, как и все мы, - ответил Борис.
Пришел Капитоныч. Он сказал, что если они не успокоятся, то их выгонит из бригады. Один ушел к геологам. Другой остался. Навсегда. Сейчас он живет в Железнорске. Есть внуки, правнуки. Всякие были судьбы  в этой бригаде. Стройка отбирала лучших людей. Таков, видимо, неписаный закон всех строек.
Капитоныч взял  с собой Бориса, политика Егорова,  Ивана  Непомнящих и того самого уголовника Карпова.  Надо было из Хребтовой пригнать автомашину.
Странно, подумал Борис, а что это Капитоныч взял с собой уголовника, политика и власовца? А, в общем-то, Капитоныч был мудрый человек.
Пешком шли до  Хребтовой. Там им показали автомашину  ЗиЛ- 131. Капитоныч  доверил  ремонтировать машину Ивану. Когда-то он был шофером и механиком. Карпов возмутился. Он может тоже справиться с ремонтом!  Капитоныч разрешил ему тоже включиться в работу. Борис и политик  Егоров  только инструмент подавали, да  еду на костре готовили. Бригадир  тоже везде  успевал. К вечеру машину отремонтировали. Ночевали у машины, а утром поехали по бездорожью. Вездеход отлично справился  с таежной дорогой. Сидел за рулем Иван. А когда приехали, Иван Непомнящий тихо сказал бригадиру:
- Этот, уголовник-то Карпов, да и политик хорошие мужики. Настоящие трудяги…Ты  держи их у себя…И ты прав, что доверился мне. Не подведу.
Работали мужики слаженно и дружно. Мудрый, все-таки, Капитоныч.
И дома потом построили себе на одном переулке в городе бывший  власовец, бывший  уголовник и политик. Женились. Скотину завели. Порой  в праздники за  бутылкой вспоминали  Капитоныча  и о том, как они работали. И только молодость  не вспоминали. Ничего там хорошего не было…

СУДЬБА  ЛЕГЕНДАРНОГО  НИКОЛАЯ   ТОРКУНОВА
1954 год.  Коля Торкунов и несколько парней были сосланы на четыре года в Сибирь, в Илимские края. До этого Коля трудился в сапожной мастерской  в городе Кирове. В начале войны пошел работать, когда ему исполнилось  двенадцать лет. Сначала трудился дворником, столяром, помощником кочегара, сапожником. Жили в дырявом бараке на краю города. Собрались парни, и пошли к начальнику требовать хорошего общежития  и заработка. Начальник кричал:
- В то время, когда наша страна напряглась в последнем порыве к коммунизму, как вы можете тормозить поступь к сияющим вершинам…
- Мы тоже идем к этим вершинам, - ответил Коля. – И нам не хватит денег, чтобы до них добраться.  И наш барак к тому времени развалится, как тогда мы к этим вершинам  доберемся?
     Что-то и другое говорили парни. После этого собрали  говорливых парней, и отправили в Сибирь, чтобы они не мешали другим двигаться к  сияющим вершинам коммунизма. Кстати, им так и сказали на суде. Конечно, могли бы дать и политическую, но  неожиданно присудили ссылку. Надо было и лагеря заполнять, а тут и стройки начались. Тоже нужна рабочая сила. А говорливых людей, тунеядцев и разных прогульщиков в стране много. Вот их и надо отправлять на стройки коммунизма. Начинались великие стройки в Сибири:  Ангарск, Иркутская  ГЭС, готовился плацдарм для Братской ГЭС, Красноярская ГЭС, строились поселки, города вдоль железной дороги  Байкало-Амурской магистрали/БАМ\ . По стране разъехались вербовщики. Стали пополнять лагеря за прогулы, многих ссылали на стройки за малейшую провинность. И Коля Торкунов и попал под эту статью. Заталкивали их в вагоны, в которых возят скот, и эшелоны один за другим поползли по железным дорогам в  Сибирь с ссыльными, вербованными и переселенцами. В Иркутске, на пересылочной базе, их распределяли и отправляли на стройки. Именно они, вместе с заключенными и были настоящими первопроходцами на всех стройках Сибири. Не комсомольцы были первыми, а  все вот эти люди, «отбросы» общества.
Коля Торкунов попал в один из этапов с заключенными. Доставили их на барже до Заярска  на Ангаре. Погнали их этапом по глухой тайге. Спали на холодной и сырой земле. Была уже осень. А тут начались дожди со снегом. Шли они несколько дней сквозь тайгу, топи, от  Заярска  до реки Илим. На этом пути несколько человек замерзло.  Их  закапывали тут же, в тайге. А сколько было таких этапов, и сколько  людей  полегло на этом пути.  Коля иногда встречал такие заросшие, а то и свежие бугорки. И родные так и не узнали, где закончил свои денечки их отец, муж, брат, сестра, мать…И только об этом знает Братская и Илимская тайга…
Наконец-то добрались до Коршуновского лагеря. Заключенных  загнали в лагерь, а ссыльных  кого куда. Некоторых отправили строить  поселки для лесников, в местные  колхозы, в геологические партии, а Коля Торкунов  попал в  бригаду разнорабочих  Виктора Капитоновича Коротченко. Я уже писал о нем.
Пришли  первые морозы. Ссыльные парни и  Коля разгребли снег и поставили палатку. Установили железную печь, обложили её кирпичом. Так может дольше продержаться тепло.
В северной части будущего  поселка строителей Коршунихи, стоял  лагерь для заключенных. Они прокладывали железную дорогу, ставили первые щитовые домики, строили домики из бруса для начальства  и первого магазинчика. Готовили место под будущий кинотеатр «Молодежный».  Вербованные,  ссыльные, а также  освобожденные из лагеря люди стали также устанавливать первые палатки и сборно-щитовые домики на две и на четыре семьи. Поставили дизельные установки для производства  электроэнергии.  В общем, в 1954 году какие-то работы  на Коршунихе велись. В начале, думали, что хватит одного поселка для работ вахтенным методом. Такая тогда была задумка.  Но геологи, возглавляемые Иващенко Максимом Андреевичем показали, что в этих двух горах есть огромные залежи железной руды. И что для этого надо будет строить обогатительную  фабрику. А тут ещё кроме Коршуновской и Рудногорской открыли и Татьянинское месторождение. Назрела необходимость в строительстве города со всеми видами соцкультбыта. За это взялся Ленинградпроект.  В такое время и прибыл сюда Коля Торкунов. Капитоныч сказал:
-  Я здесь с  сорок шестого года. Отбыл срок по трудовым зачетам. А теперь на поселении. Ехать мне  некуда…Останусь здесь, с вами, молодыми…Будем строить комбинат, а возможно и город. Наверху решат, что строить…Теперь здесь моя родина…Будем готовить фундамент под дом…
- В натуре, ты тронулся, бригадир? -  возмутился бывший  зэк Степа Карась. Фамилию его знал только бригадир. А в бригаде половина бывших заключенных, остальные ссыльные,  вербованные  и  политики. – Я был старшим  звеньевым!  А ты поставил на мое место врага народа! Хоть он и ссыльный, а враг. Он вредитель!
Бывшие уголовники быстро собрались в кучу. Ссыльные и вербованные примкнули к Коротченко. Торкунов с ними. Бригадир  хорошо знал бывших зэков. Ещё в том году многих уголовников освободили, и они уехали, а часть осталась. Дома их никто не ждал. Их отправили в разные места. А десять человек  устроились в бригаду к Коротченко. Бригадир боялся  конфликта. Знал, что начнется драка, и в ход пойдут ножи. Но Степу Карася оставлять звеньевым и его помощником нельзя. Бывшие зэка, часто сидели у костра, и чифирили.  А остальные  работали. На «перековку»  этих людей он не надеялся. Из сотни этих людей в нормальную жизнь вернутся единицы. Время ещё не пришло, чтобы исчезли  страшные слова «враги народа». Далек  ещё был  ХХ съезд партии 6 февраля 1956 года, когда Н.С. Хрущев разоблачит культ личности  Сталина. Поэтому и настоящие и бывшие заключенные сквозь пальцы смотрели на бесчинства мелких уголовников и хулиганов по отношению политических и ссыльных. И все-таки, что-то уже стало меняться отношение к политикам. Меньше стали привозить политиков, но увеличилось количество ссыльных и тунеядцев.
Две группы стояли друг против друга. Всё чаще стали возникать такие вот конфликты. Политики смелели и объединялись. К ним  на их защиту присоединялись ссыльные,  вербованные и отказники, осужденные за прогулы.
- Нам дали план на всех, - сказал Коротченко, - если мы не справимся к концу месяца, заработок упадет вполовину…
А было принято так, уголовники чифирили,  а политики вкалывали. Зачеты и заработок делили на всех. Особенно  отличались бывшие мародеры. Они во время войны зверствовали на территориях разрушенных городов во время войны. Их было тоже много на зоне. Воров в законе можно было понять. У них закон – не работать. Они занимали лучшие места в бараках, да и повара их не обижали. Но когда мародеры стали не работать на зоне, а их поддерживали мелкие воришки и хулиганы, стали возмущать политиков, бытовиков и ссыльных. А теперь ещё и в бригаде  попытались командовать. 
Торкунов ответил  уголовникам резко:
- Орлы, вы пошли вот за этими мародерами? Не стыдно? Они во время войны по тылам шарили…Не воевали, а занимались мародерством. Убивали мирных жителей, и все это было на  руку фашистам. И они и здесь решили права качать?  У меня такой номер у вас не пройдет. И я,  как звеньевой, не закрою на  вас в наряд. Натерпелись от вас. Пора и честь знать…
От бывших уголовников отделилось четверо, в том числе и Степа Карась. Он сказал:
- А и, правда, огольцы, чо это нами стали командовать мародеры? Мы с тобой,  Торкунов! Давай к нам, хулиганы и  щипачи!
Пятеро мародеров  послали гонца в лагерь к блатным, чтобы они их защитили от политиков. Но блатные не поддержали бывших бандитов, мол, враги народа, уже не враг, а борцы за справедливость. И живут они по понятиям мужиков.
Потом с Торкунова  снимут судимость. Он останется  на стройке. Возглавит бригаду из бывших заключенных и выведет  её в передовые на стройке. И ей первой  присвоят звание коммунистической. Потом он мне эту бригаду доверит, а сам станет мастером, прорабом. В  1963 году его направят на  строительство Саяно-Шушенскую  ГЭС.
Бывший уголовник  Степа Карась работал со мной в бригаде. Его фамилия  Леготин  Степан. Учился в вечерней школе, потом закончил заочно институт. По вызову уедет в  Братск к начальнику Братской ГЭС  Анатолию Закопырину и станет там инженером. Вот вам и бывший уголовник. Коршуниха многим дала путевку в жизнь…

ТАК  НАЧИНАЛАСЬ  КОРШУНИХА
1955 год. После армии Игорь Алексеенко не захотел  возвращаться на Кубань. Невеста не дождалась. В колхозах  только  в кино всё было хорошо. В жизни ничего хорошего. К весне колхозники вообще жили впроголодь.
Служил Игорь в Нижнеудинске. Приехал вербовщик приглашать на север. Попал он в вагон с вербованными  с запада. Несколько  семей в вагоне. Страшно было смотреть на детей. В рваной одежде, голодные, больные…Часть семей высадили в Братске, а часть поехали дальше. Расселяли по довольно  приличным колхозам  Приилимья, в леспромхозы. А в геологические партии одиноких мужчин. Сибирь заселялась  семьями и одиночками с западной части страны. В Братск их довезли на рабочем поезде. Тогда на Падуне строили деревянные двухэтажные дома для строителей будущей гидростанции. Пришел Игорь в конторку. Спросили:
- Механизатор?
- Танкист.
- Это хорошо. Ты я смотрю веселый парень. Поэтому ты едешь в веселые края, в Коршуниху…Сказочный край. Девственный. Короче. Надо туда доставить два буровых станка для геологов. Дрезина ждет. С тобой поедут два вербованных и два бывших уголовника. Бригадиром у вас будет Бесков Иван.
Бригадир Бесков, фронтовик, здоровый рыжий мужик. Лицо широкое, веселое.
- Ничего, ребятки. Подкормим вас, и будете в самый раз! К нам засылают, как в Братске говорят  - отбросы общества: вербованных, ссыльных, бичей, заключенных и  много говорящих болтунов. Всех к нам на перековку. Тайга. Что с неё взять. Перекует под себя…
- Чо ты паришь? – возмутился  Юрка  Смирнов. – За пять лет на зоне навидался трепачей. Если все мы отбросы, то нам не дадут стать нормальными людьми. Поверьте мне.  Век свободы не видать!
  - А ну, ну пошли, - махнул рукой Бесков. Недоверчиво улыбаясь, Смирнов пошел за Иваном. За ними пошли и остальные. Пришли к дрезине. Иван снял рюкзак и выложил на стол консервы, связку колбасы, хлеб, жирную тихоокеанскую селедку…В общем, от такой пищи у голодных ребят глаза округлились.
Наелись отменно. Один из вербованных сказал:
- Такой еды от пуза ещё не видел…
-  Вот теперь можно и кирнуть часок, - сказал Юрка.
-  Работать, кто будет? – удивился Иван.
 - Работа не Алитет, в горы не уйдет, - ответил Юрка.
-  На зоне отпахал свое, – сказал другой уголовник.
- Ну, вот что, отпахальщики, вас занарядили мне. Еду больше не получите. Можете идти на голод или на зону баланду хлебать.
 - Ну, чо ты сразу в пузырь, - миролюбиво  улыбнулся Юрка Смирнов. – Лично я пошутил. А ещё нас накормишь?
- По труду и кормежка будет хорошая, -  ответил Бесков.
- Ты работу давай, - сказал Игорь Алексеенко. Второй  затих, затаился. Темные  глаза сверкнули в злобе.
Приступили к погрузке  буровых станков на дрезину. Игорь увидел, как второй уголовник вынул нож из-за голенища сапога и стал двигаться в сторону  Ивана. Игорь перегородил дорогу бандиту. Игорь пинком отбил нож, а  Юрка Смирнов ударил бандита по затылку…
- Я хоть и последний черемховский хулиган, по базару карманы чистил, а бандитом не был, - сказал Юрка.
- Всё равно не буду на вас пахать! – крикнул бандит. И он скрылся в тайге.
- Этого ничем не уговорить, - сказал Иван. - Спасибо…
- У нас на зоне и в тюрьме не говорят спасибо, - сказал Юрка. – Просто я делал по понятию…
Встретили их перед Коршунихой высоченные горы, горные речки, ягода разная.
Мужиков обмундировали. Двое вербованных  сбросили с себя лохмотья  и тапочки.  Вербованный  Костя Миронюк  из-под  Львова признался:
- С детства мечтал о кирзовых сапогах…
И весь вечер чистил их сапожной мазью. А утром, когда пошли на работу,  всех  удивило то, что как он ловко обходил лужи. К вечеру ребята пришли в грязи, а у Кости сапоги блестели. Работал он хорошо.
- Семья у нас большая, - говорил он. – Полы из глины. Кругом грязь. А я мечтал о чистоте. И вот я до неё добрался…
Каждый вечер Костя вытряхивал  свою постель, заставлял всех мыть руки перед едой. Его сразу поддержал Игорь Алексеенко. Долго не поддавался Юрка Смирнов. Не раздеваясь в спецовке, умудрялся бросаться  на постель. И кричал и скрежетал зубами и обещал утопить Костю или в речках Коршунихе или в Рассохе. Но поддался. А тут был не только виноват Костя. Юрка влюбился в  местную девушку из села Шестаково. Даже умудрился купить костюм и галстук.  А потом неожиданно сообщил, что осенью женится. Попросил у начальства поставить им отдельную палатку…
Поставили новую палатку. Собрались  у неё. Все в накомарниках. Мошка зверствовала. Пришел только что назначенный управлением Братскгэсстроем  начальником Коршуновстроя Ковтун. Собрались первые строители. Ковтун сказал:
- Вы зачинатели новой стройки.  Первопроходцы. Вот так и началась Коршуниха, когда-нибудь  будете говорить своим внукам. Заключенные закладывают фундамент под кинотеатр. Уже ему название предложили. «Молодежный». Вас пока мало. Но с вас всё и начнется…
Потом была свадьба. Юрка Смирнов и Вера Шестакова поженились. У палатки стоял огромный пень. Он и послужил свадебным столом. Ковтун подарил  молодоженам отдельную палатку, тумбочку и железную печь. И это был лучший подарок  на свадьбе.
Потом стройка на время останавливалась, и только в 1957 году из Братска по направлению треста Кузнецктяжстроя было направлено 200 человек. С того дня и начался отсчет времени…А до этого времени всё ещё некоторые  высокопоставленные чинуши говорили, что лучше здесь построить  рабочий поселок для  вахтенных рабочих. Но победил здравый смысл. Надо строить город.

ВЗРАСТЕШЬСЯ
1955 год. Недавно я узнал удивительную историю одного моего знакомого, в прошлом бывшего депутата  поселкового  совета  Коршунихи. Что побудило его рассказать мне про свою нелегкую жизнь, не знаю. Сергей Слободчиков  воспитывался в детдоме. Убегал, бродяжничал, воровал. Побывал  во многих городах нашей страны. Научился ловко быть  щипачем. «Чистил» карманы  у богатых. В свои двадцать лет нигде не работал. Два раза ловили, как  не работающего,  и судили  за тунеядство. Долбил шамотный камень на Байкале для Хайтинского  абразивного  завода в поселке Мишелевка  Усольского  района. Потом опять бродяжничал, воровал. Он не задумывался над своей судьбой. День прошел и ладно. А тут он попался. Он всегда «работал» один. А надо сказать, что щипачи или карманники, воры особого склада. Они одиночки. Не любят входить не в какие «малины» и группировки.  Зачем только связался с ворами и Новосибирска? Старый товарищ по детдому уговорил его  «ломануть»  киоск у железнодорожного вокзала. Унесли вино и много разных продуктов. А он всё думал, а зачем ему было связываться с этими мелкими воришками…Уснули у какого-то  пьяньчужки  на первом этаже. Их там и арестовала милиция…Так Сергея осудили на восемь лет…
Этапом доставили их в Братск. Ломал камни, возил их на тачке. Готовили место под  гидростанцию. Это потом будут  кричать, что начинали эту плотину строить комсомольцы. Неправда. Ложь. Начинали её уже давно готовить заключенные, ссыльные и вербованные. Все стройки Сибири начинали строить именно эти люди. Я и хочу рассказать об этих первопроходцах. Через год  Сергея и ещё нескольких заключенных  отправили в Коршуновский лагерь. Сергей даже слышал, как один гражданский  чиновник сказал офицеру, который будет старшим над этапом.
- Здесь, в Братске не должно быть этой швали. Очистимся от них. Всю эту муть отправляем в  Коршуниху. Все отбросы мы отправляем туда…
Надо признаться, что пока строился город, была огромная текучесть кадров. Оставались самые сильные духом. И эти люди остались навсегда, а если  даже потом  уехали на другие стройки, то это были настоящие трудяги.
Сергея отправили строить домик для руководства будущей стройки. Шел 1955 год.  Здесь уже работали заключенные, вербованные, ссыльные, освободившиеся заключенные уголовники и политики. Даже тунеядцы попадали  сюда, но они быстро сбегали. А были среди них нормальные  люди, которые тоже остались навсегда. Стройка, как сквозь сито пропускала людей. Я всяких навидался. Потому что всю свою жизнь я жил среди «отбросов» общества. Как никто знаю этот народ. Поэтому про судьбы всех этих людей я хорошо знаю. А те товарищи, которые будут мыть руки после прочтения моих зарисовок о судьбах моих героев, просто не знают про них. Если не знаешь, или не желаешь знать, тогда зачем мыть руки? А вот возьмите и представьте хоть на время то время и этих людей. Ведь в своих зарисовках я показываю  судьбы  опустившихся  людей на самое дно, и как они, в конце концов, стали нормальными гражданами нашего общества. Во всех своих зарисовках я описываю положительных героев, мужественных и стойких.  Среди негодяев у меня в зарисовках нет героев. И вы ещё будете продолжать мыть руки? Ну, тогда я не знаю, кто вы на самом деле. Сказал бы, так вы обидитесь. Лучше вы сами подумайте на досуге, кто вы?   
В августе Сергея освободили раньше положенного срока по трудовым зачетам за хорошую работу. Куда ехать? Воровать? Опять на зону? Надоело. Он вышел  в узкую дверь. Вспомнил  лагерную поговорку: « В зону раскрыты широкие ворота, обратно узкая дверь». Зона воспитывает? Неправда. Ломает? Да. Из нормального человека зона может сделать подонка. За паек хлеба может заложить товарища. Это зона. Убить за лишний кусок хлеба. Это зона. В своих записках о зоне я описал всяких. Зона перемалывает миллионы человеческих душ. Зона оставляет отпечаток ненормальности. Никчемные, потерянные годы. Это зона. Там презирают умных, интеллигентных людей. Унижают их при удобном случае. Наша страна учила быть по форме: «Будь как все». На зоне это понятие более осязаемо, откровенно до безобразия. Если ты научился развязно ходить, говорить, обижать слабого, биться головой о стенку, бить себя в грудь и при этом рвать рубашку, брызгать слюной, визжать – ты свой. Это зона. А вот политики, это другие люди. Это не говорит о том, что их воспитала зона. Сами по себе они были нормальными людьми. Многие выстояли. Были на зоне и такие, кто случайно  попал в лагерь... Как говорят на зоне, что попал по-дури. А есть парни, которых привлекла романтика заключенного. Вот о них я и написал эти зарисовки. К таким людям относился и Сергей Слободчиков.
Ехать Сергею некуда. Да и местность понравилась. Глухомань. Всякие люди здесь были. Как сказали в Братске, собрали сюда отбросы общества. И все они не от хорошей жизни попали сюда.  Душа спокойствия просила. И подумать надо бы, что же делать дальше?
Ходил он по тайге, обнимал деревья, и кажется, чуть не прослезился от счастья и нахлынувших воспоминаний. Сидел  он на спиленном бревне и решал – что делать дальше?
Сел с ним рядом крепкий  мужичок среднего роста.
- Гляжу по одежде – недавно откинулся с зоны? Куда надумал отправиться? Что делать умеешь? Помочь могу…
- Надоело всё.  Любуюсь  и дышу свободой…
- А я бригадир Виктор Капитонович Коротченко. Для всех просто Капитоныч.
- Слышал про вас на зоне. Хорошо люди о  вас отзываются…
- Ладно. Иди ко мне в бригаду. Мы – разнорабочие. Есть у многих  разные профессии. Да и ты взрастешься…
- У меня справка есть…
- Идем к начальнику  в палатку. Там контора. Вроде город наметили строить.  Начальник строительства Ковтун Максим Фомич.  Отличный мужик. Здесь у нас все прошли зону. Есть и бродяги, вербованные, ссыльные…Всякие есть…От властей бежавшие есть. Скрываются у нас. Хорошие работяги…Всех принимаем. Многие одумаются и взрастутся. Здесь у нас люди получают путевку в жизнь.
Оглядел Ковтун парня в лагерной форме и сказал:
- Капитоныч, скажи кладовщику, пусть парню спецовку выдаст. Пиши, парень, заявление, чтобы было всё чин чинарем. И трудовую книжку тебе нарисуем…
Поселился Сергей в палатке. Восемь человек здесь жило. Он девятый. Бригадиру сказал:
- Там есть домик из щитов. Мне бы комнатку…
- Понимаю, - улыбнулся Капитоныч.  – Скоро  домик закончат. И вселишься туда…
Никто не обиделся, что он не хочет в коллективе, не засмеялись. Все понимали состояние парня. Каждый из них, по-всякому встретил свободу. А он вот так.
Утром Сергей попал в напарники  к угрюмому мужику дяде Коле. Сергей спросил:
- Бригадир не спросил меня, что же я умею делать?
- Научишься, однако, – коротко ответил дядя Коля Гущин. Он сосал самокрутку. Как потом узнал  Сергей,  что дядя Коля чистый сибиряк с берегов  Киренги.  Работал в зверосовхозе  охотником. Совершенно безграмотный. Заведующий пушным пунктом  попался на воровстве пушнины. Обвинил охотников. Они, мол, его обманули  и унесли шкурки. Дядя Коля ничего не трогал. И не смог доказать. Судили всех троих, в том числе и заведующего.
- А меня за что? – удивился он. – Они крали, а я виноват?
На суде ответили:
- Все вы  в сговоре, по восемь лет вам хватит.
По зачетам дядя Коля  отработал на зоне пять лет. Строил железную дорогу. Заведующий в первую зиму замерз…
Сергей и дядя Коля строили общий туалет. Бригадир сказал, что любая стройка начинается с трех главных китов – палатки, столовая и туалет. И что, мол, вы  должны гордиться, что участвуете во всем первом в будущем городе.
- Зачем много говорить, однако, - сказал  дядя Коля. Он помог  парню сделать топорище к топору. Потом они строили первую столовую на стройке рядом  с домиком, который все называли вокзалом.
Была весна. С гор побежали ручьи, и в первой на стройке столовой стояла вода. Ходили  только в резиновых сапогах. Я бывал в той столовой. Там  всегда пол был покрыт водой. Начальство не послушало рабочих. Они предлагали построить добротную столовую, чтобы она была недалеко от палаток и щитовых домиков. Даже такое место указали. В 1958 году  столовую построят, а пустят в эксплуатацию весной 1959 года. От палаток проложат до столовой первые тротуары на стройке.
После столовой из добротных досок, перешли работать на установку щитового домика на четыре семьи. Одну комнату с отдельным входом обещал Ковтун Сергею. Там уже производилась  отделка.
Бригадир Капитоныч пришел и похлопал по плечу Сергея.
- Ну вот. А говорил, что ничего не умеешь. Сегодня надо начинать кладку печей. Теперь ты и печником будешь…
Так Сергей стал печником. Дядя Коля научил.  Кажется, не было работы, где бы он не работал. И освоил много строительных профессий.
Как-то утром прибежал бригадир.
- Водитель трактора заболел. Выручай, дядя Коля. Бери с собой Сергея. Учи его и этому делу. А пока…строители погрузят на «пену» кирпичи, а вы на тракторе  привезете их к дому. Кирпич и вам пригодится.
  И на тракторе Сергей  работал, быстро освоил этот механизм. Потом опять его послали класть печи из кирпича…
Надо было провести в дом электричество. И с этим трудным делом справились…
Через месяц комиссия приняла дом. Одну комнату занял Сергей. С тощим рюкзаком  он стоял посредине комнаты и вдыхал запахи свежей краски. Это его первое жилье. На новоселье пришли: Капитоныч, дядя Коля, несколько рабочих и сам начальник стройки Ковтун.
Сергей Слободчиков был избран первым депутатом в поселковый совет  на стройке. Работал мастером. У него трое внуков и четверо правнуков. По направлению был ещё в  семидесятые годы командирован на Усть-Илим. До пенсии работал начальником участка механизации….

СТАНОВЛЕНИЕ
1956 год.  В феврале этого года состоялся  ХХ съезд партии, на котором  Н. С.  Хрущев  разоблачил культ  Сталина. Ещё в том году стали освобождать некоторых «врагов народа», у которых были небольшие сроки. А вот в 1956 году  стал годом массовых освобождений по политическим статьям из сталинской эпохи. Лагерное начальство, конвоиры уже не издевались над политиками. Они узнали, что миллионы заключенных были без вины виноватые. Но стройки теряли рабов. Измученные люди стали возвращаться на родину. Потерявшие родных, оставались на стройке, уходили в леспромхозы, геологические партии. Лагеря надо было заполнять. Основные рабы покидали лагеря. Даже некоторые стали закрываться. Что-то надо было делать. Подросла молодежь из военного детства. Бросили клич – молодежь на строительство городов Сибири, гидростанций и другие стройки. Даже называли стройки комсомольскими, ударными.  Вербовщики  поехали по стране, приглашая молодежь из колхозов, и армии. Призывали через газеты, радио. Ехали молодые, ехали семьями. А лагеря должны работать. Свободные места занимались прогульщиками, тунеядцами и разными бродягами.
Лешка Сластной после детдома, из которого часто сбегал бродяжничать по стране, попал в тюрьму на три года за хулиганство.  Пострадал от чувства справедливости.  У него был друг  Юрка Хвостов. Шли они по улице и увидели, как трое бьют, и пинают мужчину. Друзья вступились за  пострадавшего. Всех арестовали. Зачинщиков драки отпустили. Лешку и Юрку  осудили на три года. А те трое были сыновьями  начальников. Защитили их. А  кто будет защищать бродяг? На зоне отработали два года, а год они заработали по трудовым зачетам. Назначили им ссылку в Братск на два года. А они поехали к Байкалу. Никогда его не видели. В Иркутске друзей арестовали. И отправили их этапом в Илимские края.  Капитан милиции сказал:
-  Вас надо изолировать  дальше от цивилизации. В глухомань. К медведям. К мошке. Бывал я там. Палками вас, палками подлецов! Прикладами вас учить. Мы коммунизм собрались строить, а вы под ногами…
От Тайшета до станции Коршуниха ехали четверо суток. Сгрузили их в августе 1956 года на маленькой  станции  Коршуниха-Ангарская. Дорога ещё осваивалась, кое - где что-то достраивали: заключенные, вербованные, ссыльные. В печати так их не называли. Одно было  слово для этих людей – вольнонаемные.  А потом  уж появились комсомольцы-добровольцы. Я хорошо знал самый низкий слой народа, прибывающий на стройки Сибири. Я родился, вырос и работал только среди этих людей. И все свои материалы ещё раз повторяю, посвящаю настоящим первопроходцам, о которых не  писали и не говорили.
Лешка  Сластной  и Юрка Хвостов протянули свои справки первому начальнику Коршуновстроя Ковтуну Максиму Фомичу. Первая конторка на стройке находилась в палатке. Тут же  у палатки стояли ребята с рюкзаками и  одеты прилично,  не то, что двое бродяжек. Это было рабочее звено строителей из СМУ треста «Кузнецктяжстроя». Они приехали на разведку. Остальная бригада  в количестве 200 человек  прибудет сюда  20 февраля 1957 года. С этого года и начнется отсчет начало строительства города и  закладки  горнообаготительного комбината. Это звено  должно поставить первые две палатки  для первых строителей будущего  города. Эти ребята и будут в них жить.
Ночевали тунеядцы и вербованные в палатке.
- Здесь  хоть нам дали настоящие матрасы, - сказал один из бывших зэков Гриша Цветков. – А у нас на зоне  соломой, разной травой набивали…А здесь культура.  И еды много…Спецуху дали новую. Ковтун, чо надо фраер. Теперь меня отсюда палкой не выгнать. Мой кореш Витька  в местный колхоз подался. Тоже одели, обули и накормили. Сел на трактор. Хороший колхоз…А у нас на Кировщине  ещё в лаптях ходят.
В палатке всё общее. Разная еда  на столе. Такое ребятам в диковинку. Даже чьи-то деньги лежали на тумбочке.
- Я был честный вор, - сказал Цветков. – Придут  хулиганы. А этим всё до фени. Плевать им на порядки…На пропой возьмут…
- Были  они у нас, - сказал  бригадир Коротченко. – Мы их выгнали со стройки. Самые пакостные в этом вопросе люди – хулиганы. Но они редко к нам попадают. Пойдемте, друзья, в звено к Николаю Торкунову.
 В будущем это будет легендарный бригадир. Лучшая бригада на стройке, которой первой присвоят звание коммунистическая. В его бригаде было восемьдесят процентов бывших уголовников, политиков и бродяг. И вывел бригаду  в передовой коллектив.
- Кто из вас владеет  плотницким инструментом? – спросил Торкунов.
- Мы на зоне тачки таскали, - ответил  Гриша Цветков. – Деревья валили.
- Ясно. Будем учиться на ходу. Всё у нас будет культурно, вежливо и хорошо.
Любимая фраза Торкунова.
- Будем готовить фундамент под клуб….
- У меня название готово, - сказал Лешка Сластной. – Название ему дадим  клуб  «Рудник»…
Первый клуб  на стройке в Коршунихе  так и назовут  «Рудник».
Лешка воткнул лопату в  липкую глину. Каменистая почва. Торкунов сказал, что клуб  будут строить вечерами и в выходные. На общественных началах. Это будет  первый объект, который будут строить на энтузиазме. Потом их будет много.
Ударили первые заморозки.  Звено из треста  собрались уезжать в Братск до февраля. В этот месяц 1957 года они бригадой приедут сюда строить город. Кто-то из них крикнул:
- Торкунов, бросай этих лодырей, и дуй к нам!  В феврале мы приедем обратно!  Нам специалисты нужны!
- А мы ещё посмотрим, кто из моих ребят будет лучше вас! – ответил бригадир.
Лешка Сластной  крикнул отъезжающим ребятам:
-  Мы построим  Коршуниху до первого асфальта  и тогда поедем дальше строить до асфальта…
Однажды в бригаду пришли двое беглых из лагеря. Пришлось их кормить. И даже их прятали. Зиму они жили в штольне. Помогали рубить руду и укладывать в ящички для  отправки их в Ленинград для пробы. Коротченко умудрился  сделать для них справки. Потом один из них уехал в Черемхово, а другой  Виктор Дедюхин остался. Приняли в бригаду.  Отличный был трудяга. Потом он работал в моей бригаде. Работал на экскаваторе. А когда появился первый асфальт Сластной и Виктор Дедюхин уехали строить Усть-Илимск. Дедюхин до пенсии  был начальником участка механизации, а Сластной бригадиром сантехников.

ХОЧУ  СТРОИТЬ  ГОРОД
1956 год. Игорь Карпов воспитывался в детском доме. Убегал  оттуда несколько раз. Объездил Игорь многие области. И нигде долго не задерживался. А ему уже было двадцать два года. Как-то он остановился в городе  Горьком. Попал на комиссию, но в армию бродягу не взяли.  Врачи сказали, что у него ярко-выраженное плоскостопие. Было обидно. В армии хоть накормили бы его. И вот он стал тренировать ноги, и к 22 годам он свои ноги вылечил. В милиции его предупредили, что отправят в лагерь за тунеядство.  В Сибири разворачивались большие стройки. В Братске ему отказали в работе. У  него не было трудовой книжки. Сказали, что он летун. В те годы  бродячих людей называли ещё и летунами. Езжай, мол, в  Коршуниху. Там  много летунов и бичей.  Начальник строительства Ковтун всех принимает. А лучше, мол, найди бригадира  Коротченко.
На станции сошел один. Рабочий поезд ходил один раз в сутки.
Маленький домик из досок. И это была станция. Сопки, тайга и тучи мошки и комаров. В палатке, где находилась контора, ему отказали. Предложили устроиться на работу в Ленинградскую топографическую экспедицию проектного института Гипроруда, которая готовила данные для проектирования комбината.
Начальник оглядел парня.
- Да, потрепала тебя жизнь. Хватит, наверное, летать по стране. Пора и определиться к месту. А здесь огромная перспектива…Пойдешь с рейкой в тайгу. По таблице наносить рельеф местности. Работа не тяжелая. Носи себе рейку и вся работа…Сначала надо тебя накормить и выдать спецодежду. Трудовая будет у тебя…Иди.
- Я приехал сюда не отдыхать. Мне надо в лагере отмечаться. Документы нужны. Свобода…
- Вот в чем дело. Документы надо заработать. Пойдешь шурфы копать. Там есть настоящий работяга – Михаил Перетолчин.
Игорь пришел к склону горы. Там двое отдыхали. Познакомились. Это и был Михаил Перетолчин, сухопарый, жилистый мужичок, а другой парень – Петр Зелинский. Встали, стали копать шурфы. Глубина разная. Не успел  снять верхний слой земли, как Михаил и Петр уже врезались в землю. Долбили камни кайлами и ломиками. Игорь взмок, а комары и мошка тучами над ним. Спасали от них накомарники, да мазь. Наверное, ему каменистый участок достался. Когда он едва одолел сантиметров пятьдесят, мужики выкопали шурфы в рост. Сели отдыхать.
- А другой работы нет? – спросил Игорь. -  Дома ведь надо строить. Вы хотите всю жизнь здесь ковыряться? А я хочу стать строителем.
- Значит, ты летун, - нахмурился Михаил. – А мы механизаторы. Пока работы по профессии нет. Копаем. И нормально…
- Заключенные уже дома начали строить. Мы хуже их?
До конца смены он закончил  свой шурф. А мужики по три шурфа.
Так он работал неделю. Потом его отправили в штольню возить вагонетку с породой и рудой. Долбили породу кирками и добывали так руду.
Петр Зелинский  ему сказал:
- Привыкай к любой работе. А там видно будет.
Работал Игорь в штольне. И вдруг ему сообщили, что из Братска приехал начальник стройки Ковтун Максим Фомич. Все ждали его. Какой результат привезет он из центра.
Механизаторов Петра Зелинского и  Михаила Перетолчина  определили на бульдозер и на трактор. Игорь  нашел начальника.
- Хочу строить город, - сказал Игорь. – Моих товарищей устроили, а куда мне теперь?
Ковтун улыбнулся и сказал:
- Молодец. Беру тебя. Будешь строителем. Пойдешь в бригаду Коротченко. Пока у нас одна бригада разнорабочих.
Игорь Карпов отмечался в лагере. Там он сообщил, что идет работать строителем.
Пока на стройку никто не ехал. Добровольцев  на стройке не было.
Бригада  Виктора Капитоновича Коротченко состояла из десяти человек. Сам бригадир был из бытовиков. Работал в городе  Черемхово начальником  ОРСа.  Получилась растрата.  Подвели его конторские работники. Осудили его на десять лет, и отправили строить железную дорогу. В  1954 году его освободили по зачетам и за хорошее поведение. Остался здесь. Дома  его никто не ждал.
- Значит, бродяга, бич, - отозвался о Игоре бригадир. – Не обижайся. Все мы здесь  с недостатками. А время – великий определитель. Оно – главный судья. На прошлое твое мне плевать. С чистого листа начинай жизнь. Стройка вылечит.
Игорь стал работать  на разных работах. И землю копал под фундамент дома, и  место под первый клуб готовил…
Отправили его принимать разборные щитовые домики, за которыми на тракторах приехали Петр Зелинский и Михаил Перетолчин.
- Не удрал ещё? Молодец, - похвалил его Петр. – Мы с тобой город построим и будем в нем жить. Я уже свою жену Зою привез. Палатку поставили. Зою и сына поселю в первый щитовой домик  для семей.
И вот пришел приказ из Братска – свернуть  работы. Многие уехали, а Игорю некуда. Опять пошел в тайгу с рулеткой  и рейкой. Копал шурфы.
Игорь первым увидел медведя. Геолог Павел Ширяев медведя не видел. А он медленно  двигался  к геологу, что, мол, делает  человек на 
ягодной территории. Что-то надо было делать. Визжать? От старого жителя поселка геологов  Коршунихи  Данилы  Бутакова он слышал, что при встрече с медведем нельзя паниковать. Зверь чувствует  настроение человека. Надо медленно и спокойно уходить и стараться не смотреть на зверя. Если Игорь побежит, то бросит парня в беде. Игорь решился на безумный шаг. Он закричал:
- Павел! Не двигайся! Не убегай!
Игорь вынул топор из-за пояса и начал стучать по дереву. Медведь развернулся и пошел на Игоря. Тогда парень неожиданно даже для себя упал на четвереньки, сбросил шляпу с накомарником, вцепился в неё зубами и начал подпрыгивать и рычать. Зверь остановился, рявкнул, мотнул головой, и, Игорю показалось, что он даже плюнул. А потом, ломая кустарник, ушел  в тайгу.
Об этом трагикомичном случае в тайге писали  в областных газетах и в Комсомольской правде. Игорь попался на глаза начальнику стройки Ковтуну Максиму Фомичу.
- Вот теперь ты настоящий сибиряк-медвежатник. Через месяц стройка снова заработает. Хватит тебе по тайге ходить. Там Виктор Капитонович вновь бригаду собирает. Пойдешь, медвежатник, к нему.
Так Игорь Карпов снова попал на стройку. А когда Капитоныч по направлению уехал в Братск, Игорь перешел в бригаду Николая Торкунова.
Шли годы. Игорь Иванович давно на пенсии, как и Петр Зелинский. У них уже внуки и правнуки. Живут в Железногорске.
- Мне тот медведь долго снился, - как-то признался  мне Игорь. Может, из-за того случая  я и остался  здесь. Здесь моя вторая родина…

НЕ  ПОТЕРЯЙТЕСЬ  В  ЖИЗНИ
1956 год. Дорога для будущего кандидата наук Виктора Кукуева была тернистой. За что арестовали? С другом Костей Глотовым ночью  влезли в магазин через чердачное  перекрытие. Проникли внутрь и взяли четыре буханки хлеба и четыре плитки шоколада. Никогда его не ели. Вечером их арестовали. Приписали им, что они вынесли три ящика масла, тридцать килограммов сахару, пять мешков муки и много денег. Ничего они этого не брали. Следователь сказал:
- Всё равно от вас толку не будет. Какая разница, за что бревна катать…
Осудили их на десять лет и отправили строить дорогу  Тайшет-Лена. Катали тачки с камнем. Прокладывали шпалы, рельсы, подбивали щебенку под шпалы. Так прошло пять лет. По трудовым зачетам и за хорошее поведение в марте его освободили. Была такая категория – условно-освобожденные. Отправили его на великие стройки коммунизма. Приписали ехать в   Коршуниху. А его друга Костю ещё зимой придавило на лесоповале. Там в тайге его и похоронили. В тайге, вдоль железной дороги, многих  закопали.
А пока Виктору Кукуеву надо было отработать на лесоповале два месяца.  Готовили бревна для пилорамы. Тяжелая работа. Один парень сказал, что Витьку и других парней  специально отправили в тайгу. Не справятся с работой – отменят освобождение. На этом лесоповале ещё два парня погибли. Одного застрелили при побеге. Не выдержал…У каждого полустанка железной дороги могилки. Безвестные бугорки. А Кукуев назло всем решил выжить. В свои двадцать три года он был сухощавый, жилистый.
- Слушай, Кукуй, держись, - сказал ему бригадир Кузнецов. – А я летом откинусь и поеду к морю…Женюсь, детей заведу. Как ты? Что надумал?
- Выжить. Кукуй на воле был, а сейчас я – Кукуев Виктор. Давай работать! Нечего болтать. План надо выполнять
Виктор знал, что бригадир, приближенный к начальству, и скажи что не так – стукнет. Лучше сжать зубы и вкалывать. По пояс в снегу, в морозы под сорок,  даже  земля трескалась, а лес надо было валить. Лицо шелушится, пальцы на ногах и руках подмерзли…А сегодня ему вдруг даже жарко стало. Даже самого бригадира стал подгонять.
Виктор отработал два месяца и ему дали направление в Коршуниху.
В те годы железная дорога, которую прокладывал Виктор, была вот такой. Ранняя, бурная весна. Поезд шел почти на ощупь. От станции Затопляемая до станции Коршуниха 18 километров. Это расстояние ползли четыре часа.  С сопок ринулась вода, речка Коршуниха вздулась, и вода затопила железную дорогу.
Старый и рябой, видимо, переболевший оспой, машинист беспрерывно давал гудки. Помощник у него совсем мальчишка, под очками выпученные от страха глаза. Виктор и его новый товарищ Олег Богров познакомились  с дядей Колей. Дело в том, что Олег до заключения работал в Черемхово помощником машиниста на паровозе. Дядя Коля потом и не прогнал его с паровоза. Даже чаем и печеной картошкой угостил нас. Потом Олег дяде Коле сказал:
- Дядя Коля, у себя там, в управлении предложи меня в помощники…
Дядя Коля обещал Олегу поговорить с начальством.
А пока он дал парням резиновые сапоги. Ребята шли  впереди  поезда по воде и светили фонарями. Попадались бревна, и их надо было убрать. В  лунном свете вода блестела, как в хорошем городе асфальт после дождя. Но рельсы под ногами были видны. Прошлепали ребята так километра три и опять  в кабину, а там чай был готов и картошка печеная.
- Вода значит, на убыль пошла, - сказал дядя Коля. – Когда  прибывает, рельсов не видно. Самый трудный участок на всей дороге. Я эту дорогу, ребята, тоже строил в пятом строительном  управлении.
- Мы тоже в пятом вкалывали, - ответил Виктор. – Это управление обслуживало  дорогу,  от станции Видим  до станции Купа. Вот где могилок!
- Я за политику отбывал срок на железной дороге, - сказал дядя Коля. – Сам не знаю, за что арестовали. А потом остался здесь. Семьей не обзавелся. А жизнь прошла. Вот Гришутку взял из детдома.
- Станцию Купу теперь Мерзлотная  зовут, - сказал  Гришутка.
Когда сходили на станции Коршуниха, дядя Коля  соленых огурцов и помидор сунул в бумажном кульке.
- Главное, не потеряйтесь в жизни, это я вам говорю. Она такая штука жизнь-то…и шторма бывают, а выстоять надо. Главное надо остаться человеком…
Прибыли утром. С поезда они сошли только одни. Видимо, мало кто знал о Коршунихе.
- Ну, здравствуй, Коршуниха, - сказал  Виктор. – Надолго ли я сюда? Поживем. Дядя Коля прав. Там, далеко остался, Кукуй. Здесь я,  Виктор Кукуев.  Здравствуй.
В скором времени он станет бригадиром, а потом прорабом. Вечерами учился. Закончил институт.
Начальник  Братскгэсстроя  Анатолий Закопырин  написал ему вызов на строительство алюминиевого завода в Норильске. Работал начальником участка. Защитил кандидатскую. Живет в Красноярске.
И многие,  как Виктор Кукуев, из бывших заключенных, которые строили железную дорогу от Тайшета до Лены, станут руководителями, бригадирами и даже журналистами.
ХХХ ХХХ ХХХ
- Вот здесь стоял знаменитый пень, - сообщил я моим спутницам, когда мы подъехали на машине к месту, где стояли первые палатки и в них жили первые строители, а потом и добровольцы.
- Пень? – переспросила  Татьяна Губа. – Ты как-то писал об этом.
- Да. Этот рассказ назывался «Шоколад  для невесты». Рядом с этим пнем мы организовывали танцы. У этого пня  проходили первые свадьбы. На первых двух свадьбах  побывал  первый начальник Коршуновстроя Максим Фомич  Ковтун.  Для молодоженов даже выделили по небольшой палатке.
И тут появился дед Данила  Бутаков.
- Сказочный дед, здравствуйте, - сказала Ольга  Ксенофонтова. – Какую новость нам принесли. Иван устал нас возить. Он спит в кабине
- Ну и хорошо. Не будем его смущать. Вот здесь, где вы стоите, и стоял тот знаменитый пень. Я сожалею, что его убрали. Он никому не мешал. А теперь здесь пустырь. И  кольцевая дорога здесь поворачивает  и ведет к карьеру и на фабрику. Все. А ведь среди и добровольцев были и бродяжки и дети  войны. Тоже всякие были. Ты про них, Юрий не забывай. Ну, всего…
И он исчез. А мы ещё немного постояли на том месте, где когда-то шумела жизнь, и пошли к машине. Теперь мне надо садиться за стол и начинать работу над книгой «Коршуниха». Такое название я решил ей дать…
ХХХ ХХХ ХХХ



ЧАСТЬ  ЧЕТВЕРТАЯ
ДОБРОВОЛЬЦЫ
ТОЧКА  ОТСЧЕТА
Над застывшей тайгой медленно плыл  1957 год. Был месяц февраль. С того дня и начался отсчет времени для будущего города и Коршуновского  ГОКа. Управление треста Угольтяжстрой  направило  на будущую строительную площадку двести человек. Это был первый  официальный строительный десант. По-всякому они добирались  до места назначения. Несколько брезентовых палаток отправили рабочим поездом из Братска. Часть строителей остановились в поселке геологов Коршуниха. А все этот населенный пункт называли деревней. И она находилась в пяти километрах от строительной площадки. А некоторые добирались так, как я описал в этом материале.
От мороза где-то треснуло дерево. Костер горел на дороге, плохо согревая людей.
- Мороз ломает  железо, деревья, - проворчал чернявый парень. – Куда судьба меня забросила?  Дыра. Знаешь, Серега, бросай всё. И рванем на юга, к пляжам.
- Слушай, Кощей, не баламуть людей. А ты, Коловов,  не слушай Кощея! – психанул Василий  Потанин. -  Без тебя, Кощей тошно…Сам беги. Знал ведь про то, куда мы едем.
- Я в вашу компашку не вхожу. Я сам по себе. Отбыл срок на этой дороге  и задумал с вами…Тут похлеще, чем на зоне. Вы все добровольцы, а я попал сюда к вам по своей дури…Не бойся. Дойду с вами. А там видно будет.
Тайга, занесенная снегом, глухой стеной стояла  вокруг горстки людей. Расплывчатое и холодное  солнце, словно наколотое на острые вершины лиственниц, дрожало и ежилось от стужи и боли.
К костру подбежал Володя Маркелов, и грудью – на огонь.
- Такой мороз, аж, наверное, до печени достает. Кто там следующий на помощь бульдозеристу? Немного  осталось…
Подошел Василий Потанин. Чинили разорванную гусеницу. Железо не выдержало.
- Удивительное существо – человек, - сипло прогудел бульдозерист. -  Железо трескается, а мы – ничего.
Дело в том, что две машины нагрузили брусом, доской. Везли их на новое место, туда, где будет строиться новый поселок Коршуниха. А в будущем здесь вырастет город Железногорск.
Мог бы Василий Потанин в этот гиблый край, край мошки, и комаров. В эти гиблые места насильно  привозили заключенных, ссыльных. Приезжали сюда  люди, бежавшие от властей, и вербовались они в геологические партии. Но добровольцев здесь не было. Группа в количестве 200  человек была первой.
Потанин строил и Братскую ГЭС. Он не любил городов с их бестолковой сутолокой, уставал от неё. Его привлекала тайга, река, в общем, природа. И Братск он начинал с палаток. Строил дома. А потом вызвали в контору и сказали, что нужны добровольцы на новую стройку. Он сразу же согласился. Но здесь намного тяжелее, чем в Братске. Дорог совсем нет. Пройдет  бульдозер, вот тебе и дорога. А за бульдозером идет машина «ЗИЛ-131». Проходимость у этой машины отменная. По таким дорогам нужны классные водители. Один из них Северин. Он возил грузы на машинах по Ангаро-Ленскому тракту, от Заярска на Ангаре до порта Осетрово на реке Лена. На  вторую машину согласился сесть Петька Ерохин. Молодой, но способный  и отчаянный шофер. Ученик самого Северина.
…Бульдозер шел впереди и вел за собой машины с грузом. Забуксует какая-нибудь – вытянет. Так вот и позли.
Шли у оврага. Чуть не сорвались…
Ночь просидели у костра. А вокруг трещала тайга, трескалась земля под снегом, а на чистом и выутюженном морозом небе застыли звезды.
- Кто же загнал меня сюда? – обнимая костер, сказал Кощей. – Сам. А зачем? Попробовать решил. Сам. В детдоме, а потом на зоне все проще. Там оденут, накормят баландой и даже спать уложат…Проклятье!  Вот доберемся до места, и уеду…Куда же я уеду?
- Брось, Кощей, брось трепаться, - какой уже раз возмущается Потанин. – Не баламуть народ.
- Если я буду молчать, то могу замерзнуть.
- Не очень серьезный ты человек, - просипел бульдозерист Иван Осипов. – Пора уж и определиться. Я ведь тоже эту дорогу строил. Да и остался тут после освобождения…Никто меня не ждет…Сколько тут  нашего брата полегло, одному Богу известно…
- И ты тоже прямо так говоришь? – вдруг  тихо спросил Кощей.
- А чего скрывать?  Многие скрывают, что на зоне бывали. Ты вот, Кощей, не скрыл. А  политические скрывают.
- Значит, политический? – спросил Кощей.
- Нос будешь воротить?
- Да ты чё! У меня… А я обыкновенный щипач. Богатеньких очищал от пыли. Бывало и замки ломали. На пустяке погорел. Амба! Ах, море Черное, песок и пляжи, а жизнь свободная волнует нас, - пропел Кощей. – Не успел побывать на море…За это – тайги море…
- Ох, баламут ты, ой, баламут!
Чуть рассвело, и тронулись в путь Вдруг бульдозер встал. Из него выпрыгнул Осипов. За ним Потанин. Он в кабине сидел.
- Ты чё это? – спросил  Василий, - вдруг встал. Чё с тобой?
Осипов в одном месте стал разгребать снег.
- Рехнулся от политики, - заключил Кощей. Шофер  Петька Ерохин покачал головой, ответил:
-  Да нет…Тут что-то другое. Хотя я догадываюсь. Мы как-то шли от Буканки…Могилу нашел. Крест поставил. Тут много заброшенных могилок…
- Топор где? – неожиданно быстро спросил Кощей.
- Зачем он тебе? – испуганно спросил Ерохин.
- Крест ставить! – крикнул Кощей. Петька из-под сиденья достал топор. Кощей схватил его, прыгнул в снег и пошел к Осипову. Сказал:
- Крест будем ставить. Указывай где?
- Здесь много захоронено. Хотя бы один крест поставить. Летом будем идти – вкопаем…
Кощей яростно стал рубить сучья на лиственнице.
- На помощь к нему пришли Потанин, Коловов, Ерохин. Вторым топором заработал Северин. Осипов расчищал лопатой площадку. Всем стало жарко.
Крест  получился огромный, крепкий, далеко будет видно. Основание завалили камнями.
Осипов и Северин встали рядом и на одно мгновение сняли шапки. Неожиданно к ним присоединился Кощей.
Когда рассаживались по машинам, Потанин проронил:
- Странный какой-то этот Кощей. Бандит, а душа вот такая…Не бандитская.
- А может, у него что-то тут с кем-то, - сказал Серега Коловов. – На ремонт гусеницы не пошел… У костра, змей, просидел…А здесь вон какой…Тут  что-то не то…
Проезжали  небольшую полянку, посредине которой  стоял зарод соломы. Набрали её  в кабины до самых колен. Все теплее.
В полдень остановились на склоне горы, а напротив  - другая гора, огромная и величественная, подпирала появившиеся тяжелые от снега тучи. Резко потеплело.
- Ну, вот мы и на месте. И погода нам в помощь, - сказал, спрыгнув в глубокий снег, Северин.
- Здесь будет город заложен назло надменному медведю! -  продекламировал  Сергей Коловов и топнул ногой. – Точка отсчета месяцев, лет, десятилетий будет отсюда. Вот с этого места! Мы добровольно согласились  прибыть в этот медвежий край. Мы есть – добровольцы!
Все закричали: «Ура!». Из низких туч радостно посыпался снег. Недалеко  работал чей-то бульдозер, трещали деревья. Люди валили лес, очищали месте под палатки. Здесь уже работали бригады Леонида  Дементюка и Николая Трифонова.  Оба пришли встречать своих товарищей из бригад. Николай и Леонид  со своими людьми только что приехали на рабочем поезде и привезли палатки.
Разожгли огромный костер. К нему сбежались все, кто валил лес. Как говорится, вся стройка собралась у костра. Заварили таежный чай, разлили по кружкам.
- К сожалению, спиртного пока нет. Но мы ещё отметим. А пока чай. И заварил его Кощей, - сказал Леонид. – Давайте выпьем…
- Я не Кощей, - резко ответил парень. – У меня есть имя. Юрий Максимов…
- Его отец строил эту дорогу, - сказал Северин. – Где-то здесь лежат его косточки…А  Юрий хороший парень. Надежный. Мало ли что в жизни бывает. Молодость. Надежный.
- Мамка вскоре умерла, а нас в детдом. И пошло, поехало…Всё прошел, -  ответил Юрий.
- И куда теперь ты? – спросил Леонид. Он держал кружку и пока не отпил даже глотка. Все словно замерли. Все-таки, нового человека принимал в первый коллектив строителей.
- Ну что вы к нему пристали! – крикнул  Осипов.
-  Чего ты? Говори, Юрий.
- Хороший парень. Наш, - сказал Василий Потанин. – Ну а как Черное море, Юрий?
- Я ещё не был там, но…буду, - быстро ответил Максимов. – Хочу город построить с первого колышка…Вначале сомневался. Тайга. Надоело. Комары, мошка…а куда я теперь без вас? Тут моё место. Рядом с отцом. С вами до конца.
- Ну, вот и ладушки, - сказал  Дементюк. – Николай, что там твои орлы сварганили? Покажи.
Трифонов достал из кармана что-то круглое.
- Мои ребята из первой  консервной банки открытой на месте будущего города, сделали первую медаль. Ну а вручим достойному. Первая награда на стройке, - сказал Трифонов.
- Кто будет вручать? – спросил Леонид. Доверили ему. Дементюк взял медаль, подвешенную на искусно сделанной цепочке, и подошел к Максимову. Тот вытянул руки, отстраняя Леонида. Но он молча отвел руки парня и повесил медаль на грудь Юрия.
- На месте будущего города ты первым принят на работу. Постарайся оправдать наше доверие.
И все стали пить чай за здравие первого строителя.
Ххх ххх ххх
…Юрий Максимов сейчас живет в Усть-Илимске. Он тоже строил его одним из первых. Был я у него в гостях. И та, самодельная медаль, но самая дорогая из всех, которые он потом получил, висит на видном месте.

