Литра

   

ЮРИЙ  СТРЕЛОВ
ЛИТРА
Художественно-документальные зарисовки

ПРЕДИСЛОВИЕ
Многие годы при районной газете «Маяк коммунизма»  я вел протоколы литературного клуба. С первой записи исключил традиционный и сухой шаблон обязательности, а придумал необычный и веселый стиль письма.
Счастлив тем, что моим первым жизненным учителем была редкостная женщина – Лидия Ивановна Тамм, редактор радио и руководитель литературного клуба. Для  многих, таких, как я, она считалась  второй матерью.
Моими наставниками были немного чудаковатые, честные  товарищи – Иван Георгиевич Самодуров, редактор районной газеты, Геннадий Андреевич Седых, ответственный секретарь районной газеты, и мой друг – Василий Петрович Куклин, заместитель редактора. Все они  безвременно ушедшие из нашей жизни. Они были настоящими романтиками. Почему я книгу назвал  «Литра»?  Ещё в шестидесятые годы мы организовали литературное  объединение. Кто как его называл. Был он для нас и литературным клубом.  Среди себя бы  свой клуб называли – литра. Литература.

                (Немного о моих друзьях и товарищах)
- Внимание! Говорит радиогазета «Новости  недели». В программе – информации, репортажи со стройки, сатирический номер «Бульдозер» и литературная страница…
Так в шестидесятые годы два раза в неделю строители Коршунихи слушали местное радио, руководителем  которого была нормировщица из СМУ  Жилстроя Коршуновстроя Лидия Ивановна Тамм. Почти в каждой передаче была и литературная страница. Литклубовцы не только принимали участие в радиопередачах, но и выступали  на страницах районной газеты «Илимский партизан».
В марте 1960 года состоялось первое заседание литературного клуба, на котором присутствовало семь человек: Лидия Тамм, Борис Тамм – экскаваторщик, Юрий Стрелов – плотник,  Владимир  Мосальский и Юрий Мазур – разнорабочие из СМП-289, Сергей Коловов – электрик, Василий Горкунов – электрик. На этом первом  историческом заседании клуба, Владимир Мосальский был избран первым председателем, а Юрий Стрелов – секретарем-летописцем литературного клуба. Осенью этого года к нам пришли  Геннадий Седых – геодезист из СМУ  Жилстроя, Иван Сегеда – крановщик и  Василий Полянский – плотник.
В те годы в  наш клуб часто наведывались молодые журналисты из газет, в будущем известные писатели – Александр Вампилов, Валентин Распутин, Вячеслав Шугаев, Юрий Скоп, Евгений Суворов, Альберт Гурулев, Леонид  Красовский, Леонид Шинкарев, Лев Черепанов, Геннадий Михасенко, Лидия  Графова.  А также посещали нас  известные в те времена писатели  - Борис Баблюк, Игнат Дворецкий и Франц Таурин. Побывал у нас в гостях и Константин  Симонов.
Прошли годы. Наша наставница  Л. И. Тамм  долгие годы жила в Иркутске и являлась Почетным гражданином города. До самой смерти, а умерла она от травмы в  девяносто семилетнем возрасте, заведовала единственным в области опорным пунктом по воспитанию малолетних преступников. Как и в былые времена в её однокомнатной квартире всю ночь горел свет и открыты двери, а на столе стоял ведерный самовар.
Время разбросало бывших литстудийцев  по  стране. Владимир Мосальский – доктор  исторических наук и живет в Киеве. Писатель Александр Щегленко – ведущий журналист на Украинском телевидении, Василий Полянский и Василий Горкунов, ленинградские писатели, эмигрировали в США, писатель Николай Стариков издал семь книг в Смоленском книжном издательстве. Активным литстудийцем был  и Петр Лосев. Он стал видным журналистом и главным летописцем БАМа, издал три книги  о строителях и журналистах БАМа. У Бориса Тамм в Иркутске вышла большая  автографическая книга. Одно время председателем литклуба был  Валерий Слободчиков. Тогда он работал корреспондентом в  газете «Маяк коммунизма». Жил в Барнауле. Писатель. Издал несколько  талантливых книг. Недавно ушел из жизни. Приходил к нам на огонек и Юрий Черных, известный детский поэт, именем которого у нас  названа детская библиотека.
Почти с самого образования  клуба был в наших рядах, известный  в районе художник Алексей Егоров, ныне покойный.  С 1972 года  до отъезда в  Иркутск, активно работал  известный, деревенский, талантливый писатель, заслуженный деятель искусств России, Почетный гражданин города, поэт и художник Георгий Замаратский.
Неплохо заявили о себе молодые. Бывшие  литстудийцы Евгений Стрелов и Виталий Науменко вышли на Московскую орбиту. В последнее время Евгений  Стрелов был главным редактором журнала «Эпикур». Выпустил  три  книги юмористически рассказов и большую книгу  сказку «Михрютка и пятое время года», изданная в  издательстве «Культура». Виталий Науменко  поэт. Выпустил несколько  талантливых книг. Несколько раз был лауреатом.
А теперь о моих друзьях и товарищах, которые  остались в нашем городе. У ныне покойного Анатолия Бубнова, Почетного гражданина района, вышла талантливая и познавательная книга  « Илимская пашня. Время перемен». Эта книга является, как бы продолжение книги академика Шерстобоева. Книга Бубнова имеет большой успех.  Ушли из жизни два талантливых  автора – Юрий Иванов и Александр  Черемных. У Александра вышла книга посмертно об  илимских партизанах. Жалко, что илимский писатель-самородок не увидел своей талантливой книги.
В Иркутском  издательстве в 1997 году вышла большая книга «К нашим потомкам по нашим следам.  Автором и составителем был Александр Веревкин. Также много работали над ней  Юрий Иванов и Юрий Стрелов. В журнале «Сибирь»  был напечатан талантливый очерк Александра  Веревкина. Александр также был председателем литературного клуба.  На областную орбиту выходит и наш литклубовец и бывший председатель  литературного клуба Павел Муратов.
В нашем  районе появилось своё издательство « Поликом-Плюс». Его издатель  Брониус Расимавичус, впервые в нашем районе,  решил помочь местным  писателям. Он вплотную  занялся выпуском книг.
В последние годы в этом издательстве одна за другой появляются книги  местных авторов. Вышла книга стихов « Я слову русскому служил»  талантливого поэта  Александра Кузнецова. Напечатаны  четыре книги Александра Веревкина:  «Покосная повесть»,  «Водоворот», «Вестники грез», «Город холодов и туманов», «Красная плесень», несколько сборников  талантливых и лирических стихов.  У Юрия Стрелова вышло  в местном издательстве  «Поликом Плюс» несколько книг: «Илимская симфония», «Запах гребешков», «Тунеядцы», «Коршуниха», «Романтики», фантастические романы «Зона», «На острове снов». В Иркутске  напечатаны роман о А.Н. Радищеве «Он хуже Пугачева», роман «Отчаянные придурки», повести «А мы из Черемхово», книга «Первопроходцы» о политических заключенных, строящих эту дорогу и наш город. Готовится к  опубликованию вот эта книга  художественно-документальных зарисовок под названием  «Литра».   Напечатаны  книжки Михаила Куклина: «Голос памяти» и «Очень простые истории». Это настоящий талантливый  бытовой писатель. К читателю пришли четыре книжки «Записки прокурора» Нелли Волковой.
Выходят в печать отдельными книжками поэмы: «Страна моя», «Русская мать» и «Брошенный котенок». Автор этих книг талантливая поэтесса Надежда Гуртовая.
Появляются книги литстудийцев Николая Демидова и Татьяны Губа.
Надо сказать, что все перечисленные авторы члены литературного клуба.
Идут годы. К сожалению, в рядах литклубовцев не видно новых имен, хотя талантами Илимская земля не оскудела. Хочется, чтобы молодые авторы продолжили дело старшего поколения.      

ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ
РОМАНТИКИ


ГЛАВА  ПЕРВАЯ

1960 год. В щитовом домике,  под номером один в Камском переулке, где я жил, собрались любители литературы и общественники  местного радио «Новости недели». Решили объединиться. Такая идея принадлежала нормировщице и СМУ Жилстроя  «Коршуновстроя» Лидии Ивановне Тамм, разнорабочему из СМП-289 Володе Масальскому. Кстати, он из древнего рода русских великих князей, кандидат философских наук. До Коршунихи работал профессором в Киевском  университете по  литературе и искусству. В то время он трудился над докторской диссертацией. Как тысячи добровольцев-романтиков, поехал на стройки  в Сибирь. Решил проверить себя. Устроился разнорабочим на строительство железной дороги. Скрыл свою биографию. Кто он на самом деле, знали только  мы, его товарищи по литературному  клубу и радио. Нам троим, пришла такая идея в голову. Дело в том, что мои зарисовки и очерки уже печатались  в областных газетах и в «Комсомольской правде». Печатали их и в районной газете «Илимский партизан». 
Все пришли торжественные и праздничные. На ногах туфли. А это редкость на нашей стройке. Шагнешь с деревянного тротуара, и угодишь  по колено в липкую глину.
Только я один был в кирзовых сапогах. Сегодня наша бригада плотников Николая Торкунова  выходила на воскресник. Прокладывали тротуары, ставили  палатки для вновь прибывающих добровольцев. А если честно, то я в восьмой палатке проиграл в карты верхнюю одежду. Потом, хорошо выпив, пошли всей палаткой громить только, что приехавших парней из Днепропетровска.
   - Ты начал для себя новую жизнь, начал писать, а это обязывает  изменить твою беспутную жизнь на серьезную жизнь, - сказала Лидия Ивановна Тамм. – У наших ребят, литстудийцев набирайся культуры  у Володи Масальского, у Саши Щегленко, Геннадия Седых, Ивана Сегеды. Следи за своей речью. Она у тебя такая необычная.
Дело было вот в чем. Мои товарищи по клубу должны знать судьбу своего товарища, которому доверили писать протоколы. Я изъездил почти всю страну, и больше месяца  нигде не останавливался, потому что мною заинтересовывались  почти все органы правопорядка. Бывало и кое-куда определяли. Потом требовали устраиваться на работу. Мне нравилась вольная, бродячая жизнь.  И вот волею судеб я оказался в Сталинске Кемеровской области, где, неожиданно, для себя устроился  работать на шахту Абашево  3\4. Решил добывать уголек. Вскоре мне не понравилась такая жизнь. Работа тяжелая, скверное общежитие. Несколько парней, в том числе  и я, стали требовать уволить нас. Начальство упрашивало нас, грозили расправой, но мы не сдавались. В те времена уволиться с работы было не возможно. Многие почему-то забыли про такое постановление правительства нашей страны. А оно было.  Нас пригласили в народный суд. Нас окружила милиция. Нас осудили за  прогулы и отправили в тюрьму. Потом на зону. После отбывания наказания мне определили ссылку на три года на север. Так я оказался в Коршунихе. В те годы по этой статье здесь было много ссыльных. Здесь у меня проявилась способность сочинять письма для моих товарищей по палатке.  Влюбленные парни заказывали мне лирические послания своим девушкам.  За каждый заказ  брал сахаром, сгущенным молоком, тушенкой, водкой, деньгами. Тут меня и обнаружила Лидия Ивановна и приобщила к радио.  Корреспондент областной газеты «Советская молодежь» Александр Вампилов опубликовал мои письма с вымышленными именами в областной газете. Мои письма читали и на областном радио. В общем, здесь мне понравилось, да и ссылку надо было отбывать.
Масальский, на правах первого председателя литклуба предложил устав.  Лидия Ивановна, как руководитель радио и всего первого культурного центра на Коршунихе, быстро  ходила среди нас и непрерывно курила. Она создала при  радио сатирический номер под названием «Бульдозер».  Геодезист Геннадий Седых и Иван Сегеда подготовили басню на местную тему. Подписались она так – Сегедых.  Я написал для передачи по радио юмористический рассказ о науке любви и разврате, и зарисовку о  тунеядцах. Масальский долго смеялся, но дал добро.  Как не странно, меня назначили писать летопись литклуба. Или мы ещё называли его – литра. К этому времени мы ушли из палатки, и стали  собираться в  однокомнатной квартире у Лидии Ивановны Тамм. Осенью в наш клуб пришли  Гена Седых и Ваня Сегеда. Вот они и написали басню на местную тему. В клубе уже стало около двадцати человек любителей литературы. И мы все  умудрялись помещаться в  маленькой комнате нашей наставницы.
- Ты у нас будешь архивариусом, а по совместительству знатоком половых вопросов и бичей, - засмеялся Сегеда.  Сатирический номер возглавил Гена Седых, отдел прозы – Саша Щегленко, а по очеркам – Иван Сегеда. Некоторые хорошие материалы решили отправить  в Нижнеилимск в районную газету «Илимский партизан». От этой газеты  к нам приехал молодой корреспондент Вася Куклин. Он сидел в уголке, скромно поджав ножки в больших резиновых сапогах. Что-то быстро записывал в блокнот.  Иногда поднимал голову, и сквозь очки я видел любопытные и испуганные глаза. Возможно, он боялся моего лихого черного чуба, выбивающегося из-под  кубанки, рубашки из ярко-красного атласа, топора засунутого за широкий, черный кушак, и кнута торчащего из-за голенища грязных сапог.
В гостях у нас были – писатель Борис Баблюк, журналисты – Андрей Герваш от газеты «Труд» и  Лев  Черепанов от молодежной газеты. Лидия Ивановна попросила Баблюка, как инженера человеческий душ  рассказать о характерах каждого из нас. Так сказать, провести занятие по определению характеров, образов.
- Масальский – культурный, волевой человек. Гена Седых – степенный, рассудительный, с юморком. Ваня Сегеда – следит за каждым словом, учится быть культурным. И это ему удается. Борис Тамм – великий молчун, умеет сдерживать  себя, работу ставит на первое место. Саша Щегленко – прирожденный интеллигент. Леша Подоплелов – вспыльчивый, и это ему мешает в его комсомольской работе. Ким-Гин-Сук – девушка лиричная, задумчивая.  А вот Юрка Стрелов – противоположность всем. Взрывной характер, бесшабашный. Отдаст последнюю рубашку товарищу. Во многом ещё не раскрыт. Надо было бы ему жить во времена Стеньки Разина.
- Плевал я на вашу интеллигентность, - быстро ответил я. Постучал в грудь,  как это делал на собраниях, начальник СМУ Жилстроя Федюнин. – Мне как-то легче среди плотников, каменщиков, сантехников и среди своих собратьев  тунеядцев. Они  меня понимают, особливо за бутылкой.
- Вот он весь этот Юрка Стрелов, - вздохнула Лидия Ивановна. – Рубашка расстегнута  до пояса. А у нас гости. Что они о тебе подумают? Стрелова порой не понять.  Где он играет, а  где на серьезе. С нами-то хоть не играй. Записывай в протокол. От нас получил выговор  за свое поведение. Мне передали, что ты опять учинил драку в палаточном городке. В ход пустил свой кнут. Записал? Проверю.
- Из Днепропетровска, из Кривого Рога решили над нами верх взять. Вот мы и проучили их.
- Стенку на стенку, как в старые и добрые времена? – спросил Баблюк.
- Наверное, так, - ответил я. – И начальника одного кнутом отвозил. Он строит дом. И на нем эксплуатирует рабочих. Я это не люблю.
- Хватит! – резко прервала меня  наставница.
- Мне можно у вас на  радио зачитать маленькую повесть-детектив, -  сказал корреспондент районки Вася Куклин. И его очки мгновенно запотели. Лидия Ивановна ответила: - Можно было бы, но у вас там сплошные убийства. И главный герой погибает.
- Реальность жизни. Там большая любовь, -  тихо ответил  Куклин. Блокнот ему явно мешал. Он не знал, куда его девать. Волновался парень.
- Веяние времени, - сказал Лев Черепанов от молодежной газеты. – Здесь у вас такие кадры!  Каждый очерка стоит. Встретили мы здесь  удивительных людей.  Ваши ребята свидетели. Гена Седых и Стрелов видели.
О тех случаях, о которых я здесь описал, многие писатели и журналисты пытались узнать.
Было воскресенье.  Борис Баблюк, Андрей Герваш и Лев Черепанов пришли ко мне, чтобы я познакомил их с интересными людьми.  И я пошел. Подошли мы к строительному экскаватору с обратной лопатой, на котором  трудился знаменитый механизатор Жан Лабутин. Он  ежемесячно  на много перевыполнял план.  В  это время он копал траншею под теплотрассу, а бульдозер Алексея Гладких, готовил место под закладку фундамента нового дома. Гладких участник войны,  имел столько наград, что ни у кого в районе не было столько. И он этим гордился, особенно тогда, когда хорошо выпивал. Во время войны лихого танкиста-разведчика уже пришло известие о присвоении гвардии капитану Гладких звания Героя. Но он чем-то провинился перед  начальством и документы отозвали.  Звание капитана оставили. Такая же участь было уготована и начальнику участка в Жилстрое  Александра Даниловича Матвейчук. Он был тоже разведчик в звании капитана. И тоже вошел в конфликт с начальством. Документы о присвоении ему звания Героя отозвали. За драку с  высшим начальством Матвейчука отправили в Сибирские лагеря на десять лет. Строил железную дорогу от Тайшета до Лены. Оставили на поселении. Вот такие лихие парни работали на нашей стройке.   
Был такой случай. Одна из девушек обронила платочек. Жан Лабутин просигналил, чтобы она остановилась. Экскаватор приблизился к платочку, и крайним зубом ковша подцепил платочек и поднес к девушке. На экскаваторе марки Э-652 такое мог сделать только мастер высокого класса. Увидев такое, Гладких решил тоже показать класс. И он произошел как раз тогда, когда мы пришли на строительную площадку. Геодезист и наш литстудиец Гена Седых всегда был доволен работой Гладких.  Сегодня он удивился тому, как точно  срезал пласт грунта. Ещё до этого Алексей попросил механизаторов принести три бутылки водки. Распечатал одну, и раскрутив содержимое, влил себя полностью.  И, как говорится, ни в одном глазу. Уж это-то у нас наши механизаторы умели пить. Две бутылки  поставил в двадцати метрах от бульдозера. Сел за рычаги, и направил машину к бутылкам. Остановился. Нож бульдозера быстро стал падать на стеклотару.
- Куда?! – закричали мужики. У меня сердце замерло. Всё. Мои гости даже присели.  Нож резко остановился над самыми горлышками. Я видел, как медленно нож добирал до пробок.
Гладких заглушил двигатель. Спрыгнул на землю. Такая установилась тишина, что было слышно, как неистово и радостно пели комары, да где-то далеко долбил дятел.
Гладких медленно, раскачиваясь, подошел к прижатым в глину бутылкам. Герваш  держался за левую сторону груди. Прошептал:
- Он же мог такое добро уничтожить.
Бутылки стояли точно по краям ножа.
Два механизатора привезли «добавку» из нескольких бутылок. Видимо, у них до этого с Гладких был спор.
Алексей разлил водку по стаканам и угостил моих товарищей. Они что-то быстро писали в блокноты.
Интересно, а чем ответит Жан Лабутин?
Заседание литературного клуба продолжалось. Андрей Герваш, качая кудрявой головой, прошептал:
- Такого я ещё не видел. Ведь мог разбить. Жалко ведь.
В это время Борис Баблюк разбирал очерк  Бориса Тамма о механизаторе Илье Кочетыгине.  Прочитал и мой очерк «Крепче бетона»  о бригадире Антоне Узело.  Оба очерка были предложены в печать и на радио.  Добро на них дали – Баблюк и  Черепанов. Фельетон мой об одном начальнике из ОРСа забраковали за грубые сравнения.
- К тому же, твой герой фельетона секретарь партийной организации. Обидятся. Нельзя, -  подсказал кто-то из моих товарищей. Лидия Ивановна схватилась за голову.
- Ты знаешь, что тебе было бы за него?  Это ясно, что подлец он  отменный. Рановато его критиковать. Немного погоди. Потом твой фельетон пустим на радио. Рано. Этим фельетоном ты спугнешь главных воришек государственного имущества.  Потерпи.
- Я не знал, что он ещё и секретарь в своей организации, - ответил я. – Если бы знал, то написал бы мягче. В загоне у него десять свиней, а я бы написал, что их только девять.
- Ты ему припиши, что у него есть поросята, - подсказал Гена Седых.
- У него и, правда,  десять свиней, коровы, гуси, куры. Всё бы ничего, но меня вот, что возмутило, за всем этим хозяйством следят рабочие из нашей организации.
- Знаю, - прервала меня наставница. – И ты одного из них кнутом выпорол. На тебя жалуются. До каких пор ты этот кнут будешь носить?
Для радио Лев Черепанов дал зарисовку о влюбленном механизаторе. После заседания журналисты и писатель пошли ко мне в щитовой домик. У меня ночевали. Я к этому времени ушел из палатки. Мне выделили квартиру в двенадцать квадратных метров  на Камском переулке в доме под номером один.   
РОЗОВЫЕ  ЗАНАВЕСКИ
1961 год. На улице мороз, а в квартире у Лидии Ивановны  Тамм тепло. Мы собрались на очередное заседание литературного клуба.
Нашей наставнице, я уже писал, выделили однокомнатную  квартиру в деревянном доме. Теперь и мы могли собираться в одном месте. Вечером, когда загорался свет,  розовые занавески были далеко видны.  Они служили как бы маяком для тех, кто потерял веру в людей, в себя, кому надо было помочь.  В двери квартиры не было замка. Свет в комнате горел до утра. Приходи сюда в любое время суток. Хозяйка встанет ночью, и пригласит к столу. Накормит, напоит горячим чаем, а потом уж выслушает. Забредали сюда и тунеядцы, чтобы обогреться и подкрепиться. Некоторых устраивала на работу. Есть люди в наше время, которые говорят, что у нас на стройке не было тунеядцев. Были такие люди. Их ещё называли бичами. Это потом пришло в Россию слово – бомж. Всякие люди были на нашей стройке. В Братске они, как отбросы общества, были не нужны, то их отправляли  в Коршуниху. Наша стройка принимала всяких. Некоторым везло. Потому что на их жизненном пути встретилась Лидия Ивановна Тамм.
После очередной басни переданной по радио Геной Седых  о начальнике строительной организации Шайкевич и его подхалимов, а также моего фельетона было совершено нападение на нашу радиостудию. Она находилась  в одном из цоколей нового дома.  Украли магнитофон, сломали стулья, столы, сожгли бумаги, пленки. На стене написали черной краской:  «Ишо сломам еслиф не оставите в покое нашего начальника». С моим другом Васей Полянским мы произвели собственное расследование. Нашли одного подхалима  бомбившего нашу студию. Плотник. За три бутылки водки продались мужички.  Мне пришлось пустить в ход свой кнут. Кто-то видел эту сценку и доложил наставнице. Вот было шуму!  Я ничего с собой не мог поделать. С молодости не любил рабочих, кто шел работать в выходные дни на своих начальников.
Посмотреть на разгром пришли два журналиста от областной газеты «Советская молодежь» Евгений Суворов и Александр Вампилов.
- Кого-то вы хорошо допекли, - улыбнулся Вампилов.
Ещё днем мы с Васей Полянским решили показать ребятам достопримечательности нашей стройки. У нас с Васей был отгул. Да и Лидия Ивановна попросила нас показать ребятам стройку. Мы решили им другое представить.
Сначала они зашли к начальнику стройки. Тот даже ногами затопал. Кричал на них, чтобы они не мешали ему работать и руководить. Дело в том, что они готовили критический материал. Начальство забеспокоилось.
Потом мы с Васей пригласили их посетить удивительные места. От деревянных тротуаров мы шагнули к грандиозной помойке, окруженной роем мух и облезлых собак. Мы пошли  искать общественный туалет. Он ещё весной уплыл  к железнодорожному вокзалу. Этой зимой было много снега. Весна была бурной. И горная вода смыла его.  Многие смеялись, что туалет решил, видимо, удрать со стройки.
Потом мы подошли к конторе ЖКХ, где бдительная, многопудовая домоуправша жгла столы, стулья, тумбочки и ещё что-то.
- Зачем жжете?  Ведь ещё хорошая мебель, - сказал Суворов.  – В общежитиях не хватает мебели.
- Ни твово ума дело! Канай отседа! – крикнула тетя, и одним ударом кулака  величиной с её голову, разломила стол. – У меня приказ свыше!  Сжечь, но никому не дать!  Брызгай отседа, а то вмажу!
Такое происходило не только в этой организации. Списанную, но довольно ещё хорошую, жгли везде.  Когда жгли, то её охраняли. И не дай Бог, если кто-то возьмет, хотя бы целый стул. Отберут, да ещё начальству доложат. Списанную одежду рубили на куски.  Однажды, я хотел взять старые валенки для подшивки. Заведующий складом аккуратно топором отрубал  носки  у валенок. Я спросил:
- Ты что делаешь?  В них ещё всю зиму можно ходить!
- Приказ  свыше. Списали, значит, подлежит уничтожению. Подойдет очередь, выдадим новые валенки.
- Я мог бы всю зиму проходить! – возмутился я.
- Приказ свыше, -  упрямо отвечал  завскладом. Он недобро взглянул на меня.  – Как я посмотрю, тебе больше всех надо. Ты что? Против советской власти? Будь как все. Никто не возмущается. Иди. Не мешай исполнять приказ.
Он продолжал рубить валенки, телогрейки, ватные брюки.
Такое творилось не только на нашей стройке. Я был во многих уголках нашей страны, и везде так делали.  Кто приказал  жечь ещё годную мебель? Кто приказал уничтожать ещё годную рабочую  спецовку? Что удивительно, если я начинал насчет такого безобразия  спорить, мне говорили, что я против советской власти. Получается, что сама советская власть приказала   всё это уничтожать? Ответа  не находил.
А пока мы стояли напротив домоуправши.
- Нам бы в общежитии или в гостинице два места,- подал голос Вампилов. Ребята показали документы. Тетя сцапала их, послюнявила толстые и блестящие от грязи пальцы, и стала читать, шевеля мокрыми губами.
- С этого и надо было начинать! – крикнула она. Наверное, она не умела тихо и спокойно говорить. Давно заметил,  что домоуправов, видимо, подбирают по наличию крепкого голоса, круглых и немигающих глаз, и наглых.
Охранять мебель  она оставила своей помощнице, высохшей от долгого питья тете похожей на рыбу Сабля. Домоуправша пошла впереди нас, по пути ударив в ухо подвернувшегося  пьяницу.
Устроила она ребят в такую комнату, где через потолок можно было увидеть дождливое небо. Мы хотели с Васей возмутиться, и устроить скандал, но она поднесла к моему носу пахнущий табаком, луком и водкой кулачище и крикнула:
- Калинусь мамой, цыганская твоя рожа, зашибу!  Век свободы не видать!  Не ндравится – мотайте отседова!
Вампилов  поблагодарил её, даже сказал что-то о её глазах, что умные и выразительные. Тетя удивилась:
- Да? Ты мотри! Я и не знала! Да, я умная. У меня вон како хозяйство! Сил на всё не хватает.
Когда журналисты вышли на улицу, мы с Васей отошли от многопудовой, и Вася крикнул:
- У тебя туалет уплыл к Ледовитому океану!
Теперь нам с Васей надо сторониться  домоуправа.
И вот мы собрались на очередное заседание. Готовили новые материалы для радио и в районную газету. Седых принес басни, Сегеда и Щегленко по зарисовке, а я репортаж  со стройки.
Сдавалась первая в нашем поселке каменная школа на 520 мест. Наша бригада Николая Торкунова принимала  участие в закладке фундамента школы.  Бросали нас прорыв. В этом же году завершалось строительство садика на 120 мест, а также новая столовая. Мне приходилось давать репортажи для областной молодежной газеты. Так, что наш клуб совместно с радио «Новости неделя»  делали большое дело. Два раза в неделю люди оставляли дела, и слушали местное радио.  Кроме новостей, репортажей со стройки, в каждом номере, в сатирическом отделе «Бульдозер»  передавались фельетоны, басни, юмористические рассказы местных авторов на злободневные темы. К этому времени я оказался первым автором и пока единственным, кто  писал со строек будущего города для районной, областных и центральных газет и радио. Оказывается, по моим материалам стали приезжать на стройку добровольцы. Конечно, было приятно, что принял  участие в судьбе отдельных людей. Были и неприятности. С Краснодарского края приехал один товарищ с семьей. Не было мест. Он долго смотрел на приемную комиссию и молчал. Потом стукнул кулаком по столу и сказал:
- Всё у меня будет хорошо. Приеду домой и всё куплю. Дом, корову, свиней, кур куплю. Но газеты хрен куплю. И радио не буду слушать. Обещаю!
Месяца два назад в «Комсомольской правде»  был напечатан мой большой очерк под названием «Города, которые мы строим». Возможно, он прочитал мой очерк и приехал.
Обсуждали материалы, и пили чай.  Потом Евгений Суворов прочитал  свой  рассказ «Волчьи ягоды».  Рассказ всем понравился. А Саша Вампилов читал мой  очерк о Борисе Тамм. Саня  четвертый раз приезжает к нам. Два раза жил  у меня. У меня  многие журналисты останавливались.
Разошлись поздно ночью.
Кстати, в первый раз в моей однокомнатной квартире в щитовом домике появился корреспондент  от областной газеты «Советская молодежь» Александр Вампилов.  Потом стали и другие ко мне приходить.
Он пришел в бригаду ещё весной прошлого года. Тогда ещё не было дорог.  И тракторы таскали по грязи огромные сани, сваренные из листов железа со строительными материалами. Из каменного карьера самосвалы начали возить породу. Бульдозер разравнивал землю под будущую больницу. Нашей бригаде доверили её строительство.  Мы работали в накомарниках, а иначе нельзя – заедят  комары и мошка.
Ко мне подошел парень. На ногах  чистенькие туфли. Смотрели мы на эти туфли, на  брюки, словно только, что из ателье. И парни мои рты настежь. Темные кудряшки в тот день аккуратно лежали на большой голове. И потом, мы все удивились тому, что к нам впервые в бригаду пришел настоящий корреспондент, да ещё из областной газеты.
Подошла машина с гравием. Вампилов смотрел на  строителей, как они растаскивали  гравий. Наконец, он подошел к моим носилкам. Предложил свои услуги.  Бригадир Николай Торкунов вручил ему рабочую спецовку – накомарник. Мы с Саней подняли носилки.  Насекомые совершенно озверели. Досталось парню. Потом мы разгребали лопатами камень.  Мне казалось, что злые комары и мошка так и пламенели над Вампиловым.  Все-таки, новичок, и более нас вспотел. Работал Саня хорошо. Когда бригадир  объявил «Шабаш» - Вампилов вздохнул и сказал:
- Аппетит вдруг возник на всё. И ещё кое-что произошло. Только никому не надо говорить.
И он показал мне ладони.  На них алые водянистые мозоли. Его лицо смеялось, и словно горело изнутри. Кудряшки вроде чернее стали. В нескольких местах на лице были видны следы от укуса мошки. Я предложил ему пойти ко мне домой.  Прибежал Торкунов, и принес какую-то мазь. Он  хмурился.
- Будто я не понял, что мозоли набил. Давай смажу. Забинтуем. Не сопротивляться. Ты извини нас. Мы думали, что интеллигент. А ты ничего, паря. Наш.
Пришли ещё ребята. С бутылками. Хорошо посидели.
Сана Окольнишников даже начал читать стихи Есенина. Он их почти все знал.  Потом начал говорить про какие-то сапоги, чтобы корреспондент не судил нас выше сапога. Вампилов улыбнулся, и сказал:
- Я впервые вот так, в бригаде. Вы изумительные люди. Вы тут мне рассказали удивительные истории. Стрелов меня познакомил с заведующим гостиницей.  Явный перестраховщик, невежда и трус.
На следующий день – Вася Полянский, Вампилов и я  у меня дома, приготовили пельмени. Пришел бригадир с ребятами. И мы снова слушали Стихи Есенина в исполнении Сани Окольнишникова.
Дней через двадцать Вампилов опять приезжал к нам. Жил у меня два дня.
Я провожал его на поезд. В вокзал нас не пустили.  По путевкам комсомола приехали девчата.  Стройка начиналась с парней.  Собрались парни, и пошли в комитет комсомола – подавайте им девчат, жениться пора. В   Иркутск отправили телеграмму: «Срочно высылайте девчат. Нам без них крышка. Женихи Коршунихи». Такая телеграмма была. Это ещё один факт.
Всех парней, что были в здании вокзала,  девчата выгнали и закрылись. Весть о приезде девчат быстро облетела стройку. В глубокую ночь кругом горел свет, фонари освещали единственную улицу, срочно  построенные палатки для новоселов, общежитие в деревянном доме, тротуары. Парни окружили вокзал, заглядывали в окна, метались, толклись.  Длинный парень в кепочке ломился  в дверь.
- Откройте, девочки! Чего закрылись? Меня одного впустите! Одного меня! Откройте!
Девчата пели. И каждый, наверное, думал, какая-нибудь из них будет петь  только ему. Длинный парень всё колотил и колотил.
- Откройте! Я буду стучать, пока вам не надоест. Откройте!
Прибежал, а он всегда бегал, Лешка Подоплелов, начальник комсомольского штаба, и в окно крикнул, чтобы выходили. Первой вышла девушка, крепкая телом, глазастая.
- Кто тут такой упертый?
- Это я. Колька. Я тебе помогал чемодан нести до вокзала, а ты меня того…Гитару разбила.
- Возьми чемодан, и давай показывай, где у вас тут хоромы. Гитару. А чего губы распустил?  Щеку замарал своей слюной. Пошли, девчата!
С Саней мы вошли во вмиг опустевший вокзал. Там было двое. Он и она. Я их ещё раньше приметил. Они молчали. Она, видимо, приезжала в гости к нему. Теперь прощаются. Он в рабочей спецовке, в больших  грязных сапогах. Она чистенькая, городская. Я его знал. Отличный парень. Монтажник. Помню  его слова, когда он на собрании сказал: « Нас теперь отсюда палкой не выгнать».  Она уезжала. У каждого своя жизнь, своя дорога.  И лучше разойтись сразу, в начале этой дороги, чтобы потом не делать друг другу больно. Мы вышли, и  устроились в будке стрелочника. Саня, присев на чурку, что-то писал на обратной стороне коробки от папирос «Казбек». Писал и внутри коробки. Я задремал у печки. Раздался гудок паровоза.
Через какое-то время в молодежной газете появился рассказ Вампилова за подписью А. Санин – «Конец романа». Он описал ту сцену в вокзале, когда прощались двое.
Тут ещё такой случай приключился. Мы с Васей Полянским опять отличились.
Пошла мода на разведение кроликов. Из их шкурок стали шить шапки. Торговцы безбожно повышали цены на шапки.  Мы решили проучить торговцев. Из двух брусьев сделали полозья под огромные сани.  На них построили будку. В ней мы развели кроликов. Где-то около сотни народилось. Седьмого ноября, на пяточке у школы собрались люди. Началось толкание речей.  Мы уговорили бульдозериста Алексея Гладких подвести сани в митингующим. Привычным движением Алексей раскрутил бутылку и влил  содержимое в себя. Подъехали. Один из ораторов  начал говорить:
- Товарищи, в восьмидесятые годы мы будем жить при коммунизме!
Что есть силы, я закричал:
- Товарищи, среди вас есть рвачи! Дерут  с вас деньги за шапки!  Мы вам эти шапки в виде кроликов, даем бесплатно!  Забирайте! Это ваши шапки! Чем это не коммунизм. Хватайте ушастых!
Мы раскрыли дверь будки, а клетки мы заранее открыли, и кролики выскакивали на свободу и разбегались. Шум, гвалт, смех.
На другой день нас повели в партком к секретарю Белоногову  Жану Михайловичу.  Начальник строительства  Тест Матвей Исаакович заявил жестко:
- Гнать мерзавцев! Чтобы от них духу не было на стройке! Их надо определить в нужное место, чтобы не было повадно другим. Над коммунизмом смеяться?!  Таких  негодников, как вы нельзя пускать в  светлое будущее!
И он ушел из парткома.
Белоногов был мужик добрый. Он сказал:
- Что-нибудь вы да  набедокурите. Пора бы  уняться. Недолго и до беды.  В милиции придется посидеть.
В милиции мы отбыли двое суток.
Отделались легким испугом.  Лидия Ивановна на целый месяц лишила нас посещения её квартиры. И вот мы снова  у неё. Всю эту историю рассказала журналистам.
- Лидия Ивановна, как там наши девчата? – спросил Вампилов.
- Больше их никто не обижает, - ответила наставница. – Спасибо за помощь.
Два дня назад Борис Тамм, Вася Полянский и я водили корреспондентов по объектам. Тут нас догнал ещё один корреспондент от молодежной газеты Юрий Скоп. Он только что приехал из Иркутска.
Раскрылась дверь  из общежития, и многопудовая комендантша вытащила двух  девчушек лет по шестнадцати. Бросила их в снег.
- Будя с вас! – проревела она. -  У меня шибко не заболуете! Утвари облезлые!
- Мы к вам! – крикнул Юрий Скоп.
- Шо там ишо? Чо надось?  Навроде на анкаголиков не похожие! Мне ваши рожи не знакомые. Быстрей. Мне некавды с вами лясы точить.
- Мы были у вас, - подал голос Вампилов. – Мы из Иркутска. Вы нас поселили в очень хороший номер. Спасибо вам.
- Увспомнила, - прогрохотала она. – Номер в гостиницу устроим. Писатели, знач. Об чем писать зачнете?
- В вашем образцовом общежитии и вашей чуткости, - ответил Вампилов, и я увидел, как побледнело его лицо. Он сдерживал себя.
- Да, я чуткая, - широкое лицо расплылось в улыбке. Я отвернулся. Она говорила: -  миня считають на Коршунихе самой чуткой. Одни благодарности от начальства.
- Хамка и пьяница! – закричала одна из девушек. – Она с нас дань берет!  Воровка!
Комендантша нуль внимания на крик.
- Вы печенег, -  тихо сказал Вампилов.
- А ихто таков гусь? Пошто не знаю?
- Скоро узнаешь, - ответил Юрий Скоп.
- Заходите в мой кабинет. Там погутарим.  Я вам о своей жизни речь толкну. Абалдеете!
Она развернулась и  вошла в открытую дверь. Корреспонденты  подошли к девчатам, и что-то стали им говорить. Мы с Васей вместе крикнули:
- Тебе туалет  привет с Ледовитого океана передавал!
Нервы у неё крепкие. Захлопнула дверь.
Корреспонденты взяли девушек, и пошли с ними к управлению «Коршуновстроя». Там же была и Лидия Ивановна. Вампилов с Суворовым пошли в отдел кадров, и наставница с ними. Я не знаю, о чем они там говорили, но девчат устроили работать, и  дали места в хорошем общежитии. В управлении обещали разобраться с самой «чуткой» комендантшей.
Под конец заседания Саня Вампилов сделал предложение – собрать немного денег и передать девчатам. Им не было возможности купить хлеба. Все деньги у них взяла «чуткая».
Саня вынул деньги, отсчитал сколько-то, и бросил на стол.
- На дорогу оставим, да на еду. А помочь надо.
Мы все последовали примеру Александра. Лидия Ивановна сказала:
- Я девчатам предложила, чтобы они ходили ко мне обедать.
Когда журналисты пошли в свою гостиницу, то Юрий Скоп признался нам, что в горячке он отдал свои последние деньги.  Не рассчитал парень. И нам с Васей пришлось выручать журналиста – отдали последние двадцать пять рублей. Ничего. До получки проживем. А друзей выручать надо.

ЧУДАКИ
1962 год. Ещё в марте упразднен наш Нижнеилимский район. Прекратилось издание районной газеты «Илимский партизан».  И вот в октябре вышел первый номер многотиражки «Коршуновский строитель». Теперь мы переключились на эту газету. Нам надо было подготовить материалы, как для радио, так и для газеты. Обсудили и дали добро на репортажи со стройки Ивана Сегеды, Бориса Тамм и мои.
Я хотел отдать в печать рассказ «Кешкина любовь». Его забраковали.
- Тебя постоянно тянет описывать бродяг и бичей, - сказала наставница.
- Нам сейчас нужны передовики производства, - сообщил редактор многотиражки Яков Веселов. Его поддержал Петр Лосев.  Он стал заместителем редактора. Петр сказал: - И что удивительно, все эти бродяги у него хорошие.
Вася Полянский опять отличился. Он с шумом раскрыл дверь, и возник высокий и всклокоченный. Он снял облепленные глиной сапоги, и медленно прошел к дивану. Сел рядом со мной. Он был острижен наголо.
- Оболванился вот, - пояснил он. -  Специально так сделал, чтобы на танцы не ходить. Время отнимают. Писать надо рассказы.
На днях в областной газете было напечатано несколько его рассказов. Их одобрила писательница Елена Жилкина.
- Что это на тебе?  - тихо спросила Лидия Ивановна у Васи. На нем короткие и узкие в дырах брюки, и такая же куртка. Вася развел руки.
- У помойки, на свалке встретил двух старичков. Отдал им свою одежду. Жалко стало. И  отдал им последние деньги. Стрелов накормил. Денег займет. А этих старичков молодые дети привезли. Потом они им надоели, и выгнали на улицу. Жалко мне их стало.
Лидия Ивановна схватилась за голову, и забыла про папиросы.
- Горюшки вы мои! Вы со Стреловым что-нибудь да отмочите. Берите пример со Щегленко, Седых, Сегеды, Лосева. Юрка, кого ты на днях душил? Кого?  Самого секретаря партийной организации Жилстроя товарища Брагина. Разбросал плакаты, столы. Нелестно отозвался о наших партийных  деятелях. Я не позволю плохо отзываться о партии! Партию не трожь!
- Как её можно тронуть? – спросил Ваня Сегеда. – Не могу это представить физически.
- Я поддерживаю Ивана, - сказал Валентин Перфильев. – Можно тронуть флаг, или ещё какой-нибудь предмет.
  - Хватит юродствовать!  Стрелов, тебя вывели из состава  постройкома стройки. Главное, тебя сняли с должности бригадира.  Коллектив переизбрал тебя. Совсем перестал уделять внимание бригаде. Тут ещё с Васей напились. Полянского вывели из комитета комсомола. Юрка, зачем, ты на себе рубашку рвал?
- Зачем наши политики так с Ворошиловым поступили?! – крикнул я. -  За него на всё пойду!  Я с портретом Ворошилова по поселку ходил и баламутил народ?  Ну и что?
- Тебя отовсюду вывели. Выгнали, - сказала наставница. -  До чего достукался! В  районной газете «Илимский партизан», перед тем, как её упразднили, сам редактор газеты Самодуров фельетон на тебя написал.  Где это видано?  Не стыдно? Тебя даже с редакторов стенгазеты СМУ Жилстроя сняли. Пойми, коммунисты так не должны поступать. Тебя и Васю Полянского назвали врагами народа.  Сказали, что мы тут организовали антипартийную группу.  И меня с вами причислили к этой группе. Ты возглавлял передовую бригаду  на стройке после Николая Торкунова. Вашей бригаде первой на стройке было присвоено звание коммунистической. И ты был в ней первым комиссаром, а потом стал и бригадиром. Единственный коммунист  в  бригаде. И этого коммуниста выгнали с должности. Не стыдно?  Всё записывай в протокол. Теперь тобою должны заняться особые органы за то, что ты натворил в красном уголке.
В гостях у нас был писатель Франц Таурин. Он ходил в управление и объяснил, что в нашей стране многие  коммунисты выступали за Ворошилова. И меня надо бы простить. Но начальник стройки Тест Матвей Исаакович даже ногами застучал, и кулаком стукнул по столу.
- Упечь мерзавца!  По нему Колыма давно плачет!  Демократия ему нужна!  Я устрою ему демократию! Выгнать из партии! Отдать под суд!  Забыли, как он кроликов распустил во время демонстрации? Это ведь и политикой пахнет. Выгнать из партии, и отдать его под суд!
Секретарь парткома Белоногов Жан Михайлович поддержал Таурина. Молодой, мол, ещё и горяч. Исправится. Перевес в один голос, и меня не отдали под суд.
Пригласили придти в партком для беседы.
Теперь мы с Васей держали ответ перед своими товарищами. Кстати, в нашу компанию попал и Ваня Сегеда. Вместе веселее. Дело было в  том, что к нам приезжал корреспондент  от областной газеты «Восточно-Сибирская правда»  Вячеслав Шугаев. Жил он в угловой комнате гостиницы. Закрылся от нас. Он писал новую повесть, и мы мешали ему. Три дня он жил у меня. Мы ему с Васей надоели со своим угощением. Он приехал сюда не для горячих встреч с нами и нашими товарищами по литературному клубу, а для работы над повестью.
Две недели он сидел под замком и не пускал нас.  Мы – Вася Полянский, Иван Сегеда, Борис Тамм и я приносили ему еду.  Он спускал на веревке сумку. Мы клали туда продукты, и кое-что для согрева. Комната  была холодная, а сквозь потолок  проникал дождь.
- Вы кроме продуктов и бутылки поднимали, - говорила Лидия Ивановна, и нервно курила. -  От тебя, Иван я этого не ожидала. От троих гавриков всё можно ожидать. Ты зачем с ними связался? Ты ведь тоже коммунист. Как беспартийные на вас будут смотреть?
- Ивана с нами не было! – дружно ответили мы.
- Давайте номер готовить, -  сказал Гена Седых. – Опять наша басня  с Иваном шуму наделала. Страшно то, что этих руководителей рабочие-подхалимы окружают.
- Высечь бы их, братцы, - сказал Вася Полянский.  – На Юрку Стрелова два таких вот рабочих напало. Заступились за своего начальника. Юрка их кнутом отвозил.
- Хватит! – возмутилась наставница.  – Вы со Стреловым только бы кулаками махали. Никакой культуры. Пора бы уняться, и взяться за ум.  Ты всё записал? Потом проверю.
И я записывал. Пройдут годы. Прочтут мои протоколы заседаний люди, и скажут, какие же мы были отрицательные и не очень серьезные товарищи. В такое прекрасное время мы были  плохими элементами, и станет стыдно. А ведь мы были не просто гражданами строящегося города, но и летописцами, коммунистами, комсомольцами.  Если честно, то мы были чудаками. Возможно, станет стыдно, что мы были такими отрицательными элементами..
Много событий случилось в этом году. Строилась обогатительная фабрика, началось строительство больничного комплекса, один за другим сдавались дома. И ведь я строил эти дома.
Франц Таурин смотрел на нас, и улыбался. Весело ему было смотреть на нас, чудаков. Он взял для альманаха «Ангара» рассказы у Саши Щегленко, одобрили очерк Ивана Сегеды «Аленка-строитель», и рассказ Гены Седых «Каштан».
- Юрка, тебя хотели взять в штат газеты. Разговор такой был. Но ты опять отличился, - сообщила Лидия Ивановна.
- Дали полный отлуп, - хмыкнул Гена Седых. Дело в том, что ещё в 1960 году среди молодежных газет проводивших конкурс на лучшую зарисовку, я завоевал первое место, и был отправлен в Москву на всесоюзный слет молодых  журналистов.
Ваня Сегеда встал, и поклонился нам.
- На территории моей жилищной площади в настоящий момент производится ремонт силами моей молодой супруги Марии. Там требуется мужская сила, сила вашего товарища по перу, и вашего покорного слуги. С вашего соизволения разрешите откланяться.
И он медленно вышел.
- Юрка, видел? – сказала Лидия Ивановна. – Вот так надо вести себя. Учись.
- Классно, - позавидовал я Ивану. – Так я не могу. Не умею. Не научусь.
К нам пришла Лидия Графова, журналистка из  Москвы. Она села рядом со мной, и тут же потребовала от меня зарисовку или репортаж. У меня было два материала. Я их отдал. Днем она была у нас в бригаде, и мы договорились о встрече  на квартире у  нашей наставницы.  «Комсомольская правда»  готовила какую-то книжку с молодежных строек. В эту книжку брали и мои зарисовки и очерки.
Ворвался Петр Шишов. На стройке он работал прорабом у маляров. Талантливый строитель. Он терпеть не мог любое начальство над собой.  Рабочие тянулись к нему, но подхалимов отталкивал от себя. Он, как и я, чувствовал их за версту. Петр в свободное время рисовал, делал чеканки, писал стихи, сказки.
Запачканный красками берет, надежно держал копну волос, которые не слушались, и иногда прорывались, и сыпались на плечи, спину.
- Пять сказок принес! – сообщил он радостную весть. Его голос не разбудил  Борю Тамм, который уснул в уголке дивана.
- Боря! – крикнула мать. А я добавил: - Боря, на твоем экскаваторе авария!
Боря вскочил, и все засмеялись. Борю ничто не могло разбудить, кроме слов о его экскаваторе. Боря успокаивался, а Петр Шишов небрежно бросил мятые листки на стол рядом с ведерным самоваром.
- Чай дуете? Тут надо что-нибудь покрепче!
Лидия Ивановна схватилась за новую папиросу.
- Хватит! Некоторые тут  погуляли!  Одно у вас на уме. Боря! Не спи! Юрка, у тебя готов очерк о строителях. У Седыха и Сегеды басни. Перфильев и Лосев дали по репортажу.
Наше радио подготовило  серию материалов по первой каменной школе на  920 мест.  Присутствовали на первой партийной конференции строителей «Коршуновстроя».  Все мы, как и корреспонденты многотиражки и радио принимали  активное участие в строительстве будущего города.
В  гости пришли – Петр Трегубов, комсомольский вожак, быстрый, энергичный красавец, и Александр Веревкин, начальник комсомольского штаба, заменивший Лешку Подоплелова. Оба ладные, стройные, подтянутые, в галстуках и начищенных ботинках. Брюки в «стрелочку». Эти два красавца словно сошли  из журнала «Мод».
Они скромно сели на два освободившихся стула. Немного послушали нас и встали. Передали наставнице бумаги.
- По туризму, - коротко сообщил Веревкин, и немного покраснел. – И результаты проверки комиссии по базе ОРСа.
- У меня материалы с общего комсомольского собрания и воскресника, - сказал Трегубов.
Они извинились за беспокойство и вышли.
- Вот это культура! – ахнул Вася Полянский. Петр Шишов добавил: - Эти не играют. У них в крови интеллигентность. Не то, что мы с Юркой и Васей.
Лидия Ивановна только руками развела. Что с нас взять?
После окончания заседания – Вася  и я уговорили Графову посетить мою квартиру.
- Там вы можете быть абсолютно свободной, - сказал Вася.  – Когда нам тяжело, мы идем к Юрке.  Там – отдых. Говори всё, что наболело. У него все писатели и журналисты останавливаются. Вчера Юрий Скоп  с Вампиловым у него были.  Два дня назад были Андрей Герваш из  газеты «Труд»,  писатель Леонид Красовский. Хорошо посидели и поспорили. Говорили даже о Боге. Мы пришли к выводу, что он есть.
Потом проводили Графову до гостиницы. Навстречу нам шел писатель Франц Таурин.  Не спалось мужику. Мы пригласили его ко мне. Срочно приготовили пельмени.
Утром мы с Васей пошли на работу.

ПИСАТЬ  ПРАВДУ  ТРУДНО
1963 год. Из Иркутска только что приехала Лидия Ивановна.  Она привезла  двух девчушек лет по шестнадцати. Подобрала их на вокзале  на станции Тайшет. Под лавкой спали. Убежали из дома, и поехали странствовать. Так получилось, что у них умерли матери, а отцы привели домой других теток. И вместе стали пьянствовать. Вот и сбежали.
Мы сидели вокруг стола, и пили чай из знаменитого на всю стройку ведерного самовара.
Девчонок она сразу погнала  в ванну.
- Ребята, - обратилась она к нам, - срочно нужен фельетон по железнодорожному вокзалу.
- Чуть, что, сразу  Стрелов! – закричал я, потому что все посмотрели на меня. – Может, кнутом обойдусь. Он у меня в надежном месте.
- Твоё перо нужно, - строго ответила наставница. – С кнутом надо расставаться. Начальство продолжает жаловаться на тебя. Снабженца исполосовал…
- Орсовского, - добавил я. – Он ребят обижал. Деньги им за работу не платил. Хапал себе в свой карман.
- Пойми, коммунисты кнутов не носят. Робин Гуд нашелся.
- Может, вот такие коммунисты и нужнее, чтобы порядок наводить среди расхитителей, - поддержал меня  Вася.
- Юрка, за твои дела  в парткоме снова  заинтересовались. Сейчас другое время. Время крепкого слова в газете и на радио. Теперь за дело.
Пришел Саня Вампилов и Юрий Скоп. Оба от областной молодежной газеты.  Пришел и Леонид Красовский от газеты «Восточно-Сибирской правды». Вчера они  были у меня дома. До трех ночи сидели.
Они услышали, о чем сказала наставница. Скоп сказал:
- И здесь и дома я не видел кнута. Про такое слышал. Это пахнет стариной.
- Уголовщиной пахнет, - ответила наставница. – Пойми, Юрка. Сейчас приходят другие  люди.  Начальник стройки Тест очень серьезный товарищ. И в парткоме другие  люди. И в милиции другие. Они тебя быстро скрутят.  Ещё обещали создать секретный отдел от КГБ.  С этими шутки плохие.  Менять надо себя.
- Я не верю в серьезность людей, - ответил я. – Там, где создается видимая серьезность, жди плутовство.  Там я нужен.
- Этим ты не восстановишь справедливость, -  улыбнулся Вампилов. – У тебя есть что-то сильнее кнута.  Твое перо.  Твои фельетоны. Пойми, Юра, правда всё равно победит. Писать правду трудно. Но надо. Кнут оставь. Для этих людей, что приходят сейчас к руководству, кнуты не нужны. Брось свой кнут в корзину истории. Там ему место.
- Вы бы почитали его протоколы, - стала успокаиваться наставница. – И это запишет. Про кнут запиши.
- Протоколы? Вроде дневников? – спросил Скоп.
Я подошел к стеллажу с книгами и вынул тетрадь. Стал читать. Прочитал и про то, как в  позапрошлом году с Вампиловым и Суворовым столкнулись с комендантшей. Потом ходили на вокзал.
Все молчали. Смотрели на иркутских гостей. Потом Вампилов улыбнулся правой стороной губ, потрогал кудри на лобастой голове и сказал:
- Ты весь какой-то резко-континентальный. В общем, всё записал, как было.  Ну, и протоколы. Таких протоколов не встречал. Вот так бы записывали на собраниях.
- Не разрешат, - ответил я.- У нас во всем любят шаблон. А то бы я накатал. Писал я бригадиру плотников Коле Торкунову рекомендацию. На пяти листках  написал. Меня высмеяли. И заставили писать строго по шаблону слово в слово. Жизнь наша ведь не шаблон.
- Вот и не пиши по шаблону, - тихо сказал Вампилов. – Придет время, и когда-нибудь твои записи пригодятся. Люди будут  читать и удивляться. Вот такие вы были, даже с кнутом за поясом.
- Вот и девчата помылись, - сказала Лидия Ивановна. – Проходите. Здесь все свои.
Девчонки были в одежде Бориса, и выглядели  смешно. Маленькие, худенькие, они кутались в большую одежду Бориса.
Мы угощали бродяжек. Они испуганно жались друг к дружке. Саня Вампилов достал клетчатую рубашку и протянул той, что выглядела старше.
- Носи. Она мне всё равно малая.
Юрий  Скоп только руками развел. Он был парень здоровый, да и Леонид Красовский не худой. Денег у ребят не было.  Да и какие деньги у журналистов?  Гроши получали. Сводили концы с концами. Порой мы, как могли, помогали им. Если Саня Вампилов получал всего семьдесят рублей в месяц, Юрий Скоп жил на долгах. Также жил и Красовский.
- Итак, ребятки, что будем готовить для новой передачи? – спросила наша наставница.
Петр Лосев за всех сообщил:
- Идет строительство Дома культуры. Готовится к сдаче дом на сорок семей. Есть репортаж со строительства фабрики. Что ещё? Пока всё.
Стали расходиться. Журналисты пошли ко мне домой.

РАЗГРОМ
1964 год. Вдвоем с Лидией Ивановной мы сидели в пустой квартире и молчали.
Она совсем уехала в Иркутск. Приехала за книгами. Мы сидели и молчали. Прощались. Возможно, это будет моя последняя запись. Все разбрелись, и кто нас соберет – неизвестно. Лидию Ивановну отправили на пенсию, а мне предложили покинуть «Коршуновстрой». Я метался в поисках работы. Наша победа над  воришками из детских садов и над начальством стройки, повернулась к нам обратной стороной.
- Ты сохрани свои протоколы, - первой нарушила молчание Лидия Ивановна, закуривая очередную папиросу. – Когда-нибудь пригодятся.
Дело было вот в чем. Мы с Лидией Ивановной обнаружили  расхитителей по детским садам. С одного ребенка надо было брать по 12 рублей 50 копеек, а брали по 20 рублей.  В садах варили брагу, гнали самогон, устраивали банкеты, разврат. Новую мебель меняли на старую. И я написал фельетон «Брага и дело всмятку». Сам я его прочитал  по радио. Скандал разразился на следующий день. Лидию Ивановну, как руководителя, вызвали к начальнику стройки Матвею Исааковичу Тесту. Он кричал на неё, стучал по столу, топал ногами.
- Я сгною вас вместе с твоим выкормышем Стреловым!  Пиши опровержение!  Марш на пенсию! А Стрелова выгоню со стройки!
Она отказалась писать опровержение. Мы не могли понять, почему начальник, и его конторские подхалимы защищали  рвачей. Началось следствие. По девять объяснительных мы написали в народный суд на имя судьи Тяжевкина. Начальник стройки поехал в Иркутск искать поддержку  областных властей.  Бумаги попали  к заместителю прокурора области Саушкину.  Он обещал  Тесту разобраться с нами по всей строгости закона.
Нас назвали врагами советской власти.
   Как и всегда, они подкупали рабочих-подхалимов, конечно за водку, чтобы они вышибли дверь у Лидии Ивановны.  Меня решили избить. Мне пришлось пустить свой любимый кнут. Больше ко мне никто не лез. Кто мне запретит в такие минуты браться за кнут?  Читать морали подхалимам? Лучшая мораль для этих подонков – кнут.  Весь ужас был в том, что именно эти рабочие водили своих детей в те  детские сады, где обосновались рвачи. Мы с Лидией Ивановной именно таких рабочих защищали от расхитителей. Меня всегда поражали такие рабочие. Я таких рабочих навидался в нашей стране. Ты их защищаешь, а они тебя продадут за бутылку водки.
После того фельетона, я ещё один написал под названием «Бульканье куриного супа». Хорошо было то, что пока партком не вмешивался. Там понимали, что мы были правы, но они не могли пойти против своего главного начальника стройки Теста Матвея Исааковича. Партком принял выжидательную позицию. Мол, кто кого сомнет.
В то тяжелое для нас время, параллельно нашего радио «Новости недели»  быстро организовались молодые активисты. В пику нам они создали радиогазету «Полюс». Один из активистов  мне сказал:
- Конец вашей старухе Тамм. Мы своим радио задавим  вас. Уходите в историю, и не путайтесь под ногами. Марш на свалку истории.
Другой добавил:
- Юрка, закругляйся со старухой. Она поняла, что вы проиграли со своим радио. Она тебя совершенно запутала. Оставь её и переходи к нам. Мы создадим такое радио, что ахнешь!
Мне пришлось им ответить:
- «Бульдозера» вам не создать. Вы просто побалуетесь, поиграете и бросите всё. Вы затеряетесь во времени.  А наш литературный клуб и радио будут помнить всегда.  Вот  это настоящая, правда.
И я верил в то, что имя этой женщины войдет в историю  Илимского края. Она отдала всю себя без остатка своему детищу – радио и литературному клубу. Ничего она не нажила на стройке. Все деньги уходили на книги, и на одежду и питание для тех, кого она подбирала на вокзалах. Розовые занавески  на её окнах в угловой комнатке давали надежду многим. Те, кто боролся против неё, и которым она не давала воровать с производства и эксплуатировать людей на себя, наживались и жирели. Так как я мог быть не рядом с ней? Именно в это тяжелое время для нас, я поклялся быть тем, каким был всегда.
Потом состоялся товарищеский суд над заведующими детскими садами. Спортивный зал, где проходил суд, был переполнен. Приезжали  журналисты из Иркутска, Красноярска, Новосибирска и Москвы. Они создавали фильм о расхитителях и их покровителях. Фильм снимали талантливые кинооператоры Восточно-Сибирской кинохроники  Непомнящий и Петров. Из товарищеского суда дела передали в следственные органы. Досталось и начальнику стройки и его ретивым помощникам. Разборка проходила в парткоме.
Я ещё выпустил несколько номеров без Лидии Ивановны. Она уехала в Иркутск, чтобы там устроиться на работу. Потом нашу радиогазету прикрыли. Остался молодежный «Полюс». Но того задора, какой был при Лидии Ивановне  не стало, как бы, не старались создатели нового радио. Имена этих товарищей никто и не помнит.
Так какой был смысл нашей победы?
Лидия Ивановна заехала, чтобы взять последние книги, и уехать навсегда. Она сказала:
- Тебя Вампилов и Распутин искали. Они в гостинице. Шугаев был. Они к тебе заходили. Ты где-то бегал.
- Шугаев у меня два дня жил. С Распутиным и Вампиловым я ещё днем виделся.
Утром ко мне заходил Вампилов. Он попросил меня познакомить с одним из часовых мастеров. Физиономия того человека ему понравилась. Познакомил. Этот мастер годен для юмористического рассказа.
Распутин, Вампилов и я сидели на скамейке у гостиницы.
- Не закинул кнут? – спросил Саня. -  Ты здесь кое-кому нагнал страху.
- Возможно, это был его смысл, так сказать – символ, - ответил Распутин.
- Ты прав. У каждого  должен быть смысл,  - сказал я. – Символ эпохи. Было интересно. Мне казалось до сего дня, что всё ушло в историю. Даже нам сказали, что нас надо отправить на свалку истории.
- Они загнули, - засмеялся Вампилов. – У тебя любопытный характер. Весь в сплошных историях.
- Отдохнуть бы тебе надо, - строго сказал Распутин. – Ранняя седина появилась. Сдались тебе  эти товарищи, с которыми ты ведешь борьбу.
- Протоколы пишешь? Пиши  правду, - сказал Вампилов. – Даже самая жестокая правда когда-нибудь тебе пригодится. Не закинул их?
- На кой ляд они мне нужны? – ответил  я.
Вампилов нахмурился.
- Зря. Придет время и пригодятся.
- Рассказывали мне про них, - улыбнулся Распутин. -  Ты приезжал в Иркутск. Мы хотели твои рукописи дать в альманах. Ты взял и уехал. Что случилось?
- Некоторые у вас в городе рожи не понравились. Вот и уехал, - психанул я.
У Вампилова дрогнули губы вправо.
- Есть люди, которые  лезут нагло, чтобы их напечатали. Ты что делаешь? Время-то идет.
- Шугаев начал твои материалы на книгу собирать, а ты уехал. Что ты делаешь с собой? – возмутился Распутин.
- Всё мне там не понравилось, - резко ответил я.
- Работу ещё не нашел? – спросил Вампилов.
- Пойду грузчиком на базу. Там видно будет. Отсюда уезжать не желаю. Пусть они уезжают.
Мы расстались. По дороге домой встретил Саню Веревкина. В руках папка.  Он сказал:
- У нас  организовали корреспондентский пункт при управлении стройки. Мы тебя включили  в бюро штаба. Пусковой год. Твои репортажи постоянно печатаются в молодежной газете.
- Саня, у нас в районе ничего хорошего нет. Газету прикрыли, радио разгромили. Лидия Ивановна уехала. Все разбрелись. Мне всё обрыдло.
- Приходи. Плюнь на всех и приходи. Возьми себя в руки. Приходи.
Ничего ему не обещал.  Надоело. Раскрыл тетрадь, куда записывал протоколы, и решил записать всё, что произошло за это время.  Может, и пригодится, как говорил Вампилов. Написал правду. Настроения не прибавилось.
Всё надоело.
Тоска.
Всё обрыдло.