НАЧАЛО
1957 год. Бульдозер очищал место под палатки. Следом за ним бригада Николая Трифонова устанавливала каркасы, чтобы на них натянуть брезентовые палатки. По плану необходимо было поставить – 16 палаток. Не надо путать  первые с теми, которые будут поставлены в 1958 году. Это 40 каркасно-засыпные палатки. И были они намного теплее, чем одинарные.
Вместе с бригадой Леонида  стали устанавливать первые щитовые сборные  домики из четырех квартир. А ещё их называли сборно-щелевые.
Взялись  за строительство почты, бани, пекарни, домика под амбулаторию, столовую, контору. Вновь прибывшим негде было жить, вот их и поселили в баню. А первые поселенцы ходили за  три километра в поселок-деревню геологов Коршуниха. На берегу горной речки была построена баня. Из парной парни бросались в ледяную воду. Может, из-за этого на стройке больных не наблюдалось. А строителей к этому времени было уже около 300 человек. Терапевт и зубник  дядя Степа, высокий и хмурый мужичок целыми днями дремал у окошечка. Эта избушка была разделена. В одной половине находилась амбулатория, а в другой конторка. А более с серьезной болезнью отправляли в село Шестаково, на станцию Затопляемая. Так вот, эту избушку самую первую увидели первые строители на месте будущего города. До всего этого здесь был разъезд Коршуниха-Ангарская. Вместо вокзала  маленький домик из досок с грязным и заплеванным залом ожидания, в котором отогревались строители. А в трех домиках у железной дороги жили первые железнодорожники, геологи, гидротехники, топографы…
Рядом с вокзалом была  временно построена из досок столовая. Вешняя вода, и после дождей собиралась в столовой. Бывало, мы обедали, а вода чуть не через край сапог наливалась.
Часть бригады Николая Трифонова начали готовить место под клуб «Рудник». Здесь надо отметить, что в основном, этот клуб построили на энтузиазме по выходным и после работы. Приходили бригадами. Так же построили первый спортивный зал на энтузиазме, деревянные тротуары.
Клуб «Молодежный» строили заключенные, а отделывали строители-добровольцы и первые строители во главе с первым строительным бригадиром  Виктором Капитоновичем Коротченко. Выходили на воскресник и на первую  столовую из настоящего бруса. На всех воскресниках трудились  песнями да под гармошку. А ведь тогда здесь ещё не было комсомольцев. Я уже  объяснил, что кто здесь были первыми строителями. Вечерами пели песни, веселились. Всякое было, но воровства  не было. Мне пришлось в те времена побывать на всех воскресниках. И было странно то, что люди не считались со временем и деньгами…
Строители умели и отдыхать. За палатками стоял огромный пень в три обхвата. Здесь отдыхали строители. На пне обедали, отмечали дни рождения, праздники. А вокруг его вечерами играли в волейбол, и даже в городки, устраивали соревнования по гиревому спорту. А когда стали приезжать девчата, то здесь назначали свидания. Построили новую танцплощадку. На пне проходили шахматные и шашечные турниры.  И я вспоминаю то время, как самое счастливое в моей жизни.
Ххх ххх ххх
 Мы поехали на ту гору, где стоит ИТЭЦ-16.  Отсюда  хорошо  виден город.
Шофер Иван сказал:
- Здесь недалеко растет хороший шиповник. Немного наберу, а вы пока мечтайте…
Он ушел. А мы сели на давно упавшее дерево. Я сказал:
- Как будто вчера всё происходило. Как время быстро прошло…
- А какие были необычные первые свадьбы у пня, - услышал я голос  деда Данилы. Он подошел к нам. Сел. Достал кисет, газетную бумагу сложенную гармошкой, свернул папиросу. Закурил. Едкий  дым я сразу уловил. Я вспомнил, как первые строители курили  завернутую махорку в клочки от газет. Хлеб и махорку доставляли на стройку в первую очередь. Сигарет тогда не было. Появлялись папиросы «Север» и «Прибой».
- Я всё помню, дед Данила, - ответил я.
- Интересно послушать, -  сказала Ольга Филь.
- Юрий знает. Пусть напишет. Не забудь  о первых свадьбах у пня. Про это нельзя забывать.
- Я, дед  Данила, обещал  написать книгу  о первых строителях и добровольцах. И моим спутницам даю слово, что напишу книгу. Буду писать о самых первых и до 1961 года. Далее мне не интересно. Пусть другие пишут. Далее уже не первые. Мы не только о первых забыли и как они трудились, а их никто не знает о них. Вот я и задумал о них написать…
- Ну и славно, - поднялся Данила. Он загасил самокрутку и сунул ей в карманчик на старинном плаще. Он скрылся в тайге.
- Юрий Иннокентьевич, вы обещали написать, - сказала Татьяна  Губа. – И это, правда, никто не знает настоящих первых строителей и добровольцев. А вы свидетель…
Иван пришел с мешочком, в котором был красный шиповник. 
 - Что-то вашего деда не было, - сказал он и стал принюхиваться. – Странно. Мне этот запах напомнил моего деда. Он махорку курил. Странно. Но все равно не верю…
Мы сели в машину. Молчали. Поехали в город. И только запах махорки напомнил мне, что моё прошлое нельзя забывать. Это наша жизнь.
Ххх ххх ххх

ДОВЕРИЕ
1957 год. Вот уже, какой день шел снег. И было тепло. Юрка Максимов ставил первые щитовые домики, в которых будут жить семейные. А как Юрка – в палатках. Ещё неделю назад он с частью бригады Николая Трифонова приехал со станции Затопляемая на  машине ЗиЛ-131. Привезли палатки и разный инструмент. Стоял сильный мороз. Разожгли огромный костер. И огонь, видимо, согрел мороз и пошел снег. Так вот, неделю назад, бывшего уголовника и только что освободившегося из лагеря, где Юрка строил эту дорогу, приняли в бригаду. Он был первый строитель, которого приняли на работу на стройке. Ребята  вырезали из консервной банки медаль и подписали на ней: «Первопроходцу Коршунихи». И в торжественной обстановке, с кружками крепкого, сибирского чая, спиртного на стройке не было, повесили медаль на Юркину грудь. И такое доверие надо было оправдать. Он стал работать в бригаде Николая Трифонова плотником. Надоело Юрке бродяжничать, воровать, потом зона, лесоповал, шпалы, рельсы…Потом опять бродяжничество, опять зона…А ведь ему уже 25 лет. Что дальше? А тут поверили и оказали такое внимание. Доверили. Как можно подвести бригаду. Нельзя.
Ставили тепловые щиты, из которых собирали домик на четыре семьи. Были они общей площадью каждая по 12 квадратных метров. Потом ставили и по 16 и 24 квадратных метров.  Всё зависело от состава семьи. Бригадиру Трифонову и его красавице жене Шурочке выдели в 12 метров. Начальник стройки спросил:
- Как руководителю лучшей бригады дадим в 24 метра…
- Именно, как руководителю надо самую маленькую, - скромно ответил Трифонов. – Какой я покажу пример для людей? Хватит нам и этой…
Были и такие руководители, и даже бригадиры, которые сразу нацелились на коттедж. Наряду со щитовыми домиками, стали строить для начальства и приближенным к ним дома-коттеджи из бруса. Вместе с ними выделили место под индивидуальное строительство. Здесь, конечно, взялись за раскорчевку леса деревенские парни. Днем на основной работе, а вечерами шли на место, где  будут стоять добротные  дома из круглого леса. Эти парни приехали сюда добровольцами, и решили поселиться здесь навсегда.
- А тебе ничего не надо? – спросил Юрку бригадир.
- Поеду на свою родину в  город Черемхово и оттуда привезу невесту, - ответил Юрка.
Он работал на пару с Иваном Закрутко. Крепкий, чернявый парень с ухватистыми и сильными руками. Он написал заявление на коттедж, а  вечерами стал ходить  на расчистку места под личный дом. На этом месте построил из бруса будку три на четыре метра с выгоном. Съездил в поселок Шестаково и привез несколько поросят.
- Сегодня, Юрка, мы организуем воскресник, - сказал Иван. – Брус складируем у меня на участке. Надо помогать друзьям-товарищам. В восьмидесятые годы мы будем жить при коммунизме…
- Я иду людям помогать щитовой домик строить, - ответил Юрка. – Людям жить негде. А ты все для себя тянешь…
- Значит, товарищу помочь не хочешь? А ещё медаль вручили. Тебе не надо было давать…
Подошли Иван Брык и Володя Первушин. Иван на руку скорый. Он взял Закрутко за воротник, приблизил к себе и сказал:
- Ещё одно телодвижение сделаешь в сторону Юрки, будешь с поросятами жить.
Первушин  добавил:
- Быстро  из бригады вылетишь. Вот это я тебе точно говорю. Мы сегодня всей бригадой идем строить щитовой нашему члену бригады. Он жену с ребенком привозит. Совесть есть у тебя? Её нет у тебя.
Брык отпустил Ивана. Он отпрыгнул и крикнул:
- Вы завидуете мне. Коттедж уже оформляю. В  сарайке у меня живут свиньи и поросята. Место под  дом  взял. У меня мясо будет. В магазин сдам. Деньги появятся. Трудом своим я их заработаю! Машину куплю. Вы у меня мясо покупать будете. Вам только зубы скалить, а я труженик…
- А когда для людей? – спросил Юрка.
- Пусть люди сами для себя живут.
Подошел бригадир.
- Иван, ты же грамотный. Предлагали мастером, прорабом, а ты отказался. Почему не идешь в руководство?
- Зачем? Я не дурак, - ответил Иван, а в глазах хитринка. – Там весь день на работе почти до ночи. А здесь отбыл смену и на свой участок.
- Да ещё доски украдешь, - вставил Первушин.
- А это уж как придется, - засмеялся Иван и тут же нахмурился. – Поймите, ребятки, за такими людьми как я, будущее. Без нас, настоящих хозяев, вы исчезните в нашей стране. Мы, истинные хозяева будущего нашей страны. Мы, будем вас кормить…
Никто не стал с ним спорить. Разошлись по местам.
Получилось так, что один из щитов, ещё не закрепленных в стыке с другими, повалился и придавил Володю Первушина. От боли он даже сознание потерял. Первым увидел Иван Закрутко. Он бросился и подставил ноги, чтобы смягчить удар. Если бы не ноги Ивана, Володя мог бы погибнуть. Тут же подбежал Юрка Максимов и сунул доску под щит. Что было силы, он старался поднять щит, но он не поддавался. На шум прибежали плотники и общими усилиями подняли щит и хорошо соединили с другими щитами. Подхватили раненых и донесли до медпункта. Оттуда увезли в поселок Шестаково.
Иван сказал:
- Поросяток жалко…
- Посмотрим за твоим хозяйством сообща, – пообещал Юрка.
На следующий день узнали, что у Володи сломано три ребра и рука, а у Ивана сломана нога, а другая сильно зашиблена.
В ближайшее воскресенье всей бригадой навестили больных.
Иван спросил:
- Как там мои поросятки?
- Мы их по очереди кормим и свиней тоже, - ответил бригадир. -  Юрка Максимов там ночами живет. Дежурит…
Иван пожал Юркину руку.
А  осенью Иван каждому  члену бригады принес по три килограмма мяса.
- Остальное сдал в магазин по низкой цене, - сказал он. – Завтра с Украины приезжает гарная невеста. В коттедж получил ордер. Папа с мамой приезжают. Дом вместе достроим. Будем обживаться в Коршунихе. У меня мечта. Как и у родителей, пятерых детей родить. В поселке Шестаково договорился с хорошими хозяевами,  насчет телочки…Молоко от коровушки  детишкам будет.
Но ребята не смеялись, потому что Иван говорил очень серьезно. Надо же кому-то навсегда обживать Коршуниху…

ШОКОЛАД  ДЛЯ  НЕВЕСТЫ
1958 год.  Ночь подходила к концу. Светало. К крайнему дому поселка Коршуниха, что в трех километрах от строящегося города,  подошли несколько парней и девушка. Один из них Юрка Максимов стал барабанить в окно. Здесь был магазин.
- Васька! Открывай! Мы не уйдем отсюда, пока не откроешь!
Через некоторое время открылось маленькое окошечко,  и высунулась всклокоченная голова Васьки-продавца.
- Чо орете! Спать не дают! Нет водки! Не завезли её!
- Васька, не дури! У нас Дарий женится на Дарье! – кричал Максимов. – Знаешь их? А  она условие поставила – подавай шоколад. С пеленок в своей глухой деревне мечтала увидеть хоть краем глаза на этот шоколад. Давай весь его! Мы уже взяли у продавщицы Шуры Трифоновой и у Лешки-продавца. Весь скупили. Идите сюда, Дарий, и ты, Дарья.
Подошли стеснительный парень, маленький, тщедушный, и девушка на голову выше его и в два раза мощнее, круглолицая и румяная. Увидел её продавец Васька и исчез в окошке. Парни начали колотить по косяку рамы, готовы разнести развалюшку по бревнышку. Появился Васька. А в руках огромный поднос, а на нем ровными рядами шоколад и бутылка шампанского с таежными цветами.
- Все собрал. Шампанское и цветы – от меня для такой красавицы.
Тихо так сказал и застеснялся.
Потом было много свадеб: официальных  и неофициальных, но эту с шоколадом, шампанским и таежными цветами  я никогда не забуду. Отмечали эту свадьбу у знаменитого пня. Начальник строительства  Максим Фомич Ковтун  выделил им отдельную палатку…Все строители пришли на эту свадьбу…
ЭТИ  ГЛАЗА  НАПРОТИВ
1958 год. Все быстро узнали, что в щитовом домике открылся магазин, да дело вовсе не в том, что именно он открылся, а в том, что там появилась очаровательная Шура Трифонова. Плотники один за другим покидали  свои рабочие  места, благо, строящиеся дома 16. 17 и 18 первого квартала были рядом, ныряли в этот магазин. Смотрели на ровные ряды шоколада, на ящички с разными конфетами, на банки с тушенкой.
- Мне кило конфет вон тех, - говорил плотник Юрка Максимов, шмыгая носом. После обеда он снова наведался в магазин, заранее сбросив телогрейку, чтобы не узнала. Так длилось несколько дней. Бригадиры забеспокоились. Что-то случилось с ребятами. Так можно и с аккордным нарядом пролететь. А дома-то надо сдавать, маляры ждут.
И вот однажды Юрка Максимов  запросил ещё килограмм конфет. На что  Шура ответила:
- Спасибо, мальчики, выручили: благодаря плотникам я выполнила план  на двести процентов. Вы у меня, мальчики, все залежалые  конфеты разобрали. Я не знала, что вы так их любите, - и хитро улыбалась. – Я ещё для вас конфеты заказала. А мой муж и сын не любят эти конфеты.
…Со следующего дня производительность труда в плотницких бригадах резко повысилась. И только в магазин теперь от случая к случаю заглядывали плотники. Единственное, что им оставалось, так это хоть раз взглянуть в огромные  глаза под цвет весеннего неба над тайгой очаровательной Шуры и с завистью подумать о счастливом муже…

«ГОЛУБОЙ ДУНАЙ»
Кто из старожилов Коршунихи не помнит легендарный в те времена магазинчик  «Голубой Дунай» рядом с первыми палатками. А за магазинчиком был сарайчик, продуваемый всеми ветрами.  Чего тут только не было из продуктов!  Надо сказать, что снабжение стройки было отменное. На полках горбуша, кета, селедка всякая, конфеты всех сортов, колбасы разные, мясо несколько сортов, горы сгущенного молока. Правда с одеждой и мебелью была проблема.
К магазинчику была проложена дорожка в одну доску. Шаг влево, шаг вправо – уйдешь в топь по колено. И только рядом с магазинчиком настил из досок в несколько рядов, потому что первый ряд покоился где-то на метровой глубине.
Пробрасывал снег, и дул северный ветер. Продавец Галя Прокопчук дышала на тонкие, посиневшие от холода пальчики  готова была заплакать. До открытия оставался целый час, но мужики шумели и требовали водки: надо было отмечать День Победы. Рядом хлопали брезентовые  темные от сырости палатки. И Галя знала, что в них сейчас сыро и холодно. И в этих палатках ребят ждали друзья-однополчане.
- Дочка, - просил мужчина с двумя орденами и тремя медалями, - жинка в гости приехала из Белоруссии, рабитенок привезла. Кое-какие продукты  надо, ну сама понимаешь, чо мне надо. Заслужил.
Мужчина был  чисто выбрит, чем отличался от окружающих. А на бугорке, в сторонке, у крайней палатки, одиноко стояла женщина, и на ней, на удивление, были…туфли. Тогда здесь их не носили. Для мужа так оделась. Мужчина изредка махал ей, чтобы она ушла.
- Гражданин, - шмыгнула простуженным голосом Галя. – давайте, вам там надо?
Он торопливо сунул ей деньги и сумку.
- Мясца попостнее, у неё печень больная. Конфет шоколадных. Она, понимаешь, что дитя малое, да и рабитенкам сгущенки, ну, и сама понимаешь. Для  сугрева и праздника  нам. Мы с ней, понимаешь, в одной дивизии были…С фронта вместе приехали…Ранита она у меня…
- Мне! Мне! – заорали  парни.
- Всем отпущу, - сказала Галя, - спасибо тому, кто брал Берлин. У них сегодня праздник. Имейте совесть!
Все замолчали. И только один с узеньким лицом и злыми глазами под очками не желал уступать.
- А мы тоже кое-кем были, - сказал он.
- Знаю, кем ты был, дядя Яша, - сказал один мужик. – Всю войну вертухаем  на зоне был. Ну, и зверюга  же ты был. Забыл, как меня палкой сколько раз по спине бил…Одного моего товарища, политика, ученого, насмерть забил. Всё мы помним!
Мужичок спрятался за спины людей.
Недалеко заиграла музыка, раздался марш «Прощание славянки». В клубе «Рудник»  включили радиолу, и слова из знаменитой  в те времена песни: « Хороша страна Болгария, но Россия лучше всех…»  Очередь повеселела. Какой-то парень принес гармошку и рванул красные меха, и заиграл красивую татарскую мелодию и что- то запел на своем языке. И Гале отчего-то стало теплее и радостнее.
А мужчина, нагруженный сумкой, что-то объяснял своей жене и суетился вокруг неё, а она бросала стеснительные взгляды в сторону очереди.
- Счастливый Степан, - услышала Галя, - жена вот откуда приехала! А у меня…Комары и палатки ей не понравились. Но я все  равно город построю и буду жить в нем.
- И у меня уехала…
- А у меня хоть в шалаше со мной будет жить. На днях приехала. Годовалого сынишку привезла…
- И я не уеду, - неожиданно  сообщила Галя. – С милым и в шалаше будешь счастливым…
Пробилось солнце, и стало теплее. Из палаток выбежали ребятишки. А вон и муж Юра с сыном Витей на руках. И  в студеном магазине стало теплее.

МЫ  ЗА  СОВЕСТЬ  РАБОТАЛИ
1958 год. Осень. Ещё вчера северный ветер принес первые редкие колючие снежинки, а низкие тучи, отяжелевшие от не выпавшего снега, тяжело ползли по ершистой сопке, подбеливая вершины деревьев снегом.
А сегодня, под вечер, неожиданно потеплело. И строители выбрались из палаток. Кто играл на гармошке, кто-то бренчал на балалайке. Юрка Максимов взял гитару и запел про Колыму. Рядом сидели Юра Маевский и Коля Володин.
Мимо быстро прошли бригадиры Леонид Дементюк и Николай Трифонов. Они свернули на тропу, которая вела в сторону строящейся первой школы в поселке, которая стояла в тайге, далеко от палаток. Наверное, все строители побывали на этой школе, но к первому сентября не успели сдать комиссии. По непролазной глине трудно было подвозить стройматериалы.
Дементюк вернулся. Крикнул:
- Володин, Маевский, Максимов, плинтуса прибили?
- Гражданин бригадир, - сказал  Максимов и отложил гитару. – Дай немного оттянуться. Это же тебе не зона. Она мне до отрыга надоела. А ты мне и тут зону клеишь!
- Ну и задира же ты, Максимов. Зона этому тебя научила? Работать надо!
- Всё сделали, как в сказке, - сказал Маевский.
Дементюк побежал по тропе к школе.
- Бедный Леонид! – сказал Володин. – С нами на школе голос сорвал.
- Сорвешься тут, - ответил Маевский.- Наши школьники по палаткам и щитовым домикам сидят. А им учиться надо.
- Весь световой день вкалывали, - сказал Максимов. – Слушайте, а что это они нас с собой не прихватили? Весь вечер будет пустой…
- Неужели всё? – спросил Володин. – Конец сентября. Значит, всё?  Скучно вдруг стало. Скукота…
Мимо пробежали трое в сторону  «Голубого Дуная». Это небольшой магазин. Сделан он из кузова крытой машины. Говорят, что это и был знаменитый «воронок» на  котором возили политических на допрос. Приволокли его на тракторе из Усть-Кута. Черный цвет выкрасили  в голубой. Получился хороший магазинчик.
- Сухой закон устроили, - вздохнул Володин. – Мужики сказали, что два ящика вина привезли на открытие школы. 
Обратно мужики шли спокойно. Руками развели. Водку не привезли.
Солнце потонуло в распадке, и тут же потянуло оттуда запахами прелого моха и переспелой смородины.
- Люблю, когда яблоками пахнет, - сказал Максимов и тронул струны гитары.  – Яблоками пахнуло из тайги. Море бы увидеть. Не знаю, даже, как яблоки растут…А запах понимаю…Зовут они меня на юг…
Прибежал Трифонов.
- Ребята, в двух классах надо перевесить двери. Потом надо выяснить, кто сделал брак…
- Нас, зачем дергать? – Юрка Максимов отбросил гитару. – Мы с огольцами плинтуса ставили. Кто сделал брак, пусть тот и переделывает…
- Пока ищем, время пройдет. Комиссия уже там ходит. Премия будет. Обещали.
- Плевал я на вашу премию! – крикнул Юрка. – Мы за совесть работали!
- Не хочешь, и не надо, - ответил Трифонов, - а вы как Маевский и Володин?
- Надо, значит, надо, - ответил Маевский. Они встали и пошли за бригадиром. В двух классах кто-то сделал брак. Двери не закрывались. «Ползли» по полу.
Следом за ними пришел и Максимов со своим инструментом.
- Куда я  без вас, чертей, - сказал он и сбросил куртку. – Вы вдвоем становитесь на одну дверь, а я на другую. Руки бы пооборвать бракоделам. Слушай, бригадир, смотрел я график отпусков. Меня на декабрь сунули. А я хотел море посмотреть. Всю жизнь мечтал. На зоне мечтал. Детдом, зона, снова лагеря…Надоело. Море хочу увидеть.
- Я не виноват, - ответил Трифонов. – В конторе так решили. Я уже говорил насчет тебя…На следующий год увидишь море. Обещаю. Добьюсь
- А мы бригадой заявление напишем, - сказал Маевский.
- Да ладно. Так уж и бригадой, - недоверчиво улыбнулся Юрка.
Пришли плотники Иван Брык, Саня Окольнишников, Володя Первушин.
- Слух прошел. Нас на не доделки, - сказал Иван Брык. – А мы решили вам помочь. Быстрее сделаем. Полдня ничего ни делали. Скукота.
Трифонов улыбнулся и положил руку на плечо Максимова.
- Ему отпуск записали на декабрь. А море лучше всего смотрится в июле или в августе. И яблоки можно увидеть на деревьях. Маевский предложил написать заявление насчет Юрия. Как вы?
- Поможем, - ответил Первушин. – Пусть меня на декабрь, а ему на мой август. В самый раз яблоки увидит. А я в декабре на охоту пойду к тунгусам.
И тут старший бригадир Леонид Дементюк привел двух худеньких мальчишек лет шестнадцати.
- Вот два фазана брак сделали. Сразу признались.
- Сил не хватило поднять выше дверь, - оправдывался один. – Отчертил карандашом черту. Думал, что сойдет…
А  другой паренек, чуть не плача, ответил:
- Мы за совесть работали…
- О какой совести речь?! – возмутился Иван. – Позорники!
- Пусть мне помогут, -  ответил Юрка Максимов. -  Я беру их к себе.
Все стали расходиться. Остались Максимов, Брык, Маевский, Володин, и два паренька. Одну дверь стали перевешивать Маевский, Володин и Брык, а  другую Максимов и парни. Они недавно приехали из города Черемхово. Учились в  горно-промышленной школе, а практику проходили в шахте  № 5 навалоотбойщиками.
- А тут нас в плотники записали. А мы думали, что здесь  есть рудник, - оправдывались ребята.
- Довольно бухтеть, - прервал их Юрка. – Будем учиться  на ходу. Вот тебе отвертка, будешь шурупы закручивать. А ты стамеской долбанешь там, где я тебе покажу. Докажем специалистам, что мы не отстанем.
Двери навесили в одно время со специалистами.
- А я чо говорил? – улыбнулся Юрка. – Молодцы.
- Ребята ничего, - ответил Брык. – Давайте в нашу бригаду.
У ребят улыбка до ушей.
Все пошли к палаткам.
Темнело. В палатках зажглись огни. И когда стало совсем темно, в палатку ворвался Маевский.
- Там, там, огонь над тайгой! Там, где школа.
Все стали выбегать на улицу. Над тайгой зарево. Белые лучи света прорезали черноту неба…
Не сговариваясь, побежали к школе. Выбежали на поляну. Во всех окнах горел свет. И школа, словно корабль, плыла по тайге.
Все строители из палаток пришли сюда. Старший бригадир Дементюк встретил строителей. Тут же были первые учителя и начальник стройки Сиротов Сергей Фомич. Маленький, шустрый, всегда в высоких болотных резиновых  сапогах, и был похожий на обыкновенного рабочего. Говорил быстро, чётко, мало.
- Комиссия принял школу на «отлично». Завтра 28 сентября. Ученики завтра сядут за парты. И они будут благодарны нам…
И вся речь. Дементюк тоже был малоразговорчив. А из рабочих поручили выступить  Сергею Коловову. Он гулко прокашлялся.
- В то время, когда все мы в едином порыве…Да что там болтать…Все мы работали за совесть.
Речистых не оказалось. Стали расходиться. На  площадке стоял длинный стол. Здесь строители обедали. А теперь он заставлен разными продуктами, и было несколько бутылок красного вина. Сиротов взял бутылку и сказал:
- Сегодня нарушим сухой закон, но только красенькое.
Он выбрал Юрку Максимова. Подошел к нему. Вручил бутылку.
- Представь, что это корабль пускаем в дальнее плавание.
Юрка взял  бутылку, подошел к углу школы и одним ударом разбил бутылку.
- Ура! – закричали строители.
Ночь. И только в стороне от палаточного городка, как корабль, освещалась школа. Она была готова принять школьников, а вечерами первых строителей и добровольцев.
К сожалению, современники  уничтожили  первую школу, как уничтожали многие старые строения, чтобы ничего не осталось от первых строителей. Уничтожили даже удивительное, уникальное строение кинотеатр  «Молодежный»…

КОЛЯ,  ЮРА  И  РАЗВЕДЕНКА
1958 год. Стояла июльская  жара. От вспаханной бульдозерами глинистой почвы поднималось жгучее испарение. И небо, побелевшее от жары, будто поднялось выше  и дрожало. Иногда небольшой ветерок приносил запахи солярки, земли смешанной с  опилками. Так всегда пахнет начинающаяся стройка или нижний склад леспромхоза.
Строили первую школу на Коршунихе.
- Жара будто до костей достает, - проворчал Коля Володин. Был перекур. И плотники отдыхали в тени за огромной стеной школы. Коля лежал на брусе. Рядом разморенный стонал Юрка Максимов. Из будки вышел бригадир Николай Трифонов.
- Володин и Максимов пойдемте со мной.
Ребята поднялись и  пошли за бригадиром. Он остановился.
- Вот отсюда вы начнете ставить столбы под штакетник. Это будет первый на стройке штакетник. Будете оборудовать спортивную площадку. Надо всё это успеть к началу учебного года. Комиссия школу будет принимать с готовым забором и площадкой. Мы с вашим звеньевым поставили вешки. А мне надо сходить  в звено Хитрихеева. Они двери навешивают. Звеньевым у вас будет Николай Торкунов.
Николай уже шкурил бревно. Торкунов – легендарная личность. В недалеком будущем он станет бригадиром плотницкой бригады, которой первой на стройке присвоят – коммунистическая.  А потом его назначат прорабом. Имея три класса образования, он в совершенстве читал любые чертежи. А надо сказать, что в те горячие годы многие бригадиры, мастера и прорабы и даже начальники участков имели от трехлетнего образования до техникума. Это были талантливые строители.
- Максимов и Володин, копайте ямки под столбы. Почва глинистая с камнем. Десятки лет простоят.
- Или когда Володин и Юрка женятся, - засмеялся подошедший Саня Окольнишников.
- Хватил! –  нахмурился  Торкунов. – Через год женятся, тогда что это за столбы?
Зря он так. Ребята хотели женить Колю. Договорились с разведенкой  Ниной. И так сделали, что их оставили одних в одном из классов. Он сидел в одном углу, малярша Нина в другом. Молчали. Первой нарушила молчание Нина.
- Как вкусно пахнет смолой, стружкой, - сказала она.
- От дерева всегда так, - ответил он.
- А из окна смородиной, -  сказала она.
- Кусты рядом, - ответил он. – Мы с Юркой целое ведро собрали.
- Варенье сварили? – спросила она.
- Отдали  одной семье, - ответил он.
Помолчали. Она снова заговорила.
- А Максимов ничего парень. В кино меня пригласил. Ты любишь кино?
- Терпеть не могу. Там врут…
- Максимов меня на танцы пригласил, - сказала она.
- А я не умею и не люблю. Ногами дрыгать? Тьфу! Пойду я. Моя очередь ужин готовить…
- Молодец. А за школой цветы выросли…Люблю их…
- Иди да сорви. Кто тебе мешает? Тайга. Много здесь цветов…
И он ушел. Вот таков Коля. Спросил у Максимова:
- Чего ей надо от меня? Совсем не хочу жениться. Свобода – лучший продукт. И потом я не понимаю этих девок. Какие-то глупые вопросы задает.
  - Это ты отвечаешь глупо, -  ответил Юрка. Так что с Колей всё в порядке. А вот Максимов…Его жгучий взгляд так и ищет на стройке женскую фигурку, но пока не находит. Если есть какая, так она уже замужем.
Юрка и Коля копали ямки. Пот застилал глаза, а мошка тучами вилась над их спинами. Порой и накомарники не помогали. Эта ненасытная тварь находила  место,  куда можно впиться. В такую жару, кажется, не было спасения…
- Господи! Если ты есть, помоги несчастному человеку от этой напасти! – взмолился Юрка. – Теперь я знаю. Это нам наказание за грехи наши тяжкие. Когда же это кончится?  Неужели всю жизнь я вот так буду кормить мошку и комаров. На зоне был, эту мошку кормил. Дорогу строил. Мошку кормил. Здесь остался. Опять мошка. Полюбила  меня мошка, как и тайга. Господи, пошли на стройку девок. Я буду отгонять от них мошку…
- Значит, верующий? – спросил Коля.
- Станешь тут верующим, если вместо девок мошка целует…
Работали они так и переговаривались. Подошел Торкунов. Удивился.
- Ну, вы даете! 15 ямок готово! Мы за вами столбы не успеем ставить.
Ребята сами удивились, даже растерялись. Ответил Юрка.
- Это Коля виноват. Как начнет говорить о девках, так только держись. Зверь работать.
Торкунов пошел туда, где ребята прибивали бруски, а к ним штакетник.
А тут шла мимо та самая разведенка Нина. Остановилась рядом с  Юркой и   Колей. Он уткнулся взглядом в ямку, а Юрка в Нину.
  - В клубе «Рудник» сегодня кино новое, - сообщила она. Юрка взглянул на Колю и сказал:
- У Коли два билета…
Коля спрятался за накомарник.
- Ничего у меня нет, - пробурчал он. – Дрянь, а не кино.
- Коля, - возмутился Юрка. – Ты ещё вчера говорил, что  кого-то в кино собирался пригласить. Имей совесть!
- Никого я не приглашал. Вечно придумываешь…
- Ну, мальчики, я пошла. Скучно с вами…
И она ушла. Юрка  по-настоящему возмутился:
- Как ты мог, Коля?! Я же хотел, как лучше! Ни тебе, ни мне!
- Я ей не верю. Разведенка. Несерьезная. И потом…Не понимаю их. В кино одна не может сходить? Чо ей надо? С запросами. Ну её…
- Дурак ты, Коля. Она на тебя глаз положила…
- Пусть так и отложит  глаза…
Но не такая разведенка Нина…
Ххх ххх ххх
Глубокой осенью, когда ученики  пришли в новенькие классы, а вечерами строители пошли учиться, то все увидели, как Коля и Нина сели за одну парту…

ЖЕНИХИ  КОРШУНИХИ
1958  год. Плотники строили  первое женское общежитие. Доверили  строить его бригаде Николая Трифонова. Рядом грозно притихла тайга. Юрка Максимов всматривался в неё, в черную и таинственную. Оттуда несло  запахом прелого мха и молодой пихты.
- Чо  там увидел? – спросил Петька Ерохин.
- Странно всё это…Веками не тронутая тайга…А тут мы пришли с топорами да пилами…
- Держись за брус, - сказал Петька. – Паклю не забудь положить в угол. Лирик. Гордись, Юрка, первые дома строим…
- Я люблю мечтать…На Черное море съездил. Бутафория. Не понравилось. Яблоки увидел на деревьях. Сладкие. А лучше нашей сибирской картошки с соленым огурчиком, да с груздями ничего нет лучше.
- А я чо говорю! Намного вкуснее.
- Ты, смотри, Петька, силища-то, какая! Мощь! До самого Таймыра ничего! Даже страх берет. А ведь город построим. И жить будем в нем. По уму, да по ладу бы всё, а то ведь красоту таежную испортят…
- Мечтатели! - крикнул бригадир Николай  Трифонов. – Отстаете! Иван Брык и Саня Окольнишников уже за другой ряд берутся.
Парни быстро уложили брус и тут же подняли краном ещё два. От углового  бруса закрепленного деревянными шкантами, придвинули к угловому другой брус. Вырезали пилой «зуб», а в другом брусе электродрелью просверлили отверстия, и в них вогнали шканты.. Можно укладывать паклю.
- Ну, вот, Юрка, мы и уложились, сказал Петька, - а теперь можно замерять отрезки. И окно будем ставить. К осени построим.
Петька ещё раз приложил к выросшей стене уровень. Это дощечка, к которой привязана тонкая веревочка с гайкой. Плотник без уровня не плотник.
Из-за крутой горы, цепляясь за вершины лиственниц, неожиданно выбралась чёрная туча. За горой громыхнул гром. Тайга ещё более потемнела, нахмурилась.
- Люблю грозу в начале мая, - продекламировал Петька.
- А у нас здесь в конце мая, - ответил Юрка. – Запоздала. Начало июня.  Девчата на другой год приедут. Ходил я тут к нашему  комсомольцу  Сереге Коловову. Я им, хоть я и бывший зэк, предложил дать телеграмму в обком комсомола такого содержания: « Обком комсомола. Срочно высылайте девчат. Женихи Коршунихи».  И ты, понимаешь, послали такую телеграмму. Обещали в начале 1959 года прислать первых комсомолочек. Скукота  без них. Сразу женюсь. Слово самому себе дал.
- Женихи! – крикнули снизу. – Кончай работу! Дождь скоро. Канаву надо прокопать!
Трифонов оглядел всех и ткнул пальцем в Юрку Максимова.
- Доверяю тебе звено из пяти человек. Ройте отводную канаву. Остальные за мной. У соседнего дома цемент привезли. А он открытый…
- Экскаватор должен копать! – неожиданно возмутился Петька. – Дожили. Да и рабочий день закончился…
- Тебя никто не держит, - строго ответил Максимов.
- Ладно. Я пошел. Меня в палатке кровать ждет. Буду  я вам мозоли тут наживать.
И  насвистывая, пошел к палаткам.
Ребята разобрали лопаты, кайлы и приступили к работе. А дело в том, что экскаватор засел в глине, и порвалась ходовая цепь. Обещали  прислать на помощь трактор.
- Ребятки, милые, выручайте! – закричал прораб  Кукуев. – Занаряжен был на эту траншею экскаватор. Сами понимаете, кругом грязь и топь непролазная. Помогите. Понимаю. Вы и так устали. Но надо. Пойдет дождь, ливень и вода все подвалы в домах зальет…
- А мы чо делаем? – сказал Кеша Куклин, работая кайлой. И проворчал: - У вас всегда так. А вот Юрка Максимов на общем собрании выступал и говорил, что надо делать капитальную нагорную канаву. Его не послушали!
- То, что мы сейчас делаем, на один ливень хватит – сказал Володя Обухов. – А что дальше?
- Там разберемся, - ответил прораб Кукуев. – С завтрашнего дня всю технику бросим на обводную траншею.
Туча, беременная дождем, медленно наползла на стройку. Яростно сверкнула молния, и грянул гром. Холодный дождь потоком обрушился на людей.
Прораб Кукуев схватил кайлу и стал долбить неподатливую глину с камнем. Юрка за ним убирал грунт. Все вмиг промокли. Но никто не бросил инструмент. И тут прибежал Петька Ерохин. В его руках замелькала лопата.
- Черти! Вы думали, что я вас брошу в такую минуту? В палатке узнал, что первых девчат пришлют в начале 1959 года. Юрка, твоя телеграмма подействовала. Сказали, чтобы мы им общежитие по всем правилам построили. Мы им тротуары построим. Пусть приезжают…Да, а что это мне бригадир ничего не доверяет? Обидно…
- Не серьезный ты человек, - ответил Обухов.
- А Максимов с зоны, а я доброволец, - тихо сообщил Петька.
- Ты думаешь, что если он с зоны, то и не человек? Жизнь поломала его крепко, а он выстоял. Здесь, Петька, стройка. Тайга. Человека  они вместе на прочность проверяют…
- Значит, я слабак? Но я не убегаю со стройки…
- Ты сегодня уходил, а он остался…
Потоки воды устремились на стройку.
- Успеть бы, - прохрипел прораб. Он был весь в грязи и глине. – А там ребята цемент спасают…
- Успеем, - ответил Юрка, - больше половины прошли. Говорил же я, что надо было ещё осенью прорыть траншею вдоль  горы.
- Говорил, говорил! – закричал прораб. -  А начальник стройки приказал места готовить под коттеджи, где он и сам поселится. Вот сейчас эта вода и покажет что к чему. Так может и фундамент подмыть…Вот за этот экскаватор, что  я погнал на траншею, получил выговор от начальника стройки…
- Не бойся, гражданин начальник, - ответил Юрка. – Мы всей бригадой пойдем и докажем, что ты прав.
- Знамо дело, - поддержали ребята.
Дождь плотной стеной поливал строителей.
- Всё! – закричал Юрка. – Вода нам не страшна. Пойдемте и поможем цемент убрать…
И они пошли к соседнему дому.
Дождь перестал неожиданно. И вода приутихла.
Солнечные лучи окатили ребят теплом, внося в них радость. А они мокрые, грязные и в рыжей глине бросились на брусья и подставили себя под теплые и нежные лучи жаркого солнца.
- Завтра одно звено пойдет на строительство столовой, - сказал бригадир. – Восемь человек.  Петр Ерохин будет у вас звеньевым. Вечером на воскресник на вот это общежитие…
- Знамо дел, - весело отозвался Петька. – Все придем на воскресник. Девчатам все-таки делаем…
В стороне палаток заиграла гармоника, и ребята веселой толпой пошли к палаткам.

ПОЕДИНОК
1958 год. Строители и механизаторы из УМ-6 Братскгэсстроя от Коршунихи пробивали просеку сквозь тайгу к главному  Ангаро-Ленскому тракту. Кроме за действующей железной  дороги,  нужен выход и к шоссейной. 
Ххх ххх ххх
Ковш экскаватора марки Э-652 с обратной лопатой Жана Лабутина вгрызался в каменистый грунт.  Лабутину дали задание – по сторонам трассы копать сливную траншею. Комары уже закончились, а мошка ещё была. Ночами ударили первые морозы. А днем ещё хорошо грело  солнце. Даже можно было загорать, но не давала назойливая мошка.
Березовая роща отливала золотом. Небо ярко заголубело и стало выше. Установилось северное бабье лето. В лесу пахло смородиной, опавшей листвой и чем-то очень вкусным и хотелось есть. Но ненадолго механизаторы и строители задерживались в лесу, чтобы сорвать ягоду, наломать грибов и чаги для чая. Ждала работа. Для Жана это была пора ожиданий. Дело в том, что когда окончательно  ложился снег, он становился на лыжи. А ещё купался в ледяной воде.
Жан заметил много брусники. Настоящий красный и бордовый уголок. И он находился на пути машины. Жан собрал ковшом всю ягоду. Такого на стройке ещё не было, чтобы кто-то собирал ягоду ковшом экскаватора.
- Налетай, ребята, брусника! – крикнул Лабутин. В ковше оказалось  более ведра ягод. Ребята горстями вычерпали её.
-Ну, хватит, - сказал мастер. – Наелись. Спасибо. За работу.
Маркшейдер Нина Николаевна проходила мимо экскаватора и обронила носовой платочек. Лабутин направил ковш и медленно подвел зуб ковша под платочек. Жан медленно добрал поворот, и ковш опустился к ногам девушки. О том, как Жан Лабутин черпал ковшом ягоду и поднял платочек, писали в областной  молодежной газете и в  Комсомольской правде.  На гидравлическом экскаваторе  можно так сделать, но на тросовом механизме  очень сложно. Некоторые пробовали, но ничего не вышло. Это мог сделать только мастер высокого класса. Вот таков был Жан Лабутин.
А в это время бульдозер другого мастера  Алексея Гладких, срезал верхний слой земли, корчевал пни, кустарник. Он был фронтовик. Сегодня на его груди сверкали все медали и ордена. А надо сказать, что в то время у него в районе было всех больше наград. Во время войны он был капитаном танковой разведки. А среди механизаторов  у него была кличка – капитан.
- Капитан! – позвали его строители, - видел, что Лабутин сделал с платочком?
Как обычно бывает, что среди специалистов всегда идет негласное соревнование. Этакий поединок. 
По просьбе Гладких  привезли две бутылки водки. Все насторожились. Что задумал  капитан?
И вот Гладких вылез из кабины, осмотрел землю и поставил бутылки. Снова влез в кабину и вот «нож»  бульдозера стал падать на бутылки. Парни даже присели. Такое добро пропадет! И только один Лабутин понимающе улыбался..«Нож» резко остановился и медленно коснулся горлышек…Гладких  спрыгнул с гусеницы и вынул целые бутылки.
- Ну, вы даете! – только и сказал мастер. – Что  дети…
К вечеру механизаторы справились с заданием.
Строители собрались  у  палатки, где жил Гладких. Он развернул меха гармошки и запел:
- …Впереди страна Болгария, а Россия лучше всех…
- Плясовую! – крикнул кто-то. И Алексей заиграл плясовую. На  средину вышел  Лабутин.
- Ну, сейчас кто кого уморит, - сообщил кто-то.
Сначала медленно полилась  музыка, потом она ускорилась. И вот только гармоника коротко всхлипывала. Лабутин плясал…И неизвестно чем бы всё это закончилось, как кто-то закричал:
- Склад с инструментом горит!
Гладких гармонику в сторону и к мастерской. Она была недалеко. Лабутин тоже туда. Многие парни бежали на пожар.
- Окна не разбивать! – закричал Гладких. – Не создавать вентиляцию!
С Лабутиным они вышибли дверь и вместе ворвались в здание. Горела крыша. Они стали выносить инструмент, одежду, сапоги…Им помогали парни. Многие носили воду в ведрах. Но было ясно, что деревянный сарай сгорит. Хоть бы инструмент  спасти и новую спецовку. Когда всё вынесли, рухнул потолок…В это время из здания кто-то крикнул:
- Помогите! Горю!
Лабутин бросился на крик. Из сарая полз парень. Его зацепило упавшим брусом. На нем горела одежда. На Лабутине тоже загорелась одежда. Парни вылили на  них несколько ведер воды. У парня была сломана нога. Его увезли  в село Шестаково.
Подошел Гладких. Он принес новую спецовку.
- Не убудет. Всё спасли. Переодевайся…
Потом он вздохнул и добавил:
- Как же я парня не заметил? Я бы тоже его вытащил…Но я дрели вынес. Электропилы вынес. Столько бы добра сгорело. Спасли мы…
- Ну и молодец, – похвалил Лабутин. – А я не успел до дрелей  добраться…
- Ты человека спас…
А вечером играла гармошка.
-…Впереди страна Болгария, а Россия лучше всех!
- Плясовую! – закричал кто-то.
И задорная мелодия как бы растворила темноту и понеслась она по распадкам и над притихшей  тайгой…

ПОЗДНЯЯ  ЛЮБОВЬ  ГРИШИ-ПАРИКМАХЕРА
1958 год.  Рядом с клубом «Рудник» строители установили каркасно-засыпную палатку. А в ней оборудовали парикмахерскую. Заселился в этой палатке сорокалетний Гриша со своей женой Аграфеной, которая потом сбежала с заезжим демобилизованным солдатиком. Гриша целых пять дней был в тяжелом запое.  В это время  в палаточном городке веселились девчата, приехавшие по оргнабору, а также морячки с тихоокеанского флота. Вечерами, в отсутствии Гриши-парикмахера, девчата сами прихорашивались и с нетерпением ждали специалиста из вынужденного транса. Но они ещё не знали, что ожидает их в  парикмахерской. Однажды, от полного расстройства одному парню чуть ухо бритвой не отхватил. Одну женщину-маляршу перепутал с мужчиной и подстриг её под «бокс». Правда, женщина была крепкая, ударом кулака свалила Гришу. И пока он приходил в сознание, подстригла его под  прическу «Котовского». А Гриша гордился своими кудрями. Далеко было слышно, как в парикмахерской смеялись парни.
Но главного девчата не знали. Здесь был только одеколон «тройной». И в этом чудном заведении пол никогда не мыли. И ещё. А это, наверное, главное, не надо было куда-то ездить и смотреть комнату смеха. Не надо. Она была в парикмахерской. Однажды, я на своем лбу обнаружил третий глаз. А  когда повернулся, то не увидел своего отражения. В другой раз я увидел не себя, а неизвестное науке животное. А вместо Гриши двигалось непонятное в природе чудище с рогами и длинными волосами. Одна женщина, что-то увидев в зеркале, долго плевалась и крестилась и поклялась больше не ходить сюда.
А Гриша, кажется, влюбился, тайно и безнадежно в одну вербованную. Но она этого не замечала. По этому случаю, Гриша перестал пить и даже купил галстук. Он пришел к знаменитому пню, рядом с которым вечерами  собирались строители на танцы. Здесь назначали свидания. И когда  начались танцы, он неожиданно для себя пригласил вербованную Галю потанцевать с ним. Она сказала:
- Вот что Гриша-парикмахер, ты больше тройного одеколона выстави. Ну а зеркало…Можно было бы придумать, что-нибудь и веселее…
  И она ушла к своим подружкам.
А  Гриша после такого позора  взял зеркало и разбил на мелкие кусочки. И снова исчез на пять дней.
В одно из воскресений парни толпились у парикмахерской. Пошел и я посмотреть, что там опять натворил Гриша. А Гриша не был в запое. Он ездил в Иркутск и привез чистое, красивое зеркало и целую коробку духов. Навел порядок в палатке и вымыл пол.
Как-то, молодежь собралась у пня, чтобы под гармошку потанцевать. И там Гриша увидел Галю с матросиком. Она увидела Гришу и подошла.
- Спасибо  тебе за духи. Твоя Аграфена вернулась. Прячется в нашей палатке. Ты прости её. Обманул её солдатик. Прости свою Аграфену…
И Гриша простил свою жену. С тех пор в парикмахерской всегда  было чисто и светло. И только иногда, когда он выходил на  улицу, он подолгу смотрел на палатку, где жили вербованные девчата…
Вот такая произошла история с первым парикмахером на нашей стройке…

СУДЬБА  ИВАНА  ЛИМАШОВА
1958 год.  Работал  в ЭТУ  (экскаваторно-тракторный  участок) тракторист  Иван  Лимашов.  Неприятная судьба выпала на его долю. Из деревни  пришло письмо, что его невеста вышла замуж. После армии  Иван завербовался на стройку, чтобы устроиться хорошо и вызвать невесту из деревни. Не дождалась Ирина. Ну и с горя загулял парень.
- Иван, я тебя уважаю, - говорил ему парень Олег. У Лимашова из кармана торчала бутылка.
- Угощаю, - ответил Иван. – Хоть ты меня уважаешь.
К нему подошли ещё двое и поклялись в вечной дружбе. Иван в один вечер пропил аванс. Проснулся утром у помойки. Хотел посмотреть время – часы украли. Он тяжело поднялся и побрел к своему общежитию. Остановился. Два дня тому назад его выселили из общежития. Юрка Максимов взял его в свою палатку.
Куда идти? Денег нет. Ничего нет. И тут он увидел, что идет вчерашний собутыльник Олег, который поклялся ему в вечной дружбе. Тот хотел, видимо, скрыться, но Иван догнал его, хлопнул по плечу.
- Олежка, друг! Одолжи один рубль на обед. Мы с тобой вчера…
- Вчера – это вчера. Ты всех угощал. Иди, работай. Будут деньги.
Ещё одного  остановил, тоже его угощал. Тот с неохотой вынул рубль.
- С отдачей. А то я знаю вас…
Пришел в раскомандировку. Механик Мишарев оглядел парня.
- С бульдозера  я тебя снимаю. Вчера по пьянее, своротил строительную будку. На тебя одни жалобы. Пойдешь  на ГСМ бочки катать. Если не исправишься, уволим за пьянку. Когда же ты за ум возьмешься? Тебе учиться надо бы…
Весь день Иван катал бочки, крутил на них пробки, убирал мусор…Ночевал в гараже, в кабине машины. Так Иван работал двадцать дней. Юрка Максимов и Коля Бельков  угощали его обедами. Получил получку. Маловато, но жить можно. Тут, как тут появился Олег.
- Давно тебя не видел. Где обитаешь? Ты отличный парень…Я тебя уважаю. Все мы тебя уважаем…
А вот ещё один парень – Гриха. Хотел ему Иван рубль отдать. Но тот возмутился.
- Да ты чо, Ваньша!? Мы же с тобой друзья. Получку получил? Молодец! Мы тебя, Ваньша, уважаем. Ты мировой парень…
Проснулся к обеду в кустах. Пошарил по карманам. Получку пропил с друзьями. Хоть на бутылку красного оставили.
- Друзья называются, - проворчал он. Внутри всё горело. Надо опохмелиться. Главное, на бутылку красного есть. В магазине купил на последние деньги бутылку и тут же выпил прямо из горла. Потянуло на сон. Проснулся к вечеру в заброшенном подвале, где жили два тунеядца.
- Дожил, - только и сказал он. Видел он Олега с Грихой. Попросил денег на обед. Не дали. Сказали, что надо деньги зарабатывать.
Ивана уволили за прогулы. Получил расчет. Механик Мишарев сказал:
- Что ты делаешь с собой? Ты же толковый парень. Твои сверстники ходят в вечернюю школу. А ты? Не стыдно?
Повстречались Олег и Грихой.
- Слышали, слышали. Как они с тобой…Ты ведь классный парень. Мы всегда тебя уважали…
Проснулся в кустах…Над ним черное, высокое небо, яркие звезды весело подмигивали. Как же друзья могли его бросить?
Долго он так лежал. Думал над своей никчемной жизнью. И вдруг он подумал, что  надо что-то менять в его жизни. Он превратился в настоящего пьяницу-тунеядца. Неужели, это всё. Но, он же ещё молодой, всего двадцать два года. Что делать? Куда податься? Осталось побираться, нищенствовать. До  армии он окончил всего пять классов. Ещё в армии мечтал поступить в  институт. И что он напишет родным в деревню? Как он под кустами валялся? Узнает Иринка и смеяться будет. Так ему и надо.
Звезды продолжали весело смеяться и подмигивать.
- Смеетесь надо мной? Смейтесь, смейтесь. Вы правы. Лучше я пойду к моим друзьям Юрке Максимову, Васе Полянскому и Коле Белькову. Когда хорошо мне, появляются Олеги  и Грихи, а когда мне бывает плохо – иду к Максимову. Куда мне податься? Конец. Дожился. А может, они мне помогут?
Он пришел  к трем друзьям. Сел на стул. Смотрел в окно. Долго смотрел, и долго молчал. Друзья не мешали ему смотреть и думать.
- Денег надо? – наконец, спросил  Вася.
- Ребята, как вы думаете, звезды живые? – спросил он.
- Нам неведомо, - ответил Юрка.
- Живые, - сказал Иван. – Сегодня они со мной разговаривали.
- И что они тебе сказали? – спросил Максимов.
- Дурак я. Отменный дурак. – Ещё помолчал. И очень тихо сказал: - был Ванька,  да сплыл. Другой Ванька к вам пришел. Звезды мне об этом сказали. Коля, ты пошел в школу на семестр за пятый класс? За зиму два класса окончишь? Хорошо. Ладно. Я пошел…
- Куда теперь? – спросил Максимов. – Слушай меня и не перебивай. Завтра утром приходи  к нам в бригаду. Мы возьмем тебя…
- А  как же трудовая книжка? Там такое написано…
- Ты начни жизнь с новой трудовой книжки. Мы тоже не сладко начинали жизнь. Учиться пошли. Давай с нами…
Он вышел на улицу. Звезды так и играли, словно чему-то радовались.
Утром Иван шел в бригаду Николая Трифонова вместе с друзьями. Говорить  начал Юрка:
- Бригадир, ты говорил, что нужны плотники. Вот хороший парень. До армии и после работал в колхозе. Трудовой книжки нет. Мы его позвали…
Бригадир оглядел парня, и протянул руку.
- Здравствуй. Где же я тебя видел? Знакомое лицо…Принимаем.
- Знамо дело, - хихикнул Игорь Михайленко. – В отделе кадров не примут. Застопорят.
- Ни твоего ума дело, - оборвал его Вася. Здесь же был прораб. Он написал записку, что Ивана Лимашова надо принять в бригаду Трифонова плотником. В отделе кадров его приняла начальница Бережная Нина Николаевна. Выписала трудовую книжку.
- Фамилия знакомая, - сказала она. – Где-то я тебя видела…
- У меня есть двоюродный брат. Всё сходится.
- Понимаю. Хорошо понимаю. Иван Лимашов уволился, а другой устроился. Если это так, то не бери пример с брата…
- Никогда. Он для меня исчез. У меня другая жизнь началась.
Иван довольный выскочил из избушки, где находился отдел кадров. Здорово он обкрутил начальницу. А вот обкрутил ли? Надо было бы ему оглянуться, и уловить взгляд начальницы, в котором была понятливость.
Ночевал он в палатке. Там ему дали место. Утром Иван вышел на работу. Бригадир определил его в звено  Михайленко. Готовили новый фундамент под дом. И делали его вручную. В приготовленные каркасы из досок  бутили камень. Из бетономешалки возили раствор на тачках. Дело в том, что не завезли на очередной фундамент бетонные блоки. А время идет.
Ивану доверили  тачку. И он возил камень и раствор. Его заливали на слой камня. Раствор просачивался. Потом опять слой камня и снова слой жидкого раствора. Михайленко руководил работой и указывал, куда и сколько бросать камня и раствора. За Иваном ходил с тачкой Гоша  Петренко. Он постоянно подгонял Ивана. Один раз колесо тачки Гоши зацепило  пятку сапога Ивана, и он чуть не свалился с подмостей.
Звено состояло из восьми человек. Отдыхали. Курили. Михайленко и Гоша Петренко  сидели рядом и о чем-то шептались. Друзья Ивана Юрий, Вася и Коля работали на соседнем доме. Они укладывали брусья. Скоро будут  ставить окна.
- Хватит курить! – сказал бригадир. Он только что пришел из конторы. – Людей вам я больше не дам. Звено Максимова закончат сруб. Премия. А вы не знаю. Справитесь ли за четыре дня…
- А мне можно к Максимову? – спросил  Иван. Трифонов улыбнулся и похлопал парня по плечу.
- Тяжело? Но кто - то  должен делать фундамент? На нем потом будем дом строить…
- Они мои друзья.  Мне помогли…
- Сделаешь фундамент и перейдешь к ним.
Снова  Иван взялся за тачку. Все было бы хорошо, а вот только эти двое не давали ему покоя – Михайленко и Петренко. Они чаще других отдыхают. А когда появляется бригадир, они суетятся и лезут ближе к бригадиру. Что-нибудь советуют, и,  как правило, их советы бригадир не слушает.
К концу месяца они закончили заливать фундамент. Занялись снятием опалубки, убирали мусор.  Выдали получку. Зарплату выдали и Ивану. К нему подошли Михайленко и Гоша.
- Слушай, Иван. В патриоты лезешь? А мы тебя знаем…Тебя за прогулы выгнали…Записал новую трудовую книжку, - сказал Гоша. -  А если мы сообщим в отдел кадров? Угости нас. Молчим. Нет? Идем мы в отдел кадров.
Иван сгреб  Гошу и толкнул его в Михайленко.
- Можете сообщать. Ваньки того нет. Исчез он. Испарился.
Тут подошел бригадир.
- Что вы к парню лезете? Всё мы знаем. Начальник отдела кадров Бережная сказала, что все сделала с трудовой нормально. Не бойся. Да и ребята ходили в отдел кадров. Иван, завтра выходишь на работу звеньевым по этому дому. Я тебе ещё людей выделю. Начнете новый дом строить вот с этого фундамента…
- Пусть все ребята остаются в звене, - сказал Иван.
Михайленко и Гоша стояли в стороне.
- Ребята, ну, вы что? – позвал Иван. – Завтра не забудьте взять с собой топоры и ножовки…
Михайленко плюнул  и ушел. Гоша постоял и подошел к Ивану.
- У меня пятый разряд плотника. И весь инструмент есть. Я с тобой. Это всё Михайленко меня подначивал…А мне работать надо. Мне надо больной маме деньги высылать надо…
- Ладно. Все мы тут грешники. Что было, то прошло…
Вечером к нему в палатку пришли Олег и Гриша. А он собирался в школу.
- Слышали, слышали. Молодец! Мы всегда тебя уважали…
- А ну, пошли отсюда вон! – крикнул Иван.
…За зиму Иван окончил в семестре шестой и седьмой классы. На следующую зиму он  окончил восьмой и девятый классы. А на третью зиму и десятый класс завершил. Работал мастером, прорабом. По окончании института его вызвали в Норильск к самому Закопырину. Там  Иван  Лимашов защитил диссертацию и стал кандидатом наук. В Красноярске преподавал в  институте.
Иван Александрович Лимашов примером своей жизни показал, что если  человек чего захочет, то добьется всего. Главное – захотеть. Судьба Лимашова пример для подражания.