ГЛАВА  ВТОРАЯ
МЫ ЕСТЬ ЧУДАКИ
1966 год. В начале июня 1965 года начала  издаваться районная  газета под новым названием «Маяк коммунизма». Редактором назначили Ивана Георгиевича Самодурова. И  вот в 1966 году редактор настоял на том, чтобы восстановить литературный клуб при газете. Собралось много любителей литературы, не считая и  корреспондентов. Самодуров сел в уголок.  Вести клуб доверили ответственному секретарю газеты Киме Левой.
- Протокол пусть пишет Юрка Стрелов, - предложил Гена Седых. – Агромадный опыт у него.  Надо утвердить.
- Он вам напишет, - съехидничала Левая. – Рубашка до пупа расстегнута.  Одна в нем грубость.
- Чего ты на него взъелась? – возмутился  Петя Лосев. – Его репортажи, зарисовки и очерки печатаются в областных газетах. И в центральных газетах не брезгуют.
- Всё на этом, - сказал Юрий Никонов, бывший заместитель редактора  областной газеты. За что-то провинился, и сослали к нам.
- О чем разговор, Кима, - сказал Иван Сегеда. -  Мы его навечно выбрали. Пусть пишет. Он лучше всех нашу литру опишет.
- Как хотите, а я против Стрелова.
И она надула свои красивые губки.
- Я с Кимой согласен, - сказал я. -  Моё время прошло. Теперь у нас город.  Люди приходят культурные, интеллигентные, серьезные, обходительные, а кто я?  Не подхожу по всем статьям. Ископаемый я динозавр. 
- Хватит критиковать себя! – крикнул Слава Калабин, шофер редакции. И, всё-таки, меня утвердили.  Радий Лебедев из своего стола вынул пачку бумаг, и бросил передо мной. Подмигнул. Другой корреспондент Миша Гейкин показал большой палец. Я взял листы. Придется писать.
- Давайте читать стихи Любы Берлад-Щербины, - предложил Гена Седых.
- Читать стихи, - поддержал Вася Куклин.  Их поддержали – Миша Гейкин, Валентин Кособуцкий, Саша Гудковский, Валентин Перфильев, Олег Гончаров, Эдик Загуменный, Саша Гомзиков, Петр Шишов, Вася Чумак и другие.
Люба Берлад-Щербина склонила голову вправо, очень нахмурилась и начала читать зло и отрывисто.  Потом Слава Калабин прочитал свой рассказ «Кешка».
Петя Лосев, вытянув ноги,  разглядывал «стрелки» на недавно купленных брюках, и происходящее, словно его не касалось. Левая  тыкала пальцем в чей-то текст, и убежденно шептала Кособуцкому и Никонову.
- Мне не нравятся его репортажи. Хрясь, брясь, подняли, бросили. Как сам груб и не отесан, так и его репортажи на него похожие. Не понимаю, как его материалы везде печатают.
Конечно, это о моих материалах. Она не хотела их отдавать в печать. Кстати, я их отправил в газету «Комсомольская правда», и их все напечатали. Печатали мои материалы и в областных газетах.
- Я с тобой не согласен, -  возразил Никонов. – И потом, у него эзопов язык.
- Не смешите. С его бандитской рожей надо податься в конокрады. В табор его надо отдать, - ответила культурная женщина.
В  это время шло обсуждение стихов, и никто не обратил внимания на реплику самой культурной и интеллигентной женщины нашего молодого города.
- В стихах у Любы много мыслей, - задумчиво сказал Миша Гейкин. И он надвинул берет на свой большой лоб.  – Понимаю. Став корреспондентом газеты, ты стала мало писать стихов. Они у тебя получались. - Он резко встал и наклонился над моими бумагами, что лежали перед Левой. Сказал: - Я согласен с  Юрием Никоновым. – И снова сел.
Петя Лосев продолжал разглядывать брюки, и нежно их гладить, а также поглядывать на блестящие ботинки Черемховского производства, купленные вчера за десять рублей пятьдесят копеек. Он отстоял огромную очередь за ботинками. Петя очень громко сказал:
- Молодец Куклин! У него хороший рассказ получился про старичка. Там хорошо сказано о грибах.  Так кого он из Москвы приглашал? Приехал гость?
- Мы сегодня не читали рассказ Куклина, - сообщила Левая, и шлепнула ладонью по ненавистной рукописи отвратительного автора в расстегнутой рубашке до пояса. А Люба  Берлад-Щербина уничтожающе взглянула на Петю и села. Миша Гейкин сдернул с головы, берет, и, громко засмеявшись, положил ноги на стол.
- Ты ведь, Миша, не Стрелов с его выходками, - сказала Левая. – Это ему всё дозволено. У него научился ноги на стол?
- Мы с ним такие вот люди. Мне нравилось, как он прячет деньги от молодой жены под стельку ботинка. Он хороший подпольщик. У него многому можно научиться. А ты, Петя, гений. Так, что там о грибах?
Всем стало весело, и все посмотрели на ноги Михаила. Он их убрал со стола, но я свои ноги с подоконника не убрал.  На них никто и не обратил внимания.  Привыкли. Мне так было удобнее сидеть, и писать  протоколы.
- Ещё называются – пишущая братия, - сказала одна из учительниц. Она была очень хмурая и положительная. Она сидела на стуле прямая и строгая. Она хотела встать и уйти, но тут подал голос Самодуров.
- Простите им. Так они отдыхают после работы. Упряжка даже мне надоедает.  Вы расслабьтесь и улыбнитесь.
- Чему? – резко спросила  правильная учительница в больших и строгих очках. – Я не люблю шутить, и не люблю, когда другие шутят. Один ноги на стол, другой держит их на подоконнике, третий никого не слушает, собой занимается, четвертый вообще смотрит в окно. Что он там увидел?  Стрелову надо запретить писать.  Коммунисты так не ходят. И почему Стрелов постоянно и везде без галстука?  Надо сообщить во все газеты, чтобы его не печатали. Или вместо галстука вечерами ходит с кнутом? Запретить писать!
Саша Гомзиков то и дело лез в карман и шуршал бумагами. Он рвался читать стихи. Саша вскакивал, щеки его пылали, глаза, кажется, готовы всех испепелить.  Наконец ему разрешили. А на положительную учительницу никто не обратил внимания. Она села, поправила запотевшие очки, и уперлась взглядом в потолок.
- Пятьдесят, - сказал Саша Гомзиков.
- Что пятьдесят, - спросила Левая.
- Пятьдесят стихов написал я за ночь.
Секретарша  даже вздрогнула, и уронила мою рукопись себе под ноги. Там  ей негодной место. Кособуцкий хихикнул и полез собирать листы.  Миша Гейкин снова натянул берет на лоб.  Валентин Перфильев торжественно произнес:
- Хи-хи-хи, стихи. Трава-дрова, потом ещё немного травки, чтобы получились  дрова.
Петя Лосев завершил осмотр своей одежды, и громко спросил:
- Ну, ну, ну-ка, что там про дрова? Жалоба пришла из индивидуального поселка. С дровами тянут.
- Товарищ Лосев, всё шутим? – спросил Никонов, и расправил свои пушистые  усы.
-  Он шутит, - хмыкнул Гена Седых.
- Пенсионерам дров не завезли, - громко сообщил Лосев. – Какие могут быть здесь шутки.
- Причем тут дрова и пенсионеры? Здесь стихи обсуждают, - ответила Левая, отодвинув листы, подобранные Кособуцким.
- Стихи? – обрадовался Лосев. -  Если вы меня просите, то я сейчас вам прочту новые. Сейчас. Вот. Он шел и шел, как движимый гранит!
- Хватит юродствовать!- рассердилась Кима Левая. – Вы не на сцене!
Лосев замолчал, и ошалело  посмотрел на секретаря.
- Мне велели читать, и я хотел…
- Не надо было хотеть. Товарищ Гомзиков, нам не надо ваших пятьдесят. С  вас одного хватит.
Лосев сел, и тихо спросил у рядом сидящего с ним Сашу Гутковского:
- Что это с ней? То велят, то не велят.
Тут поднялась учительница в больших и строгих очках.
- Вы что?!  Против пенсионеров? Как вы можете? Раз пришла жалоба,  то её надо разбирать. Дрова для пенсионеров дороже каких-то стихов про гранит.  И как это гранит может двигаться?  Он ведь гранит.
Она  быстро села, вперив взгляд в потолок. Что она там увидела? Посмотрел туда, но ничего там не обнаружил.
Самодуров встал.
- Подготовьте литературную страницу. Будем давать ежемесячно. Обязательно. Без литературы – это не газета, а чушь собачья. Репортаж Стрелова срочно дать в номер. Репортаж актуальный. Завтра договорюсь с твоим начальством, чтобы ты съездил  на строительство дороги  Хребтовая-Усть-Илим.  И дашь серию репортажей и зарисовок.
И, не застегивая пальто, и, небрежно нахлобучив шапку, он вышел. Учительница тоже удалилась. Мы прослушали Сашу Гомзикова, и дали полный отлуп его стихам.  Рассказ Калабина «Кешка» приняли. Одобрили  и стихи Любы Берлад-Щербины.
- За  что?! – крикнул Саша Гомзиков. – Я всю ночь не спал! Вкалывал над ними! Пятьдесят стихов за ночь!
- Вот если бы ты написал сотню стихов, может, и проскочили некоторые,  -  сказал Гена Седых.
- Время не хватает, - серьезно ответил Гомзиков.
- У меня сейчас есть время, - сказал Петр Лосев. – Можем до поздна тут посидеть. У Тамары отпросился на вечер.
- Хватит! – встала Кима Левая.  – Чудить начали.
- Кто опять чудит? Стрелов? – спросил Лосев. Кима ответила:
- На этот раз Лосев.
- Я?! – изумился Лосев. -  Сами говорили о времени.
Все встали. Пора домой. У Пети даже очки на лоб полезли. Он развел руки.
- Сегодня я вас всех не понял. То нужны стихи, то не нужны. С дровами получилась неувязка.  А тут о времени заговорили. А я виноват.
- Вы со Стреловым два сапога пара, - резко ответила Люба Берлад-Щербина.
- Хорошо. Обещаю. За две ночи напишу сто стихов, - обещал Саша Гомзиков.
А   ЖИЛИ  МЫ  ВЕСЕЛО
1967 год. В кабинет  вошел стройный и молодой заместитель редактора Сергей Пугавко.  Мы прозвали его командиром взвода.  Он нес шахматную доску. Было не до него. Все собрались на обсуждение материалов для литературной страницы.
Ворвался редактор Самодуров. В руках рукописи.
- Сегеда, почему статья по окончанию строительства здания технического училища не на моем столе? Лосев, где репортаж по Рудногорску?
- У меня снимки готовы, - доложил Валентин Перфильев.
- Сейчас  закончу репортаж под заголовком «На Тушамском направлении», - сообщил Петр Лосев.
Самодуров вышел, но через минуту вернулся.
- Ну, ну, давайте. Что это вас подгонять насчет литературной страницы? Вы сами должны это делать. Что я хотел ещё сказать? Ах, да. Вспомнил. Стрелов, твой большой рассказ я не подписал в печать. Запомнил даже его начало. Вот оно: - В старом канализационном колодце тихо умирал бич. Двигаться он больше не мог. Что-то случилось с его ногами».  Далее Стрелов рассказывает, как этот бич от невыносимой жизни начинал пить, о его жизни. И как этот бич закончил свои дни. Меня даже стошнило. И поэтому этот рассказ…
- Получил полный отлуп, - кашлянул  Гена Седых. – У тебя там много пьют.
Самодуров потряс бумагами и улыбнулся.
- Даже одеколон пьют политуру. У тебя там коммунист пьет одеколон. А коммунисты не должны быть такими.
- Вы правы, - поддержала редактора учительница в больших и строгих очках. -  Коммунисты одеколона не пьют.
- Да, да, да! У этого Стрелова во всех его рассказах такое творится! Такое творится! – громко поддержала учительницу дама из управления стройки, и похожая на черенок от кувалды. – Они у него все пьют, воруют и обижают  начальников. Мне не нравится, как он относится к советским женщинам. Все они у него, как правило, ездят в Дома отдыха. Заводят там любовников. А их мужики в это время разводят кроликов, свиней и кур. Какие-то у него женщины, эксплуататоры. Советские женщины не могут быть такими. Раз он так обижает советскую женщину, значит, он враг советской  власти. Вот так.
- Я прочла его рассказ в рукописи. Не понравился, - ответила и третья   дама из библиотеки, с глазами, истосковавшимися по любви. Я  знал её мужа. На трех работах работает. И он совершенно забыл свой супружеский долг. – У героя не удалась жизнь. И от этого он агитировал рабочих против руководства.
- У нас не положено бунтовать! – повысила голос учительница в больших и строгих очках. – К чему он призывал?  К забастовкам. В нашей стране никогда не будет забастовок. И это автор должен знать. Это не царское время! Да ещё одеколон пьют!  Запретить ему писать!
- Для того, чтобы описать сей момент, я сам попробовал выпить эту гадость. Неопытность в этом деле, - сказал я.
Учительница словно получила удар. Она вскочила и тут же села.
- Не могу. Ой, плохо мне! Держите меня! – воскликнула она.
Я бросился поддержать её, но она, словно птица, замахала на меня длинными руками. Пришлось мне вернуться на своё место.
Самодуров покачал головой и сказал:
- Что вы так нервничаете? Это пишущая братия. Что вам объяснять? Они немного не такие, как все. Чудаковатые немного. Всё равно вы их не поймете. Успокойтесь.
Самодуров встал и вышел, но тут, же вернулся.  
- Сбили вы меня с вашими обмороками. Запретить писать не можем. Как можно?!  А советскую власть, зачем приплели?  Ну, вы даете! Не смешите.
И он совсем ушел.
Гена Седых кашлянул и сказал:
-  Рассказу Калабина полный отлуп. Там на одной странице пятнадцать слов  «глухо». Товарищ Калабин насчет отлупа не возражает, как и товприщ Стрелов  рассказа о тунеядцах. Там так жрут водку, что меня потянуло на огуречный рассол.  Юра, ты это записал? Проверим.
Он ещё и протоколы ведет? -  съехидничала конторская дама , и похожая на черенок от кувалды. И она стала что-то говорить о культуре  поведения, при этом успевала заглядывать в открытую книгу. Маленькую лекцию прочла и другая  дама из библиотеки с истосковавшимися по любви глазами, успевая  взглянуть на мою загорелую от солнечных лучей и мороза грудь.
Гомзиков не выдержал. Он вскочил и начал читать стих.
Промстрой один,  Промстрой два и Жилстрой,
Встанут в единый коммунистический строй.
- Подожди, подожди, товарищ Гомзиков, - прервал лихого стихотворца Гена Седых. Кима Левая сегодня где-то задержалась, и вести заседание поручили   Седыху. – Ты нас совершенно на лопатки разложил. Нельзя так. Тридцать хоть накатал? Признавайся, шельма!  Обещал ведь за две ночи написать сотню стихов. Где  они?
- На этот раз оплашал. Не  успел. За ночь пятнадцать накатал. Вот у меня одно стихотворение готово. Сейчас я. Вот оно. Взять бы в руки мне иглу тонко-длинную, да  проткнуть бы ею животище жирное с бюрократскою требухой.
- Подожди, подожди, тебе говорят! – прервал стихотворца  Седых.  – Когда ты спишь?
- Эпоха зовет!  Я – романтик. Надо успеть. Эта эпоха кончится, и мы будем  не нужны. Скажем детям – жили мы весело.
- Про коммунистический строй хорошо, - сказала учительница и надежно поправила любопытные очки. – А вот про иглу плохо. Есть у нас бюрократы, есть, но нельзя так к ним. Надо словом их, словом. И ещё. Где вы найдете такую иглу. Такие иглы не выпускают на фабриках.
- Мы ему одолжим. А если нет, закажем – сделают, - сказал Гена и закашлялся.  – Ты, смотри, даже моя больная бронха в слезу ударилась. Прошибли меня твои стихи до слез. Разжалобили  окаянные, братец ты мой сердешный.  Вот что написал наш многопишущий поэт  Михеев. Слушайте. Он лежал на суку, вытянув тушу свою. Удивительные стихи.  Они меня тоже тронули до бронхов. Обрыдаться можно от ваших стихов.
Мне тихо сообщил:
- Мне нравятся вот такие концерты. Они вдохновляют меня, чтобы я написал какую-нибудь бяку. Похвалить их надо. Иная похвала в конце концов приводит к полному отлупу.  Пусть порезвятся. Если, конечно, я не разозлюсь. А они, эти двое, выведут меня из терпения.
Кто-то хихикнул.
- Кто на суку лежал? – спросил Сергей Пугавко, постукивая по доске пальцами, словно призывая  поиграть с ним. – И зачем он туда забрался?
- Загорать туда залез, - прошептал Седых. Пришла Кима Левая, и всё слышала. Она села на своё место, и прыснула в кулачок. Потом её красивые губки дернулись. Сказала, едва сдерживая себя, чтобы не засмеяться.
- Он туда залез, чтобы попасть в архивный отлуп.
Всем стало весело.
- Всё записал? Пиши. Вдруг пригодятся? – прошептал Гена.
Левая посмотрела на меня, и тоже тихо сказала:
- Читала, читала. Ничего. Ты меня там…Ты бы вот так свои репортажи писал, как эти протоколы.  Могут и пригодиться.  Как-нибудь попробую воспользоваться твоими протоколами.  Задумка есть. Пугавко у тебя командир взвода? Хорошо, - и она засмеялась. И тут же стала очень серьезной.
  - Пугавко похож на командира, - ответил Седых. - Я кто у тебя? Старый морж?
- Угадал. А Левая – королева Мод.
- Ну, ты даешь! – краями губ она улыбнулась, и похорошела. Всё-таки, красивая женщина.
Из угла кабинета подала голос Люба  Берлад-Щербина.
- Ничего нет смешного.  Вот только я не могу понять, как можно на суку загорать? Если он написал для юмора, то это не смешно.
- Не смешно, - поддержала учительница. Гена Седых прокашлялся и сказал: -  Возможно, Михееву самому от этого смешно.
Кима Левая мне прошептала:
- Ты хоть это не записывай. Есть ведь люди без юмора.
- Почему? – прошептал Кособуцкий. – Даже очень надо записать. Когда-нибудь прочтут люди и скажут, что весело мы жили. Мы выпускаем стенгазету «Гермеспот». Печатаем в ней юмористическую повесть для себя. Только для себя.  Михеев решил на всех испытать свой юмор. Михеев взбудоражил нас, а Гомзиков  очаровал нас своими опусами.   
Вошли в кабинет – Саша Веревкин и Ваня Сегеда. Иван поклонился, и подошел к женщинам, поправил галстук, и очень вежливо сказал:
- Позвольте мне получить от вас соизволение поприветствовать вас, и пожелать  вам самого наилучшего, что только можно пожелать. Сегеда. Вышепоименованное  лицо с вашего позволения будет присутствовать на данном заседании.
И он прошел к своему столу. Вот это галантность!  Мне никогда не приблизиться к этому человеку. Он взял со стола бумаги и пошел к выходу.
- Позвольте и извините, я на немного. Меня ждет редактор. Через несколько минут я осчастливлю вас своим присутствием.
Он ещё раз поклонился и вышел.
- Есть такие люди, - прошептала   дам из библиотеки. У неё заблестели глазки. В это время я уловил её жадный взгляд на моей голой  груди.  Мне пришлось даже застегнуться, чтобы не смущать бедную женщину. У меня даже правое ухо полыхнуло. Такая красивая и фигуристая женщина достойна любви.
Саня Веревкин прошел в дальний угол, и скромно занял одно из свободных  мест.
Сергей Пугавко всё ещё стоял с шахматной доской и молчал.
Люба Берлад-Щербина яростно читала свои стихи. Замолчала. Села. Саша нетерпеливо ерзал на стуле. Он тоже рвался читать стихи.
- Ребятки, вы меня, как главного критика  по литературе, растравили, - сказал  Гена Седых. – Разозлили вы меня. Отлуп тебе, товарищ Гомзиков. Довели меня. Не обессудьте. Вкалывать надо, а не писать по сотне стихов за ночь. Я сказал.
Рядом со мной сел  Ваня Сегеда. Наклонился к моему уху.
- Увидел я тут приезжих доярок, и вспомнил, как мы Борю Тамм  ездили сватать в Нижнеилимск с Лидией Ивановной. Невесту добрую ему нашли.  А ты тогда смылся. Помню, ты там отменную доярку нашел. Нам сваты самогон поставили. Лидия Ивановна сказала, что коммунисты не пьют самогон.  Не повезло нам тогда. Тебе повезло.
Иногда Иван становился на одну ногу со мной, и говорил на  моем родном наречии. Он мог это позволить себе, а я – нет, потому что  я не умел так культурно говорить.
- Тише вы тут, - прошептала Кима Левая. – Мне хорошо слышно. Ну и Борю сосватали?
- Конечно, - ещё сильнее прошептал Иван. В трех  метрах от меня Вася Куклин прошептал: -  Юра, как доярка? Ничего?
Из дальнего угла раздался задушенный шепот Толика Калиниченко.
- Это когда, ты ездил в Иркутск?  Была там у тебя безразмерная Аня.
- Хватит! – громко отчеканила Люба Берлад-Щербина. – Здесь люди собрались обсуждать литературные дела, а вы тут про каких-то доярок говорите! Не стыдно?
Наступила очередь  читать стихи Толику Калиниченко. Он встал, лицо его просияло и порозовело. Наконец-то он мог очаровать нас стихами о далекой Кубани.
Иван Сегеда приставил свои губы к моему уху. Прошептал:
- Ты глаз не сводишь с Кимы Левой. Нравится?
- По уши. Она на меня нуль внимания.
- Она тебя не жалует. Ты у неё не котируешься.  Она культурных мужчин любит, интеллигентных. Расти. Кто тебе не велит расти? Меняй себя. Следи за собой.
- Невозможно сразу таким мне стать. Какой я есть, мне удобнее.
Заглянул в висевшее рядом зеркало, и тут же отвернулся. Ну и рожа! Полубандитская. Черный чуб волной. Брови, что жуки, лохматятся. Глаза черные, так и горят.  Алая рубашка из атласа расстегнута. Тьфу! Противно смотреть.  Надо что-то менять в себе. Наверное, пора и честь знать.
Надо и это записать. Заслужил, скотина! Заслужил. Пусть знают, каким я был. Нечего скрывать.
Мне становилось всё грустнее и грустнее.  Где-то монотонно стучала пишущая машинка.
Толик Калиниченко закончил читать. Его стихи приняли в печать. Хорошие стихи, лирические.
Люба Берлад- Щербина вскочила, и отрывисто и зло начала читать свои стихи. Куда Гомзикову до неё.  При чтении она, что есть силы, раскрывала глаза, и  яростный взгляд упирался в потолок. Руки замирали вдоль туловища, фигура выпрямлялась, и в этот момент она была похожа на штопор. Порой мне казалось, что она готова сорваться с места и вонзиться в потолок. Люба становилась выше, величественнее и натянутой, как скрипичная струна.
Закончив читать, Люба мгновенно садилась, и останавливала свой взгляд  на том человеке, кто посмел её прервать.
Все-таки, Саша Гомзиков не выдержал. Он вскочил, и, захлебываясь, стал читать про каких-то бобров, которые удачно поселились в тайге.
- Саша, садись! – громко приказал Гена Седых. – Как это бобры поселились в тайге? Их там не бывает. Я их там не видел.
- Это иносказательно, - быстро ответил Саша и сел. – Есть ведь в нашем городе бобры.
- Да и бобрихи есть, - вставил Кособуцкий.
- Сусликов можно? – спросил Гомзиков.
- С сусличихами, - не унимался Кособуцкий.
- С суслятами, - добавил я. Тут  к моему уху приблизился Иван Сегеда.
- На днях я вспомнил, как мы седьмое ноября отмечали у Лидии Ивановны дома. Она нам сухой закон устроила, а мы водки принесли.
Вспомнил. Надо это записать. Интересно ведь. Встречали мы этот праздник в 1962 году.  Все члены литературного клуба собрались. Чтобы наша наставница не догадалась, бутылки спрятали в туалет.
Мы уселись за стол. Лидия Ивановна подняла  стакан с чаем. Мы тоже подняли стаканы с чаем. Перед этим мы по одному ходили в туалет и пропустили по стакану. Лидия Ивановна  произнесла короткую речь по поводу октябрьской революции. Потом наставница предложила исполнить партийный гимн. Мы встали и гаркнули в пятнадцать глоток, пропустивших к этому времени по второму стакану. Когда Борю потянуло на сон, Ваня Сегеда предложил исполнить украинскую песню, а я про Стеньку Разина, Лидия Ивановна подозрительно повела носом и стала приглядываться к нам.
- Что сегодня с вами?  Что-то не пойму. Вроде, вы, братцы, навеселе. Разве можно так в такой праздник?
Один Гена Седых был «сухой». Он стал убеждать наставницу, что мы просто  воодушевились в честь праздника, и после исполнения партийных песен.
- Ты меня не успокаивай, - перебила наставница. – Что-то мне не верится, что они вдохновились от песен. Я их хорошо знаю. Когда, где они успели наклюкаться? Вот, что меня мучает. Они ведь все были перед моими глазами.
Она бросилась искать наполненную посуду, но не нашла. Мы её опорожнили, а пустые бутылки выкинули в окно.
Когда расходились по домам, она задумчиво смотрела на  нас и повторяла:
- Когда, где успели они нажраться? Я ведь не поверю, что они вдохновились  от партийных песен. А Стенька Разин?
Надо сказать, что мы всегда весело жили. Не унывали.
Заседание продолжалось.
- Так, - такнул Гена Седых.  – Кто у нас ещё не выступал?
- Я! Я! – вскочил Саша Гомзиков. – Я только, что родил новый стих. Вот он. Петух, петух, ничтожная ты птица, зачем кричишь, зачем волнуешь ты девиц? Поверил бы тебе, когда твой голос, послушный, злой в девице пробудило под четырех часов.
- Хватит озоровать!  - стукнул по столу Гена Седых.  – Хватит про девиц, и про пернатых нам заливать! Всё!
Кима Левая прочла мой протокол.
- Надо же! Всё записывает. Значит, пели песни о партии? Тебя-то зачем заставляли петь?  Про  Стеньку я согласна. Ты по всем статьям подходишь к тем временам. Про партию ваша Лидия Ивановна перегнула. Из тебя коммунист, как из меня сапожник. Обычно все хвалят себя, обижаются, когда о них что-то плохо скажут. А ты себя всяко обзываешь.
- Потому что я не только чудак, но и придурок, - ответил я.
У неё взметнулись тоненькие брови, и я на миг увидел очаровательные глаза.
- Мы здесь все чудаки, - тихо ответила она.  – И это факт.
На этом мы все согласились, и стали расходиться.

ТАБАКЕРКА
1968 год. Наши репортажи с  Петей Лосевым напечатали в областной газете.  В «Комсомольской правде»  напечатали мои очерки. Они заняли место на двух страницах на «чердаке».
В нашем городе полным ходом шло строительство девятиэтажного дома. К концу года строители обещали его сдать под ключ. Было о чем писать. Строился дом связи, Дом советов. Один за другим сдавались дома. Ежемесячно выходила литературная  страница. За её выпуском строго следил сам редактор Самодуров.  Порой выходило и две страницы.
Очередное заседание. На каждом из них, как правило, присутствовали и журналисты газеты.
Валентин Перфильев, фотокорреспондент газеты, сказал:
- Время корчагинцев кончилось. Выплывают Печорины. Наш корреспондент Зуев чутко уловил это чудо. Его репортажи со стройки дома связи нам поведали, что пора авралов  под Павку Корчагина  закончились. Просто работают и всё.
- Ему бы у Ивана Сегеды научиться оперативности, - сказал  Сергей Пугавко. – У Ивана в каждом номере статья, репортаж. Взять Петра Лосева. Есть материалы со строительства  дороги Хребтовая - Усть-Илим. Печатаются его репортажи и в областной газете.
- Петя у нас классик областного масштаба, - ответил Гена Седых, вписывая слова  в кроссворд из журнала «Огонек».
Он отложил журнал, и достал разноцветную табакерку. Он стал её крутить и поглаживать. Вскоре он достанет оттуда квадратики газеты, оторвет один, и заложит сигарету толщиной в палец. Чтобы раскурить сигарету, Седыху  предстоял длительный процесс.  Деталей в этом процессе много. После окончания каждой детали, он произносил  какие-нибудь слова. Их все ждали и слышали. Он никогда не говорил просто так. Во всех словах был заложен смысл.  Сегодня он даже не взглянул на меня. Все ждали, что он скажет обо мне. Говорить надо было. Дело в том, что я решил измениться. Захотелось стать таким, какими были все.  Советский лозунг: «Будь как все» решил  я попробовать на себе. Долго тренировался у зеркала. Хмурился, улыбался ласково и нежно, клонил голову вправо, влево, дергал плечами. Я даже пытался сюсюкать и шепелявить, но у меня ничего не получалось. Ходил по школам, заходил в классы, ходил в библиотеки, наблюдал за опытными конторскими работниками. Наверное, все они устают бедные за день. Попробовал я  держаться прямо, что штопора, как это делают опытные учителя, как прямо держатся партийные работники, диву даешься. Партийные деятели держатся прямо, вот только почему-то  они ходят на полусогнутых ногах. Загадка. Пробовал так же держаться прямо, чуть сгибая ноги  - не вышло. Тяжело. Как  все они так ходят?
Наконец, я решился.  Примерил на себя новый костюм, выгладил брюки до таких «стрелок», что боялся до них дотронуться. Обул  лакированные туфли с цветными носками. Влез в белую рубашку, и заставил молодую  жену Шуру   примерить галстук. Волосы уложил в пробор, нечего им волнами и в беспорядке  болтаться на дурной голове хозяина-дурака со  стажем. Шура помогала мне одеваться, и всё время смеялась над моей очередной блажью. Перед зеркалом я сделал губы трубочкой и стал говорить  про культуру. При этом дергал плечами, держался прямо. Чуть согнул ноги. Хватило мне на эту процедуру двадцать минут. Господи, взмолился я, как же все они бедные держатся весь день?
И вот я возник в редакции. Там состоялось очередное заседание литературного клуба. Вдруг наступила такая тишина, что было слышно, как где-то о стекло билась муха. Тишина была такой звенящей, как до предела натянута гитарная струна. Я даже услышал, как в моей груди стучало сердце. У Васи Куклина раскрылся рот, у Валентина Перфильева из рук выпали фотографии и рассыпались по полу. Было похожее на немую сцену из «Ревизора» Гоголя.  Потом все посмотрели на Седыха. Он только на мгновение посмотрел на меня, и указал на мое законное место у окна.  Я медленно и прямо прошествовал  к  своему стулу, и так же медленно сел. Как же все они так ходят?  Это ведь великая мука! Как-то я сказал одному партийному работнику, надо бы ножки выпрямить. Он обиделся на меня. Он мне ответил, что ему по должности положено быть таким.
Наконец, голос подал Петр Лосев.
- Да-а, это что-то.
Гена Седых вращал табакерку. Молчал. Ворвался редактор Самодуров, и, увидев меня, закашлялся. Успокоившись, он ткнул в меня пальцем и засмеялся.
- Это ты, Стрелов? День рождения или что?
- Скорее всего, или что, - ответил Перфильев. – Стрелов сегодня отмечает день высадки  Миклухо-Маклая на берег папуасов.
- Ты бы предупреждал, - сказал Петя Лосев. – Можно и заикой стать.
- У кого день рождения? – спросила учительница  в больших и строгих очках. – Подождите. Так это пришел Стрелов?!  Я думала, что кто-то это из райкома партии. Такой солидный. Я и не узнала. Одно не могу понять. Что связано с Миклухо-Маклаем?  Или день рождения? Какая связь?
- Я тоже думала, что товарищ из райкома. Такой он весь из себя, - сообщила дама  из библиотеки  со жгучими глазами.
- Так. Зачем я сюда пришел? – сам у себя спросил редактор. – Надо же! И меня сбил с толку. Ребята, нужен репортаж со стройки.
- У классика областного масштаба Лосева есть, - ответил Сергей Пугавко.
- Это хорошо, - сказал Самодуров. – Нам пока нужны только классики районного масштаба. Товарищ Перфильев, у тебя должны быть снимки по экипажу экскаватора  Виктора Рябиченко. Они обязались выполнить пятилетку за четыре года.
- У меня есть снимки  Рябиченко. Есть и фотографии по экипажу Николая Разумнова. Утром будут на столе.
- Я взял репортаж Лосева из Рудногорска, - подал голос  Пугавко. – Отличный материал. Меня Стрелов сбил.
В  это время Петя Лосев сунул письмо в конверт, послюнявил его и положил под тощий зад.
- Динамики мало в репортаже о  Тушаме, - сказал редактор.
Лосев ответил:
- Потом видно будет.
Я знал, что это письмо будет отправлено в Иркутск, в областную газету. Этот репортаж напечатают. Петя мечтал попасть в областную газету. Он упрямый. Его примут.
Виссарион Щапов блеснул очками и сказал Седых:
- Странно. Вы, товарищ Седых, не устали в этом райкоме работать?
Дело в том, что Гена Седых  вот уже месяц работает инструктором в райкоме партии. Нам он признался, что устает там от бумажной волокиты. Надо писать постоянные отчеты в область.
Седых крутил табакерку. Хмыкал в усы. Потом пробасил:
- В стенах райкома партии не хватает дымка табачного. Он и там воздух портит. Надоело.
Самодуров стоял в проеме двери. Он ответил:
- У нас можно дымить. В форточку дым пускай.
Седых прекратил вращать табакерку.  Сейчас начнет  по ней стучать. Он опять бросил на меня взгляд, поморщился и отвернулся.
- Что-то ещё хотел сказать, - улыбнулся Самодуров. – Товарищ Седых, как мы договаривались, напишите статью о прошедшем партийном собрании.
- Я, я буду писать,- перебил Вася Куклин.  – Я договорился. У меня почти готовая статья.
- Хорошо, хорошо, - замахал руками редактор.  Он ещё хотел что-то сказать, но быстро взяв  со стола  Щапова какие-то бумаги, вышел. Седых постукивал по табакерке и молчал.
Начали обсуждать около литературные труды Илюши Хлыстова. У него  был целый роман. Обсудили две главы и все устали.  Один мой рассказ решили печатать, а другой сжечь, а пепел развеять. Все поглядывали на  Седыха и на его табакерку. Он колотил по ней и молчал.
Наконец, Седых раскрыл табакерку и достал ломтик газеты. Оторвал квадратик. Медленно взял щепотку табаку и высыпал на листок. Начал закручивать, чтобы сделать папиросу.  Табак у него был особенный. Лечебный. Как говорил Седых, для успокоения бронхов.
Лениво обсуждали стихи Любы Берлад-Щербины и Саши Гомзикова. Он нетерпеливо ерзал на стуле, и его правая щека  медленно, но уверенно краснела. Обсуждали и смотрели на руки Седых.  Я тоже смотрел, потому что знал, что когда он закурит первую затяжку, начнет говорить. И я знал, и ждал с нетерпением, что он скажет насчет моей одежды.
Гомзиков не выдержал. Вскочил.
- Сейчас я вам прочту, вернее,  скажу сюжет новой поэмы про корову. Она хочет есть. Овчарня. Нет. Коровник. Холодно.  Нет сена. Пастух. Нет. Скотник. Скотовод. Он запил. Забыл про колхозных коров. Корове скучно и голодно. Ребра так и выпирают. Моя поэма о колхозной, бедной и несчастной корове. Она потрясла меня. Я даже полночи не спал. Жалко ведь.
- Ты даже плакал, - вставил Валентин Перфильев.
- Всё было, - быстро ответил Гомзиков. – Про Марью даже забыл. Ведь змей обещал сходить к ней.  Причем тут я? Да. Действительно, а причем тут я?  Если корова голодная во всем виновата. Геннадий Андреевич, я хочу читать поэму в следующий раз. Она у меня будет готовая.             
- Скотника, который заморил коров, надо отдать под суд, - резко сказала учительница, и ещё сильнее выпрямилась.
Седых закрутил толстую  папиросу и достал спички. Он отрицательно покачал головой, и ткнул пальцем в Толика Калиниченко. Мол, его очередь. Гомзиков стукнул кулаком по столу и сел.  Толик Калиниченко скромно помялся, и хотел, было, рот открыть, но тут Седых раскурил папиросу, вдохнул едкую гадость. Улыбнулся. Все замерли, и даже Толик остался стоять с открытым ртом.  Седых начал говорить:
- Ты, этого, того, товарищ Стрелов, того. Сними всю эту бяку. Никого не слушай. Меня слушай.  Сними. И разуйся. Обуй свои хромовые сапоги гармошкой. Это твое родное. Смутил ты меня, и всех здесь разжалобил, потому что, ты, это ты. Сразу ты как-то потерялся, исчез. А зачем хмуриться и надуваться? Дайче зашел на полусогнутых ногах. Зачем? Не идет тебе всё это. Ты оказался не в своей ванне. Не гонись ты за кем-то. Запомни. Пусть все они за тобой гонятся. Надсадятся. Так держаться весь день, и ты надсадишься. Всё. Никого не слушай. Сними всё это, и не раздражай меня. Я сказал.
Я сдернул с шеи ненавистный галстук, и бросил в урну. Расслабился. Левую ногу закинул на батарею, сгреб листы бумаги, и подвинул к себе. Расстегнул рубашку. Привел в прежний порядок свой чуб.
- Вот, таким и будь. И как-то, понимаешь, стало в кабинете просторнее и светлее, - сказал Седых после второй затяжки. -  Читай, Толик. А ты, Гомзиков, не выводи меня из себя.
И действительно, в кабинете, будто всё изменилось. Едкий дым папиросы словно  оживил всех. Ребята зашумели, и стали пить чай.  Будто стены раздвинулись, и стало светлее и радостнее.  Седых взглянул на меня и  добавил:
- Видел? Вот так. И не надевай больше. Дышать легче стало.
Больше я никогда не носил галстуки. Они будто душат меня, стесняют дыхание. А я с молодости любил быть свободным.
- Вам так галстук шел, - сказала  дама из библиотеки с шальными глазами. – Вы сразу стали солиднее.
- На кой ляд ему нужна эта солидность? – кашлянул Седых. – Наздрючил на себя  подобное, и сразу стал умнее и культурнее?  Не пойде. Юра, мы договорились.  Я буду тебя уважать таким, каков ты есть. Ты есть – неформал. Таким ты нам всем роднее и ближе. Всё на этом. Я сказал.
Я чуть приподнялся, и заглянул в зеркало.  Всё стало на своё место. Ещё надо волосы подправить. Расколошматил их. Вот так. Нормальный мужик. Настоящий красавец.  Хватит с  меня. Вот только обидно, что целых два месяца потратил впустую. Два месяца я учился всему у библиотекарей, учителей, и, особенно, у  райкомовских работников. Учился раскланиваться и говорить, как это делал Иван Сегеда.  Даже тренировался у зеркала делать губы трубочкой, подергивать плечами, говорить о культуре. Все мои занятия пошли прахом. Ничего у меня не вышло. Шаркал ногой, сюсюкал и шепелявил. Бесполезно. Нет, у меня таланта быть как все, культурным человеком. Конечно, обидно. Так  и хотелось заплакать. У них так всё хорошо и складно получается, мне даже порой завидно. Что сделаешь. Придется смириться.
- Без таких людей, Юра, как ты, наша жизнь была бы страшно скучная, - сказал Виссарион  Щапов. – Это нам надо у тебя учиться.
- Тоже мне нашли пример, - фыркнула учительница. Сергей  Пугавко всё это время стоял с шахматной доской. Он сказал:
- В общем-то, человек должен быть, чем он есть.
Учительница и  дама из библиотеки  встали и ушли.
Петя Лосев  подсунул под тощую задницу очередной конверт. Он надежно поправил очки и спросил:
- Так. Что у нас там осталось?  Я здесь был занят. Что-то говорили про то, что надо у кого-то учиться?  Возьмем классику. Есть удивительные письма Льва Толстого.
- Петя, ты есть гений! – воскликнул Валентин Перфильев. – Здесь говорили про  то, как товарищ Куклин написал и отправил серию очерков и репортажей про строителей дороги в областную газету.
Петя выпрямился и насторожился. Даже тихонечко и недоверчиво хихикнул.
- Как это вдруг? О стройке?  Он ведь постоянно о доярках пишет.
- Разродился вот.
Сергей Пугавко тоже удивился.
- Вася, что с тобой?  Ты это дело брось. Пусть Петя пишет.
- Весело мы живем, друзья! -  воскликнул Перфильев.
Вася Куклин тоже был занят рукописью, а тут поднял голову и спросил:
- Конечно, весело. Вчера я был на свиноферме…
- Хватит! – сказал Седых, и отодвинул журнал «Огонек».  В кроссворде были  заполнены все клетки.  Равного по отгадыванию слов в кроссвордах ему не было.  – Хватит, Петрович, всё.  Пора расходиться.

РАЗБРОД
1969 год.  Гена Кочев задумчиво смотрел в окно, и  трогал пальцами мой журнал, в который я  записывал всё, что происходило на заседании. В альманахе «Ангара»  напечатали отрывки из его повести. На областной конференции «Молодость. Творчество. Современность»  за свою повесть он получил диплом первой степени. И надо было ему продолжать работать над ней дальше, а он вдруг перестал писать. Он собирался ехать в Иркутск. Возможно, навсегда.
Обсуждали  рассказ Галадникова. Он сидел надежно и даже немного развязно.  Наша газета постоянно печатала его рассказы. Гена Седых держал в руках  табакерку. Он пока не начинал её трясти. Молчал и хмурился. Один за другим забегали в кабинет те корреспонденты, которых наше заседание не волновало. Им не до нас.  От некоторых исходил тот вожделенный аромат, после которого хотелось закусить огурчиком. От других несло тем запахом, от которого можно,  и упасть в обморок. От этих запахов в редакции положение было  не очень здоровое. Образовался настоящий проходной двор. Я даже не мог уследить за поступлением и уходом корреспондентов. Фамилия, фамилия, фамилия.  Даже лица перемешались.  Не было смысла записывать. Запутаешься.  Была у нас конюшня. И один конюх  по непонятной ошибке угодил в корреспонденты, и от этого удивился. От удивления, а, возможно, и от радости – загулял.  Напившись тройного одеколона, он бегал по редакции и кричал о том, как бы кого подковать. Попал сюда и дворник, потом парикмахер, даже спортсмен побывал в редакции. Хватало их на неделю. Какими-то путями устроилась в редакцию и доярка.
Вбежал взъерошенный редактор Самодуров. Он глубоко дышал, брови подняты и сдвинуты. На них едва держались очки, которые наровили уползти на лоб. На щеках румянец с пятнами бледности. Рубашка расстегнута, галстук захлестнут на плечо.
- Где они? Где? Убежали? Всю редакцию сменю. Сколько их поменялось!  Хватит!  Все нервы вымотали!  До каких пор!  Полное безобразие!  Стрелов, я хотел взять тебя в редакцию, но я  боюсь, что ты здесь пустишь в ход свой кнут!
Он  выбежал в поисках виновных корреспондентов.
Вскоре заскочила бывшая доярка, волею судеб угодившая в редакцию, с сумкой в дрожащих руках, в которой бренчала пустая и наполненная посуда.  По прищуренным глазам на широком лице дамы можно понять, что она уже что-то успела пропустить через свой мощный организм.
- Хватит с меня! Миня здеся притесняють!  Машка, где ты?
В кабинет ввалилась женщина шириною в дверь. Сюда она устроилась техничкой.  Она так крикнула, что в окне забренчало стекло, а Гена Седых выронил свою любимую папиросу.
- И с меня хватить!  Пойдем на  железную дорогу. Возьмут. Када я там работала, то с одного удара забивала костыль.  Некаво здеся делать! Некаво! Канаем отседова!
Бывшая доярка взяла со стола какие-то бумаги, и, пошатнувшись, засеменила к двери. Скрылись за ней.
- Дело бяка, - пробасил Седых, поднимая  папиросу. В кабинете пахло вчерашним застольем.  – Тебя, Стрелов, хотели взять в штат, но ты опять кого-то отвозил кнутом.  Звонили   редактору. У нас любят звонить.
- Бил эксплуататоров, - ответил я.
- Успокойся, - сказал Гена  Кочев.
Галадников смотрел на дверь и улыбался. В уголке сидел Вася Куклин, и что-то торопливо записывал. Опять вбежал редактор.
- Забыл. Товарищ Седых, возьмите управление над вашим клубом. У вас большой опыт.
- Надоели они мне все. И моя бронха сопротивляется. Просит чего-то, – ответил Седых. Он раскрыл табакерку и заглянул туда. – Здеся милая. Здеся.
- Кто ещё? -  резко спросил редактор, и оглянулся.
- Красавица моя, - и вынул огрызок вонючей папиросы.
- Ладно. Не хотите и не надо, - резко сказал редактор. – Хотел, как лучше. Сейчас весна. Осенью что-нибудь придумаем. Вы сами пошли на развал клуба.
И он вышел.
- Записывай, Юра, - сказал Седых. – Мы ушли на капитальный ремонт.
Мы разошлись. Неужели надолго? Не верится.

ГЛАВА  ТРЕТЬЯ

ПОСЛЕ  «КАПИТАЛЬНОГО»  РЕМОНТА
1972 год.  После  «капитального»  ремонта, как когда-то выразился  Гена Седых,  на поверхность «выплыло»  литературное заседание. И назвали его клубов  «Встреча» при редакции районной газеты «Маяк коммунизма».  Председателем назначили корреспондента Валеру Слободчикова.  Секретарем утвердили меня.  Читали рассказ Татьяны Белоус «Святые сполохи».  Костя Авсейков зачем-то теребил пышную бороду. Он сейчас был похож на Путиловского рабочего   до революционного периода, каких показывали в старых художественных  фильмах. Рассказ  Белоусихи читал Слободчиков.  Гена Кочев мял ручку, и я слышал, как она бедная хрустела. Володя Гладников шуршал бумагой. Он писал кому-то письмо. Заклеил его и сунул под толстую задницу. Успокоился и стал слушать. Гена Седых, ответственный секретарь в редакции, поочередно, подпирал кулаками щеки, изредка  вздыхал, словно тосковал по своей вонючей папиросе.  Вот его взгляд перекочевал на батарею. На ней я увидел приклеенный, зеленый с черной макушкой ошлепок папиросы. Он всегда там закреплял папиросу. У Ивана Сегеды  почему-то поблескивали глаза, и сверкал нос. Он готовился выдать речь.  Вася Куклин, ответственный по сельскому хозяйству, а также по дояркам и райкому партии, быстро  жевал  нижнюю губу, и заглядывал в рукопись, которая лежала перед Слободчиковым.  Руки у Васи заняты. Он надежно держал безразмерный портфель, в котором иногда звенели пустые бутылки из-под молока.
Наконец, Валера прочитал рассказ, и залпом выпил половину графина воды. Рома Великанов, тоже корреспондент, зачем-то похлопывал по многочисленным блокнотам и беспрерывно курил, наверное, обдумывал очередную статью о бревнах.
Иван Сегеда сказал:
- Не будем подслащивать друг другу. Говорить только откровенно. И это у  гражданки Белоус не рассказ, а описание жизни человека.
Слободчиков отдышался от выпитой воды, почесал за ухом, подумал, почесал в затылке, и оставил в покое графин.
- Рассказ у гражданки Белоус расплылся, - сказал он, и отчего-то поморщился.  – Очень много фактов, а толку нет. Если поработать, то выйдет очерк.  – Он снова посмотрел на графин, и тяжело вздохнул: - Вы отделались общими фразами, и там много воды…
- Холодненькой, - вставил Седых. Валера схватился за графин.
- Да, да, - поддержал Вася Куклин, - много воды. Расплывчато.
Он передвинул портфель за ножку стола. Начал говорить  что-то  о классике. Иногда он наклонялся, и что-то перебирал в портфеле.
Великанов затушил сигарету и сказал:
- Автор попал в плен фактов. Ведь надо было что-то домыслить. Герои должны отличаться друг от друга, как в жизни. Они у вас все одинаковые. Замечается  повторение. И мысли не ясные.
Седых переборол себя, и  отвернулся от батареи.
- Трудно сказать про рукопись, - сказал  он.  – Должны быть правила. Завязка, и прочая амуниция. Где кульминация? Куда она подевалась?
И он заглянул под стол, потом посмотрел под телефоном.
Наконец, Кочев бросил ручку на стол.
- Для рассказа нет четкости и плотности.
- Нет плотности, - поддержал Вася Куклин, и  стал разглядывать  пустую бутылку из-под молока.
Авсейков оставил в покое бороду.
- Я заметил одну вещь. Как только дело доходит до интересного момента, вы избегаете.  Чувствуете, что не справитесь и заканчиваете.
- Я тоже не могу справиться, - встал Седых. -  Вонючая папироса ждет меня.
В приоткрытый проем двери просунулась ершистая голова  редактора Самодурова. Очки торчали на границе лба и ерша волос.
- Про литературную страницу не забудьте.  Наконец-то, мы с товарищем Куклиным расшевелили вас. Всех собрали. Наш клуб, по-простому – литра, заработал. Молодец, Василий Петрович.  Стрелов, ты обещал фельетон и очерк по истории района.
- На столе у Седыха, - ответил я.
- Фельетону я дал полный отлуп, - вытянул толстые губы Седых, и воткнул между ними зеленый ошлепок папиросы. – Очерк пойде. Фельетон тянет на рассказ. И он повис между этими понятиями. Пусть попыхтит. Потом мы понюхаем.
- Хорошо, - согласился редактор. – Только быстрее нюхай.  А, в общем-то, к чёрту рассказ, мне фельетон нужен.
- Слышал?  - повернулся ко мне Седых. – Пыхти. Сегодня сделай. Возьмешь  его у меня и сделай.
Редактор закрыл дверь. Помолчали. Седых смотрел на дверь, будто ожидая возвращения редактора, и дверь приоткрылась.
- Стрелов, не забудь. Завтра фельетон должен быть у меня на столе.
- Он ночь не поспит, - быстро ответил Седых. Дверь захлопнулась, но тут, же открылась.
- К выходному сделайте  литературную страницу. Обязательно.
На этот раз дверь  закрылась надолго.  Мы молчали.
- Беспокоится шеф, -  первым заговорил Седых. – Я ещё ничего от  вас не взял. Сплошные отлупы, - и он свой ошлепок, по ошибке, пришлепал к Васиному портфелю.
- Давайте не будем подслащать друг другу, - не сдавался Иван Сегеда. -  Надо говорить откровенно.
- Да, да, откровенно, - поддержал Вася Куклин. – Характеры не углублены. – И он привел пример из классики. Почти лекцию закатил.
Из дальнего угла то и дело слышались слова:
- Когда моя очередь наступит?
Седых поднял руку.
- Подождите, подождите товарищ Хлыстов. У вас целый роман. На него надо не только время, но и нервы, и силу на выдержку. Вы  сами для себя его почитайте.
  - Я уже сам себе читал двадцать восемь раз.
- Ну вот. Для полного счета осталось два раза. Валяйте.
- Попробуйте роман ужать до рассказа, - подсказал Роман Великанов. Тут  встала Люба Берлад-Щербина и сказала резко и громко: - Я с вами согласна. Возьмем Чехова. Иной бы целый роман накатал, а у него вмещается рассказ на одну страницу.
И быстро села.
- Пробовал, - ответил Хлыстов. – Подсчитал.  Один рассказ не получается. Тридцать пять рассказов  вышло.
Седых взглянул на батарею. Там сигареты не было. Я показал ему на портфель.  Вася Куклин держал портфель, и с недоумением разглядывал окурок. Седых оторвал его от портфеля и сунул в рот.
Заседание продолжалось. Из дальнего угла я опять услышал:
- Мне читать охота. Я читал свой роман, и даже плакал, и вы заплачете. Роман такой жалобный.
Седых встал, и направился к выходу. Мы последовали за ним.

КОЕ- ЧТО  О  ВЛЮБЛЕННЫХ  ШМЕЛЯХ
1973 год.  Гена Седых прокашлялся, и предложил сделать литературную страницу  ко  дню Красной Армии. Валера Слободчиков читал стихи одного из  молодых поэтов. Гена Кочев тер щеку, и теребил левое ухо, а потом начал мять ручку.
- Мне понравилось стихотворение к дочери, - сказал он.
Гена Седых  раскуривал зеленый окурок. Прогудел:
- Там есть стихотворение, где что-то и куда-то переливают. Темное, темное, а посему не пойде.
- Его стихи будут печататься в бригаде иркутских  поэтов, - возразил Слободчиков.
- Да? – поднял правую бровь Седых. -  Тогда тем более не пойде.
Нелли Волкова схватилась за сигарету, явно готовясь с кем-нибудь поспорить. Она у нас заместитель районного прокурора. И все вдруг закурили. Волкова, по прокурорски чеканя каждое слово, сказала:
- Мне не очень понятно о полете шмеля. Не ясный образ.
- Есть и старые шмели, - затянулся дымом от папиросы  Седых. -  Они такие лохматые, старые и очень влюбленные.
Все засмеялись. Даже Волкова рассмеялась. Седых продолжал:
- Образ оного шмеля притянут  за мочку уха. И это называется хохма. Возможно, и хохмочка.
Подала голос и Богданова:
- Образ о шмеле подходит. Он, этот парень  влюблен. Шмель этот для мелодии.
Седых прилепил окурок к батарее.
- Я тоже влюблялся. Правда, там не было шмелей, и не слышал гудения. Не до этого было.
Слободчиков разнервничался, и бросил ключи на стол, и они жалобно зазвенели.   Плотник  Ваня  Охмурелов  даже вздрогнул, и быстро сказал:
- Есть там стихотворение о подснежниках, и похожие они на птенчиков. И почему это птенчик собирает подснежники? Есть ошибки.
Ваня Охмурелов  работал со мной в одной бригаде плотников. И был довольно начитанным парнем. Он слыл среди нас  рабочих  весьма странным человеком. Он непонятно откуда приехал, непонятно  где и на кого учился. Он не читал  книги, а листал. И кое-что знал лучше всех нас. И было непонятно, как он  во всех книгах обнаруживал ошибки. В литературном клубе он   не читал рукописи, а только искал ошибки. Между собой мы  прозвали его – Ваня Ошибкин.  Хотя  в каком-то стихотворении ошибок не было, но Ваня извещал нас, что там они есть. И мы к этой его фразе привыкли.
- И почему в апреле роса?  - спросил Седых.  – Откуда она взялась? И кто росу стряхивает? Птенчики или подснежники?
Всем стало весело.  Ваня Охмурелов   спросил:
- Зачем он росу собирает?
- Кто собирает? – спросил Седых.
- Что кто собирает? – не унимался Ваня. – Кто  кого собирает? Зачем?  Не пойму одно, кто кого собирает? А вот ошибки бы не мешало собрать. Кто кого собирает? И не уходите от ответа.
Кстати, чтобы мы не уходили от ответа, это ещё одна Ванина фраза.
- На партийное собрание, - ответил я.
Решили напечатать.  Стали разбирать другое стихотворение.
Кочев сказал:
- Чувствуется рука мастера.
Галадников вставил:
- Рука боксера.
Седых снова взглянул на батарею и вздохнул. Потом зевнул:
- Нам бы, товарищи,  день учителя не прозевать.
Галадников начал громко смеяться.
- Ты смеешься не как прозаик, а как поэт. Ты ведь прозаик, - сказал Седых и опять почему-то зевнул.
Слободчиков сидел с краю стола и скучал.  Он опять не допил воду из второго графина. Надо было допить. Нелли Волкова о чем-то спорила с Кочевым.  Что-то было связано с большой поэзией. Им было не до нас. Учительница в больших и строгих очках ещё сильнее выпрямилась, как же, вспомнили день учителя.
Гражданка Богданова читала стихи, а Гена Седых  потянулся за своей вонючей папиросой.  Галадников окончательно облокотился на мои листки.  В уголке посапывал Вася Куклин.  У его ног притих безразмерный портфель с пустой посудой из-под молока.  И только однажды, когда Седых сказал, что надо сделать страницу ко дню учителя и о женщинах, Вася встрепенулся.
- Да, да, у меня готов репортаж о доярках. Я озаглавил его так: «Как утро, белокуриха?».
Всем стало весело.  Даже Галадников сполз с моих листков и нового журнала для моих протоколов.
- Немного хоть повеселели, - сказал Седых и с видимым удовольствием вдохнул  вонючую гадость от зеленой папиросы.  Галадников взялся за живот, и начал трястись  от смеха, и медленно сползать на пол. Даже Охмурелов соизволил хихикнуть. Нелли Волкова и Гена Кочев оставили в покое большую поэзию, и решили узнать над, чем мы так  веселимся. Волкова спросила:
- Так что там у молодого поэта  о подснежниках и птичках? Образ шмеля впечатляет.
- Подборку бы сделать на литературную страницу по этому поэту, - поддержал её и Кочев.
Галадников совершенно сполз на пол. Гена Седых  неожиданно стал кашлять. Охмурелов зачем-то выпрямился, и прыснул в кулак. Он среди нас,  в нашей бригаде был самым культурным парнем. Он научился ловко подражать учителям, библиотекарям и райкомовским работникам. Я бы так держаться, как он, не выдержал.  Слободчиков оставил в покое  графин с водой, и взялся за сигарету. У гражданки Богдановой подрумянилась правая щека. Обиделась. Причем, мол, тут какой-то  поэт, и его подснежники и старые лохматые шмели?  Виновник веселья Вася Куклин взялся за свой знаменитый портфель. Нелли Волкова  и Гена Кочев быстро сообразили, в чем  дело и стали смеяться.  И только один Илюша Хлыстов хмурился. Он нервничал. Елозил на стуле, и тот издавал скорбные звуки. Илюша ждал своего часа, чтобы начать читать главы из нового романа. И он, видимо, не мог сообразить, над, чем так весело все смеялись.  И когда все стали затихать, и прекратили дымить, и пить чай, Илюша изрек:
- И ничего здесь нет смешного. Шмель, насекомое пользительное.  Его укус, понимаете, полезен.
Галадников полез под стол. Волкова только руками развела, и взялась за сигарету. Кочев схватился за голову. Охмурелов ещё сильнее выпрямился. И   даже соизволил  громко хихикнуть.  Валера Слободчиков взял графин и пошел за водой, а мне пришлось отбить чечетку.
Учительница в больших и строгих очках и  дама с шальными глазами явно возмутились.
- Как это так! – воскликнула   конторская дама. К нам приходили дамы из контор.  – Над чем вы смеетесь? Шмели очень полезные.  Это ведь природа! Вот, например, взять пчел. От них мед  придает мужчинам силы!
Галадников выскочил за дверь. И тут же вошел наш районный краевед и краелюб  Виталий Елизаров. Он только что выполнил заказ редактора, и закончил  статью о  первопроходцах к берегам Ангары и Илима. Длинными ногами он всегда мерил кабинет и махал руками. Это всегда ему помогало мыслить.  Сейчас он вдруг остановился и тихо спросил:
- Кстати, в коридоре я услышал что-то о шмелях и пчелах.
Гена Седых прилепил  свой окурок не к батарее, а по ошибке, на голенище моего сапога.  Вася Куклин, увидев это, хихикнул, и замер с открытым ртом. Охмурелов зажал свой рот тоненькой ладонью. Нелли Волкова встала и вышла, а Кочев схватился за челюсть, словно у него заболел зуб. Валера Слободчиков появился с пустым графином.  Конторская дама до предела раскрыла глаза, и в них горел сатанинский огонь.
У Богдановой  заалела другая  щека. И только один Илюша Хлыстов был спокоен и решителен. Он готовился совершенно уморить нас, и готовился к прочтению романа.
Наконец, Гена Седых  хорошо прокашлялся, сказал:
- Будя. Продолжение о мохнатых шмелях на следующем заседании. Стрелов, хватит беситься!  Сурьезных людей перепугаешь. Пиши протокол. Многоутробный роман  товарища  Хлыстова будем слушать потом.
- Я хотел, - начал было Хлыстов.
- Не надо было хотеть, - прервал его Седых.
- Я не знал…
- А надо знать. Потом.
Виталий Елизаров наклонился ко мне.
- Я не то сказал?  О шмелях ведь говорили.
- Потом всё объясню. Разреши всё это записать. Не мешай.
Мы ещё немного посидели и разошлись.