ЦВЕТЫ  ИЗ  МОЛОДОСТИ
1958 год. Рядом с первым деревянным  общежитием на Коршунихе с одной стороны стояли ряды палаток, с другой – строились дома, столовая. Стройку и общежитие разделял лесок. Он был  до того густой, что его обходили. А вокруг было много цветов. Молодые строители на короткое время сбегали со своих объектов к общежитию. И через этот лесок они проторили тропку. На опушке леса исчезли цветы. Мастера, прорабы пытались выяснить причину такого паломничества, призывали молодых к совести, ставили прогулы в табелях, принюхивались – не пахнет ли от кого водкой. Но от молодых, как не странно, в последнее время пахло  одеколонами многих марок. Не стройка, а парфюмерный магазин.
В  летнее время нас заедали комары и мошка. Производительность труда  резко падала, а тут за два летних месяца на удивление повысилась. Мой товарищ  Вася Полянский по десять кирпичей носил, а бывало по четыре кирпича. Я не выдержал. Мне очень хотелось узнать, что так изменило моих товарищей по работе.
Ххх ххх ххх
…В киоске общежития работала девушка.  Будто сошла с картин великих художников эпохи  возрождения. Волнистые, черные до блеска волосы прикрывали стройные плечи;  огромные, спелой смородины глаза смотрели с теплотой и той внутренней женской силой, от которой, если бы я был больной, в момент бы вылечился. Она была прекрасна.
На прилавке во многих баночках стояли цветы. Я смотрел на неё и молчал. Можно было представить моё выражение лица. Молчал, и сожалел, и ругал себя. Почему это Вася догадался принести цветы, а я нет?!
- Вы строитель? – спросила она. Но что это был за голос! – А у нас на Коршунихе плохо с жильем. Живу у родственников, стесняю их. Вы так медленно строите. Не стыдно?
Я убежал. На тропке встретил бригадира Николая Торкунова. Он покачал головой.
И  ты туда же, а ещё комиссар бригады. А я на тебя надеялся.
Торкунов пошел по тропе…На следующий день бригадир вырядился в белую рубашку. И от него пахло нежными духами. Он собрал нас и объявил:
- Медленно работаем. Стыдно. Давайте вызовем на соревновние соседнюю бригаду плотников Дворовенко…
За полугодие наша бригада перевыполнила  план и вышла в передовые.
Ххх ххх ххх
…Тропка стала зарастать. Валя перешла в киоск в только что отстроенную нами  столовую. На воскресниках парни построили к столовой тротуары, свет провели. Построили танцплощадку.
Любила Валя танцевать. Но отвергала все предложения парней на совместную жизнь. А тут приехали матросы с Тихого океана. Высокие, стройные, красивые. Отправили их в бригаду Дмитрия Ивановича Дворовенко. И был среди матросиков Сашка Рябцев. Как начнет на танцах плясать, будто звезды из-под каблуков брызжут. И, видимо, ранили они Валино сердце. Загрустили парни, поняли, что не видать им больше их идеала. Не одарит она их теплым взглядом, а им не дарить ей цветов. Но решили не сдаваться. Отправили в бригаду Дворовенко троих самых придирчивых парней, чтобы проверить, как идет соревнование. Может, только на бумаге? Да, вот знала бы Валя, что из-за неё тут две бригады соревнуются. А дело в том, что если кто нарушит, хотя бы один пункт соцобязательств, - уступает первое место. А из победившей бригады и пойдет самый достойный свататься. По-мужски поступили. Может, Сашку Рябцева забудет…А бригада  Дворовенко  выполнила план на 165 процентов.  Всей бригадой ходили в художественную самодеятельность. И нарушений никаких. На главном объекте – строящемся семейном общежитии – взвился морской  флаг. Утерли нос нашей бригаде по всем статьям! А у нас случилось ЧП.  Вася Полянский не выдержал и исчез  куда-то. Два дня искали и нашли на  чердаке одного дома. Видимо, сильно переживал поражение. Мы его долго успокаивали…
А  Валя вышла замуж за Рябцева…
…Когда-то я не подарил ей цветы и до сих пор сожалею об этом. И как хорошо, когда есть человек, которому на протяжении всей своей жизни хочется подарить цветы…

УРОКИ  МУЖЕСТВА
1958 год. Юрка Максимов не догулял отпуск, который ему был положен в августе. Он увидел Черное море. С юга он привез фрукты и принес их на работу. Витька Перфильев  взял яблоко, понюхал, откусил, поморщился и отказался есть.
- Так себе. Наша илимская картошка лучше. А это чо за камуха?
- Банан, - ответил Юрка, – мылом относит.
- Обезьянья еда, - решительно отверг Перфильев. – Разве можно равнять с сибирской похлебкой с лучком и мясом? Никогда.
- Ешьте сами бананы и всю эту южную смесь, - заявил Колька Скворцов.
Возле палатки под номером девять играли дети. Юрка отнес фрукты детям. Они удивленно разглядывали диковинные игрушки, от которых несло приятным ароматом.
Строители вели отделку первого деревянного дома в два этажа. Юрка встал на пару с Витькой Перфильевым. В это время вошел бригадир Николай Трифонов.
- Ого! – воскликнул бригадир. – Быстро вернулся. Чего так?
- Не понравилось, - ответил Юрка. – Там кругом подделка. Красиво. А зайдешь в лес. Скукота. Тайгу никто не обхаживает. Она сама за собой смотрит. Наша тайга лучше. Заскучал я  по тайге…Вот и вернулся…
- Начальству доложу. Проставят смены. Работай. Разрешаю…
- Следующий отпуск возьму зимой. С  местным Шестаковым  к тунгусам на охоту уйдем…
С  Витькой  Перфильевым Юрка ставил из досок перегородку. Они её сделали, расклинили верхнюю часть, с другой стороны надо было загнуть гвозди и можно прибивать сухую  штукатурку. А уж потом маляры-штукатуры зашпаклевывают места соединения стенки с  бетонным потолком.
У кого-то из маляров из ведра выплеснулась краска, а Витька не заметил и поскользнулся. Упал.
-Юрка! – Закричал Витька, - кажись, я ногу сломал. Не могу встать.
Максимов прибежал на выручку. И тут он увидел, что простенок начал падать на парня. Падая, Витька, видимо, задел ещё не закрепленную стенку. Выдернуть друга он не успеет и Юрка  принял на поднятые руки над головой ощетинившуюся гвоздями всю тяжесть простенка. Острая боль вырвала из груди крик… Гвозди вошли в ладони…Но, надо держать. Теперь он не сможет отбежать. Юрка держал простенок и от боли стонал, скрипел зубами. Витька отполз и продолжал звать на помощь. Помочь Юрке он  не мог, так нога не давала возможности встать…
Странное ощущение вдруг испытал Юрка. Он привыкал к боли. Главное, чтобы выдержали руки. Если не выдержит, то гвозди погрузятся в голову…
За окном он увидел тоскливое и хмурое небо. Низкие тучи, что проплывали мимо дома, пролились слезами перемешанные с белыми крупинками. Туча словно плакала над  незавидной судьбой  Юрки Максимова.
- Врешь, - простонал запекшимися губами Юрка, - не лей слезы…Я жив.
У ног он услышал возню…Неужели, Витька?  Такое невозможно. И тут он увидел почти рядом бледное лицо Витьки. Он сказал:
- На доску я оперся…Боль стихла…Я доску…закрепил…Можно отходить…Давай вместе…По счеты три рванем влево…
На миг Юрка увидел, как туча прошла, и выглянуло солнце, яркое, радостное, словно умытое прошедшим дождем. Тайга за окном, омытая дождем,  зеленела под солнечными лучами. 
- Три! – крикнул Витька. И оба прыгнули в сторону. Юрка лежал на спине и видел, как медленно оседает простенок, а доска скользит по полу к основной стене. Теперь простенок не страшен.
В открытые окна заглядывали мягкие, темно-зеленые лапки пихты. По ним сбегали крупные капли просвеченные светом. И эти капли были похожие  на изумруд, и они падали на пол. И Юрке слышался их нежный перезвон.
Максимов оглянулся, чтобы посмотреть на друга. Он лежал без движения. От острой боли он потерял сознание.
  Прибежали плотники.
Какое же надо иметь мужество и силу воли, чтобы, испытывая  сильную боль, придти на помощь товарищу.
Каждый выходной Максимов с рюкзаком, в котором были подарки от строителей, шел по шпалам 18 километров до станции Затоплемая к своему другу. В Коршунихе ещё больницы не было.
…А когда лег  снег, Витька вышел на работу. Ему не хотелось лежать днями в восьмой палатке. И начальство пошло навстречу. Разрешили выйти на работу. В напарники пошел  к Максимову…

ГАЛКА  -  ГАЛИНА
1958 год. В те годы многие девчата, не только парни, убегали из  дома на стройки. Нужны были добровольцы. Новые стройки манили молодежь  романтикой познания новых таежных мест. Попадали на стройки и бродяги, искатели приключений. Да кого только  не манили новые стройки в Сибири. Всех принимали. Оставались только самые стойкие и те, кому некуда ехать…
Ххх ххх ххх
Галка опять попалась. Спала на железнодорожном вокзале в  Иркутске под лавкой. Она не помнила, как уснула. Вчера с утра они с Веркой-Кочергой и  Веркой-Мокрой  бродили по рынку. Два тунеядца угостили их огуречным лосьоном. Противная жидкость, но пить можно. После полудня  один из азиатов выбрал Галку. Обещал денег и продуктов. Азиаты любят русских женщин. Он ворковал:
- Поедем на юг. Персики будешь кушать, шашлыки и халву кушать…
А потом он её прогнал и обещал сдать  в милицию. Галка привыкла к такому обращению.
В  свои шестнадцать лет, она ничего хорошего не видела. Жили в общежитии. Отец умер, когда ей было двенадцать лет. Мать привела другого дядю, и они стали вместе пить. Галка убегала ночевать к подругам. По пьянке, мать убила отчима и её увезли в тюрьму. И в четырнадцать лет Галка оказалась на улице.
- Что будем с тобой делать? – спросил участковый милиционер. – Зачем торговца обокрала? Где твои подружки?
- Я его одна обокрала. Пусть людей не обманывает. Обещал персиками накормить. Сделал свое дело и пинком под зад. Вот я ему и отомстила…
В кабинете сидел чистенький мужик, и он сказал:
- Ознакомился я с твоим делом. И светит тебе, милая, до пяти лет на зону бревна катать.
- Напугал чем, - засмеялась  она. – За чо это пять? А пусть он людей  не обманывает. Ты это серьезно? Пять?
- Не меньше. Но я тебе помогу. Выбирай. Или пять или езжай на стройку в Коршуниху. На думы нет времени. Там ты сможешь стать человеком. Я – вербовщик. А я в тебя верю. Пять или добровольно едешь на север. Вербованная будешь. Ну как?
- Коршуниха хорошо звучит. Слышала. Хочу поднять металлургическую промышленность. А как я буду её поднимать?
- Завтра утром придешь в гостиницу. Там мы тебе оформим договор. Дадим путевку до Коршунихи. Билет оформим. Все честь по чести…Меня не подведи.
На следующий день она получила  деньги на дорогу. А когда вышла на улицу, её встретила подруга Верка.
- С тобой еду. Меня выслали из Иркутска за бродяжничество в Коршуниху.  Я тут видела ещё бродяжек и за проституцию. Их тоже в Коршуниху отправляют. Там девок нет. Говорят, что все отбросы общества отправляют в этот поселок.
  На вокзале  они влились в группу девчат. Здесь были бродяжки, проститутки, убежавшие из дома…В милиции многим из них поставили условия, или зона, или Коршуниха. Дело в том, что на стройке ждали комсомолок. Некоторые были настоящими комсомолками. Некоторых, как Галка и Верка  в один день приняли в комсомол, потом  привезли на вокзал и погрузили  в   два телячьих вагона.
Галка подошла к чистенькой, нежной девушке. Она долго смотрела на подружек.
- Ты чего это на нас пялишься? Плохо одеты?
- Да ты что?! – удивилась девушка. – Давай знакомиться. Ольга Никифорова. Я из дому сбежала. Потом попала в облаву. Решили, что я бродяжка. И вот меня  в тайгу. А я хочу на стройку. Вы тоже сбежали? Но почему нас в такой грязный вагон? В нем же скот возят…
- А мы хуже скота, - ответила Галка. – Сбежали? Мы бродяжки. Кого из них в комсомол приняли на ходу в один день. А я вот, ****ь вербованная…
Поезд вез их на север.
Ххх ххх ххх
Поселили их в палатку. Определили их в бригаду дорожников знаменитого Саблина. Он оглядел трех подружек и сказал:
- Ещё малолетки, но уже со стажем. По статье. Знаю.  Комсомол, вербованная, всё это для отвода глаз. Вы бродяжки. Молчок. Пусть я буду один знать.  Скоро станете взрослыми. Я вам здесь судья, поп и прокурор. Кто рыпнется – вышибу из бригады. А здесь некуда бежать. Кругом тайга. А отсюда прямая дорога на зону. Сейчас лопаты в зубы и за бульдозером подчищать. Камни бутить. Поздравляю вас и благословляю, сестры мои, на подвиг трудовой. Аминь! – и перекрестил их.
Когда начали работать лопатами, к ним подошла рябая и толстая женщина. Она к ним назначена  звеньевой. Прокуренным и пропитым голосом сказала:
- Ничо, касатки, вы за меня держитесь. Я многих от него спасла. Я всяких повидала на зоне, када  прокладывали железку. Он меня слушает. Мужик он талантлив. Настоящий строитель. Я для вас тетя Фрося.
К обеду  у Галки с Ольгой появились красные мозоли. Бригадир, словно шар, он был толстый, подкатился к Галке и схватил её за руку. Другой рукой она ударила его по щеке.
- Не цапай! Не заслужил!
- Дура! Ты чо? Совсем одурела? А ну, руки покажи!  Так и знал. Где твои верхонки?
- Я не привыкла к ним…
- Знаю. А ну, пошли в будку.
Галка увидела, как тетя Фрося качает головой.
- Какой ты хитрый. Не пойду в будку.
- Ясно. Цену набиваешь? Мне твои руки жалко! А ты чо подумала?
Он сорвался с места и покатился к будке. Через некоторое время вернулся с аптечкой. Смазал девчатам руки мазью, перевязал бинтами и заставил всех  трех надеть верхонки. А тетя Фрося молчала и только хмыкала.
К концу рабочего дня девчата валились с ног от усталости. Галка едва добралась  до кровати. Ужинать не стала. Галка спала плохо, ворочалась, видела страшные сны. Огромный шар, похожий на бригадира, катался за ней. Утром было тяжело вставать….
- Сейчас бы хоть огуречного лосьона дернуть, - сказала Галка. – А тут лопата. Верка, может, рванем на север?
  - Поймают и на зону, - ответила Верка. Ольга хмыкала.
- А почему на зону? – спросила она. – К родителям вернут. Не знаю, что и делать? Мне  руки больно…
- А нас, милочка сослали сюда, - ответила Галка. – Одну проститутку в комсомол приняли и сюда пригнали, другая настоящая ****ь-вербованная. Здесь, моя милая, отбросы общества. Я вот посмотрела, все здесь, что мужики, что бабы, настоящие отверженные от нормального общества. И с нами они решили что-то там строить. Ну, мы все им настроим такого, что они за голову возьмутся!  Теперь нос будешь задирать?
Ольга ответила:
- Клянусь. Буду вашей подругой. Куда вы, туда и я.
Отработали они половина месяца, и им выдали аванс. Предложили заключить договор на три года. Ещё деньги дадут.
- Жить можно, - сказала Ольга. -  Хотя здесь невозможно ходить в туфлях…
- Я платье новое куплю, - сказала Галка.
И тут появилась тетя Фрося. От неё пахло водкой.
- С первым авансом вас, девчата! Двадцать процентов мне. Не возражать!
- С какого боку тебе двадцать процентов? – резко спросила Галка. Тетя Фрося придвинулась вплотную, обдавая Галку запахом кислого пота и водки.
- А с такого, бикса! Я же знаю вас и кем вы были. Расскажу всем. А ещё от бригадира вас спасаю. Деньги на стол, шлюхи! А тебя, Ольга, родителям из рук в руки сдам. На стол!
- Саблин не приставал к нам, - ответила Верка.
- Он у меня тоже на крючке. Я его от вас отбиваю. Деньги!
Пришлось с тетей Фросей поделиться деньгами. Ушла. Галка предложила  выпить.
Утром они проспали на работу. Вкатился бригадир. Начал кричать:
- Подъем, пьяньчужки!  Я вам тут бригадир, судья, поп и прокурор!
- Помолчи, бригадир, - прохрипела Галка, - не до тебя. На север катанем. На север!
В это время Ольга сидела у таза бледная и дрожала.
- Не стыдно, девчата? А я тебя, Галина, хотел за себя оставить. А сам в отпуск бы пошел. Устал я с вами…
Помялся он, потоптался, присел на лавку и совсем уже тихо сказал:
- Галка, я  надеялся на тебя. Мне хочется на родину…забыл, когда я был там. Отсидел свое, а тут вот в ссылке оставили…Срок вышел ссылки…Домой хочется съездить…
Он встал, и, согнувшись, вышел.
Девчата встали, оделись и пошли на работу. В бригаде все молчали, и только тетя Фрося проворчала:
- А ты хотел её оставить после себя…Никого не нашлось из старых?
- Ты мне  накомандуешь, - сказал Саблин. – Молчала бы уж…
Неделю девчата трудились на совесть. Заключили договоры. И им выдали деньги. К концу рабочего дня к ним в палатку ввалилась тетя Фрося. И прямо  от порога закричала:
- Чуть не подралась с бригадиром из-за вас. Он из тебя, Галка, подстилку хочет сделать. Короче! Двадцать процентом мне. Деньги на стол. Если нет, то сами понимаете.  Милиционер Ружьев о вас  спрашивал. А могла выдать.  В  соседней палатке кофту украли. Деньги умыкнули. Чо у тебя, Галка под подушкой?
Тетя Фрося отбросила подушку и  схватила кофту. Галка и рот настежь!
- Да ты чо?! – возмутилась Галка. – Мы здесь ещё никого не ограбили! Здесь все равные. Кто подбросил? Ты, старая кляча?
- Это я кляча?  Да я тя по судам затаскаю!
- Кто кого затаскает? – от порога спросил Саблин. Он появился неожиданно. Галка впервые в жизни заплакала. От обиды. Если она воровала, то попадалась, и оправдываться не было смысла. А здесь?
- Фроська! – повысил голос бригадир. – А ну, возьми кофту, деньги и отдай Николаевой. Двое видели тебя, как ты входила в палатку, где живет Николаева. Ты чего там девчатам про меня болтаешь? От меня защищаешь? Деньги из девчат тянешь. Участковый Ружьев тобой займется. Верни все деньги девчатам. Прослежу. Марш отсюда!
Тетя Фрося словно испарилась.
- Вас переводят в настоящее, брусчатое общежитие. В комнате по трое будете жить. Галина, завтра я тебя представлю бригаде, как бригадира. Мне отпуск дали. Помогать тебе будет Зина Николаева. И никаких возражений.
Бригадир ушел.
- Вот тебе и Саблин, - сказала Верка. – Ох, уж эта Фрося. Поздравляю тебя с бригадирством. Конечно, по этому поводу обмыть…
Никаких обмываний, - строго ответила Галина.
В этот день они перебрались в новенькое общежитие…
Ххх ххх ххх
Утром Саблин представил бригаде Галину.
- Знаем! – кто-то крикнул из угла. -  Здесь тетя Фрося хотела…
- Расхотела, - ответил бригадир. – Помощник у неё Николаева. Все вопросы к Галине Петровне.
И он ушел. Все молчали. И тут вошел прораб Кукуев. Он подошел к столу, разложил  чертежи.
- Сегодня отливную траншею готовить. Экскаватор что мог,  взял. Остальное вам. Много воды. Ответственную работу  поручаю вам. В будущем здесь пройдет главная улица. Смех один. Строим дома, а дорог нет.
Дорог не было. Стройматериалы укладывали на огромные металлические  листы, которые почему-то называли  пеной. И трактор, увязая  гусеницами в глину, будто плыл вместе с пеной.
Тетя Фрося выбралась из угла и по-деловому расправила плечи, разглядывала чертежи, гулко кашлянула и строго оглядела притихшую бригаду. Кукуев улыбнулся. А  потом сказал:
- Фрося, будешь  у них бригадиром.  Девчата  молодые ещё…
- Наш бригадир нам Галину оставил, - голос из угла.
- Будет Фрося. Я за работу отвечаю. Фрося, потом с тобой наряд сделаем. Возьми с собой трех  людей и к маркшейдеру. Колышки будете ставить там, где будет дорога.
Прораб ушел. Фрося ещё раз обвела всех злым и неопохмельным взглядом, и увесистым кулаком приложилась к столу.
- Я вам покажу кузькину мать!
Тетя  Фрося взяла с собой двух мужиков и свою подругу Гутю, бывшую буфетчицу, которую выгнали из торговли за то, что не любила отдавать сдачи.
Галина, Ольга, Вера и Зина попали в одну группу. Звеньевой назначила    свою подругу  Зиночку.
Чуть не по колено в вязкой глине девчата работали лопатами. А Зиночка  часто бегала к тете Фросе курить. Было так, как только девчата останавливались, чтобы отдохнуть, как тут же подбегала тетя Фрося.
- Лодыри! Тунеядки! Шлюхи подзаборные! А ну, вкалывать! Я вам не Саблин! У меня шибко не забалуете!
На третий день Ольга не выдержала. Начала плакать.
- Не могу больше  терпеть…а если так всю жизнь…
- Мне тоже всё надоело, - сказала Галина. – Лучше я буду бродяжничать. Свобода. И нет надо мной никаких тетей Фросей…
И девчата сбежали. Укрывались на чердаке большого дома. Питались объедками в столовой. Так прошло двадцать дней. Однажды,  к ним на чердак поднялся секретарь комсомола Коршуновстроя Александр Степанов.
- Мы вас везде ищем, - сказал он и сел рядом с ними. – В общежитии места за вами. Спускайтесь  в мир. Вам ничего не будет. Пришли бы, да рассказали бы всё. Там вас ваш бригадир Саблин обыскался везде…
- Нам и тут хорошо, - ответила Вера.
- А что дальше?
- Лучше так, чем кабалой быть у Фроси, - ответила Галина.
- В общем, так, - поднялся Степанов. – Идите в бригаду. Саблин отпуск не догулял. Ждет вас. Хватит дурить. Всё.
Пришли в бригаду. Саблин сидел в торце стола. Здесь же сидели прораб и Степанов. Прораб сказал:
- Я написал докладную. Высчитают за прогулы. Вон со стройки!
- Вон их! – закричала тетя Фрося. Её поддержало несколько человек. Тетя Фрося кричала:
- Нам поднимать металлургическую промышленность. Нам в восьмидесятые вступать в коммунизм в самый раз, а эти тунеядки сидят на теле трудового народа… - и закашлялась.
Выступила и бывшая буфетчица Гутя.
- Мы, как честные труженицы, вкалываем не покладая рук…
- Хватит юродствовать! – стукнул по столу Саблин. – Трудятся они. Знаю. Хватит лозунгами шпарить. На это есть штатные ораторы, и они за эти лозунговые речи деньги получают. Хватит!  Вчера весь день под кустом пили с Фросей. Из-за тебя, из бригады ушло уже шесть человек. А вы, товарищ Кукуев ещё и бригадиром её назначили. Она ведь начала бригаду разваливать. Экскаваторщик на вас жаловался. Весь день за ним никто не шел с лопатами. Ну, и как наряды закрывать? Копейки собирать? А девчатам надо заработать…
Кукуев молчал. Потом тихо сказал:
- Разберемся. А за прогулы надо выгонять…
- Правильно! – закричали те, кто поддерживал тетю Фросю.
- Разрешите мне, - встал Степанов. – Я также член постройкома стройки. Девчата остаются. Бригадиру виднее кто ему помощник. Напишите новый список бригады.
- Он у меня готов, – ответил Саблин. И он его огласил. Галину он назначил звеньевой и своим заместителем.
- А мы? – хором ответили подружки Фроси.
- Вас вместе с  Фросей в бригаду не беру.
- Я вам ишо покажу! – крикнула тетя Фрося и выскочила за дверь. Подружки  выбежали за ней.
- Товарищ Кукуев, вы со мной, - сказал Степанов. – Будем разбираться. Девчата, очень прошу вас придти на воскресник. Будем строить танцплощадку. А вот кто учится, тот будет работать в одну смену.
Девчата обещали придти на воскресник.
- А сейчас за работу, - сказал бригадир, - будем исправлять то, что испортили за время царствования тети Фроси.
Девчата, молча, разошлись. Так Галина стала звеньевой. А вечерами она  училась в вечерней школе. Имея пять классов образования, Галина за три года окончила десять классов.
Ххх ххх ххх
Бригадир Саблин был командирован на строительство Усть-Илимской ГЭС.  После себя оставил Галину. После школы училась  заочно в педагогическом институте и успешно закончила его. Учительствовала. Ученики её уважали. Она была у них классным руководителем. Сейчас на пенсии. У неё четыре внука  и двое правнуков.
Мы сидим у неё на даче, на лавочке, и она поведала мне о своей жизни. Я не указал её фамилию. Не каждому хочется ворошить прошлое, и если оно было непристойное. Судьба у каждого разная. Я знаю много  людей пенсионного возраста с похожей судьбой. Стройка всяких людей принимала и не только комсомольцев, только не каждый выстоял. Стройка – жизненная школа.  И  только с сильным характером человек мог выстоять. Слабых людей стройка не любит. Сломает и выкинет. Я многих товарищей знал, кто вначале стройки не выдержали – уехали.  Не для них она.
Долгих лет тебе, Галина Петровна…

УБЕРИТЕ  ЗВЕРЯ
1958 год. Строители решили  отметить День молодежи на речке Коршуниха. Начальник ОРСа  Ханхалаев уговорил девчат подготовиться по всем правилам торговли. Они отказывались, бунтовали.
- Уберите зверя, тогда пойдем, - сказала Галя Прокопчук.
- Да нет там никакого зверя. Прогнали.
Дело было нешуточное. На только что оборудованную танцплощадку вышел медведь. Недоволен хозяин тайги, осерчал очень. Здесь была его тропа к водопою, да и ягода здесь росла отменная. Молодой бульдозерист Петька Егоршев на своей технике расчищал завалы, а увидев зверя, стоящего на задних ногах, сбежал. Ворвался Петька в нашу палатку, а глаза круглые, дикие. Кричал:
- Уберите зверя с дороги! Сами работайте!
Пошли  туда толпой. Кто-то ружье прихватил. А хозяин этих мест, успел доски разбросать, за рычагами посидел, переднюю раму выдавил. Навел полный «порядок». Парни постреляли в воздух – и по палаткам. И только  Петька шумел. Теперь вот и продавцы зауросили…
Пришлось Ханхалаеву, председателю постройкома Сизых и начальнику комсомольского штаба стройки Лешке Подоплелову собраться и идти уговаривать девчат. Бесполезно.
Тут-то и ворвался Лешка. Закричал с порога, кепку об пол, глаза, что ложки.
- Я пойду к лоткам! Я сяду за рычаги! Сейчас пойду и сяду. Я буду играть на сцене! Всё я буду делать! Я всех буду кормить и веселить!  А у руководителей, я смотрю, дел нет! Пришли сюда к этим трусам! Их уговаривать?!  Не надо их уговаривать! Всё я буду делать! У вас мужей нет? Парней ваших нет?
Он пинком распахнул дверь, напялил до самых глаз кепку и уже на пороге крикнул:
- Завтра с утра быть всем на месте! Не то я с вами совсем не буду разговаривать. Не люблю трусливых!..
Рано утром девчата были на месте. Лешка за ночь расчистил завалы, а молодежь добровольно навели порядок, оборудовали всё для праздника. И Петька Егоршев помогал, и ругал себя за минутную слабость. А ему надо быть сильным парнем. Он поглядывал на одну из продавщиц, красавицу Веру. Да и как могли наши милые женщины быть одни? С утра с ними были их молодые мужья и  женихи. А рядом с девушками, в банках, красовались первые таежные цветы…

ТРОТУАРЫ
1958 год. Вот уже  десять утра, а я никого поднять не могу.
- Дураки в воскресенье работают, - заключил Колька Чаусов. – Не патриотничай. Рога  сломаешь…
Даже Андрей Алисултанов нырнул под одеяло. Ну, и ладно, пойду один. Пусть с ними разговаривает бригадир Николай Торкунов.
- Думал не придешь, - встретил меня Лешка Подоплелов. Его поставили главным  по прокладке тротуаров от палаток до первой столовой. – Бери лопату. Ух, и дождь! Кажется, до желудка достает…
Первые тротуары на стройке. Мы уже забыли, как ходят в ботинках.
Пришел  Андрей. Лепешки вынул из бумажного кулька.
- Отдохни. Думаю, голодный…Успел испечь. А эти ребята дрыхнут, хоть палатку развороти. Колька сказал, что самый лучший продукт – воскресенье. Сколько хочу, столько и сплю…
Лепешки картофельные, теплые. Они отдавали тепло свое в руки. Сунул две лепешки Лешке. Он молча съел их, а потом тихо сказал:
- Да, мне бы хотелось, чтобы наш город заселили вот такие парни, как Андрей Алисултанов.
Вечером шли мы по новенькому, пахучему тротуару и громко стачали сапогами. Ребятишки прямо с тротуара пускали кораблики из газет. Смотрим – парочка. И на ногах туфли. Новенькие. Смотрели ребята на эти туфли и улыбались…Это они сделали тротуар, чтобы по нему ходили парочки в новеньких туфлях…
ПЕРВЕНЕЦ
1958 год. Мой товарищ  Коля Смирнов влюбился в маляршу Веру. Она какое-то время жила с одним вербованным парнем. Он бросил её и сбежал со стройки, когда узнал, что она ждала ребенка. Тогда-то и признался ей в любви Коля Смирнов…Пришло время рожать. Её на дрезине  увезли в поселок Шестаково. У нас ещё не было больницы.
Вера родила и осталась в селе Шестаково у своей подруги, чтобы  окреп малыш.  И Коля  по выходным шел по шпалам 18 километров  до села, чтобы повидать Веру и мальчика, которого он решил усыновить.
И вот Коле Смирнову выдели квартиру в щитовом домике. И он решил идти за сыном. Вера и врачи  не советовали рисковать. Ведь сыну исполнилось всего месяц. И когда  Вера ушла в магазин, Коля запеленал сына и пошел к железной дороге….
Дождь мелкий и холодный бил в спину. Промочил рубашку и холодными струйками бежал по телу, по ногам в сапоги, которые от воды разбухли. Сына Володю он накрыл своей дерматиновой курткой. Никакой дождь не промочит. Но боялся встречного ветра. Сын спал. Только иногда чмокал губами.
Залез под корень вывороченного дерева и распеленал  сына. Хорошо, что захватил с собой сменную рубашку. Красное личико сделало гримасу, но не заплакал.
- Мужик. Настоящий мужик ты у меня будешь, - довольно улыбался Коля и сунул сыну бутылку с молоком. – Хлеба бы тебе. Да больно уж желудочек мал. Ешь. Немного осталось. Половина пути прошли.
Коля представил, как они вдвоем, вечером, пройдут мимо палаток. И все будут смотреть ему вслед…
Коля взял сына на руки. Сунул свое заросшее лицо к лицу сына. От него пахло парным молоком и ещё чем-то вкусным и таким родным, что Колю потянуло на песни. Он шел и пел, по куплету из многих песен. И вроде дождь перестал, и небо выше стало, да и тайга вдруг стала зеленой и светлой. А когда подходил к  палаткам, его догнала жена Вера.
- Ты что это? – возмутился он. – Тебе же нельзя?
Он только теперь понял, что хотя он и пел, но изредка было ему неспокойно. Чувствовал, видимо, что жена Вера не выдержит одиночества. Но не знал и не думал, что она пройдет по этой дороге, по которой прошли они.
- Пеленочку оставил под корнем, - устало сказала  Вера. – Ты не ругай меня. Мне было скучно без вас…
Ххх ххх ххх
С тех пор прошло много лет. И уже многие забыли ту необычную историю большой  любви. А я вспомнил. И подумал, а если сейчас такие парни, как мой хороший товарищ  Николай Смирнов, чтобы сделать то, что когда-то сделал он? Не знаю.  Не уверен…
«СУХАРИ  УДЛИНЯЮТ  ЖИЗНЬ»
1958 год. Краснорожий мороз  разогнал людей по домам.  Плотники топили печь до  красна. День «актированный».  Кто анекдоты рассказывал, кто в домино стучал. Бригадир Николай Торкунов  сидел над чертежами. Здесь же был и Борька Бычков. Со своей машиной он был прикреплен к строителям.
Он вышел из будки. От морозного воздуха кашлять начал. В доме напротив  штукатуры работали. Кто-то придумал, что в доме тепло, и нет для них  «актированных» дней. Заставить бы его самого здесь работать.
В  доме ещё хуже. Сквозняк. Окна не вставлены. Борис ходил  вчера в постройком, как депутат поселкового совета.
- У нас инструкция, - сказал председатель. – А тебе чего болеть?  Крути баранку, да в будке  сиди. Жди, когда морозы кончатся. Всякие вербованные мне будут указывать, что мне делать! Я заметил, что тебе всех больше надо. Странно, как это вербованного бродягу в депутаты выбрали? У них там глаз нет!
- Глаза были, раз избрали. У  Торкунова почти вся бригада из вербованных бродяг. Ну и  что? Все работают отлично. Стекло давайте! Застеклите окна! Печи нужны.
Представитель постройкома грохнул кулаком по столу. Борис тоже стукнул. Прибежал Лешка Подоплелов, член постройкома и руководитель молодежного комитета  стройки. Стал их успокаивать. Комитет обещал помочь.
Вот и пришел Борька узнать, что сделано на дому. Значит, дело наладится. Стекло на месте. Печей пока нет.
Девушка у окна  снегирем нахохлилась. Глаза под цвет таежного ручья. Как льдинки сейчас.
- На рукавицы…Теплые, меховые, - протянул ей свои рукавицы. От них даже пар поднимался. Девчонка ойкнула, и льдинки в глаза растаяли. Лучики в глазах. Даже душно стало Борису. Подпрыгивая, бросилась она по коридору. Девчонки  одна за другой  побежали в будку строителей. Зашел Борис в будку, а девчат уже не было там. И рукавицы отобрали у ребят. Только у Петра Поплавского рукавицы лежали рядом. Он грыз сухари. Прочитал где-то – удлиняют  жизнь они.
После обеда привезли печи в соседний дом. Плотники  из бригады Торкунова натаскали дров и растопили дрова в железных печурках. И тепло поползло по стенам квартир. Иней растаял и каплями смачно застучал по полу. Девчата запели. А та девчонка рукавицы Борису протянула:
- Спасибочки. Теплые, даже  душу согрели…
И лучики из глаз её в сердце парня скользнули. Даже жарко стало, и непонятно  отчего. Она уходила, а ему хотелось крикнуть: «Подожди! «  И не было сил крикнуть… 

НА  КОМ  СТОИТ  МИР
Послевоенное время. Лихое время. По всей Сибири были сплошные стройки. Куда хочешь – туда и езжай. Рабочих рук не хватало. Строились города, гидростанции, железные дороги…И почти каждая стройка была ударной. Газеты, радио, журналы отменно пропагандировали людей на трудовой подвиг. Появились и первые материалы в газетах о Коршунихе. В те времена это было одно из гиблых мест. Илимская пойма оказалась основной личинкой мошки и комаров Восточной Сибири. И сюда нужны были только добровольцы. Об одном из них я и расскажу…
Ххх ххх ххх
1958год. Леонид  Дементюк, широченный в плечах и похожий на былинного богатыря, задрав голову, смотрел в небо, синеющее сквозь верхушки деревьев.
- Ну, и тайжища!
Топор  врезался в хрустящее тело лиственницы. Остро запахло смолой. Ставили  деревянные дома на Коршунихе.  Дементюка назначили бригадиром ещё в 1957 году. Он добровольцем сюда приехал. Ему даже доверили, как бригадиру, строить первую деревянную школу, которую сдали в эксплуатацию  28 сентября 1958 года. Я уже об этом писал.
В те первые годы нам часто приходилось бороться  с водой, которая весною устремлялась на строительную площадку. Однажды на раскомандировке не выдержали бригадиры и в голос сообщили, что надо что-то  делать. Организовали воскресник и в ближайший выходной рыли обводную канаву по склону горы выше стройки. Надо сказать, что она до сих пор служит городу. Три дня поливал дождь со снегом, ноги едва выдерживали жгуче-холодную воду. Но  делать надо, ну просто необходимо. Экскаватор сюда  не мог пробиться – грязь сплошная, глина – липкая, тяжелая. Такой глины я ни на одной стройке не встречал. Работа лопатная подвигалась медленно. Да и не каждый пойдет на такой воскресник. Многие в палатках отсиживались, грелись у печурки. Ждали, когда мы закончим рыть. И ничем некоторых не поднимешь. А Дементюк за двоих работал. Есть такие люди. Не говорил громких слов, просто работал и всё. Я  знал одного бригадира, на собрании рубаху рвал, бил себя в грудь, зажигательную речь грохнул, даже стихи Маяковского процитировал. Он не пришел на воскресник. Хотя его на том собрании  членом постройкома выбрали.
На четвертые сутки неожиданно ударило жаркими лучами солнце и быстро высушило глину, а из тайги смолой потянуло  и березовыми почками, радостью  и надеждой нас опалило. Ещё два дня, и мы закончим копать. Теперь никакая вода нам не страшна.
Дома, пахнущие стружкой, рядами легко поднимались в гору, свежевыструганными стенами раздвинули тайгу, теснились у первой строящейся школы. На  ней работала только одна бригада. Было ясно, что к новому учебному году школа не будет готова. Со всей стройки собрали лучших плотников-столяров, всех бригадиров, мастеров, прорабов и всех в одну бригаду: девяносто пять человек получилось. А бригадиром назначили Леонида Дементюка. Работали люди на школе в две смены. Дементюк в одну. Взошло солнце – Леонид на работу. Наступила ночь, тяжело шлепая по грязи, шел домой.  Бригада Леонида на школе. И новичков с собой взял – пусть привыкают. Учить надо.
Был у него в бригаде паренек лет шестнадцати – Витька Огурцов. Родители погибли на фронте, а он воспитывался  по детдомам, бежал сколько раз оттуда, жил, где придется, и наконец судьба забросила на Коршуниху. В  те годы таких парней, детей войны, было порядком у нас на Коршунихе. Однажды я услышал между Леонидом и  Витькой такой разговор.
-…Ну, уедешь ты на новую стройку. А дальше что? Потом ещё поедешь…А люди сейчас на новых местах обживаются, прикипают к одному месту и стоят города. Семья появляется. Мы ведь не только ради себя живем. Мы детям своим строим города, а они уж будут своим, такова жизнь. А, ты так в бича превратишься. Появится от неустроенности в жизни злость на людей. И потом спросишь себя: зачем жил, для чего землю топтал…
- Так интереснее жить, дядя Леня. Всё время новое.
- Это пока. Потом это надоест, но уже поздно будет, да ещё как поздно, Витька. А я вот отстрою школу и пойду учиться в вечерку…
- Вы?! Да вам уже…а зачем?
- Чувствую вот сейчас, Витька, не хватает граматешки.  У меня же в бригаде посмотри, какие есть грамотные…а я неуч. Практика практикой, а вот только  сейчас чую, чего-то не хватает. Учиться пойду. Ты пока никому…я потихоньку учебники собираю за седьмой класс. Тетрадки. Задачки решаю в свободное время. Надо, Витя, надо. Мечтаю в строительный  институт поступить. Одолею школу и пойду туда…
- Вы сможете, вы упрямый, сильный. А чего задумаю, у меня ничего никогда не исполняется.
- Исполнится, Витька. Вот посмотришь. Это я тебе говорю.
Последний ряд бруса укладывали на школе. Поскользнулся Витька и упал с брусом. Сорвался паренек с лесов и грохнулся на второй этаж. Проломил шестиметровый  лиственничный брус доску на лесах и стал падать на лежащего парня.  А напарник наверху не мог ничем помочь. Стоял на месте, махал руками и орал не понятно что. Испугался. Дементюк  был на втором этаже – рубанком подгонял дверь в один из классов.  Подставил свои руки и грудь на себя этот мощный сырой брус. Занозы с хрустом вошли в руки, от сильного толчка захватило дух, и на миг потерял сознание…
В больнице вытаскивали множества заноз, растирали посиневшую от удара грудь. Леонид заходился в кашле, и прокашляться не было сил. В больницу пришел Витька, присел на краешек кровати.
- Что ты? – говорил Дементюк. – Как на собаке заживет. Я здоровый. Не такое выдерживал. Мы ещё с тобой в этой школе учиться будем. Первыми пойдем. А сейчас рассказывай, как так в нашей бригаде?
Полмесяца отвалялся Леонид в больнице и больше не смог. Едва упросил выписать – и на школу. Только с тех пор стали мы замечать, как он немного покашливал, да всё чаще хватался за левую сторону груди и морщился.
Первые ученики в здание трехэтажной школы вошли 28  сентября 1958 года. На месяц позже построили, но зато в рекордный срок. От фундамента до школьного звонка за шесть месяцев. Школьники  вручили  Леониду Дементюку, грамоту и неожиданно – самодельную медаль, сделанную из жести, и на ней выбито: « Первому шефу на Коршунихе». Это была лучшая награда. Тут же доверили ему посадить у школы деревья. Сейчас это огромные тополя. Они мне всегда напоминают о тех горячих днях стройки и о сильном благородном человеке Леониде Дементюке. Хороший человек всегда должен оставить после себя след. И он оставил…
…Выжженное добела  небо. Сизая даль тайги дрожала. Голоса людей звонкие стучали о стены домой и тут же тонули. Только что пришли с обеда и сели под освежающую тень очередного строящегося дома. До конца месяца два дня. Если  сегодня славно поработать, к концу дня все переборки в квартире  будут сделаны. В двух квартирах надо настелить пол. И можно закрывать аккордный наряд на премию. Леонид уже собрался встать и дать команду – приступить к работе, как кто-то недалеко крикнул:
- Пожар! Дом горит Васьки Прохорова!
Леонид знал  Ваську, старого опытного бригадира. И уже не раз ему замечал, чтобы паклю со строительной площадки подобрал и проводку поменял, а тот только рукой отмахивался. Некогда – прогрессивку надо зарабатывать, премия будет, а остальное так, мелочи. Ребята смотрели на Дементюка. Леонид встал, матюгнулся от души на невидимого  Ваську, пнут подвернувшийся камень.
- А ну пошли к Ваське!
Огонь растворялся в воздухе, прыгал по крыше и, вылизывав вокруг землю, схватил за дом.
- Инструмент надо спасать! – крикнул кто-то. Васька Прохоров высокий, сутулый, костистый бегал вокруг пожарников и длинными руками хватался за шланги.
- В квартире пилы и дрели, - прохрипел он. Дементюк ворвался в коридор, примерно зная, где эта комната. Вышиб одним ударом дверь и ввалился в комнату. Дым, огонь полыхнули в лицо, горячо стало в легких. Цепляясь за стены, Леонид двинулся внутрь.
- Дядь…Лень, - всхлипывал кто-то за спиной, кашляя от удушья. -  В углу инструмент. Я был тут как-то раз…Вправо надо…
Вдвоем они потащили пилы, дрели, кабеля. Вдруг парень растянулся у ног Леонида.
- Запутался я в кабелях…дядь Лень…
Конечно, это был Витька Огурцов.
- Сунул тебя лезть за мной, - сказал Дементюк и сгреб парня и инструмент и все это вытащил из дома.
Витька махал руками и хватал ртом воздух. Леонид вылил на  парня подсунутое кем-то ведро воды.
А сам накинул мокрую тряпку на свое нестерпимо горевшее лицо.
- Жалко, квартиры две – это точно, сгорело…Это, Васька, твоя неосторожность…И людям плохо сейчас твоим, а из-за тебя всё…
Расходились люди, сердитые, грязные. А Василий один сидел на сутунке, голову подпаленную опустил и руки, как плети, до земли.
- Ладно, - тронул его за плечо Дементюк, - самое большое наказание, когда молча уходят люди…А мы с тобой друзья…Тяжело будет – приду, помогу, ты меня знаешь…Ребята мои помогут, чего там к плану не хватает. Что сделаешь, раз такая беда. Всё будет хорошо.
Потом было  собрание в бригаде Дементюка и в нашей бригаде – у Торкунова. Помогали мы Прохорову  вечерами. План был выполнен день в день.. Конечно, и тут нашлись  такие товарищи, которые не согласились остаться  вечерами работать. Не каждому дано чувство товарищества. Но Витька Огурцов был.
Потом  я видел  Дементюка и Витьку в школе.
И последнее, что я хотел бы рассказать. Это уже где-то года через два случай такой приключился. Может  вовсе не случай, но мне захотелось об этом рассказать.
После дождя солнце, разорвав тучи, жидким золотом пролилось на взрыхленную тракторами землю. Согрело её. Солнечные зайчики резвились на бревнах, купались в лужах, приятно щекотали лица ребят. И вдруг, как по команде, повернулись в одну сторону. Чавкая сапогами по грязи, к ним приближался Витька Огурцов, и  всё его лицо сияло, и буйные кольца  рыжих волос трепыхались по ветру. И девчонка маленькая, глазастая рядом. А  на руках у Витьки – сверток. И это сверток кричал – тоненько-тоненько. И всё будто стихло, только этот крик. Ребята двинулись к парню. Девчонка руки раскинула и испуганно смотрела на ребят, на потные лица.
- А ну, покажь! – подошел Леонид. – Вот ты какой, железногорец.  Для тебя отец первый в своей жизни построил город. Для тебя…
- Мы его Леонидом назвали, - сказал Витька и улыбнулся так, что все ребята ответили ему тем же…
Ххх ххх ххх
…Давно  Дементюка  нет среди нас. Сердце остановилось во время работы. Прошло много лет, но мы, старожилы, помним этого человека. Помнят его построенные им дома. Первые дома этого города в разбуженной тайге….    
ЦЕМЕНТ
1959 год.  Если бы кто ему раньше сказал, что он, Гарри Щеголев, влюбится в эти горы на Коршунихе, не поверил бы. Навидался. После окончания института  с молодой женой и ребенком поехал на север Иркутской области, в Витимскую тайгу.  Вот это горы! Гольцы, вершины которых до середины лета покрыты снегом. А ещё гнус, комары, неудобства. Стерпел бы, да и жена привыкла;  но он мечтал о новых стройках. А это были как раз те благословенные времена, когда вся Сибирь обозначилась ими. Гарри разложил карту на полу и давай по ней лазать в поисках такой стройки. И  она нашлась. Коршуниха. И там не хватало инженеров.
Приехали на необжитое ещё место. Высокие горы ощетинились тайгой, мошка, комары…Но это – стройка. Поселились в палатке. Стояли такие морозы, что температура в ней доходила до минус  десяти! Печь топили всю ночь.
Щеголев принял участие в отборе первой технологической пробы коршуновских руд. Только что создали «Промстрой» и его назначили начальником.  А комсомольцы выбрали его своим первым секретарем. Надо сказать, что призыва к комсомольцам области ещё не было. Комсомольцы были среди первых добровольцев и вербованных парней, которые ехали неизвестно куда и зачем. Просто это были настоящие романтики. Вступив в комсомол на своей родине, они не бросили свои комсомольские билеты, а взяли с собой вместе с паспортами и трудовыми книжками, если у кого были.
Так что у Щеголева работы прибавилось. Надо было собрать комсомольцев на первое собрание, если они есть. Такое задание он получил в парткоме Коршуновстроя от первого секретаря парткома Сизых Василия Егоровича. Здание под контору, где будет партком и комсомол и, в общем-то, где расположится штаб стройки, строили авралом.
Щеголев обошел палатки и нашел первых комсомольцев и они тоже приходили на воскресники. А их оказалось всего девять человек.
Нужна была котельная. Конечно же, её поручили строить Щеголеву, а бригадиром назначили опытного Ивана  Багуту.
Воскресенье. Над палаткой красный флаг, а на двери бумажка: « Комитет комсомола. Вход свободный».
Днем шел дождь со снегом, к вечеру ещё больше похолодало. В центре палатки жарко. Натопленная печь алела флагом. Пахло одеждой, обувью. Лавки и длинный стол, топчаны.
Ребята протянули руки к огню. Шло первое на стройке комсомольское собрание  в количестве девяти человек. Пока комсомольцев на стройке не было. Почти все парни ездили на соревнование в Шестаково и проиграли по всем видам. Опечалишься тут. Нет пока спортивного инвентаря. Вот и решили на собрании; что же делать дальше?
- Бегал я в институте отлично, а тут проиграл, - сообщил Щеголев.
- Спортплощадку надо строить, - сказал Борис Толстобров. – Я вместо  гирь ведра с водой поднимаю.
- Давайте, художественную самодеятельность организуем. Клуб «Рудник» мы тоже строили. Там уже свои артисты есть. А мы чем хуже? У меня гармошка есть, петь буду, плясать, - предложил Сергей Коловов. Шустрый, тоненький парень, он прыгнул от печи и отбил чечетку.
- А что – дело, - подхватил секретарь. – Готовь объявление. Вот тебе и агитация. И клубной  художественной самодеятельности  поможем. А то в нашем клубе почти одни только фильмы крутят. Там и спортсменов среди молодежи найдем. Кстати, надо сходить в восьмую палатку. Там два дебошира появилось. Толстобров ты парень крепкий, пойдешь туда. Возьмешь с собой парней.
В это время раскрылась дверь, и вошел высокий, плечистый парень.
       - Сегодня воскресенье…а я на со станции на тракторе груз привез, а на дворе слякоть, - сказал он простуженным голосом. – смотрю, написано: « Вход свободный», дай, думаю, заскочу. Кому-то надо же разгружать. Никого из палаток поднять не мог…
Ребята переглянулись. Щеголев встал, задев головой верх палатки.
- Ясно. Это, ребятки, на будущую  первую котельную пока ещё нашего поселка Коршуниха, а в будущем города, цемент привезли. Пошли.
- Людей  поднимать надо, - сказал Борис Толстобров.
- Только вперед! – крикнул Сергей Коловов. Он был из тех людей, которым всегда весело.
Вышли под дождь.  Знамя на палатке потемнело от сырости и стало черным. Хлюпали в глинистой почве сапоги: забивая дыхание, стылый ветер наотмашь бил по лицам.
Палаточная улица пуста. Серая, грязная и тоскливая. И посредине  залепленный грязью трактор и огромные сани, полные мешков с цементом.
- А кто грузил? – спросил Щеголев.
- Колымщики.
- А ты кто?
- Телочкин я. Сопровождающий с Урала. Выгружайте.
- Не мог сразу к нам! – закричал Сергей и посмотрел на начальника. – Но у нас  нет навеса..
- Борис, быстро с трактором к фундаменту котельной, - распорядился Гарри. – Из подручного материала сделаем навес…
Как потом оказалось, Телочкин  был и экспедитор, и сторож, и бухгалтер, и кладовщик. А на станции пришлось и на трактор сесть – машинист напился.
Борис с Сергеем на тракторе доставили сани к фундаменту котельной. Начальник и другие парни побежали поднимать людей. Надо торопиться. Ветер продолжал хлестать по мешкам снегом и дождем. А  ребята развалили переходы на фундаменте. Телочкин тоже помогал. Вбили первые столбы в неподатливую глину, готовили лаги под стеллаж.
- Борис, махнем по улице! – крикнул Сергей.
Парни – в  машину и на полном ходу на улицу. Рев, скрежет, грязь фонтаном ударила по палаткам. А ребята кричали:
- Эй, дремучие медведи! Лежебоки, совести нет! Вам цемент!
Щеголев выскочил из одной палатки, и трактор, словно испугавшись начальника, заглох, и уткнулся в пенек. И такая тишина, просто удивительно. Будто и ветер с дождем перестали…Только голос секретаря на весь палаточный городок:
- Прекратите! К чёрту их! И без них обойдемся! Пошли, снимем брезент с нашей палатки да цемент укроем. Снабженец  со стройки сбежал. Нет теперь рубероида и толи…
- Слушай, Гарри, а если Телочкина снабженцем? – предложил Борис.
- Идея. Если согласится, лучше снабженца и не надо.
Пошли к палатке. Возражать Щеголеву  никто не стал. Какой никакой, а все-таки выход. Уткнувшись с головами, в ней спали люди. А может, и не спали. Комму хотелось выходить на улицу в такую погоду?
-Ну и пусть спят, - тихо сказал Щеголев. – Может только совесть проснется. Пусть отдыхают…
Телочкин отказался быть снабженцем: ему, видите ли, если остаться, то город захотелось собственными руками построить…
- Ну и строй! – крикнул Гарри. Это с ним редко бывало. Но тут, видимо, допекло.
- Поеду в Иркутск и найду снабженца. Рубероид привезет. Кирпич на исходе. Пилораму свою надо. Строй, строй!
- Ладно, начальник, - улыбнулся  Телочкин, и  на его крепких щеках неожиданно появились ямочки. – Вижу, туго у вас с материалами. Ладно, немного соглашусь побыть снабженцем…
Обход по палаткам Щеголева возымел действие. Потянулись  к саням с цементом парни. Скромно так, по одному.
Настил сделали. Телочкин остался доволен, он грохотал сапожищами, потирал огромные руки.
И вдруг, в одних кальсонах, в болотных сапогах, пришел бригадир каменщиков Иван Багута. Он начал говорить:
- Это шо такое? Шо? Я спрашиваю? Почему разворотили доски, трапы, шо будут робить люди завтра?
- Твои люди спят, твои люди лодыри! -  крикнул Сергей Коловов.
- Мои люди лодыри? – перешел на шепот Багута. Он сгреб бедного Сергея, поднял его и бросил в грязь. Сергей  юзанул по грязи и скатился в канаву. – Я вам покажу – мои люди лодыри! Да вин оне  со мной до пяти утра робили на этом хвундаменте!
Сергей выбрался из канавы, но как всегда, неожиданно засмеялся:
- Ну, дядька Ванька, ну, бугай, пошутить нельзя! Пошутил я!
Багута топал по настилу и хватался за доски.
- Ты-то, начальник, товарищ Щеголев, как ты-то мог?! Пошто?
- Иван, - сказал Гарри, - прости меня, нас…иначе  мы не могли. Знаешь, потом поймешь…Иначе мы не могли, надо было  цемент спасть. Сгрузим, поедем за трубами…Наш новый снабженец ещё и трубы привез для котельной…
Багута ходил по настилу, стучал кулаком по стойкам, как бы проверяя их надежность, и всё ахал. Начальнику вдруг стало жалко этого высокого, ссутуленного опытного бригадира, уже седого, прожившего всю жизнь на стройках, в палатках, вагончиках, ничего не требующего для себя, всего себя отдавшего любимому делу.
Ах, сукин сын, ах, сукины дети, мои люди лодыри…
Гарри прохрипел простуженным голосом:
- Прости его и всех нас…Безвыходное положение. Прости его. Всё вот это нужно для дела…
Бригадир ушел, сгорбленный, медлительный, а через полчаса привел бригаду.
- Гарри, расставляй людей.
Щеголев ответил:
- Ты здесь бригадир, вот и командуй сегодня всеми, ну а я…твой буду комиссар. Рабочий я сегодня…
Багута и Щеголев  быстро расставили людей, и работа продолжалась. Навес был готов по  всем правилам.  Потом все взялись носить мешки с цементом. Никто не ушел.
Вот ещё подошли парни с вещевыми мешками. Посмотрели на вымазанных в грязи  и цементе людей и остановились.
- Ну, чего рот разинули? – громко  спросил Сергей Коловов. -  Не видели, как добровольцы трудятся? Кто такие?
- Мы есть вербованные…Помочь что ли?
Они сбросили с плеч вещевые мешки под навес и стали помогать носить под крышу навеса цемент.
Навес был готов, цемент уложен. Все отдыхали под крышей.
Ночью приморозило. Небо чистое, и на нем, словно игрушки на елке – звезды. Такие  близкие, большие и расплывчатые.
Он сбегал  в семейную палатку, приготовил дров, чтобы жена с дочкой не замерзли, и снова побежал  в палатку, в которой находился комитет и штаб стройки. Там и остался до конца. Прилегли подремать. Но не спалось. Щеголев  вздыхал, ворочался. Потом сказал:
- Надо два пульмана кирпича, слышишь, Телочкин?
- Слышу. Спи! Подреми хоть немного.
- Полста кубиков бруса срочно. Пилораму надо…
- Завтра. Сегодня всё обдумаем. Поеду доставать. Спи!
Под одеялом холодно. В окошко палатки заглядывали игрушки-звезды…Как же, все-таки, холодно….
Ххх ххх ххх
Смотрел я на железобетонные великаны на фабрике, на город и вспоминал всего один день, когда разгружали цемент. Именно на том цементе строители готовили большой бетон для возведения фабрики. Смотрел на эти громадины и думал – как тот цемент держит громадины, так и люди сплачивались и крепли вокруг Щеголева, и становились настоящими строителями. Да и он сам вместе с ними поднимался и рос до крупного руководителя, чтобы  потом стать великим гражданином земли Илимской и войти в бессмертие. Его именем названа одна из главных улиц нашего города.