В  КАКОМ  УГЛУ  ПРЯТАЛСЯ?
1974 год. Только что от нас вышел редактор. Заканчивался месяц. На литературную  страницу ещё ничего не отобрали.
- Ты, братец, чем-нибудь бы занялся, - сказал Седых Илюше Хлыстову. Он решался читать новый роман. Сегодня  Седыха утвердили  председателем литературного клуба. Обо мне сказал:
- Чтобы на место Стрелова отныне и  до конца никто не посягал. Пиши свои знаменитые протоколы. Я сказал.
И я навсегда остался бессменным секретарем литературного клуба при редакции.  Георгию Замаратскому велели заняться поэзией, которая приходила в редакцию мешками.  И надо было ему разобрать кипы бумаг. Георгий Сокольников, поглаживал крепкой рукой пробор пышных волос. Он тоже взялся за разбор стихов.  Ему, как заместителю редактора, можно было бы не вмешиваться в наше дело, но он решил помочь.  Саша Веревкин и Юра Иванов, плечо в плечо, ухо в ухо листали какую-то тетрадь, и о чем-то бубнили. Тетрадь переходила из рук в руки. И шелест от страниц напоминал шум весеннего леса.
Кто-то упорно рвался читать роман.
Толик Калиниченко только что вошел, и сразу стал читать стихи. Всех взбудоражил.
- Положил ты нас всех на лопатки, - сообщил Седых, и оторвал от батареи окурок, прикурил, и по кабинету расплылся едкий дым. Присутствие Седыха в редакции можно было определить по запаху его папиросы. Ещё на улице можно было уловить этот запах.
- Ну и как? – спросил Седых у Замаратского насчет стихов. Георгий для приличия помолчал, от чувства ответственности даже правая щека покраснела. Он тихо сообщил, что стихи Калиниченко надо напечатать. Их утвердили единогласно.
Кто-то рвался читать роман.
Замаратский скромно сидел у стола, и разбирал чьи-то  рукописи. Кстати, до этого дня постеснялся зайти в редакцию. Он жил в Нижнеилимске, и после затопления переехал в город. И решил он посетить наш клуб. На предыдущем заседании он издалека увидел строгие усы Седых, весь  его монолитный вид и испугался. Потом насмелился. Отдал Седых стихи.  Гена Седых вскочил и закричал. Такого с ним никогда не было.
- Отвечай! В каком углу прятался? Тут такие приносят, и не стыдятся. А здесь явный талант. Какие могут быть ужимки и стеснения, чёрт возьми! 
Стихи в тот раз напечатали.
- Ты у нас будешь мэтром в этом деле, - заявил Седых. У  Георгия заалела правая щека, и от скромности опустил глазки. Но нельзя быть таким стеснительным, подумал я. А может я ошибался?  Возможно, он выбрал такую вот линию поведения? 
Кто-то рвался читать роман. И сапоги этого автора то и дело издавали скрипучие звуки, похожие на далекие звуки пустой телеги с не мазаными дегтем колеса.
Георгий  Замаратский из очередного бумажного мешка достал листы бумаги. Там шедевры районного масштаба. Получилось три пачки в рост Георгия.
- Ты, Гоша, не стесняйся, не скромничай и не надо конфузиться. Все здесь свои. Смелее будь.
- Жалко авторов. Трудились ведь, - скромно ответил Георгий. – Они тоже хотят напечататься. Вот одно. Для автора – творение гениальное. Такие могут  написать второклассники. Почерк  человека грамотного.
- Я знал одного конюха, - сказал я, - так у него был идеальный почерк. Как понять? У него один класс.
- У конюха не может быть  хорошего почерка, - сказала учительница в больших и строгих очках. Если почерк хороший, значит, человек грамотный.
- Вот здесь вы сделали прокол,-  сказал я. – Слово  - грамотный появилось в России в конце девятнадцатого века, когда молодые учителя, передовые дворяне бросились в деревни, чтобы организовать школы. Даже против  крестьянина или рабочего писали – грамотен. Он научился немного писать и читать. После революции создавались рабфаки. После его окончания писали – грамотен.  Так это слово и прижилось в русском языке. Ну, например, у товарища один класс. Он грамотный. Умеет читать и писать. Вы меня извините, вы грамотны или, всё-таки, образованы?  В этих словах огромная разница. Следовательно, вы образованная и умная учительница. И перед вашей образованностью я преклоняюсь.
Гена Седых удивленно  взглянул на меня и поднял большой палец.
- Ты прав. Не ожидал от тебя такой прыти.
- Так говорят все! Человек грамотный, - сказала конторская дама. – И мы подчиняемся большинству.  И не надо бы Стрелову выделяться. Будь как все.  В нашей стране не надо выделяться.
- Стрелов прав, - ответила учительница, и неожиданно улыбнулась. Она даже похорошела. Строгие очки сняла. Глаза у неё оказались синие, синие, под  цвет весеннего неба над нашей тайгой. Красивая и приятная женщина. Зачем ей эти очки? Быть как все? Строгой и непреступной? Зачем? Надо быть проще. Господи, зачем порой наши женщины портят себя? Зачем?  В такую женщину можно и влюбиться.
- На этой высокой ноте мы и закругляемся, - сказал Седых.
Кто-то рвался читать роман.

ВЗБОДРИЛИСЬ,  ЧТО  ДАЛЬШЕ  НЕКУДА
1975 год. Заместитель редактора Леонид Попок стоял у раскрытой двери кабинета, и что-то искал в папке.  Редактор Самодуров  тоже был в кабинете. Шло очередное заседание любителей литературы. На правах председателя Гена Седых  представлял каждому определенное время для выступления.  Дело в том, что в гостях у нас  были писатели – Вячеслав Шугаев и Альберт Гурулев.  Из Иркутска   сопровождали, как всегда, представители от областного КГБ  – Удатов и Стуков. Я записывал для  истории.
Первым позволили выступить с докладом по поэзии, опубликованной в последних номерах газеты Замаратскому. Он растерялся, сконфузился и не знал  с чего начинать.
- Гоша, не надо конфузиться, - насупил брови Седых.  – Брось стесняться. Здесь все свои. Кончай играть.
Замаратский  сделал обзор литературной газеты. За это время Седых  вдохнул два раза дымовую гадость  из своего окурка, и прилепил к батарее. Вася Куклин надежно держался за свой безразмерный портфель, и что-то разглядывал в его глубине. Кроме бутылок из-под молока и с молоком, в портфеле находились  разные папки бумаг, ручки,  карандаши, пачки с печеньем, макаронном, конфетами. Многое, что входило туда. Поэтому мы и назвали его безразмерным. Из этого портфеля Вася вынимал нужные в этот момент редкие книги, журналы, газеты, брошюрки.
В  это время Паша Шкандыба пальцем  приглаживал непокорные кудри на большой голове, и на его добром лице, плавала довольная улыбка. Он только что дописал проблемную статью и передал  секретарю. Его друг и заместитель по промышленному отделу Рома Великанов всё  порывался куда-то идти. Потом садился  и хватался за свои блокноты. Соломенные усы топорщились  на худеньком и бледном лице. Этот, наверное, не дописал статью. Возможно, что-то другое его беспокоило. Иногда он зачем-то заглядывал под стол. Однажды мне послышалось, как  какая-то жидкость переливалась.  И над столом появилось серьезное и озабоченное лицо Ромы с сигаретой в  зубах. Потом он расправил усы, и дал какой-то знак Паше. Они поменялись местами. Вскоре и Паша скрылся под столом. Потом появился с чересчур серьезным лицом. Возможно, таким методом они вдохновлялись  для написания проблемных статей о бревнах и кирпичах.
Хотел под этот стол нырнуть и Виталий Елизаров, но Седых грозно прогудел:
- Краевед и краелюб, Елизаров, на место!
Любитель истории на время успокоился на своем стуле, но как я заметил,  ему очень хотелось прикоснуться к большому столу, чтобы получить от него заряд вдохновения.
Великий трезвенник Охмурелов, поправив очки, повел носом в сторону стола-вдохновения, поморщился, и стал внимательно слушать Шугаева, который  страстно говорил о литературе. Сегодня он был в ударе, наверное, из-за того, что вчера они с Кочевым удрали от бдительных очей обкомовских товарищей. Кочев и Шугаев пришли ко мне.
Гурулев чаще отмалчивался. Редко отвечал.
Редактор Самодуров тихо улыбался, и что-то писал в блокнот. Рядом, плечо в плечо, сидели – Охмурелов и   Галя Добышева, корректор газеты. Возле её огромной фигуры примостилась маленькая и незаметная Света Зябликова,  литературный сотрудник газеты. Порой у меня было такое ощущение, будто она пряталась под большими  не проницаемыми очками не только от людей, но и от холода. Хотя в кабинете тепло, она куталась в шаль.
Вошел Саня Веревкин. На нем спортивный костюм, и он облегал красивую и стройную фигуру.  Саня работал начальником технического отдела в «Коршуновстрое».  Я уверен, что он мог бы быть и начальником строительства. Но его никогда не назначат на эту должность. Хотя он намного умнее своих руководителей.  Короче. Надо было меньше заниматься общественной работой, организовывать туристические походы для молодежи, не надо было писать в газеты, не надо было заниматься спортом. Таких людей у нас не уважают. В начале строительства города он был и начальником комсомольского штаба. Разве такое прощается? Приходилось и начальство критиковать. Ведь кроме огромной общественной работы он прекрасно справлялся и со своей основной работой. Кстати, он был  лучший пропагандист и лектор по Марксизму и Ленинизму в нашем районе. И ещё. И это главное, надо было сбивать пылинки с плеч своих руководителей, бражничать с ними в одной компании. Он это не делал.
Он сел рядом с Геной Седых, и хотел явно возразить Шугаеву, но природная интеллигентность не позволяла ему повысить голос. Он поправил галстук, потеребил красиво подстриженную бороду.
Замаратский  преодолел  конфузливость. От волнения он начал мять листки моего протокола, и я едва их у него вырвал.  Он говорил:
- Мы здесь часто спорим с товарищем Попком насчет деревень.
- И, что случилась с вашими деревнями? – быстро спросил Шугаев, и  мятую кепочку снял с колен, и  бросил на стол.
- Товарищ  Попок против деревень. В деревнях он решил построить каменные дома, и поселить там деревенских.
- Скажите вашему местному попу, что он дурак.  Уничтожив деревни, мы уничтожим себя.
Товарищ Попок всё это время стоял у двери. Он вытянулся, как новобранец перед грозным старшиной, и стал беззвучно шевелить губами и открывать рот. Галя Добышева хихикнула, а Света Зябликова сдержала себя. Сочные  губки вытянулись в трубочку, и она издала непонятный звук. Очки мгновенно запотели, и за ними совершенно не видно глаз.  Мэтр районной поэзии, и адвокат по деревенскому вопросу Георгий Замаратский совсем растерялся и сел. Я убрал листки. Кочев схватился за голову. Веревкин ослабил галстук. Гена Седых хотел оторвать окурок от батареи, но раздумал. Он кашлянул и сказал:
- У нас есть такой товарищ Попок. Он под  корень хочет уничтожить деревни. Мечтает построить  в деревнях каменные дома и засунуть туда скотников и доярок.
Вася Куклин оставил в покое портфель и сказал:
- Так что там насчет доярок?  Я дал редактору статью. Она у вас на столе.
Самодуров нахмурился, и резко ответил:
- Василий Петрович! Вы что? Спите? Здесь  не о доярках идет речь! Здесь решаются глобальные вопросы по переустройству деревни. Товарищ Попок замахнулся…
-  Я не замахивался! – быстро ответил товарищ Попок. -  Я констатирую решения нашей партии, её мудрого решения по переустройству сельского хозяйства.
Здесь надо вернуться к Васе Куклину. При словах редактора Куклин уронил портфель, и в нем зазвенели бутылки. Он вскочил. Очки слетели, но он их ловко подхватил. И когда товарищ Попок, не смотря на звуки пустой посуды, произносил речь, Вася Куклин решительно встал:
- Я не спал, а обдумывал передовицу по сельскому хозяйству. И вопрос по переустройству сельского хозяйства, понимаете, надо решать совместно с доярками и скотниками.  Сейчас идет битва за повышение надоев молока от каждой фуражной коровы. Все мы взбодренные  от очередного пленума…
  - Хватит! – перебил Васю Седых. – Хватит. Взбодрились. Дальше некуда. Будя. Садись и слушай. Товарищ Попок речь  произносит по укрупнению деревень.
Галя Добышева и Света Зябликова зажимали рты платочками. Кочев держался за голову. Шугаев сквозь зубы прошептал:
- Давно я не был на таком чудном концерте. Я думал, что это поп. Скоро, Юрка, я завою.
Товарищ Попок посмотрел на Седыха и сказал:
- А вы, Геннадий Андреевич, давайте не того. Вы так говорите, что товарищи из области могут подумать…
- Уже подумали, - прервал его Шугаев. – Даже очень подумали.  – Он встал, и взял кепочку. – Пора бы об ужине подумать. Надо помочь дояркам и скотникам реализовать продукцию в виде борща и прочих нужных продуктов.
Рома Великанов вскочил. Левый ус у него почему-то топорщился. Левой рукой он провел по длинным пшеничного цвета волосам, и глухо, и в тоже время, напрягаясь, сообщил:
- Этого, того. Мы могли бы вместе поужинать.  У нас…
Паша Шкандыба прошептал:
- Ты чего? На позор?  У нас всё закончилось.
Виталий Елизаров перегнулся через стол, и мне показалось, что сейчас он схватит Рому за горло.
- Без меня?! Выжрали?!  Ну, и удружили.
- Этого, того, - продолжал гнуть своё Рома. – Мы этого. Посидим. Чаю попьем. Так интересно беседовали.
Виталий Елизаров быстро встал, казалось, он метал громы и молнии.
     - Как можно загонять народ в каменные дома! Деревня – есть деревня. Лужайки. Коровы мычат. Навозом пахнет по утрам.  Молоком пахнет. Парного молочка бы пропустить стаканчик. Холодненькой и запотевшей из холодильника. Тьфу. Чёрт. Смутили меня. А тут решили деревни уничтожить!
- Я не решал! – повысил голос товарищ Попок. – Партия так решила. И так как опираясь на гранитный фундамент  марксизма и ленинизма, наш народ, претворяя в жизнь решения…
- Всё! Хватит! – встал Самодуров. – Хватит о фундаментах. Что вы везде говорите о фундаментах!  Здесь бы вы молчали.
- Я, как  член, - начал было говорить товарищ Попок, но Виталий Елизаров прервал его: -  Вы? Какой вы член?  Ты есть отрепье от партии!
- Я!?  Как вы смеете?!  А вы. А вы бросили учительствовать, и стали ездить везде и собирать что-то  там. Над вами все смеются.
- Надо мной тоже все смеются, -  вмешался я в защиту Виталия. – Елизаров в нашем крае единственный краевед. Это его работа. Он по крупицам собирает разрозненную историю в единое целое. История Илимского края будет помнить именно его, а не вас, ничего не сделавшего для района, кроме глупых статей о бревнах и тайге, которую разграбляют и увозят в южные республики.
Я сел, и тут же записал, чтобы не забыть, хотя никогда на память не жаловался. Записать, всё-таки, надежнее.
Товарищ Попок психанул и ушел. Самодуров  погрозил мне, но, как не странно, он не вмешивался в наш разговор. Наши гости о чем-то переговаривались, и будто не слышали  наши реплики.
Замаратский сказал в след  товарищу Попку.
- Это полный уклад народа! Если уничтожить деревни, то это произойдет величайшая  глупость того, кто это придумал. Значит, вы поддерживаете этих людей.
- Я никого не поддерживаю! – заглянул в дверь товарищ Попок. -  Я говорю про факты. И то, что говорит партия…
- Я тоже представитель этой партии, но я не говорю и не поддерживаю таких глупцов, - ответил я. Товарищ Попок больше не появлялся. Наши гости встали, и собрались уходить. Самодуров поднялся и сказал:
- Вы простите наших ребят. Они такие горячие.
- Что здесь произошло? -  поднял брови Удатов. -  По-нашему, всё прошло отлично. Мы довольны.
Мы разошлись.  Мы – Кочев, Шугаев и я пошли ко мне домой. Там нас ждал накрытый стол.

НАДО  ЖИТЬ  ВЕСЕЛЕЕ
1976 год. Толик Калиниченко вскочил, а рядом сидящий с ним Рома Великанов  вздрогнул, и уронил блокнот. Паша Шкандыба ногой задвинул  портфель Васи Куклина  за ножку стола.
Рома полез под стол, а Гена Седых строго сдвинул брови и сказал:
- Собрались мы, чтобы обсудить  стихи Саши Петрова, а кто-то решил заняться уборкой  кабинета. Рома, ты хоть тряпку возьми.
Рома вылез из-под стола без блокнота, и строго ответил:
- У меня потерялись очень важные записи. Вот он!  Достал! Это  Василий Петрович спрятал его за свой портфель.
Куклин наклонился и потрогал портфель. Ответил:
- Здесь у меня одни бутылки. Записи в кармане.  Я бы мог прочитать главы из повести  об одном пенсионере.
- Василий Петрович, - крепкой ладонью  Гена Седых  пришлепнул по моему журналу  протоколов. – Спишь? Петрова обсуждаем.
- Петрова так Петрова, - спокойно ответил Куклин, и спрятался за очки. – Можно и Петрова. Меня опять задвинули.
-  Я хотел, - громко сообщил о себе Калиниченко.
-  Не надо хотеть. После Петрова. Успокойся, - сказал Гена  Седых, и достал табакерку. Положил её на стол, погладил журнал «Огонек». В нем были отгаданы почти все слова.
Калиниченко сел, и недовольно, но с улыбкой взглянул на Петрова.  Надо заметить, что Толик Калиниченко никогда не обижался, даже тогда, когда до него не доходила очередь.
В это время Саша Петров  медленно, но уверенно встал, и победно посмотрел в окно. Солнечные лучи, как бы запутались в ярко красных кудрях Сашиной головы.  Петров далеко выдвинул вперед правую ногу, а правая рука мгновенно взметнулась выше головы. Он хотел было уже читать, но передумал. Решил изменить позу. Он лихо подпрыгнул, и далеко выдвинул теперь  уже левую ногу в лакированном туфле. На этот раз он взметнул   левую руку. Он набрал воздуху и начал  читать. Читал он стихи лихо. За время чтения он несколько раз подпрыгивал, и менял постановку ног и положение рук.
Товарищ Попок восторженно смотрел на  местного поэта, особенно тогда, когда стихи посвящались партийному празднику. Гоша Замаратский только причмокивал. Где ему так читать! И Саня Веревкин покачивал головой и  вздыхал. Юра Иванов тоже вздыхал и молчал. Наш художник по акварели только ахал.
Гена Седых потряхивал табакерку, и смотрел в кроссворд. И было трудно уловить его улыбку. Я её уловил!  Ему было весело.
Паша  Шкандыба и Рома Великанов на время отложили свои бумажные дела и притихли. Вася Куклин даже очки снял, и стал их усиленно протирать большим  и клетчатым платком. При этом упражнении его никогда не тянуло на сон, как и тогда, когда он рылся в безразмерном портфеле. Нет, всё-таки, Петров не усыпит Васю. Не должен. Шалишь, не усыпишь. Хотя от Васи всего можно ожидать.
Гена Седых раскрыл табакерку, и достал толстый  окурок папиросы. Пока Петров прыгал, наш председатель отгадал несколько слов в кроссворде, закурил, сделал две затяжки и сказал:
- Будя. Всё. Успокойся.  Я закурил, а ты всё озорничаешь. Сядь. Пора и другому  поэту повеселиться.  Толик, давай, шпарь.
Калиниченко встал, и ногой зацепил портфель с пустой посудой. Вася Куклин вздрогнул и выронил очки с платочком.
- Неужели, Васю усыпил? – очень тихо спросил Седых. – Уснул, всё-таки, змей.
- Что вы!? Я не спал. Обдумывал статью, - ответил Куклин, и установил портфель рядом с ножкой стола.
Калиниченко читал стихи. Лицо его пылало, глаза так и играли. С лица товарища Попка не сходила восторженная улыбка.  Пухленькие щечки подрумянились, и представитель партии от редакции, и активный атеист даже похорошел.
После Калиниченко прочитал стихи Замаратский.  Тут восторженность товарища Попка приутихла. Дело в том, что Гоша прочитал стихи о деревне – утренняя роса, заливные луга, сенокосная пора, зеленые веточки. В общем, стихи о деревне. Это больной вопрос товарища Попка.
- Никак вы деревню не забываете, - вставил товарищ Попок. Румянец нежности с лица сошел, уступая место островкам бледности. – Пишите что-нибудь о стройке, о строителях. О нашем городе пишите. Вы ничего не пишите о нашем городе. Вы ведь в нем живете.
- Я не разрешу, - вставил я. – Мы с Верёвкиным не разрешим никому касаться этой темы. Мы с ним слагаем песни о городе. Деревня, это удел Георгия. О деревне я знаю только из фильмов. Я даже косу в руках не держал. Я даже не знаю, как колосится морковь.
- Рожь колосится, - поправил меня Седых, и короткий ошлепок прикрепил к батарее. – Правильно. У Замаратского своя тема. Стрелов и Верёвкин своей темы – никому. Василий Петрович, например, шпарит о надоях.
- Репортаж с фермы у тебя на столе, - ответил Куклин.
- Вот видите, - махнул рукой в сторону Куклина Седых.
- Вас не переспорить, - ответил товарищ Попок и сел. Когда Юра Иванов прочитал рассказ «Привидение»  противник деревенского уклада, вышел из кабинета.
- Ты, Иванов, окончательно кого-то положил на лопатки, - сказал Седых.  Тут вскочил Петров.
- Я совершенно забыл. У меня есть ещё одно стихотворение о тумане.
- Туман вы все специалисты подпустить, - проворчал Седых, и перевел взгляд на батарею. – Надо бы разобрать стихи из поселков. Из поселка Видим есть от Моисеева. А это  что?  Вот есть стих некой Ульяны Зверьковой. Сядь, Петров. Не серди меня.
Петров зачем-то подпрыгнул, и плюхнулся на стул.
В  это время два друга – Паша  Шкандыба и Рома Великанов о чем-то шептались. Иногда они наклонялись под стол. Один раз я услышал звон стеклянной посуды. И когда Рома поднимал  голову, выбираясь из-под стола, он зачем-то теребил усы. Паша, после этого неудобного упражнения, пальцем правой руки накручивал кудряшки на большой голове.
Алексею Егорову разрешили показать свои акварельные работы. Он их разложил по столам. Потом медленно  ходил между ними, и говорил об искусстве. Все оживились, и стали рассматривать картины.  Паша и Рома скрылись под столом, а через минуту появились. Рома теребил ус, а Паша накручивал кудряшки.  Все веселились, как могли. Они тоже.
В кабинет заглянул редактор. Орлиным взором он оглядел всех нас, и его взгляд остановился на усах  Ромы и на кудряшках Паши. Друзья очень нахмурились и стали деловыми. Рома начал раскладывать блокноты, а Паша взял ручку и  стал  что-то писать.
- Пал Палыч, когда будет статья о пусковых  объектах?  - резко спросил Самодуров, и очки упали со лба на кончик носа. Глаза жестко и внимательно рассматривали друзей.
- Статья лежит на столе у  Геннадия Андреевича, - тихо ответил Паша, не поднимая глаз. Он продолжал писать. Редактор ушел.
Седых показал на огромные стопы бумаг. Обратился к Замаратскому.
- Тебя ждут. Даже плачут. Стихи авторов ждут тебя.  Забирай всё, и делай обзор. Напиши ответы авторам. Я пробовал одну стопу поднять, не смог. Даже с места не смог сдвинуть.
Гоша заскучал, заскучал от такого поручения. Он закрыл глаза, и покачал кудлатой головой. Куда денешься?  Делать надо. Он ходил вокруг стоп, и не мог решиться с какой начать осмотр. Замаратский коренной илимчанин, и все его стихи и картины воспевали илимские края, то Алексей Егоров в шестидесятые годы приехал на стройку по зову сердца. Осваивался с тайгой, горами, реками, и это освоение перекладывал на картины при помощи акварельных красок. У Егорова теперь это была вторая родина, и свою любовь к ней он вкладывал в искусство.  Капитально осваивался и Саня Верёвкин. Теперь это стала и его вторая  родина. Кроме местных старожилов не надо было осваиваться и мне. Я  с берегов Ангары. Так что мы с Васей Куклиным и Гошей Замаратским с  одного бассейна.
Замаратский попробовал поднять одну стопу, напрягся и упал на колено. Я встал. Попытались вместе сдвинуть, но не смогли.  И только при помощи Толика Калиниченко мы эту стихотворную махину сдвинули с места. Подбежал  и Верёвкин, и мы эту стопу сдвинули в угол кабинета. Там ей место. Гоша взял стул, и, вытирая пот, с лица от тяжкой работы, надежно уселся у монолитной глыбы. Кроме этой стопы, было их ещё две.
- Ну и как? – спросил Седых, отрывая от батареи свою вонючку. -  Ведь люди трудились.  Ночи не спали. В поте лица трудились.
- Лучше бы они спали, - вздохнул Гоша, и крепко  почесал в косматом затылке. – А тут наверху сам Хлыстов!
- Оставь его в покое, - сказал наш председатель, и прикурил окурок. – Погодит. Давай тяни за уши и других.
- Я, я буду читать! У меня родился новый стих! – вскочил Петров. Седых вдохнул горючую гадость и сказал: -  Ты напомнил мне Сашу Гомзикова. Он уехал на великие стройки. Куда тебе до него. Он был плодовит. За сутки мог до ста стихов  написать. Куда тебе.
В это время Алексей Егоров остановился рядом с Васей Куклиным, и стал объяснять ему смысл одной картины.  Вася согласно кивал головой, но я видел, как у него закрывались глаза. Где-то в глубине организма у него возникла зевота. Он яростно боролся с ней. В конце концов, она победила его.  Губы неожиданно поползли в правую сторону, очки сползли на нос. И Вася издал звук,  похожий на далекий гудок парохода идущего в густом тумане, да ещё по мелководью. Куклин издал три предупредительных гудка. Егоров не стал ждать сольного исполнения ответственного по дояркам и скотникам, и по надою, молока от одной фуражной коровы, а направился к друзьям – Паше и Роме. Они страстно обсуждали жгучий вопрос современности – построение социализма в нашей  стране, как помочь умирающим от голода арабам Кувейта. Я пытался присоединиться к ним, и пожалеть бедных негров Америки и арабов Кувейта, но друзья отмахнулись от меня. Мне стало обидно, и я примкнул  к Калиниченко. Он шептался с Юрой Ивановым насчет большой литературы. Юра тихо улыбался, и совсем  соглашался, потому что, он чертил на белой  и толстой бумаге  какую-то фигуру. К  Гоше Замаратскому и Сане Верёвкину не подходи. Они яростно спорили насчет «блошек»  в размере  стиха. Петров доказывал Седых насчет своих стихов.  Егоров собирал свои рисунки. Седых взглянул на меня, и, заметив  мои переживания, сказал:
- Ты сядь. Посмотри на всё спокойно. Запиши всё это. Так лучше для тебя, и полезнее для истории.
- Не желаю быть спокойным! – воскликнул Петров.
- Я не тебе. Да и тебе надо успокоиться.
Я сел и стал записывать. Меня ждал протокол. Для истории.
Опять зашел Самодуров.
- Молодцы. Спорите. Это хорошо. Не забывайте о литературной странице.  Что вы там о неграх и арабах? Они сами разберутся. О наших деревнях надо беспокоиться. Они  кормят нас. Мне что-то плохо верится, чтобы  негры Америки и арабы Кувейта голодали. Ладно. Я пошел.
Он вышел. Два  друга переключились на сельское хозяйство. Иногда они заглядывали под стол-вдохновение, и после  осмотра ещё активнее начинали спорить. Перешли на рассказы Василия Белова и Виктора Астафьева.
- По Астафьеву надо звать Юрку Стрелова, - сказал Паша, на что Рома прошептал:  - Куда ты его? У нас там на один заход осталось.
Петров, всё-таки, прорвался на прочтение своих стихов. Он  вскочил, подпрыгнул, принял свою любимую позу и начал читать.
Ну, наконец-то!  Вася Куклин исполнил то, что подавлял в себе.  Рот у него открылся, губы вытянулись вправо и округлились, потом опять растянулись  и неожиданно собрались в трубочку. Надо так бороться! Свободной рукой он пытался схватить и прикрыть рот, но не тут-то было. Оттуда вырвался на волю потрясающий звук. Петров замер на полуслове и закашлялся.  Алексей Егоров выронил картины, и они рассыпались по полу. Я стал помогать ему. Кто-то из двоих друзей, скрывшихся под столом-вдохновением, после сольного Васиного исполнения, поперхнулся и начал кашлять.
- Пора собираться домой, - сообщил Гена Седых, подбирая с полу зеленый окурок, выпавший из рук после Васиного звука. – Надо ведь, даже меня перепугал! Ну, ты  даешь!
  - Не выдержал, - признался Куклин. – Просто сил не было, когда Стрелов читал свой рассказ. Заснул.
- По-моему, это я выступал, - задумчиво ответил Петров.
- Это я его усыпил, - сказал я.
- Странно, - ответил Петров. – Надо ведь, как я увлекся.
- По домам, ребятки, - поднялся Седых.
Заседание завершилось. И только два друга Рома и Паша решали проблемы атомных частиц в космосе.

ОБСУДИЛИ  И  ЗАПРЕТИЛИ  ПИСАТЬ
1977 год.  Распахнулась дверь кабинета и ворвалась гражданка  Дробовикова. Спортивным шагом она прошла к столу, за которым сидели мы с  Геной Седых, и рассматривали рукописи авторов. Надо было готовить литературную страницу для газеты. Перед Замаратским лежала толстая кипа стихов  взятых  из бумажного штабеля. Он сидел с краю стола, и каждую бумажку брал, как китайский фарфор из музея.
- Слушайте все меня! – заявила гражданка Дробовикова. -  В то время, когда весь наш советский народ тесно сплотившись вокруг нашей любимой коммунистической партии, когда наш народ напрягся в последнем прыжке к светлому будущему, появляются на теле народа инородные тела, как Кочев. Вообще, надо извести из нашего народа всю эту кочевщину. В нашей стране не может быть таких аморальных женщин, какую описал горе-писака. Он пишет, как она бежит по лужам, и что можно было видеть её бедра.  Наши советские женщины не бегают в таком неприличном виде. Пусть даже так, но зачем эту гадость тискать в литературу!
И она перешла на большую литературу. Дело в том, что в Иркутске «Молодость. Творчество. Современность» Кочеву присудили первое место. О его повести писали во многих газетах и журналах – Распутин, Шугаев, Приставкин, Тендряков. Для нашего времени повесть написана смело.  Над продолжением повести Кочев не стал работать. Распутин и Шугаев торопили его, но он почему-то тянул. По этому поводу Шугаев несколько раз приезжал в наш город. Жил он у Кочева и у меня.  Мы уговаривали Кочева завершить рукопись. Но он не желал больше над ней трудиться.
Товарищ Попок встал и выдал речь:
- Я давно подозревал у этого Кочева такие вот негативные взгляды на нашу жизнь. Ему надо было печататься за границей.  У нас ему делать нечего. В то время, когда каждый советский человек честно трудится на своем рабочем месте, такой вот герой-писака высмеивает женщину-труженицу. Не позволим!
Он не стал садиться, а вышел.
Гражданка Дробовикова закончила речь оригинально.
- Надо запретить ему не только печататься, но и запретить писать!
И она топнула ногой, словно вбив гвоздь.
Стояла долгая тишина.  Седых забыл про свой окурок на батарее. Гоша Замаратский как-то странно посмотрел на жгучего оратора. Покачал кудлатой головой и тяжело вздохнул. Что, мол, с неё возьмешь. Настоящая советская женщина. Попробуй, возникни против. Что-нибудь, могут и «пришить».  Все молчали. Паша Шкандыба держался за свои кудри, и поглядывал на дверь. Должен придти его друг Рома Великанов. Он должен кое-что принести.
Дробовикова махнула рукой, и красивой походкой неудавшейся балерины, прошла к выходу. Может, и вернется.
- Зачем она так? – спросил Гена Седых. Вася Куклин сидел у батареи, зажав безразмерный портфель у ног, словно кто хотел его украсть.  Он тихо спросил:
- Я не понял. Кому запретить писать?  Разве можно запретить?
- Нельзя, - ответил Седых. – Попробуй, запрети писать фельетоны Стрелову. Хотя, ему можно.   
Кабинет наполнялся людьми. Петров сегодня был настроен решительно.  Он ходил между столами. Толик Калиниченко, как всегда, улыбался, но нетерпеливо вел себя на стуле. Тот скрипел и стонал на разные голоса. Толик рвался прочитать рассказ, но до него не дошла очередь. Юра Иванов также скромно вел себя рядом с  Толиком. Кузнецов Володя восторженно смотрел на  известных в нашем городе товарищей от литературы – Гошу Замаратского, Юру Иванова, Гену Седых, Сашу Верёвкина, и суматошно тискал ученическую тетрадь в косую линейку. Павел Муратов был неподвижен и торжественен. Что-то, видимо, тоже собирался выдать. Саша Черемных теребил усы, и старался  вытянуть ноги. Весь его вид говорил, что  он всех ещё поразит. Он хмыкал и таинственно улыбался.  Школьница Марина Верхотурова сидела в уголке и держала чистенькую тетрадь. Володя Кузора, фотокорреспондент, был  недалеко от Седых, и в его руках большой конверт, похоже, что в нем фотографии.
Раскрылась дверь и стремительно вошла, скорее всего, влетела, Акжитова Вера  Максимовна, главный врач профилактория.
- Вроде я слышала что-то о повести Кочева?  Надо ему сказать, чтобы не обращал внимания на завистников. Всё на этом.  У меня есть предложение.  Каждому придумать какую-нибудь…
- Гадость, - вставил Седых и улыбнулся.  Вера Максимовна не обратила внимания на реплику  Седых. – Придумать смешную историю из собственной жизни. Кто первый?
- Вера Максимовна, - крестом сложил руки  Седых, - прошу, не путай карты руководства. Один Стрелов  расскажет тебе кучу случаев из своей жизни. Да  если ещё протоколы свои прочтет. Вот там настоящая, правда. Но очень смешная, правда. Здесь люди рвут на себе рубашки, и лезут на потолок, чтобы прочитать  свои  стихи. Читать рвутся, а вы хотите всё испортить. Они рвут рубашки.
- В медвытрезвитель их отправить, - заявила она громко.
- Не поможет. Они и там будут рвать рубашки. Петров рвет. Георгий, что там подобрал?
Замаратский как бы сконфузился, и у него правая щека  покраснела. Не поднимая глаз, он очень тихо сказал:
- Где мне до Петрова.  Я не могу так читать.
- Брось стесняться, - махнул рукой Седых. – Читай.
Георгий ещё немного для виду  постеснялся, и стал читать чьи-то стихи, но всем им дали полный отлуп. Ему велели прочитать свои.
- Неудобно как-то.  Люди ведь трудились.  Не могу так читать, как Петров. Попробую.
И он прочитал несколько стихотворений. Особенно понравились стихи: «Голос памяти» и «Свидание».  Решили срочно дать в печать. Сделать подборку стихов.  Также Георгий подработал стихи  В. Алексеева  и Е. Русакова.  Будут печатать.
После  Георгия чуть не до потолка взвился Петров. Он выдвинул правую ногу, подумал немного, ещё дальше подал ногу, а левую руку словно вбил в потолок. Начал читать. Глаза и волосы будто горели в лучах заходящего солнца, щеки пылали здоровым румянцем, костюм его дрожал и шуршал. В такт рифмы правый каблук полуботинка, словно сам по себе отстукивал ритмику стиха и веселился. Он даже озорничал. Один раз мне показалось, что полуботинок сам по себе веселился и смеялся. И Петрову  было трудно справиться с непослушным и взбунтовавшимся полуботинком. Он выписывал такие кренделя, что даже Вася Куклин отпустил свой портфель и открыл рот. Этим воспользовался Паша Шкандыба. Он  передвинул портфель за штабель бумаг. В то время, когда Петров читал стихи, и вел борьбу со своей ногой обутой в непослушный полуботинок, втиснулся Рома Великанов. Лицо его было деловым и очень серьезным. Он нырнул под стол и тут же появился. Паша потер руки, и портфель ещё дальше задвинул. Доброе лицо у Паши так и сияло. Наконец, Петров выбился из сил, и упал на стул. Вспотел бедный.
- Да, это что-то, - сказал Седых. – Уморился? Теперь очередь за Калиниченко.
Счастливо засмеявшись, Толик даже растерялся, потом взглянул на мою расстегнутую рубашку до широкого пояса, на мою ногу, лежащую на батарее, осмелился ослабить галстук. Начал читать стихи. Он прочитал рассказ «Хомут». Хотел было начать читать первые главы из романа, Седых прервал:
- Охолонь. Давайте разберем рассказ. Мне он понравился. В печать.
Замаратский  взял листки у Толика и углубился в чтение. Мне тоже понравился рассказ. Толик начал читать главы из романа. Читал он громко, отрывисто, и даже торопился. Он устал читать и сел.
Председатель кивнул мне, чтобы я прочитал свой рассказ о любви «Старый альбом». Прочитал. Напечатают в ближайшем номере. Потом прочитал ещё один.
- Большой, - сказал Седых. – Там у тебя рабочие много пьют. Не пойде.
- Да, да, много пьют, - сказал Вася Куклин. Он снял очки, и стал их протирать большим и клетчатым платком. -  Они все у тебя грубые.
- В таком виде нельзя печатать, - сообщил Седых и оторвал окурок от батареи.
- Даже весьма хорошо, - сказала Акжитова. – У него свой язык. Народный. Без выкрутасов.
- Язык у этих людей грубый, - упрямился Седых. – Все они у него почти тунеядцы. Женщины пьют.
- Вот это не порядок,-  ответила Вера Максимовна. – Пьяниц женщин надо убрать из рассказа.  Мужики пьют.  Это пусть. Можно печатать.
- Наша советская женщина не должна быть такой! – заглянула в дверь гражданка Дробовикова. – Мало ли какие бывают женщины, но зачем, таких женщин пускать в рассказы. С Кочевым мы разобрались. И Стрелов туда же! Запретить и этому писать. Рядом райком партии. Не поймут. Нехорошо. Нельзя.
- Нельзя, - подтвердил Вася Куклин, занимаясь очками.
Гражданка Дробовикова снова скрылась. Появился товарищ Попок. Он тоже всё слышал.
-Нехорошо, товарищ Стрелов, так отзываться о советских женщинах. Кто вам позволил?  Это пахнет кочевщиной. Таких пьющих женщин и живущих в подвалах не бывает в советском союзе. Что скажут в райкоме партии? Нас могут не понять. Нехорошо. Нельзя.
- Нельзя, - повторил Вася Куклин, склоняясь всё ниже и ниже. В руках его спокойно покоились очки и платок.
Товарищ Попок посмотрел на Васю, покачал головой и вышел.  Седых сказал:
- По пьяницам, Юра, полный отлуп. Там у тебя настоящий разврат. Выброси рассказ. Никому он не понравился.
- Не понравился, - поддержал Вася Куклин. Седых бросил карандаш на стол, и Вася вздрогнул. Потом вскочил.
- Сейчас, сейчас, я прочту вам рассказ о пенсионере. Вот только портфель найду.  Опять он куда-то исчез.
- Василий Петрович, сейчас очередь Вове Кузнецову.
После прочтения, Вовин рассказ предложили сдать в архив.  Дошла очередь и до Павла Муратова. Он ещё сильнее выпрямился и тихо, спокойно приступил к чтению. Получилось что-то между рассказом и очерком  «Случай на Лене». Рекомендовали доработать и будут печатать.  Рассказ Юры Иванова «Грабли» будет напечатан в ближайшем номере.  Прочитал стихи и Саня Верёвкин. Одно стихотворение о березе всем понравилось.
- Добрая березка, - сказал Седых. – Я  чуть не пустил слезу. Будем давать на страницу.
За то время, когда мои товарищи читали, переживали, пили чай, Паша и Рома ныряли под стол, и что-то там делали. Вылезая оттуда, по привычке, Рома теребил усы, и очень  хмурился. Он тут же хватался за блокноты, и начал что-то писать. Паша пытался заняться укладкой непослушных кудрей.
Вася Куклин ходил по кабинету в поисках любимого портфеля. Гена Седых посмотрел на Васю, оглядел нас и сказал:
- Ребята, у меня к вам просьба. Никогда не оставляйте Васю без портфеля. В полном и переносном смысле. Отними у него портфель, и не станет того Васи, какой он есть. Вася без портфеля, это рыба без воды.  Запомните.
Вася нашел портфель. В нем загрохотала посуда. Он сел, и поставил портфель между ботинками. Успокоился. Но последние слова услышал.
- Я где-то вычитал, что рыба налим может долго быть без воды. Случай такой рассказывали…
- Василий  Петрович, - обратился к нему Седых. – Здесь мы стихи обсуждаем. Георгий Иннокентьевич, брось конфузиться. Сколько можно! Ну, не стесняйся. Здесь все свои. Будь смелее. Почитай нам на закуску произведения товарища Хлыстова. Повесели нас. Уважь, - и он пришлепал свой окурок к батарее.
- Я уважу! Я повеселю! – громко заявил Петров. Гоша поборол непонятную стеснительность, очень тихо стал читать стихи товарища Хлыстова. Первой не выдержала Акжитова.
- Отличный рассказ у Калиниченко. Его немедленно надо печатать.  Я сейчас его прочла. Надо дать в печать.
- Где вы были, Вера Максимовна? -  тихо спросил Седых. – Мы уже дали на его стихи добро.
- Да? Я прослушала. У меня есть предложение.  Следующее заседание проведем у нас в профилактории. Объявление дадим.
- Я это дело организую, - подал голос Вася Куклин. Седых  недоверчиво посмотрел на Васю. Я  Куклину поверил. Он любил нас организовывать в походы в школы, профилакторий и в поселки района. Стоп! Что это?  В споре с Пашей Рома повысил голос.
- Пойми! Папуасы - миролюбивый  народ. Это в Америке были воинственные племена!
- Я не о папуасах переживаю! – воскликнул Паша.  – Вымирают американские индейцы! Австралийские уже почти все вымерли!
- Взять тех же негров Америки! Бесправный народ!
-Прекратите! – повысил голос Седых. – Пора домой! Хватит!
Мы стали расходиться, и только два друга спорили об эскимосах.

В  СПОРАХ  РОЖДАЕТСЯ  БЯКА
1978 год. Заседание  литераторов шло полным ходом, а Гоши Замаратского не было. Он должен  дать отчет и обзор по стихам в газете. Вася Куклин  сообщил, что Гоша сидит у костра у магазина. С мужиками они третью ночь просидели у костров. У Гоши очередь за коврами. Должны привезти. Ах, уж, эти ковры!  В городе  шла эпидемия – ковромания. Мне жалко Гошу.  Я уверен, что эти ковры ему не нужны. Но, что сделаешь? Куда денешься?  Если  у какой-то Быргазовой и Митрофановой, и даже у некой Оболдуевой есть по шесть ковров. Почему столько не может быть в семье Замаратских?  Эта эпидемия обошла меня стороной. Терпеть не могу ковров и разных дорожек. У меня их нет.
Первым начал читать рассказ «Титыч» Саша Черемных. Для надежности он вытянул ноги, на сколько, хватило сил.  И это, видимо, ему помогало.  Рассказ очень хороший.
Сегодня товарищ Попок в ударе. Он произнес речь.
- Концовка удачна.  Но, надо убрать детство.  Там упоминаются репрессии. Нехорошо. Не годится. Мало ли что было. Теперь можно всё валить на то время. Нехорошо. Слово « февраль»  тоже надо убрать. Могут подумать. В райкоме партии не поймут. Там есть грубость. Надо убрать. Вдруг заинтересуются. Нехорошо.
- Там есть слово «сучка». Не годится, - решительно заявила Акжитова. – Мне не нравится это слово. Убери его. Оно раздражает меня.
Седых посмотрел на окурок на батарее и сказал:
- Там у тебя много матюгаются. Убери.
Тут я решил вмешаться.
- Тогда это будет бухгалтерский отчет.
Товарищ Попок выпрямился и повысил голос.
- Мы  только отчеты печатаем? Надо переработать. И сделать его именно для нашей газеты. Мы, всё-таки, партийный орган. И нас могут не понять. Спросят, что вы печатаете? Стрелову простительно.  Он в своих очерках наводит грубость к некоторым руководителям. У него все там рабочие говорят на грубом языке.
- У Стрелова говорят на простом русском языке, - вставил Седых.
- У него там тоже есть мат, - не сдавался товарищ Попок.
- Чисто народный язык, - сказал Паша Шкандыба, поглядывая на дверь, ожидая прихода Ромы Великанова.
- Да, да, народный язык, - поддержал и Вася Куклин, рассматривая пустую бутылку из-под молока.  – У  Саши Черемных народный язык. Хороший рассказ.
- Василий Петрович, о чем вы говорите! – возмутился товарищ Попок. – Рассказ надо доработать. Для партийной газеты не пойдет.
- Да? – удивился Вася, не отрывая взгляда от бутылки. – Ну, значит, надо доработать. Кстати, а про чей рассказ вы говорите? Про Стрелова? Надо его рассказ доработать.
Из-под очков я увидел правый глаз, который подмигнул мне.
- Ну, вы даете! – сказал Паша Шкандыба и ногой подцепил Васин портфель и перенес за батарею.
- Товарищи, надо бы нам написать о пенсионерах. Совсем  забыли о них. Ещё надо написать о вреде курения, - продолжал развивать умные мысли товарищ Попок. Вася не унимался.
- Да, да, о вреде курения, -  вставил Вася, и хотел было сунуть бутылку в портфель, но его не оказалось на месте. Он поставил бутылку на стол, и полез под него.
- Василий Петрович,  что вы всё ищите и ковыряетесь! – возмутился товарищ  Попок. – Вот вы и напишите статью!
- Это Стрелов поднял вопрос о курении, - ответил Вася из-под  стола. – Это он во всем виноват.
- Смеетесь? Да, что вы там ползаете? Причем здесь Стрелов? Это ваши сельские жители курят. Вот и напишите.
- Здесь мой рассказ разбирают, а не о вашем глупом курении! – возмутился Черемных, и подтянул ноги.
- От вас я этого не ожидала! – воскликнула  учительница в больших и строгих очках. – Такие у вас слова в рассказе. Стрелову простительно. Он пишет из глубины народа. Я долго думала. Это, видимо, весь такой народ  его окружал. Вот он и описывает это народ.  Но, вы-то, учитель!  Вы – интеллигент!  Вы  должны быть культурным человеком. У Стрелова культура в глубинах народа. Вы, как можете?
- Бросьте вы мне сюда Стрелова приплетать! – повысил голос Черемных. – Что я не могу описать простых людей?  Одному ему только можно? Мне одних учителей отображать?  Мне тоже хочется окунуться в глубину народа.
- Ну, знаете! – возмутилась учительница, и очки поползли на лоб, показывая  удивительно красивые, синие, синие  глаза. Господи, взмолился я, да в такую даму можно влюбиться. Настоящая красавица без этих дурацких  очков. Зачем они ей?
Черемных сказал:
- Прочту я вам рассказ «Я пришел к тебе, Федор».
Прочитал. Будет кое-кому стыдно, если не примут в печать. Долго длилось молчание. Потом началось обсуждение. Надо сказать, что рассказ написан жизненно, правдоподобно. Диалог чисто народный. Великолепный диалог бобыля. Я даже его представил. Кажется, будто он ходит, где-то ядом. Огромный, косматый. Представил я, как он выплыл на лодке с сыном на середину реки. Природа описана так, что я почувствовал её, и увидел.
- И здесь есть словечки из народа, - сказал товарищ Попок.
- Здесь меньше мата, - сообщил Седых. - Рекой запахло. Концовку бы усилить. В ближайший номер дадим.
- И нет в рассказе пошлостей, - сказала Акжитова, поправляя на голове шляпку-кокошник. Она не слушалась хозяйку, и всё время пыталась сползти то вправо, то влево. Ей, видимо, нравилось измываться над неугомонной хозяйкой. Мол, кто кого. Сражение шло с переменным успехом. Наконец, темпераментная обладательница чудного кокошника сбросила взбунтовавшуюся озорницу на мои листки.  Мне показалось, что я даже услышал, как она хихикнула. Успокоилась. Я тихонечко отодвинул её в сторону Седыха. Тот не заметил, и свою табакерку установил в цент кокошника. О чудо! Шляпке понравилось  соседство с пропахшей табаком табакерки.  Она совершенно затихла. Возможно, мои товарищи не могут всё это видеть, как некоторые вещи живут отдельно от своих хозяев. Ну, например, этот кокошник. У Васи Куклина -  безразмерный портфель. У Геннадия Седых – окурок, у  Саши Петрова – полуботинок, у Паши Муратова – галстук, а у меня – пуговицы. Сколько бы я их проклятых не застегивал, они обязательно расстегивались.  У  очаровательной учительнице – чудные очки, у Саши Черемных  - оба ботинка. Когда  он садился, то они негодные всё куда-то тянулись и тянули за собой ноги.  У друзей Паши и Ромы – стол-вдохновение. Как только они встречались, проклятый стол так и манил их под себя.
А в это время в большом кабинете разворачивались огромные события достойные описания, что я и делал.
По-настоящему влетела, почти впорхнула – Ольга Гречишкина. Лубочной красоты девушка. Даже можно сказать, что весьма странной красоты дама. Пухленькие и румяные щечки так и пылали здоровьем и молодостью. Прозрачная кофточка, и короткая юбочка подчеркивали, даже призывно кричали все выпуклости этой прекрасной фигуры, словно сошедшей с картин эпохи возрождения. Здесь я заметил, что одежда этой дамы также жила отдельной жизнью. Даже если бы Ольга оделась в самую плохую одежду, эта дама всё равно выглядела бы прекрасной. Любая одежда подчеркивала бы нужные  выпуклости.
- Как вы тут без меня? -  нарочито громко спросила она, явно стараясь  обратить на себя внимание. И она бросила кучу фотографий на стол. Ольга работала в редакции фотокорреспондентом.  – Без меня вы совсем заскучали, да ещё без настоящих женщин, таких как я!
- Кто тогда я? – резко спросила Вера Максимовна. – Я им всем здесь сама не даю скучать.
Ольга будто не слышала Акжитову. Она подошла к Паше Шкандыбе, который что-то нервно писал и поглядывал на дверь.  Села рядом, свершено оголив крутые бедра, и сказала:
- Кого сегодня разбираете? Не стесняйтесь. Продолжайте.
- Мы ничего, - спокойно ответил Седых. – По-моему, ты не одна здесь, а есть Вера Максимовна и ещё кое-кто.
- Да? – сказала Ольга, и подмигнула мне, - а я и не заметила. Меня вот все заметили. Стрелов, по-моему, даже облизнулся.
- Такую дамочку заметишь, - сказала учительница, и очки  со лба упали на кончик носа. -  Никакой культуры.
- Зачем она мне? Что это такое?
- Ну, ты даешь! – засмеялась Вера Максимовна. Это хорошо, что она не обиделась. Зачем?  Порой нельзя опускаться ниже себя. – Так кто там на ковер просится. Не стесняйтесь.
Вскочил Петров, но Седых кивком головы велел сесть.  Петров с шумом уселся на скрипучий стул.  В это время вошли – очередник за коврами Замаратский,  Гена Кочев, Алексей Егоров, Толик Калиниченко, Вова Кузнецов и Паша Муратов.
Кабинет был переполнен.  Стулья приносили из других кабинетов. Седых посмотрел на окурок на батарее, но не решился оторвать от родной батареи. Мне показалось, что красный глазок посредине зеленого окурка подмигнул хозяину. Седых улыбнулся в усы, и отвернулся от окурка.
У Гоши Замаратского  усталый вид, и от него пахнуло дымком от костра. Куклин очень тихо сказал:
- Бедный Гога, из-за этих ковров третьи сутки не спит. Мне его так жалко, хоть плач.
Седых пододвинул ему рукописи.
Замаратский потер руки и тихо сказал:
- Я уже  некоторые почитал. Завидую людям. Такая плодовитость.  Где мне до них.  Стараются ведь. Наверное, ночи не спят.  И отказать неудобно. Обидятся.
- А ты не стесняйся. Валяй, -  подсказал Седых и, взглянул на окурок. Поймал озорной взгляд одноглазого чертёнка, и тяжело вздохнул. Гоша ещё немножко для виду постеснялся, и начал читать стихи Секретова, Мироненко, Мезенцева. И все тут же получили наиполнейший отлуп.
- Вот и всё, а ты стеснялся, - засмеялся Седых. – Кого там ещё причесать? Сделать эдакую прическу. А подать сюда следующего.
- Неудобно ведь, - заскромничал Гоша, и правая щека покраснела.  – Жалко ведь. Столько они трудились. Может, ночей не спали.
- Не жалей.  Они нас не жалеют.  Вот, пожалуйста. Некий Зарулилов. Что у него тут? Какие у него великолепные стихи. Слушайте. Меня тайга манила и заманивала своей заманчивостью. А? Каково?  Вот дает! Вот ещё у него.  С утра был в сердитости и злобе. Какого? Он нас пожалел? Нет. И нам не надо никого жалеть.
Вера Максимовна тут же ответила:
- Пусть он сделает альбом, и накатает туда свой рассказ. Пройдет время, и внуки скажут: « Вот это написал наш дедушка Зарулилов».
Моему рассказу о любительнице ездить по Домам отдыха от мужа и детей дали полный отлуп.
- И правильно сделали, - очень громко засмеялась дама Ольга. – Ты всегда  описываешь таких женщин, советских женщин, которых у нас не должно быть. Да и пьяниц ты в одну кучу собрал.
- Юра, ты какую-то ерунду написал, - не меняя позы сидящего на рыбалке человека, очень нахмурив брови, сказал Паша Муратов.  Как мне показалось, что даже галстук расширился от внутреннего негодования и ещё от чего-то. Галстук напрягся и разбух. -  Сиди и записывай. Постеснялся бы людей, так о женщинах писать. Что они тебе сделали?
Удивительно то, что в Пашиных глазах я увидел шальные огоньки. Возможно, играет?  Как классно играет. Но, кому он подыгрывает? Для чего? Показать себя перед дамой себя хорошим человеком, а меня унизить? Так нельзя делать. Ну да Бог с ним. Пусть веселится. Хотя это великий грех. Но я его прощаю. Все мы люди разные. В этом-то и прелесть нашей жизни.
- Паша прав, - сказала Вера Максимовна. – В каждом вашем рассказе вы высмеиваете замужних женщин. Мужики в ваших рассказах настоящие тряпки. У него мужики  слюнтяи и тряпки. Слушайте! Как же я не подумала!  Юра, ты молодец!  Таких мужиков и надо критиковать. Они у тебя главные  герои? Не женщины?
- Мужики, Вера Максимовна, мужики, будь они не ладны, - ответил я.
- В общем-то, я кое-что поняла. И тебя из-за этого многие не любят. Начальство тебя не любят, из-за того, что ты их критикуешь. А  ты пиши. Как многие после твоих рассказов шевелятся. Как гнездо осиное. Молодец.
- Он свои вещи пишет эзоповым языком, - вмешался в разговор Гена Кочев. -  Порой его трудно понять. Где он шутит, а где на серьезе. И если кто пришел на него жаловаться, брать их тепленькими. Почему в райкоме  партии  не займутся такими героями? Странно. Значит, сами замешаны. Так можно понять.
- Прошу райком партии не трогать. Райком нельзя критиковать, - вмешался в разговор товарищ Попок. – И нечего так писать, как пишет Стрелов. Пусть пишет очерки. Они у него хорошо получаются.
Тут раздался голос Васи Куклина.
- После рассказа Стрелова «Огрызок совести», на него не только прибегали жаловаться в редакцию, но и в райком партии. Я свой портфель нашел.
- Причем здесь ваш портфель! – возмутился товарищ Попок, на что Вася ответил: -  Но я ведь его нашел.
- Да, зачем нам ваш портфель? Здесь такие вопросы подняли! – воскликнула Акжитова, как бы подыгрывая товарищу Попку, но правым глазом подмигнула мне. – Портфель ему нужен!  Тут затронута честь чересчур честных женщин убегающих от мужиков-тряпок  в Дома отдыха. Плохие женщины в нашей стране не водятся. Он этих женщин ищет по углам?
- У него по всем углам есть женщины, - улыбнулся Вася Куклин, и, сняв очки,  стал их протирать большим и клетчатым платком.
- Так. Значит, Василий Петрович со Стреловым шутить задумали насчет советских женщин? – как-то странно улыбнулся товарищ Попок. – Давайте вместе шутить.
Гена Седых подался к нему и прошептал:
- Проиграете. Эти два субчика -  Вася и Юра любого из нас  обыграют. А вот он, - и  Седых кивнул в сторону  Паши Муратова, - это достойный их ученик. В будущем он их за пояс заткнет. Успокойтесь. Отдышитесь.
- Значит, как я понял, эти товарищи  Куклин и Стрелов и их ученик Павел Муратов постоянно играют?  Следовательно, все рассказы и очерки у Стрелова – это игра?  - задушено спросил товарищ Попок.
- Игра, - твердо ответил Седых. – Игра. Если они начнут с  вами вести разговор и спор, то в этом споре рождается бяка.  – Гена Седых затянулся дымом и подмигнул мне. – Успокойтесь, товарищ Попок. Как говорит Стрелов – всю нашу жизнь надо считать игрой в карты.
- Уметь хохмить – это тоже искусство, - сообщил Саша Черемных, и вытянул под столом ноги.
- Раз вы хотите, то я вам речь толкну, - сказал я. Паша Муратов встал, и сообщил, что слушать меня не собирается. Мол, его ждут дела. Ушел. Не стала меня слушать и дама Ольга. Она ушла следом за Пашей.
Я прочитал лекцию о любви.
- Ты напиши об этом статью, - сказал Гена Седых.  – Скоро может случиться так, что тебе запретят не только писать, но и любить. У нас не любят шутить.
-Возьмите и напечатайте, - заявила Акжитова. – Вышла бы отличная статья. Это ведь, правда.
В дверях появилась одна из конторских дам. Она все слышала.
- Это прямое оскорбление советских женщин!  - возмутилась конторская дама. – В нашей стране таких женщин не бывает!
- Вам бы Анна Ивановна,  надо было бы за курами смотреть, да цыплят разводить, а вы всё на мужа свалили, - засмеялась Акжитова. – А сами два раза в году в Дом отдыха съездили. Недавно вернулась и начала мужу нервы мотать. Он  и слег в больницу. Нервы ему сейчас лечат.
- Вы заодно со Стреловым!  Вы тоже против советской власти! – повысила голос конторская дама. Она ногой швырнула стул в угол кабинета, и пошла к выходу. Крикнула:
- Вы все здесь собрались враги советской власти!  Я вам устрою сборище антипартийцев!
- Это слишком, - повысил голос Седых. – Пришила нам революционную  ячейку.
- Давайте лучше что-нибудь  смешнее, - сказала Акжитова. – Как мне надоели серьезные дамы, тоскующие по Домам отдыха.
- Хватит на эту тему, - резко ответил Седых. – Будя. Георгий Иннокентьевич,  разреди обстановку. Почитай что-нибудь. Хватит буянить. Читай.
Гоша, как всегда, немного постеснялся, и прочитал стихотворение о бывшем воине, но в настоящем – пьянице. Готовится бросить пить. Одобрили в печать.  Стал читать стихотворение – исповедь поэта. Тут раздался стук. Это с Васиного носа на пол упали очки. Неужели уснул? Он быстро подобрал их, и как ни в чем не бывало, стал протирать очки большим и клетчатым платком. Замаратский посмотрел на Васю и сказал:
- Я так и знал. Знаешь, кто ты? Ладно. Написал я это, когда ходил в профилакторий.
Товарищ Попок блеснул очками  и ответил:
- Не надо ходить в профилакторий. Это – роскошь.
- Мы туда ходили вместе с Куклиным, Стреловым, Ивановым и Верёвкиным, - совершенно растерялся и сконфузился Гоша. – Рассказы  и стихи там читали.
- Тогда это другое дело.
- Да, да, они у нас были. Их очень хорошо встретили, - сказала Акжитова. – Это о чем вы подумали? Какая это роскошь? Человек заслужил отдых. Ему дали путевку в профилакторий. Что это такое, товарищи? Теперь нельзя и в профилакторий?  К народу пригласить литераторов нельзя?!  Куда мы так докатимся!  Вы ещё скажите, что все мы тут против советской власти! Ещё чуднее будет. Сейчас это расхожая фраза. Везде и всюду её суют, если нет ума, нормально ответить. Одна тут отличилась. И вы туда же?
- Не  туда я. Просто так сказал. Нельзя и всё. Если ходили читать, то это можно.
- Спасибо, хоть это разрешили, - поклонилась Акжитова. - В следующий раз всем вам написать заявления, что вы придете к нам. Дикость какая-то! Куда мы катимся? Ничего нельзя делать  без заявлений.
- Вместе с ними приходили писатели – Козлов, Гайда, - сказал Седых. – Им тоже нельзя? Ну, вы даете!
- Они потом пошли ночевать к Юрке Стрелову, - вставил Вася Куклин. Гена Седых взглянул на меня и сказал: - Я смотрю, что все писатели, журналисты проходят через квартиру Стрелова. У тебя там Мекка? Чем ты всех заманиваешь?
- Они там чувствуют себя свободными людьми, - ответил Вася, и левой рукой полез в портфель, а правой рукой записывал в блокнот. – У Стрелова можно хорошо посидеть, попить чаю, кофе, ну, и водочки пропустить. Можно там обо всем говорить и ничего не бояться. Разная литература у него есть. Весь Солженицын, Аксенов. В книжном магазине таких книг нет. Что у тебя ещё есть?
- Многое что есть, что не каждому уху потребно, - ответил я.
- А вы, Юрий Иннокентьевич, принесите что-нибудь, и мы вместе почитаем, - вкрадчиво сказал товарищ Попок.
- Обойдетесь. У меня нет секретов от людей. Могу почитать  свои протоколы. Они весьма смешные.
- Хватит, - прервал нас  Седых. – Читай, Георгий Иннокентьевич, и не стесняйся. Из последнего стиха убери с головы пепел и пудру.
- Этого у меня там нет.
- Там у тебя много льду, - упрямился Седых. На что товарищ Попок ответил: - Надо одобрить стихотворение «Олений хвост».
- Хорошо. Давай-ка, Георгий,  почитай нам рассказ  Вовы Кузнецова. Восхитительный рассказ  повара о курице и трех голодных туристах. Читай. Пусть удивит всю нашу братию. Когда я читал, то даже слезу пустил. Читай.
Прочитал.  Было  одно   предложение – архив.
За своим столом сидел молчаливый и грустный  Паша Шкандыба. Минуту назад кто-то позвонил ему, и он даже по столу стукнул.
- Безобразие! – воскликнул он, но тут, же одумался и тихо и надрывно прохрипел: -  Как вы могли? Без меня? И ничего не оставили?
И теперь он сидел всклокоченный, хмурый и молчаливый.
В  этот день прочитали свои произведения – Толик Калиниченко, Петров, Юра Иванов, Паша Муратов. Прочитал он его тогда, когда сидел рядом со мной.  Рассказ мне понравился.  Там он описал одного нашего общего знакомого, который приехал на курорт, и решил на себе испробовать все лечебные процедуры. Правильно сказал Седых, что подрастает молодой юморист. И Гена много помогал Паше в обработке его рассказов.
В это время Седых отлепил окурок от батареи.
Вера Максимовна предложила нам придти в профилакторий, чтобы почитать свои материалы.
Стали расходиться. Тут встрепенулся Вася Куклин.
- Я что-то не понял. Так куда девалась костистая и синепупая курица в рассказе Вовы Кузнецова? Что с ней сделали три голодных туриста? Что они с ней сделали?
Гена Седых гулко кашлянул, и бросил окурок в кокошник  Акжитовой.

ВОКРУГ  СМЕХА
1979 год. Только что прослушали лекцию о русском языке. Вася Куклин выдал.  Читал он четко, сочно и даже понятно. Больше бы таких лекций. Есть опыт. Он один из лучших лекторов  в районе по марксизму и ленинизму, как и Александр Верёвкин. Вот два лучших лектора, два убежденных коммуниста.
Гена Кочев теребил ручку, и задумчиво смотрел в окно. Саша Черемных разглаживал усы, и, вытянув ноги, разглядывал потолок. Из всех нас самый скромный  и стеснительный Гоша Замаратский сидел с краю стола, и с тоской разглядывал три пирамиды рукописей едва  уместившихся до потолка.  Седых всё  это замерил и высчитал на вес, и получилось  полторы тонны!  В этих пирамидах, похожих на египетские пирамиды, стихи плодовитых авторов, а также рассказы и даже повести. Есть здесь и три романа товарища Хлыстова. И всё это надо рассмотреть. Бедные журналисты. Мне их жалко. Столько предстоит работы! Тут, действительно, затоскуешь. Ведь и члены литературного клуба должны принимать участие в этой нелегкой работе. И всё это авторы  накатали за лето. Вот где плодовитость!  От просмотра  одной из пирамид, я бы на месте Гоши не только  тосковал, но и взвыл бы.
Юра Иванов как-то странно смотрел на Гошу и подозрительно улыбался. Что с ним? Паша Муратов, как всегда, модно одетый, прямой и торжественный был неподвижен. Его строгие брови прикрывали шальной блеск  глаз. Галстук тоже будто притих и прилип к рубашке, и словно к чему-то готовился.
Паша Шкандыба нервно ерзал на стуле, и поглядывал на дверь. В ней должен появиться Рома Великанов. Прибегая, он в отчаянии разводил руками, и снова убегал.  Тогда Паша ерзал ещё сильнее, и обе руки теребили  кудри. Бедные волосы!  Вова Кузнецов прижимал к груди затасканную  ученическую тетрадь в косую линейку, исписанную неровным и крупным почерком.  Вера Максимовна Акжитова, как всегда, вскакивала и ходила между столами.  Если кто-то пытался  скучать – веселила.  Саня Верёвкин, строгий и деловой в это время читал чью-то рукопись, и изредка поглядывал на Васю. Ему, видимо, тоже хотелось  прочитать лекцию.  Гена Седых что-то жевал, и сидел огромной, критической  глыбой, и постукивал карандашом.  Слушала нашего лектора и учительница русского языка и литературы  гражданка Назарова. Напротив её  сидела другая учительница в больших и строгих очках. Рядом с дверью устроилась ученица из третьей школы Света Бочкарева. Она ждала того сладостного и тревожного момента, когда  ей разрешат прочесть собственные стихи. Беспокойно вел себя и Харламов. Ему тоже хотелось прочитать свое, как и Мещерякову. Володя Кузора очень внимательно слушал лектора,  иногда шевелил губами, а на его коленках лежал новенький журнал «Политическое самообразование».
Иногда вбегала Ольга Кондратьева, фотокорреспондент, громко рассказывала новости района, и беспардонно  перебивала лектора Васю Куклина.  Короткая и узкая юбочка ещё больше подчеркивала выпуклости в нужном месте. У меня вдруг расстегнулись пуговицы, а одна оторвалась, и решила сбежать от меня. Она упала на пол, и, весело подпрыгивая, покатилась к ногам лубочной красавице. Ольга небрежно разбросала фотографии по столу и быстро исчезла. Странно. И моя пуговица тоже исчезла. Какое-то наваждение!
Вошел товарищ Попок. И лекцию о русском языке слышал. По окончании лекции  товарищ Попок предложил прочесть лекцию о международном положении, как томятся в неволе негры в Америке, и голодуют арабы Кувейта.
Тут заскочил редактор Самодуров и слова товарища Попок слышал.
- Какой раз я уже говорю, что не верю  в голодающих арабов Кувейта.  Все они лучше нас живут.
Он отдал бумаги Седых и вышел.
У товарища Попок очки поднялись на лоб. Гена Кочев оживился и потер руки. А Гена Седых хихикнул и свой ошлепок пришпандорил к моему сапогу. Вера Максимовна оставила в покое Юру Иванова и громко заявила:
- Недавно по телевизору я видела этих безработных  в Америке. На них такая шикарная одежда, что нам и не снилась.
Тут  вошел Ваня Охмурелов, и слышал последние слова. Такое он не мог  выдержать. Он передернул плечами,  откинул  голову, как это умеют делать  учителя. Ловко он  это делал. Даже губы умудрялся делать трубочкой, когда говорил о культуре.
- Чему завидовать? У них сплошные забастовки!  Сейчас идет кампания по сбору средств, в Фонд мира. И часть пойдет, конечно, для голодающих негров  и арабов Кувейта. Я  думаю, что и  наш рабочий класс подпишется под этим воззванием.
Седых  посмотрел на  батарею, не увидев  там своего веселого  окурка, и посмотрел на пол. И там его не было. Я показал ему на мой сапог.   Седых кивнул и оторвал  ошлепок от голенища  мой обуви. Прикурил, затянулся и прикрыл глаза.  Почмокал губами.
- Хватит о неграх и кувейцах. Переходим к делу.
- Здесь шел разговор о голодающих! – возмутился  Охмурелов..
- Здесь Василий Петрович нес…вел пользительную беседу о кувейцах. Тьфу!  Совсем мне голову заморочили. Мы все живем вокруг смеха. Жуть, как весело.  Сплошные концерты, как говорит  Стрелов. Как он прав! Ты нас,  Иван Дорминдонтович   ещё повесели нас.
- Как скучно? – подала голос Акжитова. – Ничего подобного. Я кого хочешь, развеселю. Знаю анекдот. Встретились – русский и негр.
- Хватит! – повысил голос Седых. – Хватит. Кто там ещё просится на ковер чистки? Мы тут быстро подчистим, побреем, подстрижем, умнем, утрясем, и будет полный порядок. Кто?  Смелее.
- Я! – звонко заявила о себе Света  Бочкарева. Седых вздрогнул, и вынул окурок изо рта. Посмотрел на Свету и кивнул головой. У Васи Куклина от такого крика с носа упали на нос очки.
Света читала громко, и как бы вбивая гвозди в мозги  каждого сидящего товарища в кабинете.  Седых открыл рот и молчал. Куклин  нашел очки, и повесил их на место. Гоша Замаратский что-то рисовал, а тут бросил, и стал смотреть на школьницу.  Даже Паша Шкандыба больше разнервничался, потому что прибегал Рома, и развел руками. Исчез. Акжитова собралась уходить, но на ходу сказала:
- Эта девочка далеко пойдет. Немедленно надо печатать.
И вышла.  Охмурелов спрятался за очки. Иногда выдавал реплики, видимо, был недовольный тем, что многие не поверили в то, что негры и кувейцы голодают.   
В это время Вася Куклин оставил в покое портфель, и стал ковыряться в носу. Он в этом деле знал где «зарыта собака». Саша Черемных сидел в уголке и помалкивал. Он, видимо, тоже кое-что знал о собаке. Гоша Замаратский, наклоняя голову то вправо, то влево, рисовал, и продолжал поглядывать  на молодую поэтессу. Густые и волнистые  волосы красиво  лежали на Гошиных плечах и спине.
После Светы из угла выбрался Саша Черемных. Он разгладил усы, и начал читать рассказ «Коромысло», написанный совместно с Пашей Шкандыба. Отличный рассказ. Всем понравился. И только Паше было не до похвалы. Он теребил кудряшки, признак недовольства. Смотрел на дверь. Она опять открылась, и просунулась испуганное и потное лицо Ромы. И это лицо тут же скрылось. Паша тяжело и с надрывом вздохнул, и стал ещё сильнее взъерошивать волосы. Возможно, у него не получалась проблемная статья о погрузке бревен. Гена Седых взглянул  на голову Паши и отвернулся. В общем, все оживились, и только Паша Муратов, сложив руки на груди, и выпрямившись, сидел спокойно и не двигался.  Он приспустил и без того хмурые брови на шальные  глаза.  Иногда он мгновенно вскидывал брови, и бросал острый взгляд на очередного  оратора. Он, как бы выбирал себе жертву. И если Паша задерживал на ком-то взгляд больше трех секунд, то обязательно посмотрит ещё раз. При третьем осмотре жертвы, он напускал такую хмурость, что если в этот момент кто посмотрит на его брови, то может сбиться с ритма речи. Жаль, что Вася Куклин не обратил на них внимание. При третьем взгляде у Паши дрогнут губы, уголки губ чуть приподнимутся – это он соизволил улыбнуться. И тогда – держись. Этот  хмурый весельчак и балагур подстроит чудненькую хохмочку – ловушку.  Его хмурость разоружала людей.  В нем рождался не только юморист и сатирик, едкий и беспощадный, но и первосортный артист.  Гена Седых о нем говорил мне:
- Этот далеко пойдет, только бы себя не переиграл. И ещё вас с Пашей объединяет то, что вы, бесстыдники, чересчур падки до женщин. Стрелов и Муратов.
Когда все успокоились, приступил к чтению и Саня Верёвкин. Он поправил галстук, очень сильно захмурел, и глухим голосом начал читать отрывки из будущей повести о далеких предках. В общем, что-то из  истории. И вот когда он закончил читать, стеснительный Гоша сказал:
- Ты, Саня, самого Горького задавил. Его книги надо немедленно снять с полок.
Саня стал нервничать. Зря он так. Сколько раз я ему говорил, чтобы не обращал внимания на критиков. А что Горький? Теперь нельзя и на него покуситься?  Кумиров долой. Сказал так Гоша, и скромно потупился. Потом наклонился к Мещерякову, и стал его стихи критиковать. Ухо в ухо, губы в ухо.  Саня Верёвкин продолжал доказывать, что эта история правдоподобна, и что такой факт имел место. На что Седых ответил:
- Хорошо. Имел место. И что здесь такого? Пиши. Ждем. Подойдет для газеты – напечатаем. Подчистим, умнем, подгладим, утрясем, и будет полный порядок.  Успокойся. Вон наш скромница Гога уже кое-кого чистит. Молодец. Не унывает. Артист.
Саня пересел к учительнице Назаровой. Она читала рукопись Верёвкина. Какой-то момент ей не понравился, и она указала на него. Саня снова стал нервничать и доказывать, что он написал правду и правильно.  Учительница Назарова неожиданно взглянула на соседа и лицо её просияло. Она стала хвалить Саню  за его язык и стиль, и Саня стал успокаиваться. Они сидели лоб в лоб, и тыкали пальцами в рукопись, и она хвалила Саню, и он совершенно просиял.
В это время Вася Куклин бросил дремать, и окунулся с головой в портфель. Саша   Черемных пересел в угол и пил чай.  Он отдыхал, и его ботинки взяли власть над хозяином. Они вытянули ноги, на сколько, это было возможно. Саша закрыл глаза, но иногда у него отчего-то вздрагивали усы. Особенно тогда, когда просовывалась в кабинет взмокшая голова  Ромы Великанова.
И вот, в кабинете, будто свету прибавилось. Радостный, возбужденный вбежал Рома, и бросился под стол-вдохновение. Паша Шкандыба оставил в покое волосы, и с хрустом потер руки.  Саша Черемных  подобрал под себя ноги, оставил в покое чашку с чаем и разгладил усы. Я подумал, ну, наконец-то,  получилась проблемная статья о бревнах. Надо же так мучиться!  Потом Рома вылез из-под стола. Хотя он и сильно нахмурился, но я знал, что он был чрезвычайно доволен. Он дергал усы цвета отработанной соломы, и так же быстро  левой рукой приглаживал мокрые волосы. Тут же и Паша Шкандыба полез под стол. Саша Черемных разгладил усы, и тоже решил попытать счастья вдохновиться под волшебным столом.
Гена Седых наклонился ко мне, и выдал странные слова:
- Не знаю почему, но хочу с тобой поделиться. Чтобы сделать большой отлуп, надо   много хвалить. Написал гнусь – хвали. Ах, как хорошо написал. А результат?  Он скоро вылезет наружу. Возьмем пример. Твой друг Кочев получил большой похвал. Везде его хвалили. Многие писатели о нем трубили. Он потерял себя в это хвальбе.
Седых стал искать свой окурок. Нашел его на голенище моего сапога. А я не заметил, когда он его прилепил к моей обуви. Гена продолжил говорить:
- Он потерял бдительность. Надулся, заважничал. И даже на время бросил писать.  Время-то шло многомильными шагами. Время подкараулило братца и нашпыняло ему. Результат? С него затребовали продолжение писать, а он уже не смог так написать. Всё. Понял меня? Ты хвали всех. Для хохмы. Хвальба испытывает человека на прочность. Ты думаешь, что только критика помогает выстоять  в этой жизни? Мало. Основное, все-таки, хвальба. Вот эту хвальбу и надо бояться, и не принимать её, как должное.
- Давно это понял. Слава Богу, что меня никто не хвалит. А потом. Я не верю  хвалебным одам, - ответил я.
- Я не про тебя. Ты, человек, обдутый всеми илимскими ветрами. Получается интересная вещь. Начинаю я кого-то критиковать, и становишься для него злейшим врагом номер один. Если начинаешь хвалить – лучший друг. Если человек так поступает, то он готов – спекся. Хана ему. Потерял  бдительность. Некоторые товарищи, готовы разорвать меня за то, что-то им подсказываю толковое. От злобы по потолку ходят. Начинаю хвалить за какую-нибудь ерунду, чуть ли не в объятия лезут. Бойся меня. Ты понял?  Могу захвалить и заласкать до полнейшего в будущем отлупа. Ты хоть понял, о чем я здесь с тобой гутарил?
Пока Седых нашептывал  мне весьма странные слова, в кабинете разворачивались интересные события. Многие пили чай, и по парам разговаривали. В общем, отдыхали. Как говорится, был перекур. За это время Паша и Рома ещё по разу нырнули под стол. Заложив руки за спину, и, нахмурившись, Рома быстро ходил  по коридорчику и, видимо, обдумывал завершение проблемной статьи.  Паша, накрыв левой рукой крутой лоб, а правой ухватив Сашу Черемных за борт куртки, убежденно доказывал, что как  плохо живется американским неграм. Саша не возражал.  Он также был на стороне негров. Рома не выдержал. Он бросил обдумывать статью о бревнах, и подбежал к друзьям. Наклонился. Он просто задыхался от негодования.
- Вы что?!  Забыли о многострадальном народе Кувейта?!
- Вы забыли о жителях Сейшельских островов, - добавил я.
Но друзья только отмахнулись от меня. Они оставили в покое негров и кувейцев, и взялись за очень полезную тему – есть ли насекомые, такие, как комары на берегах Антарктиды.
Саша Черемных почмокал губами, оглядел потолок, будто отыскивая ответ и комаров, и выдал гениальную  фразу достойную войти в историю литературного клуба.
- Комары и мошка, и прочая кровососущая тварь не достойны и жить-то!  А ведь живут мерзавцы. Зачем? Любопытно все-таки. Если они в Антарктиде.  Развелись там подлые. Мешают ученым работать. Мерзавцы!
- Здесь их сильно травили, - взялся за голову Паша Шкандыба. – С самолетов бросали отраву на их гнездовья по Илиму и Нижней Тунгуски.
Про комаров друзья завели разговор из-за того, что в открытое окно влетело несколько комаров, и один из них сел на кончик носа у Паши.
- Так что там про тунгуску? Метеорит? – спросил Саша.
  - Про какой метеорит? – спросил Паша, и удачно поймал комара на своем лбу.
И они ударились в теорию возникновения метеоритов.
Гена Седых, подперев щеку кулаком, спокойно сидел в торце стола и смотрел в одну точку. Я тоже посмотрел туда. Это оказался Васин портфель. Посредине его красовался окурок папиросы. Гена хмыкнул и сказал:
- Как ты, милок, там образовался?  С вашими комарами из Антарктиды совсем сам себя забудешь.
Тут всех обратил на себя внимание Гоша Замаратский. Сдавленным от волнения голосом, он предложил прочитать что-то новое.
- Есть желание послушать. Валяй. Не волнуйся.
Замаратский стал читать повесть «Соболиная быль».  Повесть написана  отлично. Так  и чувствуешь природу. Тайга. Снег. Мороз. Я даже представил и увидел охотника. Повесть написана простым, народным языком. Теперь я окончательно убедился, что среди нас появился настоящий прозаик. О стихах ничего не могу сказать. Повесть удивила меня. Ему надо писать повести.
Гена Седых послюнявил в толстых губах свой  окурок и достал спички. Все  смотрели на зеленоватый окурок. Сейчас он закурит, и сообщит свое мнение. Он сказал:
- Ты где свою повесть прятал? Под своими картинами? Или под толщей своих стихов. Тебя губит твой конфуз. С нами-то хоть не играй.  Здесь все свои.
Когда ещё Гоша начал читать, то Кочев не стал смотреть в окно, а с удивлением смотрел на Гошу. И вот он сказал:
- Немедленно отправляй в Иркутск. Там этой повести место. Иди прямо в союз писателей.  Поздравляю.
Гоша окончательно застеснялся и даже скромно потупился.
В общем, повесть всем понравилась. Охмурелов, как бы вышел из очков. Он ещё сильнее выпрямился, передернул плечами.
- Герои выпуклы, и  мне показалось, что я был с этими героями. И всё видел. Я сейчас представил родную деревню, милых коров.  Свежий воздух. Отправляй.
Вася Куклин раскрыл портфель, и там зазвенела посуда. Он вынул бутылку, осмотрел её и сказал:
- Я тоже видел. Разрешаем отправить.
- Как-то неудобно, - тихо сообщил Гоша. -  Таких людей, как я сотни приезжают. Да и не люблю я по конторам ходить. Не люблю начальству глаза мозолить.
Юра Иванов тихо хихикнул. И я услышал, как он сказал:
- Артист высшей пробы. Вы ничего так и не поняли. Он ведь с вами играет.  Он так и шарит по начальству, так и шарит. Артист.
А я вдруг подумал, что  этот Гоша прав.  Для того, чтобы куда-то пробиться, надо играть, изобразить себя  стеснительным, а самому лезть  по наглому во все дырки.  В дверь не пустят, лезь в окно, и даже в форточку.
В это время Вася Куклин сунул бутылку на место, закрыл портфель, и стал что-то записывать в блокнот.  Мещеряков и Харламов успокоились. Они поняли, что сегодня им не пробиться. Вова Кузнецов затих. Он хотел прочитать рассказ о жирном гусе.  Но,  все устали.
Один Вася Куклин был неутомим. Он коротко зевнул и сказал:
- Геннадий Андреевич, так что ты сказал о жирном гусе? Помню новый год.   
- Я предложил Вове закончить рассказ о жирном гусе, и чтобы три голодных туриста  наелись досыта.
- Да? Тогда я прочту тут кое-что о пенсионере.
- Хватит, хватит! – замахал руками Седых.
В это время Паша, Рома и Саша спорили о том, что Сибирь осваивалась казаками мирно, чем Америка испанцами.
- Товарищи, - подала голос учительница Назарова, - у товарища Верёвкина может получиться хорошая повесть.
Верёвкин так и сиял весь. Он улыбался.
- Только бы надо поработать над некоторыми фразами.
Саша перестал улыбаться, и взял тетрадь из рук Назаровой. Сказал:
- Вы не поняли  этих фраз. Они написаны правильно.
- Я хотела подсказать.
- Не надо подсказывать. Повесть всем здесь понравилась. Все меня хвалили.
- Да, да, хвалили, - поддакнул Вася, склоняя голову на грудь. 
     Назарова не сдавалась.
- В общем, повесть написана отлично, но  надо…
- Не надо, - ответил Саня. – У меня всё написано правильно. От души.
-Да, да, от души, - поддакнул Вася, и уронил портфель.
- Всё. Надо закругляться. Вася начал мудрить, - поднялся Седых. - Хвалю Александра. Хорошую  повесть написал Верёвкин.
- Я просто увлекся, заслушался стихами товарища Верёвкина, - сказал Вася, и стал возиться с портфелем. – Добрые стихи. Надо печатать.
Саня опять стал счастливо улыбаться, но тут встрепенулся.
- Я не читал стихов!
- Это он так шутит, - ответил Седых. – Он у нас великий шутник. Не обижайся на него. Хорошая повесть.
Улыбаясь во всё лицо, Саня последовал за Седых.
Остальные тоже засобирались домой, и только за столом-вдохновением три друга решали проблему очистки Байкала.

ИГРУНЫ
1980 год. Ворвалась Вера Максимовна Акжитова.
- Каждый из вас должен придумать что-нибудь смешное.
Седых взялся за свою табакерку и потряс её. Прислушался.
- Туточки родимая. Разве то, что мы собрались здесь не является  смешным? – спросил Седых. – Сегодня будет  много отлупов. Разве это не смешно?  Здесь вам не отдыхающие в профилактории или в Доме отдыха. Здесь редакция. Массовика ещё здесь не хватало.
- Давайте, лучше мой рассказ почитаем, -  предложил Вася Куклин, вытирая нос своему маленькому внуку.
Гена торжественно раскрыл табакерку и сказал:
- Вот. Один кандидат уже есть, Вера Максимовна.
- Кого в кандидаты партии  принимают? – спросил Вася, и поставил шустрого внука  рядом с собой. Акжитова захлопала в ладоши. – Браво, Василий Петрович, браво! Вы уже схохмили. Кто следующий?
- И ничего здесь нет смешного. Разве над этим смеются? Нас могут не понять. Я, например, Ольге Кондратьевой, бывшей Гречишкиной, рекомендацию  в партию написал, - сообщил Вася. – Она всё-таки, наш работник. Честно выполняет свою работу.
Акжитова захлопала  в ладоши, и громко засмеялась.
- Всем весело. О, один товарищ Великанов, как всегда, серьезный. Он думает над проблемной статьей. Брось думать. Отдохни.  В партию таких женщин нельзя принимать. Это же смех один.
Рома встал, собрал бумаги и вышел. Будет работать дома над статьей. В  уголке сидел Юра Ратников. Он подозрительно рассматривал каждого из нас и недоверчиво улыбался.  Не смеялся и Паша Муратов, но уголки губ чуть приподняты, значит, что-то задумал.  Кого он  сегодня удостоит третьим взглядом?  Глаз он пока не поднимал. Они чутко отдыхали под строгими и светлыми бровями. Напротив Паши  сидел Саша Редман. Сдвинув кустистые  и рыжие брови, он зло смотрел на Пашу. Дело в том, что на днях в нашей газете  был напечатан юмористический рассказ Муратова. Почему-то Саша Редман узнал в этом рассказе себя. Странно. Мало ли таких героев.  Кстати, я тоже  Саше написал рекомендацию в партию. От этого с некоторыми коммунистами стало плохо. Они мне говорили:
- Кто только туда не лезет!  Что ты делаешь? Ты кому рекомендацию дал? Мы давно за тобой заметили, что ты даешь рекомендации  таким вот людям. Они всю нашу страну разрушат. Вы настоящие враги советской власти!  Ты сам враг, и врагу дал рекомендацию. Сколько ты дал таким людям рекомендаций? Гнать вас надо! Сколько написал? Отвечай!
Я закатил глаза под лоб, и стал подсчитывать.  Получилось где-то около роты.
- Ведь и эти коммунисты будут давать рекомендации таким же прохиндеям! Кошмар!  Это будет не партия. В ней будут прохиндеи и жулики!  Тебя надо на Колыму отправить!
Написал я рекомендацию в партию и сидящему здесь Юре  Ратникову. Потом он спохватился.
- До чего мы с тобой додумались. Доигрались игруны!  Я ведь эту партию изнутри взорву.  Меня потом посадят вместе с тобой. Конечно, легче вырваться в начальники, и доступнее воровать с производства.
И это был ещё один факт. Не дай, Бог, если кто прочтет мои протоколы!  Действительно, меня кое-куда отправят. На моей работе меня предупредили насчет того, что кому пишу рекомендации? Это было уже серьезно. Не знаю почему, но меня тянуло писать людям рекомендации в партию. Ответа не  находил.
- Вера Максимовна, пожалуйста, не мешайте вести нашу встречу литераторов, -  обратился к неугомонной Акжитовой наш председатель. -  Сядьте. Будем слушать рассказ Замаратского. Он называется  «Портрет».
Акжитова села и успокоилась.  Рядом с ней притих Охмурелов. Кстати, я ему тоже написал рекомендацию в партию. Он что-то быстро записывал.  Саша Редман ещё сильнее нахмурился, видимо, уловил первый и  шальной взгляд Паши Муратова. На Редмане белый и красивый костюм. На мощной груди  покоился большой и широкий галстук, похожий на ком мерзлой брусники.  Саша сжимал крепкие кулаки, и даже я слышал их хруст, а также скрип зубов. Где ему до какого-то «Портрета»!  Ему бы с лишней энергией справиться. Паша Муратов словно окаменел, будто статуя. Только кончики губ легонько подрагивали. Это он смеялся.  Артист! Талант!  Парень играл вкрутую. Я так играть не могу. Я тоже нахмурился.  Но не выдержал, и громко засмеялся.  Мне было весело смотреть на недоверчивого Юру Ратникова,  на хмурого Сашу Редмана, на затаившегося Пашу Муратова, на  шустрого Васиного внука, усевшегося на безразмерный портфель с пустой посудой. Потом он  пересел на чепчик Акжитовой. С него он перебрался на коленочки Светочки  Зябликовой, и она дробно захихикала. Потом внук перелез на подоконник, и вроде успокоился на окурке Седых. Вскоре раздался визг отпрыска, и чтение «Портрета» прекратилось. Гоша Замаратский, конечно, обиделся. Стеснительность неожиданно исчезла. Ловко он это делал. Он от злобы покраснел и прошептал сквозь зубы:
- Вася, как говорится, он или я. Выбирай.
Седых поправил свой окурок, послюнявил его и прилепил к батарее.
- Продолжим, граждане  игруны в скромники, затянувшуюся паузу. Видите, как Стрелову весело.  Читай, Георгий Иннокентьевич, читай. Не стесняйся. Можно было дать почитать свой опус Павлу  Муратову, но он сегодня конфузится. Застенчивый такой.  Ну, вы даете с Гошей! Пусть подумает, и глядишь, и совсем сконфузится. Стеснительные  вы мои, Георгий и Паша. Читай, Георгий.
Замаратский ещё немного для виду  постеснялся, и начал читать. Шустрого Васиного внука успокоили тем, что кто-то дал ему бумагу и ручку. Рисуй.
Надо сказать, что рассказ «Портрет» мне понравился. Молодец, Георгий!
Саша Черемных потрогал кончики усов, вкусно почмокал от выпитого чая и сказал:
- Не убедительно, что какой-то пацан  понимает, как надо рисовать Ленина. Надо бы выбросить эпизод о полянке. И ещё.  Как они могли мечтать о том, как праздновать первое мая? Отдыхать или праздновать? Надо писать, как от ребенка или от взрослого.
Георгий нахмурился и ответил:
- Может, это спецприем.
Юра Иванов кашлянул и, почесав затылок, сказал:
- Надо вникать в характеры.  Там этого нет.
Гоша хмыкнул, как-то странно посмотрел на Юру и отвернулся.
Юра Ратников продолжал недоверчиво улыбаться.
Вошел Володя Кузора, заведующий промышленным отделом в редакции.
- Я слышал рассказ. Добрый рассказ. Пойдет в печать.
- Характеры  надо бы усилить, - не сдавался Юра Иванов.
Между  Замаратским и Юрой Ивановым шла непонятная и тайная для меня война.  Надо бы нам жить дружнее и веселее.
Вот и Паша Муратов, не поднимая шальных глаз, высказался, что даже Саша Редман вздрогнул.
- Где-то подобное я уже слышал.
Галстук у Паши так и вздулся.
- Нужный рассказ, - сказал Гена Седых, и отлепил окурок от батареи. – Одно не могу понять, что вы к Гоше прицепились? Хороший рассказ.
Ответил и Вася Куклин:
- Надо бы там  кое-что убрать. Где я слышал? Да, да, характеры усилить.
Гоша посмотрел на возившегося с внуком Васю, и процедил сквозь зубы:
- Вот он весь Вася. За это тебе бы волосы выдрать.
И  я представил, как  скромный Гоша выдирает волосы у бедного Васи, но я сказал:
  - Когда три собаки дерут одну, бегут и другие собаки. Таков закон  стаи.
Я Гоше показал большой палец. Молодец! Пойдет в печать.
Саша Черемных, отпив глоток горячего чаю, сказал:
- Есть путаница во времени. Много причастий. Скажу честно. Рассказ удался и  пойдет в печать.
Юра Ратников продолжал улыбаться. Подрагивали губы.
Акжитова захлопала в ладоши, как это умеют делать профессиональные массовики-затейники, и громко заявила:
- Рассказы о Ленине надо печатать!  Это очень важно для подрастающего поколения. К концу двадцатого века это будут настоящие ленинцы! Молодец!
Охмурелов, как бы спрятался за очки. Ещё  сильнее выпрямился и отчеканил:
- Хватит об этом! У него о деревне лучше получается!  Мужики, бабы, природа, роса, чистый воздух.  Пиши  своё. Не лезь в политику. Это не твоё.
- Не надо! – вскочила Акжитова. – Это не политика! Это, всё-таки, Ленин!  Этот рассказ вдохновляет…
- Меня он никуда не вдохновляет,  – сказал я. – Ваня прав. Никуда и никого не призывает и не вдохновляет! У него прекрасные стихи о природе!  Пиши, Георгий Иннокентьевич, повести. Своё пиши. О деревне.
- Как это не вдохновляет! – тоже выпрямилась Акжитова. -  Меня вдохновил. И потом, значит, вы  товарищи  Стрелов и Охмурелов Ленина не любите.
     Мне вдруг захотелось поиграть. Все играют, а почему мне нельзя. Здесь вон играют в стеснительных и скромных.  И я воскликнул:
- Как это вдруг я Ленина не люблю?  Люблю я  его!
- Раз не вдохновились при этом имени, значит, не любите Ленина!
- Как это я его не люблю? Люблю я его.
- Не любишь.
- Люблю я его.
- Не любишь.
-  Мы со Стреловым любим Ленина! – закричал  Охмурелов. К сожалению, Ваня не понял меня. Но играть надо. – Люблю. Ты сама его не любишь!
- Я-то, почему его не люблю?!  Мы ведь о тебе говорили.
    - Как это обо мне? Это у вас против Ленина подход.  Не любишь ты Ленина.  И никогда не любила! Вот это правда! 
- Люблю я Ленина! Люблю!
- Не любишь Ленина!
- Хватит! – грохнул по столу Седых, да так, что у Васи с носа очки упали на пол. -  Хватит! Как не стыдно! Надо молча, в подушку его любить. Молча.  А раз вы так шумите, то вы выражаете к нему не любовь свою. Вы его любите?
- Да! – быстро ответила Акжитова.
- Вот и весь конфликт. Всё на этом. С любовью покончено.  Перейдем к делу.
Володя Кузора выпрямился на стуле, сжав журнал «Политическое самообразование», покряхтел и сказал:
- Не надо бы спорить и ругаться. Все мы любим  Ленина. Сегодня у нас разговор не о любви.  Этот рассказ не сравнить с повестью «Соболиная быль». Там ярко показана природа. А этот рассказ будто сделан по заказу райкома партии.
Всё это время Саша Редман не отводил злого взгляда  от лица Паши. Тот ещё не удостоил его  вторым взглядом.
Юра Ратников продолжал подозрительно улыбаться.
Акжитова собралась уходить.
- Здесь о любви говорили. Все мы Ленина любим. Я не об этом. Я бы вам всем дала тему. И, всё-таки, есть ли любовь?
- У Юрия Стрелова и Павла Муратова надо спросить, - подал голос Вася Куклин, вытирая нос у внука большим и клетчатым платком.
- Всё, всё, Вера Максимовна, - затряс руками наш председатель. – Всё! Нам надо работать.  Ребята придут к вам в профилакторий.  Все здесь собрались веселые  люди. С вами не соскучишься. У нас как-то Стрелов прочитал лекцию, как пеленали Володю Ульянова. Некоторые тоже обиделись.
    - Иносказательно, значит, пеленали, вот Стрелову и влетело, - засмеялась Акжитова. – Разве можно доверять такую лекцию несерьезному человеку.   
- По эзоповски он рассказывал  о подгузниках, - улыбнулся Седых.
- С меня хватит! – громко сообщила Акжитова и вышла из кабинета. 
Вошел редактор газеты Демидов Николай Борисович. Чтобы нам не мешать, он, на полусогнутых ногах, проскользнул к свободному стулу. Оказался рядом с улыбающимся Юрой Ратниковым.
Я услышал, как  Юра сказал редактору:
- А вы не хмурьтесь, не хмурьтесь. Не надо. Что вы хмуритесь? Зачем?  Что вы все хмуритесь? Здесь так всё весело. Настоящий концерт.
Демидов удивленно посмотрел на Юру и отвернулся.
От напряжения у Саши Редмана немного даже лицо припухло. Появился пот. Галстук также набух, и будто тоже вспотел. У Паши галстук взъерошился и мелко трясся, потому что Паша  огромной силой воли сдерживал смех. Я бы не выдержал.  Надо ведь иметь такую силу воли! Как можно сдержать себя от смеха?  Если хочется смеяться, то  смейся.
- Ну и артисты. Игруны собрались здесь, чёрт бы вас подрал, -  тихо сказал Юра Ратников.
- Кто игруны? – тихо спросил  редактор.
- Как кто?! – недоверчиво улыбнулся Юра. – Да все здесь артисты. Ведь как играют, как играют!  Гоша корчит из себя скромного человека. Стесняется он!  Смех один. Это он-то конфузится?! Он с вами со всеми играет. Это называется – скромная наглость. Он ведь над вами всеми смеется.
- Не скажите. Кха. Кгм.  Вы того, этого, тише. Серьезные вопросы решаются. Нужна литературная страница. Нужны и другие авторы.  Одни только и печатаются на странице – Замаратский, Стрелов и Ращупкин.  Со страниц не сходят.  Надо  и других печатать.
- Ах, артисты, ну и артисты!  Ты смотри, как они хмурятся!  Даже мне  страшно.  Нагнали на меня страху. Даже в коленках дрожь. Как они хмурятся! А толку?  Никакого.
- Юра, прекрати! – громко сказал Седых. – Пусть хмурятся. Пусть играют. Тебе это зачем?  На это у них и брови, чтобы хмуриться. Пусть себе Паша и Саша хмурятся и играют. Ну и  Гоша играет. Если ему нравится быть скромницей и конфузиться. На это тоже надо иметь талант. Пусть играет. Я его понимаю.  Раз он такой путь жизни выбрал. Пусть. Паша Муратов тоже играет в скромника и конфузника. И ты, Юра, играй. И ты стань таким же, как они. Нагони на себя скромность и стеснительность, а про себя смейся, как это делают  Гоша Замаратский  и Паша Муратов. Юра, успокойся. Сиди и стесняйся. Ужимки делай от скромности.  Ответ ищи в рассказах Стрелова  о стеснительных. Он их хорошо описывает.
Юра замолчал, но не переставал недоверчиво улыбаться. Редактор пересел от Юры в другое место.
Когда все немного успокоились, Седых передал Гоше стихи.
- Этого поэта выхлестать бы веником, тем самым,  о котором он пишет, - сообщил Замаратский. Вася Куклин усадил внука на колени  и сказал:  - Березовы веники хороши после того, как только что принес из тайги.  Ещё хороши веники из пихты.
- Петрович, - прервал его Седых. – Этим веником тебя бы отхлестать за то, что не слушаешь, о чем здесь идет речь.
  - Но ведь тут Иннокентьевич говорил о вениках.
- О тех, о тех, - засмеялся Гоша. – Тебя им отхлестать.
- С морозцу, - добавил Куклин, отпуская внука на пол. – Той зимой я был в гостях. Там они баньку истопили.
- Василий Петрович, надо бы того, этого, кха, кгм. Надо бы на страницу отобрать. Вы мешаете, -  сказал редактор. – Уже два месяца кроме двух, трех авторов никого не печатали.
- Я тут причем? Стрелова всё время печатают, а я виноват? И потом здесь шел разговор о вениках.
- Будя! – шлепнул по столу председатель. -  Прижмем этого Стрелова. Пора и другим печататься. Хватит со Стреловым. Напечатаем рассказ Павла Муратова.  Мы немного рассказ умнем, прижмем, скукожим, подсушим. Можно и печатать.
- Ерунду какую-то пишет, - зло ответил Саша Редман. – Выдумает, придумает все, а вы и печатаете.
- Чем больше наврет, тем лучше рассказ  получается, - засмеялся Седых. – Вся соль в умелом вранье. Стрелов, как наврет, так со всего района звонки в редакцию и в райком партии. Герои его рассказов звонят. Говорят, чтобы посадили его за то, что он того или иного руководителя критикует. Узнают себя бедолаги.  И что удивительно, в основном, звонят конторские дамы и рабочие. Конечно, подхалимы. И все они в голос говорят – наврал, придумал. Тогда зачем звонить? Пусть сам начальник жалуется и звонит.
Саша Редман трубно кашлянул, побагровел и сжал кулаки, даже побелели бедные. Мощная грудь стала быстро вздыматься и опускаться. Саша тяжело начал дышать. Так можно инфаркт  получить.  Не знаю почему, но мне стало его жалко.
Я  по-доброму подмигнул ему, и потряс рукой. Мол, не обращай внимания. Мне вон как достается и я ничего. Терплю.
Саша понял меня, и начал успокаиваться.  Стал расслабляться, даже галстук выпустил воздух.
Разрешили и Юре Иванову выступить.  Он написал новые рассказы – «Счастливчик», «Серенада Шуберта».  Седых молчал. Он разглядывал  замусоленный окурок, и не решался, куда его прилепить.  Гоша Замаратский потер руки, разгладил усы и начал шерстить рассказы.
- Как ты ловко навтыкал заковыристых слов.  И где их  находишь? Накрутил так, что сразу и не поймешь. Неужели нельзя писать простым русским языком?
Он даже разъярился и повысил голос. Куда только стеснительность и скромность девались? Артист. 
Кстати, Юрины рассказы мне понравились. Не каждый может писать о деревне, доярках, сенокосе и уборки моркови. А кто будет писать философские вещи?  Так зачем сердиться на них?  Пусть пишет.
Юра Ратников смотрел на Гошу, и улыбался, качал головой. Я даже услышал, как он тихо сказал:
- Как он играет! Как играет! Ух, как страшно. Даже усы взъерошились. Вот до чего доигрался.
- Прекратите! – строго сказал редактор. – Они не играют, и не надо так. Кха. Кгм.  Они работают. Прекратите.
Вот пришел и Саня Верёвкин. На шее красивый галстук, на голове шляпа. Одет он в новенький спортивный костюм. У него красивая седая бородка. Он странно и глухо приветствовал нас, подозрительно оглядел всех, будто все виноваты, а он один прав, и прошел к свободному стулу.
Вася Куклин и шустрый внук что-то искали в безразмерном портфеле. Звенела посуда. Юра Ратников продолжал недоверчиво улыбаться. И он что-то шептал.  Саша Черемных и Володя Кузора пили чай и разбирали фотографии. Они, кажется, спорили.  Кузора всё больше бледнел, а  Черемных краснел.  Володю Саша не переспорит. Это я точно знал. Редактор Демидов скромно улыбался, и его гладкие щечки приятно розовели. Он был доволен. Мы собрали материалы на литературную страницу. Вася был увлечен  безразмерным портфелем и шустрым внуком, который подложил деду на стул сырое яйцо. Сядет Вася на яйцо, или нет, вот вопрос вопросов.
Саня Верёвкин наседал на председателя, чтобы он напечатал путевые заметки и очерки. Я их читал. Отличные материалы. Надо похвалить его за большую работу.
С другой стороны «давил»  на председателя ещё один скромный и стеснительный Паша Муратов.  Нахмурив брови, он что-то рассказывал о том, как один чудак на том участке, где работал Муратов, решил усыновить Пашу. Он отказался, потому что над тем дядей все слесари смеются. Называют его чудаком и дураком.
Саша Редман, сжимая кулаки, и, шевеля кустистыми бровями, бдительно следил за Пашей. Я слышал, как скрипели зубы, и трещали кулаки.
Только один Гоша Замаратский был спокоен. Он  даже задремал.  Устал критиковать Юру Иванова. Решил отдохнуть. Юра был на удивление спокоен. Он смотрел на задремавшего Гошу и недоверчиво улыбался. Юра не доверял мэтру поэзии по району. Это его право.
И  всё-таки, Вася сел на  яйцо!  Грохот, звон посуды, радостный визг ребенка, смех товарищей.  Гоша вздрогнул и свалился со стула, и множество рукописей  местных  поэтов и романы Илюши Хлыстова завалили мэтра поэзии.  Нам пришлось разгребать бумаги, и вытаскивать нашего товарища попавшего в беду.
- Какой-то кошмар! – возмутился Замаратский. – Откуда столько! Не спят что ли эти товарищи!?
И только один Юра Ратников недоверчиво улыбался и что-то шептал.      

РАЗОЗЛИЛИ  ВЫ  МЕНЯ,  БРАТЦЫ
1981 год. Вася Куклин возился с шустрым  внуком. Тот пытался залезть в безразмерный портфель. Звон посуды.
Седых постукивал по табакерке, и поглядывал на нас. Вид у председателя сердитый. Будет много отлупов.
- Кто первый на закладку? – громко спросил Седых. Все молчали. И мне не хотелось выскакивать первому. Заклюют.
Седых ещё раз кашлянул и раскрыл табакерку. Перед ним лежал журнал «Огонек»  с открытой страницей, на ней был кроссворд. Почти все слова отгаданы.
- Тут есть рассказ В. Астахова. Бяка. Да и его стихи попахивают чужим. Опасно. Пошло на отлуп.  Далее. Кто тут?  Ю. Афонин. Отлуп. Чужая рука. Нельзя. Опасно. Далее. Кто здесь? Михеев.
- Я его отстегал, - подал голос Замаратский. – Много лишних слов. Конечно, неудобно как-то. Но, надо.
- Вот, товарищи, - обратился к нам Седых. – Так надо делать. Нечего жалеть. Они нас не жалеют. 250 строк и собаке под хвост. Отлуп. Разозлили вы меня, братцы, ой разозлили. Что будем брать на литературную страницу? Демидов торопит.  А вы не того.  А надо того. Стрелов принес рассказ, а там пьянка. Одни забулдыги. И какие-то все Митьки. Стрелов получил отлуп. Я знаю. Здесь многие просили меня прищучить Стрелова.  Вот и прищучили. Стихи Зырянова в корзину. Лопатко создал одну чушь. Молодец. Весело. Отлуп. Кого ещё причесать? Богданову? Отлуп. Так. Замаратский ходил  по потолку. Стих не прошел.  Куда денешься?  Нельзя.  Верёвкина причесал. Стих не пролез. Нельзя.
Вася Куклин схватил внука, и портфель в охапку и побежал к выходу. Куда это он?
Все молчали. Юра Ратников притаился в уголке, и недоверчиво улыбался.  Весело было и Диме Ращупкину. Ему можно улыбаться. Его очерк приняли в печать. Я рад за Димку. Добрый очерк о строителях.
Саня Верёвкин с нетерпением ждал своего часа. Его путевые очерки лежали на столе у Седых. Их надо печатать. Он хорошо описал те места, где он побывал. Пусть лучше его очерки печатают, чем мои. Конечно, Саня и Гоша обиделись на  Геннадия, что он их назвал. Зачем он их назвал? Он ведь знает, что они обижаются на критику. Лучше  бы он их похвалил. Лучше бы меня критиковал. Я даже сам себя люблю критиковать и смеяться над собой и  над своими недостатками.  Ну, что стоит Седых похвалить ребят. Не убудет ведь.
И тут Седых сказал:
- Товарищи, кажется, у меня есть и приятная новость. В уголке сидит недоверчивый Юра Ратников. Прочитал я его блестящее стихотворение «Ромашка».
Председатель прочитал его. Замаратский бросил что-то рисовать и злиться на Седых, взглянул на улыбающегося Юру.
- Немедленно печатать, - сказал Гоша. – Находка.
- Лежит в наборе. И это не всё, - продолжал Седых. – Он отдал мне философскую статью. Эссе о смысле жизни. Там много мыслей. Даем в печать.
- Он может написать и философский трактат о нашей жизни, - сказал я. – Только никто печатать не  будет. Талант. Где нам до него.
- Хватили, - улыбнулся Юра. -  Со мной хоть не играйте.  Мне ваша игра не нужна. Не надоело хмуриться?
- Всё, Юра, всё, - прихлопнул по столу Седых. – Все твои материалы приняли. Будет об этом.
Юра  продолжал недоверчиво улыбаться.
Вошел Вася Куклин без шустрого внука, но с портфелем.  Сел, и сразу полез греметь посудой, пока на него обратил внимание Седых.
- Здесь мы собрались не для сольного прослушивания пения твоих посудных колоколов. Тебе доверили провести литературный вечер в первой школе. Ты, что сделал?
- Из школы звонили. Перенесли на пятницу. Я не виноват.
- Хватит, - сказал Седых. -  Юра. Ратников. Доработай стихотворение «Гори звезда». И дадим в печать. Ты у нас теперь тоже маститый. Смотри, нос не задирай. И тогда конец. А то ведь могу захвалить до отлупа.
Юра громко засмеялся и погрозил пальцем.
- Кончайте играть. Вы ведь знаете, что слава портит людей.  Надо здесь некоторых маститых в строгости держать, а вы их хвалите. Иногда прижать, потом отпустить, потом опять прижать. Кнут и пряник.
Дима Ращупкин показал зубы.
- Прижать Седых любого из нас может.  Обижаться не надо.
Седых раскурил окурок, надышался гадости, и прилепил его к батарее. Вася задремал рядом с портфелем. Очки свисли на кончик носа, Устал бедолага возиться с внутренностями безразмерного портфеля.
Гоша Замаратский, чтобы снять со штабелей  из рукописей верхнюю папку, поставил стул, и с него решил достать папку. Но не смог, не дотянулся. Тогда мы с ним пододвинули стол,  поставили на него стул. Я решил помочь Гоше. Снял эту папку. Она находилась у потолка.
Вытирая пот с лица, бедный Гоша раскрыл папку и достал листы. Это были рукописи авторов.
Заходил редактор Демидов, и взял отобранные нами рукописи. Ушел. Мы разбудили Васю. Он вздрогнул, и тут же сказал:
- Сейчас. Раз вы просите меня. Я сейчас прочту.
- Василий Петрович, мы домой собрались, - сказал Седых.
Саня Верёвкин одевался, и недоверчиво смотрел на Седых. Зачем так обижаться. Лучше бы Седых меня вместо него покритиковал. Ну, не приняли одно стихотворение, ну и что? У меня целые рассказы не принимают, и я не обижаюсь. Лучше бы Седых похвалил его.
Когда стали выходить, то Юра Ратников громко засмеялся.
- Вы весёлый народ. Только не хмурьтесь. В хмурость вашу не верю. Шалите, не верю.

ОН  ДУРАК,  И  ВСЕ  НАД  НИМ  СМЕЮТСЯ
1982 год. Все молчали. Было слышно, как свистели бронхи у Седых, и просили вонючего дыма от окурка, пришпиленного к Антарктиде на карте мира. Даже было слышно, как в каком-то столе возились тараканы. Что они там искали?
Перед председателем, на столе, лежали исписанные торопливым и злым почерком листки, номер районной газеты с моим напечатанным  рассказом «Кеша», и какой-то официальный лист.  Краем глаза я увидел, что это письмо из  журнала «Крокодил». Очередная кляуза на меня.
Седых  отлепил окурок, раскурил его и три раза вдохнул вонючий дым, успокаивая  больные бронхи. Полегчало мужику. Разгладил усы. Посморел на меня и сказал:
- Всех больше тебе достается за твои рассказы и фельетоны.  Смотрю – не обижаешься. Молодец!  На тебя продолжают катить колесья один  за другим. До каких пор?  Кляузники, стукачи разъярились на тебя.  Теперь не только твои герои ополчились на тебя, но и твои собратья по перу. Они  на тебя  кляузы строчат. Стукнули кое-куда, как в  тридцать седьмом году. Ты в этом рассказе советских женщин обидел шибко. Со стукачами будешь разбираться?
- Я против разборок. Я не умею обижаться. Закалился. Пусть строчат.  Мне на них наплевать. Опускаться до них? Уволь.
Дело было вот в чем. Мой рассказ «Кеша» много наделал шуму в районе. Вроде все успокоились от  напечатанных  моих  рассказов. И вот напечатали рассказ «Кеша».  Я описал жизнь одного отца-одиночку. Воспитывал двух своих детей. Ещё взял на воспитание двух детей от женщины-пьяницы.  Кроме, основной работы он ещё работал  сторожем. Надо было как-то содержать детей. Случай этот имел место. Но, рассказ есть рассказ. Это не очерк. Что тут началось!  Были звонки в редакцию, в  райком партии. Люди писали, звонили, что таких женщин в нашей стране нет, и не должно быть. Я бы мог понять женщин. Но, когда в это дело ввязались мужики, то это было уж слишком. Письмо  сочинила и наша корреспондентка Ольга Кондратьева. Помогал ей один из наших литераторов. Не буду упоминать его фамилию. Прочтя  эту книгу, может, у него проснется совесть, что подначивал   не очень здоровую и несчастную женщину в личной жизни. Мне просто её было жалко. Ведь хороший человек, а ведь поддалась на уговоры кляузника. Сделал он хитрый ход. Письмо не подписал. Подписала его Ольга.  Седых уговаривал её  не сочинять письмо.  Она отправила письмо в Москву, в журнал «Крокодил».  Содержание письма примерно было такое, ходит, мол, у нас по городу один человек, вообразивший себя писакой, и не признающий никакой культуры, и правил русского языка. В своем рассказе этот рабочий  оскорбил честь советской женщины. Таких женщин в нашей стране нет. И надо, мол, запретить ему писать. Все слесари говорят, что он дурак, и все над ним слесари смеются. Его и начальство не любит. И он настоящий враг советской власти и народа. Оградите женщин от этого человека.
Многие слова в этом рассказе были подчеркнуты.
Через некоторое время из журнала «Крокодил»  в нашу редакцию пришло письмо, где просили журналистов газеты оградить  рабочего корреспондента Стрелова от нападок корреспондентки Кондратьевой. Просили провести собрание коллектива и наказать журналистку.  Редактора Демидова в  тот раз  не было. Он был в отпуске. И какое наказание получила Ольга Кондратьева, мне не сообщили. Седых только руками развел. Что  ответил заместитель редактора газеты, осталось тайной. Конечно, если бы был на работе Демидов, он сделал бы всё по закону. Он потом Геннадию сказал, что он бы её сразу уволил. Тем более, что эта дама была любительница писать доносы на  собратьев по перу. Однажды, Ольга накатала  кляузу на редактора  Демидова в Москву в  Центральный комитет партии. Но факты не подтвердились. Вот такая была наша красавица Ольга.
Я не обижался на стукачей. Привык. Закалился. Они даже не знали, что они помогали мне выстоять в этой трудной жизни. И я выстоял. В те годы, мною интересовались  и представители КГБ. Это совсем другое дело.
А те стукачи от литературы продолжали мне улыбаться, как будто ничего не произошло. И я не подавал  виду. Я не хотел опускаться до них.
Седых  отодвинул от себя все бумаги и  поморщился.
- Какая гадость, какая грязь. В своих рассказах ты обобщаешь образ современного человека. Герои узнают себя. Злятся. Твои товарищи по перу просто завидуют тебе, потому, что они не напишут так о своих начальниках. А вот  стучать этим мужикам на своих собратьев по перу не следовало бы. Это низко. Нехорошо. Ты простил их?
- Простил. Бог им судья. Зачем воевать с мужиками, что накинули на себя женские юбки.  Простил.
- Я не простил бы их, - строго ответил Седых.
- Я бы тоже их простил,- ответил заместитель редактора Вася Куклин, рассматривая пустую  бутылку. У  его ног стоял небольшой портфель забитый бутылками из-под молока. Знаменитый безразмерный портфель у Васи украли. После этого случая Куклин болел  целую неделю. Сильно похудел. Ночами не спал. Портфель снился. Далее Вася сказал: - Ты умей прощать людям их недостатки. Она молодая. Исправится.
- Не исправится, - сказал Седых, - и не успокоится. Такая порода. Во  времена  не столь отдаленные из-за таких мужиков и баб много хороших людей пострадало. И эти на тебя нацарапали донос. Всё это от зависти.
Надо додуматься, чтобы на редактора жалобу в Москву писала. А наш редактор Демидов добрейшей души человек. Он никому вреда не сделал. Он пытался никого не обидеть. Доказывал Геннадию, что надо печатать всех. Ведь люди обижаются, что их не печатают. Демидов  пропускал все мои  фельетоны и юмористические рассказы. И всячески защищал меня от нападок  жалобщиков.
Потом мне Демидов говорил:
- Юра, если бы я тогда был, я бы её в один день уволил. Мой заместитель мягкотелый товарищ. Он простил её. И дал ответ в журнал, что они её наказали на общем собрании, хотя никакого собрания не было.
- У вас, оказывается, стукачи есть? – глухо спросил новичок Евгений Гришковец.  – Стукачей, Юра, не прощают, особенно мужиков. Нельзя. Я наслышан о тебе. Сейчас бы твой кнут пригодился. На зоне такие стукачи сидят  дежурными у параши. Этот мужик просто тебе завидует. А зависть – это страшная штука.
- Не трави мужика, - прервал Седых и закурил. – У него давно нет кнута. Время другое.  Сейчас его кнут – слово. Плохо будет тебе, Юра, приходи сюда, в редакцию. Вместе будем грустить. Кнут не надо. Ты словом их, словом.
- Я всех простил, даже мелких пакостников, - ответил я.
Всё это время Юра Ратников, наклонив голову вправо, дергал губами и улыбался. Не выдержал. Засмеялся.
- Молодцы!  И стукачи тоже артисты! Хватит играть! Чего вы? Ну, ладно.    - Сядь, Юра, сядь, - очень тихо  прервал недоверчивого Юру Гена Седых. – Здесь никто не играет.  Все вы мне надоели.  Скоро от вас уеду в город Новозыбкова. Сядь. Сам играешь. Не серди меня.  Взяли твои стихи в печать.
- О советской женщине заговорили! – кричал Юра. -  Что они на Юрку написали! У нас женщины не бывают такими? Врут эти жалобщики. Врут. Прав Юрка. У нас есть такие алкашки, что бросают детей на воспитание мужикам. Юрка правду написал. Есть такие женщины и в нашем городе.
- Хватит! – повысил голос  Седых. – Сядь! Я знаю. Есть такие женщины.
Ратников пошел к своему стулу.  Сел. Продолжал улыбаться. Я понимал его. Он потерял веру во всё. И я боялся за него, как бы он снова не сорвался, и стал бы пить. А ведь талантливый мужик. Евгений Гришковец сказал, что из него мог бы получиться настоящий поэт. Сколько таких спилось!  Однажды Юра до того философствовал, что потерял квартиру. Жил на вокзале. Я узнал об этом, и привел его к себе домой.  Он у меня жил. Потом ему дали комнату в общежитии. Многим я давал крышу над головой, делился последним куском хлеба, одеждой. Кстати, рассказ «Кеша» взят из жизни. Одна дама  загуляла. Бросила трех детей. Я их привел к себе домой. Они жили у меня. Когда она была трезвой, то тоже у меня жила. Гулять  она продолжала. Неожиданно, она перестала пить, и с детьми ушла в свою квартиру. И я был доволен, что в тяжелое  время для детей, я помог им в беде. И такой случай в моей жизни был не  единственный.
Вася Куклин сказал:
- В общем-то, Стрелова много раз предавали.  После рассказа «Огрызок совести»  со всего района были звонки. Даже многие коммунисты на него писали кляузы.
- Василий Петрович, вы бы помолчали, - вошла в разговор Светлана Зябликова, литературный сотрудник газеты. -  Всем писали рекомендации в партию, а мне не написали. Ольге Кондратьевой написали рекомендацию в партию. Все коммунисты, а не коммунистка, хотя душой я коммунистка.
- Боже, дай мне силы, - прошептал Гришковец, и взялся за голову.
- Светлана Ивановна, перестаньте! – возмутился Седых, и  бросил ручку на стол. – Здесь вам не партийное собрание, а заседание литераторов.  Нам надо готовить страницу, а вы здесь с этими рекомендациями прицепились. Напишут вам рекомендацию. Да и сдалась вам эта…Ладно. Успокойтесь.
- Юра Иванов  предложил завершить игру в партию, и перейти к делу. Таким сердитым я его не видел.
-  Что вы все зациклились на этой партии!? Сдалась вам эта партия!
- Юра! – повысил голос Седых. – Будя. Перебор.
В это время Гоша Замаратский тщательно работал  над рукописями  многочисленных авторов наводнивших просторы Илимского края. В углу кабинета стояла огромная пирамида из рукописей. Она была похожая на Египетскую пирамиду. Она подпирала потолок. Я удивлялся, как она не проломила пол. Кстати, две пирамиды бумаг  сдали  в архив. Унесли по частям в подвал.
Гоше было не до нас. Когда от политики перешли к литературе, то он очнулся, отложил рукописи, и сел рядом с председателем.
Ратников сидел в уголке  и продолжал улыбаться.
- Итак, ваши стихи, товарищ Гришковец, будем печатать, - сказал Седых. Сделаем из ваших стихов  подборку. Так. Кто ещё на прическу? Паши  Муратова нет. Надо бы его рассказ причесать, пригладить, умять и подсушить. Остепенить бы надо его и остудить. Странно. Что же он не пришел? Может, на кого обиделся? Стихи Верёвкина мы уже обсудили и причесали.  Надо дать в печать. А то обидится мужик. У него есть нормальные стихи – «Письмо», «Вороньё», «Этюд», «Поэзия». Нет, всё-таки, меня Муратов насторожил.
Гришковец почему-то весело смотрел на Ратникова. Один Дима Ращупкин весь так и сиял. Проблемы других его не волновали. Он ждал своего часа. И он наступил. Седых кашлянул, улыбнулся в усы, и пальцем указал на Диму.
- Очерк Ращупкина даем. Радуйся.
Пришел редактор Демидов.
- Мы договаривались, чтобы каждый месяц  давать литературную страницу. Сколько можно повторять, чтобы отбирали на страницу. Что есть, то и давайте.
Седых заглянул в свою тетрадь, потом в мой протокол и ответил:
- Очерк  Ращупкина даем. Будет подборка стихов Гришковца и Юрия Ратникова. Что ещё? Готов рассказ Юрия Иванова. Стрелов получил отлуп. С образами перебор. Итак, начальство на него взъелось. Опасно давать. Опять прибегут жаловаться. Предложил ему переработать рассказ «Прыщ».  Этот рассказ может пойти. В общем, понюхаем.
- Вы тут сами разбирайтесь, - недовольно  сказал Демидов. – Хватит вас подгонять. А с этой Ольгой Кондратьевой не знаю, что и делать. Как же можно такие письма сочинять на своих товарищей по перу? Кто-то же её надоумил на такое письмо.
-  Хотя мы со Стреловым и догадываемся, чья это рука, но промолчим. Может, проснется у этого человека совесть, что так делать нельзя. Но вряд ли она просеется. Стрелов  их простил. На этом всё.
- Видели? – сдвинул брови Седых.  – Сердится редактор. До каких пор мы  будем друг с другом воевать? Надо жить дружнее.
- Бросьте всё это, - сказал  я. – Кажется, она мне нравится. На таких женщин нельзя обижаться. Их надо любить.
Гришковец читал стихи Ратникова. Они ему понравились.
Света Зябликова, вытянув губки трубочкой, что-то писала. Ей не до нас. Она успокоилась. Ей обещали, что примут в партию. Я ей напишу рекомендацию.
Гена Седых  раскурил окурок, затянулся три раза и прилепил к батарее.
Материалов собрали на две страницы. Можно расходиться.