ПРО  БЕТОН  И   ВЫГОВОР
1959 год. Принимали бетон в опалубку для фундамента под первую больницу будущего города. Выскребали бетон из кузова – и в бадью. Краном подавали в опалубку. Сколько раз ходил бригадир Николай Торкунов в управление добиваться, чтобы за строящимся городом, по склону горы, дренажную траншею провели. Я уже в нескольких своих материалах упоминал  об этой обводной канаве. До неё, каждая бригада всячески защищала  свой строящийся объект от  весенней и дождевой волы.
Мы с нагорной стороны перемычку соорудили. Вода размыла её и двинулась  к опалубке. Размоет её – и пропадет месячный труд.  Нашего бригадира не было, закрывал наряды. Мы растерялись. Иван Брык с лопатой побежал к перемычке. Расставил он ноги, а бушующий поток под его ногами. Лопатой старался забросать – куда там!
- Все на перемычку! – закричал Андрей  Алисултанов, и его чернющий чуб пролетел мимо меня. Ну, и  Андрей! Молодец!
- Шофер! Это ты, Борис? Бычков? Давай бетон на перемычку!
Борис Бычков заупрямился. Он отвечал за бетон. Вывалить его на землю? Да за это Борьку с работы выгонят.
Иван Брык прибежал к нам с листком бумаги, он у нас замещал бригадира, и написал расписку.
Вода размыла в одном месте землю под фундаментом, где только что залили  раствором один отсек. Борька  Бычков махнул рукой, смял расписку и бросил её себе под ноги. Крикнул:
- Поехали на перемычку! Разве я могу вас бросить!
Он поехал к перемычке, чтобы вывалить  бетон.
А вода, пробившаяся под фундаментом, надавила и одна доска лопнула и бетон  потек упругой струей. Андрей Алисултанов и Иван Брык бросились к отверстию, где лопнула доска. Но напор был сильный – отталкивал ребят. Мы прибежали на помощь  друзьям.  Иван Брык и я сбросили с себя телогрейки. Они были новенькие, мы только что их получили на складе. И эти телогрейки сунули в отверстие. Струя ударила нам в лицо. Бетон почему-то пах снегом, а на вкус был соленым, и напомнил мне он соленые огурцы… Странно. Мы уперлись спинами в то место, где были наши телогрейки…
- Наваливайтесь на нас! – прохрипел Иван. Я не смог крикнуть, мне мешал бетонный раствор во рту. Андрей Алисултанов и ещё двое ребят навалились на нас. Вода нам была по пояс. Было слышно, как успокаивающе журчал бетон.  Вот только теперь мы почувствовали усталость. Кажется, или мне показалось, что лица ребят даже похудели. Мы молчали, и прислушивались к бетону. И все-таки, бетон пах снегом, какой бывает весной.
- Перемычка готова! – услышали мы голос шофера Бориса Бычкова.
И вдруг, тишина. Только шум дождя да угадывалось дыхание усмиренного бетона. Расставив ноги, Борис стоял наверху и смотрел на нас.
- Там чай готов, - сказал он. – Ребята, помогите вытащить героев!
Остальные ребята, что были на перемычке, вытаскивали нас на поверхность.  Иван сообщил нам:
- Всё хорошо. Но на память будущему поколению, оставил не только телогрейку, но и паспорт…
А я в горячке оставил в кармане телогрейки всю получку, и тоже паспорт. Об это я сообщил своим товарищам. Придется выписать аванс.
- Не надо аванс выписывать, - сказал Александр Окольнишников. -  Мы сбросимся и прокормим тебя…
Все за это проголосовали. Но я решил, все-таки, выписать аванс…Там будет видно.
Мы посмотрели на то место, где прорвал бетон, телогреек не было видно. Их полностью забетонировало. Я иногда вспоминаю тот случай, а когда прохожу мимо  старого здания, где когда-то была первая деревянная больница, то думаю, вот  в этом углу находится две телогрейки, старые деньги и два паспорта. Интересно, сколько они могут  так сохраниться?
- Пусть наших знают! – крикнул Бычков. – Пойдем чай пить! На, Юрка, мою рубаху. Она тебе подойдет. Ты такой же худой, как и я.
Кто-то сунул сухую одежду и Ивану. И мы переоделись в чистую и теплую одежду.
Попили чаю  и пошли принимать бетон. После работы нашу бригаду вызвали в контору. Впереди угрожающе трепетал чуб Андрея Алисултанова.
Главный инженер, два дня, как работал, хорошенький, как мальчишка с девичьими серыми глазами, встретил нас криком. Чудно просто. А голос – как на стадионе у главного судьи, когда тот кричит в рупор. С нами пришел и шофер Борис Бычков.
- Беззаконие! Кто вам дал право уничтожать государственное добро! Если так будем работать, средства, выделенные стройке, пустим на ветер! Чем вы руководствовались, когда это творили?
- Это я сделал! – крикнул Бычков.
- Старались закрыть перемычку, - пробасил бригадир. – Считаю, что они поступили разумно. Сколько раз говорили о нагорной канаве…Никому нет дела…И вот вам результат…
- Могли погибнуть бетон, опалубка! Да что с вами говорить! – зло крикнул  Андрей.
- Побыл бы с нами – узнал бы всё! – крикнул Иван Брык и закашлялся. Простыл, видимо, парень.
Начальник СМУ Жилстроя  Матвейчук Александр  Данилович, или просто    Данилыч, стоял у карты мира и разглядывал её.
- Мне ясно, - сказал инженер. – За бетон вы заплатите и получите выговор. Шофер будет снят с работы и уволен и бригадир тоже будет снят…
- Можете идти, - тихо сказал Данилыч, не поворачиваясь к нам и склонив голову вправо. Это был признак – не в духе.
За бетон не высчитали. Выговора не дали. Бригадира и шофера не сняли с работы.
Часа через  два мы видели, как толпились люди у доски объявлений.
- Дорогу передовикам! – закричали из толпы.
Прочитали. А там написано, что бригада Торкунова чуть ли не подвиг совершила.  Надо, мол, равняться на таких людей, как мы и шофер Борис.
Мимо прошел Данилыч и улыбнулся…

ТАК   СОЗДАВАЛИСЬ   БРИГАДЫ
1959 год. Наша бригада плотников  Николая Трифонова после его ухода на другую работу в  конце 1959 года распалась.  Лучшие специалисты плотники-столяры собрались в одно звено, и ушли от нас. А мы молодые парни: вербованные, добровольцы, романтики, демобилизованные солдатики, условно-освобожденные из лагерей, бывшие бродяги, ничего  не умели делать. Учились на ходу. В конторе поговаривали о расформировании нашей  никчемной бригады, в которую никто не хотел идти в бригадиры.
Мы решили действовать. Собрались утром все и выбрали совет бригады. В него вошли Гриша Драч, Федор Климчук и я.
- К начальнику стройки надо! – крикнул Саша Окольнишников. И мы трое пошли в контору. Начальником стройки тогда был некий Сиротов. Как он встретил нас? Он начал кричать. Мы так и не поняли, что он хотел от нас. И мы вышли от него ни с чем. Тогда мы решили идти к начальнику участка.
Это был наш, рабочий начальник. Мы уважали  Матвейчука  Александра Даниловича за справедливость, порой прощали грубость, уважали за то, что нас уважал. А если шумел на нас – за дело.
Распалясь, мы кричали, совали ему заявление на то, чтобы быть одной бригадой. А он молчал и  смотрел в окно. Странно. Уж он-то ответил бы нам так, что про всё бы мы забыли. Мы замолчали. Устали кричать…
- Всё? – спросил он и повернулся к нам. – Хулиганы вы, а не рабочие. Моим ушам больно. Да и ругаться не умеете. Надо было сразу ко мне. Идите в свою палатку. Завтра будет у вас бригадир. И будет ваша бригада. Всё.
После Трифонова посылали к нам бригадиров. В основном, это были случайные люди, пьяницы. В общем, был настоящий проходной двор. Заработка совсем не было. Многие из когда-то большой бригады уезжали со стройки.  Осталось мало людей, которым бежать было некуда, да и уже многие устали  странствовать по стране. А были и такие, которым надо было отмечаться  в милиции.
Утром к нам пришел Николай Торкунов, толстенький, подвижный, в плисовых шароварах. В те времена многие в Сибири носили такие вот широкие шаровары с атласным поясом. Взглянув на нас, он, видимо, сразу  определил, с кем имеет дело.
- Будем учиться, - сказал он.
Правда, были у нас три парня, которые умели что-то делать. Это Саша Окольнишников, Андрей Алисултанов, Иван Брык. Мы и начали кучковаться возле них.
- Кто Стрелов? Ты? – спросил он меня. – Будешь моим идейным помощником. Ты, говорят, мастак хорошо выступать. Итак, ребята, будем долбить землю, и готовить фундамент под новый дом.
    Но с бригадой ничего не получалось. Лодыри и пьяницы тянули нас на последнее место. Торкунов  уже кричать не мог – охрип. Выгонять кого-либо, неожиданно, начальник стройки запретил, из-за того, что шла огромная текучесть кадров. Многие люди долго не задерживались на стройке, уезжали лучшие места искать. А не подумали, что где искать? Ведь почти вся Сибирь, особенно её север, везде сплошная стройка. Грязь, мошка, комары, неустроенность. И только  упрямые товарищи приживались на этих стройках. В нашу бригаду всё шли и шли случайные люди. Тогда мы опять собрали всех рабочих на бригадное собрание и пригласили на него начальника стройки и Матвейчука.
- Пусть Сиротов говорит! – крикнул Саня Окольнишников.
Ну и я высказал наши просьбы и требования. Начальник стройки Сиротов ткнул пальцем в мою грудь и сказал:
- Два оклада дам – убирайся со стройки! Вон, какие орлы у вас, и, ничего, молчат. А тебе больше всех надо! Пошел вон со стройки!
- Он от нашего имени! – крикнул Андрей Алисултанов. Его поддержал Гриша Драч. Сиротов – к двери и погрозил нам пальцем.
- Всех троих выгоню завтра же! Вон со стройки!
Матвейчук сказал нам:
- Работайте. Бригада будет. А вы, - обратился он к лодырям и пьяницам, - за мной. Я уже вас приметил. Хватит бузить, пора и честь знать.
Он отобрал десять человек. Надо же так точно отобрать. Данилыч, как мы все его звали, сбросил пальтишко, засучил рукава, отмерил аршином одиннадцать участков земли по периметру будущего фундамента и сказал:
- Начнем враз. Испытание. Если закончите вместе со мной – оставайтесь. Нет – уйдете из бригады. Жестоко? Но справедливо.
Матвейчук закончил копать свой участок, а у десятерых только по половинке. Увел мужичков. Данилыч всегда говорил:
- Дисциплина от сознания. Если его нет – нет дисциплины. Не будет её, не будет плана.
В тот день было ещё одно собрание – в клубе «Рудник». Дым от папирос  поднимался к потолку. Председательствовал сам начальник строительства  «Браскгэсстроя» Иван Иванович Наймушин. Он только  что приехал и Братска по многочисленным заявлениям на нашего начальника стройки. Многие в тот вечер выступали с критикой. От бригады мне доверили говорить. Потом единогласно проголосовали за снятия Сиротова  с должности. В те годы такое голосование бывало. Иван Иванович наши выступления одобрил и пожелал хорошо трудиться. Мы победили. На другой день Сиротов сдавал дела.
А мы продолжали долбить промерзшую землю. За месяц закончили опалубку, бутили камнем, сами изготовляли бетон…
Мы сделали тачки и возили по трапам изготовленный раствор и заливали камень в опалубке. Матвейчук прибегал к нам на дню по несколько раз. Мы злились, огрызались, но вкалывали от души. Надо было доказать, что мы не хуже других. И  вот настал день, когда фундамент был готов полностью. К нам быстро шел сам Матвейчук в расстегнутом пальто, без шапки, хотя стоял мороз под сорок. Я приготовился ругаться, если он опять накричит на  нас.
- Молодцы! – неожиданно засмеялся он и каждому из нас пожал руку. И это была высшая награда. – Всем утерли носы! Надо было по плану вместе с землей в ручную, и до первого положенного бруса за два месяца, а вы сделали за месяц. Премия за мной.
На другой день нам выдали премию, но мы перечислили её  ближайший детский дом. В нашей бригаде многие побывали в детских домах…

КОМИССАР  АЛЕКСЕЙ  БРАГИН
1959 год. В кабинет Алексея Брагина стремительно  вошла молодая женщина с ребенком  на руках. Она закричала:
- Сидим!  Себе так всё, а я  с дитем не могу квартиру получить! Совести нет!
- Товарищ Ткачук, вы уже получили двухкомнатную квартиру, а люди с большой семьей живут в щитовых домах. А вас двое…
Она немного подумала и ответила:
- А я замуж собралась.  И у меня ещё  будут  дети! Четырехкомнатную подавай!  Сам-то в хоромах живешь!  Правда глаза колит. Не уходи от ответа. Отвечай!
Брагин оставил заявление у секретарши и ушел  на строительный объект. Секретарша сказала:
- Это у вас совести нет. Он ничего для себя не делает. Для людей старается.  Он с семьей живет в деревянном доме, в однокомнатной квартире.
Надо сказать, что  председатель горсовета Брагин не засиживался в кабинете.  Весь рабочий день, а он начинался в шесть утра, он успевал побывать на многих объектах. И такой день заканчивался в десять вечера.
…1959 год.  Обком партии направил на строительство Коршуновского горно-обогатительного комбината 200 коммунистов. Среди них был  и Алексей Федорович Брагин.  Его приняли в бригаду Веряскина плотником. Секретарь парткома Коршуновстроя  Василий Егорович Сизых сказал:
- Товарищ Брагин, вы будете комиссаром в этой бригаде. Вы единственный коммунист в бригаде.  Сейчас на многих стройках  страны борются за звание коммунистической.  У нас есть мнение, что ваша бригада приняла на себя повышенные обязательства. Бригада Николая Торкунова уже  объявила об этом.
Через неделю Алексей намекнул  насчет Торкунова
- Стараются ребята. Премию получили…
- И мы можем, - поддержал Коля Усов.  – Деньги никому не помешают. Да и почет…
- А на кой ляд нам почет! – возмутился самый шумный и крикливый Петр Гринько. – Из кожи лезть? Не пойдет!
- Не пойдет, - поддержали молодые ребята. Алексей заметил, что Гринько всех больше кричит, а сам ленивый. Ищет, где полегче и почище.
Бригадир молчал.  Дело на стройке необычное, серьезное. Пусть рабочие сами решают.
На следующий день у молодого плотника украли весь аванс. Такого в бригаде ещё не было. Гринько всех больше кричал, что надо поймать воришку и устроить самосуд. А двум шепнул, что это дело рук Усова.  Гринько кричал:
- Почет захотел? А деньги зачем украл?
- Какие деньги? – возмутился Усов.
- Если  тебя обыскать, то можно и найти! – кричал Петр.
- Хватит! – шлепнул по столу бригадир. – Если Усов был на зоне, так он и вор?  Я верю ему.
- И я верю, - ответил  Брагин. – Честный парень. И трудяга отменный, не то, что ты Гринько…
Под подушкой Усова в палатке нашли деньги. Алексей понял, что парня подставили.  А Гринько на крик изошелся:
- А вы не верили! А он ишо в звеньевые метил. Вон его из бригады! Уверен, что он и черную кассу украл!
На прошлой неделе украли бригадные деньги.
В те времена были такие кассы. По жребию члены бригады вкладывали в общую кассу определенную сумму, а один получал эту  большую кучу денег. Вот её-то и украли, а должен получить именно Гринько.
Брагин поговорил с  бригадиром и убедил его, что кто мог это сделать. Веряскин ответил:
-  В общем-то, у меня было подозрение. Шибко много кричит.
Они отозвали Гринько в сторону, и заговорил Брагин:
- В общем, так, деньги черной кассы верни, чтобы все видели, что ты её взял, а не Усов. Аванс парню верни. Нам с бригадиром  поверят. Собрание бригады решит, что с тобой делать.
На рабочем собрании  Веряскин и Брагин убедили рабочих, чтобы не выгонять Гринько из бригады, мол, исправится. Но, когда расходились по рабочим местам, то Гринько шепнул Брагину:
- В передовики захотел? Бороться за звание коммунистической бригады? Не смеши.  Я тебе устрою. Запомни.
На партийном собрании СМУ Жилстроя Брагин и Торкунов предложили создать народную дружину. Обе бригады пришли в Красный  уголок. Оттуда разошлись на дежурство. Соревнование двух бригад началось не только на рабочих местах, но и по общественным делам.  На другой день организованно пришли на воскресник – строить спортзал. Гринько тоже пришел. Он посмотрел на Брагина, подмигнул ему и  хитро улыбнулся. Какую-то пакость готовит, подумал Брагин.  Вот этого больше всего боялся комиссар. За двумя бригадами внимательно следили в постройкоме. Пока оттуда не было замечаний.  В те далекие времена было много построено вечерами и в воскресники: клуб «Рудник»,  первый деревянный спортзал,  танцплощадка, отделка клуба  «Молодежный», женское общежитие,  деревянные тротуары, первая столовая, рабочая школа…И на всех этих объектах соревновались бригады Веряскина и Торкунова.  Друг другу не уступали.
Весна 1960 год. Брагин  зашел в  теплушку.  В уголке сидел Петр Гринько.  Он грыз сухари. Вычитал где-то, что они продляют жизнь и прибавляют ума.  Он недоверчиво хмыкал, а потом сказал:
- Если нам присвоят, то сколько заплатят?  Слава мне не нужна.  Она тебе достанется.
- Да, да, сколько? – поддержали двое.  А Брагин знал, что  это отменные лодыри. На воскресник не ходили. Да и выпивохи хорошие. На работе их надо было подгонять.
- Имейте совесть! – крикнул бригадир. – Вам только деньги! Их надо заработать.  Не стыдно?
- Разве уважение оттого, если выйдем в передовики плохо? Хорошая работа – хороший заработок, -  сказал Брагин.
- Будем работать, комиссар, - ответил Ваня Лимашов. – Что для этого надо, говори.
- Мы выполнили все обязательства, - ответил Брагин.  – По очкам мы даже  мы даже немного обгоняем бригаду Торкунова. Мы не за славу работаем, а за совесть. После работы  желающие  пойдем разгружать платформы с кирпичом.
- Брось кочевряжиться, комиссар, - засмеялся Петр Гринько. -  О совести заговорил. Совесть у человека одна. Жить, как можно дольше, а жрать, как можно повкуснее. Вот и вся ваша совесть. – И он из кармана достал сухарик.
- Совесть твоя в сухарях, - ответил Лимашов. – Придем, комиссар, разгружать платформы.  Придем.
Вечером не пошли на разгрузку Гринько и его два друга.
Осталось несколько дней, когда сообщат, кому первой на стройке присвоят – бригада коммунистического труда. И тут приключился скандал.
Обокрали соседнюю  тепловую будку Торкунова.  Унесли инструмент.
- Вот вам и пропала смена, - вздохнул Торкунов. – Мы проиграли.  Весь инструмент унесли.
- Кто-то из бригады Веряскина постарался, -  сказал комиссар бригады Юрка Максимов. – Я видел, как двое из бригады Веряскина толклись возле нашей будки.  Надо сказать об этом Брагину. Человек он честный. Узнает. Не соврет. Дело в том, бригадир,  нам ничего.  А это будет минус бригаде Веряскина. За воровство их снимут с соревнования. Но ведь это не честно. Кто-то у них в бригаде гадит. Вот бы узнать.
В бригаде Веряскина напряженная тишина. 
- Вот мы и победили, - хихикнул Гринько. – Тебе больше всех надо, комиссар!  Тебе вся слава достанется. А вдруг – нет! – и начал громко смеяться. Его поддержали двое.  А зря. Они вчера прогуляли. Пришли на работу пьяные. Бригадир их отправил домой.  Вот и ещё один минус. Всё. Проиграли.
Против этих двух  Ерохина и  Кузьменко возмутились Ваня Лимашов и Коля Усов.
- Мы всё знаем. Ерохин и Кузьменко – вас видели у будки Торкунова. Инструмент немедленно отдать.  Наше предложение – гнать вас со стройки!
Бригада проголосовала единогласно.
- Это всё он! – закрчали лодыри. Он заставил нас украсть инструмент. Бутылку поставил. А вчера нас напоил. Говорил, что нас уважает.  Это всё он, Петька Гринько!
- Меня за чо выгнать!? -  возмутился Гринько. Потом успокоился и добавил. -  Как своих ушей не видать вам первого места.
Через три дня бригаде  Николая Торкунова первой на стройке присвоили звание – коммунистической.
Брагин сидел в уголке и плакал. Ваня Лимашов и Коля Усов сели рядом.
- Не плачь, комиссар. Мы честно трудились. Мы гордимся тобой, Алексей Федорович.
На вечере, посвященном первой бригаде коммунистического труда, Алексей Федорович подошел к бригадиру  Торкунову и комиссару Юрию Максимову и поздравил их.  Сообщил:
- Не расслабляйтесь. Бригада мне поручила. Вызываем вас на социалистическое соревнование за второе полугодие.
Через месяц бригаде Веряскина присвоили – коллектив коммунистического труда.  За второе полугодие бригада завоевала первое место на стройке.
1965 год.  Когда поселку  Железногорск присвоили  город, на партийном  бюро  единогласно назначили первым секретарем горсовета комиссара бригады  Коршуновстроя Алексея Федоровича Брагина.
…Зима. Порыв на отопительной трубе. Полночь. Срочно был нужен сварочный агрегат.  Сантехники из бригады Ивана  Святки грелись  в узле управления.  Ждали,  нервничали. А ведь могут перемерзнуть подъезды  второго квартала, а потом и дома.
Брагин узнал про аварию и пришел на объект.
- Помогите нам, - обратился бригадир. – Полное безобразие. Никакой  совести  у некоторых руководителей.
-Сварочный увезли на собственные гаражи наши руководители, - сказал слесарь Константин Агапов. -  Их покритиковал наш комиссар Юрка Максимов, а они с него премию сняли и заставили сдавать технику безопасности.  За что?!  За то, что сказал им правду? А они всё тащат на свои гаражи.  Совести нет!
- Разберемся, - пообещал Брагин.
В диспетчерской нервничала дежурная:
- Никакой управы нет на наших руководителей, Алексей Федорович. Помогите.
Брагин позвонил виновникам, чтобы немедленно доставили на порыв сварочный агрегат.  Доставили. Потом добился того, чтобы наказали виновных.
Брагин пришел к рабочим. С ними он остался до утра, пока не  закончили работу. Даже для рабочих готовил горячий чай, принес еду.  Таков уж был  первый рабочий комиссар, первый председатель городского совета Железногорска и один из первых Почетных граждан города.
 

ЖИЗНЬ ПРОЖИТЬ
На днях я увидел Андрея Алисултанова. Когда-то мы с ним начинали город строить с палаток. Вот чья жизнь достойная подражания. Расскажу по порядку.
Ххх ххх ххх
1960 год. Родных Андрей не помнил. И откуда фамилия такая – Алисултанов – тоже не знал. Хотелось куда-нибудь податься, увидеть новое. Убежал из детдома. «Могу доехать  до самого Севастополя. Устроюсь юнгой и махну к папуасам, буду жить, как Миклухо-Маклай», - размышлял подросток.
Познакомился с Гришкой. И уже позже вместе с ним плавал юнгой на Каспийском. Потом проштрафились, под суд попали.

…Лопата тяжелая, непослушная. Телогрейка не по росту. Полами своими липла  к разжиженной земле. С  непривычки  мозоли на ладонях.
- Отдохни, парень, -  сказал Андрею  бригадир Павел Алексеевич, - измотался, вижу…
- А чего это он отдыхать будет? – рядом здоровенный парень зубы скалил. – Зачеты вместе зарабатываем.
Андрей зверьком смотрел на парня. Бригадир между ними. Ночью в бараке поднялся шум. Была получка. Кто-то вытащил деньги у бригадира. Нашли у Андрея.
- Я чо говорил? Жулик он. Щипач.
- Не мог парнишка взять, - сказал, как отрезал, бригадир.
Андрей вздрогнул. И что-то приятное затеплилось в душе. Плакал всю ночь. Такого с ним никогда не было.

В Тайшете на вокзале молодежи полно.  Дождь накрапывал. Тоскливо на душе.
- Отчего такой сумрачный? – девчонка рядом. Глаза смородинные с хитрецой.
Андрей насупился. Молчал. А девчонка напирала:
- Тоже с нами в Братск?
- Не знаю.
- Нинку – вон та, в плаще – старики не отпускали. А путевка на руках. Хорошо, у меня никого. А подумаешь, грустно, - она поёжилась, нахохлилась. – Так ты приезжай, парень. Обязательно приезжай.
Андрей долго ходил по Тайшету. Не впервые размышлял он над своей жизнью. « Если сложишь руки, пропадешь, - вспоминалось наставление бригадира. – Будь к людям ближе. Они помогут».
И действительно, что же делать?
В Братске  он не понравился. Справка об освобождении из лагеря всему виной.
- Езжай, парень, в Коршуниху. Там таких бичей много. Как раз для тебя…
И он рискнул. Поехал в Коршуниху. Таких «отбросов общества» как Андрей, целый вагон набрался. И всех их  приняли на работу. В те годы Коршуниха  напоминала сито, через которое  отсеивались лучшие, стойкие и мужественные кадры. Текучесть  была огромная. Андрею бежать некуда, да и устал он от бесконечных дорог по стране. Он ещё не мог понять, но местность ему понравилась. На зоне он привык к грязи, мошке,  комарам, к неустроенности. А здесь поселили его в палатку, выдали чистую постель, кровать, отдельную тумбочку, добротную спецодежду и кирзовые сапоги. А в маленьком магазинчике, каких только продуктов не было. От их разнообразия  у Андрея в глазах зарябило. Жить можно.
Ветер рвал макушки деревьев. Снег и дождь секли лицо. Андрей совал руки в жидкую глину под  бревно, старался поднять его. Ноги скользили, и он упал на колени прямо в грязь.
Его напарник Петр Николаев засмеялся.
- Грязь, она, брат, не асфальт.  Жил бы себе у мамки…
Андрей молчал. Вытянул бревно. На грязь бросают доски. Оступись – уйдешь выше колена в топь. Андрей  с Николаевым носилками носили камни и вываливали в траншею. Бригада готовила фундамент под очередной дом. Первый дом в жизни Андрея.
- Эх, потанцевать бы, - говорит Ленька Белов. – Целый месяц не танцевал. Говорят, что девчата приехали…
- Как закончим фундамент, неделю отдыхать буду. К Нинке сразу. Женюсь, - вздыхает Петр.
- Опять отложишь до следующего раза, - машет Николай Торкунов. – Наверное, никаких отпусков не будет. Бригаду увеличивают, и фундамент ещё дадут. Вот уж потом…
- А потом на фундаменте дом скорее давай. Знаю. Так без конца – давай, давай!
Андрей смотрел на ребят и думал о своем. Все они веселые, стремительные, беспокойные. Денег у него не было, из общего котла обедать пригласили. Разве от таких парней можно куда уйти?
Сколько раз бригадир говорил мастеру, нельзя в такую погоду работать над траншеей – опасно. Бесполезно. Сорвался с носилками Петр Николаев и ногу сломал…
- В такую погоду нельзя людям здесь работать, есть другие места. Это же полное нарушение техники безопасности. Наконец, это – бесчеловечно, - сказал Андрей подошедшему мастеру. Черные глаза недобро блеснули, скуластое лицо покраснело. Все удивились.  Вот так Андрей! И он сам удивился, что смог такое сказать. Имеет ли он право говорить такое?
- Правильно сказал, парень, - подошел начальник участка СМУ Жилстроя Матвейчук.
Была на стройке бригада, в которую ни один человек не хотел идти бригадиром. Говорили про неё: « Там профессиональные лодыри, разогнать бы эту бригаду».
- Разогнать мы всегда успеем, - сказал начальник. Давайте-ка отдадим их  в бригаду Торкунова, звено из них создадим, а кого звеньевым?
Долго упирался Торкунов, но всё же сдался:
- Ладно. Никуда не денешься. Одолели. А звеньевым пойдет Андрей  Алисултанов. Толковый парень, старается. Мне думается, он сможет.
- Это тот, чернявый, высокий, зубастый. Подойдет. Что-то  в нем есть.
В звене Андрея встретили настороженно.
- Воспитатель явился, - скривился Николай Гошин. – Видали мы таких деловых. Канай, кирюха, пока не поздно!
- Кто не желает работать – к начальнику. Меня на испуг не берите. Лодырей не люблю. Кто  «блатным» себя ставит, лично беседу вести буду…
Андрей достал из своего инструментального ящичка рубанок, топор и направился к двери, которая не была ещё  навешана на петли.
- Вот ты, - позвал он Николая. – Становись на следующую дверь. Бузить, я смотрю, ты мастер, а вот как работаешь? Давай, давай, ребята, веселей. Кто меня обгонит, корешем моим будет.
Все не спеша разошлись по квартирным секциям. Андрей подогнал дверь. Хорошо закрывается. И у Николая тоже.  Парень-то, в общем, неплохой.
- Работать можете, - говорил Андрей, когда шли на обед. – Ну, что вам ещё надо?
- Проходной двор с бригадирами, - сказал Гошин. -  Повоспитывают недельку – и бежать. А ты к нам надолго?
Андрей о своем:
- Стеклить надо окна. Зима скоро, а у нас всё открыто. Путевки в Дом отдыха есть. Кто желает, подавайте заявления.
Ребята руками размахивали, спорили, смеялись. Легко на душе у Андрея. Потом пришел бригадир Николай Торкунов.
- Ну, что, орлы? Дело вот в чем. Наша бригада самая первая на стройке в соревновании за звание коммунистической. Уже давно. Ну, а сейчас, вы у нас новые, и сами понимаете, на учете у начальства…Но вы, по словам Андрея, молодцы. Не подведите бригаду…
…И вот этот день настал.
Парни, нарядные по такому случаю, шли в клуб «Рудник» торжественные и притихшие. Оркестр играл гимн. Ребятам присваивали звание коллектива коммунистического труда. Их бригада – первая на стройке…и значит, и звено Андрея Алисултанова. Бригадир Торкунов поднялся на трибуну. Он долго готовился к этому дню. А тут растерялся:
- Значит, тово, этово…работали хорошо. Были и огрехи, чего там скрывать. Три звена у нас. Все хорошие.
- Понимаем! – крикнул кто-то.
- В общем, ну, тово…завтра пораньше на работу…
Играла музыка, ребята самые первые на Коршунихе получали подарки и удостоверения члена коллектива коммунистического труда.
Ххх ххх ххх
А тут такое дело приключилось. Собрал начальник бригаду.
- Вот бригадир уезжает на другую стройку. Замену надо достойную.
- Алисултанова хотим! – крикнул Валерка Рычков.
- Рано ему командовать, - встал Петр Николаев. – Слабенький ещё морально и физически. Трудовую книжку неважную имеет. Тут нужна хватка, кое-кого в руках держать придется, - и показал свой огромный кулак. – И с руководством надо уметь ладить. Строительство города форсировать будем. И нам нужны железные кадры.
Начальник приказал Торкунову сдать дела Николаеву – не согласился  с членами бригады.
- Ну, вот что, Андрюха, - обратился как-то  Николаев к звеньевому Алисултанову, - я не люблю, когда меня щиплют. Нос на меня поднимешь – выгоню. Мы ещё покажем всем, как надо деньги зашибать. А ну-ка взгляни, вот наряды. Где столько закалымишь?
- Слушай, Петро, здесь вот, в наряде, записано, что наше звено сделало ту работу, которую мы ещё не производили. А мастер знает?
- А как же! Мы с ним кореша. Ему нужен план, премия будет. И нам польза.
- Когда мы всё это отработаем?
- Меня не интересует. Вечерами, днями, ночами, когда хочешь. Мозгуй. И ещё запомни: о нас заговорят. Вся суть в плане. У нас любят рапорты о выполнении. И это нам на руку.
Действительно план бригады был перевыполнен намного. Бригада даже оставалась вечерами, но той работы, что была приписана, сделать не удалось. Рассчитывали выполнить её в следующем месяце. Но взяли аккорд на новый дом. Что же делать? Ведь если узнает начальство, всё равно снимут лишние деньги и объявят выговор. А ребята не знали про это. Куда, скажут, смотрел звеньевой?  А тут ещё за перевыполнение соцобязательства премию выписали Андрею. Появился Николаев, хлопнул  звеньевого по плечу.
- Так держать. Бутылка с тебя.
Андрей стал объяснять ему о нарядах, но тот махнул рукой  - некогда. Сколько раз видели парни бригадира с мастером. Они с оттопыренными карманами, со свертками забегали в недостроенный цоколь  и нескоро выходили оттуда с раскрасневшимися лицами.
Совсем отбился Николаев от бригады. Вечерами он пропадал в женском общежитии. И опять конец месяца, и опять приписки. Андрей собрал ребят, объяснил, что к чему и пошел в контору. А там его поджидали. Начальник рвал и метал. Нормировщица, молоденькая совсем, тряслась и плакала. Тут же был и Николаев.
- Вот он липовые наряды делал, - говорил Петр и нагло смотрел на Андрея. – Очки мне втирал, подлец! Откуда я мог знать? Ну, виноват, проглядел. Меня обманывал, мастера, звено, бригаду, народ обманывал! Ты на что замахнулся? – округлив глаза, кричал Петр. – Шкура! Вон из бригады! Когда весь честный народ не покладая рук трудится ради светлого будущего, когда мы набиваем на руках мозоли…
Договорить Андрей  ему не дал. Всю ненависть, обиду он вложил в этот удар. Николаев на полу. Алисултанов сплюнул в сторону и быстро вышел. Пришел в бригаду и сообщил, что он сделал в конторе.
- Давай, звеньевой, командуй, - сказал Валерка Рычков.  – Ну, а то, что приписано, отработаем. Не дадим тебя в обиду.
Легко на душе стало у Андрея.
На другой день Алисултанова единогласно  избрали бригадиром. А Николаев и мастер куда-то исчезли.

ТАНЮСЬКА
1960 год. Мало кто знал, что по паспорту она была Таня Погодаева. Фамилия чисто сибирская, илимская.  Даже  деревня Погодаева есть на Илиме.  А вот все её Танюськой звали. И сама не знала, откуда такое прилипло. Это в деревне свободно. Уж, как кликнут в детстве, так и останется. Была Танюська черненькая, сухонькая. И глаза, как глаза, и лицо обыкновенное – русское, щекастое, сибирское. Вот только улыбка  - хотелось в ответ улыбнуться. А сколько парней сваталось! Как грибы, знай соли. Случайно залетел к ним на деревню матросик – Гриша Алексеенко. Месяц он отработал в Коршунихе да на уборочную отправили в колхоз. Вот и встретились. Парень что надо. Высокий, черный, а глаза с синим отливом, так и хотелось смотреться в них весь день, как в воды Илима. А как заиграет на привезенном с собой с флота баяне, душа Танюськина таяла. А как он плясал! Звезды из-под каблуков сыпались, и сердце ранило девичье.
В общем, вышла замуж Танюська за Гришу Алексеенко. Как ударили первые морозы да урожай собрали – свадьбу сыграли. И  в Коршуниху уехали. Она маляром устроилась, а он плотником. Приметили парня сразу – столяром определили. Вечерами играл Гриша на баяне, а Танюська с подругами подпевала. Самодеятельность создали и прямо у знаменитого пня концерт давали. С первых палаток вокруг этого пня была танцплощадка, здесь встречались влюбленные, играли свадьбы. Хорошо! Друзей столько было!
А тут настоящая эпидемия приключилась – ударились некоторые свои дома строить. И  Гриша участок взял. Как-то он сказал Танюське:
- Вот поедем ко  мне на родину в  Криворожье, на Днепр, и, кроме машины, дом купим каменный, гараж, свинки во дворе хрюкают, петух поет. Дом у реки…
А пока вечерами Гриша избенку стал строить…И решил мебель для будущего дома изготовить.
- Леса вдоволь здесь. Сделать всё можно. Избушку построим, за дом  примемся. Продадим. Копилка. Начнем другой строить…
Наконец переселились в избушку. Вокруг землю вскопали. Сам посадил  три мешка картошки, овощи всякие.
- Летом люди втридорога покупать будут, а у нас – свое…да ещё по трешке за кило помидор за милую душу.  Картошку по рублю чашечку. Подожди, заживем ещё…
Двух поросят откуда-то  привез, десять куриц и белого петуха. Утром петух кричал, и Танюська вспоминала свою деревню Погодаеву.
- Деньги все чистенькие  на книжку, - мечтал Гриша, лаская шершавыми ладонями худенькие плечи Танюськи.  И она молчала. Представляла большой, белый дом на берегу огромной реки, которой никогда не видела, и ей очень хотелось пожить в этом доме. И поесть яблок, сорванных  в их саду прямо с дерева. Но иногда где-то в глубине души росла тоска, тревога  и раздражение на всё. Баян стоял на самодельном шкафу, накрытый черной тряпицей. Всё реже стали приходить гости и просить Гришу сыграть  для души. И Танюська вдруг перестала петь голосистые песни – не упросишь. А тут ещё такие строчки случайно прочитала в письме от Гришиных родителей: «… мог бы в деревне остаться, жениться. Вера  ждет тебя. Твоя жена, заморила тебя, поди. И водку они там хлещут, как квас. Приезжай, скорее, сынок…» 
Танюська гнала его к родным, к Вере, и даже кричала. А он брал её голову в свои руки, пахнущие смолой и хлебом, и целовал, целовал. Сердце у Танюськи отходчивое. Прижималась к его груди, теплой и широкой, и не было тогда человека счастливее её.
- Танюська моя…ёлочка моя, - говорил он, - прикажи что-нибудь. Сделаю.
- Вымой  посуду  сегодня и отдыхай…
  Но  Гриша не отдыхал. У него не было времени на отдых. Разве что на сон пять-шесть часов. Он строил на втором доме баню, первый дом он уже продал, да ещё на огороде надо работать. Танюська помогала, но сильно уставала. Да и Гриша не разрешал ей много работать. Ребенка ждали.
- Первый ребенок – пусть дочь. Помощница тебе.
А родился сын – Гришутка.
- Не хочу дома, скука. Пойду работать, - заявила она. – Теперь у нас сын. Книги забыла, баян по тебе сохнет…
- Но я же хотел, как лучше. Для вас стараюсь…
Продал и второй дом, принялся за третий. В загоне дома ходило шесть коров, двадцать свиней, множество кур, гусей…Все деньги от продажи влал на сберегательную книжку. Последнюю одежду донашивала Танюська, поизносились оба. Сам в рваной одежде ходил.
Пришло ещё письмо от родных Гриши: «…Недалеко от нас продается дом у реки. Ждем…»
- У  меня отпуск. Поеду, - сказал он. -  Потом ты меня рассчитаешь, когда поедешь ко мне. Будет у нас там свой дом у реки. Хозяйкой будешь. Уток разведем. Здесь их негде выпустить, гусей табун, свинок…
Танюська истерику закатила. Психанул Гриша, все распродал, рассчитался с работы и уехал. Совсем.
Придет Танюська домой, Гришутка ползает по полу, а Гриши нет. Фотография только на самодельном комоде. Рубашка рабочая осталась. Возьмет Танюська её в руки, а от неё знакомый запах, уткнется в рубашку и – реветь.
Договорилась Танюська с одной женщиной, чтобы Гришутку  оставлять  иногда у неё с ночевкой. Добилась у  руководства  разрешения на лесоповал. Только что прокладывали дорогу на  место, где когда- то будет стоять обогатительная фабрика. Здесь уже работали лесорубы, бульдозера. Лесорубы подцепили  к бульдозеру обогревательную будку на санях и поехали на место, где будет строиться фабрика и знаменитый стакан. Разожгли костры в тайге. А Танюська продукты взялась подвозить им на деляну. Продавцом устроилась. Была и за повара. Лишь бы не видеть дома, мебели. Всё напоминало Гришу. А в бригаде работал её друг детства – Кеша Куклин. Настоящий друг. Приедет Танюська  на бульдозере, а ей уже место отведено, ширмой отгорожено. И никто с любовью своей не лез. Уважали Кешу и за силу, и за молчаливость, и за работу. А вот Танюськи стеснялся, при  ней  потерянный  делался – слова не вытянешь. Только однажды он сказал:
- Езжай-ка, девка, однако, к Гриньке, некаво изводиться, некаво…
А тут морозы ударили. Тянул трактор вагончик на санях. А в вагоннике Танюська  у железной  печурки. Полный вагончик продуктов, потому что должно ещё несколько бригад сюда прибыть – надо было  копать углубление под  стакан. Началось капитальное строительство комбината. Приехали, а никого нет. Запретили, видимо, работать при 52 градусах мороза.  Такие морозы стояли в том далеком  1960 году. Лесорубы ушли по охотничьей тропе через гору – так быстрее до  Коршунихи. Вот и разминулись.
- Езжай обратно, - распорядилась Танюська.
- Как же я тебя оставлю? Я в ответе за тебя, - сказал машинист.
- Завтра воскресенье. В понедельник люди придут. А мне надо поддерживать температуру в вагончике. И для людей горяченького приготовлю, когда на работу выйдут.
Убедила Танюська парня. Вместе ещё дров натаскали.
- Ты у меня сиди тут и не вылезай из вагона.
Зарычал трактор и двинулся в тайгу, и вскоре обрушилась тишина.
Когда окно почернело, в вагончик вкралась темнота, печь стала красной, и от неё поползли по стенам розовые ленты, за стеной что-то заскрипело. Танюська прислушалась. Тихо.  Раскладушку к самой печке подтянула. Легла. Не спалось. Опять заскрипело. Явно кто-то ходил. Вот стенку поскребли. Постучится – человек. А нет – медведь?! Зимой нарушили покой  зверя – лютый  он ходит.
Танюська под одеяло прыгнула. И вдруг – глухой рев. Медведь! Зверь  чуял тепло, запах продуктов и скреб стены. Вагончик тряхнуло. А вдруг дверь выломает?
Танюська выползла  из-под одеяла, схватила топор, и что есть силы, стукнула по стене. Затихло. Всю ночь медведь ходил вокруг  вагончика и рычал, иногда тряс его. А днем, когда морозный туман рассеялся, медведь вдруг разъярился и набросился на вагончик. Стонали, скрипели стены. Она стучала топором, кричала – не помогало. Начало смеркаться. Танюська решилась. Сильно разожгла печь, намочила соляркой тряпку, привязанную к палке, зажгла факел. Быстро открыла дверь и с криком, держа в одной руке горящий факел, а в другой топор, бросилась из вагончика.  Медведь, не ожидая такого чуда, бросился в тайгу, ломая кустарники. Танюська вдруг ослабела, выронила факел, вошла в вагончик, закрылась и заплакала.
Ночью пришел трактор. Приехал с трактористом Кеша Куклин. Она на грудь к нему – плакала и рассказывала, что произошло. А Кеша притих, глаза закрыл, и сказать  ничего не мог Танюське, только успокаивающе  гладил её по спине. Тракторист отвернулся, закурил.
Дома её ждала телеграмма от Гриши: « Родные мои выезжайте. Купил дом. Не могу больше без тебя. Приезжай быстрее. Целую вас. Гриша».
Танюська всю  ночь плакала, а утром к начальнику.
- Ещё дальше в тайгу хочу.
- Дальше некуда…Давай-ка, забирай сынишку и шпарь к мужу. От любви не скроешься. Не мучай себя и не обманывай. А если сильно туго будет – сообщи. На дорогу вышлем.
И начала Танюська каждый день телеграммы получать от Гриши. А одна была всего из двух слов: « Люблю. Люблю».
Уехала Танюська с Гришуткой…
Ххх ххх ххх
Несколько слов надо рассказать, что произошло дальше. История Танюськи на этом не закончилась.
Прошло несколько лет. Комбинат мы построили. Первый эшелон с рудой отправили. Много у нас было праздников. В один из них кто-то хлопнул меня по плечу. Повернулся – Кеша Куклин. Кажется, ещё поздоровел, помолодел – весь сияет.
А он всё по сторонам смотрел. Искал кого-то.
- Случаем не видел здесь Танюську?
- Танюську!? Но она же…
- Приехала. Надо  домой идти. Гришутку  и Федьку  у соседей оставили…А вон и она…
Танюську трудно узнать. Пополнела. Не идет – выступает. Серьезная дама, с тихой улыбкой. Только в уголках губ рано прорезались ниточки-морщинки.
- Здравствуйте, - сказала она, а сама на Кешу смотрела.
- Пошли, Танюша, пошли. -  И пошли они рядом.
Вот и вся история про любовь.

КЕША
Обычно мы описываем трудовые будни строителей, механизаторов, да и я о них многое написал. И как они мужественно трудятся в любой мороз и в дождь. Как они устраняют недостатки. Как они воспитывают других, и сами воспитываются. А вот как они живут в семье, какие они бывают там – почти ничего. И решил я описать  всего одну семью простого  рабочего. Я никогда не слышал, чтобы он на что-то жаловался. И не было на его лице печали. И только рано появились у глаз морщинки. К моему стыду, я недавно узнал, как ему тяжко приходилось жить в свободное от работы время. Личная жизнь…Бывает она и такая. А ведь рядом со мной он работал…
Ххх ххх ххх
1960 год. Кеша Максимов колол дрова. Топор позванивал, отскакивая от чурки.
Тут подошел сосед по дому Жора Зябликов, длинный и тонкий, непонятно где работающий.
Жора поставил черную сумку рядом с собой. В ней брякнула стеклотара.
Кеша ударил топором по чурке.  Он звянькнул и развалился на две половинки.
- Вот это мороз, железо не выдержало. На той неделе у меня на экскаваторе от такого мороза трещина на рукояти образовалась…Тьфу, где же топор взять? У тебя, вроде, колун был?
- Н-да, мороз, - сказал Жора  и посмотрел на свою сумку, почерневшую от времени.
- Где же топор взять? – продолжал Кеша.
Он достал из кармана старенькой куртки помятую пачку сигарет «Дымок» и подал Жоре. Тот цепко схватил сигарету и ловко бросил её в рот. Кеша чиркнул спичкой. Закурили. Максимов затянулся и закашлялся. На его лице шевелилась щетина. Прокуренные ноздри его округлились, как копеечные монеты. Наконец прокашлялся.
- Чёртов кашель…Простыл…Подрабатываю в этом магазине. Сынишкам портфели надо. На  катушке  изодрали. А дочка кричит – туфли давай. Они, девки-то, нынче расфуфыренные ходят. В девятом учится, а туфли модные давай…А куда здесь ходить…Ничего нет. А летом кругом грязь, да глина. Хорошо ещё то, что танцплощадку сделали, да в клубе «Рудник» фильмы крутят. Порой сейчас зимой и танцы там бывают…
- Они такие…У меня вон…- начал было Жора и схватился за ухо. -  Ты мотри, какой мороз. Ещё тридцать минут ждать. Кха. Говорят, петровскую привезли или тминную водку. Сейчас нашего брата везде жмут, никакова раздыху не дають. Чуть чо, к начальнику, а то и выгонят… Никакова тебе раздолля.  А ведь иной раз хочется культурно отдохнуть, пивком, вянцом побаловатца. Кха.
- Если по справедливости, - ответил Кеша, - одна болезнь от неё родимой, да и на работе плохо, и дома…А я здесь печь подтапливаю, за электричеством  гляжу. По совместительству работаю. А водку тминную привезли…
- Продавец-то холостая, - подмигнул Жора, - и блат будет. Ты добавь на бутылку-то…Потом рассчитаемся. Кха…Нужно делать так, чтобы для тебя женщина всё, на цыпочках, на белом платочке подносила…
Дверь магазина раскрылась, и высунулась продавщица с круглым хорошеньким личиком:
- Степаныч, помоги  мне!
И дверь резко захлопнулась.
- Ух ты, ах ты, фыфочка, ну и серночка, вот тебе и бабенка. Добавь, Кеша. Надо же, по отчеству тебя…
Кеша Максимов взял сумку и пошел в магазин.
Вот уже два года жил Кеша на Коршунихе в однокомнатной квартире сборно-щитового домика  на Камском переулке. Первые деревянные дома уже заселили. И Кеша написал заявление на получение добротной квартиры, и его  записали на очередь. Места здесь ему приглянулись, да и надоело кочевать по стране, жить в палатках и вагончиках. И лет ему уже за сорок. Главное, надо ждать хорошей квартиры. Мог бы потребовать, стукнуть кулаком по столу, все-таки трое детей, жена, он, на двенадцати квадратных метрах, но не хватало мужества. И он ждал свою очередь.
Но вот  с женой плохо. Редко, но бывает вот такое с Зиной. Придет Кеша с работы, а она лежит на диване, смотрит в потолок и молчит, думает о чем-то. Дети голодные.  Дочка в школе или у подруг. Одному сыну восемь, а другому шесть лет. Накормит детей Кеша, пол вымоет. Зина лежит. А на другой день обязательно напьется с подругами. То смеется беспричинно, то плачет, то вдруг начинает кричать:
- Захряслый ты! Свободы нет от тебя! Притесняешь меня! Не уважаешь моих подруг!
И вот последний раз так случилось. Опять беспросветная тоска скрутила Зиночку. Пришел Кеша со смены, а она лежала на диване и глаза в потолок. Хотел Кеша в магазин сходить купить кое-чего. Десятка была в серванте, теперь её нет. До получки ещё четыре дня. Обещали деньги дать.
- Где деньги, Зина?
- Пропила…День рождения был у подруги.
- На что жить будем?
- А мне плевать. Я, как медведь. Лягу вот и лежать буду.
Кешу поразило  не то, что она пьяная. Это было. А вот, как она могла последние деньги взять, отнять у детей кусок хлеба? На что же она ещё способна? Лежала на диване, небрежно забросив ногу на ногу, ещё и пальцами шевелила. На  голове  не волосы, травяной аромат которых он так любил раньше вдыхать, а строительная пакля. И в этой куче перья от подушки.  Лицо опухшее, бледное, глаза не небесные, какие ужасно любил он, а поблекшие, почти совсем белые, как у вареной рыбы. А ведь какая была красавица! Большеглазая, вся  какая-то сочная, ароматная! Задержится на работе Зиночка, а Кеша по комнате бродил, места не находил. Очень сильно любил! Дома всё напоминало её. Ляжет в постель, а от подушки дурман-аромат трав голову кружил.
В тяжелые минуты, когда начинала гулять Зиночка с подругами, клялся, что всё, хватит, не простит, не пустит. Собирал её вещи, и к порогу. И, кажется, приди она истоптал бы её ногами в белой ярости…И она входила, а он, сжимая кулаки, подходил к окну. Мгновенно  принималась за домашние хлопоты, делала всё быстро, весело. И ребятишки, сначала осторожно, а потом радостно начинали помогать матери. Пробегала мимо Кеши, стрельнув в него измотавшими его душу, чистыми, огромными, как у серны, глазами, и ветер весенней травы нежно касался его щетинистой щеки. И вдруг  пламенели ноги. Нахмурившись ещё сильнее, он шел бриться. Это было всепрощение.
…Когда Кеша пришел домой, Зины не было.
- Где мать?
- Её нет.
И почему-то вдруг стало кругом пусто, тоскливо, холодно.
Через несколько дней после того, как Зина ушла от Кеши, в одной квартире четыре подруги  справляли день рождения. Гуляли они, может, три или четыре дня. Допивали последние капли, звенели пустой посудой, бросали жребий, кто пойдет за вином. Очередная пьянка  завершала свой извечный круг. Было то очумелое состояние, когда от бурного веселья настроение участниц попойки переходила в непонятное для них раздражение. Заплеванный пол, грязные постели, густо-настоенный на табаке и на водочном перегаре квартирный воздух и безнадежно пустые бутылки.
Вчера вечером напряжение достигло апогея. Стали выяснять, кому все-таки отмечали юбилей. Галка, высокая, ширококостная, хриплым голосом кричала, что это её день рождения. Людка била в тощую грудь и доказывала, что это она отмечала свой досрочный уход от очередного  бича. Марья, тряся мощными телесами, трусцой бегала вокруг стола и повизгивала, что это она виновница попойки. Зиночка молчала. Успокоили их соседи.
Гулянье завершилось. Зиночка сидела на прокуренной постели в уголке и тихо плакала. Её никто не успокаивал. У всех было прескверное настроение. Не хватало всего немного, чтобы купить две бутылки красного вина.
Плакала Зиночка и вспоминала детей и мужа. А ведь не любила, когда он ворчал на неё:
- Ну, что? Опять гуленьки? Ох, уж твои подружки…Я верю, та не такая. Можем зажить с тобой хорошо.
Было стыдно и противно слушать. И стыдно было возвращаться к Кеше. Всегда было стыдно.
Сейчас она смотрела на подруг. Патлатые они, с синюшными лицами, грязные. Вспомнила опять Кешу. Бывало, задержится она на работе, а дома ужин готов. Вкусно пахло поджаренной картошкой. В квартире чисто. Она пройдет к своей кровати и, молча, ляжет. А он подойдет к ней и приткнется щекой.
Интересно, что сейчас Кеша делает? Если она выберется из этого ада, то никогда-никогда она не бросит Кешу и детей. Что же с ней делается? Зачем так? И как вкусно пахло картошкой.
- Машка, давай картошку жарить, - встрепенулась она на кровати.
- Ты чего, тово что ли? Она у нас  от сырости? Тебе здесь Кеши нет. На блюдечке тебе подносить некому…
- Не трожь его! – взъярилась Зиночка. – Зенцы выцарапаю!
Она схватила подушку, вцепилась в неё зубами и стала громко и горько плакать. Подружки, молча, смотрели на неё.
…Кеша вошел в магазин. Там кучно сгрудились ящики, мешки с сахаром, крупой, картофелем, свертки, коробки, а  в уголке маленькая кирпичная печь. Из-за неё выкатилась продавщица, пухленькая, как грибок-боровичок.
- Чего это возле тебя этот бич Жора трется? Нужен он тебе. Их бы вот с твоей маркизой спарить, парочка…На базе на твою дочь туфли славные появились. Готовь деньги на завтра…
- Ладно…деньги. Есть они. А тебе вот эти деньги, как раз на бутылку.
- Сумка Жоркина, он с ней везде шляется…Откуда у этого бича деньги? Он на дармовщину любит, жена его выгнала, мыкалась всю жизнь с ним…
Кеша бросил на прилавок и свои деньги. Хватит на бутылку. Пустые бутылки вынул из Жориной  сумки. А сам думал, почему это он должен всех слушать? Просто, может, ему захотелось выпить с этим Жорой, от нахлынувшей вдруг тоски.
- Ну, как дела? Кха, - встретил его Жора. От мороза он согнулся, подпрыгивал, хлопал себя руками по бокам, и под ним пронзительно скрипел снег. – Что с тобой?
Кеше вдруг расхотелось пить водку. Деньги одно, а что скажут дети? Вот, мол, запил с горя. Вот так и начинается. Нет, Кешу на этом не возьмешь! Хватит! И чтобы развеять нахлынувшую тоску, он решил немедленно найти колун.
- На вот, бери бутылку, Жора, и давай опохмеляйся…
Жора схватил бутылку, и она мгновенно исчезла, как бы растворилась в его руках. И он сам словно растаял в морозном тумане.
Кеша увидел, как от его дома быстро, быстро шла Зина. Надо идти ей навстречу, а ноги словно примерзли к дороге. Отяжелели. Он вынул из кармана пачку сигарет и сунул её обратно. Сейчас он скажет ей, чтобы никогда не приходила. Ушла, значит, ушла. Хватит. Сколько можно. Он ей такое скажет.
Зина подошла, взяла мягкими, теплыми руками его заросшие щеки и припала к нему. Он ещё собирался сказать ей что-то обидное, но что, он ещё не мог придумать.
- Прости меня, - всхлипнула  возле уха Зина. – Прости, если можешь, прости…Я дура, как я могла…Господи, я совсем без тебя…Побей меня лучше…Побей…
Он топтался, касался своим лицом её лица, такого нежного, родного, со свистом, тяжело, с надрывом вдыхая дурман-запах её волос, тела. И кажется, ему – потеплело вокруг. «Надо побриться», - подумал он.
- Сколько можно, сколько  можно, - хрипел он,  - сколько…Я не могу простить тебя больше…Хватит…
Мороз не отпускал. Обросшие инеем провода. Над дымящими трубами одного дома, как кусок мерзлого масла, торчало солнце, и его края будто  плавились, растекались по крыше. Кто-то стучал топором, и этот звук мгновенно затихал в воздухе, и было неясно, сколько ещё продлится мороз.
Ххх ххх ххх
С год они жили счастливо. А  потом…После очередного запоя и беспрерывного курения Зину парализовало – отнялись ноги и правая рука, отнялся язык. Кроме троих детей и вот такая жена. Так вот и жил  Кеша Максимов  с семьей в однокомнатной холодной квартире в щитовом домике в двенадцать квадратных метров. Домик этот надо было разрушить, и на его месте построить коттедж для малосемейного начальника. И поселили Максимовых в холодную  и сырую квартиру в цоколе старенького дома…
Недавно я был у него. Худенькая, старенькая с отсутствующим взглядом, уставившимся в потолок, накрытая тулупом, Зина лежала неподвижно.
Дети выросли и теперь у каждого из них своя семья.
Кеша сказал:
- Уезжаем в деревню. Все там легче ей будет…У сестры пока поживем…Там видно будет. Сторожем устроюсь. Ничего…Проживем…
В полуоткрытом самодельном шифоньере я увидел единственный костюм Иннокентия. Столько наград! Ради чего? Зачем?
Вспомнил и других орденоносцев, наглых, нахрапистых,  живущих в  хороших квартирах, и мне стало жалко Кешу. Но я уже ничем не  мог ему помочь, кроме сочувствия.
Личная жизнь. Кому она нужна?
А мороз всё крепчал. Кто-то стучал топором, и этот звук мгновенно затихал в воздухе, и было неясно, сколько ещё продлится этот мороз. Это сосед  Кешин строил свинарник. В такой мороз он не захотел идти на работу…Грустно, граждане, ах как грустно…