НЕУЖЕЛИ  РАЗБЕЖИМСЯ?
1983 год. Георгиий  Замаратский листал чью-то тетрадь. Саша Савин, слесарь ЖКХ, шуршал бумагами в своей сумке. Что он там искал? Стихи? Георгий Староверов  смотрел на Гошу и улыбался.  Саша Верёвкин только что принес серию зарисовок. Демидов с удовольствием взял их для газеты. Один раз он зашел в мой кабинет. Я забыл написать, что в газете я работал в штате литературным сотрудником.
Демидов сказал:
- Жалко, что у нас нет  Геннадия Андреевича Седых. Уехал в город Новозыбкова. Секретарь есть. Стрелов. Ищите председателя, Юрий Иннокентьевич. Наберутся материалы для газеты, сразу ко мне на стол.
В уголке сидел Юра Ратников и недоверчиво улыбался.
Напротив меня сидела заведующая промышленным отделов в редакции Любовь Медведева.  Мы с ней долго не сидели в кабинете. Постоянно ездили по району.  Наверное, не было места в краю Илимском, где бы мы не побывали. Везде были. Из каждой поездки  привозили по несколько материалов. Как правило, мы с ней свои материалы писали дома. В кабинете обрабатывали только  рукописи авторов. В этих поездках я искал таких товарищей, кто мог сочинять стихи, рассказы, очерки.
В нашем кабинете находилась и фотокорреспондент красавица Кондратьева, в прошлом Гречишкина. Это та самая Ольга, которая написала на меня жалобу в журнал «Крокодил»  при помощи инкогнито-мужика. Хотя мы знали, кто ей помогал. 
Эти две красавицы в своей бурной деятельности словно соревновались. Я попал между ними.
Мы с Ольгой  ездили в командировки вместе, и я ей  ни разу не упомянул, какую гадость она мне сделала. Зачем? И она молчала.
На время к нам приезжал Гена Седых. Он сказал:
- После нас придут другие. И для них мы динозавры.  Того, что происходило на заседаниях нашего  литра – не будет. Такого веселья, хохмы и такой жизнерадостности не будет.  Всё, Юра.  Наступит безразличие. За твои фельетоны и рассказы тебя попросят из редакции, а Васю Куклина турнут на пенсию. Таких романтиков, как вы с Васей не будет в редакции. Ваше время истекает. Протоколы? Не  смеши. А нытьё политическое ты писать не будешь.
Вася Куклин, видимо, писал проблемную статью  о том, как повысить надой молока от одной фуражной коровы.  Надо ведь. Придумали  слово – фуражная.
Юра Ратников сидел в уголке и недоверчиво улыбался. Вдруг,  он громко засмеялся.
- Ну, хватит хмуриться! Не верю! Хватит играть. Гоша, прекрати играть в стеснительного человека. Я тебе не верю. Я никому здесь из вас не верю.
Я предложил пост председателя литры Замаратскому и  Верёвкину, но они отказались.  У них и своей работы много.

ОБЫКНОВЕННЫЕ  БУДНИ
1984 год. Пришлось мне стать и председателем и секретарем клуба. Я не хотел, чтобы клуб  исчез. Столько лет он жил, и вдруг его не станет? Наш секретарь газеты «Маяк коммунизма»  Володя Кузора поддержал меня. Да и все журналисты были членами клуба. Надо работать, тем более надо выпускать литературную страницу.
В  наш кабинет с Любой Медведевой и Ольгой Кондратьевой вошел редактор  Николай Борисович Демидов.
- Вот и славно. Ты, Юрий Иннокентьевич, литературный сотрудник газеты. Тебе и руководство клубом. Мы тебе всей редакцией поможем.
Вася Куклин писал статью о поднятии сельского хозяйства в нашем районе.
- Поможем,- сказал он.
Люба Медведева написала очерк. Гоша Замаратский  прочитал его и одобрил.
Юра Ратников устроился в уголке, и оттуда хмыкал и недоверчиво улыбался. И Юра Иванов одобрил очерк.
- Владимир Нилыч, - обратилась  Медведева к Кузоре, - у меня готова статья по Ждановскому леспромхозу. В передовые выходит.
Тут же сидел редактор и пил чай.
- Надо бы, товарищи журналисты, по району проехаться. Юрий Иннокентьевич, возьмите с собой Кондратьеву. Снимки нужны и репортаж из Рудногорска. В  будущий поселок Горный надо попасть.
- Мы с Юрой пешком туда пробьемся по грязи, - ответила Ольга.  – Трех дней нам хватит. Туда дороги нет. Глухой край.
- Будете первыми журналистами на  новой стройке, - сказал Демидов.
В редакции мы почти не бывали. В понедельник и вторник мы находились в кабинете для обработки  рукописей из района. Остальные дни ездили по району.  И только вечерами и в выходные дни писали свои материалы. Что такое личное время мы не понимали.  Мы писали.
Демидов взял материалы и вышел.
Гоша Замаратский что-то рисовал.  Ольга две фотографии подсунула мне и одну Куклину.
- Кузора требует снимки. Юра, ты умеешь лирически  подписывать текст под фотографиями. Напиши. Я так написать, как ты, не умею.
Света Зябликова хихикнула.
- Она знает, кто ей подпишет. Юра Стрелов влюблен в неё.
 - Любовь вдохновляет, - ответил Кузора.
- Вдохновляет,  - повторил Куклин, и взглянул на Медведеву. – Любовь Валентиновна, написать добротную статью необходимо вдохновение.
- Здорово играют! – засмеялся Ратников.
- Юра, здесь не играют, здесь трудятся, - строго ответил Кузора.
-  Игра – это тоже труд, - не сдавался Юра. – И надо уметь талантливо играть. Не хмурьтесь. Не надо. Не верю. Не верю и в хмурость.
Вася Куклин прекратил писать в тетрадь.
- Хмурость?  Небо сегодня хмурое. Дождик, однако, будет.
- Вы говорили, что нет игры, - ответил Юра.
- В шахматы? – зевнул Вася.
- Кузора у меня половину статьи откузорил, -  ответил я.
Гоша Замаратский отложил чью-то рукопись.
- Кто здесь играет в шахматы? Стрелов? Не вижу. Я не люблю играть в шахматы.
- Тьфу! – плюнул Ратников. Встал и ушел. Зябликова коротко хихикнула. Сказала: -  У меня по милиции статья. Там не до шуток.
Кондратьева нашла ещё одну фотографию.
- Юра, подпиши. На посту у ГАИ фотографировала. Кто любит шутить? За  кем анекдот?
Кузора тяжело вздохнул, покачал головой и вышел.
Все собрались домой. И только одна Ольга непонимающе смотрела на нас.
- Кто-то тут шутить  собрался.
-  Вася Куклин и Стрелов пусть шутят. Они на это большие мастера. Вот и шути с ними, - сказал Замаратский.
Всем было не до неё.

КОЕ-ЧТО  О  ЛЕКЦИЯХ  И  ПЛЕНУМЕ
1985 год. В наше время люди увлеклись дачами.  Вихревые времена закончены.  Начались времена кролико-свинячье-куриные. И  мне порой бывает не по себе. Что-то должно меняться. Ужасно. Какой-то во всём застой. Куда не сунься – тишина. Как встряхнуть общество? Как? Что делать?
Мы собрались в нашем кабинете. Вася Куклин строчил передовицу. Он их ловко и быстро пишет. Я так не смогу.
Гоша Замаратский с тоской смотрел на пирамиду рукописей, и не мог решиться –  какую вытащить из громадины  рукопись. Он опирается на тросточку и стонет. Болит нога. Гоше надо найти что-то для литературной страницы.
Вошел редактор Демидов.
- Рассказ Стрелова «Муха» не пойдет.  Как-то неудобно перед героем. Она ведь  узнает себя. И опять будет скандал.
Дело было вот в чем. Одна из нештатных корреспондентов, имеющая высшее образование по журналистике, решила устроиться  в редакцию. Даже писала жалобы  в райком партии, в обком парии и в ЦК КПСС.
- Я вам покажу мать вашу!  Уберите Стрелова из редакции, а меня возьмите! Как вы могли слесаря-сантехника взять в редакцию? Его и начальство не любит за его рассказы и фельетоны! Он ими всех начальников замучил!
Она ходила к редактору Демидову по несколько раз в день.  Один раз даже при помощи милиции выставили её за дверь.  Не помогло. Устраивала  скандалы, рвала на себе одежду. Мы поочередно дежурили у редактора. От такой дамы всё можно было ожидать.  Потом она вышла замуж, и успокоилась. В доме, в котором я жил тоже такая дама была. Только и слышно было её. Бывало так, что она кричала на весь подъезд. И вдруг тишина. Узнал. Вышла замуж. Кстати, когда Ольга писала на меня жалобу в журнал «Крокодил» и на редактора в ЦК КПСС, она жила одна. Однажды она в ярости разбомбила наш кабинет. Потом нашла мужичка, и успокоилась. А есть женщины-одиночки не такие как те, что я описал, а любят «мотать» нервы мужикам. Одна моя знакомая сказала, что когда она кому-то  испортит настроение, то  ей от этого бывает хорошо. Она может подойти ко мне и сказать:
- Хочешь, я сейчас тебе нервы испорчу. Потом другому человеку измотаю, и у меня от этого появляется хорошее настроение.
Саша Савин, слесарь из ЖКХ, рвался читать стихи. Наш ответственный секретарь газеты Володя Кузора тер руки. Он ждал материалы авторов, чтобы хорошо их «почистить», а то и откузорить. Это слово у нас в редакции прижилось. Говорили так – Кузора откузорил, значит, сократил.
Заглянул Демидов.
- Товарищ Стрелов, скоро будет литературная страница?
- Что на меня всё свалили!? – возмутился я. – Замаратский мог бы стать  председателем.
- Болею я, - застонал Георгий. – Нога болит.  Ты у нас в штате состоишь. Вот и командуй.
- Командовать я не люблю. Таланта нет, - ответил я.
Замаратский поморщился, и начал шуршать бумагами в кармане. Вынул помятые листы, расправил их, и зачитал два своих стихотворения: «Илимский этюд» и «Художник».  Будем предлагать в печать. Юра Иванов  смотрел в затылок  Гоше, шевелил пальцами, словно что-то сжимал. Улыбался. Хмыкал. Света Зябликова вкусно пила чай. Все чем-то занимались. И штатные и нештатные корреспонденты все трудились. Редактор доволен. Значит,  очередной номер газеты  вместе с литературной страницей будет готов.
- Кха. Кгм. Трудимся. Юрий Иннокентьевич вы ответственные за литературную страницу. Надо подготовить страницу  по Пленуму ЦК КПСС по откликам.
- Да, да, подготовить и сделать отклики, - сказал Куклин. Он в это время строчил очередную передовую статью.
- Василий Петрович, вы всё  юморите? – спросил Демидов.
- Юморите, - повторил Куклин. – Да, да, у Стрелова хорошая юмореска получилась. Надо дать в печать. Я с вами согласен, Николай Борисович.
- Не в этом дело! – повысил голос Демидов.  – Надо дать отклик…
- А я, что говорю, - перебил Вася,-  Пусть читатели дают отклик на фельетон Стрелова. Пусть веселятся люди.
- Отклик на решения Пленума ЦК КПСС, - нервно ответил Демидов.
Света Зябликова прыснула в кулачок, Юра Ратников громко засмеялся.
- Вот, где юмор!
- Пленум юмор? – почти прошептал Володя Кузора. -  Василий Петрович, вы  что?!
- Что вы, что вы, разве могут быть на Пленуме юмористы? – тоже прошептал  Куклин, и подмигнул мне.
- Всё продолжаете шутить? – улыбнулся Демидов. – Пленум – это серьезно.
Василий Петрович встрепенулся.
- Извините. Заработался. Я и говорю, что на Пленуме серьезные люди. Как можно равнять Пленум с юмореской и фельетоном Стрелова. Если бы на Пленуме были хохмачи, они бы нас завели в дебри. А так. Мы правильной дорогой идем  к коммунизму.
- Василий Петрович, - только и сказал Демидов.
- Я ничего. Если вы меня просите, чтобы я подготовил лекцию по Пленуму, то я напишу.
- Василий Петрович, разговор идет  об откликах.
- Ясно. Я думал, что на рассказы Стрелова. Отклик могу собрать.
- Какие отклики? – почти прошептал Демидов.
- Вы не беспокойтесь. Я соберу отклики и по Пленуму и по Стрелову.
- По Стрелову не надо. По Пленуму нужны отклики.
Демидов и Кузора стали успокаиваться.  Демидов улыбнулся.
- Веселый вы человек, Василий Петрович. С вашими шутками надо быть осторожнее. Пленум – дело не шутейное. С вашими шутками в райкоме и ещё кое-где не поймут.
- Причем тут шутки? – строго  спросил Куклин.-  Пленум – это серьезное мероприятие. Ладно. Я дам ещё и статью по Пленуму.
Юра Ратников смеялся, Света Зябликова хихикала, под Медведевой трещал стул.
Демидов тоже засмеялся.
- Василий Петрович, так можно кое-куда и влететь, - сказала Люба Медведева,  и пересела на другой стул. – Мы представители райкома партии. Там люди серьезные.  Они шуток не любят.  Могут и не понять ваших шуток.
Она встала и вышла.
- Как можно не понять шуток? – спросил он сам у себя и, сняв очки, стал их усиленно тереть большим и клетчатым платком. Он ловко это делал.
- Другой раз можно и пошутить, - сказал Демидов. – Что здесь страшного? Надоест быть серьезным. Так жить веселее. От серьезности можно устать. Отдыхайте. К утру литературная страница должна быть готова.
И он ушел. Мы тоже стали собираться по домам.

ЛИРИЧЕСКОЕ  НАСТРОЕНИЕ
1986 год. Куклин что-то строчил в блокнот. Гоша Староверов тел ладонь о ладонь. Готовился кого-нибудь «причесать».  Замаратский задремал у пирамиды рукописей.  Ратников, как всегда, недоверчиво улыбался. Медведева сидела напротив меня, хрустела печеньем и пила чай.  Она трудилась над статьей  о Винницком леспромхозе. Этот леспромхоз мало вывез  леса на Украину.  Нам не разрешают писать, как нагло разграбляют Илимскую тайгу. Райком партии строго следил за тем, чтобы каждый леспромхоз  выполнял план по вывозке леса в другие республики.  Я хотел покритиковать райком, но меня предупредили,  что райком партии критиковать нельзя, особенно первого секретаря.  В Уставе партии я этого пункта не нашел. Мне сказали, что если я собрался критиковать райком партии, значит, я против советской  власти.
Саша Савин шуршал бумагой в сумке для слесарей. Потом вскочил, и начал читать стихи.  Староверов продолжал мять руки. Довольно хмыкал.
Вася Куклин неожиданно громко зевнул, и Медведева поперхнулась, и начала кашлять. А Саша замер с открытым ртом. Я сунул ему в рот конфету. Саша пришел в себя, и конфету выплюнул.
- Не затыкайте мне рот правды!
- В стихах её нет, - сказал Староверов.
Валя Аношина после сольного исполнения  выронила ручку. Она работала в третьей школе. Потом она сказала:
- У меня есть репортаж по третьей школе. Василий Петрович, предупреждать надо. Я чуть заикой не стала. Читала я стихотворение  Булыгиной. Политика. Нет у неё лирического настроения. В стихах должно присутствовать лирическое настроение.
- У меня есть, - быстро ответил Саша Савин. Очерк я написал «Рабочее утро в ЖКХ».
- В самый раз, - пришла в себя Медведева. -  Какая может быть лирика в этой организации?
- Не скажите, - ответил Саша. – И у рабочих бывает лирическое настроение.
- Особенно на другой день после получки, - вставил Георгий Замаратский. Медведева стала смеяться, и под ней трещал стул. Ответственный секретарь газеты Володя Кузора правил статью главного инженера  энергоцеха  Коршуновского ГОКа  Амосова. Володя сказал:
- Много написано, и коту под хвост. Фактов почти нет. Одни призывы к честности, и  соблюдению техники безопасности. Печатать надо. Если нет, обидится. В райком побежит. Нехорошо. Неудобно. А куда денешься.
- Дай мне. У меня  не обидится, - сказал я.
- Знаю тебя. Всё исчиркаешь, или в урну бросишь или в архив.
- В урне ей место, - сказал Медведева. – Пока вы здесь спорили, я статью написала. И нечего там откузоривать. Смысл потеряется.
- Юра, можно закругляться, - сказал  Кузора. – На страницу набрали.
Я объявил о завершении заседания.
Опять все отказались быть председателем. Медведева сказала:
- Фи! У меня есть более серьезные вопросы. Надо сходить в райком. Там подскажут, кого критиковать.  Стрелов не спрашивает. Вот ему всех больше и достается. Надо, Юрий Иннокентьевич чаще в райком ходить. А ты совсем туда не ходишь.
На эту реплику я не ответил. Она права. Надо бы советоваться с работниками райкома партии. А я действовал самостоятельно. Сам находил недостатки.  Вот и получал «шишки»  от начальства. После моих материалов меня вызывали в райком партии на разборку. Но что-то мне почему-то не хотелось туда идти.

НЕРВЫ  НА  ПРЕДЕЛЕ
1987 год.  Шла по  стране компания за трезвость.
- Ничего хорошего от этого «сухого» закона не будет, - ответил Володя Кузора и побледнел. – Я водку не пью, но я против издевательства над народом.  Эта перестройка ещё покажет себя с плохой стороны. Поверьте мне,  ничего хорошего из этого не выйдет.
Володя  даже разнервничался. А Ваня Охмурелов сказал:  У всех  нервы на пределе. Такая обстановка в стране.  Мы со Стреловым сходим в магазин.  Надо бы посмотреть, как там алкаши  в очередях даватся.
- Иди, Охмурелов  в магазин один, - сказал Кузора. – Стрелов на три дня в Игирму едет.
Георгий Замаратский подал голос:
- Вы здесь с этим делом сами разбирайтесь. Что будем давать на литературную страницу?  Получается какая-то не литра, а  разговор о пьянстве. Не  стыдно?
Вася Куклин бросил строчить в блокнот.
- Тут что-то про магазин сказали?  На днях я брал морковку.
- Василий Петрович! – повысил голос Гоша. – Ты всегда так. На литературную страницу надо.
- Раз вы меня просите,  пожалуйста. У меня есть рассказ о старичке пенсионере.
- Тьфу, ты! – возмутился  Замаратский.
       Юра Иванов вышел в коридор покурить.
Нина Петренчук, очаровательная учительница из третьей школы решила разрядить обстановку.
- Давайте я лучше полечу всех вас.  Вы знаете, что рядом с нами есть параллельный мир?  И они всё знают о нас. Я рамки принесла.
Она вынула  из сумки какие-то тонкие и блестящие железки. И начала направлять на каждого.
В уголке кабинета трудилась над рукописью Света Зябликова. Она тихонечко хихикала.
Тут ворвалась в кабинет корректор газеты Галина Добышева. От такой неожиданности Гоша выронил рукописи.  У  Охмурелова на пол упали очки. Вася Куклин закашлялся. Я вскочил, но тут же, сел мимо стула.  Зацепил ногой пирамиду, и часть от неё упала мне на ногу. Потом я долго хромал. Тогда я был в ярости.
- Сжечь всё, а пепел развеять!
- Нельзя. Обидятся, - сказал Володя Кузора.
- Что вы, милые,  так меня испугались? Есть за что! Стрелов перепутал текст. И фамилию  перепутал! – громко сообщила Добышева. – Все здесь грешны! Сколько можно убирать грязь за вами?  Устала я с вами! Хочу отпуск!  А так, как я самая грамотная в районе и городе, то хоть бы прислушивались ко мне. Я вас научу грамотно писать!
Огромную и шумную  в редакции её все боялись. Она и Вася Куклин научили  меня писать передовицы. Она говорила:
- Восемьдесят процентов политики, общих фраз и только пятнадцать процентов – факты. Учись, как врут в центральных газетах. Одни сплошные, повторяющиеся фразы, предложения. Будто все соревнуются в словоблудии.
Вася говорил:
- Учись у центральных газет. Друг у друга сдувают фразы.  Соревнуются во лжи.  Чуть фактов, а остальное – политическая трескотня. Только не говори ни кому. Сам понимаешь.
После того, как ворвалась  Добышева, на хорошеньком личике Нины Петренчук разлился нежный румянец. Она стеснительно склонила головку, и убрала в сумочку  металлические  принадлежности. Быстро ушла. Мне так хотелось, чтобы она не уходила. Мне так хотелось, чтобы она была рядом со мной, и касалась своими теплыми и мягкими пальчиками моей руки.  От неё шла теплая и нежная энергия. В наше тяжелое время так всем не хватает нежности и спокойствия.
Вошел Юра Иванов. У него приняли для печати два рассказа.
Галина Добышева на прощание сообщила:
- Не волнуйтесь. Я теперь вас чаще буду навещать. Я вам устрою спокойную жизнь.
Саша Редман и Паша Муратов сидели друг против друга. Паша Муратов сегодня никого не удостоил взглядом. Саша надувался и пыхтел, сжимал кулаки, и  бросал взгляд на Пашу. Пора бы забыть  юмористические рассказы Муратова, где он вывел образ Саши, где он попал в невероятные и комические ситуации.
Володя Кузора встал.
- Материалы собрали. Уже поздно.
И мы пошли по своим домам.

РАЗРУШЕНИЕ  ВО  ВСЕМ
1988 год. Прежде чем я начну писать протоколы, надо бы кое-что сообщить.  Я ушел из редакции. Написал огромное письмо в райком  партии про  то, что я не желаю быть в такой партии, которая полностью себя  дискредитировала себя. Меня исключили из её рядов. А тут я ещё выступил в газете, где предлагал в  нашем городе построить церковь. Тут всё и началось. Критические письма присылали в газету и на радио. Люди позорили меня, клеймили, и называли врагом советской власти. Что, мол, в городе церковь не нужна. Даже печатались на меня фельетоны. Высмеивали меня. Именно эти товарищи, что клеймили меня через газету, после Указа президента Ельцина о праздновании старинных праздников, толпой ринутся молиться. От этих людей мне всех больше досталось. Поддержал меня Володя Кузора.
- Первым всегда достается. Терпи. Тебе хватило смелости порвать с этой насквозь прогнившей партией. А мы – испугались.
Могу  сказать, что наш литературный клуб, или  просто литра, при редакции не должен  страдать. Политика политикой, а литература литературой. И я должен всё  записывать. Некоторые журналисты перед моим носом закрывали двери. Неприятная штука. Новый редактор Шапкин урезонивал этих журналистов. Было мне обидно, что даже Любовь Медведева назвала меня врагом народа и предателем. Перед самым моим носом захлопнула дверь.
Кстати,  Демидова сняли с должности  редактора за мягкотелость, и ещё  не знаю за что. А зря. Это был самый толковый, человечный редактор. При нем был самый большой тираж газеты. Печатались проблемные статьи, очерки, рассказы, фельетоны, стихи и даже повести. Чем он не угодил новому секретарю райкома партии Ковшарову – не знаю. Васю Куклина отправили на пенсию. А ведь он мог ещё работать. Это был неутомимый талантливый  журналист районного масштаба. Если честно, газета стала постепенно бледнеть. Не стало той живинки, какая была при Демидове и его заместителе Куклине. Всё это стало уходить в историю  талантливых журналистов, какие были Самодуров, Сокольников, Демидов, Куклин.
Мы сидели у  секретаря газеты Кузоры. Вася Куклин теперь, как и мы, стал нештатным корреспондентом, и, конечно, активным членом литературного клуба.  Он строчил статью о доярках. Гоша Замаратский и Юра Иванов о чем-то шептались.
В гости к  нам приехал Гена Седых. Он теперь жил в городе Новозыбкова.  С  Володей Кузора они делали макет будущего номера газеты.
Зашел редактор Виктор Шапкин.
- Стрелов, сатирическая страница «Илимский ёрш»  выйдет в следующем номере. Пусть некоторые бесятся. Совсем некоторые руководители в последнее время обнаглели.
- Таких людей, Юра, как ты  начальники не любят, - сказал Вася Куклин. – Вы мешаете воровать с производства. Мы тебя, Юра, поддерживаем.
- Кормушку сделали из партии, - сказал редактор и ушел.
- Что-то будет, - сказал Седых. – Люди меняются. Злыми становятся.  Всё идет, ребята, к разрушению. Вы тут хоть не ругайтесь между  собой. А то, что перед твоим носом дверь захлопнули, случись что, первой из партии убежит. Вот кто будет настоящий предатель. Поверь мне.
Тут подал голос Замаратский.
- Надо бы написать фельетон, как разламывают детские площадки, и  материал увозят на дачи.
Все поглядели на меня.
А толку? Не только детские площадки разрушают, но добрались и до парковой зоны. Это было культурное место. Стояли карусели, была биллиардная, кафе «Рудана», танцевальная площадка.  Разрушили все, и  увезли на дачи. Я писал об этом фельетон. Толку никакого.
- Критическую статью Стрелова даем в печать, - сообщил Кузора. – Стихи Замаратского на литературную страницу.
- На этом разрешите закругляться – сообщил я.

КУДА  МЫ  КАТИМСЯ?
1989 год. Я настоял, чтобы председателем литературного клуба  был Николай  Демидов. Я остался секретарем и летописцем клуба.
Он встретил нас чаем, печеньем и конфетами. Редактор Шапкин сказал бухгалтеру, чтобы выделял деньги на чай. Такое правило было заведено ещё со времен  Ивана Самодурова.
Шапкин прочел мои протоколы и сказал:
- Такие протоколы я ещё не видел. Оригинальные. Ты не бросай их. Когда-нибудь может получиться книга. Подобного не встречал. Через ваш клуб ты даже коротко даешь обстановку в стране. Коротко и ясно. Терпи. Пиши. Мне из-за тебя тоже в райкоме достается.
Вася Куклин большим и клетчатым  платком быстро и жестко протирал очки. Шаловливо подмигнул мне и сказал:
- Протоколы? Я вчера на партийном собрании писал протокол. Я его переписал. Он у меня в папке. Если у вас возникнет желание, то я дам почитать.
- Василий Петрович, не ваши протоколы, а Стрелова протоколы, - сказал Кузора.
 - Странно. Я ведь писал. Есть у меня протокол с партийного собрания, которое проходило в Доме культуры. Можно и посмеяться.
- Давайте к делу, - сказал Кузора. – Хватит озорничать.
- Что интересного вы нашли в партийных протоколах? – спросил Толик Калиниченко.
- Если их доверить вести Стрелову, то будет весело, -  хихикнула Света Зябликова.
- Особенно если бы они попали к первому секретарю, - сказал Кузора. -  Всем было бы весело.
Редактор Шапкин пил чай и улыбался.
За стенкой, в соседнем кабинете, раздавался смех Любы Медведевой. Она теперь заместитель редактора. Добилась, всё-таки, своего. Она всегда громко радостно  смеялась, когда в её кабинет приходили райкомовские работники. Мне просто жалко Васю Куклина. Что-то ей весело. 
- Я написал статью  из Игирмы. Два дня там жил,  - сообщил Толик Калиниченко. Он работал машинистом крана.
- В следующем номере пойдет, - ответил Демидов. – И твои стихи  пойдут.
Шапкин ушел. За ним вышел и Юра Перфильев.
- Конечно, было бы интереснее, если бы протоколы дали вести Стрелову, - не унимался Куклин.
- Хватит об этом, - сказал Кузора. -  это несерьезно.
- Я что? Тоже  серьезно. Партийные протоколы отдать Стрелову.
- Для истории, - хихикнула Зябликова. – Меня так и не приняли в партию. Я бы сейчас вместе со Стреловым вышла из партии. Тогда какой смысл? Неужели на партийных собраниях все бывают серьезные? Стрелов нашел бы там веселость. Интересные были бы протоколы.
 Ратников засмеялся.
- Я что говорил?  Все артисты! Я как-то случайно попал на партийное собрание. Видел наших партийных деятелей.  Все хмурятся. Три дня с горя пил. Пил и плакал. Куда мы катимся?  Страшно стало.
- Писатель Шугаев был у меня в гостях, - сказал я. – Он сказал, что к новой революции мы катимся. Интересно. Какая она будет?
- Должна быть,- ответил Куклин. -  Когда будет?
- Договорились, ребятки, - сказал Кузора. – То, что должно что-то измениться, многие знают. Молчат
- И  мы, молча, пойдем по домам, - сказал Куклин.
Мы разошлись.

  НА  КОЛЫМУ  В  НАРУЧНИКАХ
1990 год. Ответственный секретарь газеты Николай Демидов приготовил нам чай. Володя Кузора по болезни ушел на пенсию.
Толик Калиниченко о чем-то шепчутся с Юрой Ивановым. Вася Куклин что-то строчит в блокнот. Гоша Замаратский с тоской смотрит на то место, где когда-то стояло три пирамиды рукописей. Их куда-то увезли. А может, и сожгли.
- Жалко ведь, - прошептал Гоша. – Люди трудились. Ночей не спали.
- Лучше бы они спали, - вставил Куклин.
- Будто чего-то не хватает, - продолжал Гоша. – Около двух тонн бумаги. Жалко. Я сроднился с этими пирамидами.
Заглянул к нам один из райкомовских  работников. Глаза злые.
- Тебе Стрелов мало, что ты предал нашу родную коммунистическую партию, ты ещё и против советской власти. Ещё и поповскую идею толкаешь в народ. До каких пор ты будешь критиковать честных тружеников, начальников. Опять твой  фельетон опозорил одного из начальников. Он ведь орденоносец. Он в передовиках числится. Тебя надо оправить на Колыму в наручниках.  Там тебе место. Такие люди, как ты, пытаются разрушить нашу партию.  Не выйдет!  Ещё и сюда приходит!? Его нельзя даже на порог в редакцию пускать! Мы ещё этот вопрос поставим в райкоме  партии. Пошел на пенсию, вот и сиди дома, и не высовывайся.
Он скрылся за дверью. Он успел ею хлопнуть.
- Давайте не будем накаляться, - сказал Демидов. – Нам надо литературную страницу готовить.
Пришел Ваня Охмурелов.
- Грустим? Это плохо.
- Вот сидим и грустим над тем, что три пирамиды уничтожили, -  ответил я. – Тоска заела. Веселье исчезло.
- При такой жизни вы ещё веселитесь? А ваши пирамиды увезли  на переделку. Из этих пирамид бумагу будут делать, - ответил  Охмурелов.
Набрав для литературной страницы материалы, мы разошлись.

МИР  МЕНЯЕТСЯ
1991 год.  За стенкой  весело смеялись. Как всегда, Медведева райкомовских товарищей веселила. Николай Демидов оглядел нас, что-то записал в блокнот. Сказал:
- Пейте чай. Печенье, конфеты, сахар.
- Вы ещё ничего живете, - сказал Калиниченко. – В магазинах полки пустые. Стоят  одни трехлитровые  банки с кислыми болгарскими помидорами.
- Очередь выстоял, - ответил Демидов. – Мы привыкли гостей принимать чаем. Итак, с кого начнем?
У  Гоши Замаратского очки на цепочке. Болтались на груди. Он сказал:
- Тут есть стих из Жилстроя. Он или она, не поймешь. Красных. Пригласить бы его сюда, да отменно выстегать за такие стихи. С ритма сбивается.  Размера нет. Какие-то детские стихи.
- Образно надо писать стихи, - сказал Калиниченко. – Стихи – это алмаз. Пришел бы сюда поучиться. Давайте учиться?
- Поздновато, - ответил Замаратский.
 Демидов вместо печенья ухватил карандаш, и вцепился в него зубами. Карандаш даже захрустел. Одумался. Бросил на стол.
Очаровательная Нина Петренчук что-то не лечила нас. Полина Щепина прочитала  свои стихи.
- На слух не улавливаю. Ритма нет, - сказал Замаратский. Он иногда бросал взгляд на картину, которая висела над Демидовым. Гоша подарил для редакции.
Начал читать  стихи  Толик  Калиниченко. Читал громко, страстно. Гоша собирался их  прочитать, но поэт сам соизволил озвучить свои стихи.
Гоша придрался к одной строчке.
- Жадными губами или, всё-таки, устами?
Стали спорить. В уголке сидели два Юры. Иванов и Ратников. Как по заказу, оба недоверчиво улыбались.
    Не надо бы ругаться, - сказал Охмурелов. – И как говорит Ратников, не надо бы хмуриться.  Вон за  стенкой у Медведевой весело. Отчего бы это? Никто не ответит? Я отвечу.  Райкомовских веселит. Сейчас не до веселья. Плакать надо, а не веселиться.
- Отвечу, - сказал Вася Куклин. – Оттого, что в магазинах пустые полки, и  мужа нечем кормить. Вот и веселятся.
             За стенкой  веселились.
Неожиданно громко засмеялся  Ратников. Иванов вздрогнул. И  начал улыбаться.
Демидов даже встал.
- Не мешайте, товарищ Ратников работать. Страницу готовим. Нехорошо перебивать. И ничего здесь нет смешного, что в магазинах ничего нет.  Я вон дайче чуть карандаш не съел. Смешно? Плакать надо. Нехорошо.
- Нехорошо, - повторил Куклин.
- Все стали какие-то нервные.  Такая обстановка в стране, - сказала Нина Петренчук.  – Полечить бы вас надо. Главное, каждый из вас должен  поднимать настроение самому себе. От нервов все болезни.  Над миром сейчас летает темная сила.
- Мы набрали материалов на страницу, - сказал Демидов, - Пусть летает. Пока он летал, мы набрали на страницу.  Мы – земные. В магазинах  ничего нет.  Даже колбасы нет. Долетали.
Нина  вскочила. Лицо её  порозовело.
- Причем здесь какая-то колбаса?!  Глобальные проблемы в  стране и в мире решаются. Мир быстро, и активно меняется.  И всем нам надо это понять.
Она начала говорить о прошедшей августовской революции, о Горбачеве, о Ельцине, о  России.
Впервые, за всю историю литературного клуба, да и вообще, в редакции,  так вот вплотную заговорили о политике. Действительно, мир меняется. Калиниченко тоже вскочил. Что-то стал говорить о Кубани. Молчали только Замаратский и Куклин. Один что-то рисовал, другой  строчил статью о фуражных коровах.
Демидов встал, и вышел из-за стола.
Я тоже изрядно кричал, так как единственный из нашей братии принимал активное участие в этой революции. Я был на баррикадах с черным флагом анархистов. Со всего города мы трое – Саша Смирнов, Игорь Дронов и я ещё в 1990 году ходили на демонстрацию со своими флагами. Нами  интересовалась милиция и сотрудники КГБ. Это отдельная тема. Про все это я подробно описал в своем романе  «На острове  снов».
Демидов осуждающе оглядел нас.
- Мы договаривались. Всё такое лишнее  пусть будет за дверью. Здесь только о нашей работе. А так, мы только все будем ругаться. Зачем?
Мы замолчали. Вася прекратил писать. Насторожился.
- Ругаться? Зачем?  Зашел я в магазин. А там одни кислые помидоры.
Сказал он это, и снова стал писать.
Я что-то сказал  о Горбачеве Юре Иванову. Демидов развел руками.
- Сколько можно?
- Можно? – спросил Вася. – Тогда  я вам расскажу немного про одно дело.  Политический вопрос назрел.
Нина прыснула в кулачок. Сказала:
- Всё это не зря. Над нами владеет космический разум.
- Всё, - прошептал Демидов.  – Пошло. Поехало. Пора по домам. На страницу собрали.
Он ушел. А мы ещё поговорили о космосе, о Боге, о голодной, но богатой России, и разошлись.
    
 ВСЕПРОЩЕНИЕ

1992 год. Надежда Гуртовая читала стихи. Приняли в печать. Демидов доволен. Нет разговоров о политике. Надоела она нам. Устали от политики. Гоша  Замаратский  прочитал стихотворение Юры Иванова.
- Так, так, так, что тебе сказать?
У  Юры Иванова вскинулась бровь. Недоверчиво улыбнулся.
- Что-то я про доктора не поняла, - сказала Гуртовая.
- Он у  нас такой. Он всегда пишет непонятно, - ответил Гоша.
У Замаратского к  ботинкам привязаны терки, чтобы не скользить. И язык  у него вроде терки. Мог бы что-нибудь и мягче сказать. Он это делать не умеет. Гоша у нас такой.
Рассказ Юры Иванова приняли в печать. Демидову понравился. Журавлева стихи в архив.
- В первую школу просят придти, -  встрепенулся Куклин. – Ученики просят придти.
- Бросьте. Никогда ученики не просят, - подал голос Юра Ратников. – Просят  учителя.  У них программа. Ученики заснут на ваших выступлениях.
- Почему у вас такое  настроение?  - спросил  Демидов. -  Разве можно заснуть на стихах Гуртовой?  Надо хорошо подать материал. Разве можно заснуть, когда  Стрелов читает свои фельетоны. Зря вы так. Нельзя. Нехорошо.
Паша Муратов сидел неподвижно. Брови прикрывали глаза.  Но, когда произнесли мою фамилию, он встрепенулся, брови приподнялись, и он быстро взглянул на меня.
- Чепуху разную пишет, а вы печатаете.
Демидов выпрямился и строго ответил:
- Кха. Кгм. Того. Нельзя так. Это правда. Начальники не любят его фельетоны, статьи, юморески.  Нечестных людей он критиковал. Нехорошо так говорить о своих товарищах. Нехорошо.
Паша прикрыл глаза.
Вошла Люба Медведева. Она была веселой.  Принесла статью по Ждановскому леспромхозу. Обратилась к Куклину.
- Ваш материал по школе пойдет на вторую полосу.
Повернулась ко мне.
- За дело Стрелова не любили. Партию предал. Советскую власть не уважал. Церковь пытался строить.  Во время остановили. Сидели бы вы, Юрий Иннокентьевич в своей норке и не высовывались бы. Пора бы уняться. Дедушкам здесь делать нечего. Идите домой.
Я скажу так. Всё в стране вышло так, как  я говорил, выступал на митингах и в газете. Великую страну развалили сами коммунисты.
Она ушла в свой кабинет.  Через какое-то время за стенкой громко засмеялись. Возможно,  смеялись над тем, что пришли в магазин, а там вместо продуктов, продавщицы стоят в чепчиках и с выпученными глазами, а в них установилась злоба и безысходность.
- Сейчас пришло время, когда наступает  всепрощение, - сказал Замаратский.  – Сколько можно воевать?  Пора уняться.
- Лично я – всех прощаю, - ответил я. – Поверьте мне. Ещё свара будет. В  нашем правительстве ещё не  успокоились. Народ устал, а они не устали. Извините, Николай Борисович, но меня задели. Я ответил. Больше не буду.
- Вот и хорошо, - сказал Демидов. -  У нас без них  дел много. Ещё на страницу не набрали.
Паша Муратов неподвижен, как монумент.  Глаза надежно прикрыты бровями.  Юра Иванов улыбается и разглядывает  косматый затылок Замаратского. Что он там  увидел? Гуртовая прочитала стихотворение про Илим. У Гоши Замаратского нетерпеливо скрипят терки на ботинках. Как же! Про  Илим заговорили.  Это его любимая тема. Всё-таки, он певец Илима.  В это время  Вася Куклин с тоской смотрит на тощий портфель. Плохо дело. В магазинах нет молока.
- Мы, дорогие товарищи, перестроились на голод, - сказал Вася. Все промолчали.
- Кажется, набрали на страницу, - сообщил Демидов. – Пора по домам.

НАШ  ВДОХНОВИТЕЛЬ  -  ПЕТРЕНЧУК
1993 год. Только что Юра Иванов прочитал рассказ. Тишина. Думают.  Опять политика.  Александр Кузнецов, учитель, культуровед, краевед, радищевед, краелюб пил чай.  Постоянно вскидывал голову, дергал плечами, как это умело делают  опытные учителя. 
И тут нарушила  тишину Нина Петренчук. Она вскочила, и начала ходить по кабинету  и рассказывать о Лаврентии Берия. В Юрином рассказе он есть.
Виталий  Науменко, ученик из третьей школы  всё время молчал, и недоверчиво улыбался.
Александр Кузнецов потер руки и принялся за критику.
- Надо бы его назвать Лаврушей. Лучше было бы изобразить иносказательно, так как это художественное произведение. Мы забываем о культуре речи.  Культура – это основа основ.
И стал говорить о культуре языка в литературе. Попросили Юру доработать.
Начал читать стихи Виталий Науменко. Блестящие стихи. Давно таких не слышал. Александр Кузнецов  опять потер руки, передернул плечами и стал говорить о размере  и музыке стиха.
Вася Куклин выпил чай – и в дверь.
Вдруг снова вскочила Нина Петренчук. Прочитала стихи, задумалась, и неожиданно  сказала, что рядом с нами находится параллельный мир. Нинуля сообщила, что каждый  человек запрограммирован. Своя линия судьбы.  Все недоверчиво улыбались. Но я во всё это верю. Нинуля говорила о  космическом разуме – Боге.  Потом начала всех нас лечить.  Прочитала нам лекцию о семье, о любви.  Интересная, необыкновенная, любопытная женщина. Мне бы хотелось с ней побеседовать отдельно о душе человека.
Александр встал, передернул плечами и прочитал  стихотворение «Спасский собор».  Доброе стихотворение. Предложили в печать.
Потом поговорили о семье, любви и разошлись.

УДИВИТЕЛЬНЫЕ  РЕПЛИКИ  ВАСИ  КУКЛИНА
1994 год. Наталья Ильина читала стихи. Хорошие  стихи.
За стенкой слышен  веселый смех Любы Медведевой.  Виталий Науменко недоверчиво улыбался. Молчал. Он готовился поступить в институт на отделение журналистики.
Юра Иванов сказал:
- Повторы.
Вася Куклин рассматривал пустую бутылку из-под молока.
- Повторы.
Николай Демидов сказал:
- Стихи чисто женские.
Куклин поставил бутылку на стол, взял журнал «Крестьянка».
- Женские.
Демидов:
- Есть находки.
Куклин отложил журнал, наклонился и поднял карандаш.
- Находки.
Никто не замечал удивительные реплики  Куклина.
Вот начал читать стихи Науменко.
Демидов сказал:
- Есть философия.
Куклин посмотрел в потолок и ответил:
- Есть философия.
Юра Иванов сказал:
- Много мыслей.
Куклин сидел рядом с книжной полкой. Вынул словарь  Даля.
- Много мыслей.
Демидов сказал:
- Верно написано.
Куклин ответил:
-  Верно написано. Надо печатать.
За стенкой было весело.
Вошел Гоша Замаратский. Поскрипел терками, которые привязаны к ботинкам, и устало опустился на стул.
- Георгий Иннокентьевич, что скажите о стихах двух авторов? – спросил Демидов.
- Болею я. – простонал Гоша. – И на слух не улавливаю.
Юра Иванов смотрел в косматый затылок Замаратского и что-то бубнил. Георгий чуть развернулся, и что-то ответил Юре. Они всегда спорят друг с другом.
Очаровательная Наталья Ильина с восхищением смотрела на мэтра поэзии  в нашем районе Замаратского.
За стенкой слышен смех Медведевой. Кто-то веселил её.
Демидов приятно улыбался. Заседание проходило спокойно, и без всякой политики. Тихо. И только было слышно поскрипывание  терок на ногах Гоши.
Виталий Науменко печально улыбнулся и заскучал. Он смотрел в  потолок. Видимо, где-то там,  в недоступных для нас высотах он искал философию для своих талантливых и мудрых  строк.
Демидов продолжал приятно улыбаться. Нет разговоров о политике. Да и мне она порядком надоела. Даже не говорили о том, как из пушек расстреливали белый дом в Москве в прошлом году. Скоро ли закончатся распри?
Мы пили чай и говорили о всякой ерунде. Это для  разрядки тоже необходимо. И только  Гоша и Юра о чем-то спорили, да поскрипывали терки на ботинках.
  Хорошо вот так сидеть – пить чай и болтать ни о чем. И мир, кажется, прекрасен и чуден.

СТАВИМ  ТОЧКУ?
1995 год. Виталий Науменко сидел у двери и скучал. Демидов разливал  чай по  стаканам. Только что пришел Александр Верёвкин. Несколько лет он не посещал нас. Георгий Замаратский тоже заскучал. Иногда смотрел на дверь. Вот появился Юра Иванов. Гоша потер руки. Есть, кого сегодня «причесать».
Стихи прочитал  Виталий.
- Куда нам сирым до него, - развел руки Георгий.  – Надо печатать. Езжай, парень в Иркутск.
Прочитала  стихи Полина Щепина. У Паши Муратова вскинулись брови. Из-под них сверкнули глаза. Видимо, собрался «причесать»  стихи Щепиной, но его опередил Верёвкин. Он потребовал от Демидова, чтобы напечатали стихи Ильиной. Странно, но про Науменко он промолчал. Не понравились? Не знаю.
Демидов  молчал. Потом как-то странно ответил:
- Времена прошли. Кха. Кгм.  Времена. Не знаю, как и напечатать. Власть изменилась. Вами уже никто не интересуется. Редактор прямо говорит, что вы ему надоели. И надоела ваша литературная страница. От этого газета потеряла своё лицо. То ли ещё будет.
Тут вскочила Надежда Гуртовая.
- Я вас сейчас развеселю. Я прочту стихотворение Гейне на его родном языке.
- Среди нас никто не знает немецкого языка, - сказал Георгий. Но она прочитала  стихотворение Гейне на немецком языке.
За стенкой  никто не смеялся. Странно.
Науменоко выскользнул за дверь. Все молчали. Неужели разбежимся? Демидов отказался быть председателем. Больше мы никому не нужны. Всё. И мне всё надоело. Ставлю точку. Всё.

ГЛАВА  ЧЕТВЕРТАЯ
А  СЕЙЧАС  МОМЕНТЫ

1997 год. Работники центральной библиотеки решили собрать всех любителей литературы, и бывших журналистов под крышей своего здания. И я решил достать из своего архива протоколы, которые я записывал много лет. 
Разложил чистые листы бумаги, взял ручку, и началась новая история литературного клуба.
Прежде, чем я начну писать новую историю клуба, надо коротко рассказать о судьбе некоторых журналистов. Они были активными участниками литературного клуба.  Василия Петровича Куклина, всеми уважаемого, самого старейшего журналиста района, а также нашего вдохновителя, безобидного  и великого гражданина земли Илимской, преступно отправили на пенсию. Почему преступно? Даже заранее не предупредили, доброго слова не сказали за его многолетний труд в газете. Вместо благодарностей секретарь райкома партии Ковшаров ещё отчитал его, как мальчишку. В один день уволили. Да и кто? Варяги. Случайно попали в наш район, и также вскоре покинули район. Таким оказался секретарь райкома партии Кавшаров. Редактора Демидова тоже сняли с должности за непонятно что. Постарался тот же секретарь. И также доброго слова не сказали. Надо сказать, что над нашей газетой, будто злой рок висел. Никто из редакции не уходил по-доброму. Редактора Самодурова тоже уволили в один день. Это был смелый, талантливый журналист и редактор.  Он никого не боялся. С райкомом партии был не в ладах. Никогда не ходил в райком. Сам писал фельетоны, критические статьи на многих  руководителей. После того, когда  в газете появился фельетон Василия Куклина «Кочующее зимовье», которое было написано по заданию Самодурова, где  были описаны некоторые руководители-коммунисты. Эти браконьеры уничтожали в тайге всё живое. Ивану Георгиевичу создали невыносимые условия. Райком партии встал на защиту руководителей-браконьеров. Самодуров даже отправил телеграмму в ЦК КПСС, чтобы в райкоме навели порядок, а секретаря надо немедленно снимать с должности. Потом Самодурова  срочно отправили на пенсию. Ведь ещё мог работать. А надо было разогнать райком.  В один день уволили талантливого журналиста и заместителя редактора  Сокольникова. Кстати, надо сказать, что при увольнении каждого, получали по выговору за многолетний и честный труд. Это взяли за правило. Потом пришло и мое время. Мои фельетоны под общим  названием «Космические пришельцы»  в райкоме не понравились. На меня потоком шли жалобы от нечистых на руку  руководителей-коммунистов и их конторских подхалимов. И я уволился. Мог бы ещё работать. Сил и энергии было много. Мне создали такую обстановку, что один раз даже упал в обморок. Кузора мне тихонько сообщил, что будет ещё хуже. Он посоветовал:
- Юра, ты уже падал. Нашему редактору Шапкину идут звонки насчет тебя. В райкоме и в райисполкоме  на тебя жалуются редактору. И он не знает, что с тобой делать. Ещё не раз будешь падать. Ты меня понял.
И я уволился. И тоже никто не сказал доброго слова.
 Вынуждена была уехать из города и талантливая, оригинальная журналистка Светлана Зябликова.
И вот мы на новом месте. Может, приживемся здесь? Почему мы ушли из  редакции, где много лет  находился наш литературный клуб? Нас оттуда выгнали. Да, да, самым настоящим нас выгнали. Ещё при редакторе Шапкине  упал интерес к нашему клубу. Он никогда не интересовался, будет или не будет литературная страница. И вот пришел молодой редактор  Юрий Золотухин.  Ещё когда он работал просто корреспондентом в газете, он сторонился нас. Однажды даже бросил фразу:
- А что они здесь собираются? Мешают только работать.
Как-то, мы с Георгием Замаратским, по привычке, зашли в кабинет, где он сидел один. В этом кабинете я когда-то работал. На столе стоял самовар. Заходи любой человек и пей чай. Можно было поговорить на любую тему. В этом кабинете мы проводили литературные вечера. Здесь мы готовили литературную страницу. И нас всегда подгоняли редакторы. Они сами принимали участие  на этих заседаниях. Вместе с нами пили чай.
И вот мы зашли в знакомый кабинет. Золотухин  нервно бросил ручку и резко сказал:
- Идите отсюда в коридор, и там  ведите переговоры. Идите отсюда! Кто только вас приручил  проводить какие-то заседания! Я быстро тут с вами наведу порядок! Идите отсюда.
И  вот он стал редактором  «Газеты Приилимья». Теперь у  этой газеты такое название. Демидов попытался уговорить редактора выделить кабинет, хотя бы один раз в месяц собираться на литерные заседания.
- Чтобы здесь их не было! Никого. И потом. Мне не нужна никакая литературная страница. Если они желают что-нибудь напечатать, пусть платят деньги за публикацию. В печать только за деньги. И больше о местных авторах  ни слова.
Началось заседание.
Длинный стол.  Самовар. Вазы с печеньем, конфеты, торт.
За одно, решили и день рождения отметить  Владимиру Щепину. Ведь это не только старейший работник образования в нашем районе, но и наш местный самородок. Он сочиняет стихи, песни, частушки. Это жизнерадостный  и весёлый человек, до старости сохранил молодой задор.  И был бы я не прав, если бы сказал, что только он один такой.  Конечно, нет.  Все, кто сегодня пришел сюда и те, кто ещё придет, молоды душой. О современности, болячках, гаражах, дачах, свиньях о пасынковании помидор – ни слова. Они, настоящие – романтики. Не возрастом определяется человек, а его настроем.
Владимир Щепин сегодня торжественный и возбужденный. Библиотекарские работники, молодые поэты и прозаики, пришедшие на литературное заседание, с удивлением и восхищением смотрели на помолодевшего сегодня именинника.
Щепин рвался читать стихи. Как правило, должны быть речи. И её выдал Александр Черемных. Когда все притихли, он подтянул  под себя ноги, даже стул заскрипел. Встал, разгладил усы, и начал говорить о поэзии Щепина и ещё о чем-то. Сел.
 После прочтения четырех стихотворений, Саня Верёвкин продолжил разговор о грибах. Щепину, видимо, надоели грибы, и он снова вскочил и приступил к чтению стихов.  Он торопился, потому что его товарищи попробовали  торт собственного  производства. Жена Володи,  тоже поэтесса, приготовила этот торт. И только Ваня Охмурелов, откушав торт, хотел перейти к новой дискуссии, но  о тортах, Щепин быстро вскочил. Он сообщил, что написал новое стихотворение. Рядом со мной, Володе подыгрывал на гармошке местный музыкант, поэт и композитор Коля Савичев. В перерывах между  чтением стихов, и шумных разговоров о грибах, тортах, блинах и погоде, но, слава Богу, не говорили о государственной думе, Щепин вскакивал и быстро читал. Коля Савичев  исполнял  на гармошке мелодию на стихи Щепина. Только не было двух  веселых  балагуров  Васи Куклина и Паши Муратова. Один яростно решал партийные дела, читал лекции на разные темы, а другой возможно, на работе.
Рядом со мной без перерыва играла гармонь. У  меня настроение было скверное, потому что не было Георгия Замаратского и Юры Иванова.
Миша Куклин  с любовью  гладил пухленькие щечки, подбородок, и внимательно слушал, как пел Коля Савичев.
Надежда Гуртовая  о чем-то мило беседовала с Натальей Ильиной. Когда Коля стал исполнять песню  на слова Надюши, она вскинула головку, поджала губки и затихла. Приятно ведь услышать, как исполняют что-то твоё.
В это время тихо и скромно вошел Гоша Замаратский. Библиотекари дружно вскочили, и усадили мэтра по поэзии района в торец стола. Волнистые  волосы красиво покоились по плечам и шее. Красный шарф сползал до колен, потом он заискрился к полу и затих. Длинный и красивый шарф у Гоши, и он здорово молодил  и  румянил застенчивого хозяина. Георгий кашлянул, и сообщил:
- Болею я. Извините за опоздание.
Он даже немного приподнялся, и правую руку приложил к левой стороне груди. Это его любимый жест.
Наконец, гармоника стихла, и Щепин орлом взвился над столом. Он был в родной стихии. Он читал стихи. Вот это память!
- Мне бы такую память, - скромно вздохнул Георгий, - а я вот ни одного своего стиха не знаю наизусть.
Вот и Юра Иванов пришел. Сел рядом с Верёвкиным.
Отчего-то заскучал, заскучал Георгий. Мне показалось, что он даже задремал. Лежал бы дома.
Коля Савичев завершил дела с Надеждой Гуртовой, и стал играть на слова Замаратского. И он сразу проснулся. Правая щечка покраснела.  Он совершенно сконфузился и  приступил к работе над шарфом. Как рыбак тянет лесу из воды, так и Георгий  тянул и мял шарф, и тот поднимался всё выше и выше, и наконец,  достиг живота и замер. Так Георгий и сидел и слушал песню. Савичев хорошо исполнял все песни. У него приятный и сильный голос.
Савичев решил отдохнуть, и насмелился  попить чаю. Все немного расслабились.  Надя Гуртовая прочла стихи Гейне на немецком языке. Разговор  пошел об иностранных языках.
Володя Щепин вскочил и стал рассказывать, как где-то на юге его ощупывали венгры, когда узнали, что он с севера Сибири.  Они никогда не видели людей из этих мест. Возможно, он напомнил им тунгусов.
Откушав торт, Охмурелов  рассказал два два случая из жизни двух плотников.  Щепин не сдавался. Он так увлекся чтением стихов, что даже грохнул кулаком по столу. Гоша Замаратский вздрогнул, и  начал «причесывать» стихи у Юры Иванова. Автор сидел спокойным. Он улыбался. Он не доверял нашему мэтру. Конечно, с этой показной скромностью  наш Гоша переигрывал.
После того, как Володя Щепин приложился к столу, Коля Савичев снова начал играть и петь  на собственные  стихи. Верёвкин предложил спеть на стихи  Есенина. Тут его голос выделялся. Правда, и я попытался  помочь певцам, но  Гуртовая сообщила, что за окном завыла собака, и вой её похож на волчий. Молодая поэтесса испугалась, и  спряталась за самовар. Пришлось мне замолчать, чтобы окончательно не переполошить  всех. Они посмотрели на окна.
Работники библиотеки сидели по правую руку мэтра, и с восхищением смотрели и слушали именинника. Когда все выдохлись с пением, Щепин вскочил, и уже медленно и четко стал читать. Удивительная память. Здесь Георгий прав.
Саша Черемных, по привычке вытянув ноги, со вкусом пил чай.
Миша Куклин улыбался, и очень внимательно слушал всех. Щепина, жена Щепина весь вечер молчала. А  Щепин муж Щепиной, завершил со стихами, рассказал несколько анекдотов из реальной жизни. Недавно один больной выскочил из стоматологической больницы. Он кричал на всю улицу:
- Сейчас вставлять зубы не по зубам!
О переводчиках  начала рассказывать Надя Гуртовая. Она подергивала плечиками, старалась держаться прямо, как это умели делать учителя с многолетним стажем, поджимала губки, и, видимо, волнуясь, размешивала в кружечке чай, и не могла размешать.
Неожиданно что-то вспомнив,  Саша Черемных, подобрав ноги для прочности, сказал, что в каком-то стихотворении у Щепина есть историческая неточность.  И он решил надежно укрепиться в споре о Гражданской войне. Володя не стал спорить. Да и как можно спорить с Сашей, если он написал роман о тех далеких временах. Он ярко рассказал о каком-то кочующем по тайге белогвардейском отряде. Гоша Замаратский отложил листки со стихами Иванова, и, поморщившись, посмотрел на Сашу. Он хотел было войти в спор, но, видимо, вспомнив, что он болеет, очень тихо сообщил:
- Болею я. Болею, а то бы…
После Саши разрешили поучаствовать и молодым поэтессам. Зачем-то посмотрев на окна, они отодвинулись от самовара, и подбадриваемые библиотекарями, прочли свои стихи.
 Ладно, подумал я, если ещё раз начнете петь, а я подпою вам, то забудете про грибы и ягоды.
Хватит с молодыми. Подождут. Тут и своих маститых много. Да и долго не собирались.
Володя Щепин не выдержал. Он опять вскочил, и решил всех удивить тем,  что у него есть новое стихотворение.  Он его сочинил в поезде, когда куда-то и зачем-то ездил. В том вагоне он зачитал его для пассажиров. И стихотворение всем понравилось. Коля Савичев обещал подобрать мелодию.
Мы, старые литклубовцы, решили, что к 1997 году закончилась эпоха романтиков. Но я продолжал писать протоколы. В общем, нет того задора, энергии, веселости, какие были в течение многих лет. Значит, стиль письма надо менять? А  как?  Пока не знаю.
Одновременно пришли Вася Куклин и Паша Муратов.  Куклин сел в уголок, и почему-то задремал. Что с ним?
Коля Савичев крепкой ладонью окувалдил свою толстую тетрадь с песнями, что даже Куклин вздрогнул, и поправил очки, сползшие на кончик носа. Что-то в последнее время   он стал задумчивым и молчаливым. Может, что на  работе?  Он устроился работать заместителем председателя  отдела ветеранов войны и тружеников тыла. Председателем там был зловредный дядя. Каждый день трепал нервы Васе. У него даже сердце заболело. Мог бы Вася уйти на пенсию и жить на даче. Заканчивал бы свой роман о старичке пенсионере. Всем понравились главы из романа.
Савичев дал понять, что он  серьезно готовился к прочтению своих стихов. Когда он выбился  из сил, и плюхнулся на стул, то молодая поэтесса Маша Никифорова быстро раскрыла тетрадь, и стала читать свои стихи ровным и приятным голосом.  Стихи взволновали меня. Технику сложения пусть разбирают наши специалисты, илимские певцы и мэтры. Для меня – почувствовать то, о чем хотела сказать автор. Нет в них плакатности и посвящений.
После разборки стихов, Паша Муратов ввязался в бесполезный спор с  Володей Кузора. Что-то собрались обсуждать по книге, изданной нами в Иркутске «К нашим потомкам по нашим следам».  Создавали эту большую книгу три автора – Составитель и автор Саня Веревкин, Юра Иванов и я.
В споре с Володей Паша даже разволновался. Бедный Паша.  Брови цвета  спелой пшеницы, приподнялись, и открыли шальной, хитрый блеск глаз.  Такое с Пашей редко случалось. Я уверен. Не уступит. Под крышей районной библиотеки открылся затяжной спор, который может продлиться до конца  этого тысячелетия.
Анатолий  Бубнов, автор интересного и поучительного очерка из истории  Илимского края. Он печатался в нашей районной газете. Анатолий слушал всех и молчал.
Вася Куклин что-то записывал в блокнот, а в основном, он задумчиво смотрел в окно, в правой стороне которого на какое-то мгновение, можно увидеть молодой месяц похожий на вспышку молнии. Яркий рожок его пытался прорезать плотную черноту неба.  Как и молния, он тут же исчез.  Туча накрыла его.  Снег синими струйками шуршал по стеклу.  Куклин  зачарованно смотрел на удивительное  явление природы, и происходящее в этом здании,  будто не волновало его.  Неведомая сила неба  будто открыла ему что-то непонятное для нас, таинственное и только ему  открытое.
Савичев читал стихи, а на другой стороне стола продолжался бесконечный спор.
За окном продолжал шуршать  синий с искорками снег. Сквозь тучи проблескивал  проклевывающийся месяц. И в этом было что-то таинственное и непонятное.

МОЯ  ЭПОХА  ЗАКОНЧИЛАСЬ
1998 год. На столе самовар, печенье, конфеты. Татьяна  Губа, представитель районной библиотеки, а  ещё она краевед, и ответственная за проведения литературных вечеров. Как говорится, наш вдохновитель и организатор.  Весело оглядела  всех и разрешила Александру Верёвкину приступить к работе. Дело в том, что ещё в том году его назначили председателем  клуба, а меня утвердили секретарем.
Верёвкин подозрительно оглядел всех, и разрешил  читать стихи Наташе Ильиной. Такая стояла тишина, что было слышно, как свистели бронхи у Володи Кузора.
Вошла Нина Петренчук. Давно её не было. От холода, а возможно, ещё от чего-то, помолодевшая и похорошевшая она громко приветствовала нас. Села на свободный стул.
- Покой и тишина, - сказала она. – Это отлично. Здоровая аура.
Сочные и соблазнительные губки таили неизбывный темперамент. Губки трепетали, а зрачки немного прищуренных глаз, в нужный момент расширялись. Молодец, Нина!
- Можете читать, - разрешила она.
Наташа Ильина прочитала свои стихи.  Держалась она смело, так как была уверена, что стихи всем понравятся.
Саша Верёвкин, по привычке,  глухо откашлялся, ещё  раз подозрительно  оглядел всех, потрогал белую бородку и сказал:
- Хорошие стихи. Кха. Кгм. Много личного. Философско-лирические стихи.  Надо сделать подборку.
Это он сказал по привычке.  Печататься нам негде. Редактор районной газеты Юрий Золотухин, где мы  печатали свои произведения ещё со времен газеты «Илимский партизан»,  на страницы «Газеты Преилимья»  на пушечный выстрел не пускает. Чтобы даже  нашего духу там не было.
Надо сказать, что после Виталика Науменко я не слышал таких  стихов. Рядом с ней сидели очаровательные  ученицы из старших классов. Они подчеркнуто строго молчали.  Пришли посмотреть и послушать чудаков-романтиков.
- Удивительные стихи, - сказал Юра Иванов, и посмотрел на Гошу Замаратского.  Он молчал, видимо, рисовал портрет одной из девушек.
- А вот последнее и оно полностью лирическое, - подал голос скупой на похвалу Володя Кузора.
Паша Муратов, прикрыв глаза сдвинутыми бровями,  молчал. И только один раз, на миг, дрогнули брови, и он взглянул на повеселевшую Нину Петренчук. И снова спрятал свои шальные и почему-то сегодня блестящие глаза. Наверное, он готовил очередной юмористический рассказ про одного из своих любимых героев восьмидесятых   Редькина. В свое время многие читатели были ну прямо влюблены в героя, который успевал везде, но, правда,  попадал в невероятные и неприятные для героя  ситуации.
Сдвинутые брови подрагивали. Это  был признак того, что  Паша сдерживал смех.  Вроде ничего смешного нет, как в добрые старые времена. Сейчас всё проходит официально и строго. И к этому мне надо привыкать. Просто надо как-то перестраиваться под современность. Все мужчины, кроме меня, в галстуках, серьезные, праздничные, притихшие. Женщины очень строгие, нахмуренные. Паша Муратов тоже хмурится. Ему не надо привыкать хмуриться. У него большой опыт быть хмурым. Что там у него за хмуростью?  Я один знаю. А ведь он юморист и балагур. Огромной силой воли  он сдерживает себя, чтобы громко не засмеяться. Талант.
Гоша Замаратский поправил галстук, ещё  сильнее нахмурился и сказал:
- Правда, там есть блошки. Но, всё нормально.
Таня Губа разрешила Тане Шевцевой, тоже работнице библиотеки, прочитать стихи Бродского.  Несколько стихов прочитала.  Потом Таня Губа стала обсуждать произведения Валентина Распутина. Все пили чай и слушали.
Нина Петренчук пыталась развеселить всех.  Не получилось. Слишком уж все захмурели.  И из  этой захмурелости  их уже не вытащить. Обидно.
Юра Иванов прочитал рассказ, и Гоша Замаратский дал ему высокую оценку. Гоша Замаратский сегодня очень добрый. Странно.  Но Юра Иванов недоверчиво смотрел в косматый затылок  Замаратского.  А один раз я даже уловил тихий голос Юры:
- Ну и игрун, этот Гоша. Как он талантливо играет  со всеми. Молодец. Я так  не смогу.
Саня Верёвкин глухо откашлялся, ещё раз подозрительно оглядел всех, и прочитал свои  стихи. Теплые, добрые, лирические стихи о любви и природе.
Нина Петренчук снова встала.
- Бросьте все хмуриться. Я вас не узнаю. В другое время вы были весьма веселые. Что с вами? Необходимо, всегда надо думать о хорошем.
Надо сказать, что у  скромного и стеснительного Паши Муратова стали появляться рассказы на областной орбите. Один из юмористических рассказов появился в газете «Иркутская культура».  В этом рассказе и меня высмеял, и получилось очень удачно. Некоторые очень серьезные читатели без  чувства юмора спрашивали меня – почему это я, как председатель  оздоровительного клуба, перешел на оплачиваемый клуб, да ещё в долларах?  Один  мужичок даже сказал:
- Хоть бы с пенсионеров не брал деньги. Ишь, коммерсант нашелся! Хотя бы пенсионеров пожалел!  К тебе люди за здоровьем приходят, а ты, что с ними делаешь?  Никакой совести! Совсем обнаглел! Где они возьмут доллары? Где? Отвечай!
Люди,  не понимающие юмора, приняли рассказ за правду. Я был вынужден ответить:
- С не работающих пенсионеров я беру ещё больше. В два раза больше, значит, в два раза и здоровья прибавится.
- Да? – задумался человек без юмора. – По каким дням и часам вы работаете?  Какие у вас лекарства бесплатные?
- Многие, - ответил я. -  Паша Муратов у меня заместитель и кассир. Он доллары собирает с пенсионеров.  Он хотел, чтобы  вас, таких, как вы, принимали бесплатно, но я настоял, чтобы с вас драли. Ходит тут одна дама, и освещает квартиры. За двести тысяч. И ничего.  Совесть у неё на месте. С иконами и крестами приходит в квартиру для выгона нечистой силы. Пять месяцев она была ярой коммунисткой и атеисткой и безбожницей. Сегодня по полу лбом стучит в церкви. И ничего. Стрессы с людей снимает. Включит музыку, и ходит в каком-нибудь культурном заведении, например, вот в этой библиотеке была, и руками машет. Махнет одной рукой – десять тысяч в карман. Махнет другой рукой – ещё одна десятка ложится в карман. Десять раз махнет, и сто тысяч в кармане.  И ничего. Совесть у этой великой грешнице  от самого Сатаны на месте. Люди ей верят в такое шарлатанство.
- С иконами?! – крикнул человек без юмора. – Но ведь она безбожница! Ну и, блудница! Как же их церковь терпит!?
- Она сама думает, что она посланник от самого Бога. По этому поводу мы с Пашей разошлись. Мы ведь в клубе тоже руками машем. Кто же за это бесплатно будет махать руками и  ногами? Вот я и решил брать с пенсионеров доллары.  Кстати, я хотел Пашу Муратова усыновить. Он отказался. Не пожелал иметь  такого отца, как я.
- Паша правильно сделал. Да такого отца…
И пошел  на меня дядя большой и злой…
В последнем номере журнала «Сибирячек» напечатали короткие рассказы Паши Муратова. Заметили в областном центре и Виталия Науменко.  Его стихи печатаются в областных изданиях. В журнале «Сибирь» напечатали рассказы  моего сына Евгения Стрелова. Сейчас он живет в Москве. Работает в центральной газете и редактирует московский журнал «Эпикур».
+++ +++ +++
Пока  я приводил свои протоколы в порядок, мне сообщили, что
наш товарищ по литературному клубу Василий Петрович Куклин  навсегда покинул нас. Умер.
Вот и ещё один из наших товарищей ушел, этот великий гражданин  района, веселый, безобидный, жизнерадостный человек.
Моим товарищам, друзьям хочется крикнуть – берегите себя, не мотайте друг другу нервы. Жизнь так коротка и прекрасна!
А я одно понял, что надо перестраиваться. Как? Кто подскажет? Не знаю.

ГЛАВА   ПЯТАЯ

НАДО ПЕРЕСТРАИВАТЬСЯ
1999 год. Когда я зашел в библиотеку, то меня встретила настороженная до боли в ушах  звенящая тишина. И было слышно, как между рамами в окне билась большая, черная муха.  Все боялись, видимо, вспугнуть эту тишину. Оказалось, что  на  литературное заседание были приглашены  ученицы из старших классов.  Как строго расставлены стулья, я понял, что это скорее нас пригласили.  Пахнуло официальностью. Кто такое установил?  Мне представилось – школа, экзамены, прямая, как гвоздь учительница в больших и строгих очках, ну и, как во все времена, послушные ученицы в белых фартучках.
Уткнувшись в воротник, я тихонечко завыл.  У нас, бывало, так спорили, что никакие мухи в окне не выжили бы. Да, мир меняется. Наступили другие времена, и надо нам «динозаврам»  перестраиваться. Придется привыкать и к такой обстановке.
 В это время  избранницы сидели  чинно и окаменело. Одна из девочек артистично прочла тест из произведений Чингиза Айтматова. Как на экзаменах девочки выходили перед слушателями и читали свои  сочинения.
Школьные экзамены продолжались.
Я пытался записать фамилия девочек, но на меня зашикали. И все почему-то забыли, что на правах  секретаря и летописца клуба я не только должен, но и обязан записать имена учениц. Но, послушные девочки или совершенно не говорили своих фамилий, или отвечали так, что даже самый сильный слуховой аппарат, не смог бы их расслышать.  Одна дама, бывшая доярка  Октябрина Правдина  прошептала:
- Тише! Дай послушать. Сиди тихо и не мешай!
Да и другие шумнули на меня.
Странно. Неужели они забыли, как у нас проходили литературные заседания?  Неужели у всех такая короткая память? Что же случилось со всеми  товарищами из нашего клуба? Я не узнаю их. Так быстро перестроиться? Лично я, не могу так быстро перестроить  себя под всех. Пока я не могу ещё быть как все. Да и никогда таковым не был. Я всегда жил по правилу – мир принимай меня таким, каков я есть. А вот затаиться надо. Тяжело, но надо. Требует обстановка.
На всё махнул рукой. Потом подумал. Для истории нашего, моего клуба, надо записать. И ещё. Как проходят встречи недавно  созданного литературного клуба «Диалог»? Клуб создан только для элитной публики. Значит, для самых  культурных, интеллигентных и образованных людей, в смысле самых грамотных  людей города. Странно, а кто тогда Александр Кузнецов, Саша Веревкин, Гоша Замаратский, Саша Черемных, Анатолий Бубнов?  Ведь и Паша Муратов грамотный. Как же с ними быть?  Ведь до сегодняшнего дня  именно этих людей я считал представителями культуры города. Выходит, что я промахнулся? Бывает.
Школьные экзамены  продолжались.   
Саша  Верёвкин сидел неподвижно. Саша Черемных шевелил усами. Юра Иванов замер, и, тихо улыбаясь, будто в зеркало смотрел в косматый затылок  Замаратского.
Вчера я видел сон. У магазина «Игрушки» встретились три товарища – Замаратский, Иванов и Паша Муратов. Они говорили о живописи, немного поспорили о рассказах с непонятными в них словечками, дружески похлопали друг друга по плечам  и  поклялись в вечной дружбе. Муратов пригласил их на свою свадьбу. Будто он женится на красавице из энергоцеха  Танюше Муртаниной, которая ушла от изверга мужа, маленького, рыженького и плюгавенького  Толика Студнева. Странно. К чему такой сон?
Надя Гуртовая подергивала плечиками, головой, и как я понял, мечтала прочитать свои стихи на родном языке Гейне. У Паши Муратова иногда поднимались брови. Из-под них сверкали глаза. Когда девочка приступила к чтению огромного сочинения про певца Илима Георгия Заммаратского, то Паша взялся за голову обеими руками, словно у него заболели зубы. И глаз он уже не закрывал. Такого с Пашей ещё не было. Я услышал, как он прошептал:
- Господи, как мне жаль девочку.
Экзамены продолжались.
Надо сказать, что сочинения были огромными. Всем понравилось письмо  об Анатолии Бубнове, автора исторического очерка про Илимский край.  Также отметили сочинение девочки мечтающей стать журналисткой.
После трехчасовой отсидки, и прослушивания,  мы стали обсуждать сочинения. Все пожаловались на плохой слух. Обо мне и говорить нечего. Ещё в детстве медвежонок саданул меня в ухо.  Я предложил, чтобы в следующий раз сочинения приносили заранее, чтобы мы с ними ознакомились. Меня поддержали – Верёвкин, Муратов и Черемных.
Сочинение о Замаратском будущая актриса читала ярко, эмоционально. Кое у кого выдавила слезы.  А скромный  Георгий, так расстроился от такой похвалы, что я боялся, как бы  его не хватил удар. Он кряхтел, конфузился, стеснительно склонял голову. И ото всего это скромно потупил глазки.  Даже у Юры Иванова из правого глаза выкатилась слеза, а у Паши Муратова выкатилась слеза из левого глаза. Иногда посещающая  наш клуб   бывшая доярка Октябрина Правдина,  всё-таки, не выдержала, вытерла слезы, и чуть не рыдая от счастья, вскочила и громко заявила:
- Прекрасное сочинение! Георгий Иннокентьевич заслуживает многих похвал. И ему надо будет поставить памятник!  Самое лучшее сочинение!
Странно. Ей, значит, можно кричать, а когда я хотел тихо спросить фамилия девочек, то она запретила мне, и чтобы я ей не мешал слушать.
Георгий шмыгнул  носом, и его щечки по-молодому порозовели, и разгладились.
Школьные экзамены продолжались.
Одно я понял, всем нам надо перестраиваться. Такие, как мы уже никому не нужны.  Нам, именно нам, настоящим динозаврам, надо понять их, молодых.  И нечего обижаться. Необходимо, стараться идти в ногу со всеми.  Времена романтиков закончились. Пришло время деловых людей. И  каждый из нас, в отдельности, должны пробиваться со своими материалами  в печать. Такова жизнь. Таков закон современности.  И нечего нам ныть и плакаться, что я не любил с молодости.  Я призвал своих товарищей по перу пересмотреть свой взгляд на современность.  Я четко понял – надо жить, как-то иначе. Сумею ли я перестроиться? Те романтические времена я буду помнить всегда. Но в душе я всегда останусь романтиком. Да, я романтик. 
Вышел на улицу, поднял голову, и  завыл.
ДРУГИЕ  ВРЕМЕНА
2000 год. В  этом году исполнилось нашему литературному клубу 40 лет. Могу твердо сказать – моему клубу. Я принял участие в его создании вместе с легендарной Лидией Ивановной Тамм. И все  эти годы я был его бессменным секретарем.
Собрались в районной библиотеке. Я не буду писать о том, как проходила торжественная часть вечера. С несколькими словами выступил новый председатель клуба Паша Муратов. Верёвкин отказался быть председателем. Во все годы почти силком  поручали товарищам быть председателем клуба. Никто не хотел им руководить. Это ведь лишняя забота. А вот Паша Муратов очень обрадовался, когда ему предложили  стать председателем клуба. Это единственный человек, который с огромной радостью  принял на себя это дело. Несколько слов сказал  мэр района Борис Алексеев. Показали слайды о клубе. Было обидно, что мне не дали выступить, единственному старожилу и секретарю этого клуба. Мне пришлось пристроиться в заднем ряду, в уголке. Говорили даже такие товарищи, которых  я не знал, и которые к клубу не имели ничего общего. Такое у меня сложилось мнение, будто меня унижали. Такого к себе отношения я не ожидал. Всякое было в моей жизни, но здесь было планомерное, специальное оскорбление. Я понимал, откуда дует ветер. Ну, и пусть дует. Главное, я всегда это понимал, нельзя опускаться до этого человека.
Моя жизнь -  это  выносливость  от любой даже самой сложной ситуации. Все эти невзгоды закалили меня. И жизнь я воспринимаю, как веселый, новогодний праздник. Даже самые сложные невзгоды  надо воспринимать с юмором. Поэтому-то, я и выбрал стиль своих протоколов необычный, оригинальный и с юмором. Если читатель моих протоколов поймет мой стиль письма, я буду ему благодарен, а если не поймет, тоже буду ему благодарен. Тут всё зависит от ума. Как он устроен, таким уж он есть. Тут ничего не поделаешь. На это он и человек.
Мы собрались в районной библиотеке на очередное заседание литературного клуба.  Таня Губа предложила нам прочитать новые рассказы Валентина Распутина. Надо прочитать, но сейчас очень трудно  «достать»  толстые журналы.
Миша Куклин передал нам несколько своих коротких рассказов. Емкие, четкие и без лишних  слов. Мне рассказы понравились. Жалко, что Юра Иванов перестал к нам ходить. Юра сказал мне:
- Я не могу перестроиться. Времена романтиков закончились. А в новую эпоху я не верю. Того литературного  клуба, каким он был, в библиотеке не будет. Пойми, Юра. И не упрашивай меня. Представь, будто я замерз, как динозавр, в то благословенное время. А в современное время я не желаю вступать.  Скучное время. Нет в этом времени огонька, какой был в том времени. И свои протоколы ты будешь мучительно писать, искать в каждом заседании, что-нибудь веселое, необычное, и  не находить.  Мне будет  жалко тебя. Как же ты будешь писать протоколы?  Тебе надо всё менять. Как на шахматной доске ищи новые ходы.
Что я мог ответить? Ничего. Одно я чётко знал, мне надо вести протоколы, а там видно будет.
А пока…Надежда Гуртовая вскочила, чтобы громко прочитать свои стихи, но одумалась, огляделась и села. Немного подумала, и очень спокойно прочитала  новые стихи.  Всем понравились.
 Кстати, в нашем городе  есть клуб под названием «Диалог». Я как-то пожелал туда нырнуть, но мне там делать нечего.  В этот  клуб «Диалог» приходит  только  элита города. Конечно, я со своей рожей туда не годен. Могли бы пригласить в клуб нашего нового председателя литературного клуба Пашу Муратова. Он сейчас у нас в клубе самый культурный и самый скромный товарищ. Мне, кажется, он туда не подойдет. Слишком он конфузлив. А там нужны  смелые, напористые говоруны. Нет, не подойдет. А жаль. Как говорится, из нашего литературного клуба туда никто не подошел. Элитных людей не оказалось. 
Прочитал юмористический рассказ Паша Муратов.  Он скромно потупился, даже немного покраснел, и стал рыться в толстой тетради. Много лет ходит в клуб, а со стеснительностью не может справиться. Молодец. Артист.
- Не стесняйся нас, Паша, - сказал Саня Верёвкин. – Будь смелее. Ты ведь у нас теперь председатель.
Паша глухим от волнения голосом, прочитал рассказ. Хороший рассказ. Он собрался его отправить в Иркутск. Отправит ли? Он человек скромный. Не любит  набиваться литераторам. А в Иркутске надо иметь не только смелость, но и наглость. И не должно быть никакой стеснительности и скромности.  А этой  черты в  Павлике совершенно нет. Я одно боялся, как бы он не переиграл со своей скромностью.  Перед нами бы не надо играть в скромницу. 
Георгий Замаратский тоже  похвалил рассказ. Самому Георгию  надо искать спонсоров, чтобы издать свои книги, но напускная  скромность может и помочь.  Тем  более он  всё чаще стал посещать кабинеты любого начальства, и просить деньги на издание своих произведений. Он даже как-то сказал мне:
- Под лежачий камень вода не идет.  Книги-то надо издавать. Вот и идешь на поклон к любому начальнику. Понимаешь, что отменный мерзавец, а идешь к нему. Плохое ему не говоришь. Обидится. Нехорошо. Сволочь ведь, а нельзя. Улыбаешься ему. Просишь. Глядишь и раскошелится. И ты иди и улыбайся. Тебе надо было не фельетоны на них писать, а добрые оды. Ты сам себе всё испортил. А  я иду. Скрипит на душе, а иду. Улыбаюсь. Картины свои дарю. Что сделаешь? Таков наш мир. И этот  мир тебе не переделать. И ты в борьбе с ними -  войну проиграл. Вот ты в своих протоколах называешь нас с Пашей Муратовым  стеснительными, конфузливыми товарищами. Я тебя понимаю. Только всё наоборот. Ты всё пишешь эзоповым языком. Прочь стеснительность, конфузливость и скромность. Такие люди, какими ты нас называешь, никуда не пробьются. Вот и думай. Мы другие. И нас  тоже надо понять. Надо играть в скромницу. Я на вас в клубе тренируюсь. Надо быть с виду стеснительным, но наглым и напористым.  Вы с Юрой Ивановым нас с Пашей раскусили. Чтобы издать книги,  всякую ахинею, как скромность, удалить. И идти напролом с улыбкой,  ужимками, на полусогнутых ножках к  спонсорам. Представиться несчастненьким и бедненьким.
И он был прав. Я ничего не ответил Георгию. Он стеснительно склонил голову, даже умудрился немного покраснеть. Ловко он это делал. Даже из левого глаза слеза появилась. Нет, я так не смогу. Не умею. Да и поздно уже. Я  в своих сражениях полностью проиграл. А что я приобрел?  Тут надо подумать. Пусть читатель судит. Его это право. 
Надежда Гуртовая встала и спокойно прочитала свои стихи  на родном языке великого Гейне.
Гоша Замаратский прочитал  стихи школьниц из пятой школы. Сильно хвалил. Но в эту хвальбу я не поверил.
Саня  Верёвкин тоже прочитал свои стихи. Добрые и лиричные стихи.
На этом мы заседание и закрыли.

В  ОЖИДАНИИ  НОВОГО
2001 год. Собрались в библиотеке.  Татьяна Шевцева, работник библиотеки, рассказала нам о жизни Мандельштама. Конечно, я давно знал о деятельности этого поэта. В советское время я читал его стихи, напечатанные на машинке.
Ученицы из десятого класса сидели чинно за длинным столом и слушали нас. Миша Куклин раздал отпечатанные на машинке  свои рассказы и ждал, когда кто-нибудь скажет о  содержании. Надя Гуртовая вскинула голову, и похвалила рассказы. И тут же приступила к прочтению своих стихов. Прекрасные  стихи. У неё  много стихов, и пора издавать книгу.
Паша Муратов, прикрыв глаза строгими бровями, сидел неподвижно. Он доволен. Его заметили в областном центре, и кое-где печатают рассказы и афоризмы. Даже книгу рассказов готовят к изданию. Так что, каждый из наших литераторов пробивается для издания своих произведений, как может.  Я думаю, что он взял слова Георгия Иннокентьевича на вооружение. В игре со скромностью он  достойный ученик Замаратского.
Анатолий Бубнов листал толстую книгу по истории Сибири. Он у нас главный краевед. У него даже  сохранились фотографии и  пленки кино по затоплению илимских деревень и сожжения их. Сам он фотографировал и фиксировал на кинопленку.
Девочки читали собственные стихи.
- Пока ничего нового, - сказала Гуртовая.
В  это время Замаратский искал «блошки» в рассказах Миши Куклина. Он недоверчиво улыбался.
Саша Черемных, по привычке вытянув ноги,  вкусно пил чай и шевелил усами.
Я прочитал отрывки из моих протоколов по литературному клубу.  Саша Черемных сказал:
- Необычно. Не сухой отчет, а наблюдения за творческой работой каждого. Надо готовить целую книгу. Обязательно. Оригинально написано.
Хорошо ещё то, что районные власти помогли Анатолию Бубнову отпечатать книгу очерков по Илимскому краю. Это продолжение книги академика Шерстобоева «Илимская пашня».
Таня Губа,  районный краевед от центральной библиотеки, и ответственная за проведения нашего клуба, угощает нас чаем, конфетами и  печеньем.  Настаивает, чтобы мы прочитали новые рассказы Валентина Распутина, напечатанные в толстом журнале «Новый мир».
Саня Верёвкин читал в это время стихи школьниц, и давал им ценные указания.  Замаратский тоже взялся искать «блошки»  в стихах. Слышно, как он говорил Верёвкину:
- Перелопатил бы все, но нельзя. Неудобно. Обидятся. Нельзя. Трудились ведь. Жалко.
- Не стесняйся, Георгий Иннокентьевич, - ответил Саня. -  Они нас не жалеют.
Бубнов смотрел на всех, и улыбался. Тихий и скромный мужик. Надо бы ему быть смелее. С его талантливой книгой надо чаще ходить по кабинетам, чтобы дали денег на переиздание  книги в Иркутске. Нового купца Черных вряд ли найдешь в наших краях. А жаль.

ПОТИХОНЬКУ  ПЕЧАТАЕМСЯ
2002 год. Наконец-то!  В  Иркутском книжном издательстве выпустили документальную книгу Анатолия Бубнова  «Илимская пашня. Время перемен».  После довоенного издания «Илимская пашня» академика Шерстобоева  отпечатана вот эта книга. Ну а саму книгу «Илимская пашня» переиздали. Теперь у нас две книги – Шерстобоева и Бубнова.
Паша Муратов тоже выдает свои рассказы.  В областной печати помогают ему, как из глухой провинции, пробиться в областные издания.
Надежда Гуртовая читала свои стихи по школам, ездила по району. Неутомимая женщина.  В ней  много энергии. Надо сказать, что все кто ходил в наш клуб, полны  энергии и оптимизма. В них была внутренняя молодость, активность и духовное здоровье. Я  давно заметил, кто прекращал ходить в наш клуб, быстро духовно увядает. Почти все наши товарищи имеют дачи, но я никогда не слышал, чтобы на литературных заседаниях заговорили о курах, козах и брюкве. На это есть другое время. Никогда не слышал  о нытье на личную жизнь. Уж на что  наш скромный человек  Георгий Замаратский, кроме заученной фразы: «Болею я»,  не жалуется на личную жизнь.  Знал я многих людей  от партии и комсомола, литературы. Сейчас от них только и услышишь о болезнях, и как правильно пасынковать помидоры, и ухаживать за курами.  Они даже перестали читать книги и смотреть телевизор. Некогда. Им надо проследить, как отелятся кролики.
На днях у  меня произошла любопытная встреча. Повстречался мне человек. В прошлом активный  член литературного клуба, культурный, образованный, интеллигентный товарищ.  Лидия Ивановна ставила его мне в пример. Я пытался  походить на него. Он был активным коммунистом. На этот раз передо мной стоял обросший, грязный, неприятный товарищ с подозрительным взглядом, и с шамкающими губами. Он моложе меня на десять  лет.  Что же его так согнуло?
- Я бычка приобрел, - соврал я.
-Да, молодец, - выдохнул он, и вроде, как сник. – У меня были такие мысли. А ты уже приобрел. У меня десять коз.
-  Я семьдесят ведер  спелых помидор собрал, - соврал я.
- Да? У меня только пятьдесят пять, - упавшим голосом ответил он.
- На днях я новую книгу  Виктора Ерофеева прочел.
Он поморщился, почмокал губами, и притихшим, но с внутренним нетерпением и злобой голосом,  перебил: 
- Ты мне лучше расскажи, как и чем помидоры поливаешь?  Всё секретничаешь? Мне не нужен твой Рофеев.  Он тоже у вас в газете работал? Нашел кого читать. Не смеши. Давай мне про помидоры.
- Морковки я собрал двадцать ведер, - врал я.
Глаза у него вроде поползли в стороны. Рядом  с нами стоял Паша Муратов. Он добил бывшего также члена райкома партии, и литклубовца.
- Хитрит Стрелов. Он коттедж купил.  У него три дачи. Двух лошадок купил.  Разводить решил. Табун гусей, уток. Бассейн во дворе соорудил. Морскую соль привез.
- Вот змей, - прохрипел  бывший активный товарищ в районе. – Как же он меня обогнал? Не ожидал от тебя такого. Не ожидал. Странно. Стрелов, и вдруг такое хозяйство!
Человек без юмора согнулся и поковылял к своей машине. От злости пнул колесо. И что-то ворчал. Паша крикнул:
- Коровник строит под пять коров и бычка!  Я до сих пор сожалею, что не усыновил меня!
Машина резко рванула с места. У меня нет жалости к таким людям.
Бубнов рассказывал нам, как он трудился над книгой.
Так что печатают наши материалы потихоньку.

ДОЛОЙ  ХМУРОСТЬ.
2003 год. Надежда Гуртовая читала стихи. Георгий Замаратский в последнее время совершенно захмурел. Галстук постоянно стал носить. Стал неузнаваемым. Это и понятно. Его приняли в члены союза писателей России. Поэтому надо выглядеть достойным этого высокого звания. И надо отличаться от нас.
Он солидно откашлялся, поправил новенький галстук, ещё сильнее нахмурился и сказал:
- Конечно, есть ошибка в ритме. Я одобряю два стихотворения. Можно и девочек почитать. Теперь можно и желающим обратиться ко мне. Почитаю. Проверю. И дам добро. Я теперь могу.
За длинным столом сидели три девушки.
Паша Муратов, на правах председателя,  теперь его избрали главным, а меня снова утвердили  секретарем, тоже очень нахмурился, и принялся искать «блошки»  в стихах девушек. Всё было бы хорошо, но зачем так сильно хмуриться?  Эти хмурости всю молодежь распугают.
Анатолий Бубнов, самый молчаливый из нас, читал толстую книгу по освоению  Сибири. Чуть заметно улыбался. Чего ему не улыбаться? Он сделал для района большую работу. Издал огромный труд по Илимскому краю. Не всякому по плечу такое написать. Мне бы терпения не хватило. И ещё. Я никогда его не видел хмурым, не смотря на то, что у него кустистые брови. Всегда открытый взгляд, добрая улыбка. Я таких людей уважаю.
Миша Куклин тоже доволен. Он закончил для издания двадцать рассказов.
Таня Губа, библиотекарский работник, краевед, очень довольная. Клуб не развалился. Выстоял. Центральная библиотека мудро поступила. Ведь из нашего клуба вышли писатели, журналисты. На моей памяти, да и по моих протоколам вот имена тех, кто был хоть немного, но членом нашего клуба. Саша Щегленко, Владимир Мосальский, Юрий Черных, Василий Полянский, Василий Горкунов, Петр Лосев, Геннадий  Седых, Борис Тамм, Лидия Ивановна Тамм, Валерий Слободчиков, Георгий Замаратский,  Евгений Стрелов, Виталий Науменко, Анатолий Бубнов, Александр  Верёвкин, Юрий Иванов, Павел Муратов, Александр Черемных, Надежда Гуртовая, Александр Кузнецов, Геннадий Кочев, Николай Демидов, Владимир Еселевич, Татьяна Губа. Кто-то из них стал писателем, журналистом. Вот такой  наш богатый  литературный клуб. Так что хорошее дело затеяли работники  центральной библиотеки. Они не оттолкнули нас, а приняли под свою крышу. Огромное спасибо всему коллективу библиотеки от старейшего литклубовца.   

МОЛОДАЯ  СМЕНА
2004 год. Александр Верёвкин на свои деньги издал книгу стихов «Листопад». Готовит  материалы для второй книги. Стихи очень хорошие, лиричные. Я вообще, люблю лирику. Многие его стихи не уступят маститым Иркутским поэтам.
За это время Георгий Замаратский через  Иркутское  издательство издал  два романа и сборник стихов.
Подрастает  и молодое поколение. Все они посещали наш клуб. Таня Губа и  Паша Муратов  ищут их по школам. И находят.
Есть в Иркутске журнал «Сибирячек», который  приобрел всероссийскую известность. В журнале издаются молодые, начинающие поэты, писатели. В нем напечатали рассказ Павла Муратова. В этом году в журнале № 2  под рубрикой: « Дети севера» напечатали стихи школьников из нашего клуба:  Ани Булгаковой, Светы Каретниковой, Ани Минаковой, Юли Рязановой, Оксаны Гудыма, Толи Стародубова, Киры Стреляевой, Ани  Зюзиной. В том журнале были напечатаны произведения ребят из детского дома.
Бывают неприятные ситуации. Некоторые начинающие молодые авторы, особенно девочки в белых фартучках, уже вообразили себя  классиками. А мамаши на каждом углу рассказывают, какие у них талантливые  дети. Сопровождают их на литературные вечера. И совершенно не воспринимают критику. Взбодренные мамами, такие дети не чувствуют под собой ног, не прислушиваются к старшим товарищам по литературному цеху. И мамаши не понимают, что здесь-то и кроется неприятность для ребенка. Гений подъездного уезда, оно и понятно, попытается выйти на областную орбиту, а там, тяжело пробиться в печать. Что тогда будет? Там ведь  не районный центр, там не устроишь скандал. Плохо написано, значит, плохо.  Хорошо, значит, хорошо. И  весь разговор.
Одна из школьниц прислала стихи из поселка. Стихотворение хорошее. Можно печатать. Со временем можно и отправить в журнал «Сибирячек». Но вмешалась мамаша. Если честно,  какое отношение мама имеет к творчеству  её дитя? А дело было так. Наш специалист по стихам поправил несколько слов в стихотворении. И оно зазвучало ярче. Эта мамаша позвонила  специалисту по поэзии. Она применила отборную русскую речь. И если бы эту речь с  добавкой  русского мата, услышал знаменитый пират Флинт, он бы повесился на рее.
В журнал «Сибирячек»  надо вновь отбирать стихи молодых авторов. И как быть?  В  далекие  и романтические времена, мамаши не вмешивались в литературные дела своих чад.  Если обнаруживался талант, то он проявлялся без всяких мам. Никто не мешал Саше  Щегленко, Васе Полянскому, Валерию Слободчикову, Петру Лосеву, Георгию Замаратскому, Евгению Стрелову, Виталию Науменко стать писателями. А ведь они начинали писать мальчишками.  А сейчас многие мамаши лезут туда, куда им вход строго воспрещен. Пусть себе ребенок поет, рисует, пишет. Это дело самого ребенка.
В журнале «Первоцвет» напечатали пьесу Владимира Еселевич «7:0 в её пользу?».  В этом году в Иркутском издательстве вышла книга Владимира  «Звонок с того света». Он тоже начинал самостоятельно. Сначала его стихи печатали в журнале «Сибирь». Талантливый и молодой писатель трудится над новой книгой.
Анатолий Бубнов что-то писал в блокнот. Книга раскрыта. Работает мужик.
Гуртовая рылась  в своем альбоме. Там много стихов.
И ещё. У Миши Куклина иногда появляются его рассказы в областных изданиях. Живет клуб активной жизнью.

ЖИВЕТ  КЛУБ
2006 год. В библиотеке много людей. Отмечали 45-летний юбилей литературного клуба. Председателей в нем было много, но секретарем я был один.
В этом году, в Иркутске, была издана книга  нашего мэра района Бориса Алексеева  «Кадры из жизни».  Книга доступна любому читателю, так как написана простым русским языком.
На этом юбилее произнес речь мой земляк и друг Александр Кузнецов, учитель из пятой школы. К тому же он директор краеведческого музея имени Радищева. Он говорил о культуре слова. И что литературный клуб является центром культуры в городе. Александр наслаждался своей речью. Он говорил по существу, подбирая нужные слова, фразы, вставляя афоризмы. Мне всегда нравились его выступления. Именно так и надо говорить. Иной шпарит общими фразами, а Кузнецов говорит убедительно, понятно и по делу. Вот у кого надо учиться выступать. Всем нам до него не дотянуть.
         Бывшая доярка Октябрина Правдина  тоже произнесла речь. Она сказала, что скучно жить без общественной жизни. Она сказала:
- Вот когда я была бригадиром над доярками, мы выпускали стенную газету. Сейчас никто не выпускает. Никому ничего не нужно.
К сожалению, с начала образования литературного клуба, или мы ещё всегда называли – литра, я остался один. Как говорится – иных уж нет, а те далече. Без перерыва я в нем работал сорок пять лет. Интересно, если ещё в нашей области, такие однолюбы?
Таня Губа прокрутила документальный фильм  Анатолия Бубнова с музыкальным  сопровождением. Показаны кадры до затопления Илимской поймы.  В этом фильме чувствуется тоска  по тем временам, когда знаменитая илимская пашня кормила всё население Приилимья и часть Приангарья.
Страшно было смотреть, когда прошли кадры с пылающими деревнями. Горели деревни, села. Страшно и обидно. Погибли все пашенные земли. Людей переселили на плохие земли с глинистой почвой. Сейчас в нашем районе два захудалых  сельских  хозяйства. В самом нашем городе ничего не производится, ничего не выпускается. Все продукты завозятся из других районов. Есть только одни бизнесмены-торговцы, в прошлой жизни их называли спекулянтами. Вот такова наша современная жизнь.
Я уже писал, что наш парк был уничтожен. Сейчас его начинают восстанавливать. Моя мечта сбывается.

ОБЛОЖИЛИ  НАС  СО  ВСЕХ  СТОРОН
2006 год. Любители литературы собрались в библиотеке.  Жалко, нет двух наших товарищей – Георгия Замаратского и Юрия Иванова. Георгий уехал в Иркутск, а Юра Иванов почему-то перестал посещать нас. Это его дело. Просто он сказал, что романтические времена закончились, а это время он не воспринимает.
В свободное от работы время, приходит в библиотеку Владимир Еселевич. Он трудится в хирургии.
Надя Гуртовая читала свои стихи. Она их читает на каждом заседании.
Миша Куклин гладит румяные щечки и улыбается.  Наверное, из-за того, что его короткие рассказы печатают в районной газете «Илимские вести».  В нашем районе выходит три газеты – «Газета Приилимья», «Красный яр»,  «Илимские вести».
Неожиданно пришел Юра Иванов. Оглядел нас. Сел. Встал. Плюнул и ушел. Что это с ним? Странно.
Паша Муратов, наш председатель клуба, сидел прямо, и его хмурые брови надежно прикрывали глаза. Наверное, обдумывает  про то, как бы новую книжку напечатать в Иркутске. Уже две книжки вышли в областном издательстве.
Таня Губа, наш вдохновитель, краевед, а также работник библиотеки, зачитала программу работы  литклуба. 
Владимир Еселевич внимательно  слушал Гуртовую.
Сейчас мало собирается любителей литературы. Редактор районной «Газеты Приилимья», в прошлом  «Маяк коммунизма», а ещё раньше «Илимский партизан»,  отказал собираться в редакции. Я уже писал об этом. Такого никогда  не было. Газета редактора Юрия Золотухина вместо литературной страницы печатает кроссворды, надоевшие анекдоты и рассказы московских писателей. Золотухин отказал местным литераторам печатать свои произведения в его газете. А ведь именно эта газета собирала свободных авторов под сводами своего здания. Известно, что многие из её авторов  стали писателями, журналистами. Газета потеряла контакт с авторами. Лозунг Золотухина  таков – плати деньги, и мы твои  материалы дадим в газету.
В этом году, газете исполнилось 75 лет. Сославшись на безденежье, редактор не пригласил старейших журналистов, которые отдали газете многие годы – Юрий  Перфильев, Зина Сокольникова, Юрий Стрелов, Жанна Кузнецова. Можно было бы и пригласить. Эти товарищи принесли бы всё, что нужно в таком случае. Редактор даже не поздравил этих товарищей с юбилеем газеты. Нет, он не патриот газеты, и это настораживает.
Бубнов и Ручкин рассматривали журналы. Бубнов теперь у нас Почетный  гражданин района. По знаменитости он заменил самого Георгия Замаратского.
В этом году Таня Губа выпустила книжку-справочник заметных дат в районе.  Бубнов напечатал календарь с фотографиями. Красивый, красочный альбом.
Некоторые члены клуба перестали ходить на занятия. Мол, не смысла ходить в клуб. Негде печатать материалы.
Сейчас любители литературы ищут спонсоров, чтобы напечатать свои произведения. Никто не хочет  давать денег. Хотя бы наша газета печатала материалы старейших  авторов.  А то соберемся, поговорим и разойдемся. И молодежь не идет к нам. Что покажет тот год – не знаю. Не хотелось бы, чтобы развалился старейший литературный клуб в нашей области. Всё идет к этому. Жаль.

ТОСКА
2007 год. Нет настроения вести протокол. Такого со мной никогда не было. Скучно. Тоска.
Иногда перелистываю страницы своих протоколов, и будто окунаюсь в добрые и веселые времена.  Тогда мы каждый раз разбирали рукописи авторов. И эти люди словно стоят у меня перед глазами. Чувствую их дыхание, слушаю напор, слышу их голоса, споры.  Клуб «засох», как правильно выразился Миша Куклин. Рукописи не разбираются, не читаются. Только идет обсуждение нижнего белья и полоскание личностей. Как-то раз я пытался  прочитать свои маленькие  побасенки. Но в этот момент все вели разговор о личностях. И только один Володя Еселевич внимательно слушал меня, и указал на недостатки. Но Еселевич не понравился членам клуба. Может, из-за того, что Володины произведения печатаются в Иркутске. Одну его пьесу поставили в областном драматическом театре.  Талантливый автор.
Еселевич как-то предложил написать короткие зарисовки. Справился я один. Его никто не послушал. Видимо, полоскание белья важнее.
В этом году собирались только два раза.  Поболтали, обсудили местные новости и разошлись. Что же случилось с нами? Кто в этом виноват? Я лучше промолчу. Какое-то наступило безразличие.
Тоска, братцы.
После очередного заседания по полосканию белья, я вышел на улицу, посмотрел на пасмурное небо и завыл. Долго выл. Мне было тоскливо и горько, что клуб, который мы создали с Лидией Ивановной Тамм «засох». Записывать нечего.
Тоска…
ИГРА  ВКРУТУЮ
2008 год. Собрались на очередное заседание.  Речь выдала Татьяна Губа. Как всегда, она начала  того, что потеребила очки. Вид у Тани сегодня решительный и строгий. Бедные очки. Что-то будет. В воздухе  витал запах скандальчика. Сегодня не до стирки белья.  Таня  попросила каждого ответить на договор составленный  администрацией. Потом вдруг перешла на главный вопрос.  Надо выдвинуть  от клуба на поездку в Ангарск несколько человек, где пройдет первый съезд иркутских писателей.
Чувствуется, что будет борьба. Надя Гуртовая усердно шарила в сумке. Что-то там искала.  Такое занятие напомнило мне Васю Куклина с его знаменитым портфелем. Вася постоянно в нем шарился. В этот безразмерный портфель многое что входило. Сумку Надежды я тоже назвал  - безразмерная сумка.
Пока Таня Губа увлеченно говорила, на своем стуле подпрыгивал Паша Муратов. Он неожиданно побледнел, а его знаменитые нахмуренные брови приподнялись и открыли глаза  цвета тумана на утренней зорьке над рекой. Он не только подпрыгивал, но и размахивал руками. Зачем так нервничать? И где его скромность и конфузливость? Я даже оторопел от новоявленного Паши. Ему надоело играть в скромницу и конфузливость. Сегодня здесь не до игры.
Сложный вопрос с жильем.
Тамара Серебрякова, новичок в нашем клубе, сказала, что у некоторых  авторов вопрос с жильем отпадает. Кого из авторов она имела в виду? Странно. Тамара второй раз у нас, а у меня сложилось такое ощущение, будто она много лет с нами.
Взглянул в свои протоколы, которые пишу с 1960 года. К нам приходили сотни и сотни  желающих  посещать наш клуб. Где они? Растворились в тумане лет. Приходили такие люди, как Тамара. Активность  в них была неизмеримая, так и бурлила. Свои условия ставили, предлагали что-то изменить, поправить, убрать. Хватало их на два занятия. Спрашивается, зачем приходили и будоражили народ? Зачем? Я ответа не находил. Лица и фамилия стерлись из моей памяти.
Надя Гуртовая сообщила, что она везде участвует. И это факт. Я приклоняюсь перед её трудолюбием. Конечно, она достойная посетить областной литературный форум. 
Подал голос и Миша Куклин.
- Клуб засох. Строгостью своей и хмуростью, спорами, скандалами мы отпугиваем людей.
Таня Губа сообщила, что такой клуб  живет в Новой Игирме. И он активнее работает. В чем причина такого безразличия к нашему клубу? Попробуем немного разобраться. Я предложил кандидатуру Володи Еселевич  на поездку в Ангарск. Он среди нас самый достойный кадр. Его работы печатаются в областных журналах. В Иркутске вышла талантливая книга. Поставлена пьеса в драматическом театре. Ему надо ехать. Пока среди нас, это самый способный автор. Меня не стали слушать. Некоторые даже стали хихикать. Паша Муратов от моего предложения громко и надрывно стал смеяться.  За всю историю клуба, такого отношения к авторам ещё не было. А от председателя клуба такого я не ожидал. Может,  в этом вся причина? Никто не поддержал  моего товарища Еселевич. Я остался в одиночестве. Каждый из присутствующих подумал только  о себе. Разве так  можно? Лично мне, такая поездка не нужна. Я никогда не рвался в Иркутск. Время моё ушло. Моё место здесь, на Илимской земле. Здесь моя вторая родина. А потом, какой смысл? Я навидался этих форумов. Даже в Москве был на слете молодых журналистов страны. Бывал на слетах журналистов и писателей в Красноярке, Новосибирске, Иркутске, Ангарске. Зачем? Пусть съездят другие, которые ещё нигде не были.
Тамара Серебрякова подперла кулачком подбородок  и внимательно разглядывала  пишущую братию. Она может быть довольна. Подборку её стихов  напечатали в районной газете «Наш Илим».
Потом разрешили новичку Сергею Никитину прочитать стихи. Он очень нахмурился. Стихи на слух хорошие. Надо бы их почитать в рукописи.
На областной форум предложили десять человек. Зря они такое количество людей записали.  Паша Муратов, говорил, что там нужен только председатель клуба. Ну и ехал бы один. Зачем столько людей? Да и кто даст деньги?
Предложили  таких товарищей – В. Еселевич/моё предложение/, Н. Гуртовая, П. Муратов, В. Захарова, А. Кузнецов, Т. Губа, Т. Серебрякова, Н. Ильина. Из Новой Игирмы двое -  Московских и Самарина.
Весь вечер только и говорили об этом форуме. Паша Муратов настаивал, чтобы отправить одного председателя. Мне даже жалко было его. Он хорошо должен знать, что в этой «битве» он проиграет. Так зачем воевать?  А Татьяна Губа настаивала на десятерых. Победила она. А если честно, то никто из них не победил.
Через несколько дней опять собрались. Причина? Руководство администрации города выделило средств только на двух человек. Должен произойти опять скандал? Его не было. И этим двум было отказано в поездке. Вот и вся история. И нет скандалов. Все успокоились.  А ведь даже голосовали, кто же из двух поедет. Сколько было положено нервов. Голосовать тайно или открыто? Голосовали тайно. И  Паша Муратов не прошел. Мне его было жалко. И отправили бы его. Что тут такого? Он, все-таки, председатель. В общем, всем отказали. Молодцы наши городские власти. В общем-то,  они поступили не правильно. Со всех районов области были представители на этот форум, и только от нашего района никого  не  отправили. Такого ещё удара для нашего клуба не было. Это пусть будет на совести  районных властей.

ГЛАВА  ШЕСТАЯ
ЖИТЬ  НАДЕЖДАМИ
2008 год. Прошло первое заседание в библиотеке семейного чтения. Этот  год проходил в  активной борьбе. Год високосный. По памяти могу подсчитать места, где проходили литературные заседания. Первый сбор произошел в  1959 году в палаточном городке, и в щитовом домике в переулке Камском в доме № 1, в моей квартире. Потом  Лидия Ивановна Тамм узнала, что мы собираемся, где придется, и предложила официально собраться в кинотеатре  «Молодежный». Это произошло в  марте 1960 года. Третье место  в квартире у  Лидии Ивановны Тамм. Четвертое место – редакция газеты «Маяк коммунизма»,  где  была котельная № 1. Пятое место -  редакция газеты, где сейчас находится детский дом творчества.  Шестое место в доме  Культуры «Горняк». Седьмое место -  редакция газеты «Маяк коммунизма» откуда нас выгнал редактор  «Газеты Приилимья»  господин Юрий Золотухин.  Восьмое место – районная библиотека. И вот девятое место. Надолго ли? Почему  мы ушли из районной библиотеки? Сложный и болезненный вопрос. Есть такая пословица – когда атаманы дерутся, у казаков чубы летят. Так и здесь.  Не оказалось мира у двух товарищей. Шла настоящая война, а не разбор рукописей.  Явная и тайная война шла между Татьяной Губа и Пашей Муратовым. Такого в нашем клубе за всю историю не было. Как я понял, не поделили власть. Сошлись два сильных и одинаковых характера. Эти не уступят друг другу. Странно, у нас ещё такого  не было, чтобы председатель так намертво держался за пустое кресло. Клуба почти не было. Все разбежались. Да и у меня не было настроения. Саня Верёвкин тоже не захотел ходить в такой клуб. Анатолий Бубнов отказался. У нас было такое, что никто не хотел быть председателем.  И только редактор мог уговорить, хотя бы на время возглавить клуб. Паша даже предложил мне уйти с должности секретаря. Это, чтобы я бросил писать протокол. Видимо, я ему мешал. Хотел назначить секретаря-однодневку.  Опять не пойму. Что с ним происходит? Надо было что-то делать. Но что? Взял бы да передал эту должность Татьяне Губа. И всё бы успокоилось. И тут он сделал ход. По-моему, единственно верный ход. Здесь он поступил нормально. Он договорился с  работниками библиотекой семейного чтения, чтобы  собираться у них. Я подумал, и решил уйти из районной библиотеки. Надо было как-то спасать клуб. Когда всё успокоится, все уляжется, можно будет и вернуться. Как я понял, Паша  не желает  никому уступать место председателя. Это его дело. Это его решение, и его право.
Мне разрешили прочитать кусочек из моих протоколов. В районной  библиотеке было не до них.  Ведь это целая жизнь творческих людей!  Неужели, не интересно?
Надежда Гуртовая  выпустила книжечки: « Русская мать», « Брошенный котенок». Талантливые поэмы. Я рад за неё.
Присутствовали: Надежда Гуртовая, Павел Муратов, Юрий Стрелов, Тамара Серебрякова, Федор Тараненко, Альбина Волкова, а также работники библиотеки:  Ольга Мешкова, Ирина Сараева, Валентина Волкова.
Тамара Серебрякова и Альбина  Волкова читали свои стихи. Даже исполнили песни. Молодцы девчата!  И, всё-таки я скучаю по районной библиотеке.
+++ +++ +++
В наш город приехал Виталий Науменко. Учился в третьей школе. Он настоящий писатель и поэт. Его стихи опубликованы во многих журналах. Талантливый поэт.
Он пришел первым, и скромно сидел  в уголке.  Я заметил, что чем талантливее человек, тем он скромнее. Многие писатели, ставшие известными,  были скромные люди. Александр Вампилов, Валентин  Распутин, Игнат Дворецкий, Франц Таурин, Юрий Скоп, Вячеслав Шугаев, Леонид Красовский, Геннадий Михасенко. Все они были в нашем клубе, и бывали у меня в гостях.
Представители  библиотеки встретили нас хорошо. Надо сказать, что литературный клуб – это независимая общественная организация. И только по своей инициативе могут принять участие в работе библиотеки.
Гуртовая и Волкова читали свои стихи. Науменко  очень внимательно прослушал произведения наших дам.  Много времени поэт уделил Волковой. На других не хватило времени. Жаль.
Странное чувство во мне родилось. Если честно, я тайно скучаю по районной библиотеке.
  +++ +++ +++
Снова собрались в библиотеке семейного чтения. Активно приняли участие:  Надежда Гуртовая, Павел Муратов, Тамара Серебрякова, Альбина  Волкова, Нина Шубенко, Юрий Стрелов, Ольга Мешкова.
Стихи читала Альбина Волкова. Артистично читала. Иногда она почему-то ныряла под стол. Возможно, она  так вдохновлялась.  Стихи её  воспринимаются тогда, когда она читает сама.
Жаль, что у нас не стало местного радио, которое работало с 1959 года. Маленький посёлок, а радио было. Сейчас город, а радио нет. Под корень извели. Помню, мы молодые парни организовали местный  корреспондентский пункт.  Днем работали на стройке, а вечерами записывались на радио. В том году исполнится 50 лет местному радио. Вот бы на радио записать стихи  Альбины Волковой.
Прочитала  стихи Тамара Серебрякова. Лирические стихи.
Все попросили меня, чтобы я рассказал, как я работал над книжкой «Илимская симфония». Надо сказать, что  издатель Бронислав  Расимавичус  создал своё издательство  «Поликом-Плюс».  Он взялся помогать местным авторам,  печатать свои книги. Впервые в нашем районе будут выходить настоящие книги. И вот моя книжка вышла первой. Красивая, прекрасная обложка. Издатель от души потрудился над первым изданием.
Испив компоту, Тамара  прочитала ещё одно стихотворение.
Потом все сфотографировались.
И, всё-таки, я скучаю по районной библиотеке.
+++ +++ +++
Музей  имени А.Н. Радищева  в  5 школе. Здесь главный Александр Кузнецов, мой земляк по Черемхово и друг, радищевед, краевед, поэт, настоящий гражданин земли Илимской.
Присутствовали:  Владимир Еселевич, Надежда Гуртовая, Зинаида Сокольникова, Альбина Волкова, Юрий Стрелов.
На правах хозяина Александр представлял  каждому высказаться. В это время я вспомнил далекие времена, когда Геннадий Седых представлял каждого. Если кто увлекался, и пытался обратить только на него внимание, и никого не слушать, такого он осаживал. И вот на этом заседании  проверенный опыт пригодился. Да и нижнего белья не полоскали.
Надежда Гуртовая прочитала стихотворение Альбины Волковой. Сегодня можно сказать, что оно тронуло меня.
Немного все попили чаю и взялись за меня. Поведал о том, над, чем я работаю.
Надежда Гуртовая прочитала своё стихотворение. Наш местный классик.
Альбина  у Александра выцыганила  музейную книгу «К нашим потомкам по нашим следам».  Он не мог отказать. Культура.
Зина Сокольникова  откушала грибы и хотела, видимо, поведать о засолке своего продукта.
 Владимир рассказал, что в Иркутском драматическом театре поставили его пьесу. Я очень рад за него. Надо бы гордиться тем, что ещё один  наш товарищ выбился из пут илимских туманов блуждающих по распадкам. Надо понюхать и другого воздуха, теперь уже от ангарских туманов. Там их тоже достаточно. Главное, не заблудиться бы в них. Надеюсь, что  Владимир, имея твердый характер, не позволит каким-то туманам цеплять его за ноги.
Потихоньку пили чай, и поочередно говорили о том, над, чем каждый сейчас работал. Потом Надя Гуртовая прочитала лирические стихи  о трагической любви. Даже Зина Сокольникова прослезилась. Я услышал:
- Ой, не могу. Ой, сердце. Ну да ладно. Мы, всё-таки, женщины.
И мне пришлось погладить её по головке. Успокоилась.
И, всё-таки, я скучаю по районной библиотеке.
       +++ +++ +++
В конце года  мы собрались  в библиотеке семейного чтения. Надя Гуртовая рассказывала, как она была в Ангарске, где проходил съезд  Иркутских писателей. Несколько книг наших авторов передала в Ангарский литературный клуб. Произошел творческий  обмен. Надо сказать, что Надежда ездила в Ангарск  на собственные деньги. Честь ей и хвала.
Миша Куклин рассказывал нам, как он читал свои короткие рассказы в школе. Я рад за Мишу. Его талантливые рассказы меня поражают. Короткие и умные.
Павел Муратов зачитал план на следующий год. Всем назначил поручения. Единственному человеку мне не дал поручения. Я его давно понял.  Пусть играет.
Гуртовая продолжала  рассказывать о поездке в Ангарск. Читала стихи. Тамара Серебрякова с восторгом говорила о стихах Гуртовой. Тамара произнесла зажигательную речь.  После неё  читали стихи о новом годе. Попив чаю с компотом, читали новые стихи.
Миша Куклин, взмахнув руками, стал говорить о революции, Чапаеве. Наверное,  подействовал горячий чай.  И тоже толкнул речь.  Что-то сегодня всех потянуло на речи. Странно. Возможно, новогоднее настроение. Тамара сочинила песню о городе. И сама  исполнила. Приятная песня о застенчивом городе. Миша Куклин прошелся вдоль стены и сказал:
- Задумайтесь, друзья. Ведь за этой стеной кипит жизнь застенчивых  людей. Надо подумать. Так уж они застенчивые.
Надя Гуртовая начала говорить об Александре Кузнецове. Она сказала, что, как ему трудно, тяжело пробивать свои материалы. Всем сейчас тяжело в окаянные времена буржуазно-бандитского государства. Промокнув  платочком навернувшиеся слезы, Надя перевела разговор  на то, что надо бы послушать песни на её стихи. Заказ был выполнен.
Паша Муратов предложил собрать лучшие произведения, и создать сборник. Было уже не до Паши. Он даже немного обиделся. Он должен знать, что на женщин нельзя обижаться. Их  надо любить. Наши женщины грянули песню о рябине. После этой песни Тамара загрустила, загрустила, словно эта песня для неё. Даже глазки вишневого цвета покрылись влагой, щечки порозовели, а сочные и заманчивые губки нервно дергались. Я увидел, как у Паши из левого глаза появилась слеза. И мне до слез стало грустно от такой песни. Чтобы никто не заметил,  я к своим глазам приложил платок. До слез  нам с Пашей стало жалко Тамару.
Миша  Куклин разрядил обстановку. Сегодня он веселил всех. На этом все и разошлись. А у меня родилась не поэма в этот новогодний вечер, а маленький рассказ. Сценка из нашей жизни. И, всё-таки, я скучаю по районной  библиотеке.