СВЕТ В  ОКНЕ
1960 год. Лидия Ивановна Тамм из  Иркутска возвращалась в Коршуниху. В Тайшете надо было сделать пересадку. Из-под лавки старенького вокзала дежурный  вытаскивал двух косматых и грязных девчонок лет по шестнадцати. Они плакали, размазывая грязь по щекам. Лидия Ивановна подбежала, взяла девчат за красные от холода руки и повела к лавке,  где  лежала кипа книг. И сразу купила билеты до Коршунихи незадачливым попутчицам. Когда приехали в поселок, привела их в свою однокомнатную квартиру в деревянном доме. Заставила их лезть в ванну, а всю одежду выбросила в мусорное ведро. Одну девушку одела в свой халат, а на другой закрасовались брюки сына  Бориса. Он в это время был на работе. На другой день  устроила девчат в «Коршуновстрой» разнорабочими. А вскоре девушкам дали места в общежитии.
Однажды  Вера, так звали одну из них, пришла к Лидии Ивановне, попросила кофту и сорок рублей в долг. На следующий день Вера не пришла на работу. Лидии Ивановне передали, что девушки уехали куда-то на север.
Вера заявилась к Лидии Ивановне через месяц и в слезы:
- Андрейка обещал в Тикси увезти. И деньги забрал. Заработаю – отдам. Простите. Вы к нам с чистой душой, а мы…Маринка за каким-то матросиком увязалась.
- Успокойся. Помойся и спать. Отдохнешь недельку дома, а там я тебя учетчицей устрою. Вон какая худенькая, одни косточки…
Куда бы ни ездила Лидия Ивановна, нормировщица СМУ «Жилстроя», знали все: обязательно привезет кого-нибудь. Её в шутку называли  нештатным вербовщиком. В конторе говорили:
- Опять с питомцем? У него, как у всех остальных ваших бродяжек, никаких документов. Ну, хорошо, мы примем, но  когда-нибудь они подведут вас.
Тогда она стремительно снимала очки, прижимала их к худенькой  груди и быстро-быстро говорила:
- Вы не беспокойтесь, это изумительный парнишка. Правда, в данный момент ему не везет…Но я твердо уверена, из него получится настоящий человек. Вот бы посмотрели, какие у него чистые глаза! Нет, вы не беспокойтесь!..
В будущем Вера станет учительницей. У неё сейчас внуки, и даже есть правнуки.  Очень многим помогла Лидия Ивановна найти правильную дорогу. Многие из них стали заслуженными в районе людьми.
В окнах её маленькой квартиры неизменно горел свет. Её знаменитые розовые  занавески в деревянном доме недалеко от управления «Коршуновстроя» знали все в Коршунихе. Тогда ещё, в начале шестидесятых, были только палатки, щитовые домики, несколько деревянных домов и много размешанной у домов грязи и мошки. Квартиру Лидия Ивановна не замыкала, и туда входил всякий, кто нуждался в помощи. Все  стены – в сплошных книжных полках. На полу кипы книг, журналов, бумаги. Старенький диван, несколько раскладушек, стул, стол. На кухне гора стаканов и видавший виды огромный чайник. Чай здесь любили пить до седьмого пота.
В один из вечеров в этой квартире на диване развалился Лешка Подоплелов и, как всегда, пил  чай. На полу лежал Юрка Максимов и писал что-то в тетрадь. Писал он, конечно, фельетон. Он их всегда писал на полу, пошевеливая пальцами ног. Так, говорил он, злее получается. Перед ним стакан с чаем.
Пришла Лидия Ивановна. Сняла пальто, кивнула Саше Щегленко, чтобы положил книги.
- Знаю, как вы меня встречаете: ни ужина, ни обеда, сплошной чай.
- Ого-го! – вскочил Лешка и бросился к Лидии Ивановне. – Мы тут от тоски извелись. У Максимова фельетон не получается, «масла» некому подлить.
Лешка тоже говорил что-то теплое, дружеское. Он начальник штаба ударной комсомольской стройки в Коршунихе и второй секретарь комитета комсомола стройки.
- Плохо у меня, - сказал Лешка, - хулиганы нашу стенгазету порвали, витрину сломали. Была сделана из крепких лиственничных досок, ничего, всё равно узнаем, кто это сделал. Из железобетона  мы стали делать. Не сломают.
Лидия Ивановна, когда все разошлись, присела на диван, стала обдумывать, как лучше сделать номер радиогазеты. Была пятница, а каждую субботу вечером они, активисты Коршунихи, передавали для строителей записанный на магнитофон свежий выпуск.
Невольно вспомнились далекие годы юности, годы тревожные…
Много лет назад пришлось работать по найму у одинокой до абсурда скупой старой девы. Девушка Лида несколько раз в день протирала мокрой тряпкой множество комодов, а пыль почему-то не убывала. От запаха этой пыли её мутило. С  тех пор она возненавидела все эти комоды, чемоданы, шифоньеры, шкафы. Лида сменила их на беспокойные дороги, рюкзаки, книги. Всё  время в пути, в движении.
Потом она была на комсомольской работе, командовала кавалерийским эскадроном по  уничтожению басмачей и разных банд, учила молодежь военному искусству:  стрелять из всех видов оружия, владеть саблей во время кавалерийской атаки, борьбой и многими другими видами рукопашного боя. До 1937 года находилась на партийной работе в Иркутском областном комитете Совнархоза. А потом её арестовали, как и многих других её товарищей и увезли  в Москву. Годовалого Бориса спрятали и приютили соседи. Три года она сидела в одиночной камере и три года были сплошные допросы. Рвалась добровольцем на фронт. За эти три года она стала совершенно седой. Её отправили далеко на север, в Якутию. Взяла в ссылку сына Бориса. Как выжили – непонятно…
Утром около семи собрались в её квартире  молодые помощники по радиогазете: Гена Седых, нормировщик «Жилстроя», Иван Сегеда, крановщик, Вася Полянскиий, плотник, Володя Масальский, разнорабочий из СМП-289, Леша Подоплелов, ну и, конечно, её сын, Борис. Я тогда был в этом дружном коллективе  летописцем, и фельетонистом. Были постоянными авторами  Саша Щегленко, Кима Ким-Ген-Сук, Люба Берлад-Щербина, Миша Гейкин, Петр Лосев, Гена Муравьев, Петр Шишов, Саша Гомзиков, Толя Калиниченко…
Лидия Ивановна просмотрела все материалы и осталась довольная. Договорились записаться на магнитофон в обеденный перерыв. Разошлись. Так было заведено каждую неделю.
Она накинула пальто на худенькие плечи, а на шею шаль. В любой мороз её голова, белая, как свежевыпавший снег, была открытой. Когда шла, то её видели издалека. Пальто, расстегнутое, и напоминало развевающуюся бурку, во время кавалерийской атаки. Шла она так быстро, что мы, молодые, едва успевали за ней. До своей конторы ходу пятнадцать минут. До девяти ещё полтора часа, и надо кое к кому зайти…
Навстречу шел непосредственный её начальник  Сергей Тимофеевич Федюнин. Он одет в неизменное коричневое пальто. Небольшого роста, шустрый мужик. Нес он два ведра, закрытых газетами. Когда год назад Федюнин приехал  в Коршуниху и заступил начальником  «Жилстроя», ему сразу выделили коттедж. Он тут же развел живность.
Как-то Федюнина не было на работе – заболел. Он почему-то, часто болел. Лидии Ивановне надо было подписать наряды, и она пошла к нему. Рядом с коттеджем сарай, а перед ним огромный загон. За  забором разгуливало пятнадцать упитанных свиней, вымытых до блеска. Сам Федюнин в куртке  и широких брезентовых брюках суетился вокруг одной свиньи. Одной рукой чесал ей за ухом, а другой мыл. Во многих местах загона, как куски ваты, разбросана мыльная пена. Тут же бродило множество кур и гусей. Из сарая выглядывало шесть коровьих жующих морд. Блеяли в глубине сарая козы, овцы, прокукарекал петух…
- У вас здесь целый  колхоз, - удивилась Лидия Ивановна.
- Да вот заболела свинка Манюня. Хрипит  чой-то. Водочкой натирал, седни помыл сердешных. От переживания и я с ней захворал сердешный, - юродствовал начальник.
- А зачем вас столько мяса? Из любви к животным столько держать?
- Шо  ви, Лиди Вановна, шо ви! Для людей стараюсь, для обчества, для них милых пекусь денно и нощно!  Ночей не досыпаю, - он даже всхлипнул, - мне-то крохи надось. Вот ви придете и вам захочется свежего мясца и я вам получче кусочек, как редактору местного вещания. А то ви через свою газетенку  постоянно меня шпыняете с вашим голодранцем Юркой Стреловым, да разношерстным выводком. Вы делаете духовное дело, а я материальное, набивающие тощие желудки людей…
И вот сейчас Федюнин поставил ведра, поправил намокшие газеты, потер до хруста руки и как всегда заулыбался.
- Ну, чо, Лиди Вановна?  Я дачу на югах отстроил. Квартиру добрую имею в Москве. Всё вот это выгодно мне держать. Выгодны твари. И все это у меня на первом месте, а остальное на последнем. Взял, что мне надо на севере, а теперь можно и уезжать. Завидуете вы мне, и мне вас жалко до слез, - и он даже носом шмыгнул и потер глаза. – А теперь на серьезе. Лидия Ивановна, вы талантливый человек. Возьмитесь за ум и гребите всё под себя. Потом поздно будет. Такие, как мы победим. Мы – непотопляемые. Мы вас одолеем. Хватит патриотничать. Поиграли в патриотов и хватит. Пора вам и для себя пожить. Вам с вашим  фельетонистом Юркой Стреловым не одолеть меня. Мы – сила.
- Мне жалко вас, - ответила она. – Нас много. И мы вам не дадим спокойно жить. Это я вам обещаю.
Лидия Ивановна продолжала путь.
Она заглянула на окна общежития. Там жили четыре девушки. Она их из  города Тулун привезла. Некоторое  время у неё жили, а потом устроила на работу, каждое утро она заходила за ними и они вместе шли на работу. Девчата работали штукатурами.
Девчат в общежитии не было. Комендант выселила. Лидия Ивановна пошла искать их, и решила заглянуть в подвал. В нем было темно и сыро. Пахло зловонью.
- А ну, выходите! Я  Лидия Ивановна!
Девчата выбрались.
- Что натворили?
- Комендант сказала, что мы её деньги украли, а мы – нет.
Лидия Ивановна  повела девчат к коменданту. К ним вышла огромного роста женщина с отекшим, заспанным лицом.
- Почему выселили?
- Они пили водку и орали. Обворовали меня…
- Мы не брали. Она нас заставляла брать ей водку с каждой получки и аванса. Говорила, что будет нас защищать, и комнату лучшую даст. А потом опять требовала деньги, а мы не дали. И она подняла шум.
- Приютила вас, змееныши, ну, погодите!
Лидия Ивановна устроила девчат в общежитие, и позвонила в отдел кадров насчет комендантши.
Лидия Ивановна шла вдоль строящихся домов.
Её окликнули. Это была  Римма Галкина. Из Свердловска приехала, когда ей ещё и шестнадцати не исполнилось. Отец пил и гонял мать и младших  двух сестер  братишку. Лидия Ивановна поселила её у себя и устроила штукатуром. Потом училась на крановщицу. Лидия  Ивановна заставила Римму одолеть школу. Потом заочно училась в институте. Вызвала мать с ребятишками.
- Когда мама приезжает? – спросила Лидия Ивановна. – Тебе квартиру выделили. Сходи и получи ордер. На новоселье пригласи…
Кто прошел рядом  с Лидией Ивановной – счастливая судьба. Многие бывшие бродяги стали крановщиками, учителями, журналистами…
В 1963 году  Лидию Ивановну вынудили уйти на пенсию. Недруги, и герои сатирических  фельетонов звучащих по местному радио, одержали победу, а меня выгнали с работы. Ну, это другая история.
Лидия Ивановна уехала в Иркутск. В её однокомнатной квартире всегда были открыты двери для всех.  Она руководила опорным пунктом, воспитывала бродяжек. Заседала в городской думе. Она Почетный гражданин города Иркутска. Издала большую книгу о своей трудной жизни и назвала эту книгу «Записки иркутянки».  Это было посмертное издание. Лидия Ивановна, этот великий гражданин  нашей современности, умерла на девяносто восьмом году жизни.   

ЖЕЛЕЗНЫЙ  БОРИС  ТАММ
1961 год. Из очерка писателя Вячеслава Шугаева о  Борисе Тамм: «…Однажды Борис жаловался:
- Знаешь, у меня такое чувство, будто меня всюду не хватает. Охота везде поспеть. И на эту стройку, и на другую. И тому помочь, и этому. Да ведь не успеешь…А жалко, очень жалко…»
    Ххх ххх ххх
Бориса  Тамм прозвали -  Железный. Небольшого роста, крепкий, чернущий, кудрявый. Когда  сердился или упрямился, то указательным пальцем начинал накручивать кудри на голове. Но он был добродушным молчуном.  И очень любил после работы отменно поесть и поспать. Спать он мог сутки. Но стоит,  как, между прочим, сказать, что на его экскаваторе поломка, он, как мячик, скатывался с дивана, быстро одевался и к двери. Тут его перехватывали друзья  - розыгрыш. И снова  на диван. А до этого он три смены подряд работал. А там не до сна.
Борька, как и я, писал в газеты репортажи и очерки. И вот в те далекие шестидесятые годы я написал об этом удивительном человеке в виде дневника. Отправил в  областные газеты и эти дневники напечатали. В своих архивах эти вырезки я нашел, прочитал… Будто вчера всё это было, горячее, романтичное время.  Какие это были люди! Что стало с ними?..
Ххх ххх ххх
1961 год. 4 февраля. Сегодня с утра шел снег. Хлопьями ложился на укатанную машинами дорогу. Борис Тамм  с Леней Фроловым принимали бетон. Заливали фундамент под будущую ТЭЦ. Откровенно волновались. Ведь  такой важный объект  на стройке. Надо быстрее строить  и дать людям Коршунихи тепло. Они свой экскаватор переоборудовали в мощный кран.
- Леня, - сказал Борис своему машинисту, - начнем. Сегодня надо поднажать.
Леня Фролов осмотрел  мотор, залил масло. Как привычно звучал мотор. Борис сидел, толкал рычаг  вперед, к себе, нажимал педаль, и ему казалось: он с этой громадиной машиной одно тело. Стало радостно на душе от этого чувства.
А машины шли и шли…
6 февраля.
Ударил мороз. Коршунихи не  видать, где они работали, из-за тумана не видно.
Бригада  бетонщиков начала работу. Подошел первый самосвал, а водитель  его тоже – Борька Бычков. Это мой хороший товарищ. Мы  с ним  одним поездом приехал  на Коршуниху. Он высунулся из кабины и крикнул:
- Давай! Борька, давай, от Борьки принимай!
Голос его, звонкий, резко прозвучал в тумане и застыл, отозвавшись по тайге: высокие ели, осевшие под тяжестью снега, заглушили этот радостный человеческий голос. Чему же удивляться? Даже мощный рокот  машины тонул в ближайшем лесу.
Под конец смены Борька чувствовал усталость. А тут ещё сказали, что им надо остаться во вторую смену.
- Бетон идет непрерывно, - говорил начальник, - а сменный машинист заболел. Если устал,  машины назад отправим…
Борис видел лица бетонщиков, лицо начальника. Неприятно, когда столько людей смотрят на тебя. Как будто он виноват, что кто-то там заболел. Он вправе отказаться. Борис  учится в вечерней школе. Он устал…
Пришел главный инженер. Вскочил на площадку.
- Борис, - начал он, - я тебе не буду говорить, что людям нужно тепло. Понастроили этих котельных. А нам нужно ТЭЦ. Ты вправе отказаться. Ты немного погоди, а я поищу машиниста. Я найду.
Борис молчал. Из-за высокой  горы показалась черная туча, воздух окрасился в синеватый свет. Сейчас бы завалиться куда-нибудь в тепло, расслабиться. Но Борис понимал: он уйдет – уйдут люди. Машины придут с бетоном…
- Ты много говоришь, - сказал он главному инженеру, а Лене Фролову подмигнул: - Заводи.
Главный инженер хлопнул Бориса по плечу и поднял большой палец. Начальник бетонщиков и рабочие заулыбались…
Ночью пошел снег. Он лепил глаза, лез за воротник и, растаяв, щекотал спину. Ныли руки, ноги отяжелели, что едва отрывались от педалей. Но когда не было  машин, Борис успевал решить пример по алгебре…
7 февраля.
Утро опять морозное.
Остались на третью смену. Борис бегал в перерыв на два часа в контору. Писал заметки в радиогазету. Наказал ребятам, чтобы передали заметки  матери.
Спать за трое суток пришлось пять часов. А Леонид выносливый, он как будто сейчас пришел: веселый, поет песни и легко управляется с рычагами. Чаще старался заменить Бориса. Но тот не уступал.
Сегодня машин особенно много. Стучало в висках, резало в глазах, словно песок попал.
- Э- ге- гей! Борька-а! Тамм! Где Борис Тамм! Борька Борьке привет! – крикнул Борька Бычков. – Тридцать машин сегодня! Рекорд  стройки!
Борис смотрел на Леонида и улыбался. Поднял большой палец.
8 февраля.
Остались на четвертую смену.
Утро. Валил снег. Ныла спина. Но надо терпеть. Не хватало  механизаторов, а бетон шел.
В перерывах Борька опять решал примеры по алгебре. Трудно думалось. Болела голова. Леонид под конец смены вытолкнул Бориса из кабины, сел за управление да ещё погрозил ему грязным кулаком.
Снова лихо, развернувшись и вывалив последнюю машину бетона, Борька Бычков крикнул:
- Тридцать четвертая! Привет передовику!
Борис дома, но не ложился. Знал: если ляжет – уснет. Помылся и пошел в школу. Хотелось спать. Тер виски, так говорят, легче. И правда…

Порылся в своих архивах и нашел ещё один интересный материал. Дневниковая запись. Как это было давно!  Прошло с того дня половина века, а будто это было вчера. Мне даже слышны голоса механизаторов. Я слышу голос  моего хорошего друга Бориса Тамм. Что я тут написал? Прочитал. Эту запись надо включить в книгу. Вот это были люди! Я уверен, что сейчас таких романтиков нет. А жаль. Вот ещё одна запись о легендарном Борисе Тамм и его товарищах по работе…
1962 год. 15 января.
Сегодня участок Бориса Тамм получил приказ – демонтировать кран и отправить на  строительство горно-обогатительной фабрики. Сроку дали семь дней. Сняли с разных машин лучших специалистов, а старшим назначили Михаила Федорищева.
Такой мороз сегодня, что казалось, будто небо упало сверху. Под пятьдесят жмет.
Пришли к крану. Кругом железо, попробуй, возьмись. Даже  скулы сводило. Тросы снимали, а они от стужи в руках потрескивали. Надо было сразу стрелу разбирать.
- Борис, давай на кран, - сказал Борису Михаил Федорищев.
- А на такой марке не работал.
- Крановщика не дали…Говорят, надо своими силами. Надо, Боря, надо.
Риск, конечно, большой. Мороз. И ответственность. А что делать? Борис  поднялся наверх по винтовой лестнице. Права у него есть, но на другие краны. А это не знакомый. Внизу кричат знаменитое: «Давай!» Борис нажал рычаг «опустить  груз».  Волновался. Ребята стрелу зацепили. Теперь Борис нажал «Подъем». Иней пыльной пеной посыпался с крана. Что-то случилось? Остановил. А Михаил Федорищев пальцем грозил. Борис опять стал поднимать. Всё хорошо. Теперь поворот. Огромная стрела крана начала  поворачиваться. Скрипел, стонал кран от стужи.
К обеду часть стрелы погрузили.
- Ещё наобедаемся, - сказал Михаил.
Расплывчатое солнце пряталось за  стрелой, цеплялось закоченевшими лучами за провода. От мороза настоящие сумерки. К вечеру погрузили стрелу в кузов.
- Слезай! – крикнули Борису.
А у него руки, как деревяшки. Едва спустился. Пробился к костру, Жаром дохнуло. Хорошо.
- На, пожуй, -  сунул ему кусок колбасы и хлеб Дмитрий Абрамов. Даже зубам  больно, так замерзла колбаса, а хлеб рассыпался в крошки.
Борис опять полез наверх. Здесь холодно и скучно. Чтобы не замерзнуть, двигал руками и ногами. Ребята в снегу по колено. Дым стлался от костра.
Ночь. Ни неба, ни земли. Всё слилось в тумане и дыме. Борис подбородок уткнул в грудь, чтобы лицо не замерзло.
Часа в три ночи мороз допек Бориса, и он спустился вниз. Ребята приняли его на руки, повели к костру. Черные  руки ребят тянулись скрюченными пальцами к огню.
- Однажды на рыбалке я уснул, и сон вижу, - рассказывал Михаил, - будто я щуку поймал в два пуда и тащу, а она меня цап за штанину и в воду тянет. Я за корягу. А щука зубами, зубами меня. Я кричать стал. Проснулся. Штаны горят, даже дым идет! И кричит кто-то рядом. Это я руками за волосы товарища по рыбалке сгреб…
- Вот так коряга! – засмеялись ребята.
- Штаны сгорели, но зато в тот момент я щуку все-таки поймал больше пуда…
- Врешь, как рыбак, - прыснул Абрамов. – Ты тогда в три килограмма  поймал.
- Да? Ну, тогда в следующий раз на два пуда поймал…
Взрыв смеха.
Борис полез на кран…
16 января.
Мороз не отпускал. Солнце ленивое, туманное. Звуки глухие, тут же тонули. Даже земля потрескивала…
- Ребята, давайте так, - предложил Михаил, - не уйдем, пока не закончим.
И все согласились.
Наконец, ребята добрались до столовой.
- Дорогу передовикам! – крикнул какой-то монтажник.
Их пропустили без очереди. Как сквозь строй шли. Только валенки стучали по полу. Борщ разморил ребят. Абрамов положил огромные руки на стол, а на них большелобую голову – уснул.
После обеда теплее стало. Борис стал помогать ребятам. Надо снять гусеницы. Вдвоем с Афанасием Тимофеевым откручивали болты. Ключ скрипел от мороза. Дядя Афанасий, добродушный, обросший отталкивает Бориса, жалеет.
- Такой машиной управлять – не гайки крутить.
Остальные ребята цепи снимали и тоже болты откручивали. Яшка  Мазновиев совсем загрустил: взял бы, да и отправился домой. Всё чаще он поглядывал на дорогу и вздыхал. А один раз даже ключ выронил.
- Он женился недавно, - сказал кто-то из механизаторов. – Целые сутки дома не был. Скучает.. Отпустим его сегодня…
Вечером Яшка домой собрался. Виновато улыбался и старался ни на кого  не смотреть.
А Борис опять на кране. Поднимали раму.
Приезжали из постройкома. Борис  только услышал:
- Ну, мы ещё с вами поговорим, упрямцы…
Вот так Яшка! Приехал. Повидался с женой и приехал. Бегал, суетился, даже покрикивать стал.
Работали ночь. Ныла спина. Борис спустился к костру.
- На, они теплые, - подал ему свои рукавицы Афанасий, - а борщ горячий, душистый…
- Возьму отгул, и рыбачить…щукой всех накормлю, - мечтал Михаил Федорищев.
- А у меня…- начал было Яшка и замолк, улыбнулся во всё лицо.
17 января.
Пошли третьи сутки. Полдень. Всё начальство здесь. Героизм – только и слышно. А что за героизм? Кран нужен фабрике. Надо вести монтаж корпусов.
Кран Бориса догрузил последнюю часть – поворотную платформу. Руки не слушались. Ноги не держали. И ребята, конечно, устали. Яшка песню загорланил.
Ура! Кран погрузили. Земля под ногами качалась. Спать!
- Плакали щуки, - сказал Михаил. – Сопровождать буду кран.
Вот и дома. Мать что-то говорила Борису, но он не слышал. Не раздеваясь, бросился на пол, на шубу. Даже об обеде забыл. Он знал, что мать разденет его, а друзья литстудийцы, которые пришли делать радиогазету, уложат на диван. Но сейчас он хотел отдохнуть, чтобы его не трогали. Ночью ему надо идти на смену. Пойдет большой бетон на фабрику…
Ххх ххх ххх
А потом он поедет на новостройку, на  Усть-Илимскую гидростанцию. И там  ему не хватало суток…Не хватало на всё ни времени, ни здоровья…Кроме работы, он возглавит там радиогазету. И сердце не выдержало. Борис Тамм умер совсем  молодым. Это был удивительные люди из далеких шестидесятых годов…

ДЛЯ  ЧЕГО  ТЫ  ЖИВЕШЬ  НА  ЗЕМЛЕ
1961 год. В нашей бригаде скандал. После  двухдневного прогула явились эти двое. Высокий, весеннего цвета Вася Полянский и толстенький Кеша Тонков. Они сидели рядом и разглядывали пол.
Наш бригадир Коля Торкунов  кричал  и не давал ребятам высказаться.
- В то время, когда ваши товарищи не покладая рук трудятся, внося посильную лепту в строительство нашего города, комбината…
Все молчали, ждали, когда бригадир начнет говорить на простом языке. Кажется всё, закашлялся. Отдышался и просто сказал:
- Совесть-то хоть есть у вас?
Ребята зашевелились, теперь разговор состоится. Мы всегда давали высказаться бригадиру. Его, как и меня, выбрали в постройком стройки. А ребята сказали, может, там так и надо говорить, вот он и тренируется. Кстати, все члены парткома и постройкома всегда говорили складно, много, но непонятно. Странно, почему они так говорили? Долго говорили и к чему-то постоянно призывали, но непонятно. И никто их не слушал. Конечно, им казалось, что их слушают. Не слушали.  А я не желал так говорить.
Вошел мужчина среднего роста, с большими черными глазами. Бригадир вытянулся и  нахмурился. И ещё. Почему-то все они сильно хмурятся.
- Товарищи…ребята, это наш новый секретарь парткома. Он только  что приступил к работе, прямо с поезда – и в работу. Жан Михайлович Белоногов.
Он  всем нам пожал руки и сел рядом со мной. Когда обком партии обратился к коммунистам с призывом ехать на строительство нашего города, первым отозвался он на этот призыв. Тогда он работал первым секретарем Черемховского горкома партии.
- Вот, Жан Михайлович, субчики, две  смены прогуляли…
- Мы не  гуляли.
- Как это не гуляли! – опять крикнул Коля. -  Страна послала нас поднимать в тайге… И все мы полны решимости…
Мы приготовились слушать речь члена постройкома.
- Когда весь наш  народ напрягся в последнем рывке к светлым вершинам и опираясь на гранитный фундамент…
- Подожди, подожди, Николай, - остановил бригадира парторг, – потом ты расскажешь про вершины,  про тайгу, и про фундамент. Вы что здесь все наловчились болтать  о непонятном. Какой-то сплошной  абсурд. Зачем вы так? А, ребята, если у вас есть какая-то причина, вас не будут наказывать.
- Мы жили на чердаке. Просили отгул у бригадира. А он не дал. Лодырями обозвал. А  мы не лодыри, мы работали, как все. Часто работали после смены. Надоели авралы…Отдохнуть захотелось…
- Ну, что, орлы, простим им вынужденный прогул? – спросил нас парторг. -  Может, они отгуляли свое, что им были должны бригадир и мастер?
Мы простили.
- В бригаде Андрея Алисултанова я был, - продолжал Белоногов, - там они ночью умудряются выходить на работу, хотя потом ещё днем работают. Это безобразие, ребята…
- Со снабжением у нас плохо, - сказал я. – Выберут любимые две бригады и прут им всё, а такая, как Алисултанова в стороне. Погодят, мол. А план-то горит. Заработать тоже хочется. Привезут ночью, ну, и хватают ребята, а как иначе? Бригадиры порой не спят, караулят материалы. А кто понаглее, да с начальством в ладах, тому и материалы.
- Торкунов, Стрелов, сегодня расширенное бюро, прошу явиться. Поговорим по этому вопросу.
На расширенное бюро пришли мастера, прорабы, начальники участков, бригадиры и все члены постройкома стройки.
Кое- кто закурил. Белоногов  открыл окно, и зимний день дохнул в наши лица. Жан Михайлович  сел. Он посмотрел на нас с бригадиром.
- Ну, как там, товарищ бригадир и комиссар бригады, ваши подопечные? Печально получилось с авралами. Молодежь  штаб создали по распределению стройматериалов во главе с начальником штаба Александром Веревкиным. Надо  ломать штурмовщину. Товарищ  Белов, доложите по постройкому, сколько вы нащелкали воскресников?
Встал очень хмурый и деловой начальник отдела. Я помнил его на рыбалке. Веселый, простой мужичок. А здесь напыжился, нахмурился, ссутулился и медленно прошел к столу. Господи, зачем они так?
- Мы понимаем создавшуюся обстановку на вверенном нам участке, знаем, что  это узкое место, и, разработав и изучив постановление партии, мы вынуждены тщательно пробудировать, утрясти, обсудить  изыскать все ресурсы для устранения узкого места. И все мы полны решимости, и опираясь на гранитный фундамент марксистко-ленинской теории, мы все как один…
- Да, подождите вы с вашим фундаментом, - прервал Белоногов лихого оратора от постройкома. – Вы что? Смеетесь надо мной? Вы что? Все вы тут того? Зачем вы так? Пора ломать  говорильню! Говорите простым русским языком!  Мы так до утра вас слушать будем. Здесь же все собрались не лекцию слушать. Это там вы мастера болтать о непонятном. Здесь-то, зачем так?  Конкретно. Что сделано по вопросу снабжения?
Кажется, хмурость достигла предела. Как мне его стало жалко. 
-За текущий момент… - Он помолчал, видимо, подыскивая нужные и простые слова. - За январь мы сдали два дома, общежитие, столовую, спортзал…Конечно, помогли комсомольцы…Нами было организовано семь воскресников…
- А не мало? – голос из угла.
- Не успели больше…
Люди начали смеяться.
- Вдохновленные идеей, - начал было Белов. Бедненький. Он даже вспотел. Закашлялся. Для него вот в таком окружении не разрешали говорить его привычным языком.  Как я понял, он даже растерялся. Но его прервал  парторг:
- Садитесь, товарищ Белов. Не готовились вы к выступлению. Надо пересмотреть все графики снабжения бригад. Устанавливаем ночное дежурство по снабжению. Рабочие ночью должны отдыхать. Это их право. Рабочий должен хорошо отдохнуть, вот тогда он вдохновится, товарищ Белов.
- Вы думаете, что нас послушает начальник стройки – держите карман шире! – громко заявил я. -  Он сам распределяет стройматериалы по бригадам…
- Повторяю, - легонько ладонью прихлопнул по столу парторг. – Мы обязаны проверить жалобы рабочих. Если есть нарушения, то будем исправлять. Повторяю. Рабочий обязан отдыхать в положенное ему время. Так вот, чтобы он отдыхал, а потом вышел свежим на работу и дал хорошую производительность, придется нам с вами поработать ночами.  Все конторские работники, коммунисты и приглашенные комсомольцы будут участвовать в этом рейде. У кого есть возражения?
Никто не возражал.
Диспетчерская. Такая морозная ночь, что окно выглядело черным глазом с нахмуренной  косматой бровью, а дверь в куржаке, как седая борода. Где-то там, за стенами нашей будки, пронзительно скрипели полозья саней, слышался звук дизеля.
Диспетчерская. Вокруг раскаленной печи, сидели мы - парторг Белоногов, начальник комсомольского штаба Саня Веревкин, и я. Был здесь  и заматерелый на этой работе диспетчер Анатолий Иннокентьевич  Мамаев, спокойный мужичок, с огромной рыжей бородой.   Мамаев в унтах и в шубе. Он ещё ранней осенью обмундировывается во всё меховое, стеганое и таким сидит до поздней весны. И каждый раз, когда я прохожу мимо этой будки, мне представляется этот диспетчер, похожий на Деда Мороза. А летом он в валенках и ватнике. Нам говорил, что он охранял застарелый радикулит. Его и держали на этой работе, а легче у нас ничего нет. Все привыкли к нему вот такому, а я нет. Я ему не верил. Неожиданно осенью, когда в лесу по колено лежал снег, я увидел Мамаева. Глубоко вдыхая морозный воздух,  в больших темных очках, в плавках и кедах крупной рысью бежал он по таежной тропе, и мощное тело его, выкупанное в снегу, дышало молодостью и здоровьем. Потом видел его в морозный день, он купался в снегу и бегал. А на работе в шубе!  Полусогнутый, с наклеенной улыбкой. Я рассказал рабочим, но мне никто не поверил.
Заскрипела дверь, и вместе с клубами морозного тумана вошел шофер лесовоза. С ним ворвался запах бензина, солярки. Шофер подошел к столу диспетчера и бросил на стол путевой лист, небрежно так, как это умеют делать закоренелые шоферы.
- Брус привез. Восемнадцать кубов.
Диспетчер принял путевку, разгладил её и подтянул к себе журнал разнарядки. Шоферу, наверное, лет восемнадцать, а деловитости и хмурости хватило бы на водителя  с двадцатилетним стажем. Он небрежно достал помятую пачку папирос, закурил, сел на лавку, устало вытянув ноги в унтах, и полуразвалился.
Диспетчер отпил два глотка чаю, вкусно почмокал губами и тихо сказал:
-  Так. Распоряжение начальника стройки – срочно доставить брус на десятый дом, на окончание строительства общежития…
- А чего это на десятый дом? – крикнул я.
- Подождите.  Дайте журнал, - попросил Жан Михайлович. Одновременно вошли два бригадира – Лешка Кузнецов и мой бригадир Николай Торкунов.
- Мне брус нужен, мне он занаряжен! – грохнул по столу Кузнецов толстым кулаком, и его голова в лохматой шапке уперлась в потолок.
- И мне нужен, - подступил Торкунов.
- А вот тут написано, что брус  вы получили пять дней назад, товарищ Кузнецов, - сказал Жан Михайлович.
- Это на седьмой дом, а сейчас надо на десятый, мне сам начальник стройки Матвей Исаакович Тест обещал.
- Алисултанов тоже ждет. У  вас будет перевыполнение плана и премиальный аккорд, примиальные получите, - говорил Белоногов, -  У Алисултанова ничего.  В конце месяца вы будете работать с заделом на следующий месяц, а он будет авралить? Нет, ребятки, пора кончать с этим. Хватит.
И я вспомнил, что брус-то мы получали и кирпич тоже. Андрей Алисултанов жаловался, что все пороги обил у нашей конторы и в диспетчерской лавку просидел.
- Слушай, бригадир, мы действительно получали брус. Ну, а у Андрея совсем ничего. Авралы, сам знаешь, у нас были, ребята вон на крыше ночевали…
Николай смотрел на меня круглыми глазами, у него тряслись губы, а Кузнецов начал теребить диспетчера за плечо и тыкать  пальцем в журнал.
- Пиши мне. Пусть разбираются.
- Мы на последнее место прыгнем, - наконец выдохнул Торкунов.
- Это Кузнецов не поймет, ты-то хоть пойми! – крикнул я.
Белоногов поглядывал на нас и молчал, видимо, ждал, чем на спор окончится. Шофер подобрал ноги и  удивленно смотрел на нас.
- Я понимаю,  - слишком спокойно сказал Кузнецов, его крылья маленького носа мелко дрогнули, - понимаю. Ещё как. А мне надо, чтобы у меня люди зарабатывали. А вот твой Андрей и ты т вся ваша бригада голь перекатная…
- Ради чего ты живешь на земле? Ради одной только копейки? – закричал я и бросился на Кузнецова. Он отбросил меня. Белоногов встал.
- Ну, братцы, это уже сверх всяких правил. Немедленно прекратите! Если так каждый раз выбивают материалы, то я не знаю, к чему мы придем…
- Носы позадрали! – кричал я. – В передовиках  ходите! На Доске Почета  ваши фамилия появляются. Да если бригаде Андрея всё дать, они вас, переплюнут, вот так!
- Кто это переплюнет? – выдохнул Кузнецов и сощурился, придвинулся ко мне, а я грудью на него. Белоногов опять между нами.
- У меня все высококвалифицированные строители, с многолетним  стажем, да мы Андрееву бригаду, этот сброд, этих приблудных …
Он отошел от нас, упер кулаки в стол и повертел ими, словно кого-то, подминая под себя, и стол заскрипел.
Мамаев осторожно постучал пальцем по набухшему Лешкиному кулаку.
- Вы, это самое, потише. Это  ведь государственное имущество под вами…
- К чёрту! Мне вон тут кого в соревнователи суют, а ты со своим глупым  столом!
Леха коротко хохотнул, оглядел всех и вдруг улыбнулся, криво, отчаянно.
- Хорошо, чёрт, отправляй Андрею. Я ему сегодня сам об этом скажу.
- А  я ему лишние доски подкину, - сказал Торкунов. Кузнецов ошалело взглянул на моего бригадира.
- Вот это да! Я у тебя спрашивал о досках, ты сказал, что нет их у тебя, а ему так есть!?
- А я, может, тоже хочу потягаться с Андреем…и с тобой.
- Со мной? – недоверчиво хохотнул  Леха, запрокинув косматую голову, - уморил, чёрт! Давай, посмотрим, держись, сомну, чёрт! Обоих сомну, без роздыху! Мамаев, брус Андрею!
- Хорошо, хорошо, - мелко затряс руками диспетчер, - а как же указ?
- Ну, вы видите, рабочие сами решили, кому нужнее. Вот что, дорогие бригадиры, так больше не будет, - сказал Жан Михайлович.
Кузнецов ухмыльнулся и вышел.
Диспетчер отдал путевой лист шоферу, и тот в дверь. Тут же вошел наш снабженец Толик Телочкин. Он возбужден.
- Ещё одну пилораму привез и восемь платформ с кирпичом.
- Сию минуту оприходуем, - спокойно сказал Мамаев.
Что такое вторая пилорама, мы знали. Это выход – сами можем заготовлять любой стройматериал.
- Ура Телочкину! – закричал я.
- Подумаешь, пилорама, - сказал диспетчер, - вечно у тебя, Стрелов, радости…
- Так это же хорошо, что человек радуется всему, значит, болеет за производство, - сказал Белоногов.
- Дорогой чуть кирпич не увели частники, без милиции обошелся. Хочу чаю…
В дверь постучали. Вошли три парня. Веревкин объяснил им, что они приняты на работу, но сейчас надо разгрузить кирпич. Диспетчер покряхтел, что-то о своей болезни начал, но стал собираться разгружать кирпичи. Телочкин сам сел за рычаги крана.
Веревкин дал парням адрес общежития и те ушли. В диспетчерской мы развалились на лавках и блаженствовали.
- Ну, что там ещё у вас? – спросил Белоногов.
- Вроде, всё, - ответил диспетчер. – Есть рамы. Я их разделю по справедливости…
- Ну, вот, ребятки, хорошо мы поработали. Можно пойти по домам, - сказал Белоногов.
- Я останусь, - ответил Телочкин. – Пилораму из рук в руки.
Мы шли домой с Саней Веревкиным  по ночному поселку Коршуниха и о чем-то говорили. Кажется, о звездах. А может, о море? Не помню. Просто мы с  Саней шли и отдыхали.
Шел 1961 год. И впереди – целая жизнь!

ВЫСОКИЙ НАСТРОЙ
1961 год. Свет мощных прожекторов  с силой пробивал морозную дымку тумана. Мороз жал под 50 градусов. В тайге, что затихла рядом, изредка потрескивало. Все спрятались от холода, даже люди  отсиживались в теплушках. А недалеко от них мощно дышал знаменитый «стакан», уникальное сооружение в Восточной Сибири. Рядом с проемом на скальном грунте застыл  50 - тонный кран. В промороженном окошке маячило круглое лицо машиниста Михаила Федорищева: в любую  минуту он готов включить электрический двигатель, хотя при такой температуре работать строго запрещено. Но какие уж тут правила, инструкции, если месяц на исходе и у строителей «горит» план. А «стакан» должен быть сдан в срок. Такое же положение создалось и в других бригадах  плотников-бетонщиков Геннадия Муморцева, Антона  Узело…
Но ребята работали. Как? Группами по четыре человека выскакивали из теплушки распаренные, разомлевшие от тепла и горячего чая, бросались к деревянным щитам и арматуре. Торопились сделать больше, пока не вышло тепло из одежды, пока ещё легко дышалось, пока держали руки топор, молоток, гвозди. Давай! Давай!
А мороз будто осатанел. Не выдерживают руки, жжет лицо, перехватывает дыхание. Всё. Надо бежать в теплушку. А там освобождают место у печурки, разлит горячий чай по кружкам. Ребята жмутся к печи, набираясь тепла для следующего броска.
- Ничего нет лучшего в жизни, как с такого мороза сидеть у такой вот печи, и пить чай! – мечтательно сказал Миша Лобов. Николай Синев обнимал печь с другой стороны. Миша Звягинцев подал ему кружку с чаем и заторопился к двери – теперь его смена с Иваном Голюк, Леней  Кистерским  и Иваном Соколовым. Аннушка Бойцова успевала  печь кочегарить и чай заваривать. Давай! Давай!
Мороз не отпускал. Надо было поднять пару щитов и опустить в «стакан». Всего пару щитов. Всего. Но как выдержит кран? Крановщик Миша Федорищев  понял задумку бригадира Ивана Голюк. Просигналил. Звук тут же растворился в тумане, будто превратился в крошечные комочки льда, которые больно ударили по ушам. Иван взглянул на машиниста, тот кивнул. Кран вздрогнул, что-то прошелестело, громко вздохнуло…Троса потрескивали…Морозная пороша сыпанула на укатанную дорогу. Где уж тут до инструкций и техники безопасности. Надо выручать бригаду. Помощник машиниста Володя Лыков, задрав голову, смотрел на вылет стрелы. Как поведет себя металл? Иван Голюк руками подавал сигналы и с тревогой поглядывал на кран, прислушивался к писку, хрусту, пока кран поворачивался. А ребята принимали щиты, соединяли их с другими. Всё…Кажется, всё! Теперь только сбить их. Кран свободен! Выдержал металл. Вот что значит опытный машинист.  Но сбить щиты пока не было сил. Перехватило дыхание, мороз пробился под одежду, Иван схватился за щеку…Парни бежали в теплушку, скорее к печи, закоченевшие пальцы не слушались, не могли удержать кружки с таким желанным крепким чаем.
- Всё! Щиты установлены, - прохрипел Голюк. – Вам только сбить их…
Парни во главе с Николаем Синевым  побежали к «стакану».
- Иван! – кто-то позвал на улице. Голюк, немного отогревшись, выбежал из теплушки. А там главный инженер стройки Анатолий Закопырин. Шапка у него на затылке, он бегал вдоль опалубки, махал руками.
- Ты мне к утру опалубку кончай! – закричал Закопырин и закашлялся от жгучего мороза. – Утром обещали бетон, понимаешь? Мороз чёртов!
- Плевать на мороз! – крикнул в ответ бригадир. – Напугал! Не надо бы нас позорить! Не к утру, а ночью давай бетон! Опалубку поставим к двенадцати ночи. Расшумелся тут. Иди лучше чаю попей. Мишка Федорищев установил последний щит перед большим бетоном.
Главный инженер ошалело посмотрел на Ивана, смахнул шапку и ею ударил  о стылую землю.
- Ну, удружил! Я же тебя  «на понт» взял. Где, думаю, вам справиться…Да если так пойдет…
- Всё знаю. Все планы перекроем с лихвой. Муморцев с Узело бетон начнут принимать…
Закопырин нахлобучил шапку.
- И ещё вот что, - продолжил бригадир. – Ты это не говори ребятам, не подгоняй. Мы всё понимаем. Мы готовы. Пошли чай пить. Вкусный чай приготовила Аннушка…
Побежали к будке. Сидели и пили обжигающий напиток до пота. Говорили о рыбалке и о том, как на днях к теплушке подходил медведь-шатун. Разбудили хозяина. Обнюхал всё и пошел в тайгу. Видимо, досыпать. Но о работе не было сказано ни стола. Уходя, Закопырин хотел было снова бросить шапку, но, увидев лица ребят, сдвинул её на затылок, махнул рукой, засмеялся – и в дверь. Все на стройке знали: если главный инженер кидает шапку  оземь, значит, нужно поднажать из последних сил.
И все-таки мороз сдался – природа, словно уступила людям. Пошел снег, и первый бетон в четыре часа ночи принимала бригада Геннадия Муморцева.
Пошел большой бетон.
А потом бригаде Ивана Ивановича Голюк было присвоено звание бригады имени Николая Островского. И это обязывало людей ко многому. А бетон шел. Шли машины одна за другой, и будто не было им конца…

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
КОМСОМОЛИЯ КОРШУНИХИ
Мы подъехали к месту, где когда-то стоял деревянный дом, где находилась главная контора, партком и комитет комсомола стройки. Сейчас здесь ничего нет. Я  ходил по рваной земле и вспоминал те далекие времена. Ничего не осталось для нашей памяти. Шофер Иван уехал в магазин за продуктами, которые заказала ему жена. А я стал рассказывать моим спутницам, что на этом месте было.
- Ничего не сохранили, - вздохнула Таня Губа. Рядом с ней стояли: Ольга Филь, Ольга Ксенофонтова и Ирина  Шестакова. Все они готовили документальный фильм  о тех исторических местах, где хоть что-то напоминало  о  полувековой давности.
Из старенькой машины «Жигули» выбрался дед Данила. Шофера мы не видели, словно его там не было. Попыхивая самокруткой дед подошел к нам.
- Любуетесь тем, что уничтожено и не оставлено для потомков? Такие уж вы пошли люди. Хоть вам спасибо. Не забываете. Здесь начинали заключенные, которые полили кровью эту дорогу. Здесь первыми  начинали  настоящие первопроходцы из бывших и разношерстных бродяг. Потом появились первые добровольцы. Так, Юрий. Ты следишь за моей мыслью? В таком вот порядке и пиши свою книгу. Но не надо, Юрий забывать, что здесь начинали трудиться и первые комсомольцы
- Но я хотел написать о настоящих первопроходцах, - начал оправдываться я.
- А разве эти парни и девушки не были первопроходцами? Хотя и были они, как говорится, во втором эшелоне. Но они тоже работали в тяжелейших условиях. Грязь, липкая глина, мошка, комары, палатки, неустроенность…
- Ладно, дед Данила, напишу, хотя я о них много писал в разные газеты. Они войдут в эту книгу. При вот этих милых дам обещаю – напишу о первых комсомольцах. Заслужили. Извини, дед  Данила.
Хозяин таежного Илимского края медленно пошел к машине. Потом он оглянулся. Сказал:
- Я потом тебе ещё кое - что напомню для книги. Я за вами всеми наблюдаю. Крестьянский писатель и художник Георгий Замаратский отменно описал о своем любимом крае. Остался в истории. Интересную книгу издал и Анатолий Бубнов.  О своей родине не забывает и Валерий Слободчиков. Молодец!  И ты, Стрелов с Александром Веревкиным стараетесь от души. Похвально. Вот и милые дамы многое сделали для района. До встречи. Мы ещё поговорим…
Он сел в машину и уехал, будто растворился в осеннем тумане…
А мы постояли немного, и вышли на дорогу.
  Надо написать о комсомоле. Я о них уже написал во второй книге. И сейчас надо написать о них.
Они рядом со мной работали. Вместе месили грязь, липкую глину, жили  в палатках, кормили мошку. Надо о них написать. Обязательно…И я дал слово моим спутницам, что напишу о них и в эту книгу…

ОНИ  БЫЛИ  ПЕРВЫМИ
Сашу Степанова избрали комсомольским секретарем.
- Подбирай кадры, - сказали Саше в райкоме в Нижнеилимске.
- Подбери, попробуй. Два раза объявления о собрании вешал. Придут человек десять и все. Нет, что-то надо делать.
Кто-то  тогда и предложил написать такой плакат: « Комсомольцы – на собрание! Работать или лапу сосать?»
Человек сорок пришло. Парни все. Грязные, обросшие. И девчонка одна среди них с глазами под цвет речки Коршунихи.
- Давно бы так, - сказала она и поближе к столу подсела. – вымыть пол надо – самое первое. И не курить при мне. Не люблю.
Ребята даже присвистнули: ну и ну!  С такой девушкой можно создать организацию.
Вымыли  пол.
- Ну, - сказал Саша, - первое дело сделано. А второе – давайте решать. С чего начнем? Советуйте.
Вот было шуму! Каждый своё. Юля – так звали девушку – танцевать захотела, построить танцплощадку предложила, дружину создать.
- И девчат надо сюда, - сказала Юля, -  парни сразу приведут себя в порядок. А то  ходят по Коршунихе немытые, небритые.
Записали и это требование – просить обком комсомола направить девчат на Коршуниху по путевкам комсомола.
И вот первое заседание избранного бюро. Дин из основных вопросов – дисциплина на стройке. Только что приехали ребята из Воронежа и давай требовать: подавай им общежитие, сибирские пельмени.
Решили идти к ним.
На палатке, к которой подошел Степанов, бумажка: «Инообластным вход строго воспрещен!»  Саша вошел, поздоровался. Не ответили. Кто лежал на кровати, кто играл в шахматы, кто читал, двое уткнулись взглядом в бутылку водки. Один парень стоял на голове, а другой кормил его с ложки.
- Выйди и прочти, - сказал один из лежащих. – И если из Воронежа – проходи.
- С Дальнего Востока я, - ответил Саша, прошел к столу и сел на скамейку. – Худо живете, худо. Никакого к вам уважения. Пельменей и ватрушек нет. Безобразие.
  - Вах, вах, цо, цо, - поцокал  языком стоящий  на голове.
- Общежития нет с ванной, - продолжал Саша.
- Давай напрямую, агитация, - встал  с кровати парень с боксерским лицом. – Кончена игра. Спать культурно хочу. Отдыхать, пельменей хочу. Спорт нужен.
- Отвечу на все вопросы. Пельменей пока нет. Тренеров тоже нет, ребята сами занимаются. Я с семьей тоже живу в палатке. Одна девчонка тут решила танцплощадку оборудовать. Когда сделает - приходите. Вечерами, чтобы быстрее закончить, хотим достраивать спортзал. Закончим – приходите тренироваться. Говорю сразу – у кого со здоровьем не в порядке – может домой ехать. Ну, а кто останется – завтра воскресник, строить тротуары будем, есть комсомольцы?
- Да как не все, - ответил здоровый парень.
Парень, которого кормили с ложки, встал с головы на ноги.
- Люблю деловых. И очень не люблю пустых обещаний. Отныне я гражданин Коршунихи.
На другой день половина воронежцев  пришли на воскресник.
- Придут и остальные, - сказал Степанов.
Создали дружину. И прямо с комсомольского собрания – на пост. Юля с одним парнем прошла к женскому общежитию.  Навстречу двое.
- А, дружина! Много на себя берешь, милая…
Больно ударили Юлю по лицу. Парень с красной повязкой убежал,_ шлепая по грязи.
- С девчонкой воюете?! – раздалось из темноты. Сильные руки  подняли  Юлю, поставили на землю. Девушка увидела перед собой парня с боксерским лицом.
- Я из Воронежа. Не ты ли собралась строить танцплощадку? Придем всей палаткой…
И пришли.
Так создавалась и росла комсомольская организация.

ОБЫКНОВЕННАЯ  ДЕВЧОНКА
Юлю Мартынову ввели в бюро комитета комсомола стройки. В СМУ «Жилстрой»  треста «Коршуновстрой» она работала старшим бухгалтером по материальной части. Обычно конец месяца у бухгалтеров  напряженный: закрываются наряды, составляются отчеты. До позднего вечера сидела Юля в бухгалтерии.
Пронзительно скрипнула  дверь. Ввалился плечистый  парень. Голова под потолок. Глаза злые, недоверчивые.
- Сидим? – голос, как в трубе. – Щелкаем? Бюрократы!
- Что у вас? – спокойно спросила Юля. Сердце заколотилось часто, часто-часто.
- Неправильно начислили. Работаю у вас месяц, а такой беспорядок.
Юля достала папку расчетов. Оказывается, у парня разряд низкий.
- Готовьтесь, повышайте разряд. Сами виноваты. А шуметь нельзя.
Она подняла на него огромные, отливающие удивительной голубизной глаза. Парень смахнул шапку на лоб и развел руками.
- Родненькая, - из-за спины парня вынырнул мужичок. – Мой заработок чтой-то  не сходится на два рубля пятьдесят две копейки. Обманули! Стыдобышки нет!
Лицо  Юли жаром обдало.
- Ну, ты! Проси извинения! – и тяжелая рука парня опустилась на плечо мужика.
- А-а, - взвизгнул тот. – В постройком пойду. Я вам покажу!
И выскочил за дверь.
- Извините, пожалуйста, - сказал парень. Повернулся, и пол заскрипел.
Разные  люди живут в Коршунихе. У парня за внешней грубостью душа чувствуется. Понять надо. Помнила она ещё одного такого же. Даже имя не узнала.
- Нам нужна культура, - сказала Юля на первом расширенном  комсомольском собрании стройки. Их, девчонок-то, всего было три в ту пору среди комсомольцев.
- Культуру захотела – поезжай в город, - сказал высокий чубатый парень.
- Своими руками построили танцплощадку? Построили, - сказала она. – Спортзал будем строить вечерами. Давайте, организуем художественную самодеятельность.
Днем она работала в Жилстрое.  Вечером и в выходные дни на воскреснике. Это были сплошные воскресники. Вместе с комсомольцами и коммунистами она строила спортзал, кинотеатр, дороги. А вечером шла в народную дружину.
Тот чубатый парень как-то разбушевался.
- Такой большой парень, и буянишь, - взглянула на него Юля, вскинув пушистые ресницы. Парень и скис сразу.
Сегодня шел сильный дождь. Казалось, что небо с землей слились. Весь воскресный день рыла со всеми траншеи вокруг домов, чтобы не затопило. Вечером, надев красную повязку, пошла на вокзал, в тот день её пост был там.
На вокзале куражились  два подвыпивших парня. Пристали к девчонке. Юля подошла и начала стыдить парней. Один взял её за косичку, она отбросила его руку. Парень разъярился и, выдернув из внутреннего кармана нож, зло оскалился. Второй прятался у него за спиной и что-то наговаривал. Неизвестно, чем всё это кончилось, но появился тот высокий чубатый  задира. Он и скрутил их, и друзья ему помогли. Юля даже имя не успела узнать у того парня – уехал на другую стройку.
Фамилия, фамилия, цифры и цифры. И люди к ней без конца приходят – рабочие, бригадиры и инженеры.
-Юля, напишите заметку в стенную газету.
- Юля, сегодня вечером на воскресник, деревья сажать.
Сидела девушка за счетами, вовсе не приметная на вид…

ПОСТУПИЛИ   ПРАВИЛЬНО
Передо мной пожелтевшие от времени листки из ученической тетради. Иногда я перелистываю их и вспоминаю далекую юность. Целая жизнь. Удивительное время великих строек, время бурной молодости, активности комсомольцев  Коршунихи. Вот записки моего товарища, начальника комсомольского штаба стройки  Лешки Подоплелова. Когда Лешка уезжал на другую стройку, он отдал записки мне. Почерк у него был ужасный. Я долго разбирался…
…Секретарь комитета комсомола стройки Саша Степанов поручил нам встретить комсомольцев и провести их в первое благоустроенное общежитие.
Идем на вокзал. Поезд на подходе. На вокзале нам сообщили, что комсомольцы приедут через месяц, а в этом поезде целый эшелон условно-освобожденных из лагеря.
- Лешка, что будем делать? – спросил меня Борис Толстобров, тоже член комитета комсомола.
Поезд остановился, и из вагонов посыпали люди в серых лагерных телогрейках. И вдруг стало страшно. Куда расселять их? И сам не знаю, как это  произошло -  и, вскочив на гусеницу трактора, я крикнул:
- Товарищи, вы ступили на коршуновскую землю, будете строить город, горно-обогатительный комбинат. Сегодня вы пока гости, а завтра станете хозяевами стройки. И как гостей, - я быстро оглядел  растущую толпу, и мне захотелось  сделать этим людям что-то хорошее, - и как гостей, приглашаю идти за мной.
Передо мной появился парень с блестящими черными глазами и недоверчивой улыбкой.
- Тут нам сказали, что землянку для нас общую построили.
Я спрыгнул с гусеницы -  и к парню. Я закричал:
- Покажи, кто сказал, что в землянке жить будете!  Покажи, говорю!  Я на него посмотрю.
Злость взяла меня на того не известного. Я шел грудью на парня. Он положил  на моё плечо, и спокойно сказал:
- Не бухти, парень, остынь. Чего нервничать?  Я верю тебе. Шушера, она, братишка, не только бывает у нас на зоне. Разве у вас нет их?
Он лениво повернул голову, и подбородком ширкнул по воротнику.
- Ну, что, братва, идем за комиссаром…
- Пойдем! – крикнул  кто-то за его спиной. – Чего там, спать и есть хочется.
Пошли. Мы идем впереди. Толпа доверчиво и покорно шумела сотней усталых ног.
Черные горы, черное небо перед большим снегом и черный лес вплотную, и темные сугробы снега, как неведомые животные. Я знал – каждый из  приехавших людей  доверился мне.  Как, должно быть, страшно каждому из них, остаться   в одиночестве.
Я оглянулся. Темная и плотная толпа  двигалась за мной. Борис Толстобров  приблизился ко мне и прошептал:
- Ты чего надумал? В сарай, что ли?
На краю стройки стоял сарай. Неизвестно кем, когда и для чего его построили? На его крыше по ночам кричали коты, а в самом сарае устроились пьяницы.
Когда мы свернули к новому кирпичному зданию – общежитию, Толстобров  взял меня за руку:
- Ты  чего? В своем уме? А, чёрт, рискнем, не будут же люди в сарае жить.
Мы подошли к зданию.
- Ребята, - сказал я, обращаясь к толпе, - в каждой комнате по четыре кровати
Все смотрят на ярко освещенные окна, топчутся. Парень, который говорил со мной, поднял большой палец  на уровне глаз.
- В ажуре. Доверие за доверие, комсомолия. Спасибо.
И спокойно пошел к подъезду, словно он тут давно жил. Толпа хлынула за ним.
В окнах мелькают фигуры. Мы стоим и смотрим, как устраиваются люди.
Потом пошли в комитет. Навстречу нам бежал Саша Степанов, приехал, видимо, только что, и крикнул:
- Отлично! Догадались. Мы еле выбили официальные документы на их вселение в новое общежитие. И получилось сейчас психологически верно. Через три дня приезжают комсомольцы, новая партия, поговорим, поймут.
- Поймут, чего там не понять, - подал голос Сергей Коловов, - комсомольцы ведь. Общежитие вместе строить будем, а пока поживут с нами в палатках.
- У нас не достроено общежитие, отделка осталась, так? – спросил Степанов.
- С каждой бригады по два-три человека снять – и на общежитие, – предложил Сергей.
- Правильно, - хлопнул его по плечу Степанов. – Слушайте, а что если, поговорить с вновь прибывшими?
- Комсомольцев надо поднимать на стройке, - сказал Сергей, - комсомольцев, а эти бывшие заключенные не пойдут…
- С ними пусть поговорит Подоплелов, - предложил Толстобров. – У него хорошо получается.
Все посмотрели на меня.
- Тогда из них надо создать бригаду.  Командовать у них есть кому, - ответил я. – Справятся.
- Я не против, - обещал Степанов. – Начальство уговорим. Завтра и создадим бригаду. Надо форсировать новое общежитие общими усилиями.
Мы расходимся. Я посмотрел на освещенное здание, где разместились бывшие заключенные:  он, словно корабль, плывет по тайге с его обитателями, для меня пока темными, не изученными. Но я, как всегда, верю в доброту человека, в светлость души его. Ведь для каждого из них куда-то и приплывет корабль, пристанет к какому-нибудь  берегу. Я верю, что в самой дремучей  душе есть место светлячку добра. Я верю…