РАЗГУЛЯЛАСЬ  НЕЧИСТАЯ
2009 год. Иван Иванович Ниточкин стал  засыпать, когда за окном громко залаяла собака. Накрылся подушкой.  Но за другим окном пьяные мужики грянули песню.  Ниточкин не мог успокоиться.  Решил помолиться. Говорят – успокаивает. Только раскрыл рот, как зазвонил телефон. Кто бы это мог быть?  Двенадцать ночи. «За всем этим кроется нечистая» - подумал он. Но  трубку телефона взял.
- Иван Иванович? – услышал он веселый  женский голос. – Мне неожиданно пришла мысль.
- Мне тоже пришла. Ночь. Спать пора.
- Иван Иванович, это я! Не узнали? Кристина Неуспокоева. Хочу прочесть поэму. Завтра у нас заседание литературного клуба, и чтобы вы сейчас прослушали. Радость у меня. Радость! Родила я! Наконец-то, родила! Какая радость! Порадуйтесь за меня! Родила я!
- Поздравляю. Кто родился? Мальчик или девочка?
- Иван Иванович, вы не поняли меня! Я родила…
- Причем тут я? Какое отношение я имею к вашему дитя? – обозлился Ниточкин. – Пусть виновник радуется.
- Мне уже поздно!
- И мне поздно. Ночь. Спать надо.
- Иван Иванович, я поэму родила! Ха-ха-ха! - Весело смеялась она. – Я уже пенсионерка. Мне поздно. Вы о чем подумали?  Шалунишка! Все вы такие мужики! У вас одно на уме.
- Сейчас у меня одно на уме. Спать. Час ночи.
- Иван Иванович, но я не сплю, и вы не спите. Вы меня удивляете. Какое-то бескультурье! Я, например, ночами не сплю. Я вам поэму прочту. Только не усните.
- Безобразие! – выдохнул  Ниточкин. – Кому - не будь ещё позвоните. Осчастливьте их. 
- Звонила  Юрке Стрелову. Не пожелал слушать. Все меня посылают. Полное бескультурье! Начинаю читать поэму.
Ниточкин бросил трубку.
- Не могу! – простонал он, и схватился за голову. Ещё принял таблетку. Лег. Надо уснуть. Стал засыпать. Зазвонил телефон. От такого трезвона можно соседей разбудить.
- Кто?! – зло спросил он.
- Не узнал? Это я. Матрена Вездесущева!
Ангинным голосом Ниточкин  сказал:
- Какого чёрта! Днем можно позвонить!  Что вам всем надо?  Почему не спится вам всем? Какие вы неугомонные! Третий час ночи! Имей совесть!
- Совесть? – засмеялась Вездесущева. – Понятие относительное. Ты меня обидел. Ой, сердце. Ну да ладно. Проехали. Я все-таки, женщина. Вчера я была на юбилее.
- Мне что от этого?  - простонал Ниточкин.
- Порадовался бы за меня. Мне грамоту дали. Недоволен? Я всё-таки, женщина. Никакого уважения.
Ниточкин бросил трубку. Он стал выть. Его трясло.
Опять раздался звонок.
- Иван Иванович, это я. Кристина Неуспокоевав. Поэму вам читала, а вы…
Он бросил трубку, и стал рвать на себе волосы. Опять звонок.
- Я всё-таки, женщина, а ты так поступаешь со мной.
- Ты не женщина, а непонятно, что! – заревел Ниточкин.
Его шатало. Опять звонок.
- Это я. Кристина Неуспокоева. Дослушайте поэму.
Трубка вывалилась из рук. Он стал икать и плакать.
Звонок.
- Я всё-таки, женщина! Ой, сердце! Ну да ладно. Проехали! Какие вы, мужики слабые. Вчера одному нервы я вымотала. Понимаешь, он неожиданно стал заикаться. Пятьдесят лет не заикался, а тут прорвало. Разве я  виновата, что он такой слабый. Нервы надо лечить. Сегодня  днем я Юрке Стрелову нервы испортила, и он даже в обморок упал. Два дня назад двум товарищам от литературного клуба Юрке Стрелову и Паше  Муратову  такое им устроила, что они даже прослезились. Я этим двум любителям женщин такое устрою, что они взвоют.
- Хватит! – заревел Ниточкин. Он повалился на пол.  Ползком добрался до дивана. Сон его был тревожен. Он вздрагивал, выл, плакал…
И вот наступила тишина. Когда пришел сон, за  окном завыла собака. И тут раздался телефонный звонок…
Ниточкин вскочил. В глазах был ужас.
И если кто в это время был на  улице, то можно было услышать, как дико кричал человек:
- Караул! Спасите!
+++ +++ +++
  Пока яркого в нашем клубе нет.
Огромное спасибо издателю «Поликом-Плюс»  Брониславу  Расимавичусу за его нужное в нашем  районе дело. Он начал печатать наши книги. За последнее время у меня вышли в свет три книжки: «Илимская симфония»,  «Запах гребешков»,  «Тунеядцы».  Напечатаны три книжки Александра Верёвкина: «Покосная повесть», «Водоворот»,  «Город холодов и туманов», и  книжка лирических стихов.  В этом издательстве вышло сразу четыре книжки Нелли Волковой «Записки прокурора».  Вышла книжка у Николая Демидова:  «Команда молодости нашей». Напечатаны книжки у Миши Куклина: «Голос памяти», «Очень простые истории». Напечатана талантливая книга стихов моего земляка и друга, настоящего гражданина края Илимского « Я слову русскому служил». Все они члены литературного клуба. Сейчас у меня готовится к печати сразу две книги: «Коршуниха» и «Романтики».
И всё-таки, я тоскую по районной  библиотеке.



ГЛАВА  СЕДЬМАЯ
НОВОЕ   НАЧАЛО
2009 год. 8 октября. Я бы мог записать, что мы снова собрались  в районной библиотеке. Всё по порядку.
Клуб наш «засох», как выразился Миша Куклин.  О «войне» я писал. Клуб наш начало «трясти» ещё в районной библиотеке. И это можно заметить по моим протоколам. Клуб наш был создан ещё в 1960 году, но такого болезненного состояния ещё не было. Повторяться не буду. В последнее время, (по призыву Паши  Муратова), стали собираться в библиотеке семейного чтения. Её работники встретили нас очень хорошо. Я, как секретарь клуба, благодарен им.  Вроде все успокоились. И надо было что-то делать.  Я понимал, что мы здесь  временно. Такое чувство у меня было. Мне хотелось вернуться в районную библиотеку. Мы как-то привыкли быть там. Да  и все мои товарищи по клубу это понимали. Но, надо было как-то пережить  небывалую  в нашем клубе «войну»  двух  китов. Успокоились. Это хорошо. Теперь надо возвращаться. Мы встретились с Татьяной Губа и всё обговорили. Теперь наш клуб будет называться творческим клубом. Надо было его обновлять, чтобы не было так скучно. По ходу проведения вечеров будет видно, что можно будет ещё сделать. Татьяна предложила  провести творческий вечер по моим произведениям. С этого вечера и начнутся проводиться творческие вечера людей искусства. И я согласился. Для меня было главное, чтобы наш клуб продолжал жить.
Руководителем этого клуба стала Татьяна Губа, а я буду продолжать писать историю. Наступили другие времена, и это  надо понять. Думаю, что наша затея понравится людям искусства. Теперь будут другие задачи и планы. И свои протоколы я немного изменю. Попытаюсь веселый стиль сохранить, но, кое-что добавить новенького. Думаю, что читатель поймет.
Итак, начало начал. Поехали по новой дорожке.
Организаторы вечера – Татьяна Губа и Ольга Филь. Пришли учителя, библиотекари, члены нашего клуба.
На большом экране показали фотографии из моего архива, выставили газеты с моими публикациями, журналы, сборники, три книги, которые вышли  в этом году: «Илимская симфония», « Запах гребешков, «Тунеядцы».
Добрые слова Татьяна сказала о моем сыне. Выставили его работы в газетах, журнале «Сибирь» и книгу «Михрютка и пятое время года» изданной в издательстве «Культура» в Москве.
Говорил обо мне Александр Кузнецов, директор музея имени А. Н. Радищева при пятой школе. Александр мой земляк и друг. Он родился в городе Черемхово Иркутской  области на улице Красной. Мы даже жили на одной улице. Вот что он сказал:
- В повести «Тунеядцы» меня поразил образ окна. Оно будто чувствовало настроение героя повести. Окно то плакало, то смеялось, то хмурилось, будто о чем-то предупреждало. Много символов, сравнений.
После Кузнецова несколько слов сказал и Александр Верёвкин.
-  Такое написать откровенно и честно не каждый сможет. Пусть те, кто читает наши книжки со Стреловым построчно, напишут так правдиво. Зачем сейчас так зубами скрипеть и злиться? Зачем?
Потом говорили учителя: Софья Борисовна Соколова  и Романова Галина  Васильевна. Хорошо отозвались о книгах.
На мгновение у меня потемнело в глазах. И вдруг,  над головами людей я увидел человеческие тени. Кто это? Узнал. Это были – Павел Муратов и Георгий Замаратский. Конечно, никто их не видел. Со мной такое бывает. Скажи кому – засмеют.  Павел, как всегда хмурился. Он тыкал в меня пальцем и говорил:
- Написал про какие-то гребни.  В нашем клубе никто не читает классику. Даже Гуртовая не знает Блока.  Надо читать Цвейга.
Георгий качал головой, и что-то говорил, но я расслышал:
- Поздравляю. Дерзай.
Проявился Дом культуры. Сцена. Красные знамена. Лозунги. Коммунисты отмечают день комсомола, день октябрьской революции и день рождения Иосифа Сталина. Пламенные речи. Даже Саня Верёвкин, забыв про свои болячки, закатил речь, и этим обрадовал коммунистов. У некоторых даже на глазах слезы появились. Он сравнил прошлую жизнь и никчемную современную. Он говорил складно и  красиво. Опыт  лучшего пропагандиста в районе всё-таки остался. Ему все жали руки, поздравляли с такой пламенной  речью. Даже у меня от такой речи защемило сердце. Надо же, так разжалобить людей! Молодец, Александр! Молодец!
И вот вышла Надежда Гуртовая и прочитала патриотическую поэму. У старичков и старушек  появились слезы. Меня одно удивило. В этот день, во всей нашей стране был объявлен День памяти жертв политических репрессий. С 1991 года решением Верховного совета День памяти жертв политических репрессий отмечается официально. Во всех городах нашей страны отмечали  день скорби, день памяти загубленных в лагерях миллионов наших дедов, отцов и матерей. И только у нас это не отмечали. Как  можно в такой день читать и говорить  что-то другое! И вдруг, на этой сцене, за знаменами мне показались кресты, и огромные цифры политые кровью – 1937 год.  Огромный приземистый сарай, и голые трупы лежали за этим сараем в несколько штабелей. За долгую зиму их много накопится. Весной их бросят в общую могилу, и сравняют  с землей, завалят дерном. Всё. Такова судьба миллионов. Я вижу много людей-теней. Изможденные лица. И эти люди тянут к нам руки. Помните о нас! Помолитесь о нас!  Никто не вспомнил на этом собрании. Я тихо перекрестился и помолился. Не дай Дог, коммунисты увидят.  Звучала поэма, выжимая слезы  у старичков. И тут я вспомнил строки из стихотворения своего друга Александра Кузнецова «Спасские колокола».
Мир исполнен мольбы и проклятий,
Содрогаются лики икон.
С берегов и могильных распятий –
Стон, стон, стон!
И тут я вспомнил вчерашний день.  Мы прогуливались с Александром Верёвкиным. Встретился нам уважаемый нами человек. Образованный, интеллигентный товарищ. Мы ему напомнили о траурном дне, и он неожиданно для меня, скукожился весь, побледнел. До хруста сжал кулаки и прохрипел:
- Мало таких врагов стреляли!  Мало! Надо было в несколько раз больше уничтожить врагов народа! Ничего.  Всё изменится. И мы вам покажем. Всё такое вернется.  Вернется!
Мне стало страшно и обидно.  Ничему история не учит. Оказывается, живут ещё такие люди, затаенные и озлобленные. Я хорошо понимаю, что что-то надо менять в нашей многострадальной стране, когда к власти пришли олигархи и мафиози.  Именно они вредят поступательному  движению в будущее к социальному устройству государства.  И причем тут простые люди, рабочие, крестьяне, интеллигенция? Их за что уничтожать?
В это время полыхали на сцене красные знамена, и звучала поэма, выжимая слезы у старичков и старушек.
Творческий вечер продолжался.
Солнечный лучик скользнул по моим глазам, и успокоил меня. Тени исчезли.  Звучала музыка и поэма. Я увидел одобряющие улыбки Кузнецовых, библиотекарей и учителей. Стал успокаиваться.
Когда вышел  на улицу, солнечные лучи обняли меня. Стало тепло и весело.  Как хорошо, что ещё есть добрые люди. И как мало надо человеку тепла и добрых слов.  Доброта и ясность в отношениях, и всё будет нормально, как напутствовал меня  Георгий Замаратский.
Нас пишущих, так мало в городе. Зачем обижаться друг на друга, и строить разные козни и пакости? Что случилось со всеми нами?  Почему мы не  радуемся успехами своих товарищей? Почему?  Все мы на разных баррикадах?  Всё ясно. Ну и что? Все мы люди. Каждый выбирает свой путь. Кто-то выбрал церковь, кто-то оставил красный флаг, а кто-то черно-красный. Ну и что?  Все мы живем под одной крышей илимского края. Кроме разной судьбы у  каждого, есть  единое дело для всех – литература. Она и должна всех  объединить, хотя мы все и разного цвета.
Очень рад за Надежду Гуртовую! Её поэмы поражают правдой. Талантливая поэтесса.  Миша Куклин мастер коротких рассказов. Молодец, Миша!  Александр Кузнецов  настоящий гражданин земли Илимской. Недавно вышла книга стихов «Я слову русскому служил». Выпустили свои книжки – Верёвкин, Волкова, Демидов. Паша Муратов, читающий  Цвейга, вышел на областную орбиту.
Завидовать друг другу?  Смысл?  Я, например, постоянно молюсь за здравие моих земляков, за их творчество. Зависть вредна. Она портит цвет лица. Лицо у бедненького бледнеет, зеленеет, сереет, а потом и синеет. Зачем?  Надо бы, друзья, доверять друг другу.
Чтобы как-то отметить день памяти я пошел на окраину десятого квартала. Когда-то здесь стоял лагерь. Недалеко, в тайге, было старое кладбище для зэков, где закапывали тех, кто умер ещё зимой. Забитых до смерти  и расстрелянных  сваливали в кучу. Сейчас здесь дома десятого квартала. В одиночестве я помянул их.
И тут неожиданно всплыло то собрание, митинг в честь седьмого ноября. Речи, похожие, что говорили с трибун во времена советской эпохи. В речах ничего нового. Будто время остановилось. Всплыл образ парторга Дрожжина из моей книги «Зона». Вспомнил затаенного товарища и его слова о том, что мало уничтожили врагов народа, и надо было бы в несколько  раз больше. И вдруг, я вспомнил свои записки о строительстве вот этой железной дороги. В моей бригаде работал один плотник. Из его жизни я написал  рассказ от первого лица. Возник перед глазами один день из его жизни, всего один день, но он страшен в своей правде.
Все боялись его. И когда он появлялся вдали, даже безбожники молились, чтобы прошел мимо. Его боялись больше жары, холода и вшей. Мой  напарник – бывший секретарь черниговского обкома партии, прошептал:
- Слава Богу, пронесло. Кого-то осчастливит сегодня.
На этот раз он свернул к нашей бригаде. Получилось так, что бригада не выполнила план по заготовке леса. Офицер, поблескивая новыми погонами, шел к нам. Кличка его была  «Лектор».
- Господи, - взмолился секретарь. – Попались. Лучше надо было выполнить план.
Нашу бригаду  выстроили под палящими лучами солнца. «Лектор» сел на подставленную табуретку, которую  постоянно  носил один из конвоиров. Другой вертухай управлялся с большим зонтом. «Лектор»  сел, молча, оглядел нас, и монотонным голосом начал:
- В то время, когда наша страна напряглась в тяжелом порыве к светлым вершинам, когда рабочие, это  самое, трудятся у мартен, когда крестьяне жнут этот самый хлеб, когда строители не покладая рук, трудятся на стройках коммунизма, то некоторые граждане путаются под ногами поступательного движения вперед. Как завещал нам Ленин, когда это самое, учит нас великий Сталин, работать, работать и работать. Я вынужден вам прочесть лекцию о коммунизме. Внимательно, это самое, слушайте.
Я не понял, о чем он читал своим нудным голосом. Боролся, чтобы не упасть. Пот застилал глаза, катился по холодному и худому телу, а вши совершенно озверели. Заедала мошка. Некоторые заключенные падали, и их поднимали палками, пинками и прикладами. 
Издевательство продолжалось часа три или четыре. Не помню. После лекции шестерых увезли в лазарет. Трое из них умерли. Закопали их недалеко от железной дороги. Сколько же таких могилок! Не счесть!
Вечером бывший секретарь, взявшись за голову, сказал:
- Долго я думал. Долго.  Сколько невинных уничтожено, и сколько ещё будет уничтожено! И этим управляет партия. Отныне я не признаю её. И не имею право быть в одной партии с такими лекторами. А таких лекторов миллионы!  Лучше смерть.
О чем он говорил с  «Лектором»  мы так и не узнали. Секретаря увезли на пересуд. Приговорили к расстрелу. «Лектора» перевезли в другой лагерь читать лекции. Шел 1950 год.
Вспомнил я этот Дом культуры, и мне стало обидно. Именно в такой траурный день они устроили праздник, когда вся страна отмечала иначе. Специально? Сколько  жестокости ещё осталось в людях из недавнего прошлого. Красные знамена, музыка, концерт, поэма, выжимающая слезы у  старичков, окончательно  забывших  страшное прошлое. Мне стало страшно.
Вот такой был октябрь месяц.
Наступило новое время.  Теперь будем собираться на творческие вечера. Думаю и надеюсь, что всё будет хорошо.
Следующий  вечер  будет посвящен творчеству Александра Кузнецова.

ЗЕМЛЯКИ
10 декабря 2009 года. Люди пришли на творческий вечер «Встречи у камелька».  Пока так вот назвали.  Вечер посвящен творчеству Александра  Кузнецова.  Учитель, краевед, просветитель, директор  музея имени А. Н. Радищева. В общем, поэт мой земляк, мой друг. И просто прекрасный человек. Мы даже на одной улице жили в городе Черемхово.
Вечер  организовали работники библиотеки: Татьяна Губа, руководитель творческого  клуба, Ольга Филь, Ирина Шестакова. Она и открыла вечер.  Прочитала  она стихотворение Александра.
Кузнецов очень эмоционально, вдохновенно прочел свои новые стихи. И тут я вспомнил  семидесятые годы. В  моих протоколах, скоро выйдет книга, отмечены великолепные чтецы: Саша Гомзиков и Саша Петров. Вот что сказал о них  Геннадий Седых, один из председателей клуба:
- Заслушаешься. Пожалели бы вы меня. Даже, черти, слезу выжали, а когда начнешь читать сам – чушь собачья. Эмоциями за сердце хватают. В печать не пойдут. Полный  отлуп.
С Кузнецовым всё другое. Читаешь его стихи, и чувствуешь поэта, понимаешь то, что хотел сказать  поэт. И читать можно и говорить. И он их сам читает, да ещё как читает! Заслушаешься. Настоящий артист.
И мне, как самому старейшему  литклубовцу, и его бессменному секретарю, разрешили выступить. Прочитал по куплету. Рассказал о том, что понял из стихотворения. В них много мыслей.  Сказал также, что я счастлив, что живу в одно время с такими талантами, как Александр Кузнецов, с лириком  Александром  Верёвкиным, с поэтессой Надеждой Гуртовой, с автором коротких рассказов Мишей Куклиным.
Надежда Гуртовая вручила   Александру подарки, и даже самодельную медаль. Молодец Надежда!
Паши Муратова, Бубнова и Миши Куклина не было. Они и на мой вечер не пришли. А ведь знали. Время у пенсионеров всегда есть. С Пашей всё понятно.  Литературный клуб, который действовал 50 лет, развалился и преобразился в творческий клуб. Я уже писал об этом. Время пришло обновляться.  Что будет дальше? Посмотрим. Как говорил Геннадий Седых: «Понюхаем».
Потом выступили певцы из местного хора «Родные напевы».  Даже исполнили песню на стих  Кузнецова. Меня удивил один солист Сергей Никитушкин.  Вот уже 35 лет в хоре. Это подвиг. В этом хоре ещё есть один мужчина – Федор Тараненко.  С молодости в хоре.
Я перечитал  многие стихи Кузнецова, и вдруг наткнулся на «Улице Красной».
Нельзя мне забыть черемховское племя,
Отчаянность тех пацанов,
Которым в то послевоенное время,
Мужать довелось без отцов.
Перед глазами и в памяти промелькнул насыпной дом на улице  Красной, в котором я жил, домики моих друзей детства, бараки, в которых жили  шахтерские семьи. А вот и старенький автобус, идущий от Черемховского базара до деревни Стрелова. Там мы  с моими друзьями  вышли из автобуса, и тайком прокрались на убранное поле, чтобы собрать колоски. Как наяву вижу тот день. Намечался дождь. Нас  было пять друзей. Мы знали, что двоих уже поймали. Осудили за колоски, и отправили в лагерь.  Голод гнал нас. Страшнее было другое. Он появлялся на черном коне,  будто из воздуха. Стегая нагайкой, проносился мимо людей. Разворачивал коня, снова налетал на убегающих людей. Все боялись нагайки. На конце плетки три ремешка, и к каждому из них  привязана гайка.   Гришка Коноваленко был одет в чёрное. И конь чёрный. Гришка был отменный лодырь, и всю зиму лежал на печи. Весной нанимался в объезчики. В молодости шел добровольцем  по раскулачиванию крестьян. Для него было не арестовать воришку колосков, а составляло удовольствие  истязать нагайкой.
На фоне  потемневшего неба чёрный всадник появился неожиданно. Мы побежали.  Гришка отрезал нам путь к лесу. Вот всадник рядом. Конь тяжело дышал. Нагайка заработала по нашим спинам.
- Ай, карашо! Ай, любо! Карашо! Карашо! Карашо! – радостно кричал Коноваленко. Даже конь чувствовал своего хозяина. Он радостно храпел, ржал, и  пытался ударить воришку копытом.
Один удар  нагайки пришелся мне по спине. Острая боль вырвала из меня крик. Другой удар  рассек руку, третий пришелся по лицу.
- Ай, карашо! Век будете помнить Гришку! Ай, карашо! Ай, любо! Карашо!
Прошло много лет.  Иногда старые раны на руке и на лице дают о себе знать.  И  когда я вижу чёрного коня, мне  вспоминается тот пасмурный день сентября 1943 года, и раны на руке, на лице и в душе начинают ныть.
Вот и сегодня. Я  прочитал эти строки, и появились кадры, будто из документального кино. И раны заныли.
В зале звучала песня на стихотворение  Кузнецова, и мне стало легче.
За окном мороз, а в зале  стало тепло, конечно, из-за того, что все были довольны вечером. Теперь мы встретимся, так наметили 21 января. Вечер будет посвящен  творчеству Александра Верёвкина.
РОМАНТИК
2010 год. 21 января. Состоялся творческий вечер по произведениям Александра Верёвкина. В основном решили посвятить вечер лирике поэта. Третий раз собрались под  крышей центральной библиотеки. На видное место выставили газетные публикации, журналы, книги автора. Много собралось их. В записи были исполнены романсы на гитаре самого автора.  Отличный голос.
Пришли некоторые строители, учителя, библиотекари и простые люди.
Александр сегодня был торжественен, и немного смущен таким вниманием.
На этот вечер пришла и первый секретарь районного комитета коммунистической партии  Светлана Александровна Перфильева. Так что Верёвкину нечего обижаться на коммунистов. Они к нему хорошо относятся. Ведь много лет он был лучшим лектором в районе. Вот кто бы мог быть достойным, чтобы ему вручили медаль Иосифа Сталина. В этом году  Сталину исполнилось сто двадцать лет. Конечно, Саня надеялся, что ему такую медаль вручат. Ведь и на торжественном вечере он закатил пламенную речь, надеясь, что, всё-таки, ему эту медаль дадут. Он даже был в расстройстве. И я его понимаю и сочувствую. Именно он был достоин этой награды.
Потом руководитель творческого клуба Татьяна Губа прочитала стихотворение  «Я родился». Оно посвящено мне.  После Татьяны выступил я. Прочитал стихи Верёвкина.
Рядом со мной сидел краевед Анатолий Бубнов. Очень серьезное и хмурое лицо.   Надо  жить дружнее и веселее. Нас, пишущих, так мало в городе. Зачем так? Не понимаю.
Работница библиотеки Ирина  Шестакова прочитала одно стихотворение  Александра.
В записи была исполнена песня на стихи поэта местным музыкантом Савичевым.
Все попросили Верёвкина рассказать о себе. После его прочитала стихотворение Наталья Сарайкина. Она, как и Александр, постоянно ходит в церковь.
Наша местная певица  Вера Каземировна Макарова  великолепно исполнила романс «Женщина в окне» на слова автора.
Татьяна Губа  очень тепло отозвалась о литературном клубе.
Эмоционально прочитала свое стихотворение «Поэты»  Надежда Гуртовая.
Прочитала стихотворение автора работница Дома культуры Светлана Канаева. Ансамбль  «Лада» исполнили песню. На баяне играла Светлана.
Очень тепло говорил о поэте Александр Дмитриевич Кузнецов. Добрые слова высказали – Романова Галина Васильевна и Нелли Петровна Волкова.
И только один Бубнов был чем-то недоволен.  Что-то ворчал под нос. Что-то  говорил о фамилиях из повести Верёвкина «Водоворот».  Но эти фамилия были не только на Илиме, но и  на Лене и на Ангаре.
В общем, вечер прошел хорошо.  Лирические стихи Верёвкина мне напомнили  далекое прошлое. Когда-то на Коршунихе был  единственный  парикмахер дядя Гриша. Фамилию его никто не знал. Просто дядя Гриша. До сих пор старожилы помнят  Гришу-парикмахера.
1959 год. Рядом с клубом «Рудник» строители установили каркасно-засыпную палатку. В ней оборудовали парикмахерскую. Заселился в этой палатке  сорокалетний Гриша со своей женой Аграфеной. Она сбежала с заезжим демобилизованным солдатиком. Гриша пять дней был в запое.
В это время в палаточном городке веселились девчата. Они приехали по комсомольским путевкам. Приехали и моряки с Тихоокеанского флота. Вечерами, в отсутствии  Гриши-парикмахера, девчата сами прихорашивались и с нетерпением ждали специалиста из вынужденного транса. Они ещё не знали, что их ожидало в этом заведении. Однажды, от полного расстройства, одному парню чуть ухо бритвой не отхватил. Одну женщину-маляршу перепутал с мужчиной и подстриг под «бокс». Правда, женщина, не будь дурой, ударом кулака свалила Гришу. И пока  он приходил в сознание, оболванила его под нуль. А он гордился своими кудрями. Далеко было слышно, как в парикмахерской смеялись  парни.
Приезжие девчата не знали, что  здесь был только «тройной» одеколон. В этом чудном заведении никогда не мылся пол. Здесь было чудное зеркало.  Не надо было куда-то ехать в поисках комнаты смеха.  Она была в парикмахерской. Однажды, я обнаружил на своем лбу третий глаз.  Когда повернулся, то не увидел своего отражения. В другой раз я увидел не себя, а неизвестное науке животное.  Вместо Гриши двигалось непонятное в природе животное с рогами и длинными волосами. Одна женщина, увидев что-то в зеркале, долго плевалась и крестилась и поклялась больше  не ходить сюда.
Гриша, кажется, влюбился, тайно, безнадежно  в одну комсомолку. Она этого не замечала. По этому случаю, Гриша перестал пить, и даже купил галстук.  Пришел к знаменитому пню, около которого строители вечерами собирались на танцы.  Здесь назначали свидания. Когда начались танцы, он неожиданно для себя, пригласил комсомолку Галю  на танец. Она ответила:
- Вот что, Гриша, ты ещё добавь к «тройному» одеколону какую-нибудь гадость. Зеркало?  Можно было бы придумать и что-нибудь смешнее.
И ушла от него к комсомолкам.
Гриша после такого позора на мелкие кусочки разбил зеркало. И снова  исчез на пять дней.
В одно из воскресений  парни толпились у парикмахерской. Гриша не был в запое. Он ездил в Иркутск и привез чистое, красивое зеркало и коробку духов  для девчат,  и одеколон  «Красная Москва».
Галя подошла к нему и сказала:
- Спасибо тебе за духи. Я выхожу замуж. Твоя Аграфена вернулась. Прячется у нас в палатке. Ты прости её. Обманул её солдатик. Прости свою Аграфену.
Гриша простил свою жену. С тех пор в парикмахерской было чисто и светло. И только, иногда, когда он выходил на улицу, то долго смотрел на палатку, где жили девчата и Галя.
Вот такая произошла история с первым парикмахером на  Коршунихе.

ЗАПИСКИ  ПРОКУРОРА
2010 год. 18 февраля. У  Нелли Петровны Волковой, бывшего прокурора  района, в издательстве «Поликом-Плюс»  вышло четыре книжки  «Записки прокурора».  Волкову я знаю давно. Образованная, культурная, оригинальная, эмоциональная женщина. Таких женщин, к сожалению, сейчас редко встретишь. И очень начитанная.
Сегодня она пришла праздничная. Причина есть. Центральная библиотека решила провести творческий вечер по выпуску  этих книг.
Руководитель творческого клуба Татьяна Афанасьевна Губа коротко поведала нам об авторе.
Нелли Петровна рассказала о своей жизни, и о том, как она работала над книгой. Да, это настоящие записки прокурора.
Всё странно для меня. С детства и  молодости я не любил блюстителей закона. Иногда страдал от них. Мои предки, ещё в царское время, были вне закона.  Такими они были и в  советское время. И дед, и отец были в бегах от властей. Был момент, и меня судили.  И приговор выносила женщина, очень  похожая на Волкову.
Судьба изрядно потрепала меня. Время меняет людей. Это правильно. Есть исключения. Волкова. Когда я прочитал эту книгу, то мнение моё изменилось.  В книге чувствуется боль  к оступившемуся, правильный  подход в следствии. Интересные моменты из личной жизни, философские отступления, экскурс в историческое прошлое. В  каждой главе есть цитаты древних философов, видных ученых, писателей, поэтов. И всё к месту. Всё умно завязано. Поздравляю Нелли Петровну.
Потом  подробно говорила  о книгах учительница  из пятой школы Галина Васильевна Романова.  За ней выступила  Софья Борисовна Соколова. Они очень тепло говорили об авторе.
Выступил и я.  Несколько слов сказал и Анатолий Степанович Бубнов.
Очень эмоционально говорила Надежда Гуртовая. Она даже прочитала собственные стихи, посвященные Волковой. И  даже вручила ей самодельную медаль. Надо отдельно сказать о директоре историко-литературного клуба и музея имени А. Н. Радищева при пятой школе Александре Дмитриевиче Кузнецове. Мне всегда нравится, как он говорит на любую тему. Талантливый учитель, и просто человек  с большой буквы. Много  в нем неиссякаемой энергии, праведного духа и высокой культуры. Это настоящий гражданин  земли Илимской.
Интересная книга. Когда я прочитал эту книгу, то у меня возникла мысль. Далекое прошлое. Конечно, оно не связано с книгой, но толчок произошел. Страшное прошлое.
Отца должны были арестовать. Он куда-то сбежал. Шел 1944 год.
К нашему дому подошла крытая машина похожая на ту, в которой возили хлеб.  Всё её называли «Воронок», может из-за того, что она была чёрная.
Мои два меньших брата и две сестры спали на русской печке. Вошли двое в чёрных и кожаных куртках.
- Где твой враг? – спросили маму.
- Помогите найти кормильца, - запричитала она.
- Брось реветь. Знаем мы вас врагов народа!
В то время я читал книгу «Как закалялась сталь».
- Старшой? Окурок?  Взять паршивца!
- Ему только двенадцать лет! – заревела мама.
- В самый  раз ответ держать. Ты посмотри, какую книгу он читает!? Ах ты, сучий  окурок! Не имеешь право читать такую книгу!
Одной рукой он сгреб меня поперек, а другой рукой ударил маму. Она упала.
Меня втолкнули в «Воронок». Там уже сидели на лавке трое мужчин.
Кабинет. На столе наган. Запомнил огромную пепельницу, в которой дымился окурок. Чекист хмуро смотрел на меня.
- Где отец?
- Откеда мне знать?
- Видишь оружие? Одна пуля для тебя паршивца. Отвечай!
Мне связали руки, и подвесили к торчащему в потолке крюку. Чекист  курил папиросу. Я запомнил, что у него были рыжие брови, из-под которых сверкали злобой стального цвета маленькие глаза.
Другой милиционер тихо сказал:
- Молодой ведь.  Откуда ему знать? Отпусти.
- Пожалел?  Они нас не жалеют. Это из-за них, врагов народа, так мы живем!  Все они одинаковые. Какую книгу, паршивец, читал!  Тебе ли читать её?!  Говори, змеёныш!
И он свой окурок сунул мне под мышку. Дикая боль, но я не закричал. Злость и обида затмила боль. Что было силы, я пнул чекиста. Он очень громко закричал, и стал на моем теле тушить папиросы. Закуривал и тушил.
Потом меня сняли с крюка, и отливали водой.
Утром выпустили.
С тех пор на моем теле остались шрамы от окурков.  И когда кто-то тушит папиросу в пепельнице, вспоминаю ту страшную ночь из моей жизни.
Ещё много в моей судьбе было столкновений с блюстителями закона. Всё это в прошлом. Но оно нам напоминает, что такое не должно повториться.
Сейчас другое время, другие люди. Книга Нелли Петровны Волковой показывает, что сейчас другие времена. И,  слава Богу. Думаю, что она будет писать продолжение.
Потом было приятное застолье, и были приятные речи.

ОТКРЫТИЕ
2010 год. 12 марта. На этот раз собрались в музее  имени А. Н. Радищева в пятой школе, где директором музея является Александр Дмитриевич Кузнецов. Здесь, как и центральной библиотеке «не полощут бельё». Здесь чувствуется в полной мере демократия. На правах руководителя говорил Кузнецов. Сегодняшний вечер посвящен  поэзии  Елене Николаевне Аткиной.  Две книги стихов. Изданы  они в издательствах «Новый современник»  и «Реноме» в городах Москва и Санкт-Петербург. Это успех! 
В  моих руках книга «Возраст осени».  Поэзия великолепна! Лирика. Психология. Романтика. Настоящая поэтесса. Писательница.
Далее я прочитал два маленьких стихотворения. Потом выступила Надежда Гуртовая. Она несколько раз выходила со стихами Аткиной.
Прочитала стихи работница центральной библиотеки Ирина Шестакова.
Очень толково сказала о творчестве поэтессы  очаровательная, словно сошедшая  с картин эпохи возрождения,  Любовь Алексеевна Романова.
Говорили ещё несколько человек. На её стихи исполнила несколько песен  Вера Каземировна Макарова.
Великолепно играл на гитаре Витольд Люткевич.  Кстати, бывший ученик Кузнецова.
Вечер прошел хорошо.
Странно было только то, что автор не пришла на свой творческий вечер, хотя она живет в нашем городе.  Отказывается встречаться с творческим коллективом. Мне сказали, что она очень скромная, даже можно сказать стеснительная. Как же она пробилась в известные издательства? Там нужна смелость. В нашем литературном клубе тоже были два очень стеснительных, скромных человека  - Георгий Замаратский и Паша Муратов. И они выбились на областную орбиту. Но они постоянно общались с членами литературного клуба, и не брезговали о встречах. Вот и весь мой ответ.

КАК  Я  ПОПАЛ  В  СЕМИДЕСЯТЫЕ   ГОДЫ
2010 год. 19 марта. Ушел из жизни наш товарищ Георгий Иннокентьевич  Замаратский. Художник, поэт, член союза писателей России, заслуженный работник искусств, Почетный гражданин  нашего города. Последние годы он жил в Иркутске. И вот его нет. Жалко. Но жизнь продолжается.
Вдвоем, Татьяна Губа, представитель районной библиотеки и руководитель творческого клуба, и я, приехали  в посёлок Коршуновский.
Когда я вошел в библиотеку, у меня возникло такое ощущение, будто я попал в семидесятые годы прошлого века. На полках партийные газеты, разные партийные издания, красные знамена, портреты Ленина, Сталина. Ничего не изменилось. Может, так и должно быть?  Остался маленький островок из нашей истории. Нельзя всё ломать.  Кто-то должен хранить прошлое. Как мы жили, как трудились, и во всё верили. Это жизненная правда -  мечта о светлом будущем. Честь  и хвала товарищам из поселка. У них маленькая, но дружная  коммунистическая ячейка. И мы должны ездить в этот поселок, как в музей из времен советской эпохи. Там будто  время остановилось. Настоящий музей.
Татьяна  Губа рассказала  о творчестве Замаратского. Показала фильм о  нем.  Татьяна и заведующая библиотекой-музеем поселка Галина Анатольевна  Каргапольцева прочитали  несколько стихов.
Потом я выступил. Был в растерянности.  Не знал, как себя вести, что читать. Ведь здесь собрались очень серьезные люди, в основном  коммунисты.  Я давно заметил, что современные коммунисты, которые остались преданными идеями коммунизма после советской власти, очень серьезные люди. Они изменились.
Что читать? О передовиках производства? Что? Прочитаю им свои юмористические рассказы. Начал читать, и понял, что зря их начал читать. Они не поймут. Когда-то мои рассказы все понимали, смеялись, а кто узнавал себя, злились. На то он и человек. Сейчас коммунисты стали другими. Они на всё злятся. Всё им не так, всё им не этак. А вот раньше всё было хорошо и прекрасно, отлично даже было во времена репрессий. Стоп! Вот это время у них вышибло из памяти. Не было этого! Как можно вспоминать, если ничего этого не было.  Выдумки.
Читал я один рассказ, и чувствовал, что я продолжал быть в растерянности. И ещё. Я впервые выступал среди деревенских людей.  Пытался  на ходу  их понять, и не мог. Если, правда, то деревню я не знаю.
В общем-то, слушали они меня внимательно, да и встретили нас тепло. Не меня они встречали, а Татьяну. Она часто здесь бывает. Я им чужд. Все-таки, надо было мне найти в своих архивах что-нибудь патриотическое, что-нибудь о первых комсомольцах. Конечно, не о людях, кто начинал строить железную дорогу. Такие рассказы я боюсь читать. Меня старые коммунисты не поймут, раскритикуют и выгонят. Читать надо было о первых комсомольцах. Если представится такая возможность, то прочитаю.
Молодой работник библиотеки Саша Кузнецов взял с собой аппаратуру, и на экране был показан фильм о Замаратском. Потом были представлены фотографии из моей жизни.
Когда мы возвращались домой, я вдруг подумал вот о чем, ведь детство прошло у них всех весьма тяжело. Помнят ли они его?  Может, тоже забыли? Как можно забыть то, что было. А я помню. Возможно, у них такого детства не было?  Это случилось в 1942 году в городе Черемхово. Мне было обидно до слез. Меня не приняли в пионеры, из-за того, что мой отец враг народа. На всех моих друзьях красовались галстуки.
Как-то мой друг Иван Бельчиков позвал меня в конюшню. Там уже было четверо мальчишек. Иван снял галстук, и закрепил на моей шее.
- Носи. Днем мы пионеры, а вечером будешь ты.
Для меня это был самый счастливый день в моей жизни. Мы играли, и галстук будто мне помогал лучше всех  играть в зоску и в чику.
Но кто-то нас предал. Через два дня меня исключили из школы. Меня вместе с мальчишками вызвали к директору. Там был дядя в чёрной, кожаной куртке, и в городе таких дядей все боялись. У Ивана и остальных мальчишек, которые играли со мной, сняли галстуки, а родителями занялись какие-то органы.
Больше я никогда не носил никаких галстуков. Такое не забывается. Сдаюсь. Возможно, я не прав. Все они жили в детстве счастливые, хорошо одетые, сытые. И родители были при них. Так что, я не прав. Пусть меня извинят бывшие  коммунисты. Просто мне такая выпала доля единственному и неповторимому. Что теперь сделаешь?  Так мне и надо, негоднику.

НЕМНОГО  О   ВОЙНЕ
2010 год. 15 апреля.  Сегодня прошел вечер на тему: «Поэты Приангарья о войне». Ведущие: Дмитрий Безгачев, Татьяна Губа и Елена  Ростовцева.  Народу собралось много.  На фоне звучала музыка «Марш энтузиастов». Дмитрий начал рассказ  о становлении Илимского края с 1930 года. Как создавались колхозы, работали ликбезы, открывались школы. Интересно то, что в 1939 году в Нижнеилимской школе состоялся первый выпуск учащихся 10  класса – 14 человек.
Потом звучала музыка из кинофильма «Утомленные солнцем».  Записано выступление Героя Советского Союза  Н. И. Черных. Звучала музыка «Священная война».
Дмитрий начинал говорить о поэте Иосифе Уткине. Он тоже работал в «Комсомольской правде».  Издано несколько поэтических книг.
Ирина Шестакова прочитала стихотворение Алтаузене  «Родина смотрела  на меня».
Песню исполнила Вера Каземировна Макарова.
Ещё один иркутский поэт-фронтовик  Моисей Рыбаков. Даже зачитали его письмо с фронта матери.
Воевал и ещё один иркутский поэт Иван Черепанов.
Письма со стихами приходили и в  Нижнеилимский район. Выпускник школы Иван Михайлович Прокопьев присылал письма со своими стихами. Одно из стихотворений поэта-фронтовика  зачитала  Татьяна Губа.
Большое место в творчестве Георгия Замаратского занимает тема войны.  Прочитал  стихотворение «Ветеранам-фронтовикам»  Юрий Стрелов.
Стихи читали Ирина Шестакова и Елена Ростовцева.
Потом были выступающие. Эмоционально выступили Александр Кузнецов со стихотворением «Последний полет» о Пане Прокопьевой.  Надежда Гуртовая прочитала стихотворение «День Победы».
Вечер прошел в торжественной обстановке.
И тут я вспомнил своего брата Василия Стрелова. С фронта он писал письма в стихотворной форме. Он добровольцем ушел на фронт. Был на знаменитом параде седьмого ноября на Красной площади.  С парада ушел в свою батарею, чтобы защитить Москву. Старший сержант Василий Стрелов погиб  у села Мокрое под  Можайском в 1942 году.  Имя его вписано на обелиске погибших за Можайск.
Честь и хвала погибшим.
И в День Победы я  всегда поднимаю  рюмочку только за погибших.

МАСТЕРА
2010 год. 29 сентября. В этот день состоялся  творческий вечер Михаила Петровича Куклина.
В этом году у Михаила напечатано в издательстве «Поликом-Плюс»   две книги – «Голос памяти» и «Очень простые истории».
Собрались почти все творческие товарищи, учителя, и просто читатели.
Михаил рассказал о своей жизни, творчестве. Поведал нам, как он трудился над рассказами.
Татьяна Губа, как председатель творческого клуба, представляла выступающих товарищей.  Первым пришлось говорить мне.  Я сообщил, что Михаил мастер очень простых, коротких рассказов, и что он – бытовой писатель. И это правда. Его короткие рассказы печатаются в областных газетах.  Талантливый мужик.
  После меня выступил народный хор «Ветераночка». На гармошке играл Михаил.
Очень долго  говорила Галина Васильевна Романова, учительница из пятой школы. У  меня возникло такое ощущение, будто мы все здесь ученики.  Тридцать минут, как урок, она говорила о нравственности, благородстве, и  ещё о чем-то. Я почему-то вспомнил, когда опытные лекторы призывали нас к светлому будущему. Они тоже говорили долго и непонятно, но красиво.
Потом на экране проходили кадры природы, деревни, затопленные илимские пашни. Играла музыка. Татьяна Губа читала рассказ «Грусть жаворонка».  Музыка, кадры из документального кино, голос Татьяны о судьбе жаворонка даже у меня, повидавшего в мире многое, и от этого человека черствого, грубого, великого грешника и придурка, защемило сердце.
После Татьяны говорил Александр Дмитриевич Кузнецов. Надо нам честно признаться, что так говорить, у нас никто не может.  Это настоящий мастер литературного слова. Он тепло отозвался о рассказах Куклина.
Софья Борисовна  Соколова, наш корреспондент творческого клуба, также хорошо говорила о творчестве Михаила.
Нелли Петровна Волкова сообщила нам гениальную новость, что Михаил Петрович Куклин  в совершенстве владеет языком народа.
От таких хвалебных слов, у Михаила даже галстук раздулся, а возможно, у него так грудь расширилась. Волкова пожелала Михаилу не увлекаться пояснениями.
Потом тяжело поднялся Анатолий Степанович Бубнов. Он нам тоже сообщил гениальную новость. Нижнеилимский район особенный, потому что здесь много ссыльных. И  все друг другу родственники. Я вдруг, вспомнил город Черемхово. Его осваивали только бывшие каторжане и ссыльные. Этот город тоже особенный. Одно время я жил в Якутии. Города, села и деревни по берегам реки Лена заселяли ссыльные. Вся Восточная Сибирь особенная. Тут Анатолий Степанович крепко загнул. Все мы, сибиряки родственники друг другу. Теперь и наш город – особенный. Я  насчитал, что у меня здесь живет 85 родственников. И ещё будет больше. Подрастают мои правнуки. Вот так, Анатолий Степанович.
Я очень сожалею, что нет среди нас неугомонной, бывшей доярки  Октябрины Дормендонтовны Правдиной.  Она переехала в Новую Игирму.
В конце творческого вечера Михаил играл на гармошке. Хор «Ветераночка» исполнил песню о  токаре и кузнеце.      

ЮБИЛЕЙ
2010 год. 11 ноября. В этом году исполнилось 50 лет со дня образования литературного клуба.  К сожалению, в городе я остался единственный  со дня его основания. Как говорится -  иных уж нет, а те далече.
В читальном зале центральной библиотеки все места заняты.
На экране фотографии членов литературного клуба.
Татьяна Губа рассказывала о создании клуба, и его вдохновителе Лидии Ивановны Тамм.
Я хотел, чтобы последнее заседание в истории клуба проходило, как всегда, за все пятьдесят лет, за одним столом. А сделали так, как проходят вечера в библиотеке. Рядами стояли стулья, и представители библиотеки перед читателями. Библиотека не стала ломать устоявшийся план библиотечных мероприятий. И, всё-таки, последнее в долгой истории заседание, надо было провести, как всегда. Ну да ладно. Это право библиотечных работников. Надо сказать спасибо, что они нас принимают. Надо отдать должное, и сказать огромное спасибо Татьяне Губа, за её огромный труд, какой она проявляет по отношению к нам. Сколько надо терпения и чуткости  по отношению к нам, порой куражливых, беспардонных и  шумных. От имени бывшего литературного клуба, я, как бессменный его секретарь, приношу ей извинения за себя и моих товарищей по литературному цеху. Низкий тебе поклон, и огромное спасибо, наш руководитель творческого клуба и вдохновитель Татьяна Афанасьевна Губа. Спасибо тебе от всех нас.
Итак, торжественный вечер начался. Его открыла Надежда Гуртовая стихотворением «Они слагали прозу и стихи».
Руководитель  творческого клуба представила книги, изданные за последние годы в издательстве «Поликом-Плюс».  Она  рассказала, как создавался клуб. Много говорила  о Лидии Ивановны Тамм.
Отрывок из первого заседания клуба в 1960 году зачитала Ирина Шестакова.
Были показаны фотографии прошлых лет.
Выступил Александр Кузнецов. Как всегда, он говорил о значении русского языка в произведениях местных авторов.
Поздравили  литераторов  помощник мэра района Николай Букин, и  помощник городской администрации Виктория  Рудковская. Они вручили самым активным литклубовцам  Почетные грамоты и Благодарственные письма.   Заместитель начальника Управления культуры района  Людмила Сахарова  вручила небольшие  подарки.
Поздравили литературный клуб Людмила Кравченко и Екатерина Ушакова.
Музыкальные поздравления прозвучали в исполнении Веры Макаровой и Тамары Серебряковой.
Сочинение о своем дедушке Александре Черемных зачитал внук Игорь.
Я был благодарен Зинаиде Сокольниковой, которая вручила мне книгу Лидии Ивановны Тамм «Записки иркутянки». Я давно мечтал о такой книге. Чтобы найти эту книгу, Зинаида  прошла несколько бюрократических порогов, и только через Москву могла получить, для меня, бесценный экземпляр. Честь ей и хвала.
Всё это хорошо. Что будем делать с поступающими рукописями?  Мы полностью потеряем связь с начинающими авторами. Ведь творческие вечера, какие бывают в библиотеке по намеченному плану, резко отличаются от литературных заседаний, где можно поспорить, откровенно поговорить, почитать свои новые произведения. Улетучилось веселье, не видны характеры людей, их настроение. Писать простые, обыкновенные, шаблонные протоколы? Не могу, не имею право нарушать  свои записи, которые я вел вот уже пятьдесят лет.
Мимо уха я пропускал песни, а перед глазами проходили кадры, как из документального кино. Видел неистового Сашу Гомзикова, прыгающего в экстазе чтения своих стихов, Сашу Петрова. Видел знаменитую табакерку и зеленый окурок Геннадия Седых. И этот окурок пристроился в чепчике Веры Акжитовой. Видел задремавшего у безразмерного портфеля Васю Куклина. Сквозь дымку времени увидел нахмуренные брови Паши Муратова. Вот сейчас он поднимет брови и бросит очередной взгляд на Сашу Редмана. Сквозь время я даже слышу скрип зубов. И вижу, как Паша силой воли сдерживал смех.  Радостный и возбужденный вскочил Толик Калиниченко, чтобы начать читать свои стихи. В углу кабинета  нетерпеливо ерзал на стуле Илюша Хлыстов, лихорадочно сжимая  помятые листы бумаги. Это у него роман. Я чётко услышал скрип терок на ботинках Гоши Замаратского. Увидел недоверчивые взгляды Юры Иванова и Юры Ратникова.  Саня  Верёвкин что-то доказывал учительнице Назаровой. Вася Куклин и  Октябрина Правдина  вели интеллектуальную беседу о надоях молока от каждой фуражной коровы.  В кабинете  смех, идут споры, и от всего этого стоит пыль до потолка. Прошли кадры, и мне почему-то стало тоскливо. Я тихонечко завыл.
Теперь мы встретимся  на очередном торжестве в центральной библиотеке где-то в феврале.  Долгий разрыв общения. Хотелось бы чаще встречаться, но  в библиотеке есть план мероприятий. Как говорится – поживем  и увидим. Или, как говорил Геннадий Седых – понюхаем.

ЧАСТЬ  ВТОРАЯ
ВРЕМЕНА  ДРУГИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОЙ ЧАСТИ
После юбилея нашего литературного клуба, которому исполнилось пятьдесят лет, я не думал  о том, что  буду работать над второй частью моей большой книги. Все эти годы  был бессменным  секретарем клуба. После опубликования моей книги «Романтики» о литературном клубе, сам себе сказал, что хватит с меня. Да и времена наступили другие. Мною был выбран необычный жанр, легкий, веселый. Писал  протоколы легко и   свободно. И только в конце книги, можно было догадаться, как автор  веселых протоколов стал постепенно менять  форму подачи письма. Появилась грустинка по прошедшим временам  романтиков. Автор  стал метаться, и не знал, что делать дальше. Если кто внимательно прочитал эту книгу, то мог понять, как стало неуютно и тяжело автору  протоколов.  Мне самому себя  было жалко. Сколько раз  пытался бросить писать протоколы.   Чувствовал, что клуб разваливался. Пытался, как-то  сохранить  это необычное, литературное детище, которое  ещё в 1960 году мы  с  Лидией Ивановной Тамм  создали. И вот одиннадцатого ноября 2010 года я поставил точку. Ничего не стал записывать. Наступил 2012 год. Районная библиотека  продолжала нас приглашать на разные  литературные вечера.
Время изменило нашу страну, изменила и нас. Изменился и я. Стал задумываться, а  что делать дальше? Такая уж у меня натура, такой уж мой характер.  Ответа не находил. Конечно, за эти годы я выпустил несколько книг, в том числе и две автобиографических книги. В издательстве  Оттиск в Иркутске стали выходить мои книги одна за другой: «А мы из Черемхово»,  О Радищеве «Он хуже Пугачева», «Первопроходцы», фантастический роман  «Отчаянные придурки», вышел ещё один фантастический роман «Сон в тумане». Готовлю ещё кое-что опубликовать. Но всё чаще и чаще  стал листать свою книгу «Романтики».  После этого меня что-то напрягало, что-то беспокоило.
А как я приступил  ко второй части?  Расскажу ниже. Одно  понял, что   писать надо продолжать. Надо отрабатывать свою  многолетнюю  должность  бессменного секретаря. Это должна быть новая форма подачи моих протоколов. 
 Натолкнули меня на это   два простых случая. Вот первый случай. Наша Илимская поэтесса Елена  Аткина прочитала мой роман «На острове снов». Ей он понравился. Скажу несколько слов об этом человеке. В Москве уже напечатано  её две  довольно объемные книги стихов. Среди всех наших поэтов  она  выделятся  особым талантом. И я удивился, когда она подарила мне вот  это стихотворение. Хоть нашелся один творческий  человек, который заметил мою книгу.  В основном заметили мою книгу простые, обыкновенные люди. И это весьма странно.
«Остров снов» - знакомая тропинка
Снова у раскрытого окна
В комнате остался невидимкой
Юрий Стрелов, рядом тишина.
И душа пришпоренная музой
Улетела в дальние края,
Там где память открывает шлюзы
Молодости светится заря.
Мистика, фантазия, былое
По душам серьезный разговор
Светлое, хорошее, плохое
Остров снов витает до сих пор.
И перо заточенной рапирой
Через годы завершает бой,
Отмечая бывшего кумира
Сон и явь: всё смешано судьбой.
Остров снов и рано ставить точку
Снова у раскрытого окна
Мысли чередой кладутся в строчки
Юрий Стрелов, рядом тишина.