ВОПРОС  О  СНАБЖЕНИИ
В кабинете, где находился комитет комсомола стройки, стоял такой дым от курящих парней, что трудно было дышать. Все старались перекричать друг друга. Саня Верёвкин, начальник штаба Всесоюзной ударной комсомольской  стройки  (после ухода с этого поста Лешки Подоплелова), стоял у форточки: всё меньше дыма. На повестке дня много вопросов, и один из главных – снабжение стройки материалами. Да и секретаря не было. Гарри Щеголеву и Александру Степанову, первым  руководителям комсомола Коршунихи, и без того работы хватало. Они были начальниками передовых предприятий. Нужен был освобожденный секретарь. Был ещё один Степанов, но его перевели на другую работу.
И вот раскрылась дверь, и сюда стремительно ворвался молодой, подтянутый и красивый парень. На ногах туфли-лакировки. «Этот  быстро смотается» - подумал Верёвкин.
- Я Трегубов. Из  Шелехова. Секретарем к вам направлен.
Он подошел к окну, раскрыл его и холодный, осенний ветер ворвался в кабинет.
- Надо собрать комсомольцев, - сказал новый секретарь. – Я только что с поезда. И тут же увидел безобразие. Бульдозер наехал на концы досок. Смял их. Парень оказался комсомольцем. Настоять на начете и исключить из комсомола. У одного дома штабель мешков с цементом. Льёт дождь. Надо спасать. Какие вопросы ко мне?
- Когда обратно-то? – спросил Верёвкин.
- Вот вы и идите по общежитиям и палаткам и собирайте комсомол. Материал надо спасать. У меня всё.
- Мы тут организовали дежурство на строительной базе по распределению стройматериалов, - ответил Верёвкин.
- Вот это правильно.
Доски сложили, а цемент укрыли брезентом и рубероидом.
Уже было поздно, а Трегубов повел всех  в комитет комсомола. Ребята недоумевали. Вроде всё сделали. Да и отдохнуть надо. Трегубов ознакомился с графиком снабжения бригад материалами. И всё что-то записывал в блокнот. Когда расходились, то предложил  Верёвкину найти начальника стройки и решить вопрос насчет перераспределения материалов по объектам, да и познакомиться надо бы.
Сердитая с круглыми немигающими глазами секретарша начальника стройки не пустила Трегубова и Верёвкина в кабинет. Парни встали в очередь к начальнику за обросшим дядей, пропахшим водкой. Как оказалось, начальник участка не дал ему отгул на «похмелку». Узнав про это, ребята чуть не взвыли от досады. По таким пустякам приходят люди к начальнику строительства.
Трегубов рванул на себя дверь. И оба вбежали. За столом сидел небольшого роста седой кудрявый человек и стучал кулаком по столу. Перед ним стояли трое: двое пожилых мужичка с орденами и медалями, видимо, на этот случай нацепили их, и третий – молодой мужчина с дежурной улыбкой.
- Вы вечно что-то ищете! А ещё фронтовики! Разведчики! Зачем самосуд устроили?
- Жулик этот Левин и плут, - спокойно ответил самый старший. – Припиской занимался, а деньги себе брал. Бригадира подвел. Тот мается…
- Оба уходите с глаз моих, чтобы я больше вас не видел! – крикнул начальник. – Левин, останься.
Когда бывшие фронтовики ушли, начальник стройки сказал:
- Я тебе сколько раз говорил: брось плутовать – попадешься.
Тут он замолчал и, увидев стоящих у дверей молодых людей, нахмурился и резко спросил:
- Верёвкина знаю, а, ты кто таков? Почему без спроса? Завтра приму…
- Не кричите на меня, - сказал Петр Трегубов, подойдя к столу, положил на стол бумаги. – У меня тоже нет времени ждать и выстаивать очередь за алкашами. Я – Трегубов, направленный к вам обкомом комсомола и обкомом партии. Вам должны сообщить. Надо идти и подсчитать, сколько же блоков нет под фундамент домов.
- На это есть отдел снабжения, - ответил начальник  Тест Матвей Исаакович.
- Ваш отдел снабжения не работает. На объектах идут простои.
- Да как ты смеешь?!
- Смею. Мы с вами должны делать одно дело. Неужели вам не нужна помощь комсомола? Странно.
Начальник стал подниматься, упираясь в стол побелевшими руками. Лицо его побагровело, глаза округлились. Начальник был в гневе. Левин взглянул на молодых и крепких ребят, хмыкнул – и в дверь. Ребята повернулись и вышли. Они оба не любили, когда на них кричали, и сами не повышали голоса. В приемной о чем-то шептались и хихикали Левин и секретарша.
Через два дня на состоявшейся конференции Петра Трегубова утвердили секретарем комитета комсомола стройки, а Александра Верёвкина  утвердили начальником штаба ударной стройки.
На следующий день  Трегубова и Верёвкина пригласили на планерку к начальнику. Здесь они узнали, что на стройке нет плит перекрытия, и неизвестно когда будут. «Братскгэсстрой» отказал.
- Разрешите съездить к начальнику в Братск к Наймушину, - предложил Трегубов. -  У нас все-таки Всесоюзная ударная…
Начальник строительства отмахнулся от слов Трегубова, а главный инженер дал согласие. И даже подсказал, что делать в Братске, и кое-какие документы дал.
Иван  Иванович Наймушин понял, что перед ним один из тех людей, с которыми надо считаться, и что этот  парень добьется своего.
- Плиты вам доставят, - обещал Иван Иванович. – В последнюю очередь отправляли. Таков у нас отдел снабжения. Разберемся. А вот оборудование для фабрики застопорилось. Придется тебе, Петр, ехать самому в Москву. Да, парень, тебе бы учиться надо…
Плиты привезли через несколько дней. И сразу  же Трегубов уехал в Москву за оборудованием. Оно было доставлено в срок.
На базе снабжения как-то перепились грузчики. В тот день прибыли платформы с кирпичом из Братска. Александр Верёвкин пошел поднимать молодежь. Трегубова не было. Он уехал в Братск  «выколачивать» плиты перекрытия.
Комсомольцы  до двух часов ночи выгружали кирпич. Все пошли по домам, а Верёвкин решил зайти в диспетчерскую.
 -  Почему не доложили на эти безобразия? – спросил Верёвкин.
- Много чести, товарищ А. А. Верёвкин, - ответил диспетчер. – Утром бы разгрузили.
- Утром нужен кирпич. Будет простой. Мы с таким боем доставали этот кирпич из Братска.
- Ты что опять переживаешь? Ну, проявил патриотизм, ну, и успокойся. Прибегали тут бригадиры – Н. А. Торкунов и Д. Н. Дворовенко. Звонил и любимчик рабочих  начальник Жилстроя  А. Д. Матвейчук. Им, видите ли, брус нужен, раствор. А причем тут я?  Устали грузчики, умаялись сердечные. Мне их до слез жалко. Я ажно прослезился.
- Хватит юродствовать! Они не упарились на работе, а перепились! – повысил голос Верёвкин. – Будем ставить вопрос о вашем устранении с этой должности.
- Напугал! – схватился за голову диспетчер, и даже всхлипнул. И тут же нахмурился. – А  меня сам начальник строительства сюда назначил. И какие-то комсомольцы мне не указ. И не путайте мне карты руководства. Недавно прибегал за раствором ваш хулиган Юрка Стрелов. Избить меня хотел. Раствор ему нужен. Ха! Бригаде Н. А. Торкунова, видите ли, раствор нужен. Пусть сам Н. А. Торкунов  приходит. Ну и что? Пришел. Н. А. Торкунов и ушел.
Ворвались торкуновцы – Федя Климчук, комсорг бригады, Иван Брык и  Гриша Драч.
Иван Брык через стол полез к горлу диспетчера. Саня Верёвкин и Гриша Драч  перехватили Ивана. Диспетчер завизжал:
- Убивають честного труженика! Душуть! Давеча Юрка Стрелов хотел меня кнутом отвозить, да пьяньчужки спасли меня, бедненького и сердечного. Убивають! Караул!
- Хватит орать! – с порога сказал Матвейчук Александр Данилович, начальник СМУ Жилстрой. – Зачем меня обманул? Достукались. От бригад и комсомольцев  начали назначать на распределение материалов.  Виноваты во всём вот такие крысы, как вы, товарищ диспетчер.
- Обзываться, товарищ  А. Д. Матвейчук? Мы в восьмидесятые годы собрались войти в коммунизм, и когда все мы тесной стеной, вдохновленные идеями…
-  И не стыдно вам поясничать? – покачал головой  Федя Климчук. Иван брык сжимал кулаки и зло смотрел на диспетчера. Гриша Драч подошел к диспетчеру, и что-то  прошептал ему на ухо. Диспетчер даже подпрыгнул.
- Как ты смеешь?! – захрипел он от ненависти. Куда только  юродство исчезло. Задыхаясь, еле слышно прошептал: -  Я на строительстве этой дороги…Ну, и что? Да, я политических охранял. Мне приказ был. За дело всех сажали. За дело.
- Я знаю, кем ты был на зоне, - сказал Матвейчук. - Зверь зверем. Мы натерпелись от тебя. Конечно,  ты меня не помнишь. Я в робе заключенного был.
- Вертухай! Попил кровушки из народа, и здесь продолжаешь! – закричал Иван  Брык.
- Тихо, Иван, - поднял руку Матвейчук. – Успокойся. Марать руки о таких граждан не стоит. На правах не только начальника Жилстроя, но и сегодня дежурного по приему материалов, снимаю тебя…вас с работы. Твой благодетель, начальник стройки, дал мне такие права. Можешь позвонить.
Диспетчер согнулся и как-то весь сник, быстро оделся – и в дверь.
- Саша, Верёвкин, тебе придется до утра этим делом заниматься, - сказал Александр Данилович и прошел на место диспетчера. – Сейчас мы займемся распределением материалов.
- Нам брус нужен! – сказал Федя Климчук.
- Идите, ребятки, отдыхать. Утром у вас будет брус. Поставим его в бригады Торкунова, Веряскина и Малышевского. Кузнецову нет. Он успел много нахватать. Кирпич доставим в бригады Дворовенко и Малиновского. Так. Идите отдыхать. Всё.
Парни ушли домой.  Матвейчук и Верёвкин и ребята из комитета комсомола стройки подняли крановщика, шоферов, подобрали новую бригаду грузчиков.
Утром Матвейчук и Верёвкин и члены комитета пошли на свои рабочие места. Строительный материал был доставлен вовремя во все бригады.

СЛУЧАЙ  С  ФОТОВИТРИНОЙ
Как-то  на бюро комсомола предложили сделать фотовитрину. Сделали. Каждый день стали вывешивать фотографии  прогульщиков и лодырей. Однажды фотовитрину кто-то сломал. Лешка Подоплелов, заместитель Степанова, за вечер сделал новую фотовитрину и стал караулить – уж больно ему хотелось  хулигана поймать. Две ночи ребята носили Лешке чай  (чаевник он был страшный), а на третью ночь уговорили уйти.
Утром Лешка весь комитет на ноги поднял – витрина исчезла! 
Лешка подозрительно хмыкал, худел на глазах, но был отчаянно весел. Потом  позвал комитетчиков на базу оборудования. За четверо суток он сделал железобетонную витрину. Краном грузили. Вкопали металлические столбы. Стоит. И фотографии красуются…

НОВОСЕЛЬЕ
 Воскресенье. У парней праздник. Переводили многих в первый построенный дом-общежитие. Не дожидаясь машин, ребята собирали свои вещи и топали к общежитию. Борис Бычков, один из лучших активистов-комсомольцев, сидел, как мумия.
- Ну, чего ты?  А то займут, - сказал я ему.
- Ребята, а ребята! По два, по три человека в комнате будем жить. Я же не привык. Все время в палатках. Радио у каждого будет. Окно. Во весь рост окно. Хоть целый день смотри. И тишина. Я же не вытерплю. Я не представляю такой жизни. А может, в палатке останемся, чего уж.
Но ребята захотели жить культурно. Пошли в общежитие. И Борька пошел…

КОМИССАР  ТРЕГУБОВ
Он сошел с поезда в туфлях-лакировках и угодил в грязь
Вплотную к вокзалу подступала тайга. В ней слышались голоса, стук топоров, звон пил. Трегубов пошел на эти звуки.
Гусеницы трактора раздавили концы разбросанных обрезных досок. Петр догнал машину и загородил ей путь.
- Жизнь надоела?! – высунулся из кабины молоденький механизатор.
Трегубов  вскочил на гусеницу и потребовал у парня права. У того их не оказалось.
Далее Петр прошел к огромной свалке мешков с цементом, и столярным и сантехническим деталям. Накрапывал дождь.
Трегубов вбежал в комитет комсомола стройки. Там стоял такой дым, что  едва ли кого можно было разглядеть. Все старались перекричать друг друга. Он раскрыл окно и громко кашлянул.
- Я Трегубов. Из Шелехова. Кто начальник комсомольского штаба?
- Его нет, - ответил Александр Верёвкин. – Я член штаба. Секретарем к нам? Намаешься. Не  везет нам на них. Когда обратно-то?
- Товарищ Верёвкин, иди по общежитиям и собирай молодежь. Спасать надо строительный материал.
Верёвкин ушел. Остальные пошли за Трегубовым. Он привел их к разваленным доскам у  дороги
- Выяснить, кто привез и бросил. Вот фамилия комсомольца, работающего на бульдозере. Немедленно исключить из комсомола. Направить акт о денежном начете.
Доски сложили в штабель, и пошли в комитет. Ребята недоумевали  - и зачем собирать комсомольцев, когда всё сделали.
Трегубов просмотрел планы проведения воскресников. Ознакомился с графиком снабжения бригад стройматериалами. И всё что-то записывал в блокнот.
- Почему не ставили вопрос об участии членов комитета в планерках стройки? Надо же быть в курсе дел. Ясно. Без вас обходились.
Пришел Верёвкин с несколькими комсомольцами.
- Я думаю, что начальника штаба может утвердить бюро комсомола, - поднялся Трегубов. – Вижу, что здесь все члены бюро. Предлагаю начальником штаба Всесоюзной ударной комсомольской стройки Александра  Верёвкина.
Никто не возражал.
- А теперь пойдемте, я покажу вам ещё одно безобразие, - продолжил разговор Петр. Пришли к свалке стройматериала.
 - Оправданий не должно быть. Вы – комсомольцы. И это ясно.
Соорудили навес, накрыли его рубероидом, переложили туда мешки с цементом и другой строительный материал. К сожалению, пришло в негодность много цемента.
На стройке появились хулиганы. В одном из общежитий они разогнали только что приехавших парней из ФЗО.
Состоялось бюро комсомола, на котором организовали первую народную дружину. Одну из групп возглавил Трегубов.
Над головой в коридоре тускло горела лампочка. У хулигана в руке нож. В углу, прижавшись к стене, стоял паренек в форме ремесленного училища. У его ног валялись рубли.
- Проходи! – крикнул  на Петра хулиган. – А ты, фазан, свои бумажки и, как положено, вручи мне.
- Всыпать бы тебе, крохобор, - сказал Петр.
- Кто это там дерзит? – подал голос второй хулиган, появившийся в дверях.
Первый хулиган прыгнул к Трегубову. Он знал этих людей, встречал в Шелехово. Долго тренировался – учился у мастеров боевого самбо. Нож вылетел из рук хулигана. Второй был уже рядом, и ножом хотел было  ткнуть в  спину Петра. Но рука бандита ощутила острую боль.
С нарушителями порядка было покончено.
- Сегодня же иди на воскресник на общежитие! – резко в телефонную трубку Петр. – Я давно заметил за тобой, что ты избегаешь воскресников. Совести у тебя нет!
Бросил трубку, помолчал, а потом сказал:
- Засел за учебники. В институт готовится. Руководителем мечтает стать.  А  понять не желает, что авторитет будущему руководителю надо зарабатывать в самой жизни. Не люблю таких людей.
Трегубову, кажется, не хватало суток. В тот вечер, когда разговаривал по телефону с бывшим матросом, который  засел за учебники, впервые задумался:  а ведь надо учиться. И он тоже засел за учебники. Но не тут-то было. Телефонные звонки участились. Вдруг срочно потребовались  кадры, а лучшего вербовщика молодежи не было. Требовалось «выбить»  для знаменитого «стакана»  на фабрике  какую-то деталь, нужен был Трегубов. Что-нибудь требовалось, где-нибудь что-нибудь  «горело»,  и отправляли туда Петра. И он отложил учебу:  «Вот построим комбинат, и начну учиться» - думал он.
Когда сдали в эксплуатацию фабрику, Петра отстранили от комсомольских дел. Сказали – «граматешки не хватает».  Назначили мастером в карьер, руководитель механизированной бригадой из шести человек. Его сместили те, кого он заставлял идти на воскресник и работать по-настоящему. Даже ни в какие  общественные организации не выбрали. Обида захлестнула Трегубова. На работе трудился так, что, когда шел домой, то ногами еле чувствовал дорогу. Он привык работать на пределе.  Поработал диспетчером, стал кому-то не нужен. Он понимал, что ему мстили те,  кого  заставлял работать от души и не лениться. Нигде не принимали участие, а потихоньку  учились в институтах заочно. И вот – результат.  Обсуждали его те, кого он когда-то сам обсуждал.
Чем бы всё это дело закончилось, не ясно. Однажды, к нему пришли пионеры.
- Из газетных вырезок узнали, что с вас начался настоящий комсомол на Коршунихе. Расскажите.
Растерялся Петр Александрович. Как же так? Его помнят? Он ещё нужен? Значит, нужен.
Вечером он увидел своих «друзей» и ужаснулся. Ради них  прошло столько лет!
Но на прежней работе в Коршуновстрое  он уже не смог работать.
Недавно он ушел из жизни, но память о нем осталась в газетных вырезках, фотографиях, как лучшего комсомольского руководителя ударной стройки  в легендарные шестидесятые годы.   

ДАЙ  СИЛУ,  ИЛИМ!
Шел 1959 год. Первые комсомольцы Коршунихи приехали в соседнее село Шестаково на соревнования. Илим зеркально-зеленоватой гладью лежал у ног Лохова. Под ногами скрипела галька. Пахло водой, рыбой и набухшими почками смородины.
- Свою судьбу связал с Илимом! – продекламировал  Леонид  Лохов.
- Навсегда? – спросил  Вакатов.
Лохов устало улыбнулся и окунул руки в речку, ощущая её прохладу и мягкость.
- Силу  берет у Илима, - улыбнулся Володя Вакатов.
Вадим Гаврилов, тоже член комитета комсомола стройки, сполоснул разгоряченное лицо.
Они проиграли сельчанам по всем видам спорта…
Когда приехали в Коршуниху,  собрались в недостроенном доме – здесь будет комитет комсомола.
- Может, нам осенью провести свою общестроительную спартакиаду, - предложил комсомольский секретарь  Саша Степанов, - выявим способных спортсменов, да и самим надо потренироваться.
- Я девчат попробую организовать, - отозвалась Юля Мартынова, одна из первых, прибывших на Коршуниху девчат.
На том и решили. Лохов  отвечал за явку своих строителей, а Вакатов – молодежи  СМП-289.
Вечерами начались тренировки.
Ожидали комиссию. Начальник стройки Сиротов приказал без «подушки»  отсыпать щебенкой дорогу от палаток до магазина, А тут ещё в недостроенный дом  рабочие привезли ванны для показухи. Потом их снова уберут. Ещё зимой, тоже перед приездом комиссии, Сиротов велел в 57-градусный мороз на пусковом доме покрыть шифером крышу. Рабочим привезли спирт.
Лохов первое время работал бригадиром. На одном из собраний он выступил и покритиковал начальника стройки, что так нельзя делать. На другой день  Леонида Лохова назначили прорабом.
«Будет начальником, тише будет, - думал Сиротов. – Знаю психологию таких людей». Но он ошибся.
Когда начальник стройки побывал на строящейся дороге, то увидел, как бульдозер разравнивал только что привезенную скалу – готовилось основание под щебенку.
Сиротов – к Лохову, звонко и взахлеб кричал:
- Где щебенка? Где? Я тебе устрою уже! Ты мне попляшешь! Я тебя породил – я тебя и выгоню! Вон из теплицы…тьфу, из треста!
- Мы обсудим ваше поведение на партийном собрании, - ответил Лохов. – Я как член бюро комсомола стройки заявляю вам об этом.
- Выражаю  недоверие собранию и тебе! Я здесь хозяин!
Он сорвался с места и побежал.
Лохова отстранили от работы прораба.
По многочисленным  жалобам приехал  начальник  «Братскгэсстроя» Иван Иванович Наймушин. На общем собрании строителей он выслушал претензии строителей и велел Сиротову готовить дела к сдаче.
Первую дорогу построили по всем правилам, как того требовала технология. На её строительстве работал прораб Леонид Лохов.
В  одно из воскресений состоялась первая общестроительная спартакиада. Бег выиграл Леонид Лохов. Получил он приз и за прыжки в длину. Его друг Володя Вакатов остался на втором месте. Но зато он был отменным футболистом. По забитым мечам в те годы ему не было равных. Осенью в  селе Шестаково выиграли по всем видам спорта. Следующая поездка была в  Нижнеилимск. И там победа. А когда пришла зима, Лохов, Вакатов и Гаврилов организовали на речке Рассохе хоккейные баталии, стали проводить лыжные гонки.
Днем работа. Прокладывали дорогу к строящейся больнице, готовили подкрановые пути. Бригадир плотников Торкунов сидел у края дороги и плакал. Мы утешали его. Лохов подошел и положил руку на плечо бригадиру.
- Извини, Николай, закрутился. Не могу некоторых перекричать.
- Когда же время горлохватов кончится? Когда? Моим же ребятам тоже надо заработать. Разве нам больница не нужна?
Через тридцать минут машины шли к будущей больнице и везли скалу.
Начальник отдела Федюнин вызвал к себе прораба, поправил свою кожанку, застегнул китель на все пуговицы, выпрямился, и закричал:
-  Вы что? Народ обманывать? Вы против советской власти? Не понимаете  линию партии? Кто вам дал право  направлять машины к Торкунову?  Есть моё указание – скалу и щебенку надо уложить  на дорогу к коттеджам! Больница подождет! Все силы на коттеджи! Идите к начальнику стройки и доложите.
Новый начальник «Коршуновстроя» Водяницкий, полковник в отставке, участник войны, потряс руку Лохову и спокойно сказал:
- Горло береги. Поступил ты правильно, и стратегически верно. Действуй. Я тебе верю. Принимай решения самостоятельно, если видишь, что это для дела. Спрашиваешь, отчего мотаем друг другу нервы? Наверное, оттого, что не всё ещё у нас гладко  с организацией труда, поставками, личной ответственностью каждого. А надо работать. Будем потихоньку выкорчевывать таких вот Федюниных. Надо же! Захотел в первую очередь для себя коттедж построить. Форсируйте больницу. Желаю успеха.
 Надо сказать, что Водяницкий  поселился в одной из палаток. Разные были начальники на нашей стройке.
Вечером Лохов собрал молодежь  и пошел на новый спортзал. Его строили по вечерам. В выходные  дни тренировались на спортплощадке.
Наконец Леонид вырвался в отпуск и махнул на Черное море. Он всю жизнь мечтал увидеть его.
А когда встречали Лохова, то друзья по такому случаю надели туфли. И каждый из них нес цветы. Дело в том, что Леонид ехал домой не один. Он вез невесту. Жену…
Ххх ххх ххх

Есть в нашем городе парк. Я часто хожу туда, и встречаюсь  с моей любимой  сосной.  Она высокая, кудрявая, мощная стоит рядом с беговой дорожкой. Когда мне тяжело, и, кажется, нет выхода, я иду к моей сосне, и она дает мне силы, она успокаивает меня. Я до слез люблю тайгу, её просторы, её мощь, и её беззащитность перед  человеком.
Мы приехали в парк. Это наша последняя остановка. Здесь, начиная почти с шестидесятых годов прошлого века собиралась молодежь, проводились соревнования по бегу, а зимой проходили лыжные гонки.
Мы сели  на скамейку. Над нами навес. Накрапывал осенний дождь. Иван уехал в город, а мы решили отсюда пойти пешком.
А вот и дед Данила. Он присел на краешек скамейки. Был задумчив. Потом он сказал:
- Надо побывать в местах между Рудногорском и Новой Игирмой. Там стоит великолепный сосновый бор. Люблю я те места. Природа тайги Илимского края удивительная. Мне хочется, Юрий, чтобы ты не забывал о природе, что окружает ваш город. Хорошо описали природу ваши художники в  своих картинах – Георгий Замаратский и  Алексей Егоров. А ты создай природу в своей книге. Попробуй включить в свою книгу свою лирическую повесть «Илимская симфония».  Все вы находитесь в краю Илимском.  Как бы живете на Илим реке. Вот и заголовок есть для общей книги.
- Я  как-то об этом не задумывался, -  ответил  я.
- Ну, и что? – прервал меня дед Данила. – Там природа рядом с вашим городом. Она насыщает ваш город кислородом и положительной  энергией. Как это можно пропустить? Не понимаю. Как же без природы? Коршуниха появилась в Илимском, таежном краю. Тайга помогает тебе выстоять в твоей сложной жизни. Вот и включи её в свою книгу…Илим не забывай. Потому что с  Илима здесь всё и началось. Дерзай.
- И вы про всё это знаете? – спросила Татьяна Губа.
- Раз я хозяин Илимского края, то я должен знать многое. И про вас всё знаю, милые дамы – Татьяна Губа, Ольга  Филь, Ольга Ксенофонтова, Ирина Шестакова. Вы делаете великое дело. Создаете для истории и ваших потомков,  документальные фильмы. А ты, Юрий, покажи природу в своей книге. Я вас благословляю на великий труд.
Он ушел в сторону тайги.
- Просто не верится, что какой-то  человек столько живет, - сказала Татьяна Губа.
- И что удивительно, он всё про нас всех знает, - добавила Ольга Филь.
- Когда же он появился на свет? – спросила Ольга Ксенофонтова.
-  Мне нравятся такие вот  фантастические события, - сказала Ирина Шестакова. – Хоть бы ещё появился. Мы словно в другой мир попадаем. Как интересно. Каждый раз так и ждешь его появления. И надо исполнить напутствия деда Данилы.
- Все согласны с дедом, - сказала Татьяна. – А теперь за работу.
И мы пошли в город.
Итак, за работу. Как сказал дед Данила Бутаков, надо мою лирическую повесть включить в книгу.

ИЛИМСКАЯ  СИМФОНИЯ
Лирическая повесть
ВЕСНА  НА  ИЛИМЕ 
Зимой хожу по этой тропе на лыжах, летом бегаю, осенью ломаю грибы. Если идти долго, то можно выйти к Илиму. Вот и ещё одна весна, которую подарила мне судьба. Весна принесла из распадков запахи смородинных почек, талого снега и ещё чего-то вкусного. Я шел по тропе и вдыхал прохладу. Остановился у огромной сосны. Вот уже много я останавливаюсь у этой сосны. Я дружу с ней. Обнимаю её тугой, теплый стан. Даже в лютые морозы  от неё идет тепло.
Желтоватая, жидка кашица быстро заполнила мои следы. В начале апреля бывают ещё  морозы, а днем солнечные лучи пронизывают тайгу. И деревья сбрасывают с себя остатки отяжелевшего снега. А и чудо. С солнечной стороны, из-под снега, прижавшись к сосне, показалась головка муравейника. И первый муравей-разведчик неуверенно  пробежал по стволу несколько сантиметров. Засомневался и спрятался в домик. Но сила природы берет своё. Возможно другой  муравей, более смелый, выбежал и одолел темный ствол с метр. Постоял, пошевелил усиками, потом замер, видимо, греясь и наслаждаясь теплом солнечных лучей и от сосны, и снова побежал, но уже выше, выше. И вот он уже скрылся с глаз. Конечно, он дал сигнал, чтобы и другие  члены его семьи выходили на белый свет. Один за другим стали выползать муравьи. Жизнь в лесу началась. Они первые предвестники весны. Я пошел дальше, наслаждаясь запахами тайги и необычными звуками, какие не услышишь в городе. Хороша тайга в эту пору года. А в общем-то странно, каждый раз, когда я бываю в тайге, то слышу эти приятные звуки. Если, конечно, прислушаться. А так тишина. И только порой слышен шуршащий звук падающего снега, который стряхивают с себя деревья, да пение птиц особенно сибирского соловья.
- Тци, тци. Ти, ти, - поет таежный воробей. Если хорошо прислушаться, то можно понять, что сибирский соловей соревнуется и попадает в нежные и нужные ноты необычного таежного звука. Я побывал во многих местах нашей страны, но нигде не видел краше Илимской тайги во все времена года, и особенно этого изумительного звучания весны. Ну, конечно же, это пела весна! Но какая эта чудная мелодия! Такой я нигде  не слышал. В чем же она выражается? Кто сочинил её?
Шел я по тропе и чавканье талого снега не заглушали редкого звучания. Где она находится? В деревьях? В птицах, в снеге? Возможно, они сообща издают эту чудную мелодию.
Наконец, я вышел к Илиму.  Во многих местах крутые берега. Здесь солнце хорошо потрудилось. Образовалась крошечная полянка. И даже кое- где пробилась ярко-зеленая травка. На самой границе воды с сушей, на небольшом бугорке, огромный лиственничный пень. И этот бугорок с пнем омывается водой. Настоящий островок. Я шагнул на земляной уступ и уселся на пень. Он напомнил мне кресло. У моих ног темно-синяя, на первый взгляд, не подвижная гладь воды. И эти вездесущие хозяева  тайги могут не мешать мне, а я им. Ни одного муравья.
У моих ног тихо дышал и медленно двигался могучий Илим, сын красавицы Ангары. Вдали мост, перекинутый, через реку и по нему бежали машины. А далее дачный поселок «Строитель».
Вот дунул ветерок, и гладь местами сморщилась, словно на теле Илима образовались морщины. Многое что  перевидал и испытал Илим. Сидел я на пне и понимал и даже чувствовал его. Всегда, многие века эти горы, распадки не менялись и только менялись деревья и другие растения. Менялся и живой мир. Но не было на его берегах человека, пришлого, чужого. И вот он пришел, шумный, подвижный. Где-то в его истоке остановился на ночлег легендарный гулящий человек Пантелей Пянда со товарищами. Опустил он  руки в холодное тело Илима.
- Эх, холодна и чиста водица! Что там? За горами…
С ними был проводник Чулимэ, молоденький тунгусенок. И сказал проводник:
- Однако, мы зовем его Илимэ.
- Значит, Илимка, мужик, - ответил Пантелей.
Шли годы. Приходили к его берегам кочевые люди, и тут же уходили. Не беспокоили таежного красавца. Попьют из него чистой водицы и снова  в путь. Привык он к ним. Свои люди.
И вот однажды на больших лодках пришли казаки. Атаманом у них был статный казак  Максим Перфильев. Ни шеверами, ни порогами не испугал Илим смелых пришельцев. Высадились они в долине. Место выбрали ровное, да застучали топоры в тайге. Срубили они первую зимовьюшку, чтобы от дождя спрятаться. Не ушли казаки, а стали строить первые домишки. По следу первых казаков шли и другие атаманы со своими дружинами. В начале, буйствовал Илим, топил струги и лодки на порогах и шеверах. Потом смирился.  И даже стало интересно смотреть, как обустраивались казаки, а потом и крестьяне.
Всё это явно представил я, когда  пришли казаки на Илим, первые крестьяне. Как они валили вековые лиственницы, корчевали, готовили землю под пахоту. Порой спали под открытым небом, в шалаше. Ведь крестьяне шли через всю Сибирь с детьми, скарбом, инструментом для возделывания земли. Эти люди покинули насиженные места навсегда. Конечно, бежали от крепостного права, от царских опричников. А что ждало их на новых местах? Неизвестность. Но была надежда на то, что там, на северной стороне, их ждали неизведанные земли, но свобода! И вот ради неё и шли люди на страшные лишения и муки и жили надеждами на лучшее. И  разведанные казаками места здесь хоть и глухие, но землицы столько, что даже оторопь брала крестьян по берегу Илима.
Да, тяжек был труд первых крестьян, подумал я. Вот и городишко возник в центре со Спасской башней. Добротный острог получился. А там и руду нашли. Горы Илимские вместе с крестьянами упорно скрывали руду. Боясь, что длинные руки  Демидовых дотянутся и до этих гор. Но руду все-таки нашли славные рудознатцы Коршунов и Бутаков. Вот и свое железо появилось. Добывали и выпаривали соль. Рыбы вдоволь, зверья полна тайга, ягода, грибы. И даже есть целебные источники. Да и урожаи пшеницы, ржи родились отменные.
Я представил, что здесь побывали братья Лаптевы, Семен Дежнев, ночевал у какого-нибудь крестьянина. Супруги Прончищевы останавливались в остроге. Останавливался Беринг со своей командой. Набирали хлеба, сухого мяса, соли на дальнюю дорогу. Был здесь и сам Челюскин. Бывал здесь и легендарный Хабаров. Кто знает, может где-то рядом, вот с этим пнем, вот на этой полянке  находятся косточки  великого землепроходца. И все они видели вот эти горы, пили воду из Илима и набирались сил от него, чтобы своими подвигами оставив след в истории изучения  Сибири.
Возможно, по этому месту  проходил Радищев? Даже мурашки пробежали по телу. А вдруг?  Он же везде ходил. Эти горы видели, а Илим поил ссыльных, каторжан. Много  страданий, великих потрясений испытывал на своих водах Илим. 49 деревень поселилось  по его берегам. Свыкся с ними, привык, одаривал людей рыбой, помогал выжить в лихую годину страшной войны. За все хорошее скверно обошелся с ним человек. Построили плотину на Ангаре, и поднялась вода и затопила плодородные земли. Он видел, как горели села, деревни по его берегам. До слез жалко людей, бросающих обжитые места. И хотелось крикнуть: «Люди, остановитесь! Не уходите! Мне с вами хорошо! «  И захлебнулся в прибывающей воде. Уже не иметь ему чистой и холодненькой водицы, не напоить ею жаждущего путника, а иметь крутые и грязные берега, не убранные кустарники из ложа затопления, деревья и прочий мусор.
Мне кажется, что он порой хочет крикнуть:
- Люди, что вы сделали со мной?!
Сидел я на пне и передо  мной проходили кадры документального кино снятого неутомимым краеведом Анатолием Бубновым. И защемило сердце от увиденного. Тряхнул головой и видение исчезло.
Сидел я на пне и смотрел в воду. И опять видение. Там, на глубине я увидел древний Илимск. Весна. Люди на лошадях пашут землю, рыбаки закидывают невод и вытягивают много рыбы. А она так и подпрыгивает, поблескивает. Мальчишки гоняют тряпичный футбол. А вон взрослые парни играют в биты.  А девки у плетня лузгают семечки. Воскресенье. В обыкновенные  дни некогда прохлаждаться.
Ветер усилился, и пошла волна. Видение исчезло, а у меня ещё больше защемило сердце. Волны начали плескаться о пень и ледяные брызги достигали лица. Кое-где по берегам лежал снег и лед. Весна.
Я поднялся и пошел в сторону города. За то время, что я не был у сосны, муравейник словно вылупился из-под снега и даже муравьи смело бегали по её стволу. Вдоволь надышавшись лесным духом, я шел домой, пропитанный запахами тайги, талого снега и илимской воды.
 
ЛЕТО  НА  ИЛИМЕ
Надо отдать должное, что грозы над Илимом бывают редкие, но сильные разряды бьют в горы, где есть руда, в отдельные деревья, даже уходят огненной иглой в холодные воды Илима. Дожди ровные, долговременные. Ночью резко падает температура. Холодный ветер с Эвенкии может  на третий день непрерывных дождей, разогнать тучи. Небо в северной части проясняется и белеет. Жди заморозка. На Илиме, среди лета ударит  такой иней, что трава становится седой, лужи подмерзают. Радиевые хозяева, если видят, что забелел горизонт с гнилого угла, так у нас называют северную  сторону от Эвенкии, закладываю в теплицах печи дровами или опилками. Вода в Илиме перед грозой и дождем темнеет и будто густеет.
Я бежал по своей тропке. Её едва видно. Трава звонко бьет по сапогам. Сегодня жаркий день, и казалось, ничто не предвещало грозы. Небо чистое, высокое, воздух в тайге зеленоватого цвета. Ярко-зеленые травинки прилипают к голенищам сапог.
Вот и сосна. Остановился. Подошел к ней и положил руку на горячий и шершавый ствол. Жгучие лучи солнца, казалось, пронизали дерево. От него шел терпкий жар. Даже вездесущие муравьи лениво поднимались по стволу и опускались к выросшему муравейнику. Заметил, что они более всего спускались к своему дому. Быть дождю. Но небо не предвещало грозы. И только подозрительная тишина, и плотная духота показывали на то, что дождю быть. Обливаясь потом, я постоял у сосны и продолжил путь. Мне очень захотелось  побыть у того пня, к которому я  прихожу с молодости. Сколько ещё отпущено Богом, приходить к нему? Конечно, он видит, как я старею телом, но только не душой. А пень этот все время в одном возрасте и ничего его не берет.
Деревья притихли в истомленной жаре. Даже редкая птица лениво пропоет и снова тишина. Весной напелись. Отчаянный комар прозвенел у моего уха и скрылся под листочком. Вряд ли он спрячется от зноя, так как от самой земли поднимался терпкий запах гнили. Теперь и я почувствовал, что будет гроза. Но упорно двигался к Илиму. Там спасение от зноя.
Чуть-чуть потянуло прохладой. Скоро Илим. И это не ветерок, просто перемещение воздуха от воды и горячего с суши.
Вот он Илим. А вот и пень. Вокруг него высокая темно-зеленая трава. Сверкающая гладь реки словно стеклянная. Будто всё замерло, застыло. Река, словно огромное доисторическое животное прилегло отдохнуть и распростерлось между гор.  Кажется, вот сейчас зашевелится и своими холодными  лапами ухватит берега и меня с ними. Перед грозой  и затаившейся стихией стало как-то тревожно. Я невольно шагнул от берега. И тут увидел, как из-за распадка, куда направлялась огромная масса воды,  появилось облачко. Даже, если пойдет дождь – негде скрыться. Ну, и пусть мочит.
Волшебный что ли пень? Почти рядом с ним образовалось видение. Оно наплывало на меня из глубины реки. Вверх по течению двигалась лодка. В ней два человека. Одна, а это была женщина, в куртке с капюшоном и высоких резиновых сапогах, усиленно гребла, другая держалась за  туго натянутую веревку  и что-то кричала тем, трем женщинам, что тянули веревку по берегу. Всё ясно. Это рыбачки. Вот лодка причалила к берегу. И впятером они стали вытягивать  сеть. А вот и рыба показалась. Видение исчезло…
Туча, огромная, тяжелая переворачивалась и двигалась вверх по течению Илима. Сверкала молния, и слышен был гром. Стояла густая настороженная тишина. И только где-то в водах реки, или в тайге была слышна непонятная мелодия. Кто играл? Откуда она? Странно было то, что  от этой мелодии  поднялось настроение, внутри меня тоже всё пело.
И вдруг в природе всё задвигалось, зашелестело. По телу Илима пробежала рябь. Вершины деревьев вздрогнули и закачались. В кустарнике, будто кто-то зашевелился. Туча быстро надвигалась. А я, как зачарованный смотрел, как туча перекатывалась и меняла одну форму на другую ещё удивительнее. Муравьи исчезли в своем доме, притихли птицы, даже неугомонный дятел перестал долбить.
Сначала горячий воздух прошелся по моему лицу. И вдруг он превратился в колючий, холодный, мощный и тугой. Всё вокруг зашумело на разные голоса. Мелкими белыми щетинками взъерошился Илим. Изгибаясь, сверкнула молния, и прогремел гром, потом опять сверкнула молния и ударила во вспенившееся тело Илима. Прогрохотал гром, и дождь с силой ударился о травянистый берег, хлестал по пню.
Я вмиг стал мокрым. Спрятаться куда-то бесполезно. Я стоял напротив пня, и вокруг меня  бурлила  вода.  С горы бежали мутные и мощные ручьи, они тащили листья, сучья и всё то, что попадало им на пути. И вот пришла темнота, зависла над горой туча, которая зацепилась за вершину горы и яростно, с остервенением освобождалась от лишней воды. Вершина горы будто спорола низ тучи, и оттуда ещё хлеще полил дождь. Вокруг меня не было дождя, а стояла белесая и шумная стена воды. Стало холодно. Хорошо то, что прекратился ветер.
И вдруг, неожиданно, из-за тучи выглянуло солнце, словно умытое дождем, радостное, яркое, чистое. При его появлении всё в природе изменилось. Радостно запели птицы, забегали муравьи, а Илим успокоился, притих, покрылся такой гладью, что глазам стало больно. Так он сверкал. И от него несло нежной прохладой, резче запахло травостоем, смолой, поспевающей смородиной и почему-то грибами. И вдруг, опять эта музыка! Порой мне казалось, что пение птиц и стук дятла соединились с этими звуками. Даже затихающее журчание ручьев вторило этим звукам. Я стоял и слушал потрясающую всего меня мелодию. Она, как и весной, заполнила меня, и мне даже захотелось  петь. Я даже открывал рот и издавал какие-то звуки.
К воде, видимо, на водопой, выскочила косуля. Она замерла и с интересом смотрела на меня. Я стоял, не шевелясь. Яркие блики на реке вдруг отобразились в её глазах. Она подпрыгнула и унеслась прочь. А я ступил на скользкий островок и уселся на мокрый пень. От него шло успокаивающее  тепло. Солнечные лучи согревали тело, и моя одежда быстро высохла. И только от воды несло прохладой, даже ноги замерзли.
Хорошо ещё то, что туча прошла. Ведь на Илиме может наступить после такой грозы, ненастье. Тогда ночами бывает очень холодно, да и днем не жарко. Климат на Илиме резковатый. Кажется, что наступит все-таки, ненастье. Неожиданно подул небольшой, но холодный ветер. С низовьев Илима появились низкие рваные тучи, предвестники долгих дождей. Заработал «гнилой» угол, тучи идут с Туры, с Эвенкии, туда они попадают с Таймыра. Это надолго. Надо уходить. Да и Илим нахмурился, он недоволен, покрылся старческими морщинами, стал весь седым и всклокоченным.
Шел я по тропе, а в спину подгонял холодный ветер. И я представил, как он рождался в тундре, у моря, среди скал, набираясь мощи от океана. Я вдохнул  полной грудью и ощутил солоноватость воздуха. Стал дышать чаще, чтобы насытиться океанским запахом. Возможно, вон та туча, похожая на свернутую овчину, образовалась в океане. По дороге к Илиму  подрастеряла свою красоту и мощь. Она видела океан, скалистые берега Таймыра, видела тундру, пасущихся оленей. Всё видела эта туча. А сейчас она здесь, на Илиме и вновь собирает силы, чтобы поливать дождем скудные поля бедных  хозяйств.
И разве эти хозяйства можно сравнивать с колхозами на знаменитой илимской пашне,  которые  могли прокормить не только свой район, но и соседние. Я остановился. И видел, как тучи всё плотнее прижимались друг к другу, и вот они уже сплошняком зависли над тайгой.  Возможно, и, скорее всего это так, они уже подпитались  влагой из мощного Илима. У нас же всё взаимосвязано.
Ненастье длилось неделю. Температура доходила до  восьми градусов тепла.  Так бывает холодно на Илиме среди лета. А бывает и стукнет заморозок. Всё  кругом бело. Забереги Илима покрываются льдом. Очень часто эти заморозки прихватывают  взошедшую картошку, уничтожают цветение ягод. А, в общем-то, лето на Илиме прекрасное, но оно, к сожалению, проходит быстро.

ОСЕНЬ  НА  ИЛИМЕ
Под ногами шелестит опавший лист. Солнечные лучи насквозь просвечивают  золотистый лес. Ни ветерка. Слышно ещё, как падают листья. Я стою рядом с березой. Вот листик сорвался, и, кружась, заскользил к земле. На нем сидел муравей. Он с ним и упал. Закружился на месте муравей, забегал. Найдет ли дорогу домой? И где он у него?
В основном, осень на Илиме, золотистая, сухая. Долго стоят погожие дни,  пахнущие картофельной ботвой, кострами, подгоревшей картошкой, вспаханной землей, а, если зайти в лес, то и грибами. С распадков дышит прелой сыростью, смородинным листом и пихтачом. Бывают и дожди, долгие, нудные, насыщенная водой земля под травой словно сохраняет воду для заморозков, будто намереваясь укрыться от холодов. Часто так и бывает. И первые заморозки, и снег, что готовы покрыть землю, подмораживают её. Идешь по тропе и чувствуешь стылость земли. А если нарушить верхний слой, то оттуда поднимается парок.
В основном, осень на Илиме, погожая, теплая, кроме холодных ночей с добрыми заморозками. Я готов целыми днями ходить по тайге, выходить к ручьям, реке. Вот и сегодняшний день, как все остальные дни. Осень на Илиме  начинается в половине августа. А ноябрь – это у нас уже зима.
Я шел по тропе к Илиму. Вот и моя золотистая сосна. Обнимал её и чувствовал, как её энергия разливалась по всему моему телу, будоражила кровь, проясняла голову и поднимала настроение. Такое ощущение, будто из меня вышла  вся городская мешанина и грусть. Мне даже захотелось петь. Но я сдержался. Здесь ходят грибники. Скажут, дядя спятил. А ещё  поинтересуются, почему это я пошел в лес и не взял посуду под грибы. Меня не поймут.  Мне  просто хочется побродить по тайге, навестить знакомые места,  Илим.  Послушать пока непонятную для меня музыку. Сегодня  она ещё не возникла во мне.
С солнечной стороны бегали по стволу муравьи. Один остановился у моего пальца, пошевелил усиками и решил, видимо, укусить его, пришлось отойти от дерева.
- За грибами? А почему без горбовика? – неожиданно появился передо мной немного знакомый  обросший мужичок-боровичок. – Ноне грибы есть. Только не ленись. Что так делать в тайге? Дурака валяешь? Ну,  и валяй…
И тут я решил  по откровенничать. Поиграть захотелось. Они же со мной  на прямую играют, а я должен скрывать свои чувства?
- Понимаешь, мужик, любуюсь природой, наслаждаюсь. А ещё музыка бывает. Я её слушаю...
- Не понял, - насторожился мужичок. Даже одежда на нем зашумела. Но на мне, же она не зашумела!
- Валяю вот дурака и слушаю музыку.
- А почему я не слышу её? Ты что? Особенный? Надо быть как все. Значит, выпендриваешься. Нехорошо. Не выделяйся. Будь как все.
У меня возникло такое ощущение, словно я попал  в восьмидесятые годы прошлого века, во времена развитого социализма, когда нам говорили, чтобы мы не очень выделялись и были как все.
Я пошел по тропе. Настроение испортилось. И казалось, что ничто не успокоит меня. Но вот почти из-под ног выскочил бурундук. Просвистел тревожно и скрылся за колодой, покрытой мхом. Я тоже свистнул, но он мне не ответил. А вон шарахнулась от меня белка. Она бежала по дереву винтообразно, то покажется, то исчезнет.
Зашел в березовую рощу. Казалось, что даже воздух здесь пронизан золотыми нитями и той гущиной, которая, кажется, застыла между деревьями, и подойти к тому месту, и опутает тебя эта гущина, запутаешься в ней и не сдвинешься. Осторожно ступая, я пошел к тем березкам, стараясь не тревожить блестящие паутинки, похожие на струны. Может, они издают чудную  мелодию? И я вошел в эти березки, предчувствуя сладостное прикосновение теплого, застывшего воздуха, и даже остановился. Плохое настроение улетучилось и мне захотелось петь. Гущина золотого воздуха переместилась дальше. Я шел по траве в ожидании золотистой гущины. Воздух словно пропитан золотой пылью, тоненько шелестел от прикосновения  опавших листьев. И в этой золотой гущине листья будто  плавали, и, кружась, тихо плыли к земле. Один лист прилип к моей щеке. Я снял его, разгладил золотистую бледно-желтую плоскость и понюхал. От  него пахло  грибами и березовым соком.
Березовая роща закончилась, и я вошел в ельник. На меня обрушилась сырая темнота. Почти рядом с тропой краснели головки маслят. Вот куда бы того мужичка. Здесь веяло подгнившими пнями и хвоей пихты. Приторный запах. И этот темный лесок я проскочил быстро.
Почти неожиданно вышел в осиновую рощу. Вот где красота! Осенний воздух обнимал осины. Солнечные лучи путались в листьях, в траве. Листья купались и шелестели в этих лучах, а если медленно падали, то кружились, перевертывались, в общем, играли, и это был их последний танец. Под ногами громко шумела листва, словно музицировала на разные голоса. Но где же та, таинственная, непонятная музыка, откуда идет она, о чем хочет поведать, что сказать, сообщить?  Прислушиваясь к шелесту листьев под ногами, я шел по тропе. Близость Илима можно почувствовать издалека. Вдруг потянет по распадку холодком, свежестью. Это идет дух от Илима. И вот он красавец!  Я даже зажмурился. Солнечные зайчики двигались и играли по воде, и стеклянная его поверхность была неподвижная и будто немного выпуклая, казалось, что в этом таится что-то грозное, живое и ещё мгновение и вздуется Илим и обрушится всей мощью на берег. Я подошел к пню. На нем свежая узкая рана от троса. Недалеко след  от колес застрявшей машины. Видимо, пень послужил, как опора. И  выдержал. Здесь рядом богатый брусничник. Люди приезжают сюда за брусникой на мотоциклах и машинах. И гребут ягоду совками. От этого ягоды брусники и черники становится всё меньше. А в поисках груздей, разрывают мох, но не закрывают место грибницы, оставляют открытой. Грибница погибает. Как-то я стал говорить грибникам, что неправильно делают, и они обиделись, да ещё дураком назвали и высказали, чтобы я был как все…
Я мхом накрыл рану на пне и опустил руки, чтобы смыть чернозем. Удивительно!  Вода была мягкой, теплой и было такое ощущение, будто она гладила мои руки. По телу  прошла теплота, и возникло радостное ощущение. Правду говорят, что вода обладает памятью. Она заполнила меня, и я был этому рад.
Я сел на пень. Опустил ноги в воду. Она обнимала их, гладила, и меня потянуло на сон. Кажется, задремал…Видение. Палатка. За столом сидел я. Писал. Я даже видел рукопись. Заголовок. «Так начиналась Коршуниха». Что же я там написал? И текст возник передо мной…»1957 год. Бульдозер очищал место под палатки. Следом за ним бригада Николая Трифонова устанавливала каркасы, чтобы на них натянуть брезент. По плану надо было поставить – 16. Но не надо путать первые палатки с теми, которые будут построены в 1958 году. Эти 40 каркасно-засыпные. И были они намного теплее, чем одинарные…
Вместе с бригадой  Леонида Дементюка стали устанавливать первые щитовые сборные домики на четыре семьи. А ещё их называли сборно-щелевые.
Взялись  за строительство почты, бани, пекарни, домика под амбулаторию, столовой, конторы. Вновь прибывшим негде было жить, вот и поселили в баню. А первые поселенцы ходили мыться за три километра в поселок геологов Коршуниха. На берегу горной речки там стояла отменная баня. Из парной парни бросались в ледяную воду. Может, из-за этого на стройке  не было больных.
Вместо вокзала маленький домик из досок, в котором отогревались первые строители…
Видение исчезло. Какое-то наваждение. Интересно.  Каждый раз, у  этого берега и пня, который, конечно, живой, питается от Илима ( он не дает ему умереть)  я вижу видения. Всё странно. Человек, сидящий у костра, смотрит в огонь и думает о прошлом, так же как и у воды, смотрит в неё и думает. Конечно, есть люди, которым кажутся картины из прошлого, уверен, что моему товарищу, краеведу Анатолию Бубнову, тоже бывают видения из  прошлого Илима, как горели деревни и села перед затоплением. Страшные видения. Однажды он мне сказал:
- Порой и ночью снятся эти деревни, дома, плачущие старики…
Вот и мне у Илима бывают видения.
День завершался. Краски осени ещё более стали отчетливее, по  телу Илима поползли красные полосы от заходящего солнца.
До темноты надо дойти до города, хотя у нас, можно свободно ходить ночью по тайге.  Но я задержался, любуясь красотой Илима, И уже шел по тропе медленно, чтобы не потерять тропу и не запнуться.
Над тайгой засверкали звезды. Небо будто опустилось и словно находилось сразу над деревьями, а звезды путались в вершинах и как новогодние гирлянды были разбросаны по деревьям. На выходе из тайги я неожиданно увидел горизонт над горой, очень красный  и похоже  было, что на том месте горит тайга. Но вот из-за горы показалась огромная луна, напоминающая мандарин. Не проходит лета, чтобы не полыхала тайга. И горизонт приобретает цвет малинового сиропа. Зачарованный увиденным, я остановился, и наблюдал, как уменьшаясь в размере, медленно двигалась луна по  темному небу. Постепенно горизонт бледнел, а луна становилась ярче, приобретая формы, какие бывают лишь в это время. Полная, яркая, таинственная. Небо поднялось выше, звезды  отделились от деревьев. Этой ночью ожидаются заморозки. Пора идти домой.

ЗИМА  НА  ИЛИМЕ
Зима на  Илиме бывает разной, но без крепких морозов никогда. Даже если бывают оттепели, и в январе с крыш появляются капели. Бывает пурга. Но снега порой выпадает столько, что заборов не видно. Илимский край оправдывает свое климатическое название – резко-континентальный, и с резким рельефом. Илим был когда-то зажат узкой полосой знаменитой илимской пашни, а  за ней высокие горы. В настоящее время, когда долину  затопило, горы, словно обступили Илим, и люди вынуждены были перебраться на возвышенные места. Об этой  трагедии сняты фильмы Анатолия Бубнова и написана им современная книга  «Илимская пашня. Время перемен». Там всё можно узнать.
Зимой хожу на лыжах. Люблю прогуляться в погожую погоду в тайгу. День выдался теплый, солнечный. Хорошо скользят лыжи. Остановился у сосны. Подошел к ней и положил руку  на её коричневый холодный ствол. И тут я почувствовал, что под корой есть тепло. Оно передалось мне в руку, вошло в тело, обогрело меня. И если хорошо прислушаться, почувствовать окружающее, тайга не замерзла, она в спячке. Внутри сосны пульсирует жизнь. Она есть в каждом дереве, пусть опадут все листья с березы, осины, но корень и ствол живы. Сосна тому пример.
Поперек лыжни след от широких лыж. Услышал стук топора. Свернул с лыжни на стук. Здоровенный мужик только что срубил елку. Приближался Новый год.
Подошел ближе. Мужик воткнул елку в снег и любовался ею. И тут я увидел ещё три елки, срубленные и так же воткнутые в снег.
- Вот выбираю, - сказал он. – Подойдет?
- Тебе и одной хватит, - ответил я.
- Из четырех выберу одну, Да вот эту возьму. Выбирай. Не жалко.
- Но, эти  пропадут.
Мужик замер, подозрительно оглядел меня.
- А ты чо, мужик?! Тайга большая. Чего жалеть? Иди своей дорогой. Да  ещё ходит без топора. Чо в тайге делаешь? Пошел отсюда. Знаю я тебя давно…Тебе больше всех надо. Всё умничаешь? Нехорошо. Будь как все…
- Значит, быть, как ты?
Он тяжело стал дышать и в его крепких руках задрожал топор. И я сказал:
- Ладно, мужик. Не буду больше тревожить твою совесть. Будь, действительно, как все.
И удалился от него.
Надо успокоиться. В тайгу пришел не для расшатывания нервов. Всё дальше уходил от города. В лесу было тихо, только иногда было слышно, как долбил дятел. А вот появилась белочка. Остановился, а она замерла и с удивлением смотрела на меня, лишь немного дрожал хвост. Потом, словно чего-то, испугавшись, свистнула и скрылась в  ветках кедрача. Достал из кармана кусочки хлеба и устроил их на покрытой снегом колодине.  Пошел дальше.
Пришел к пню. На нем огромная шапка снега и вся сверкает в солнечных лучах. Небо сегодня высокое, светло-голубое, выпуклое и ни облачка. Глазам больно оттого, что пронзительно ярко поблескивает снег. Илим словно застыл под белым одеялом. И поразительная тишина. От такой красоты даже дятел притих. Но что это? Прислушался. Откуда-то донеслась музыка. Такое было ощущение, будто кто-то глушил эти приятные звуки. Они, то затихали, то усиливались. Поблизости нет строений. Тайга. Дачный поселок далеко, а выше по реке Суворово-Ангарский леспромхоз.
Зажмурился от яркого света, а от солнечных бликов даже лицо заболело. Зимний загар. Все рыбаки этим страдают.
Музыка продолжалась. Может, эти звуки от Илима? Неужели толща льда заглушала эти звуки? Непонятно. А вот видение опять будто наяву. Чтобы это значило? Может, из-за того, что мы стали забывать свое прошлое? Подавай нам настоящее. Но настоящее – тоже прошлое. Да, мы стали забывать нашу историю, горячие времена стройки. И, нам, пишущим кто-то напоминает, что нельзя забывать. Ведь и Анатолию Бубнову, знаменитому краеведу нашего края, тоже являются видения из времен затопления Илима и горящих сел и деревень. Прошлое  вспоминается и Александру Верёвкину, одному из первых строителей. И, может, ещё из-за того, что нас осталось совсем мало. Мы – последние пишущие историю стройки.
Вот оно видение из времен, которые нельзя забывать. Строили фабрику. Мошка лезла под сетку накомарника, под сварочный щиток, в глаза, в рот…
- Всё надоело! – проворчал Юрка Минаков. Сбросил с головы щиток. Рядом на балке сидел слесарь-монтажник Витька Перфильев. Улыбался. Ямочки на щеках. Никакая мошка его не берет. Местный. До армии с отцом по Илиму охотился, после армии на стройку пошел.
- Юрка! Минаков! Смотри, какой сегодня восход солнца! - Развел руки Витька и закричал: - Моя Сибирь! Теперь, Юрка, она и твоя! Дарю её тебе! Радуйся!
Голос его покатился по распадку и утонул в тайге.
Солнце, как огромный  малиновый шар, выползло из-за  двугорбой горы и тут же запуталось в металлическом каркасе строящейся фабрики.
- Ничего. Выпутается, - улыбался Витька. – Выше голову, Юрка!  Где там твоему югу до моей Сибири!  Не уезжай…
Хорошо Витьке, он свой, таежный. А Юрка через два дня уезжает к своей молодой жене в Сочи. Вчера он получил письмо от Веры: «…Милый, истосковалась я по тебе. Вот уже год как ты демобилизовался. Поехал в эту Сибирь. Мошка ест. Холодно. У нас очень хорошо. Скоро год, как мы в Сочах, а я все не привыкну. Как во сне. Папа купил машину «Волгу». Ты мечтал увидеть море. Приезжай. Хоть целый день купайся. Играю Бетховена. Уроки дает Геннадий Степанович. Я писала, он ухаживает за мной. Защитил диссертацию. Он  смешной,  в очках,  и с лысиной. Бросай все и приезжай. Пока папа с мамой не отпускают меня. Боятся – простыну…»
Искры летели из-под  электрода. Сварочный шов ложился ровно синеватой змейкой. Юрка висел на высоте. Монтажный ремень туго обхватил его талию. Натянуты цепи. Спецовка обжигала тело.
- Посмотреть бы, как яблоки растут, - вздохнул Витька. – Сочи. Яблоки, Море.  И жена красивая.
- Посылку с яблоками вышлю, - ответил Юрка.
- Помнишь, Гришка уехал. Обещал. Даже письма не написал.
Юрка промолчал. Будут вечерами ребята в горных речках хариуса ловить. Построят фабрику, город и махнут на Усть-Илим.  А он поедет  в Сочи на «Волге» кататься, слушать Бетховена и есть яблоки.
- Бригадир сказал во вторую остаться, - сообщил Витька.
- К чёрту вторую, не двужильный. Работа, тут ещё в институт  поступил на заочное обучение. К чёрту! – взорвался Юрка.
Витька обиженно замолчал. Ямочки на щеках исчезли. А Юрка отстегнул  монтажный ремень и стал спускаться.
В палатке его ждало новое письмо.
«Юра, родной, приезжай. Папа с мамой зовут тебя. Почему о себе ничего не пишешь? Всё  о каком-то Витьке и Кольке. Учишься ли? Теперь можно учиться. Папа поможет в институт устроить. Делаю успехи в музыке. Геннадий Степанович…»  Дальше Юрка не стал читать.
Юрка обхватил голову руками и сел. Всю свою небольшую жизнь он был там, где трудно. Вспомнил он надпись на поблекшей фотографии отца: «Верю, что сын мой вырастет не кисейной барышней, а настоящим человеком».  Как бы он поступил сейчас? Здесь далеко не курортный Сочи. Пока ничего нет. Но зато каждый день новое. Растет ГОК. Острые балки нового корпуса будто вспороли небо. Долину сжали лесистые сопки, но новенькие  брусчатые дома будущего города упрямо карабкались по косогору.
Выплыло в памяти златокудрое личико Веры. Она улыбалась, манила его, а  рядом хихикала и подмигивала чья-то лысая голова. Тонкие длинные пальцы протягивали румяное яблоко.
- К чёрту! – выругался Юрка и, соскочил, пнул под койку новенький, ещё пустой чемодан.
Через несколько минут он шел на работу. А в это время в Сочи летела телеграмма: « Отсюда никуда не поеду. Приезжай. С мамой и папой сейчас жить не модно. Юрий».
…Солнце давно выпуталось из каркаса фабрики, поднялось над стройкой, окатив рабочих жидким золотом, и поплыло над тайгой, над Коршунихой, рассыпая свои радостные лучи.  Юрка Минаков, Витька Перфильев и их друг Колька Скворцов, отработав полную смену, остались во вторую. Они сваривали балки на самой высоте фабрики. Юрка встал во весь рост, словно подпирая небо, поднял руки над головой, будто ощупывая теплые лучи солнца, принимая от них безмерную радость, и закричал:
- Сибирь, я люблю тебя!
Юрка оглядел с огромной высоты просторы тайги, по которой неслась радостная весть, увидел узкую ленту поблескивающей  вдали речки Коршунихи, широко  улыбнулся и просто сказал:
- Вечером должен быть клев хариуса…
…Видение прервалось. Будто кто-то напомнил мне, что нельзя забывать прошлое. Даже голос я услышал. И откуда-то принесло запах махорки. Я осмотрелся. Никого. Странно.
- Обещаю. – сказал я. – Напишу об этом. Обязательно.
Неожиданно с ближайшей сосны упал  ком снега, свалился и с другой. Значит, началось движение воздуха. Предвестник пурги. С  верховья потянул ветерок. А вон со стороны дачного поселка показалось рваное облачко.
Ветерок подул сильнее, и краски стали меняться. Быстро появились рваные тучи  из-за горы, они неумолимо ползли  по небу вдоль Илима. Ветер усилился. Вот тучи, тяжело переваливаясь, заслонили половину неба, и упали вместе с ветром  первые снежинки. Они струйкой покатились по белой спине Илима и исчезли вдали. Снег усилился, дружно зашумели деревья. Решил идти в город. Снег подкатил к ботинкам и накрыл их с лыжами. Теперь о скольжении  и нечего думать. Снег завивался вокруг пня.
Пурга разъярилась не на шутку. А ещё вдобавок с деревьев падали на меня комья снега и сучья. Снег быстро накатывался на лыжню и закрыл её полностью. Приходилось угадывать её по твердости, нащупывая палкой.
Ветер бушевал в вершинах деревьев, несся снеговой  массой по лыжне и  словно подгонял меня. Едва добрался до города. Ночью, особенно под утро, мороз упал до 45 градусов. На Илиме обычно так и бывает. Случаются морозы и посильнее. Днем тепло, могут и сосульки появиться, а через несколько часов ниже сорока. Такая погода может длиться дней десять, а то и больше. И вдруг утром – снег. Как по моему заказу. Скорее на лыжи и в тайгу, к  Илиму.

ИЛИМСКАЯ  СИМФОНИЯ
Рыбаки сообщили, что Илим очистился ото льда. Пошла рыба.
День выдался теплый. Пустые тучи иногда закрывали солнце, и тогда становилось холодно. Шел по тропе. Сосна встретила меня солнечная, ярко-зеленая, пушистая. Ствол уже не такой как был осенью и зимой, теплый, мягкий, нежный.
Она издавала ароматные запахи смолы. Сосна словно ждала меня. Сучья в метрах трех от земли так и золотились. Даже когда солнце пряталось за тучу, всё равно она так и золотилась. Да и весь сосновый бор будто насыщен жидким золотом. Илимские сосновые боры  очень красивые, чистые и прозрачные. Я во многих местах страны побывал, но эти боры на Илиме  - особенные. Воздух чистый и чуть подкрашенный желто-зеленым цветом, проникает во всё тело и согревает его, легкие чувствуют нужную прохладу и легкость. Сердце бьется ровно. И такое настроение, что хочется петь.
Пошел дальше. Где-то прозвучал выстрел. В  такой сезон охотникам здесь делать нечего. Значит, браконьер. Под ногами хлюпала вода. В березовой роще ярко зеленели початки листьев. Пахло вениками, чагой и почему-то грибами. Молодой березняк. Когда-то здесь была леспромхозовская  деляна. А теперь вот вырос  молоденький березняк. Березки стояли стройненькие, златокудрые. Почти не видно пней. Здесь уже поселились бурундуки. Из соснового бора, где островками сереет лишайник, заходят сюда олени, сохатые. Здесь, в чаще березняка они скрываются от назойливых вездесущих охотников-браконьеров. Жизнь этих чудных животных в наших краях под угрозой.
В лицо пахнуло прохладой и водой. Скоро Илим. Ещё когда я был в сосновом  бору, мне показалось, что во мне появилась музыка. Она начинается вокруг меня и во мне. Потер уши. Звучит. Почти рядом раздался выстрел, и музыка  исчезла.
На тропу вышел худенький мужичок с ружьем наперевес. Маленькие и жадные глазки так и бегали, хищный нос дрожал.
- Оленей не видел? – резко спросил он.
- А разве они здесь есть? – быстро спросил я. Мы остановились.
- Разве это олени? Рябчиков даже нет. Помню, когда я приехал в Коршуниху, за палатками сразу рябчиков пачками настреливал. Три глухариных  тока знал.
- Так чего ты хочешь?  Вот и результат. Чего обижаться?
- Перебили всё, суки, молчит тайга.
- А кто перебил? – спросил я.
- Я-то чо? У меня ружьишко…
- А у всех что?
Мужичок подозрительно остановил на мне взгляд.
- Ты не заговаривайся. Я-то крохи. Валом идут с ружьями.
- Но я, же, без ружья, - ответил я.
- А чо ты не возьмешь? Дурью маешься?
- Угадал. И тебе желаю.
Мужичок крякнул, вскинул ружьё за плечо и пошел своей дорогой, а я крикнул:
- Кто же весной вот так с ружьем?  А потом жалуетесь, что ничего нет. Вот такие, как ты, и гробят в тайге всё живое!
Он остановился. Крикнул:
- Дурак ты. Я как все живу. Лучше помолчи. Тайга большая, мало ли чо случится. Будь как все!
И скрылся в чаще, а я продолжил путь. Вскоре опять прогремел выстрел. На тропу  выскочило четыре оленя. Я остановился. Встали и они. Так мы стояли минуты три. Потом они сорвались с места и скрылись. Не попадайтесь  под пулю, красавцы таежные.
Когда я вышел на полянку, которая утыкалась в Илим, снова во мне зазвучала музыка. Илим сверкал и переливался и этому помогал  легкий ветерок. Вокруг пня появилась первая трава. Я пошел в гору. Музыка стала стихать. Всё ясно. Это пел Илим. Быстро спустился к берегу и зачерпнул водицы в горсть. Вода в моих руках сверкала, была мягкой, нежной, теплой. Было такое ощущение, что она принесла мне силы. Сполоснул лицо. Музыка звучала. Она непохожая ни на какие звуки. Не понимаю людей, кто не слышит тайгу, реку, отдельное дерево и травинку. Мне кажется, что всё в тайге живое. Все разговаривают между собой и даже поют. Стоит только хорошо прислушаться. И когда спиливают дерево, то оно плачет. Наши предки, чтобы  спилить дерево, просили у него прощения. Если вы зайдете на  леспромхозовскую деляну, то увидите полный разор, горы горбыля. А ведь когда-то в лесу нельзя было увидеть следов, что на таком-то участке рубили лес для строительства дома. Весь материал шел на дело. Знали, в какое время надо пилить дерево. Отходы – сучки – на дрова. Даже ошкуровку привозили на огород и сжигали.
Иногда я слышал звуки, похожие на стоны, всхлипывание. Вроде кто-то плакал. Возможно,  Илим плакал над своей судьбой. То появлялась веселая музыка, озорная, то вдруг печальная. Похожая она на особенную музыку, ни на что непохожую симфонию. Настоящая Илимская симфония. Редко, видимо,  кто слышит  печальную музыку леса, реки. Наши предки знали о ней, и жили с природой в согласии. И порой она помогала им выстоять в лихолетние годы. Кормила и поила их. Уверен, что такие люди, как энтузиасты Анатолий Бубнов и Георгий Замаратский слышат  мелодию Илима и тайги. Конечно, есть такие люди, и, к сожалению, их становится всё меньше. Работники библиотеки и спутницы мои – Татьяна Губа, Ольга Филь, Ольга Ксенофонтова, Ирина Шестакова, тоже понимают и слушают  илимскую тайгу, Илим. И то, что они создают документальный фильм, доказательство тому, что они и музыку  слышат и понимают.
А музыка всё нарастала. Я стоял  на берегу могучего Илима и слушал её, набираясь сил, энергии. Всегда, когда мне плохо, иду в тайгу, к Илиму. И мне становится легче.
Я опустил руки в воду, и почувствовал каждой частицей тела энергию Илима. Музыка от него передалась берегу, деревьям, природе. Все вместе они исполняли печальную симфонию окаянного времени…
Ххх ххх ххх
Я стоял  на остановке  в ожидании автобуса. Надо было съездить в 13 микрорайон  к моему товарищу Анатолию Калиниченко. Он из первых комсомольцев  прибывший в Коршуниху в далеком 1959 году. Мне надо было взять у него интервью.
Шел дождь. Под навесом  остановки пока ещё никого не было. Ко мне подошел  Данила Бутаков. Он сказал:
- Жду автобус до Игирмы. Ты обещал библиотекарским работникам написать книгу о Коршунихе.  Обещание выполнил. Молодец. Я знаю, что у тебя есть много материалов. Зачем они у тебя будут пропадать? Включи их в книгу. Ну, я пошел. Думаю, что мы с тобой ещё встретимся, когда закончишь книгу.
И  я обещал деду Даниле включить в книгу свои зарисовки, очерки, рассказы, связанные с  Коршунихой.

ИЗБРАННОЕ
ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР
- Человеческий фактор? – переспросил меня Анатолий Михайлович Калиниченко. – Это, наверное, когда человек нужен всем, во всём, даже в самом малом. Так понимаю.
Я вдруг подумал: не является ли ответом на мой вопрос  вся жизнь Анатолия? Правда, трудовых подвигов он не совершал, с трибун горячих речей не говорил,  никого никуда не призывал, не бил себя в грудь, что он патриот своего края. Он просто честно жил и работал. О таких людях говорят – скромный труженик.
Калиниченко приехал в Коршуниху по комсомольской путевке.
Как-то ему рассказали о трагическом случае в поселке Новая Игирма. Мальчишки катались по тонкому льду. Один мальчик провалился и стал тонуть. Ученик из школы № 1  Олег Азяев бросился на помощь. Ему, видимо, помешали сапоги – он снял их, и снова бросился в ледяную воду. Недалеко стоял катер, и там были люди. Олег боролся за жизнь младшего товарища до конца и погиб вместе с ним.
Анатолий узнал об том случае. Взял отгулы и поехал в поселок. После этой поездки в районной газете появился материал  «Подвиг пионера». В редакцию пришли сотни писем. Писали и из других районов области. Возмущались равнодушием. Не поддержали ни автора, ни газету. Это дела «замяли». К сожалению, было такое время, когда любой критический материал газеты встречали в «штыки». Анатолий Килиниченко слег в больницу – сердечный приступ.
Началось освоение Рудногорского  железорудного месторождения. Было торжественное собрание. Двое рабочих горячо выступили. Тогда же на нем  определили добровольцев от Коршунихи на перегонку первого экскаватора до Рудной горы. Среди машинистов были выбраны Виктор Шадурин  и Анатолий Калиниченко. Кстати, те двое, что красиво говорили с  трибуны, не поехали. Как-то на рыбалке один из них сказал Анатолию: «Там от начальства далеко. А я не только должен стране давать металл, но он мне нужен и на грудь». Горячего и справедливого Калиниченко рыбаки едва оттащили от того краснословца.
По непролазной весенней грязи бульдозерами тянули экскаватор до горы Рудной.  Скользнули гусеницы по мерзлоте, и потащили громадину к обрыву. Виктор Шадурин и Анатолий Калиниченко ухватили бревно и уперли торцом в огромную лиственницу.
- Куда?! Раздавит?! Бегите! – кричали им.
Экскаватор уперся ходовой частью в торец бревна – остановился. Да, а потом это бревно пятером  оттаскивали.
 …На выходные дни  Калиниченко ездил домой. В соседнем  купе вот такой разговор услышал:
- Ребята, отдайте магнитофон. Я же за ним в Усть-Илимске очередь выстоял.
- Слушай, фраерок, если будешь  шухер поднимать, то шибко больно будет. Мы же тебе на пузырь трояк дали, а ты говоришь, что он стоит двести рублей. Совесть есть?
Послышался удар. Сидящие по разным купе люди не шевельнулись. Анатолий в таких случаях почему-то вспоминал Олега Азяева. Как бы он поступил? Там ведь, на берегу, тоже были равнодушные. Калиниченко через некоторое время, потирая кисть правой руки, успокаивал юношу. Где уж ему было справиться с тремя типами. Калиниченко быстро их успокоил.
…Ночами он не спал. Руки сводило судорогой. Диагноз врачей – вибрационная болезнь. В разном возрасте, в любой момент эта болезнь может незаметно подобраться к экскаваторщику, особенно к тем, кто работает на добыче руды. Списали. Не находил себе места. Что делать? И он пошел работать в РЭМЦ  на железнодорожный кран. Анатолий мог работать на любом механизме – таков уж Калиниченко. Домой к нему приходили люди.
- Говорят, что вы можете разобраться в моторе. В нашей мастерской так отремонтировали, что через месяц снова заглох.
Анатолий послушал мотор. Часа два провозился. Мужчина деньги сунул. Анатолий взорвался:
- Не стыдно? Вот так сами и растим хапуг, рвачей. Потом спрашиваем – откуда они?
Как-то мы шли с ним по улице и обратили внимание, как  какой-то паренек не мог завести машину. Анатолий  сбросил пиджак.
- Тороплюсь, дядя, - говорил паренек, помогая Анатолию. -  Начальнику пиломатериал везу на  строительство коттеджа. Ребята ждут сварочный аппарат. А тут приходится начальнику везти. Замотал нас. Куда мы катимся? Куда? О производстве забыли. Рабочие смотрят на такого начальника и тоже воруют все, что попадет под руку. Дожили. И нет на этих начальников управы.
- Что?! – крикнул Калиниченко и схватил бедного паренька за шиворот. – Ты мне тут…Ты же находишься на работе!  Рабочие сварочный аппарат ждут, так и вези его им. Ты ведь только жизнь начинаешь! Зачем так?
Он помог парню завести машину. И всё время что-то говорил парню. Потом они вместе съездили за сварочным аппаратом.
Однажды Анатолий мне признался: 
 - Я не верю,  чтобы размножались равнодушные. Страшно.
   Как-то Анатолий пришел ко мне.
- Наконец-то! Рабочие отстояли ГОК. Даже дубинки не сломили настоящих героев. Вот о ком надо писать. Даже областные власти не смогли сломить единение рабочих с профсоюзами. Так бы всегда было.  Ты обязательно напиши об этих героях.  А не обманут рабочих? Ведь всегда обманывали рабочий класс. Одних защищали от других.
  - Конечно, будет обидно, если напрасно была пролита кровь. В нашей стране всё возможно, - ответил я. – Ведь страшно то, что равнодушных намного больше. Приучили народ молчать и повиноваться. Многие так и остались такими.
- Обидно будет то, что если опять обманут, - погрустнел он.
Что я мог ответить? Что? Одна надежда – на самих себя. Пока здесь нет рецептов. Единственное, что я знаю – нельзя быть равнодушным. И тогда всем миром надо будет поднимать народ. Вот это и будет главный человеческий фактор – единение.

ЭСТАФЕТНЫЙ  КАМЕНЬ
Александр Абрамович Юдин пришел на работу, как обычно, в хорошем настроении. Ребята из предыдущей смены сели на проходивший мимо внутрикарьерный автобус и уехали домой.
Поступило сообщение, что только через час подойдет вертушка.
Александр Абрамович проверил напряжение.  «Прокрутил» двигатель, что нужно смазал. Потом обошел экскаватор, поправил в одном месте стойку под кабелем.
Под ногами коричневела  железная руда. В забое острыми углами выпирали  железоносные пласты. Александр Абрамович наклонился и поднял шершавый с зеленым отливом тяжелый кусок. Одна сторона его гладкая, словно кто отшлифовал – похожая на зеркальце. В нем отразился кусочек неба.
Александр смотрел на это чудное отражение. Вдруг его что-то взволновало. Вспомнил: двадцать лет назад он, Александр, поднял точно такой же кусок руды. И ещё раньше – двадцать пять лет назад. Вот столько лет трудится он в карьере! Ах, годы, годы…
1959 год. В Марте по партийной путевке он приехал молодым в Коршуниху. До этого он трудился на экскаваторе в городе Черемхово. А здесь сказали: «Иди строить будущий город».  Саня Юдин и топора в руках не держал.
Попал в бригаду Николая Трифонова. Весну, лето и начало осени проработал на строительстве жилых домов.
Потребовались экскаваторщики. Определили Саню Юдина на ЭКГ-4. Надо было строить дорогу на обогатительную фабрику, пробиваться через дремучие заросли тайги. Потом мощный ковш врезался в тяжелый грунт, чтобы начать готовить котлован для знаменитого «стакана».
И вдруг Александр услышал, что на месте будущего карьера монтируется экскаватор ЭКГ-8. Машинистом  на нем будет работать Иван Борисович Калугин. Там же работал и Петр Иванович Фурашов – тоже знакомый Юдину человек.  И Александр не мог больше терпеть.
Он пишет заявление: « Прошу зачислить меня в первые ряды механизаторов карьера. Понимаю, что трудно, но я коммунист и должен быть  там…».
Смонтировали осенью 1959 года  экскаватор, занялись нарезкой горизонтов. Как бы раскрывали руду, удаляя в отвал верхний слой грунта. В это время фабрика строилась и готовилась к приему руды для обогащения, и было необходимо уже начать её добычу.
И этот день настал.
Работал Александр Юдин помощником у Ивана Калугина. В это время согласно обязательствам на первое место вышел экскаватор, управляемый Петром Фурашовым.  Ему и доверили загрузить первую руду в думпкары. Теперь осталось дело за помощником. Кто лучший из лучших?  Выбор пал…
В тот день, в конце декабря 1964 года, стоял сильный мороз – под 50 градусов жало. Отработав смену, Александр уехал домой. И вдруг подходит бортовая машина. За ним. Шофер сообщил, что ему надо срочно прибыть на экскаватор в смену Петра  Фурашова. Юдин доверил быть первым помощником!
- Гони, друг, -  сказал Александр шоферу, - я не люблю опаздывать.
Машина шла с зажженными фарами. И вдруг…провалилась в кювет. Не выехать.
Шофер пошел за трактором, а Александр – через распадок к экскаватору.
Вокруг мощной машины уже было много людей. Горели костры, чтобы хоть немного обогреться.
- Ура! – закричал кто-то. – Юдин пришел!
Александр  бросился к экскаватору.
Опытным взглядом окинул кабину, прислушался к двигателю. Вроде всё  нормально.
Петр Фурашов взялся за рычаги. Посмотрел на помощника. Тот подошел и  молча, положил свою огромную руку на плечо машиниста,  это значило – машина исправна.
Ковш осторожно вошел во взорванный забой. Взрывники хорошо сделали свое дело – даже негабаритов не было.
Самые первые кубометры руды посыпались в думпкары. А потом их будут десятки, сотни миллионов.
Из кабины Александр видел, как люди жали друг другу руки, обнимались. Все-таки пять лет готовились к этому дню.
С  того момента и начался отсчет кубометров руды. А вскоре из неё пошли и первые тонны железорудного концентрата.
- Поздравляю тебя, Петр Иванович! – крикнул Александр, и две сильные руки соединились в дружественном пожатии.
Александр  выскочил на улицу. Мороз затруднял дыхание. Народ не уходил, жался к кострам. Хотелось, чтобы экскаватор догрузил последний думпкар. Все-таки первый поезд с рудой!
И тут он увидел небольшой с зеленоватым гематитом кусок руды с удивительно отполированной поверхностью. Впервые увидел такую руду. Как зеркальце: знай, смотрись. Тяжелый кусок переходил из рук в руки.
- Храни, его, Саня, - сказали друзья, - первый кусок руды, пусть будет у тебя в память об этих днях. Много их будет, этих камней, а этот – самый дорогой для нас…
Шли годы.  Рабочие выдвинули Александра Юдина председателем профсоюзного комитета карьера. Тринадцать лет был бессменным руководителем крупной профсоюзной организацией. На его груди закросовались: орден «Знак Почета», медаль «За трудовую доблесть» юбилейные медали.
Но, нет-нет, да и потянет на родной экскаватор. И вот снова на экскаваторе. Смонтировали новый экскаватор  ЭКГ-8 под номером 68.
Смотрел Александр Абрамович на кусок руды, вспоминал свою жизнь, отданную  экскаваторам и родному производству. И не жалел о пройденном пути.
У него последняя смена. Уходит на заслуженный отдых. И этот кусок руды, чем-то дорогой для него камень, он тоже унесет домой и положит рядом с тем, первым, который поднял в жестокий мороз 1964 года.
Теперь надо подумать и решить какому самому молодому передать эти камни, как эстафету от старого горняка.
 
ПО  ЗАКОНУ  СОВЕСТИ
О людях этой профессии почти ничего не писали и не пишут, кроме фельетонов, об их труде, жизни мало кто знает. Перепробовал я множество профессий, а тут угодил в сантехники. Вот и решил о них написать. Меня они поразили своим мужеством, честностью к своей работе. Я многому у них научился. Любить свою профессию, уважать друг друга, не  ныть и не жаловаться на свою судьбу. Вот главное то, что я искал всю свою жизнь в людях.
Ххх ххх ххх

              Рабочая рекомендация
Под конец рабочего дня ко мне подошел Паша и тихо сказал:
- Мне надо с тобой поговорить.
Ребята сразу умолкли. Чувствовал, уши навострили. Кому не хочется послушать, о чем это Паша говорить со мной будет. У нас так – никаких секретов. Мы вместе работали и друг о друге знали всё. А тут какой-то секрет. Я похлопал  Пашу по плечу, придавая ему смелости.
- Ну, давай, выкладывай, от этих чертей ничего не скроешь.
У Паши маленький,  и широкий нос побледнел, переносица покраснела. Когда он волнуется, у него всегда лицо такое, будто только что помылся горячей водой. Его взгляд скользнул по лицам товарищей и остановился на собственных ладонях (когда надо подумать, он глядит в ладони). Я посмотрел ему в глаза, и мне вспомнились свежие грибы – маслята. Не знаю почему, но его глаза удивительно похожи на маслята. Как-то я даже ребятам сказал об этом. Никто не смеялся.
- Ты ведь профорг у нас. Сам в газеты пишешь. А я заканчиваю заочно университет. Отделение журналистики. Нужна рабочая рекомендация в газету. Предлагают  возглавить промышленный отдел.
Все молчали и смотрели на меня.
- Какой разговор. Мы знаем, что её с тебя затребовали. Мы тут посоветовались и такую рекомендацию напишем.
- Завтра у тебя  будет рекомендация, - подали голоса Гоша Юдин и Толик  Иванов. – Так что не волнуйся.
- Читали мы твою корреспонденцию о нашей бригаде. Правильно написано, - сказал я.
- Правильно, - подхватили другие ребята. – О нашей профессии мало хорошего пишут.
Мы шли с Пашей Шкандыбой домой. Сегодня он отработал в нашей бригаде последний день. Завтра приступает к новой работе – будет журналистом в нашей районной газете.  Бывает, когда уходит человек из бригады, кажется, будто что-то потерял. Становится немного грустно, что рядом с нами не  будет очень хорошего человека.
Мы шли и молчали. А я вспоминал…
С наступлением лета мы уходим под землю, меняли сальниковые набивки на компенсаторах,  на задвижках, вентилях, ремонтировали насосные. Бригадиром у нас был Иван Святка, вечно хмурый, но замечательный мужик. Мы работали в тепловой камере на глубине пяти метров. Я видел лицо Павла. Оно словно в  целлофановом мешке. Аккумуляторный фонарь, висящий над нашими головами, мерцал красным светом, будто зажат в огромном кулаке.
Большие, покрытые веснушками Пашины руки подали мне холодный и тугой, как мокрая, скользкая змея, темный сальник, и по телу пробежала дрожь, хотя в камере плюю 52 градуса.
Где-то рядом слышал, как сопели Иван и Володя Калинин. Обычно на компенсаторах работают попарно. Трубы – диаметром 600 миллиметров, один рабочий с одной стороны, другой – с другой. А в два компенсатора, вот нас и четверо. Одна труба порожняя, мы слили воду, чтобы вести ремонт. По правилам под землей идет две трубы. Одна называется подачей – по ней движется горячая вода на город. Когда она  выполнила свою задачу – дала людям тепло, помылись люди, а то, что осталось, идет обратно из города по второй трубе, которая называется обратным трубопроводом, или, по-нашему, обраткой. И эти остатки горячей воды двигаются на ИТЭЦ-16. Так вот, когда производим ремонт летом, на некоторое  время отключаем тот или иной трубопровод. Один порожний, второй с горячей водой.  И если движется вода с температурой от 80 до 90 градусов, можно только представить, что значит находиться между этими трубами.
Работа есть работа. Лето у нас короткое, и горсовет отпускает нам мало времени на ремонт – успевай. На нашем участке 15 слесарей. Они обслуживают весь город. Люди не очень-то идут к нам. Сейчас есть важнее, интереснее работы. Электровозы, тепловозы, экскаваторы, всякие там механизмы. Новички не держатся у нас, или попадают к нам какие-нибудь залетные – приехали сюда и на время к нам, пока не найдут хорошую работу. Залезет такой  раз, другой в горячую камеру ( мы ещё большие колодцы называем камерами),  пропотел хорошо и к начальнику за расчетом. Не каждый выдержит. Вот и работают у нас одни и те же – «старички».
Пот застилал глаза, даже больно от пота, холодного и противного, льющегося по груди и спине. Наконец мы вылезли  и, не раздеваясь, бросились в высокую траву. Из другой тепловой камеры  тоже четверо выбрались. Лежали, отпыхивались. Паша рядом лежал. Его большие глаза на широком загорелом лице приблизились ко мне.
- Хочется мне о проходчиках написать, - сказал Паша, - я представляю их тяжелую работу, вот как у нас.
- Белку я видел, - заговорил Андрей Пельц. Ребята от второй камеры пришли к нам и тоже упали в траву. Длинные тонкие ноги Андрея раскинуты в стороны. Он лежал на спине и смотрел, прищурившись в небо.- Хворая, видимо, была белка. Прыгнула неудачно и ко мне чуть под ноги не попала. Застыл я.  Она прыг, прыг и за дерево. Чудно.
- Чем-то все-таки, работающие люди под землей, отличаются от других, - продолжал Паша.
- Чем это отличаются? – перебил Володя Калинин. – Выдумал ещё чо. Все одинаковы, работай честно, вот и всё.
Я однажды сказал Павлу: «Если тебе жарко и тяжело – нашел бы другую работу. Скоро университет закончишь». Он ответил: « А зачем? Работаю здесь много лет. Привык. Людские характеры изучаю. Пригодится для будущей журналистской работы».
Как-то в колодце от большой температуры «сгорел»  манжет на вентиле. Бывает такое непредвиденное обстоятельство не по нашей вине. Горячий пар заполнил колодец и клубами поднялся над землей. Спуститься вниз нет никакой возможности. А устранить течь надо. Затопит теплотрассу, намокнет изоляция, начнут гнить трубы, но главное – мы боремся за экономию расхода теплоэнергии.  И такая уж наша обязанность – любыми средствами устранить течь
На дворе зима. На главной магистрали задвижки не перекрыть. Останавливать  теплоподачу на два квартала пока не разрешили. По силе, возможности надо использовать все средства, на какие способен участок. Работы    на одну минуту – поставить на вентиль заглушку, а в колодец не пролезешь. Калинин  маленький такой, вроде и неприметный, а вот есть в нем такое, чему удивляются люди. Он, обычно, не задумываясь, идет на самую опасную работу. Но даже и он не смог нырнуть в этот пар. Привезли вентилятор. Включили.
- Вашим вентилятором только комаров гонять, - проворчал Володя. Я знал, это он для самоуспокоения. Он надел на себя прорезиненный костюм, специальные термостойкие сапоги, набросил на голову вываленный в снегу подшлемник, противогаз и спустился в колодец. Паша и Иван держали сигнальную веревку, привязанную за пояс Володи. Через  три минуты он выскочил из колодца и нырнул в снег.
- Вентиль я подтянул, - немного отдышавшись, сказал Володя. -  Теперь хоть брызг не  будет. Заглушку осталось поставить.
Паша помог раздеться Калинину и оделся сам. Иван Святка тоже оделся, и оба спустились в колодец. Густой горячий пар метался по камере, прожигал ватную одежду. Тело невыносимо жгло. Да как же выдержал Калинин? Ему-то ещё хуже было. Тогда  лилась горячая вода  из вентиля. Они на ощупь нашарили вентиль и стали закручивать заглушку. Когда кончили работу и выскочили на воздух, показалось, что на улице сумерки, хотя солнце было в этот день ярким.

Десять  шагов
В тепловой колодец мы спускались по одному. Надо пробить отверстие в бетонной стене над трубопроводом, по которому поступала горячая вода в город, и пролезть в темноте метров десять до опоры, на которой лежал трубопровод. Проверить, в каком состоянии он находился. Если что случится зимой, плохо дело будет.
Сначала решили вскрыть бетонку, перекопать дорогу рядом  с молокозаводом, но этим нарушили бы его бесперебойную работу.  К тому же необходимы компрессор, экскаватор, бетон, арматура, люди и, самое главное, - время. А тут нам назначили наконец-то начальником участка Егора Егоровича Юдина, или по-простому – Гошу. Вот он и предложил пролезть по этому отверстию.
- Ерунда, - сказал Володя Калинин, - всего-навсего десять шагов.
Спустились  в колодец. Там такая жара – дышать нечем. Жжет уши. Хотя над головой вентилятор, это мало помогало. Колодец – самый глубокий в городе, и воздуха туда поступает мало. Поэтому в нем круглый год высокая температура.
Работали по пять минут. Самое трудное впереди. По низкому каналу, по трубе, в которой под давлением 10 атмосфер несется вода в 70 градусов, в абсолютной темноте собственным телом нужно «протаранить», шлаковату и проползти к опоре.
Меня сменил Володя. Мы с Иваном наверху, отдыхаем.
А вот полез и сам Гоша Юдин. Да, иной раз, может быть, приходится отступать от правил техники безопасности, от рамок рабочего времени. Зимой людям нужно тепло, и какое уж там время, если где-то будет порыв. Нас могут поднять ночью с постели, вызвать из кинотеатра, и мы шли на работу.
Гоша надел комбинезон, резиновые, резиновые сапоги, противогаз и стал похож на водолаза. С ним спустился Иван Святка. Страховать. Я держал шланг, по которому поступал воздух. Минут через двадцать Гоша вылез из колодца  и снял противогаз. С длинного Гошиного носа и очков стекал пот и падал на рубашку. Вылез Иван Святка. Следующим полез я. Тыкался головой в шлаковату. Подо мной нестерпимо горячая труба, спина  ощущает твердый бетон перекрытия.  С боков и прямо передо мной  шлаковата. Руками разгребал её и, нагибаясь немного, освещал дорогу фонариком. В жизни я ещё не ощущал подобной тишины. Такая, наверное, бывает под водой или в космосе.
- Ты чего? – услышал в шланге голос Юдина. – Плохо тебе?
- Отлично! Просто очень интересно. Как в космосе…
Рвал перед собой шлаковату и толкал её под себя. Полз. Дышать становилось труднее…
Поток шлаковаты закончился, когда уже не было сил ползти. Вот она, опора! Хорошая, и труба в норме. Значит, молокозавод будет работать нормально. Калинин и Святка помогли мне  выбраться из колодца.
Бросился в  траву.
- Бери, - сунул в руки полотенце Гоша.  – Да набрось куртку – живо простудишься.
- Ложись на телогрейку, - предложил Калинин.
- Чаю выпей, - сказал Иван Святка. – Калинин принес. А может, компоту хочешь?
Холодный  воздух освежил тело, дышалось легко и радостно.

По  закону  совести
Это произошло под Новый год 1987 года.  Ртутный столбик показывал мороз  ниже 50 градусов. На трубе главной магистрали холодной воды  произошел порыв. Половина  города  осталась бы без воды.
На устранение порыва направили слесарей-сантехников с участка водоснабжения  Энергоцеха  Коршуновского ГОКа Виктора Чадина, Сергея Дубинина и Анатолия Рязанова.
Ххх ххх ххх
Подобное случилось  в январе 1967 года. Мороз совсем осатанел. Слесари двух участков  - теплового и холодного водоснабжения – третьи сутки не уходили домой, устраняли порыв. Надо сказать, что они часто помогали друг другу. Так уж было заведено.
Ночь. Не успевали откачивать  холодную воду, которая закрывала трубы. Стоять приходилось в резиновых сапогах. Попробуй в такой воде открути заржавленные  гайки. Видимо, в каком-то колодце не держала запорная арматура, на простом сантехническом языке – задвижка.
Теплушек тогда не было. Грелись и сушились у костра.  Знаменитый чаевник  Юрий Ранцев заваривал чай.
Мокрые и продрогшие, из колодца  появились Виктор Чадин и Владимир Калинин – он с теплового участка, пришел помочь.
-   А я вместо чая лучше компота  попью, - сказал Калинин, обнимая красные языки огня. Тут он увидел сидящего возле костра широкоплечего парня.
-  Сашка, ты не разопрел?  Не инструкции ты соблюдаешь, а сачок ты. Не уважаю тебя. А всех вот уважаю.
- Я не дурак лезть в колодец. Согласно инструкции надо сперва откачать воду. Пусть приходит начальство и решает, что делать с ней. И брось, Калинин, нравоучения читать.
Он был очень хитрый мужик и наизусть знал все инструкции. А как заставишь?  Тут уж как совесть позволит.  Совесть у него спрятана, и достать её даже Калинин не смог.
- А если через неделю откачаем, - не унимался Калинин, - и люди  будут жить без воды?  Я тебя, Сашка, не уважаю за то, что ты никого не уважаешь.
- Саня, пойдешь со мной, - спокойно сказал Чадин. Он сбросил с широких плеч телогрейку – и к колодцу. Саня подошел к темной горловине колодца, передернул могучими плечами и сказал:
- Буду страховать тебя.
Виктор укоризненно покачал головой  и полез в колодец. Лампочка от аккумуляторной батареи  слабо освещала  бетонные стены. Под ногами чернела ледяная вода. Задача – старую задвижку снять и поставить новую. Надо было открутить всего-навсего два болта. Но они были глубоко в воде.
Кто-то спускался по лестнице.  «Саня. Совесть замучила» - подумал Чадин. Но это был Калинин. Он – маленький, худенький, а здесь, в свете фонаря, казался высоким.
- Не хочу оставлять тебя одного. Значит, уважаю. Ребята компот принесли, теперь можно и работать. А Саня…к костру отправился. Не уважаю его. Ну, чо? Рискнем? Уважим народ?
- Рискнем, - засмеялся Чадин.
- Рискнем, - услышали они сверху голос Юрия Ранцева. – Лешка Галимов пришел сваривать швы. Я ему сказал, чтобы костер пожарче запалил, да телогрейки грел, да и Сане теплее станет.
Калинин стал раздеваться, Виктор тоже. За ними погрузился в воду и Юрий Ранцев.
- От воды компотом пахнет, - сообщил Калинин и засмеялся, показывая белые зубы.
- Я помню, как за грибами ходил, - говорил Чадин. – Столько  набрал, что даже у рубашки рукава завязал. Вода грибами пахнет. Так. Гайку нашарил. Давай, Юра, рычаг. Жми. Сюда, сюда, левее. Лови мои пальцы.
- А  я чеховский рассказ вспомнил «Налим», - ответил Ранцев. – Там тоже вот так вот было. Только рыбу ловили. А мы гайку ловим. Скрипит, чертовка, скрипит. Кажется, пошла, ребята.
Они откручивали гайку и говорили о постороннем, боялись говорить о воде. Терпели. Иногда они уходили в воду по плечи.
- Эй, там, ребята! – услышали они голос начальника участка Льва Михайловича Стефановского. – Как там? Вода не убывает?
- Кажется, нет, - ответил Виктор, отстукивая дробь зубами. – Всё, ребята, открутили. Вылезаем.
Помогали друг другу одеваться. А потом к костру. Лев Михайлович сразу понял, что они делали внизу. Он бегал вокруг них и кричал:
- Как смели? Да я вас…Меня же за вас…Саня вон инструкции требует! Что мне с вами делать?
Саня смеялся. Ему было весело. Он сказал:
- Лева, ты чего шумишь? Им нравится нарушать технику безопасности.
- Я не Лева, а Лев Михайлович, а ты не работаешь, а смеешься. Сиди и помалкивай. Сачок ты. И всегда и везде ты был таким. Сиди и молчи.
Лев Михайлович кричал на ребят, а сам помогал теплые телогрейки натянуть на ребят, чай из котелка черпал и угощал. Потом успокоился и сказал:
- Это же бесчеловечно!
- Наоборот, человечно, - спокойно ответил Чадин. – Молодцы, тепловики. Помогли. Будет в городе вода. Леша, Галимов, можешь готовить сварочный. Начинай.
- Я буду жаловаться! – крикнул Саня, кутаясь в полушубок. – И начальник участка потакает. Я вас всех…
- Саня, я бы тебя попросил тише, - показал белые зубы Калинин. – От твоего крика чего доброго опять порыв  приключится. И мы тебя не уважаем. Мы с тобой,  работать не собираемся. Ты не в те ворота попал.
- А ну вас, - сказал Саня и ушел. Совсем ушел. Такие люди уходили.
Через два часа вода пошла по трубам  в город.
Ххх ххх ххх
Вспомнил Виктор Иванович тот далекий 1967 год и сбросил телогрейку.
- Куда? – крикнул появившийся начальник участка Лев Михайлович Стефановский. – Запрещаю. Сколько раз говорил – бросьте лихачить.  Наказывать буду! Да сколько можно говорить?
Сергей Дубинин и Анатолий Рязанов – ученики Чадина – тоже  решили поддержать своего звеньевого. Стефановский топнул ногой. Все знали – не спорь.
- И вы туда же! Сообщаю, что в третьем квартале ещё один порыв. Идут на помощь тепловики. Твои друзья -  Ранцев и Калинин.
Звено Чадина не уходило домой третьи сутки. Забегут в теплушку, погреются, обсушатся, поменяют одежду и снова на порыв. Многие не выдержали. Всегда в холоде, в ледяной воде, в грязи. Разве можно на этой работе следить за временем?  Кто учтет аварии? У них ведь нет нормированного времени. Слесарей не хватало.  Приходилось работать за двоих, троих…
Как-то Чадин мне сказал:
- Если честно, конечно, не за что любить мою профессию. Дело, наверное, в другом. Каждый должен быть на своем месте. А я вот на своем. Другой  работы не знаю. Сделал работу, пошла вода – и я доволен. В этом моё счастье.  Как говорит мой друг Володя Калинин: « Надо уважать свою  работу, а работа будет уважать тебя».
Лев Михайлович побежал за болтами и за сварочным агрегатом. Он всегда куда-то спешил, торопился, но всегда достанет, что обещал. За это рабочие участка уважали своего руководителя.
Виктор Иванович посмотрел на своих товарищей. Те поняли своего звеньевого.
- Хорошо печь раскочегарьте…
Вода в глубокой траншее словно загустела, отсвечивала тушью, вырытая земля отдавала  морозу пар, а тот схватывал его  и превращал в иней, поэтому до самой воды  всё было бело и пушисто. И на фоне белизны неестественно чернела ледяная вода.
Чадин потер замерзшие руки, щеки и крикнул:
- Ставьте, ребята чай! Как удивительно пахнет вода грибами.
Через  два часа вода пошла в город.
Про таких людей в те времена говорили: « Они сгорели на работе». Нет среди нас Чадина, Калинина, Ранцева. Это были настоящие, честные труженики. Они без остатка отдали себя своей любимой работе. Придут ли ещё  такие романтики? Сомневаюсь. Наступили другие времена и другие отношения  к работе. А возможно, я и не прав? Не знаю.
Шел  я мимо траншеи. Слесари меняли трубы. Двое молодых мужиков выскочили из траншеи грязные, мокрые. Раскрыли дверь в теплушку.
И тут я услышал знакомую фразу.
- Саня, а ты не разопрел? Инструкции ждешь? Ну, и сачок ты!
Значит, и в это время есть романтики и вымершие Сани. Без них тоже нельзя.
И мне отчего-то стало грустно.
     Ххх     ххх ххх
Петрович
- Агапов - справедливый мужик, - отозвались о нем бригадиры Иван Евменович Святка и Николай Петрович Пилютик, - правда, дотошный, но толковый. После него, где он работал, делать нечего. Очень честный.
- Таких специалистов нам надо, - искренне отозвался о нем начальник участка  Андрей Данилович Пельц. – Не любит напоминаний. Может в любую минуту накричать. Сюсюкать не будет. Он мне нравится. Его феноменальная честность и справедливость так нужны многим.
- Не стоит о  таких людях писать, - сказал ещё один. – Пришел в кабинет и накричал на меня. Грубый.
- Откровенный, - отозвался другой. – Пьяницу отчитает. Лодыря разнесет в пух и  прах. Не любит подхалимов. Кто же такого почитать будет?
И мне захотелось ответить. Особенно после того, как я с ним ближе познакомился. Так кто же он, Агапов, этот человек, ведущий непримиримую борьбу с пьяницами, прогульщиками, лодырями, бракоделами и любителями пользоваться служебным положением. О ком же такие противоречивые  отзывы? Кто он?
…Костя Агапов приехал в Коршуниху в 1958 году, зимой. А вот когда укусили первые комары, и пришлось надеть накомарник, он задумал было уехать в свою родную Удмуртию. Костя строил первые деревянные дома. Принял участие в строительстве первой школы. И когда 28 сентября 1958 года раздался звонок, и ученики вошли в классы, кажется, не было лучшего праздника в жизни всех строителей. Костя отлично владел топором, а такие специалисты, очень нужны были стройке. И  все равно он уехал бы. Но вот однажды в клубе «Рудник»  местный лектор рассказал о перспективах таежного края, и Костя решил остаться. Прошло время, но те слова лектора запали и остались навсегда в душе Кости Агапова. Он вдруг представил тот город, в котором будет жить. И остался, как многие его товарищи. Построил город, потом перешел работать сантехником в энергоцех Коршуновского ГОКа.
Петрович, как все в цехе называют слесаря-сантехника Константина Петровича Агапова, набивал сальники на насосе. Как только начинался летний период, его назначали туда, где был самый ответственный участок. Все знали, что самыми лучшими специалистами по насосным установкам считались Агапов  и Анатолий Киселев.
Пришел начальник участка Андрей Данилович Пельц и дал Анатолию Киселеву наряд на новую работу: идти на наладку, ставить регулирующие шайбы на кварталы города.
Киселев, маленького роста, ершистый, передернув  сухонькими плечами  и вскинув  голову, дал понять, что и с этой работой справится. Начальник  участка до недавнего времени работал слесарем, потом бригадиром и постигал слесарную науку именно у такого, как Агапов. Андрея Пельц после окончания  техникума, по желанию рабочих назначили начальником участка. В тот день Константин Агапов ему сказал:
- Носа,  Андрей, не задирай. Недолго и слететь.
- Мы тебя уважаем, - добавил слесарь Владимир Калинин.
Киселев передернул плечами – согласен. Потом он взял «безразмерную» сумку с инструментом, набросил на худенькие плечи «кожушок» (так слесари называют брезентовую куртку) и ушел. Остался с Агаповым  один слесарь Саня. А до этого он работал с Киселевым. Анатолий – сибирский охотник, великий молчун и может делать работу за двоих. Работал он и за лодыря Саню.
Петрович Сане сказал:
- Слушай, этого, того. Ты, Саня, профессиональный лодырь и хитрец. Много говоришь и смеешься по пустякам. Исправляйся. Если нет - пошел вон.
Лодырь  стал шуметь и доказывать, что он многосемейный отец.
- Тем более, - продолжал говорить Петрович, и кончики его светлых бровей резко поползли вверх – признак возмущения. – Ты этого, того, не работаешь, а только смеешься, да анекдоты травишь. Как же ты детей воспитываешь?
Лодырь замолчал и стал работать. В конце работы Петрович обнаружил, что Саня сделал брак.
- Будешь переделывать, - тихо сказал Петрович, и кончики его бровей резко взметнулись, а кончик тонкого носа побелел. Такое с ним бывало редко. Но Саня заметил это. Он исправил свой брак. На другой день Петрович, а он  главный профорг на участке, подошел к доске показателей участка и против фамилии Сани поставил квадратик – брак. Некоторые ребята решили заступиться за товарища. Ведь дело в том, что придет начальник цеха и, увидев этот знак, скажет, что дело в бригаде и на участке плохо, а это повлияет на подведение итогов соцсоревнования, значит, не будет премии.
Петрович грохнул костистым кулаком по столу.
- Скрывать лодыря и бракодела? Вот откуда они берутся! А мы говорим этого, того, откуда они? Мы их сами растим. Завтра я сделаю брак. Во! Вы удивились, потому что я его не делаю. Какая разница между нами? Деньги получаем поровну. А где рабочая совесть? Где?  Сейчас сделаем брак, зимой – авария. С этого бракодела взятки гладки, а люди будут страдать из-за него. Надо трудиться и жить по закону совести! Лодырям и бракоделам в нашей бригаде не место.
И лодырь ушел, из участка, из цеха.
Один пьяница доказывал, что он не пьет.  Когда попадал в медвытрезвитель, то на следующий день кричал:
- Заложили меня на участке!
- Ты, Вася, сам себя заложил, - ответил ему Петрович. – Вчера тебя ребята на санках домой увезли.
Пьяница кинулся на Петровича, но тот отбросил его. На доске показателей он поставил черный квадратик. Ребята промолчали. Куда денешься, прав Петрович. Потом было рабочее собрание, на котором обсуждали любителя выпить в рабочее время.
- Ты вот что, Этого, того, - сказал Петрович, и кончики бровей взметнулись вверх, - брось это…на людей кидаться. С тобой по-человечески все. Ну,  выгонят тебя, куда ты пойдешь с такой статьей? Давай берись за ум. За тебя твою работу никто не собирается делать. Сам делай. Покрывать мы тебя не собираемся. Пощады не жди, если ещё раз попадешься. Премию снять.
Пришлось любителю выпить задуматься. Куда денешься? Ведь сами рабочие  взялись за него.
Прошло уже полгода, а на доске показателей против этой фамилии нет черных квадратиков.
О нем сказали: никому не дает покоя. И это правда. Пришел в кабинет начальника цеха – шум до потолка.
- Чего вы этого, того, пригрели у себя помощников-прощелыг? Тащат ведь государственное имущество. Не о производстве думают, а как бы что в гараж  к себе увезти, пример рабочим подают. А те посмотрят на такое дело и тоже тащат. Нехорошо это.
Когда на участке провели рабочее собрание, он разоблачил одного из руководителей, который в рабочее время использовал машину в личных целях.
- У нас есть трудяга, и у него  второй разряд, а за что вашему знакомому дали пятый разряд? – задал он вопрос руководителю цеха.
Справедливость восстановлена. И, несмотря на резкие высказывания, замечания, все-таки прислушиваются и соглашаются с мнением старого рабочего.
Меняли старые трубы на новые во втором квартале города. Петрович вспомнил, что этот участок труб уже меняли четыре года назад. И прохудились!  Стоило задуматься слесарям.
Вдвоем с Михаилом Ивановым они уложили трубы и дали возможность сваривать стыки отличной сварщице, передовику производства Марии Артемчик. Вместе с Михаилом Петрович работал несколько дней, и все время они переговаривались, но не решались высказать друг другу мыслей, первым, конечно же, не выдержал Петрович.
- Говори, чёрт, этого, того, то же самое обдумал? Высказываем Андрею?
Подошел начальник участка Пельц.
Агапов начал говорить:
- Тут мы, этого, того, с Михаилом обдумали дело. Ты выслушай нас, подумай кое с кем. Дело нужное.
Предложение было такое. Всем ясно, что при проекте прокладок труб в городе была совершена  ошибка проектировщиками и строителями – «мертвые» опоры бетонировали наглухо, и в этих местах скапливалась вода. Вот одна из причин того, что ржавели трубы. Другая причина в том, что строители не делали дренажей для спуска воды. Сейчас это устраняет энергоцех. И вот у рабочих возникла новая идея. Город расположен на склоне. А что, если вводы в дома, колодцы и камеры не замуровывать, как это делают  сейчас, а оставить свободными, и создать как бы естественную вентиляцию.  А в верхней точке города в одном из колодцев сделать  вентиляционный центр, то есть, как бы произвести вытяжку. Не будет сырости в цокольных помещениях домов и в проходных каналах и камерах. Надо произвести расчет, где-то испытать. Агапов  и  Иванов предложили обратиться  по этому вопросу к высокому начальству.
- Правильно думаешь, Петрович, - сказал  Андрей Данилович и что-то записал в блокнот. – Мы ещё вернемся к этому вопросу.
- Зачем опять откладывать, - возмутился Петрович, и его брови поползли  вверх. – Надо попробовать хотя бы в одном месте. Мы согласны помочь. Но поймут ли нас цеховые руководители? Мы же для них просто – рабочие.  И этого, того, не послушают нас.  А могут приписать и себе. Но, что-то надо делать!
Вот таков Константин Петрович Агапов, нетерпимый к бракоделам, пьяницам, любителям поживиться за чужой счет, человек с государственным подходом  к любому делу, которое выполняет.
Таков Петрович, мой хороший старый товарищ и друг, человек удивительной честности.

            Всякая работа ценная и нужна, и такая вот – сантехническая. Среди работников этой профессии у меня было много друзей и товарищей, да и просто незнакомых. Я  хотел описать труд людей скромных незаметной профессии.
Ххх ххх ххх

СЧАСТЛИВЫЕ  СНЫ
Мой хороший товарищ шофер Олег Травкин ушел от жены в общежитие в рабочей спецовке и телогрейке. Совсем ушел. Иногда вечерами стоял за углом дома и смотрел на окно, за которым жила семнадцатилетняя дочь Лена. Смотрел и вздыхал. Олег любил детей. Соседские ребятишки тащили ему на ремонт велосипеды, фотоаппараты, проколотые  футбольные камеры. На чердаке он пытался с мальчишками оборудовать  обсерваторию.  Бдительная домоуправша  вовремя оштрафовала  Олега, а оборудование уничтожила.
Она кричала:
- Не положено! Нет такого права лазать по крышам!
Жена Олега Нина кричала на весь подъезд, что Олег отравил ей жизнь, что он её никогда не любил. В выходные дни Олег строил гаражи и  дачи. Разводил пчел, свиней, собак, кроликов, кур, гусей.  А строгая соседка бабка Шура  ответила на это, что Нинка  сама приучила  Олега к такому хозяйству. Он старался для семьи. Ещё он готовил обеды, мыл пол, стирал. А она каждый год ездила в Дом отдыха. Дочь свою настроила против отца.
Олег спешил в общежитие к мальчишке, к которому привязался, как к сыну.
Получилось так, что Вовка остался один. Заболела мать, и увезли её в Иркутск. Отец привел другую тетю с двумя ребятишками. Вовка ушел из дому. Днями бродил по городу, и об этом знали многие.
- Вовка, иди, подвезем! – кричали шоферы.
- Вовка, иди обедать! – звали другие.
И он слушался, обедал в столовых с дядями и тетями, спал в общежитиях, на чердаках, в подвалах…
Он не вспоминал отца. Помнил только мать и иногда, спрятавшись где-нибудь, плакал. Чаще всех с ним заговаривал дядя Олег. Он не ласкал мальчика,  не говорил приветливых слов. Молча брал Вовку за руку и вел в столовую, а потом – в свое общежитие.
- Пожалей себя, - ворчала строгая бабка Шура, встретив на улице Олега Травкина. – Ты вон и в комиссиях разных, и на работе первый. Твоя Нинка замуж вышла. Все, что строил и возводил и выращивал, ей досталось. Пропало всё.
Олег не обращал внимания на такие слова. Он приходил в общежитие, укладывал Вовку на  свою кровать, а сам располагался на раскладушке.
- Спи осенью в первый класс пойдешь. Смотри-ка, рубаху порвал. Сейчас починим.
Узнал Вовка, что пришло письмо от матери, и пошел к отцу. Он ругался и укорял, что Вовка с матерью сломали ему жизнь и что мать будет лежать долго, а ему жить надо. И хотел отшлепать Вовку.
Несколько дней жил мальчишка на чердаках и вокзале. Однажды ночью сквозь сны он почувствовал, как кто-то взял его на руки и понес. Как в тумане, он  увидел хмурое лицо дяди  Олега и милиционера. Мальчишка прижался к теплой груди дяди Олега.
- Ты чего же, сынок…Отец уехал. Я искал тебя…
Ночью на  Вовкиной голове лежала широкая шершавая ладонь. От неё пахло соляркой. И Вовке снился сон, будто он с мамой идет по железной дороге, а вокруг много красивых цветов. Рядом шел  дядя Олег, и он улыбался Вовке и маме. Смеялся и Вовка, ему было хорошо…
Ххх ххх ххх
МИРОВОЙ  ПАРЕНЬ
О прорабе из РСУ Коршуновского ГОКа  Михаиле Осипове так сказали:
- Мировой парень. Надежный.
Его бригада  работала в Новоилимске, а теперь её отправили в Рудногорск.
Теперь ему надо было попасть из поселка  Новоилимск в Рудногорск. Там работали его строители. Оборудовали общежитие для горняков. Михаил мог бы и не ехать, а дождаться утра. Но уж такой беспокойный этот прораб.
Уже темнело, да и заканчивался трудовой день. Рабочие уехали в общежитие. Что поделаешь, если к утру нужны наряды. Надо одну бригаду перебросить на второе общежитие.
В этот день, как назло ветер рвал тайгу, поливал её дождем. Он бился о дорогу и будто пробивал её. Она набухала от воды, а когда проезжала машина, под её скатами, всхлипывая, оседала земля и в с силой выбрасывала мутные струи воды.
- Черти, - ворчал Михаил. В его руках сверток.
Проносились личные легковые, шли лесовозы. Завизжали тормоза  КрАЗа, открылась дверца.
- А ну, бегом! Видать наш, коршуновский.
Шофер выглядел мальчишкой. Напускная хмурость ещё не обозначила на переносице морщину.
Шевельнулись толстые губы шофера.
- Вечно тут лазаете. А потом из-за вас нас ругают, талон ещё проколят. На самосвалах пассажиров возить нельзя.
« Ну, и ворчун, - подумал Осипов. – Чуть доверят таким машину, они и нос кверху».
- Не елозь ногами, грязищи натащил, - пытаясь наладить бас, проворчал парень.
Дорога уходила под радиатор. Мотор захлебывался ветром. Деревья, придавленные тучами, дождем, наступающей темнотой, обступили, прижали дорогу к горе. Она впереди словно уходила в тучи, в небо.
Держась одной рукой за баранку, другой он достал сигарету, закурил и закашлялся.
- Магазин рано закрылся. Такие там были кофточки. Маме хотел взять.
- А я успел, - ответил Михаил. – В это свертке она.
Шофер покосился на сверток и вздохнул.
Машина остановилась. На подножку вскочил толстенький мужчина.
- Опять нарушаем? Поговорим завтра. Вот что, Папусов, у Петра сынишка  родился.  Поработай за него. Строители решили работать в субботу. Двоих просили, а у них дачи. Ну, как, Саша?
Опять машина топтала  набухшую от распутицы дорогу, вздыхал мотор на спуске.
- Надежный парень, этот Петька, мировой  мужик. Надо помочь. Таким надо.  Мама с папой у меня с начала Коршунихи здесь. А я не достал мамке  кофту…
Саша опять  попытался сделать на переносице морщинку, черные брови сдвинулись, но в огромных глазах и на всем его лице ещё проглядывались детские черты. Осипов отвернулся, скрывая улыбку.
Деревья скрылись в темноте, а впереди огни. Рудногорск.
Михаил Осипов стоял на краю  поселка, и в его руках не было свертка. Красные огоньки машины, медленно растворяясь в темноте, ещё доло и радостно прыгали.
И на душе у Михаила тоже  было радостно.
Ххх ххх ххх

СЕРДИТЫЙ
Петя  Тимофеев, демобилизовался недавно, а сейчас работал шофером в  АТЦ Коршуновского ГОКа, открыл дверцу и стоял на подножке. Он смотрел, как из кузова в ящик вытекал раствор. Петины черные брови ползли к переносице, а глаза косили на девчат.
- Живей, девчата, живей! – крикнул  он. – Так вы и дом не сдадите к  концу месяца, да и некогда мне!
Девчата очищали кузов и ворчали на шофера.
- Хоть бы улыбнулся. Подумаешь, скоростник нашелся, - сказала девушка в беленькой шапочке. – Чем кричать – помог бы.
Петя ещё сильнее нахмурился и с шумом захлопнул дверцу, Вот и снова, бегущая под радиатор дорога, дома и березовая  поросль. Самую близкую к дороге тоненькую березку Петя замечал каждый раз. Она напоминала девушку в белой шапочке.  Он все время обещал себе улыбнуться этой девушке. Когда подъезжал, не мог заставить себя сделать это, а кричал только. А зачем? Не мог на это ответить. Руки устали крутить баранку: с утра шел бетон, а сейчас раствор.  Вечерами Петя учился вождению огромного самосвала  БелАЗ. Права в кармане, и Тимофеев  ждал направления на новые разработки в Рудногорске. Вот, наконец, и последняя машина. Петя спрыгнул на землю. В легкие ворвался прохладный весенний воздух.  Земля закачалась под ногами. Застучало в висках, а глаза – будто от сварки  «зайчиков» нахватался.
- Сердитый, помоги очистить кузов! – крикнула белая шапочка. Парень покосился. Девушка рассмеялась: - Говорят, ты нас боишься?
  Он, молча, забрался в поднятый кузов, и начал очищать раствор. Руки плохо слушались от усталости – накрутился баранки. Девчата почти бегом таскали носилки.
Одна из них крикнула:
- Петь, женись скорее, да квартиру получай в новом доме. Для тебя торопимся.
- Чья лопата? – нарочито громко крикнул  Петр.
- Люба! Галкина! Лопату свою возьми!
Девушка в белой шапочке подбежала к парню. Брови у него опять поползли к переносице. Девушка улыбнулась.
- У, какой…
Парень взглянул в её лицо. Он всегда видел её только издали. Теперь вот она, рядом. Круглые синие-синие глаза и белые волосы, как ствол белой березки, тоненький носик и покрасневшую  узкую ладонь увидел он.
- Мозоль будет. Мягкие верхонки надо, - сказал он и покраснел.
Глаза её потемнели  и стали серьезными. Тимофеев повернулся – и пошел к кабине. Смеется про себя, наверное, Люба. Эх, надо было не то сказать. Что с ним? Отчего так больно в груди, почему ему стыдно стало? Глупые слова  сказал.
Когда поехал, оглянулся. Люба стояла с лопатой на прежнем месте. Она не смеялась.
Жди Петю Тимофеева, Рудногорск! Ждите, рудные горы! Все ждите! Мы  приедем к вам – вдвоем! Ждите.

САТИРА  И  ЮМОР

ОДИН  ДЕНЬ  ИЗ  ЖИЗНИ  ПОДОНКА
(Страшилка)
Куда же сегодня податься? Вчера до обеда проспал. Рудаки хотели было меня затащить на рынок. Что-то надо было унести. Матуха тряпки перепродает. Целыми днями нос морозит. Пахан уехал на дачу. Уже пять дач и  четыре гаража продал. Строит и продает. Он начальник строительного участка. Рабочие-подхалимы на него вкалывают. Терпеть не могу этих людей. Ничего их не берет.  И при советской власти подхалимничали и сейчас, при буржуях. Рудаков я припугнул. Если будут заставлять какие-то там гвозди куда-то забивать или тряпки таскать – уйду в армию. Хотя, туда я негоден. Образование? По-моему, пять классов, а возможно, и шесть. Книги читать заставляли.  Помню, я как-то начал читать про иностранцев Чука и Гека. Не дочитал. Уснул. Не знаю, чем там дело кончилось. У меня впалая грудь, голова с кулак на длинной и тонкой шее. Вчера был сильный ветер, и он чуть не сбил меня с ног. Врач сказал, чтобы я занялся спортом. Нашел дурака. Мне и работать-то не хочется. Зачем мне всё это? Вчера всей толпой моих друзей избили одного мужичка. Деньги выгребли на две бутылки. Что же ещё делали? Забыл. Да и думать вредно…
Куда же сегодня податься? В голову ничего не лезет. Нет, никто не хочет понять мою душу, мои мыслишки. А есть они у меня? Да и зачем они мне? От них ещё голова заболит.
Кто-то звонит. Толстяк. Такая у него кликуха. Взяли из рекламы о пиве. Его тоже не взяли в армию. У него плоскостопие, да и лечится от обжорства.
- Жрать чо есть? – спросил он. За один раз съел булку хлеба и половину кастрюли борща. – Для меня это мало. На голоде я сейчас. Может, вес сброшу.
Поболтали о погоде, на всю громкость включили музыку. Выставили магнитофон на подоконник. Пусть люди слушают. Мы наполнили карманы семечками, и вышли на улицу. В соседнем подъезде поймали кота, накрутили ему хвоста, и он со страшным криком ринулся на чердак. Кошка не убежала. Мы просунули её в почтовый ящик. Вынули из него письмо и сожгли его. Потом помочились в подъезде и убежали.
К нам примкнула ещё два друга – Гога Хилопатов и Венька Мозгоплюев. Перекрыли дорогу доской с набитыми гвоздями. Присыпали её снегом. Потом пошли в парк. Рассказывали, что там сейчас настоящий музей под открытым небом.  Есть самолет, вертолет, разные машины. Надо полюбоваться. Отдохнем культурно. Для нас ведь всё там строили. Нас, молодежь, решили ублажить.
Ах, какие красивые  стекла в самолете? Сел в кресло. Порулить захотелось. Вот только мерзкий снег мешает на стекле. Стукнул по нему – бесполезно.  В злобе стал крутить всё, что крутится. Толстяк помог. Он ногой вышиб стекло. И я стал успокаиваться.  Ах, какой хороший обзор.  Венька  с Гогой открутили какие-то лишние приборы и рассовали по карманам. Не убудет.
Гога, например, махом взлетел на вертолет и тоже для удобства вышиб стекло. Да и зачем эти глупые стекла? Они мешают нам обозревать всю красоту музея. Толстяк взобрался на легковую машину и стал прыгать, решил, видимо, попробовать крепость металла. Где ему выдержать против веса Толстяка. Хорошо прогнул. Устал  прыгать. Полезно ему. Потом залез в кузов и нагадил.
Разошлись до вечера. Пришел домой. А там, на кухне, вокруг бутылки с водкой сидели – мой дед с дядей Федей и отец. Вели интеллектуальную беседу.
- А ты, Федька, помнишь, как ты меня опередил. Ты тогда в парке первый начал крушить кафе  «Рудану». На дачу доски увез.
- Ну, и чо? – ответил дядя Федя, - а ты ночью шифер упер со склада.
- Я тогда и краску упер. Окно выбил, и мотор стянул, - хвастался отец.
- У 44 дома второго квартала я вас опередил. Доску половую умыкнул, - признался дед. – Ремонт тогда там делали. Сантехники много повывез. А вот у  12 дома третьего квартала не удалось. Там тогда дежурили сторожами эти два правдолюбца – Борька Сумников и Юрка Стрелов. Они тогда меня березовой палкой. Долго спина болела. Да и вам от них досталось. Сволочуги они, эти  Борька и Юрка…
- А вот на 17 доме третьего квартала я многое чо увез, - говорил отец. – Одна проблема. Столько натаскал, что не знаю, куда чего складировать. Обидно стало. Все стекла в 17 доме выбил. Да и с дачами этими. Спина уже гудит. Всё летечко на этих дачах помидоры пасынковал. От этих гаражей уже застарелая грыжа  вылезла.  Кондрашка бы не хватила.
За окном свист. Толстяк зовет. Я сунул руку в пальто деда, пошарил там и нашел сто рублей. Можно повеселиться.
Впятером пошли туда, откуда дул ветер. А он дул с третьего квартала. Накупили пива и вошли в первый попавшийся подъезд.  Нащелкали скорлупы от семечек, забросали вокруг себя окурками. И тут Толстяк решил свою силушку показать. На почтовых ящичках скрутил в узел все дверцы. Сожгли письма.
Ах, уж этот толстяк. И тут он в углу взял и нагадил.
Бросили пустые бутылки, и они разбились. Выбежали на улицу. Светила луна, но вдруг она покраснела, и, словно, чего-то  испугавшись, скрылась за тучами.
- Куда бы ишо податься? – спросил я. В голову мою никакие мыслишки не лезли. Ветер дул со стороны дома Толстяка. Мы и пошли к нему. Тут какой-то дядька встретился. Попросили у него закурить. Он не курит.
- Говоришь, нету? А чо нас не уважаешь?
Толпой избили его и бросили лежащего в крови и пошли дальше приключения искать.
Если честно, то мы храбрые только толпой. А один. На кого нарвешься. Как-то Венька Мозгоплюев шел один и встретили его такие же уроды как и мы.
Убежал от них и спрятался в мусорном ящике и с испуга обмочился. С нами он громче всех кричит и визжит, машет руками.
У Толстяка съели всё, что было в холодильнике. Вышли на улицу. Шли и орали песни.
Ветер дул непонятно откуда. Неожиданно, пришла тоска, злоба. Может, кого избить? Но почему так тоскливо?
- Эй, дядька, закурить дай? Не куришь? А почему так отвечаешь? Почему нам дерзишь? Не уважаешь нас? Получай!
…Отчего там мне плохо? Что со мной?
Ххх ххх ххх

БУМЕРАНГ
Во всем я брал пример со своего соседа Ивана Ивановича Недоверова. - Если кто что говорит тебе – слушай и улыбайся, - поучал меня он. – Не спорь с ним, хотя знаешь, что он не прав. Обидишь. Ты верь официальным документам. Я живу по четырем правилам. Никому ничего не даю, сам не беру, никому не верю и ничего не обещаю.
И решил я его проверить.  Встретились мы с ним однажды. Я посетовал на жаркую погоду. А он поддернул рукава рубашки, потрогал очки, почмокал губами, как это умеют делать кабинетные работники, да и говорит:
- Погода-то хорошая, а только у меня крана нет, а если и есть, то все равно не дам. Свой кран надо иметь в запасе.
Мне действительно нужен бы кран и хотел у него попросить. Потом он объяснил причину своего такого вот ответа.
- Будешь говорить о погоде, и думать, как перейти на просьбу. Мучиться будешь, да и я тоже, когда же ты просить начнешь. А тут сразу: «Нет!»
Как-то пропал у Недоверова любимый петух. Хотел, было, я подарить своего.  Он удивленно взглянул на меня, снял очки. Глаза у него маленькие, хитрющие! Протер стеклышки и тогда только  сказал:
- Да ты что?! Я же ничего не беру! Сам выведу петуха!
Прибежал я как-то к нему и говорю, что в магазине, в отделе товаров народного потребления, появились доски, и не кривые, какие привозят из леспромхозов, и что есть пачки штакетника, и нет в них половинного обзола. Иван Иванович поддернул рукава рубашки, потрогал очки, почмокал губами,  как это умеют делать кабинетные работники, и вдруг доверчиво улыбнулся. Но я-то знаю эту улыбку.
- Приятно слышать, и я доволен. А куда денешься? И возьмешь. Читал я в  одной газете…
Не верит. Из леспромхоза привозят  доски, что диву даешься, на каком  только станке так фигурно их отделали!
Иду как-то мимо огорода Недоверова и слышу шум. Жена Ивана Ивановича «разговаривала» с соседкой. Оказывается, маленькая собачонка Недоверовых пробралась на огород соседей и лизнула ягодку клубнику. Чего это ей захотелось лизать ягоду, ума не приложу. Мало ли что можно лизнуть, так нет, ей ягодку подавай! Соседка не будь, этой самой, ну, в общем, она выпустила из клетки борова, и тот давай своим свинячьим рылом утюжить любимую Ивана Ивановича клубнику.
Я и рассказал ему про это, а он у газетного киоска стоял и разглядывал гуся. Странно. Чего это он его разглядывает? Гусь, он и есть гусь. Что в нем хорошего, кроме  мяса. Когда рассказал ему про борова, Иван Иванович проделал свои отточенные движения, которые умеют делать кабинетные работники и сказал:
- Приятно слышать, и я доволен. Пусть озоруют. В старые добрые времена между двумя государствами  началась война из-за того, что одна курица одного государства  клюнула помидор на огороде другого государства.
- У тебя боров на огороде!  - сорвался я на крик.
- В газете я вычитал, что в одной  стране гуси…
После этого случая с боровом, Иван Иванович слег в больницу. Он не мог вынести уничтожения любимой ягоды при помощи свинячьего рыла.
Стоим как-то с ним и философствуем насчет смысла жизни гусениц.
Я всё порывался сказать Ивану Ивановичу о том, что его коза забралась на крышу почты, а слезть не может. Когда он закончил с гусеницами и перешел на тлю и комаров, я поведал ему о его вездесущей козе. Мой товарищ  после знакомых движений доверчиво улыбнулся и продолжил:
- Только что сообщили, что на Канарских островах обнаружили скалу, а на ней что-то написано. Интересно. А на Канарских островах гуси есть?
- Твоя коза на почте! – закричал я.
- Приятно слышать. Я доволен. Пусть посидит.
- Вот когда упадет, будешь вдвойне доволен.
- Или возьмем дождевого червя, - продолжал он. Иван Иванович задумался, и на его малообещающем лбу появились полторы извилины, отдаленно  привезенные в магазин доски из леспромхоза, если взглянуть на них в профиль и  анфас.
На другой день Недоверов снова слег в постель. Дело в том, что его коза упала с почты.
Шел как-то я мимо дома Ивана Ивановича. Сидел он а лавочке  и читал газету.
- Слушай, Стрелов, странное насекомое – клоп, - начал философствовать мой товарищ и продолжал свои любимые  движения, которые, как я уже говорил, пользуются кабинетные работники, - раскрыли саргафак и на тебе – клоп. Тысячи лет пролежал и ожил. Или возьмем бабочку. Сутки живут. Да, кстати,  в магазине бочки под капусту появились. Я уже взял. Беги, опоздаешь.
Я хихикнул, поддернул рукава рубашки, потрогал свои очки, почмокал губами, как это умеют делать кабинетные работники, и ответил:
- Я в газете вычитал, что у одного быка три рога выросло, а на мебель цены снизили. Я прочитал, что на Сейшельских островах нашли дикаря. Иван Иванович как-то странно посмотрел на меня, встал и, недоверчиво улыбаясь, тихо, но с нотками раздражения, сказал:
- Ты что? Тебе бочки не нужны? Ты их искал. Ты не веришь?
- Приятно слышать. И я доволен, - ответил я и доверчиво улыбнулся. – Кстати, я живу по четырем правилам. Никому ничего…
Ххх ххх ххх

ДВОЕ
Иван Иванович Ниточкин и Петр Петрович Лидочкин прогуливались по аллее. Никому не мешали, никого не трогали. Шли, да  философствовали. А тут как назло мимо них прошел парень. Ну, и что? Мало ли людей ходят туда-сюда. Всё это так. Парень  взял и чихнул, а потом плюнул. Ниточкин даже остановился.
- Надо же! Какая наглость! Он это специально!
- Специально, - поддержал Лидочкин. – Я вот о чем подумал. Взять бурундука. В Европе его нет. Взял бы, змей, да через Урал и перепрыгнул бы. Так нет же! Ему Сибирь подавай.
- Да что же это такое! – воскликнул Иван Иванович, - перед самым носом на машине проехать! Зачем подсекать? Назло!
- Назло, - ответил Петр Петрович. – Мне почему-то кажется, что на луну садятся чужие межпланетные корабли пришельцев. Вот это тема!
- Да что твои пришельцы! – возмутился Ниточкин. – Тут вон что творится! Девушка пересекла нам дорогу, чуть с ног не сбила! Никакого уважения   старым! В наше время стариков уважали….
- Уважали, - поддержал Лидочкин. В это время на его кончик носа сел комар. – Если комары на Антарктиде? Вот это тема!
- Подожди ты с этими комарами! – ответил Ниточкин. – Вон две девушки курят. В наше время такие молодые не курили. А сейчас все курят!
- Курят, - сказал Петр Петрович. – Я вот о чем подумал. – И он взглянул на небо. Там пролегала белесая полоска от самолета. – А ведь другие миры есть. Появятся. Вот будет переполоху!
- Ты смотри! Ну, что за люди! Никакой культуры! Пили пиво и бросили бутылки. Если каждый человек бросит? Что будет?
- Что будет? Пусть бросают. Это их дело. А ведь на Марсе была жизнь. Потом началась война. Атомные  бомбы. Планета потеряла атмосферу.
- Что они делают? Что делают? – Ниточкин  даже остановился. – Девушка, вы зачем бросили бутылку на асфальт? Зачем?  Итак, в городе кругом мусор, а вы добавили. И во всей стране грязь из-за таких людей, как вы!
- Сам ты дед мусор! – ответила девушка. -  Вам пора на свалку, таким вот динозаврам.
Ниточкин стал заикаться и икать.
- Динозавраи? – переспросил Лидочкин. -  Динозавры. Читал в одном журнале, что они есть в глубинах Антарктиды, подо льдами. А вот ещё что. Возможно, мыслящие существа на Марсе вовсе и не исчезли. Шасть, и в вырытые пещеры. Да. Вот это мысль!  Вчера я видел сон.  Будто подхватили меня пришельцы и понесли, понесли. Я вот об этом роман написал. Там у меня герой попадает в параллельный мир. Дам почитать. Есть места на земле, откуда можно попасть в соседний мир. Шасть и там.
- Загадили город. Куда мы катимся? – простонал Ниточкин. И голос у него начал теряться в его организме.
  - Катимся. Брось переживать. Ничего не изменить. Таковы все мы. Потому что, мы люди.
- Ты думаешь? Это страшно.
- А ты не бойся. Думай о динозаврах, пришельцах и всё у тебя будет хорошо. Не бойся. Я рядом. Твой громоотвод. Всю планету загадили, -  и Лидочкин бросил на асфальт стаканчик от мороженого.
- Куда катимся, - прохрипел Ниточкин. Он немного подумал и высморкался и тоже взглянул на небо. – Что ты там сказал о пришельцах? Давай о них поговорим?
Потом он ещё подумал и тоже бросил стаканчик от мороженого на асфальт.
Они немного постояли. Пофилософствовали о пришельцах.
- Эх, жизнь, - тихо сказал Ниточкин. – Всё это так. Куда мы катимся?  Ну, их всех. Мы тоже люди.
Иван Иванович Ниточкин и Петр Петрович Лидочкин шли по улице. Прогуливались. Никому не мешали, никого не трогали. Шли себе, да философствовали.
Ххх ххх ххх

ЕФРОСИНЬЯ
На аллее встретились:  Иван Иванович Ниточкин, Петр Петрович Лидочкин и  Ефросинья Пантелеймоновна Переспорова. Лидочкин сказал:
- Какая прекрасная погода! Я просто восхищен!
- Плохая погода, - возразила Ефросинья. -  Ты, Лидочкин бываешь смешным. Вот и сегодня. Фантазер и мечтатель. Ну, ничего. Ты у меня ещё…
- Хорошая погода, - вступил в разговор Ниточкин.
- Черные дыры – это туннель в пространстве, - говорил Петр Петрович. – Я бы сказал, что это вход в другой мир.
При этих словах он посмотрел на небо.
- Дрянь погода, - сказала Ефросинья. – Жара.
- Жара, ну, немного. Хорошая погода. Ты, Ефросинья вечно споришь, - возразил Ниточкин.
-  И не спорь. Я все-таки, женщина. Ну да ладно. Проехали.
- Вчера ходил в церковь, - сказал Ниточкин.
- А ты не ходи, - ответила Переспорова. – Ничего нет. Ленин был прав. Лидочкин, ты согласен со мной?
Очарованный такой погодой он продолжал смотреть в небо. Он сказал:
- Я вот о чем подумал  насчет своих снов, у нас есть карсты. Там есть разломы в земле. Можно и в другой мир попасть.
- Тьфу! – плюнула Ефросинья. – Заклинило мужика. Ну, ничего, я  тебя пройму ещё. Всё вздор. Ничего нет. Мы – одиноки во вселенной. Мы – есть природа. Случайность.
- Но есть Бог! – быстро ответил Иван Иванович. – Он всё и создал. Как же  ты не можешь понять?!
- Ничего он не создал, - сказала Ефросинья. – Дарвин нам другое в своих трудах  говорит.
- Причем тут Дарвин? – возмутился Иван Иванович. – Почитай Библию!
- Не буду читать. Кстати, а ты, Петр Петрович, читал её?
Лидочкин продолжал смотреть в небо. А так как они остановились, то это ему не мешало разглядывать небо.
- Я чувствую энергию от людей, - говорил он. – Что-то плохое появилось вокруг нас. Чтобы это значило? Давит на меня. Я чувствую отрицательную энергию.
- Кошмар! – воскликнула Ефросинья. – Ничем не прошибить его. Ну, подожди, у меня. Я, Иван Иванович, верю науке.
- Почитай  Библию! – совершенно разнервничался Ниточкин и даже немного побледнел.
Переспорова  улыбнулась и  с удовольствием потерла руки. Она снова обратилась к Лидочкину.
- А ты читал Дарвина?
- Вот эта тишина перед грозой, - сказал Лидочкин.
- Подожди ты у меня. Мне надо завершить с Ниточкиным, -  прошептала  она. А добавила громко:
- Бросай, Иван Иванович ходить в церковь. Все мы – грешники. И не спорь со мной.
Трясущимися руками Ниточкин стал шарить по карманам,  Нашел таблетку и сунул её в рот. Ниточкин прошептал;
- Как ты можешь?! Так же нельзя…
- Можно. Всё можно.
- Тебе лишь бы возразить.
-  Я науке верю.
-  Почитай Новый Завет, - тихо ответил Иван Иванович. Он даже пошатнулся.
- Не буду читать. Сказки. Петр Петрович поддержи меня и не уходи от ответа.
Лидочкин смотрел на небо.
- Странная вещь. Идет энергия от туч и ещё отчего-то. Пока не пойму. Как всё прекрасно!
- Скоро поймешь. И ничего нет прекрасного. А Завет выдумали.
- Как ты можешь?! – начал заикаться Ниточкин.
Через минуту проходившая мимо  машина «Скорая помощь» увезла Ниточкина в больницу.
- Что это с ним? – сам у себя спросил Петр Петрович. – Не пойму.
- А надо понять, - ответила Ефросинья.
- В чем дело не знаю.
- А надо знать.
- Но причем мы? Что с ним?
-  Ничего. Отдохнет и снова сюда. Мы его хорошее встретим. У меня к тому времени много вопросов к нему накопится.
  - Хорошие вопросы?
- Плохие.
- Например?
- Нет примера.
Через какое-то время машина «Скорая помощь» увозила Лидочкина в больницу. Ефросинья осталась одна. Она развела руки.
- Не пойму. Что с ними? Какие слабые мужики пошли. Вон ещё один идет.  Как-то скучно живем господа-товарищи.
И она пошла навстречу новому знакомому.
Ххх ххх ххх
РАЗГУЛЯЛАСЬ  НЕЧИСТАЯ
Иван Иванович Ниточкин стал засыпать, как за окном громко залаяла собака. Накрылся подушкой. Но за другим окном пьяные мужики грянули песню. Ниточкин не мог успокоиться. Решил  помолиться. Говорят – успокаивает. Но только открыл рот, как зазвонил телефон. Кто бы это мог быть?  Двенадцать ночи. «За всем этим кроится нечистая сила», - подумал он.  Трубку взял.
- Иван Иванович? – услышал он веселый женский голос. – Мне неожиданно пришла мысль.
- Мне тоже. Ночь. Спать пора.
- Иван Иванович, это я! Не узнали!  Кристина Неуспокоева. Хочу прочесть поэму. Радость у меня. Радость! Родила я! Наконец-то, родила! Какая радость! Порадуйтесь за меня! Родила я.
- Поздравляю. Родились мальчик или девочка?
Иван Иванович, вы не поняли меня. Я родила…
- А причем тут я? Какое отношение я имею к вашему ребенку? – обозлился Ниточкин. – Пусть виновник радуется!
- Но мне уже поздно!
- И мне поздно. Ночь. Спать надо.
- Иван Иванович, я поэму родила! Ха-ха-ха! – весело смеется. – Я уже пенсионерка. Мне поздно. А вы о чем подумали? А, шалунишка! Все вы мужики одинаковы! У вас одно на уме.
- Сейчас у меня одно на уме. Спать. Час ночи.
- Иван Иванович, я же не сплю, и вы не спите. Вы меня удивляете. Какое-то  бескультурье! Я, например, ночами не сплю. Я вам поэму прочту. Только не усните.
- Безобразие! – выдохнул Ниточкин. – Кому-нибудь ещё позвоните. Осчастливьте их.
- Звонила. Все меня посылают. Полное бескультурье. Начинаю читать поэму.
Ниточкин бросил трубку.
- Не могу! – простонал он и схватился за голову. Ещё принял таблетку. Лег. Надо уснуть. Стал засыпать. Но тут зазвонил телефон. От такого трезвона и соседей можно разбудить.
- Кто?! – зло спросил он.
- Не узнал? Это я. Ефросинья Переспорова!
Ангинным голосом Ниточкин сказал:
- Какого, чёрта! Днем можно позвонить. Что же вам всем надо?  Почему не спится  всем вам? Какие же вы все неугомонные! Третий час ночи. Имей совесть!
- Совесть? – засмеялась Переспорова. – Понятие относительное. Ты меня обидел. Ой, сердце! Ну да ладно. Проехали. Вчера я была на юбилее…
- Мне что от этого? – простонал Ниточкин.
- Порадовался бы за меня. Мне грамоту дали. Недоволен? Я же все-таки женщина. Никакого уважения.
Ниточкин бросил трубку. Он стал выть. Его трясло.
Тут же раздался звонок.
- Иван Иванович, это я, Кристина Неуспокоева. Поэму вам читала, а вы трубку бросили.
Он бросил трубку и стал рвать на себе волосы, Опять звонок.
- Я же все-таки женщина.
- Ты не женщина, а непонятно что! – заревел Ниточкин.
Его шатало. Опять звонок.
- Это я, Кристина Неуспокоева. Дослушайте поэму.
Трубка вывалилась из рук. Он стал икать и плакать.
Звонок.
-  Я же все-таки женщина. Ой, сердце!  Ну да ладно. Проехали. Какие же вы, мужики слабые. Вчера одному нервы вымотала. Понимаешь, он неожиданно стал заикаться. Пятьдесят лет не заикался, а ту прорвало. Разве я виновата, если он такой слабый. Нервы надо лечить. А сегодня днем я ещё одному нервы  потрепала…
- Хватит! – заревел Ниточкин. Он повалился на пол. Ползком добрался до дивана. Сон его был тревожен. Он вздрагивал, выл, плакал…
И вот наступила тишина. Когда сон пришел, за окном завыла собака. И тут же раздался телефонный звонок…
Ниточкин вскочил. В его глазах был ужас.
И если кто в это время был на улице, то можно было услышать, как дико кричал человек:
- Караул! Спасите!
Ххх ххх ххх
ВСЁ  ДЕЛО  В  КУРИЦЕ
Однажды ранним утром в дачном поселке  «Гуси-лебеди» разразился небывалый скандал, даже можно сказать не районного и областного значения. Да какого там областного! Дело дошло. В общем, всё по порядку. Всё началось с обыкновенной курицы и одинокого помидора.
Чья-то приблудная курица, будь она не ладна, пробралась на участок Феди Гусева и клюнула помидор.  Что взять с курицы? Что? Птица не разумная. Мало ли что можно клюнуть. А ведь, сколько возникло шуму из-за приблудной!  Аграфена Гусева  такой подняла крик, что на краю поселка можно было  её услышать. Сам Федя Гусев в это время кушал пельмени и поперхнулся.
Во дворе было десять собак. От голода бедные животные были худые и всклокоченные. И вот среди них от такого  крика, началась паника. Один пес с перепугу бросился на забор и повесился. Во дворе было  восемь свиней и восемнадцать поросят. Но чаще они жили вместе с хозяевами в доме. Всё веселее и надежнее. Не украдут.  С перепуга, можете мне верить или нет, это ваше право, от такого крика у двух свиней приключились разрывы сердец. А  шесть  свиней, сломав забор, и задрав хвосты, побежали вдоль улицы, тем самым переполошив в поселке всех собак, кошек и людей. Кстати, напротив, у соседей, от испуга три курицы перестали нести яйца, а петух не стал петь.
Гуси, что жили в доме у Гусевых, вырвались во двор и полетели. В тот день я сам видел, как они кружили над поселком, сверху обгаживая прохожих. Тогда и мне досталось. Ну да ладно. Пойдем дальше. Перепуганные птицы отвлекали людей от работ на участках. В это время шло пасынкование помидор, огурцов и всяких других овощей.
А в общем-то, Гусевы люди культурные, интеллигентные, обходительные и чистоплотные. Ну, а что сделаешь? Если из-за этой курицы лопнуло терпение. Тут не до культуры и прочих людских недостатков. Да, а эта курица от такого крика прямо у помидора и околела.
В это время Аграфена Гусева, подобрав полы халата стираного ещё во времена позднего застоя, кричала:
- Я покажу вам, сволочи, как напускать на меня разную сволочную птицу! Вы специально её подослали! Вот она и атаковала помидор. Я вам устрою веселую жизнь!  Никакой культуры у вас нет!
Надо сказать, что у соседей Штангистовых, которых она имела в виду, хозяйство состояло из мужа, жены и иногда появляющихся во дворе мышей и крыс.  Тут надо честно признаться, что эти вездесущие грызуны делают набеги на огороды соседей именно от стаек Гусевых.
Некоторые неудобные слова из речи Аграфены пришлось убрать, а их много. В этом случае лексикон у неё богатый. Сам пират Флинт позавидовал бы  такой речи.
- Никакой управы на вас нет! Я до Москвы доберусь, если районный и областной суды мне отказали. Им, видите ли, от этого стало смешно! А каково нам?  Мы доберемся до Гаагского суда! Мы люди интеллигентные и просим нам не хамить в виде какой-то птицы! Мы вам покажем кузькину мать!
Сам Федя Гусев вышел на крылечко, почесал в затылке, прикрыв живот напоминающий бочонок с пивом,  потемневшим от времени полотенцем, солидно  кашлянул и начал культурно выражаться:
-  Оно так. Устроим такое мать вашу…
Я не буду писать, что говорил образованный человек. По-моему в русской грамматике таких слов нет. А с пиратом Флинтом приключился бы от зависти удар.
Хорошо помню, в тот день от такого возмущения мелкие тучи собрались в  большую тучу, и грянул гром, засверкали молнии и полил дождь, тем самым загнал он разлетевшихся гусей прямо в дом. Двух околевших свиней тут же закололи и сдали в магазин по высокой цене.  Кушайте люди на здоровье мясо от добрых  людей.
Но Гусевы были бы не Гусевы, если одним криком успокоились. Загнав свиней  и поросят в дом стали Гусевы думу думать. А так как они люди образованные, то ума у них было полный дом.
Кстати, от голода ещё две собаки повесились на заборе.
Привыкнув, к запахам в доме от поросят, свиней, гусей, Гусевы напрягли последние извилины, и решали глобальные проблемы, чтобы придумать  какую-нибудь пакость соседям.
- Надо же от таких соседей вроде похудел я, - сообщил Федя. – Подай-ка свиную ножку, Аграфенушка.
Ночью Федя прокрался по лестнице к печной трубе на соседнем доме и сунул в отверстие бушлат, который носил прадед в эпоху первых пятилеток. Потер руки, захихикал.
- Жалко вещь, - потом заворчал он. – Для соседей не жалко. Пусть пользуются. Мы люди добрые, щедрые.
Ночами они копают траншею и тренируют армию мышей и крыс, чтобы они делали набеги на соседей.
А ещё ночами они готовят полчища тараканов и мух для походов на соседей.
- Мы им ещё не то устроим, - ворчал в тревожном сне Федя. И сон его был беспокоен. Он стонал, вздрагивал и даже вскакивал.
Мне даже жалко этих людей, до слез жалко. Так переживать, так ночами трудиться, так волноваться! Чем мы, сообща  поможем этим людям? Чем? Помогите. Подскажите им, что же делать?
Ххх ххх ххх

СТРАНИЧКИ  ИЗ  БЛОКНОТА
Окурок
Отца должны были арестовать. Но он куда-то исчез.
К нашему дому подошла крытая машина похожая на ту, в которой возят хлеб. Все её называли «Воронок», может из-за того, что она была черная.
Мои два меньших брата и две сестры спали на «русской» печке. Вошли двое в черных кожаных куртках.
- Где, твой  муж? – спросили маму.
- Помогите найти кормильца! -  запричитала она.
- Брось реветь. Знаем мы вас врагов народа!
В то время я читал книгу  «Как закалялась сталь».
- Старшой? Окурок? Взять паршивца!
- Ему только двенадцать лет! – заревела мама.
- В самый раз ответ держать. Ты, посмотри, какую он книгу читает?! Ах, ты, сучий окурок! Не имеешь право читать её!
Одной рукой он сгреб меня поперек, а другой ударил маму и она упала.
Меня втолкнули в  «Воронок». Там уже сидели на лавке трое мужчин.
Кабинет. На столе наган. Запомнил большую пепельницу, в которой дымился окурок. Чекист хмуро смотрел на меня.
- Где отец?
- Не знаю.
- Видишь, оружие? Одна пуля для тебя. Отвечай, окурок!
Мне связали руки и подвесили к торчащему  в потолке крюку. Чекист курил папиросу. Я запомнил, что у него были рыжие брови, из-под которых сверкали злобой стального цвета маленькие глаза.
Другой военный тихо сказал:
- Молодой ведь. Откуда ему знать? Отпусти.
- Пожалел? Они нас не жалеют! Это всё из-за них, врагов народа, мы так живем. Все они одинаковы. Надо же! Какую книгу он читал?! Тебе ли читать её! Говори, змеёныш!
И он свой окурок ткнул мне под мышку. Дикая боль, но я не закричал. Злость и обида затмили боль. Что есть силы, пнул чекиста. Он громко закричал и стал на моем теле тушить папиросы. Закуривал и тушил.
Потом меня сняли с крюка и отливали водой.
Утром выпустили.
С тех пор на моем теле остались шрамы от окурков. И  когда кто-то тушит папиросу в пепельнице, вспоминаю ту страшную ночь из моей жизни.
Ххх ххх ххх
Галстук
Мне было обидно до слез. Меня не приняли в пионеры из-за того, что мой отец враг народа, да ещё был в бегах. На всех моих друзьях красовались  алые галстуки.
Как-то мой друг Иван Бельчиков позвал меня в конюшню. Там уже было четверо мальчишек. Иван снял свой галстук и закрепил на моей шее.
- Носи. Днем мы – пионеры, а вечером будешь ты.
Для меня это был самый счастливый день в моей жизни. Мы играли, и галстук будто помогал мне всех лучше играть в зоску и чику.
Но кто-то на нас настучал. Через два дня меня исключили из школы, а мальчишек вызвали к директору. Там был дяденька в кожаной куртке, и на селе все его боялись. У Ивана Бельчикова сняли галстук.
Больше я уже никогда не носил ни какие галстуки.
Ххх ххх ххх
ЧЕРНЫЙ  ВСАДНИК
Осень 1943 года. Намечался дождь. Нас было пять мальчишек. Из-за леса мы выползли на поле и стали собирать колоски. Голод победил страх. Мы знали, что двоих пацанов поймали, и отправили в милицию. Страшнее было другое.
Он появлялся на черном коне, будто из воздуха, Стегая нагайкой, проносился мимо людей. Разворачивал коня, снова налетал на убегающих. Все боялись этой нагайки. На конце плети три ответвления, и на каждом из них привязана гайка. Объезщик Гришка Коноваленко  был одет во всё черное. И конь черный. Гришка был отменным лодырем, и всю зиму лежал на печи. Весной нанимался в объезщики. В молодости  добровольцем шел в команду  по раскулачиванию. Для него главное было не  арестовать воришку колосков, а составляло  удовольствие  - истязать нагайкой.
На фоне потемневшего неба черный всадник появился неожиданно. Мы побежали. Гришка отрезал нам путь к лесу. Вот он рядом. Конь тяжело дышал. Нагайка  заработала по нашим спинам.
- Ай, карашо! Ай, любо! Карашо! Карашо! – радостно кричал Коноваленко.
Один удар пришелся мне по спине. Острая боль вырвала из меня крик. Другой удар рассек руку, третий пришелся по лицу.
- Ай, карашо! Век будете помнить Гришку!  Ай, любо!
Мы скрылись в лесу.
Прошло  много лет. Иногда старые раны на руке и на лице дают о себе знать. И  когда я вижу черного коня, мне вспоминается тот пасмурный день сентября 1943 года, и тогда раны на руке, лице и в душе начинают ныть.
Ххх ххх ххх
ЗА  КОРОЧКУ
1949 год. Семнадцатилетним пареньком я катал бревна с одной из гор под городом Усть-Кут к реке Лене. Впереди пять лет адского труда. Выдержу ли? Я видел, как умирали заключенные зимой, и их складировали штабелем за бараком, в котором мы жили. Весной их закопают в общую могилу. Кто подсчитал, сколько погибло людей в лагерях того страшного времени? Никто.
Из бревен строили карбаса, на которые грузили  всё необходимое, и отправляли в Якутию и на север области. А ещё из бревен выпиливали шпалу для строящейся  железной дороги от Тайшета до Лены. Мне пришлось эту шпалу возить  и на машинах и на лошадях.
У нас бригадиром был мелкий воришка по кличке Хряк. До тридцати лет занимался тем, что срывал с веревок белье и продавал на базаре на бутылку водки.  Грабил одиноких старушек. А на зоне вообразил себя крупным вором. Кстати, на зоне, это самые подлые, продажные люди. К тому же отменные подхалимы и стукачи. Много кричат, размахивают руками, брызжут слюной и визжат, а нужно и легонько стукнутся головой о стену.  Их нельзя путать  с настоящими блатными (ворами в законе).  Блатные не допускают до себя этих людишек, но начальству лагеря они полезны. Во время доложат. Таков был бригадир Хряк.  Он бегал по деляне, визжал и бил всех палкой.
Кричал:
- Я научу вас вкалывать! Ещё надо тридцать бревен!  Один к трем в кармане!
На очень тяжелых работах – валить лес или добывать камень, и если перевыполнил план, давали один день работы к трем поближе к свободе. Обычно было так. Один день за два дня. Они назывались зачетами.
Болела спина и всё тело от побоев. Бьют тогда, когда гонят на работу  с работы  палками, прикладами, пинками.
Стояла жара. Заела мошка, а тут ещё вши замучили.  В день давали отдохнуть два раза по пять минут.
Мой напарник – сучкоруб Федя Непомнящий показал мне небольшой кусок коры от лиственницы. Он сказал:
- Смотри. На корочку хлеба похожий. Восемь лет мне дали за такую вот корочку хлеба. А в деле написано, что я ограбил магазин. В действительности, я украл три булки хлеба. Хотелось накормить голодных сестер и братишку. Мне приписали, что я украл  бочку растительного масла, мешок сахару, два мешка муки, конфеты. На чем же я увез всё это? Добивались, чтобы я выдал подельников. Их не было. И поверили заведующему магазином. Мне не  поверили. Успел только съесть корочку хлеба.  И за эту корочку мне надо восемь лет вкалывать. Может, зачеты помогут выйти раньше срока.
Я тоже вцепился зубами в корянку.  Мне даже показалось, что от неё дохнуло хлебом.  У меня закружилась голова и я упал. И даже пинки, и удары палкой не  смогли поднять меня. Так я попал в лазарет.
Ххх ххх ххх

ЛЕКТОР
Все его боялись, и когда он  вдали появлялся, даже безбожники  молились, чтобы  прошел мимо. Его боялись больше жары, холода и вшей. Мой напарник – бывший секретарь черниговского обкома партии, прошептал:
- Слава Богу, пронесло. Кого-то сегодня замордует.
На этот раз он свернул к нашей бригаде. Получилось так, что бригада не выполнила план по заготовке леса. Офицер, поблескивая новыми  погонами, шел к нам. Кличка его была «Лектор».
- Господи, - взмолился секретарь, - попались. Лучше надо было выполнить план.
Нашу бригаду выстроили под палящими лучами солнца. «Лектор» сел на подставленную табуретку, которую постоянно носил один из конвоиров. Другой вертухай управлялся с большим зонтом. «Лектор» сел, молча, оглядел нас, и монотонным голосом  начал речь:
- В то время, когда наша страна напряглась в тяжелом порыве к светлым вершинам, когда рабочие, трудятся у мартеновских печей, когда крестьяне жнут хлеб, когда строители, не покладая рук, трудятся на строительстве гидростанций, и железной дороги от Тайшета до Лены, то некоторые граждане путаются под ногами поступательного движения вперед.  Как завещал нам товарищ Ленин, как учит нас Великий вождь товарищ Сталин – быть беспощадными к тем, кто мешает нам строить коммунизм. И я вынужден вам прочесть  лекцию о коммунизме…
Я не понял, что он  читал своим нудным голосом. Боролся я с тем, чтобы не упасть.  Пот застилал глаза, катился по телу, а вши совершенно озверели.  Некоторые заключенные падали и их поднимали палками и прикладами.
Издевательство продолжалось часа три. После  «лекции» четверых увезли в лазарет. Две из них умерли.
Вечером бывший секретарь обкома партии, взявшись за голову, сказал:
- Отныне  я не  коммунист. Я не имею право быть в одной партии с ним. Он же настоящий дьявол воплоти!  Я не имею право быть в одной партии с теми, кто не за что сажают преданных родине и партии людей. Лучше смерть.
О чем он говорил с «Лектором» мы так и не узнали. Секретаря увезли на пересуд, и приговорили к расстрелу. А «Лектора» перевели в другой  в  Коршуновский лагерь читать лекции. Шел 1950 год.
  Ххх ххх ххх

ПО  ПРИВЫЧКЕ
Я катал тачку с гравием. Мы, заключенные, строили однопутку от Кемерово до строящегося мясокомбината. От палящих лучей солнца и голода руки плохо слушались, дрожали ноги. А тут ещё бригадир подгонял и грозил:
- На каменоломню отправлю сачков! А ещё хуже, на Колыму или на БАМ. Мошку кормить, чёртовы доходяги!  Я бывал там при первой ходке. Дорогу строили. Глушь. Туда вас!
Я катал тачку и думал, как бы мне не попасть в глухомань. Мы с  Федькой  Карташовым именно за «болтовню» попали на зону. Работали мы в шахте Абашево под городом Сталинск  Кемеровской области. По Сибири начались великие стройки, и мы попросили расчет, чтобы уехать в Братск. Нам не дали расчет, тогда мы отказались работать до тех пор, пока нас не уволят с работы. Нас арестовали и осудили по три года каждому и ссылка на север.
Бригадир иногда применял к нам молодым физическую силу – бил палкой. Конечно, он тосковал по прежним временам, когда разрешалось избивать заключенных. Во времена Хрущева такие наказания при допросах и охране заключенных, запретили.
- Я политиков ух и поколотил! А вы – настоящие враги народа! Вдоль железной дороги от Братска и далее вашими косточками вымощена дорога. Надо было вам по десятке дать!
Я катал тачку и думал, как- бы не свалиться с подмостей. День казался  вечностью. Любое долгое ожидание нельзя сравнить с ожиданием окончания рабочего дня на зоне.  Кажется, что солнце специально долго не садится за горизонт. В ужин две ложки картофельного пюре, ржавый кусочек селедки, кусок хлеба и чай похожий на подслащенные помои.
Я катал тачку и старался не думать. Зона  - это такой отрезок территории, где добрые мысли стираются. Мозг  перестает мыслить. Человек превращается в живой механизм. Но в тот день у  меня ожила единственная мысль. Ещё раз на мою спину опустится палка  - брошусь на бригадира. Не успел разгрузить тачку, как почувствовал острую боль на спине. Я вырвал палку из рук истязателя и стал бить бригадира. В то время мне было всё равно, что будет со мной. Изобьют, прибавят срок, расстреляют! Бригадир кричал от боли. А ещё я слышал, как все заключенные смеялись и подзадоривали меня. Странно, конвоиры не вмешивались. Наш общий враг побежден.
Утром к нам пришел новый вольнонаемный бригадир. А истязателя увезли куда-то. Ведь его предупреждали, чтобы он не бил заключенных. Но по старой памяти  он жил прошлым. Вряд ли, что он поймет. Ещё два года назад избиение заключенного считалось за правило.  Времена прошли. Но остались ещё те, кто тосковал по прошлому и по привычке брался за палку.
И все-таки зона не перевоспитывает человека, она калечит его душу. Я катал тачку и к вечеру силы меня покинули.
Весной 1958 года меня освободили, по трудовым зачетам, и отправили в ссылку в Илимскую тайгу, строить какую-то Коршуниху.
       Ххх ххх ххх

ЖЕЛЕЗНОГОРСКИЕ  ПОБАСЕНКИ
Гоша Никифоров уехал на юг отдыхать. Поиздержался. Отправил жене телеграмму. Перепутал адрес, и попала она начальнику. « Срочно высылай деньги. Целую. Гога». Деньги выслали.
Ххх ххх ххх
В  шестидесятые годы я жил на Камском переулке. Отопление печное. В щитовом домике было четыре однокомнатные квартиры. Сарай под дрова  один, разделенный на четыре секции. Сосед жаловался. Исчезают дрова. Мои дрова тоже кто-то воровал.  Поймали воришку из первой квартиры. Он начал на нас кричать и призывать к совести.
- Ироды! Всё моё! Ничего нет вашего и нашего! Всё общее! Мы идем к коммунизму. В восьмидесятые годы уже будем в коммунизме!
И он стал пользоваться нашими дровами.
Ххх ххх ххх
           Толик Киселев заядлый рыбак, упал с обрыва в воду, а когда выбрался, сказал:
- Это я специально, чтобы все видели, что здесь падают  и рыбу разгоняют. И не пойдут сюда рыбачить.
Ххх ххх ххх
Мой товарищ Витя Сташенко признался:
- Скукота бывает. А вот когда наденешь галстук, выйдешь на крылечко, и будто где побывал. Вот что делает с нами галстук.
Ххх ххх ххх
Саша Мешков любил сушить и грызть сухари. Говорил, что они полезны для здоровья. А ещё он любил, когда его подруга жарила картошку. А в общем-то, он её терпеть не мог. В это время он брал книги с полок, прятал в свой портфель. Шел их продавать. Потом он попался и сухари пригодились.
Ххх ххх ххх
Кеша Максимов взял чемоданчик, а в нем рубашки, женские кофточки и пошел искать женщину – поджениться.
Ххх ххх ххх
В тепловом колодце слесари набивали сальники на задвижках. На пару работали:  Андрей Пельц и Толик Киселев. Андрей первым спустился в колодец и приступил к работе. Толик тоже начал спускаться, но оступился и упал вниз.
- Толик, что с тобой? – спросил Андрей.
- А так быстрее, - нашелся Толик.
Ххх ххх ххх
Сидели две секретарь-машинистки. Одна другой сказала:
- Хорошо тебе, ты третий год в машинистах экскаватора числишься, а я ещё в помощниках.
Ххх ххх ххх
О своем товарище по работе сказал Володя Калинин:
- А он весь свой ум и здоровье в сберкассу отнес…
Ххх ххх ххх
В 17 доме третьего квартала мы с сыном жили в квартире № 55. В те времена уже появились квартирные воры. В нашем подъезде почти во всех квартирах побывали воришки, и только обходили нашу. И вот решили посетить и нашу квартиру. Женька был в школе, а я на работе. Дверь у нас едва держалась. Стукни хорошо, и она откроется.
И вот когда я пришел с работы, открыл дверь и вошел, то на столе, в запарнике, обнаружил свежий чай. Пили двое. На столе оставили записку такого содержания: « Товарищ Стрелов, так жить нельзя». И ничего не тронули, а потому что у нас нечего было трогать кроме  множества книг. А вот индийский чай подарили половину пачки.
Ххх ххх ххх
В шестидесятые годы в наш поселок Железногорск  начался завоз тополей, разного кустарника, цветов и даже дуба. Потом они погибли. Не климат. Мы бросились разбирать эти дубы.
После вчерашнего дня, в кабинете начальника отдела по озеленению, стоял вчерашний запах. Солнечные лучи пригревали. И начальник задремал.
- Я бы хотел, - сказал я.
- Все хотят, - сонно ответил он.
- Но они есть.
- Нет.
- Но  я не знал…
- А надо знать.
- Что тут такого? Всего дать дуба…
Начальник встрепенулся и закричал:
- Ты кого имеешь в виду? Витька! Графин пустой! Неси воды!  Я тебе покажу дать дуба! Да я вас всех переживу, товарищ Стрелов! Витька! Воды!  ххх ххх ххх
Рассказывал Володя Калинин:
- Саша свистит  и свистит. Залез я в колодец, набил сальники, а он всё свистит, а мороз-то крепчает, выглянул я, а он зеленеет, ну, думаю – скоро всё, и правда – замерз и перестал свистеть. Надо же такое терпение! Я в жаре  под 70 градусов вкалывал, едва выдержал, а он на морозе сидел, свистел и выдержал…
Ххх ххх ххх
У начальника  Энергоцеха Коршуновского ГОКа  Зобова Александра Севостьяновича  была заведена тетрадь красного цвета. Туда он записывал  фамилия провинившихся.  Записал  он туда имя нашего  товарища Толика Киселева.  Володя Калинин засмеялся:
- Допился, как редкую птицу в красную книгу записали…
Ххх ххх ххх
Он дернул её за косичку. Слёзы.
Потом он оглянулся на неё посмотреть, не оглянулась ли она. Улыбка.
Свидания. Цветы. Поцелуи.
Донести бы до машины, думал он, не уронить бы. Штамп в паспорте.
- Милый, котлеты на столе. Целую.
- Хватит, подлец, спать! Ребенок плачет.
Звон посуды. Он отвечает: - Сама дура!
- Постыдился бы детей. Уже в институте учатся. С кем вчера ездил на дачу?
Слезы.
- Поставь-ка банки на спину. Клизму  бы не забыть поставить.
Стоны…
Ххх ххх ххх
На нашем участке  целое лето работал слесарем аккуратный, чистенький мужичок по фамилии Рутенберг. А тут назначили нового начальника по фамилии Берг.
- Берг, - сказал новый начальник.
- Я не Берг, а Рутенберг, - ответил слесарь.
- Я говорю что…Берг, - растерялся  начальник.
- Но я не сказал вам, что я -  Рабинович. Я – Рутенберг.
Когда разобрались, то все развеселились. И только один слесарь Вася Машеев очень тихо спросил меня:
- Слушай, Стрелов, я, однако, не понял. А кто тогда Рабинович? Где он? Не вижу его…
Ххх ххх ххх
В раскомандировку  вошел главный инженер цеха Хамов. За столом сидела молодая слесарь-сантехник Таня Муртанина и готовила стенгазету.  Хамов увидел потупившийся взгляд девушки и облизнулся. Сказал механику:
            - Сделайте ей условия. Холодно ей. Свету мало. И почему она у вас в  телогрейке?
  - У нас производство. Спецовка такая у всех слесарей.
             Хамов заупрямился.
             - Она у вас и будьте добрые представить всё необходимое.
- У нас  нет другой работы, - ответил механик.
            - Изыщите. Хотя, - он опять облизнулся. – В моем кабинете тепло. Пусть там находится. Немедленно отправьте.
              Слесарь-сантехник Толик  Студнев скрипнул зубами, а Паша Муратов сжал кулаки. Два соперника. Но против третьего не потянешь.       
Ххх ххх ххх
После праздника – застолье. Собралась культурная компания. А во главе стола (непонятно для всех) оказался слесарь-сантехник  Вася Машеев. От упавшего на него счастья он вместо воды, не моргнув глазом, выпил стакан водки, и подтянул к себе жареного поросенка.
Вошел руководитель соседней организации и благодетель этой компании  Хамов.
Кха! Того! – солидно прокашлялся благодетель. – Значит, тамада? А я тебя знаю. Вспомнил. Ты у меня в цехе пробки на бочках крутил. Разнорабочим был. Тамадой захотелось?
Вася Машеев встал, дожевал кусок поросятины и ответил:
- Однако, того. Проходи и не кочевряжься. Седня я главный. Чичас мы, однако, все в демократию пришли. Хватит. Молчали. А чичас все равны. Садись. Уважь. Должен ты меня уважать. Демократия.
На следующий день слесаря-сантехника  Васю Машеева перевели в разнорабочие, крутить пробки на бочках. За демократию пострадал.
Ххх ххх ххх  

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Бубнов А. С.  Илимская пашня. Время перемен. Иркутск 2002 год.
Шерстобоев В. Н.  Илимская пашня. Т. 1. 2.  Иркутск 2001 год.
Шинкарев Л. И.  Сибирь. Откуда она пошла и куда идет. Иркутск 1974.
Репин Л. Б.  Открыватели. Москва. 1989 год.
Губа Т. А.  Географические названия Нижнеилимского района. Прошлое и настоящее. Железногорск-Илимский 2007 год.
Магидович И. П.  Магидович В. И.  Очерки по истории географических открытий. Москва. 1983 год.
Романенко Д. И.  Хабаров. Москва. 1969 год.
История Сибири. 2 том. 1968 год.

ОГЛАВЛЕНИЕ
ПАШЕННЫЕ КРЕСТЬЯНЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПЕРВЫЕ РУССКИЕ НА ИЛИМЕ
Дед Данила говорит и напутствует
Пантелей Пянда (Пенда)
Максим Перфильев
Василий Бугор
Иван Галкин

ЧАСТЬ  ВТОРАЯ
    ПАШЕННЫЕ КРЕСТЬЯНЕ
Кто они и откуда эти крестьяне
Погодаева
Макарова
Перетолчина  (Шумилина)
Нижнеилимск
Коробейникова
Ступина
Черемнова
Прокопьева
Шестакова
Оглоблина
Березова
Пушмина
Коновалова-Зинкова
Зарубина
Куклина
Зырянова
Корсукова
Протасова
Литвинцева
Качина
Корабельщикова
Голикова-Литвинцева
Бубнова
Игнатьева
Панова  (Ефремова)
Вологжина
Заусаева
Слободчикова
Симахина
Зятья
Туба
Белобородова
Большая деревня
Романова
Уфимцева (Чукчина)
Ярская
Игирма
Новая деревня
Березняки
Селезнева
Сотникова-Сидачева
Грекова
Аталонова (Панькова)

ЧАСТЬ  ТРЕТЬЯ
МНОГИЕ ЗЕМЛЕПРОХОДЦЫ ПРОШЛИ ЧЕРЕЗ  ИЛИМСК
Петр Бекетов и его товарищи
Ерофей Хабаров
Илья Перфильев и его друг Иван Ребров
Семен Дежнев и Федот Попов
Чириков и Беринг
Кто прав? Кто виноват? Разобраться трудно.

В  КРАЮ  ИЛИМСКОМ
ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ
ГОРЯЧИЕ  ВРЕМЕНА
Дед Данила
На горячей земле Илима
Первые комсомольцы на Илиме

ЧАСТЬ  ВТОРАЯ
ДОРОГА, ПОЛИТАЯ КРОВЬЮ
«Мироеды»
Здесь нужны крепкие парни
Будущее России
Жили надеждами
Правду тяжело писать
Подвиг  Шубина
Лагерная страна
Их бьешь, а они плодятся
Они были против советской власти
Не смеши, майор 
На лесоповале
Тачкой управлять тоже надо уметь
На трассе
Живые трупы строили дорогу
Правильная бригада
Захарка  Дурцев из Одессы
Жили надеждами на лучшее
Хватит  ныть

ЧАСТЬ  ТРЕТЬЯ
ПЕРВОПРОХОДЦЫ
( Ссыльные, вербованные, добровольцы)
Ссыльные
Ссыльный Федор Белобородов
«Куда ни плюнь – кулачье да враги народа»
Комиссии
За веру и отечество
Главное - молчать
Все мы в общем лагере
Если душа у вертухая?
И будут здесь города
Вербованные
«Здесь будет город заложен»
Сапоги со скрипом
Побег из неволи в будущее
Общаг геологов
Гулящие люди
Становление

ЧАСТЬ  ЧЕТВЕРТАЯ
ПО  ЗАКОНАМ  МУЖЕСТВА
Ленькина  падь
Горькая память

ЧАСТЬ  ПЯТАЯ
КОМСОМОЛЬЦЫ  ИЗ  ШЕСТИДЕСЯТЫХ
Простые будни комсомола
Просто будни
Юность Коршунихи

ЧАСТЬ  ШЕСТАЯ
ИЗБРАННОЕ
Новичок
Рядовой случай на стройке
Мы строим города
Он нужен всем
Школа бригады
Пути-дороги Мокина
Анатолий Андреевич
Дороги на Мамырь
Шоферы
У горы Татьянки
Второе дыхание
Труба и туча
Слесарная сумка

БЫТОВЫЕ  СЮРПРИЗЫ
Березка у окна
Во всем виноват  «Овод»
След  рыси

НА  ТРАССЕ
Он хотел мира
Крестьянский сын
Терпеть и выжить
Раскулаченные
Мост
Судьба Прошки Комарова

БУНТ  НА  СВАЛКЕ. ДРАМА В ТРЕХ ДЕЙСТВИЯХ

КОРШУНИХА
ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ
ВРЕМЕНА  ДАЛЕКИЕ
Дед  Данила возвращается
Сказ о забытом землепроходце
Рудознатцы
Радищев
Мост

ЧАСТЬ  ВТОРАЯ
ДОРОГА, ПОЛИТАЯ КРОВЬЮ
Начало
Все мы рабы
Жестокость
Подвиг Николая Елисеева
Неужели были все враги народа?
Так сказал Сталин

ЧАСТЬ  ТРЕТЬЯ
ПЕРВОПРОХОДЦЫ
В медвежьем краю
Капитоныч
Судьба легендарного Торкунова
Так начиналась Коршуниха
Взрастешься
Становление
Хочу строить город
  Не потеряйтесь в жизни

ЧАСТЬ  ЧЕТВЕРТАЯ
ДОБРОВОЛЬЦЫ

Точка отсчета
Начало
Доверие
Шоколад для невесты
Эти глаза напротив
«Голубой дунай»
Мы за совесть работали
Коля, Юра и разведенка
Женихи Коршунихи
Поединок
Поздняя любовь Гриши парикмахера
Судьба Ивана Лимашова
Цветы из молодости
Уроки мужества
Галка-Галина
Уберите зверя
Тротуары
Первенец
«Сухари удлиняют жизнь»
На ком стоит мир
Цемент
Про бетон и выговор
Так создавались бригады
Комиссар Алексей Брагин
Жизнь прожить
Танюська
Кеша
Свет в окне
Железный Борис Тамм
Для чего ты живешь на земле?
Высокий настрой



Активными моими помощниками в подборе нужной литературы и консультанты   были: Бубнов Анатолий Степанович и Губа Татьяна Афанасьевна. Я им признателен и благодарен за понимание в этой сложной и трудной работе над такой вот объемной книгой.