НУЖНЫЙ  СЛУЧАЙ
Наступили ранние холода. Мы ездили  в один из поселков  по краеведческим делам. Работники центральной библиотеки  Татьяна Губа, Ольга  Филь, Ирина Шестакова и Ольга Ксенофонтова взяли меня, как  секретаря  литературного клуба, да и летописца.  Наша машина что-то «забарахлила».  Шофер Иван,  открыв капот,    возился с проводами. Что он там делал, это его забота. Я вошел в лес, и  увидел старенькое зимовье. Дверь валялась рядом. Вошел внутрь. Возможно, когда-то здесь побывал медведь. Всё разбросано, переломано. А вот железная  печь сохранилась. У одной стены была небольшая поленница почерневших от времени дров. Попробовать затопить печь. Надо приготовить чай. Я большой любитель таежного чая, да и спутниц угощу.  Маленький ручей протекал рядом с  древним домиком.     Я взял котелок  у запасливого Ивана. Он  выделил нам  чай на заварку, и две старые телогрейки.  Женщины пошли следом за мной.
Печь быстро нагрелась, и даже покраснела. Тепло распространилось по  избушке. Из  досок я соорудил настил для сидения и для стола. Телогрейки положили на доски.
- Настоящие для вас кресла, - сказал я. – А теперь я вам сгоношу таежный чай. 
Рядом с ручьем  я  сломил несколько веток смородинника, нашел  крошечную  полянку брусничника. На одной из берез  отломил кусочек чаги.
  Дверной проем выходил к ручью. Весьма странно. Ручей протекал почти рядом с выходом. Сколько я видел зимовий, но  такого не встречал.
- Может, золото искали? – спросила Ольга Ксенофонтова.
- Давайте пить чай, - предложил я. – Может, здесь  жил отшельник? Этому  зимовью, наверное, более ста лет. Геологи,  партизаны, отшельник? Кто теперь ответит? Но, не для охотника. Нет здесь котелков, и другой посуды.  Ничего нет.   
  В общем, чай получился отменный. Даже мои спутницы повеселели. Без   таежного чая можно и замерзнуть.  В конце сентября и начале октября  на Илиме погода отменно капризная.  Вот  и сегодня тридцатого сентября черная туча, конечно, заполненная до краев снегом и водой, была готова обрушить на горы  свой груз. Вот уже стал  пробрасывать снег, мелкий, колючий. Он падал в ещё не совсем замерзшие лужи, и сразу  таял. Иногда неожиданно  медленно  снижались, кружась и перевертываясь,  шаловливые  крупные снежинки, похожие на бабочки-капустницы. Одна из них  словно  заигрывала со мной,  кружилась возле лица, но не падала. Подставил ей ладонь, и она  легла на неё до удивления мягкая и теплая. Она серебрилась, и словно подмигивала мне. Она не боялась, что через несколько секунд её не станет. Она веселилась, она радовалась. И тут я понял, а что ей печалиться? Она прожила короткую, но удивительную жизнь. Ведь есть бабочки, которые живут от  утренней зари до  вечерней зари.  Они тоже, как и эта снежинка радуются  короткому счастью. Для них  это мгновение целая жизнь. Всему в природе суждено прожить  назначенное природой мгновение. Ведь если я взгляну на свою пройденную жизнь до сегодняшнего дня, это тоже моё мгновение. Так на каком основании я должен печалиться?  Неожиданно  я представил  короткую жизнь этой снежинки. Она родилась вот в этой туче. Она там веселилась со своими сестрами и братьями.  С высоты она видела  всё. В этом ей можно позавидовать.  И вот пришло время  падать на землю.  Когда-то я прыгал с парашютом. Когда летишь, то хочется петь. Удивительное состояние.
Белая, яркая бабочка на моей ладони.
- Ну, что, красавица, здравствуй, - тихо сказал я. И она тут же превратилась в  едва заметную каплю, похожую на  крошечную стеклянную бусинку. Я  не сбрасывал её. Пусть  сама испарится. А скорее всего она  просочится  в  моё тело, и соединится с моей водой.  В этом деле мы с ней однородные создания. Так что, снежинка не исчезла, как ничто в этом мире не исчезает бесследно. Она будет во мне. Вот так. Возможно, горячий чай, а может, и окружающая  нас тайга, вот этот ручей  и эта снежинка  приободрили меня. Я почувствовал, что что-то должно произойти  во мне. Одна за другой  в моей бедовой голове  метались мысли,  и ни на одной из них не мог остановиться. Привык к этому. Перед новой работой  со мной такое случается.  Необходим толчок.
- Юрий Иннокентьевич, кого это вы так назвали? – спросила  Ольга Филь.
- Да вот,  снежная бабочка  села на ладонь. Жаль. Она исчезла.
- Испарилась, - ответила Татьяна Губа.
- Она в меня вошла. Это долго объяснять, - ответил я.
- Фантастика, - сказала Ирина Шестакова. – У вас даже капля воды оживает. Вы отменный фантазер.
- Согласен. Но, вода, даже капля, живой организм.
- И вы вот так можете с ней разговаривать? – спросила  Ольга Ксенофонтова.
- Если вы пожелаете, то можете вести разговор с любым деревом.
- Фантастика, - повторила Ирина. -  А вдруг я попробую оживить что-нибудь.  Вам можно, а мне нельзя?
Рядом с нами, почти у ног весело журчал ручей.  Он перекатывался  по круглым камням, шевелил склонившийся к нему куст смородинника. Возможно, от этого  от ручья  пахло  смородиной.
- Можно, - ответил я. -  Поговорите с ручьем.
Ирина  сжала кулачки, нахмурилась, встала со своего  теплого сиденья, вышла из зимовья. Некоторое время  смотрела в  воду и молчала. Потом сказала:
- Ручеек, а  ручеек, куда ты путь держишь? И какая рыбка в тебе есть?
Ирина замолчала, расслабилась, и махнула рукой.
- Не знаю, что и говорить. Он журчит и молчит.
Женщины засмеялись.
- Вы были напряжены. Нахмурились. Надо расслабиться.  Просто надо разговаривать, как с человеком, - ответил я.
- Снежинка одно, а попробуйте с ручьем договориться, - продолжала смеяться Ольга Филь.  Я  чай не допил.  Наклонился к ручью, и кружку с чаем  опустил в воду. Вынул кружку   с водой, и отпил  два глотка. Холодная водичка, но вкусная. Так мне показалось.
- Обменялись мы с тобой черноокий красавец, - сказал я. – Угостил тебя чаем. А твоя вода  не уступит. По-моему, она даже лучше моего чая. Спасибо тебе от всех нас. Так, так, что ты  желаешь сообщить  мне? Понял. Извини меня, старого  балбеса. Надо было бы сразу сказать, мне, что ты дама.  Ещё раз извини. Мы, люди, привыкли называть вас  таежных красавцев мужскими именами. Даже так? Буду иметь в виду. Ты ещё  и целебная, красавица? А я смотрю, что дно у тебя черноватое. Вот я тебя так  и назвал. Йод в тебе есть. Для горла твоя вода полезна. Ещё раз извини  нас, и спасибо за воду.
Я замолчал. Мне даже  послышалось, что в этом журчании было что-то необычное.
- Фантастика! – воскликнула Ирина. -  Как с живым говорили. Как же так?
- В природе всё живое, - ответил я.
- У вас даже ручей  оказался женского рода, -  смеялась Татьяна.
- А почему нет?  Если ручей, так обязательно  мужского рода? Давайте представим и оживим оный ручей, что я и сделал. Доказал вам, что можно разговаривать  даже с птицами, с деревьями, да хоть с чем.
- Я вспомнила вот о чем. В вашей повести «Романтики»  оживает стол  вдохновения, -  сказала Татьяна. -  Окурок Геннадия Седых  тоже  живой.  У кого-то   оживают ботинки, галстуки, чепчики, портреты. Интересно было бы, если бы вы начали продолжать писать  новую книгу и о нашем литклубе? Оживут ли там предметы?  Конечно, я понимаю, что вы привыкли писать  ту книгу в юмористическом плане. И в конце книги вы дали понять, что надо  меняться.
Женщины перестали смеяться. Они смотрели на меня, а я на них. И пока не мог понять, что они от меня хотели. Хотя, мог  бы и догадаться. Надо продолжать  писать, но уже другую книгу, и в другом плане. Но я молчал. Для меня этот   случай у ручья, и в этом зимовье  неожиданно  сыграл со мной  странную шутку. Ещё подумал, что  Татьяна  пошутила. Какую книгу?  Опять писать протоколы?  Писать официальные протоколы я так  и не научился. Пошутила.
Я даже немного хихикнул, и махнул рукой.
- Скажешь тоже! Шутить я и сам мастер.
- А мы не шутим, - серьезно ответила Ольга Ксенофонтова.
- Но фантазировать  в новой рукописи  не забывайте, - сказала Ирина. Мы вошли  в зимовье.  Тепло. От стен пахло  смолой, и смородиной. Это запах остался от нашего чая.
- Вы это серьезно  насчет  моих  протоколов? – спросил я.  Хихикать уже не хотелось.   
-Какие здесь шутки? – ответила Татьяна. -  Мы проводим  вечера, которые назвали «Встречи у комелька». И вы  считаетесь у нас секретарем литературного клуба.  Так продолжайте вести историю. Вы ведь секретарь. Подумайте, как  всё записывать. Вы такое создали наследие от самого  истока культурного центра!  От палаток до нашего времени. 
- Ваши протоколы уникальные, -  сказала Ольга  Филь.  – И будет стыдно, если вы  бросите фиксировать историю клуба.  Ведь  в нашем  комельке будет не только  местная литература. В нем будет областная, российская и мировая литература.  Здесь будут показаны картины художников, и другое искусство. Комелек станет как бы  культурным  центром  Илимского края.
- И то, правда, Юрий Иннокентьевич, начинайте работать, - сказала Татьяна. 
И тут я понял, вот, что беспокоило меня. Всё встало на место. Чутьё меня не подвело. Надо подумать.
- Вы согласны? – спросила Татьяна.
Что я мог ответить? А ответить надо.
- Надо подумать. И надо всё это крепко обдумать. И как когда-то говорил Геннадий Седых  «надо понюхать». Конечно, надо работать. Куда я теперь денусь? Надо.
Иван ещё возился с машиной, а мы допили оставшийся в котелке таёжный чай.  Мы вышли  из зимовья. В нем было очень жарко.   
После разговора с ручьем и с моими спутницами,  такое было настроение, что даже захотелось  вскочить и заговорить с любым деревом. Рассказать ему о своих планах, рождающихся в моей бедовой голове. Черная туча, переполненная снегом и водой,  как бы оторвалась от  вершины горы, и поползла по  небосводу к  соседней горе. Появился  ярко-голубой просвет. И оттуда  открылось  до боли в глазах  солнце.  Небольшой ветерок тут же погнал  отяжелевшую тучу к соседней горе. И  она скрылась в пелене густого снега.  А вокруг нас  ярко зазеленели ели, лиственницы и сосны. В густой чаще запели птицы, даже  две сороки  затрещали  на той стороне ручья. Потом они стремительно пролетели почти рядом с нами. Даже ручей приободрился.  Он словно веселился. Его  поверхность серебрилась. Теплые лучи солнца  купались  на его  посветлевшем  теле.  Ручей, как мне послышалось, громче зашумел.  Он радовался  вместе  с обступившими его деревьями. Да и мы повеселели. Мои спутницы неожиданно протянули руки к  солнцу.
А я сказал:
- Ручеек  нас поблагодарил за внимание к нему.
- К ней, - весело поправила меня  Ольга.
- Фантастика, - ответила Ирина. -  Как всё вокруг сказочно!  Не забывайте в своей новой рукописи оживлять  окружающие предметы.
- Первый вечер  мы проведем  третьего октября, - сказала Татьяна. –  Вечер будет посвящен драматургу  Александру Вампилову. В этом году ему исполнилось бы семьдесят  пять лет. Юрий Иннокентьевич, вы его хорошо знали. И вы единственный  в нашем Илимском краю  кто всех больше  был с ним здесь рядом. Вы хорошо описали его в повести  «Романтики». 
- Хорошо, - ответил я. – Все-таки, запрягли меня  в новую форму. Придется подчиниться. Надо отрабатывать свою  многолетнюю должность. И вот с третьего октября я и  начну вести новые записи  литературного   клуба. Можно ещё этот клуб назвать творческим.  Начнем именно с Вампилова.
Мои спутницы грелись в щедрых лучах осеннего солнца. А я смотрел на избушку и думал, когда и кто её  срубил?  И я решил обойти её. В метрах десяти от избушки я  чуть не сбил почерневший и покосившийся крест.  Вокруг  креста росли  молодые и крепкие  березы.  Было такое ощущение, будто они  охраняли  сравнявшуюся с землей  могилку. Я стал разглядывать крест из лиственницы. Вот здесь вроде что-то написано. Ножом очистил  грязь. Единственное слово можно было ещё прочитать «…ртизан…». Больше ничего я не мог прочитать. Возможно, это могилка одного из илимских партизан.  Я решил не пугать своих спутниц. Они веселились  в теплых лучах солнца.  А сюда  я ещё  доберусь, и поправлю крест.  Ещё в молодости  мы находили такие  покинутые могилки  вдоль железной дороги. Ставили новые кресты  на  неведомых могилах  узников сталинских лагерей.
Я пошел  к избушке. Женщины  окружили куст  смородины.  Ягода ещё не успела опасть.  А я подошел к  ручью, и смотрел в   светлые воды.  Когда-то  вот так же  молодой партизан смотрел  в  это место. Здесь ничего не изменилось. И только на месте могилки, как часовые выросли березки. Недалеко от этого места  проходит железная дорога.  Вдоль её тоже есть  могилки  несчастных  узников  тоталитарного режима. В повести «Романтики» у меня есть глава, где я напоминаю о жестоком времени. В новой рукописи  я обязательно вернусь вот к этой могилке и  жестоким временам  сталинского режима. Эти два времени нельзя забывать.
- Эй, фантазеры, очнитесь! – услышал я голос шофера Ивана. – Пора ехать!
- Удивительное место, - сказала Татьяна Губа.
- В новой рукописи я  напомню  что-то необычное, - ответил я.
Мы ехали домой.  Солнце  коснулось вершины горы, и она заполыхала красным цветом. 
- Ты, смотри, какой  кровавый закат, - сказала  Ольга Филь.
И тут я неожиданно вспомнил, что сегодня тридцатое сентября. Ещё в 1991 году этот день был объявлен День памяти  жертв политических репрессий.  День этот отмечается официально. Возможно, и природа отмечает этот день по своему, только мы этого не замечаем.
- Природу не обманешь. Она знает, что делать, - ответил я.
- И что она знает? – спросила Ольга Ксенофонтова.
- Она знает. Мы не знаем, - ответил я.
Мы ехали домой.  Теперь и я немного понимал, что знала природа. И ещё я понял, что  надо продолжать  писать свои протоколы. С возрастом некоторые мои товарищи  становятся капризными, не дай Бог, что-то не так  написать о них. Возможно, это  возрастная  болезнь, или дурь. Попробуй, пойми.  Но, почему я другой? Написал недавно  рассказ из жизни. Случай такой имел место. Прочитал своему товарищу.  Фамилия там другая. Но он стал ругаться, и даже материться. Решил я этот рассказ переделать, и указал свою конкретную фамилию. Прочитал ему. И он повеселел, был доволен. Он ответил:
- Меня не трогай.
- Хорошо. Я себя буду трогать, а вас, товарищи больше трогать не буду. Странно, даже мужики стали капризными, как одинокие женщины.
И я решил  напечатать этот рассказ в новой книге. А теперь судите меня. Я долго думал, печатать его или не надо. Решил напечатать.
В одном маленьком провинциальном городишке жили  Юрий Стрелов и Тень. Философствовали, говорили о помидорах, как правильно их пасынковать, как консервировать банки. Вспомнили они, как от соседа к ним проникла курица, и клюнула помидор. Какое она имела право распоряжаться чужими помидорами? Поймал Юрий Стрелов курицу, и прочитал ей мораль, да так увлекся, что заговорил о развернутом социализме  с человеческим лицом. А  Тень сказала:
-Куда-то тебя не туда понесло.
Отпустил Юрий Стрелов бедную курицу. Вдохновленная умной лекцией курица побежала. Но куриные мозги закружились от успеха, и угодила она на другую грядку.
Юрий Стрелов разнервничался.
- Негодница! Нервы все мне вымотала!
И прогнал  бедную курицу пинками без всякой морали.
Иногда Стрелову бывает скучно. Теперь у него нет дачи, и живет он в однокомнатной квартире. Задумал он от одиночества, и чтобы не скучать разводить  в своей комнатке клопов и тараканов.  Вечерами он вел с ними душевные беседы, иногда  увлекался даже лекциями. Порой читал им морали о совести. Вдохновленные  умными речами, клопы и тараканы разбегались по своим квартирам. Призывали и других  насекомых посещать Юрия Стрелова, чтобы послушать очередную лекцию  из времен раннего и позднего застоя.
Уставший  долго говорить, и призывать своих дружных товарищей-насекомых  к сияющим вершинам на гранитном фундаменте Юрий Стрелов  падал  коленями на горох, стукался  лбом об пол, и  усердно молился, и замаливал свои грехи.
Стоял жаркий день. Надоело Юрию Стрелову читать своим друзьям  насекомым клопам и тараканам лекции и морали о совести, он вышел на улицу. Решил встретиться с Тенью.  От такой жары потерялись Юрий Стрелов и Тень. Позвал  он Тень. Та ответила:
- Я буду там.
Через тридцать минут Юрий Стрелов был там, но Тени не было. От такой  жары всякое бывает.
Он крикнул:
-Приходи туда!
Тень пришла туда, а там никого нет.
- Ты мне все нервы вымотал! – кричала тень. – Куда придти?
- Приходи туда! - был ответ.
Крик отчаяния:
- Ты где?
- Там!
Крик продолжался:
- Куда придти?
- Туда!
Крик до срыва:
- Ты где?
- Там!
Вымотаны нервы. Вечер. Пока ещё светло. Юрий Стрелов так и не встретился с Тенью. После очередной лекции активным слушателям клопам и тараканам,  Стрелов, уставший и обессиленный,  усердно молился, и бился лбом об пол. Это его успокаивало. Успокоило его ещё то, что кое-что вспомнил, как он, когда имел дачу,  выхлестал банным веником соседского борова, который выутюжил своим свинячьим рылом  грядку с клубникой. Этим бы веником выхлестать Тень. Юрий Стрелов вспомнил ещё, как он  убегал от пухленькой дамы с ножками похожими на чекушки, с немигающими глазками, и ухватистыми руками, которые залезли в его карман за деньгами.
Душная ночь. Тоскливо Юрию Стрелову, ох и тоскливо. Даже его дружные друзья насекомые  клопы и тараканы не могли успокоить его. Но вот вернулась Тень, и вошла в самого Юрия Стрелова, чтобы успокоить его грешную душу, и стоящего на коленях, замаливая дневные грехи. Но прежде  чем войти в Юрия Стрелова Тень прочитала ему мораль.
-Ты пишешь историческую трилогию. Но только не фантазируй. Пиши правду. Следи за ошибками. Ты не критикуй мою любимую партию. Это равносильно тому, что ты критикуешь одинокую женщину.  И не перебивай меня, не перебивай. Ты любишь меня перебивать. Проехали.
И Тень с треском вошла в Юрия Стрелова.
Тоска, братцы, ох и тоска.
И только полнолицая луна весело смотрела на мир. Правда, она иногда скрывалась за тучку. Почему? Это надо у неё спросить.
А, в общем, весело мы живем, господа и товарищи, весело. И не обращайте внимания на этого чудака Стрелова, стоящего у открытой форточки и воющего на луну. Так ему и надо.
Вот и судите меня за то, что я  посмеялся над самим  собой.
      
       
ВСЁ  О  ВАМПИЛОВЕ
3 октября  2012 года. В центральной библиотеке  собрались любители  творчества Александра Вампилова.  В этом году  ему исполнилось бы 75 лет. Утонул он в Байкале 17  августа 1972 года.
Работники библиотеки Ирина Шестакова и Ольга Филь   рассказывали о жизни и творчестве великого драматурга.  Читали  выдержки  его товарищей по перу. Я хорошо знал  Саню Вампилова.  Когда он приезжал  в Коршуниху,  в  шестидесятые годы,   наш поселок так и называли,  шел ко мне. Я тогда жил в  щитовом домике на Камском переулке в доме под номером один. Я подробно  описал его приезд в моей книге «Романтики». Повторяться нет смысла. А если что-то пропустил, то  вспомню и напишу в этой  главе.
Меня поразило стихотворение Петра Реутского.  Он посвятил его  в память о Сане. Вот это стихотворение.
Вспоминайте меня весело.
Словом, так,  каким я был.
Что ты, ива, ветви свесила,
или я не  недолюбил?
Не хочу, чтоб грустным помнила.
Я уйду под ветра гик.
Только песни, грусти полные,
Мне дороже всех других.
По земле ходил я в радости.
Я любил её, как Бог,
И никто мне в этой малости
Отказать уже не мог…
Всё моё со мной останется,
И со мной, и на земле.
У кого-то сердце ранится
На моем родном селе.
Будут весны, будут зимы ли,
Запевайте песнь мою.
Только я, мои любимые,
С вами больше не спою.
Что ты, ива, ветви свесила,
или я недолюбил?
Вспоминайте меня весело, -
Словом, так, каким я был.
Так получилось, что я впервые услышал это стихотворение. И  когда я слушал стихотворение под звуки печальной музыки, у меня защемило в  груди. Вспомнил, как на следующий  год после гибели Сани  на один вечер ко мне забежал на чай  писатель-фантаст Юрий Самсонов. Он рассказывал о Сане, и, не скрывая слез, плакал.
Здесь же  наш театр «Зеркало» из  районного Дома культуры «Горняк»  показали сценку из  пьесы Вампилова  «Прошлым летом в Чулимске».  Отменно сыграли  свои роли  директор  Дома культуры Ирина Бушуева, Олег Харченко, а  также  молодая артистка Лида Данилова. Сейчас она  учится в  одиннадцатом классе, а в свободное время  приходит в ДК. Оказывается она  выходит на сцену с восьми лет.  Завидное постоянство. Именно таким вот преданным сцене людям и надо поступать в театры, чтобы потом радовать зрителей.  Если она попытает счастье пробиться  в студенты театрального училища, то я буду молиться за неё.
Ирина Шестакова и  Ольга Филь  зачитывали тексты писателей. Играла музыка, а на  стенде, словно живой смотрел на нас Саня. 
Звучала музыка, девчата  поочередно  зачитывали тексты  современных писателей о  Сане. Я вспомнил один вечер. Было холодно и сыро.  Я жил тогда в щитовом домике. На улице мороз  в сорок градусов.  Моя  четырехлетняя дочь, как на коньках каталась по  замерзшему полу.  На окнах, на двери и в углах дома  белыми лохмотьями  висел иней. По потолку гулял туман. Моя жена Шура  готовила нам ужин. Мы с Саней сидели  у печи, и протягивали руки к огню.  Дверку мы никогда не закрывали. Всё теплее. Саня читал стихи Николая Рубцова. Я читал Рубцова. Но, как его стихи подал Саня, я  поразился таланту великого русского поэта.  У меня был товарищ Александр Окольнишников.  Все стихи  и поэмы  Сергея Есенина он знал наизусть. Когда  ко мне приходил Саня, то какими-то путями  об этом узнавал Александр. Вот и в тот вечер  со страшным скрипом  раскрылась дверь, и в клубе  бело-синего тумана, и похожий на дела мороза, ввалился Окольнишников.  Небольшого росточка, худенький, шустрый, Александр подкатился к Сане.
- Приветствую дорого гостя  из столицы Восточной Сибири! Считай,  целый месяц  не был у нас. За мной идет наш друг Вася Полянский.
В повести «Романтики» я много писал о нем.
Почти следом за Александром пришел Вася. Мы, трое, работали  плотниками в одной бригаде.  Вася, как всегда не поздоровался с нами, а сильными руками чуть всю печку не обнял. Как коренной волжанин  говорил на «о».
- Мороз до печенок достал, змей подколодный. Шура, чаю давай!
Шура ответила:
- Черти не угомонные, не сидится в общежитиях. От чаю нет толку.  Я всем по чашке пельменей сгоношила!
- А может и что-то  солиднее есть? – спросил Окольнишников.
-Кроме чая ничего нет. Ты лучше  Есенина почитай, Саня  нам  Николая Рубцова стихи читал. Это будет лучше любой  водки.
 Мы ели пельмени, потом пили чай.  Саня читал Рубцова,  Александр читал Есенина.  Интересно было смотреть на этих двух разных товарищей. Они стояли друг против друга, и словно соревновались, кто лучше прочитает. Не знаю, сколько бы продолжалось  соревнование,  пока Шура и Вася  почти одновременно захлопали в ладоши. Шура сказала:
- Александр, извини, но  наш иркутский гость читал выразительнее. Мы с Юрой читали Рубцова, но то, что мы услышали сейчас, то  это что-то.
- Отменно читал. Похвально читал, - пробасил Вася.
Александр только развел руками.
- Так читать я не могу. Помнишь, Саня, осенью мы у Юрки с Шурой собирались?
- Конечно, помню, - ответил Саня. – Ты тогда поразил меня стихами Есенина.
- За эти стихи на моей родине на Урале мне крепко досталось. Сослали меня сюда. Каждый отпуск я еду на могилу великого поэта.
- Обидно, - ответил Саня. -  Но, правда, какая бы она, ни была, останется правдой.
Я тогда  не придал значения этим словам. О какой правде он говорил? Кстати, он в тот вечер и мне сказал о какой-то правде.
- Пиши правду.
- Я и так пишу правду. В газетах печатают мои очерки, зарисовки. Я всё честно о людях там описываю.
- И, всё-таки, Юра, правду писать трудно. Хорошо подумай. Между строк  можно было бы понять, что ты хотел сообщить людям.
- А если эти люди не способные понять? – ответил Вася. Кстати, Васины рассказы  печатались в областной газете «Советская молодежь». Его рассказы  оценила известная поэтесса Елена Жилкина.  Через несколько лет Ленинградский писатель Василий Полянский  навсегда уехал в США. А  в тот день плотник Вася Полянский  был с нами.
- Значит, им не дано понять, - резко ответил Саня. - Объяснять таким людям не надо. Тебя не поймут. Только хуже себе сделаешь. Пусть они себе живут в  ложной правде.  Правда, не в том, что ты написал, а в том, что ты хотел честно поведать людям, но в художественной форме.
Я потом понял, о чем хотел сказать Саня.
Мы тогда просидели у печи до двух ночи. Вася и Александр ушли, а Шура Сане  наладила постель  на топчане. Кроватей у нас не было. Чтобы не замерзнуть, на топчан  клали матрац, а вторым матрацем укрывались.  Делалось это очень просто.  Бока и  один торец матраца  наглухо зашивали. Получался мешок.
- Говорят, на севере у якутов есть такие мешки из шкур, -  засмеялся Саня. – Представим из себя охотников. Такого со мной ещё не бывало. Это есть дивное чудо.
И он влез в толстый мешок.  У нас тоже были такие мешки. Я даже не могу описать, что было утром. Минусовая температура. Конечно, я поднялся в шесть утра. Надо затопить печь. Шура готовила завтрак, грела воду. Утром надо идти на работу. Шура работала маляром. Саня тоже вылез из  уютного укрытия. Мы с ним стали делать зарядку. Шел  суровый декабрь 1959 года. В областной газете «Советская  молодежь»  он уже работал в штате целых полтора месяца.  И это была его  вторая командировка  в Коршуниху. В те годы к нам часто приезжали журналисты из областных и центральных газет. А первым проторил дорожку  к моему домику Александр Вампилов. И почти все корреспонденты  не миновали  мой уголок. Как говорили журналисты, а в будущем  известные писатели  Вячеслав Шугаев и  Юрий Скоп:
-  Там можно от души посидеть, и поговорить обо всем.
В те годы  можно было откровенничать только на кухне или в таких уголках, какой был у меня. А прежде всего они скрывались от бдительных очей  работников  КГБ.  Тогда, как правило,  такую группу молодых писателей сопровождали   бдительные товарищи.
Здесь я не стал описывать,  каким был Вампилов.  После  гибели драматурга многие говорили о нем, даже те, кто  завидовал ему. Такова жизнь.  Я же описал портрет  Вампилова, каким он был в жизни в книге «Романтики».  И вот в новой книге я написал о нем правду. Таков был Саня.
Тихо играла музыка, девчата  читали  тексты из  выступлений известных писателей.  Почему-то вспомнил  тот зимний  день, когда Саня ночевал у меня. Культурный, даже скромный, интеллигентный  Саня, мог  оказаться  в таком месте, как мой уголок. Мы, обыкновенные рабочие, некультурные, необразованные  заинтересовали  журналиста областной газеты?  Писать о нас?  Но он ничего о нас не написал. Среди  нас он стал своим парнем.  Лишь мы с Васей понимали, что надо Сане.  В нем рождался писатель, драматург. Он искал  будущих героев для своих пьес. В будущем он  опишет  такие знакомые нам сцены,  как рассказ «Конец романа»,  «Провинциальные анекдоты»,  «Прошлым летом в Чулимске».  Как точно определил всю жизнь, судьбу, его предназначение Николай Рубцов вот в этом стихотворении.
Я уплыву на пароходе,
Потом  поеду на подводе.
Потом ещё на чем-то вроде,
Потом верхом, потом пешком
Пройду по улице с мешком –
И буду жить в своем народе!
Вот и весь  портрет в этих стихах великого поэта. В этом весь  Александр Вампилов.
В конце вечера  мне пришлось  немного рассказать  о Сане. Но лучше  посвящения Рубцова  никто не скажет.

ЮБИЛЕЙ  СТРАННОГО  ЧЕЛОВЕКА
24 октября 2012 года. Центральная библиотека.  Сегодня  здесь  отмечали мой юбилей.  Мне исполнилось 80 лет.  Пришли мои товарищи и друзья по литературному цеху. На полке стоят мои книги, которые  я выпустил за последние годы. В этом деле постаралось издательство  «ПОЛИКОМ-ПЛЮС».  Директор этого издательства  Б. А. Расимавичус. На экране проходят  фотографии  из  разных лет. Работники библиотеки  Ирина Шестакова, Ольга Филь и Ольга Ксенофонтова  зачитывают тексты из моих  очерков, зарисовок, когда-то напечатанных в  районной и областных газет, «Комсомольской правде». Огромную работу по организации этого вечера, конечно, сделала краевед, и вообще удивительная женщина, активистка, неугомонная патриотка  родного Илимского края Татьяна Афанасьевна Губа.
Презентацию моих книг не  делали. Просто зачитывали выдержки из моих  ранних зарисовок и очерков. Грамоты, подарки, чествования. Выступления  представителей от  культурных организаций. Выступил и мэр района Н.И. Тюхтяев.  Он вручил мне металлическую награду от области в честь 75-летия Иркутской области.
Иногда звучали  песни  Владимира Высотского. Когда я слушаю  песню «Я не люблю», то мне кажется, что это гимн всей моей жизни. И когда он исполняет песню «Идет охота на волков», перед моими глазами проходит вся моя неуемная жизнь. И если кто прочитает  две мои автобиографические книги  «Зона» и «На острове снов», то поймет,  как мне доставалось  в этой жизни. Но с высоты этих сегодняшних лет я  доволен, что  не прожил её иначе, а именно так, какой она мне досталась.
Девчата читали тексты, заглушено звучала музыка, а я смотрел в окно. За ним  виднелся  уголок  черной тучи.  Мне показалось, как на стекло села белая бабочка. Она не удержалась и заскользила на подоконник. Вот ещё появилась бабочка. А вот ещё одна ударилась о стекло. Да это же пошел большими хлопьями снег! Не знаю почему, он мне напомнил  далекую осень 1961 года.
Как бы ни проспать, подумал я.  Шура  и наша дочка Люда  уже давно спали. Два часа ночи. Я только что пришел от Лидии Ивановны Тамм. Мы готовили радиогазету. Два раза в неделю  строители нашего поселка  Железногорск, а среди народа мы свой поселок называли Коршунихой, слушали  свежие репортажи, очерки, рассказы, фельетоны. А тут нас, общественников от литературного объединения, попросили  в  управлении стройки помочь  доставить на базу ОРСа  картофель. Начальство договорилось с колхозами  о покупке нужных для поселка овощей. Деньги уже перечислили. Наше дело доставить картофель в Коршуниху.
- Юрка! – услышал я  голос  Сереги Коловова. – Хватит дрыхнуть!  Труба зовет.
Я посмотрел на часы. Было пять утра. Быстро вскочил, сполоснул лицо холодной водой.  Шура ещё с вечера приготовила узелок с продуктами. В те годы  снабжение продуктами было отменное.  Единственный магазин в щитовом домике был забит до отказа. Перечислять нет смысла. Первая продавщица  красивая, круглолицая, и похожая  на матрешку Шура Трифонова, с раннего утра до позднего вечера  не уходила из магазина.
У конторы Коршуновстроя  стояла машина ЗиЛ-131.  Лидия Ивановна села в кабину, а мы  забрались в кузов. Здесь были члены литклуба и первого радио на стройке: Иван Сегеда, Борис Тамм, Вася Полянский, Саша Щегленко, Вася Горкунов, от комсомола стройки, начальник комсомольского штаба Лешка Подоплелов,  члены комитета комсомола стройки  Володя Вакатов, Серега Коловов, Борис Толстобров.
Мы ехали через поселок геологов Коршуниха.  Поселком он числился только на бумагах. В народе мы его называли деревней. Здесь была баня, куда мы  строители и ходили мыться.  В нашем поселке пока ещё бани не было. Рядом с  этой деревней мы отмечали День молодежи.
Наш шофер  Венька Хмырь  классно вел машину по  ухабистой и грязной дороге. Венька был  из бывших заключенных. Когда  Коршуновский лагерь расформировывали, его, как и многих зэков освободили досрочно. Фамилию его мы не знали. Просто звали его Венькой. И лишь я один  знал кличку. Надо сказать, что по этой таежной дороге, только опытные шоферы  могли провести машину до села Шестакова.  Эта дорога шла почти рядом с железной дорогой. Венька многое что знал.
- Эта дорога была  ещё в тридцатые годы, - говорил Венька, когда мы остановились, чтобы убрать дерево. Видимо, ветром повалило его. – Геологи проложили её. Знамо дело. Потом  нашему брату кормежку и  нужное барахло  для лагеря возили по этой дорожке. Знамо дело. Здесь могилок много.  Наш брат лежит тут кругом вдоль  дороги.
Мы оттащили дерево и поехали дальше.  К полудню мы добрались до села Шестаково.  Здесь была небольшая пристань.  Нас  ждал катер. Здесь его называли пароходиком.  Лидия Ивановна ушла в управление поселка, а мы пошли на стадион.  Здесь  в свободное время тренировались  парни из  местного колхоза.  Володя Вакатов  тут же организовал  из нас команду.  В ворота встал  я. 
Прибежала Лидия Ивановна с каким-то хмурым дядей.
- Всё, орлы, хватит играть! Поехали.
- Нам надо доиграть! – закричал Вакатов. Дело в том, что мы проиграли.  Володя им забил один мяч, а нам вбили три мяча. -  Надо было Стрелова заменить. Венька ведь просился, так  нет же, не заменили. Лидия Ивановна, позвольте доиграть! С Венькой мы выиграем. Юрке только гирями махать, по футболу он негоден.
Дело  в том, что я приловчился  рвать гири в двадцать четыре килограмма. И даже на стройке занял  седьмое место из восьми.
- Хватит бузить!  Поплыли! – приказала Лидия Ивановна.  – Мы не за этим сюда прибыли. Марш на баржу!
И мы поплыли  вниз по Илиму.
Остановились  у  какой-то деревни. Лидия Ивановна пошла искать председателя колхоза.  А мы решили развести костер. Топора у нас не оказалось. Мы с  Венькой подошли к крайнему дому.  На  чурке сидел  дед.
- Слушайте, дедушка, нам бы топор. Мы вот приехали, и решили обед сгоношить. А топора нет.
Топор был воткнут  в чурку, стоящую с дедом.  Он, молча достал кисет, вынул  оттуда  бумагу.
Венька мне шепнул:
- Он всё слышит. Ты погоди. Они здесь все такие медлительные. Потом ответит.
Бумага газетная сложенная гармошкой. Дед оторвал  один квадратик, достал щепотку табака, насыпал на бумагу, и стал скручивать. Грубые и корявые пальцы  делали всё точно. Папироса готова. Послюнявил папиросу в губах, чтобы она не развернулась, и сунул её в рот. Потом достал  огниво. У нас на Ангаре точно так же делали. В  огниво входило три элемента. Металлическая пластинка, кремневый камень, и  трут. В него входило всё то, что могло воспламениться от искры. Сухой мох, трава, труха от старого пня. Кто чем пользовался. Бывали и две пластинки, а между ними  труха. Каждый действовал по-разному.  Пластинкой  бил по кремню, выбивая искру, пока она не появится. Так закуривали папиросы. В этом деле  разные были варианты. Главное – выбить искру. Спички, особенно в деревнях, были в  полном  дефиците. 
Папироса загорелась.  Дед затянулся горьким дымом самосада. Все принадлежности аккуратно сложил в мешочек, завязал его, сунул в карман, прихлопнул его  костистой ладонью. Потом ещё два раза затянулся, и только тогда ответил:
- Так это, как ево, однако, возьмите.
Мы взяли топор, и пошли  к берегу, где нас ждали парни.  Такие вот медлительные  деды были и у нас на Ангаре.
Мы развели костер, и  решили приготовить обед.
Прибежала Лидия Ивановна.
- Обедаем и идем грузить мешки на подводы. Мешки уже готовы. Нам осталось всего ничего. Загрузить мешки, потом разгрузить, и отнести на баржу. Когда загрузим, то нас попросили  рассказать что-нибудь о стройке.
Грузить на подводу нам помогли деревенские парни.  Много мешков погрузили. Мы пошли в клуб. Этого мы не ожидали. Все сиденья в клубе были заняты колхозниками.
Лидия Ивановна  рассказала о стройке, о строительстве комбината. И что  через несколько лет это будет современный город. Подоплелов  страстно говорил  о  великих делах  комсомольцев на стройке. Потом и мне пришлось выступить, как комиссару первой на стройке бригады коммунистического труда.   Призвал ребят  ехать на стройку.
Четверо парней обратились к нам, чтобы мы попросили руководство колхоза отпустить их на стройку. Даже две девушки подошли ко мне.
- Мы тоже желаем на стройку, - сказала одна из них. – У вас уже работает моя подруга Таня Погодаева.
Про Таню я в будущем написал  очерк под названием «Танюська».
- Найди жениха, и всё будет в порядке! – вставил  Венька.
- А вот ты и женись на ней, - подошел Борис Толстобров.
Венька обошел девушку и ответил:
- А запросто женюсь.
Девушка покраснела, потупилась. Тут подошла Лидия Ивановна.
- Кто же так женится без любви?  Не стыдно вам, парни? Девушка не слушай их. Они вам ещё не то наговорят.
- А я согласна, - неожиданно ответила девушка. – Меня зовут Вера  Шестакова.  Согласна.
Венька чуть не присел. Растерялся парень.
- Так я ишо не тово. Как ево. Не тово я.
- Всё, парни, поехали, - сказала Лилия Ивановна. – Я смотрю, вы здесь всем  девчатам  мозги запудрите.
Председатель колхоза  погнал от нас этих четырех парней. Колхозу тоже нужны работники.
Картошку мы доставили до  села Шестаково, а там, на машине  сделали несколько рейсов до Коршунихи. Потом мешки вернули в колхоз.
Кстати,  этих четырех парней я видел  в бригаде плотников Веряскина. А Вера сбежала из колхоза и вышла замуж за Веньку Ведерникова. Так что мы  не только помогали  стройке с завозом овощей, но и  вели агитацию среди молодых колхозников. На стройку прибывали люди не только из армии, но и из колхозов. Но, тогда мы не знали, что делали нужное и доброе дело. Мы просто  помогали, где требовалась  наша кипучая энергия, физическая сила, наш  энтузиазм.
Чествования продолжались.  Мэр района Николай Тюхтяев закрепил на моей груди  красивый знак в виде креста от губернатора области в честь 75-летия образования Иркутской области.
Презентацию моих книг обошли.  Просто читали отрывки из моих произведений,  вручали грамоты и подарки, произносились  поздравительные речи. А мне так хотелось, чтобы была презентация. Значит, так  нужно было для районной библиотеки. Это их дело. Это их работа.
 Поздравления закончены. Теперь  мы будем ждать приезда Сергея Плющенкова из поселка Чуна  Братского района.  Он родился в Заярске Нижнеилимского района.  Его материалы печатались в районной газете «Маяк коммунизма».

ЮБИЛЕЙ  ИСТОРИКА И ПОЭТА
23 ноября  2012 года. Центральная библиотека. Сегодня  отмечали  шестидесятилетний  юбилей  Сергею Кирилловичу Плющенкову. Я думаю, что надо дать короткую справку об этом разностороннем человеке.  Сергей  родился в поселке Заярск на Ангаре Нижнеилимского района. Окончил исторический факультет Иркутского университета. В родном Заярске  работал учителем истории, английского языка и трудового обучения. 16 лет возглавлял  Заярскую администрацию. Его статьи  о поэте Пушкине часто печатались в районной газете «Маяк коммунизма». Затем интересы Плющенкова стала занимать тема Ангарлага 1938- 1958 годы.  Его статьи о том периоде печатались в районных газетах Братска и Усть-Кута. В нашем городе его не поняли, и пришлось Сергею уехать в поселок Чунский. Сейчас он там работает директором историко-краеведческого музея Чунского района. Наш район многое потерял, отпустив разностороннего и талантливого  человека. Сейчас бы он мог у нас руководить районным музеем. И я уверен, что он  оживил бы наш музей, который так нуждается в таком  активном человеке, как Плющенков. Сергей не только  пишет статьи,  он написал талантливые стихи. Вот его творчество. Необходимо перечислить. «Под созвездием Ангарстроя». Стихи. «Откуда есть, пошла она, земля таёжная    Чуна: материалы к истории Чунского района Иркутской области». Напечатано в типографии № 1  в городе Иркутске.  Книга стихов «Хронограф».  «Всё слилось в тихом слове – Чуна». Стихотворения. Иркутск.  Издательство «Иркутский писатель».  «К родному берегу». Авторы: М. Зарубин, С. Плющенков.  Издательство «Царское село» В эту книгу вошли очерки и стихи.
 Много  напечатано статей о Ангарлаге и БАМе. Невозможно их перечислить.
Вечер вели работники центральной библиотеки: Ирина Шестакова и Ольга Филь.  Главный организатор этого вечера, как и всегда,  была беспокойный, талантливый работник районной библиотеки, председатель творческого  клуба  города,  методист-краевед Татьяна Губа.
Шестакова и Филь  зачитали некоторые страницы из его произведений. Потом  говорил о себе и  сам Сергей.
Были поздравления от городской администрации, районного музея, от коллектива школ.
На стенде  были книги и газеты, в которых печатали произведения Плющенкова. Я обратил внимание  на газету «Маяк коммунизма», в которой было напечатано несколько статей  о ГУЛАГе. И тут я вспомнил, что тогда я обратил внимание на эти статьи. Ещё в шестидесятые годы в нашей бригаде плотников  трудились  бывшие   политические. Тогда я был бригадиром плотников. И помню, что это были  трудолюбивые и честные рабочие.  Некоторые из них были   с институтским образованием. Но они пытались не выделяться. За годы  заключения привыкли  вкалывать на тяжелых работах. Там им было запрещено выделяться. И это вошло в привычку. Многие из них не поехали на родину. Там их уже не ждали.  Они  осваивались здесь, на Илимской земле. Здесь они заводили семьи, рожали детей. Теперь это стала их новая родина, и остались  они в этих  краях навсегда.
Много  написал о ГУЛАГе Сергей Плющенков. Выступающие товарищи говорили о его работе, о его произведениях, о стихах. И никто из выступающих товарищей не сказал о тех людях, кто строил железную дорогу. Да это и понятно. Эту тему все пытаются обойти.  По привычке. А если что-то говорить, то надо,  то время хорошо знать.  А Сергей хорошо потрудился с архивами.  Посмотрел я на стенд, где лежали газеты со статьями о ГУЛАГе, послушал поздравительные  речи, и перед моими глазами,  словно наяву  появились далекие кадры из далекого и кровавого времени. Я слушал выступления, а сам смотрел в окно. Самый настоящий  зимний ветер  принес с севера колючий снег. Он бился об окна и  медленно сползал по стеклам на подоконник. Мне вдруг вспомнились строки из  одной статьи Сергея о тех, кто строил  железную дорогу.  Вдоль дороги  прямо в сугробах стояли по пояс замерзшие люди. Весной их похоронят в общей могиле. Немного написано, но меня эти строки зацепили. Сергей  использовал  архивы по ГУЛАГУ. Он хорошо изучил  эти материалы. В этом ему повезло. Плющенков очень подробно описал  структуру лагерей, даже указал фамилия начальников, инженеров. Ценные материалы. Много нужных цифр. Ничего не пропустил автор. А мне пришлось  пойти по другому пути насчет этих лагерей. Мне тоже повезло, но только с другой стороны. Я работал с теми людьми, кто непосредственно строил эту дорогу. Некоторые из них ещё в шестидесятые годы  приходили к Лидии Ивановне Тамм. Она у нас была руководителем местного радио и литературного объединения. Она сама прошла тюрьмы, зону и ссылку на север. В моей бригаде, и у Лидии Ивановны я много, что узнал от этих  людей. Поэтому мои материалы о живых людях. О таких товарищах я  написал  книгу. Сейчас  я вспомнил ещё один эпизод из того времени, и он не вошел в книгу. Вот он.
1934  год.  В конце ноября  северный ветер  принес колючий снег.  Он больно бил по лицу, и, кажется, от него не было спасения. Егорка  Булыгин  с напарником   Николаем Николаевичем  Малыгиным   заготовляли  дрова для барака. Коршуновский лагерь только начал расстраиваться. Для заключенных построили барак, для  командиров был  уже готов  дом на две половины. Для охраны тоже стоял дом. Заключенные, чтобы как-то  сохранить тепло в бараке от одной печки, по самую крышу засыпали снегом. И всё равно мороз или ветер проникали в барак. На стенах постоянно  висел  серо-коричневый куржак. Это он потерял свою белизну от  того, что  круглые сутки  топилась  железная печь, и она  дымила. А над ней на веревке висели  грязные от пота портянки. Возле печки постоянно торчали уголовники, или бытовики. Политики  занимали  самые отдаленные от печки места. 
У костра сидели два конвоира в тулупах.  Бригада по заготовке дров из восьми человек  пилили сухостой. Малыгин едва передвигал ноги. Егорка  немного знал о напарнике. Это был московский учитель по истории. Ему приписали идеологическое вредительство. Что-то было связано с учебником истории.  Не по учебнику он стал рассказывать о временах  Гражданской войны.  Результат – десять лет за подрыв советской власти.
После полудня  ветер утих, потому что он пригнал с севера  мороз под пятьдесят градусов.
- Егорка, - обратился Малыгин  к Булыгину. – Нет больше у меня сил. Ноги отмерзают. Мне бы сейчас  хотя пять минут у костра ноги погреть.
- Сей момент, - отозвался Егорка.  Он знал, что о чем-то просить вертухаев нет смысла.  Недалеко от них  в сугробе  торчали  два замерзших ээка.  – Ты вот чо, учитель. Ты тово давай, руби сучья. Готовь лесину к распиловке, а я чичас  кой- чево достану.
Егорка Булыгин   должен  вкалывать на  дороге смерти, в те времена так её называли,  за  кражу  десять лет.  Родителей Егорка не помнил. Воспитывался в детском доме. Сбегал. Ловили, и опять  отправляли в детдом.
Потом связался с мелкими воришками. Промышляли на вокзалах, поездах. Как-то  залезли в одну из квартир довольно богатого человека. Кругом ещё люди голодали, а здесь чего только не было.  Набрали всего, и  скрылись в подвале. Видимо, кто-то  видел их. Оказывается, они обокрали ответственного товарища  по общепиту города и района. Двум его товарищам назначили по пяти лет, а вот Егорку осудили на десять лет за  болтовню.  Не правильно он   на суде выразился.
- Не убыло бы у государства. Я ведь подумал, чо это не  квартира такова начальника, а  продуктовый склад. Исти я сильно хотел. Кругом голод, а у начальника, как на складе, всё есть. Мы и взяли-то крохи. Поели маненько, да и  унесли с собой крохи. Отпустите нас, граждане судьи.  Мы больше не будем  у начальников воровать. 
За подрыв  авторитета  члена райкома партии, и замахнувшегося   на социалистическую собственность, Егорку одного осудили на десять лет по политической статье. Оказывается, Егорка Булыгин  не только враг советской власти,  но и замахнулся негодник  на саму  коммунистическую идеологию. На зоне  узнали, за что ему назначили такую статью, и только посмеялись.  А Егорке было не до смеха.  За две булки хлеба, за круг колбасы,  за кусок сала, и за  круг сливочного масло, ему придется десять лет  вкалывать  на этой дороге смерти.  Кстати, от переедания от того масла, всех троих прохватил понос.  С тех пор  Егор Булыгин  больше никогда не ел сливочное масло.
- Егорка, - смеялись уголовники, - мы как-нибудь все соберем масло, и силой накормим тебя.
- Акромя баланды  из меня и ничего не выйдет. Пусь выходит, - отвечал он.
Егорка пополз по сугробу к крайнему трупу. Разрыл снег, и снял с  трупа  хорошие ещё чуни.  Иногда заключенные  от старых ватных бушлатов отрезали рукава, и  сшивали  для  ног чуни. Егорка снял с трупа  бушлат.
- Тебе он теперь без надобности, дорогой дружище, а  дяде  Коле в самый раз.
- Ты так рисковал, - сказал Малыгин, когда Егорка вернулся с трофеем.
- У тебя чуни уже прохудились, а здеся я смотрю, ишо целые. Вечером я тебе сварганю отменные чуни.
Уголовники  Егорку подпускали к печке погреться, потому что считали его своим.   Давали ему  чифирком погреться. А надо сказать, что на зоне есть  одно правило.  Каждый отвечает только за себя. Здесь отсутствует такое слово, как спасибо.  Редко бывали исключения из жестоких лагерных правил. Егорка был исключением. Он, как мог, помогал  пережить суровую зиму бывшему учителю Малыгину.  Уголовники сначала возмущались  поступку Егорки, потом свыклись.  Однажды Егорка просто  бросил слова:
- Я не помню своего отца. А он мне напомнил его.  А может  он мне отец родной?
Так они и дожили до лета.
Иногда в лагерь приезжал  странный офицер. И всегда его сопровождали  охранники.  Офицер этот  был на должности  заместителя начальника лагеря по политической части.
Даже отпетые уголовники его боялись. Как-то Егорка услышал такие слова:
- Приехал по чьи-то души  изверг рода человеческого  со своим  вертухаем.
У офицера была кличка «Стоять».  Надо сказать,  на зоне, как правило, все имеют свои клички. Главный вертухай  в звании старшины Онопринко имел кличку «Вепрь». Даже  Егорку  все  прозвали «Масло».
В этом  1935 году  лето было засушливым. Даже в тайге казалось, не чем было дышать.  Мошка в самую жару  совсем озверела. Выгоревшие и посеревшие от пота  черные  гимнастерки  привлекали  к себе  орды кровососов.  На спинах заключенных  шевелящаяся  масса  мошки. Руки и лица в кровоподтеках.  Бывали случаи, что заключенный в такую жару падали и умирали. Их  сразу же за отвалами  закапывали.
Бригада, в которой трудились Егорка, и Малыгин  вот  уже второй раз не выполнили план по вырубке леса под просеку.
Все знали, когда приезжал  на зону «Стоять» со своим  подкаблучным вертухаем,  то  заключенные, особенно политики,  больше всего боялись.
  Сначала  офицер с охраной обходили и объезжали на лошадях  вверенный им участок. Офицер всегда участливо улыбался, спрашивал о здоровье, о пожеланиях. Но этой улыбке и трафаретным  словам уже никто не верил.  Все молчали.
И вот бригаду выстроили на видном месте. Полдень. Мошка совершенно озверела.
Политический лектор сидел  в  самодельном кресле под  огромным зонтиком. Два вертухая  пихтовыми вениками отгоняли от его  пухленького и чисто выбритого лица   мошку.  Рядом  с креслом стоял самодельный столик. На нем стоял пузатый  и сверкающий  в солнечных лучах самовар. В тарелочках   лежали  ломтики колбасы, сыра, хлеба. Третий вертухай  от столика   веником отгонял назойливых мух.  Тут же стоял  крепкого сложения старшина Оноприенко.
Лектор оглядел  перед ним  не стройно стоящую бригаду, и широко улыбнулся.
- Как я понял, жалоб нет. Значит, всё нормально. Мошка кушает?  Но, её тоже надо понять. Ей ведь надо чем-то питаться? Так что вам надо бы её пожалеть. Стоять. Совести у вас нет. Мошку не жалеете, почем зря бьете  её родимую. Даже на государство замахнулись. Стоять. И родное государство не жалеете.  Оно проявило к вам максимум доброты и сочувствия.  Ведь вот эту железную дорогу  оно начало строить ради вас. Стоять, мать вашу за ногу. Чтобы вы могли свободно ездить на север в комфортных вагонах, а не трястись в лошадиных телегах и трясущихся машинах. А вы что сделали, упыри вонючие? Стоять, вражеское племя, - говорил лектор, и продолжал улыбаться. -  Срываете государственный план  клопы драные…
Малыгин   успел вставить:
- Сам упырь, и нахлебник государственный.  Кровосос клоповный. Дармоед.
Лектор  поперхнулся чаем. Он в это время успевал говорить, и хлебать чай из блюдца. Он громко откашлялся.  Поставил блюдце на столик.  Улыбка немножко  стала исчезать, но не полностью. Она перешла в ту улыбку, которую все боялись.  Брови похожие на два  жука сдвинулись, И стали походить на черную гусеницу,  маленькие глазки  собрались в пучок.  Он  немного  наклонил голову  вправо, вытянул шею, и  так прошептал, чтобы все слышали:
- Это кто там так выводит? Оноприенко, здесь нас прервали  самым наглым образом. Доставить  этого нарушителя  пред мои очи.
Оноприенко  подбежал к Малыгину и взял его за шиворот, и  подтащил  к столику, бросил  учителя к ногам  лектора.
- Вот етот хусь, товарищ  старший лейтенант. Он посмел прервать вас.
- Это ты, голубчик и доходяга посмел так высказаться? - Спросил он, и сам тут же ответил, - ещё не сдох?  Живуч. И правильно, что выжил.  Значит, мутишь бригаду на невыполнение плана. Встать! – неожиданно заревел он. – И стоять передо мной, как следует врагу народа! Сволочь антипартийная! Стоять! Зараза общественная!
- Сам ты зараза народная, - громко ответил Малыгин. -  Сам ты есть настоящий враг народа!
Егорка понял, что учитель Малыгин  решился на последнее, сказать этому извергу всё то, что он думает о нем. Такие люди тоже бывали на зоне.  На зоне всякие люди бывают. В основном, пытаются подстраиваться под режим лагеря, угождают начальству, вертухаям. Но если подвернется случай, и пику воткнут куда надо. Такие люди  пытаются быть хорошими на виду, глядишь, и  выживут, и освободят раньше. В основном это уголовники или бытовики.  Политику  почти невозможно подстроиться. Ему не доверяли. В основном выживали  те  товарищи, случайно осужденные за политику рабочие, колхозники, мастера, инженеры. А вот интеллигенция, к сожалению, погибали намного быстрее. Из них только выживали люди с отменным здоровьем, и сильные духом.
Егорка знал, что учитель Малыгин больной человек. Да и было ему уже под шестьдесят лет. Силы его были на исходе. Видимо, учитель  понимал, что скоро он покинет этот бренный мир, вот и решил  напоследок выступить.
- Говори, говори, родимый, - неожиданно снизил голос лектор. -  Чего ты там  натворил и навредил?
- Это ты настоящий вредитель, - прохрипел учитель. – К партии примазался, упырь  кровососущий?  Вот такие нахлебники, как ты, и  расшатывают монолит нашей партии.  А то, что бригада не выполнила план, так люди не виноваты. Это я навредил. Я их подбивал на  непосильный план.
- Молчать! – опять заревел лектор. – Стоять, мерзавец!  Попался вражина!  Попался!
Малыгин подошел ближе к  лектору и плюнул ему в лицо.
Оноприенко бросился на учителя, и стал его лежачего пинать и бить палкой.
А в это время лектор утер  нежное лицо  душистым платочком, и продолжал кричать:
- Сгною! Замордую! Меня оплевать?  Плюнуть в лицо участнику Гражданской войны? Стоять! Плюнуть в лицо большевику?  Мало я вас сук вражеских бил в Гражданскую, мало я вас бил по лагерям! Стоять!
Егорка хотел броситься на помощь учителю. Но кто-то из зэков ударил его по затылку, и  он упал. Что было дальше, он не помнил. Рассказывали, что учителя забили насмерть, и закопали  непонятно где.  Так погиб московский учитель  Николай Николаевич Малыгин, как мог восставший против  изуверства над заключенными. 
А на другой день лектор, всё-таки,  выстроил бригаду на солнцепеке, и читал лекцию целых  три часа о построении социализма в нашей стране.  За это время пять зэков упало. Трое попали в лазарет, а двое умерли.
В том году  уголовники  повесили Оноприенко на  дереве. Потом по лагерю прошел слух, что лектора «Стоять»  увезли  в психиатрическую больницу.
Егорка  Булыгин  в 1942 году  попал в штрафной батальон. И там  он выжил.  После войны  работал в геологической партии. Когда началось строительство нашего города,  ушел плотничать. Работал в моей бригаде. Там мы и познакомились. Он встречался с Лидией Ивановной Тамм. Многие бывшие политические заключенные  приходили к этой удивительной женщине на огонек, попить  чаю, поговорить по душам. В 1966 году мы похоронили его на  первом  местном кладбище.
  Лидия Ивановна Тамм говорила мне:
- Юра, ты окружен  очень хорошими и честными людьми. Придет время, напиши о них. Они этого заслужили. Ты единственный из нашей пишущей братии не по архивным данным и не понаслышке знаешь этот народ. Сам  испытал  на себе. Твой главный архив  находится в твоей голове и у сердца.
И я выполнил этот наказ. Я  написал  большую часть, которую назвал «Дорога, политая кровью».       
Так что свои архивные данные находятся во мне, у самого сердца.
Темпераментно   говорила о Плющенкове Нелли Петровна  Волкова, бывший прокурор района.  Она издала несколько  талантливых книг  о своей работе.
Тепло отозвал о  Плющенкове мэр города Юрий  Шестера.  И мне пришлось выступить. Я прочитал стихотворение  «Муха».  В общем-то, любопытный автор.  Чисто документальные  статьи о  лагерях.  Четкие подробности из архивных документов,  цифры, отчеты, приказы. И вдруг, стихи.  И есть даже стихи лирические.  Молодец, Сергей. Но стихи намного лучше.  Я так думаю. А что писать, это дело автора. Просто я написал своё мнение.
Центральная библиотека   и литературный клуб   24 января будет отмечать  годовщину смерти нашего земляка писателя и журналиста Валерия Слободчикова.

ПАМЯТИ ЖУРНАЛИСТА. ПИСАТЕЛЯ  ВАЛЕРИЯ  СЛОБОДЧИКОВА
24 января 2013 года. В центральной библиотеке собрались любители литературы, и просто земляки  отметить годовщину смерти Валерия Слободчикова.
Валерий  член Союза писателей России. Родился в деревне Большой  Нижнеилимского района. Детство и юность провел на илимской земле. Закончил Иркутский  факультет педагогического института. Почти сорок лет проработал в газетах Сибири. Начинал в районной газете «Маяк коммунизма». Потом трудился  на Алтайском краевом  радио, в краевых газетах «Молодежь Алтая», «Алтайская правда».  Работал ответственным секретарем, председателем Союза журналистов Алтая. Состоял в правлении Союза журналистов Алтая.  Был делегатом съездов Союза журналистов  СССР и России. Много лет работал редактором отдела экономики и финансов газеты «Алтайская правда».
Автор книг рассказов и очерков «Окнами на солнце», «Бессонница», «Река времени»,  «Искренне ваш», «У колыбели царицы ваз»,  «Зачарованная  Колывань». Публиковался в журналах «Наш современник», «Сибирские огни», «Алтай», «Барнаул», «Ликбез», «Роман-газета. ХХ1 век».
На экране показали фотографии Слободчикова.  Ирина Шестакова, Дмитрий Безгачев и Ольга Филь  читали отрывки из произведений писателя.
Эмоционально выступила Зинаида Сокольникова.  Когда Валерий  начинал работать в  районной газете «Маяк коммунизма»,  Андреева-Сокольникова  в то время тоже была в штате редакции. Она тепло отозвалась о Валерии. Говорил о его родителях и  старейший коммунист района Казимир  Перфильев.  А потом пришлось и мне прочитать два текста из своей новой книге о литературном клубе. Они посвящены Слободчикову, потому что я хорошо знал его. Некоторое время он был председателем  клуба, а я секретарем.
В память об этом человеке  по просьбе всех любителей литературы, я включил  эти два текста, два отрывка, всего два дня из жизни этого человека.
Впервые я  познакомился с Валерием в 1972 году. Тогда он работал в районной газете «Маяк коммунизма».  Одно время он даже возглавлял  литературный клуб  «Встреча», который  тогда находился в редакции, и за ним строго следили наши редакторы И. Г. Самодуров и  Н. Б. Демидов. Я был секретарем клуба и постоянно записывал всё то, что  происходило в редакции.  Это было самое интересное и счастливое время. В эти годы и работал в газете Валерий Слободчиков.  Именно из этой газеты и начался его путь в большую литературу. Бывший редактор районной газеты «Маяк коммунизма»  Николай Борисович Демидов написал статью  в память о  Валерии Слободчикове.  Статью напечатали в районной газете «Красный яр». Я думаю, что  этот человек достоин того, чтобы  о нем рассказать всё, что мы знаем.  Печатаю полностью эту статью, а также  два моих материала из протоколов о литературном объединении, когда в районной газете  работал Валерий Слободчиков. Вот эта статья:
«В центральной библиотеке на встрече у теплого камелька уже побывали многие местные поэты и прозаики.  Эта добрая традиция имеет продолжение и в наступающем 2013 году.  Очередная встреча у камелька была посвящена  писателю и журналисту, чьи жизненные и творческие корни начинались на Илимской земле, Валерию Слободчикову. Открывая очередную «Встречу у камелька»  24 января, методист-краевед Центральной библиотеки Татьяна Губа подчеркнула, что она приурочена к районному краеведческому фестивалю.  Тем более, что в наступающем  2013 году ожидаются творческие встречи, посвященные 110-летию со дня рождения известного илимского писателя Георгия Куклина, 85-летию со дня  рождения писателя, поэта и художника Георгия Замаратского, 70-летию поэта, краеведа и литературоведа Александра Кузнецова, 65-летию  поэтессы Валентины Захаровой.
В июле этого года исполнилось бы 65 лет и Валерию Слободчикову, но он преждевременно и неожиданно ушел из жизни в 2012 году, как раз в Татьянин  день, словно в последний раз поклонившись этому празднику студентов.
Вечер памяти Валерия Слободчикова был подготовлен под общим девизом: «Искренне ваш…». С такими, поистине сыновьями словами, всегда обращался Валерий к землякам.
Сотрудники библиотеки подготовили к вечеру обширную  подборку литературы:  в ней книги и самого автора, и его публикации в газетах и журналах  Сибири и Дальнего Востока.
Ведущие вечера Ирина Шестакова,  Ольга Филь и Дмитрий Безгачев выступили с интересной литературной композицией о жизни и творчестве Валерия Слободчикова.
Он родился и вырос на Илиме, в Большой деревне.  Там он и впитал свои светлые  чувства  о малой родине, а многие жители Приилимья стали прототипами героев его рассказов и повестей.
Начинал свое творчество Валерий в районной газете «Маяк коммунизма», затем  журналистская  тропа  привела  его в газету «Молодость Алтая».  Много лет журналист «отпахал»  и в областной газете «Алтайская правда».  Писал на экономические темы, а больше присматривался к людям: «Я верю  в человека и в матушку-природу»,  - любил повторять Валерий Слободчиков.
И многие его книги, выпущенные Алтайским  краевым издательством, как раз подтверждают это: «Журавлиное лето», «Окнами на солнце», «Бессонница», «Река времени», «Зачарованная  Колывань».
О последней книге очерков «Передать по наследству» на вечере кратко рассказала Ирина Шестакова, она же процитировала его письмо к любимой женщине.
Как следует из его  короткой, но насыщенной жизни, человек жил, боролся, увлекался и любил, он всего себя отдал «Реке времени». Это подтвердили и все, кто его знал.
Юрий Перфильев, оказывается, учился с ним в Нижнеилимской средней школе.  С удовольствием вспомнил о том, как радовался Валерий, когда его впервые напечатали в газете «Маяк коммунизма».
Юрий Стрелов прочитал небольшой отрывок из продолжения книги «Романтики», где  одним из действующих лиц выступает руководитель литобъединения «Встреча» Валера Слободчиков.
Ветеран районной газеты и местного радиовещания Зинаида Сокольникова  тоже замолвила несколько добрых слов о молодом, красивом, талантливом журналисте Валерии Слободчикове.
И. выступивший в завершении памятного вечера Казимир Перфильев подчеркнул, что у Валерия  были надежные корни. Его отец, Александр Васильевич, сельский учитель, ветеран войны.  Была известной  и уважаемой  в деревне его мать – Нина Борисовна, которая с начала войны и до последних  лет жизни работала секретарем, а затем председателем сельского Совета.
В зале в этот вечер было много посетителей, но никто не спешил расходиться, находясь  под  впечатлением от увиденного и услышанного об этом светлом и мужественном человеке – Валерии Слободчикове – одного из множественной когорты российских писателей». 
Вот такую добрую статью написал  всеми нами уважаемый  и талантливый журналист Николай Борисович Демидов. Я не мог не дать эту статью во вторую часть книги о литераторах,  о наших илимских писателях и журналистах. И впредь буду  писать о них, и включать в книгу.
А теперь  я  познакомлю читателя  о Валерии Слободчикове во времена, когда он  работал в районной газете  «Маяк коммунизма».         
…1972 год. В кабинет ответственного секретаря районной газеты  «Маяк коммунизма»  Геннадия Седых стремительно вошел  редактор  Иван Георгиевич Самодуров. В кабинете находились корреспонденты   Василий Куклин и Валерий Слободчиков.
- Порядок мы навели, - сказал редактор. – С пьянкой покончили.  Выгнали пьяниц.  Сейчас у нас работают настоящие  журналисты. Остался ещё один беспорядок.  Вот уже два года у нас нет литературного объединения. А это полное безобразие.
- Безобразие, - повторил Василий Куклин. – Это пьяницы виноваты, будь они не ладны.
- Нечего на них всё сваливать. Сами виноваты, - резко ответил редактор.  Он подошел к Слободчикову, положил на его плечо руку. Седых и Куклин смотрели на Валерия.
- Что вы на меня так смотрите? – удивился Валерий.
- Ты у нас самый молодой, перспективный журналист. Талантливый.  Уже твои рассказы печатаем, - сказал Самодуров. – Думаю, что меня все поддержат. Будешь руководителем литературного объединения. Помогут тебе Седых и Куклин.
- Поможем, - ответил Куклин. – Надо дать объявление в газете.
- Без литературной страницы газета стала скучной, - вздохнул Самодуров.
- Мы развеселим людей, - обещал Валерий. – Обещаю, что литра начнет  работать.
На другой день Слободчиков написал объявление в газету.  В блокнот он записал фамилии тех авторов, кто был причастен к литературе.  Пришел Валерий ко мне поздно вечером уставший, но  довольный.
- Как к секретарю клуба пришел к тебе к последнему. Устал.
Мы сидели с ним до полуночи.  Пили чай. Говорили о новинках литературы, спорили и обсуждали, с чего начать новые страницы литературного клуба.
- Василий Куклин предложил назвать наш  клуб «Встреча». Я поддержал, - сказал Валерий.
Так возродился клуб.  Организаторами его были Василий Куклин, Геннадий Седых, Валерий Слободчиков и Юрий Стрелов.
…На одном из заседаний литературного клуба.
Народу много. Из всех кабинетов собрали стулья.  На правах председателя клуба Слободчиков представил рассказ Ольги Усовой. Тут  вскочила Пелагея Переспорова. Дама шумная и нетерпеливая.
- В рассказе много ошибок!
- Вы когда-нибудь прочитайте хоть один рассказ наших авторов, - сказал Валерий. – Так же нельзя.
Все знали, что она не читает произведения местных авторов, а только ищет ошибки. Она начала доказывать.  Первым не выдержал Геннадий Седых. Он стукнул кулаком по столу.
- Хватит шуметь!  Только вас и слышно! Прекратите безобразничать! Как вы можете говорить о произведениях, если вы их не читаете! Кто там следующий!  Валерий, не стесняйся!  Вытаскивай за уши другого автора!
- Я все-таки женщина! – закричала Пелагея.
- У гражданина Колыбина рассказ расплылся, - сообщил Валерий. – Много фактов, а толку нет. Если поработать, то выйдет очерк. Автор попал в плен фактов. Герои должны отличаться друг от друга. У вас они все одинаковые. Мысли неясные.
В кабинет заглянул редактор.
- Молодцы. Слободчиков, ты всех собрал, значит, будет страница.  Стрелов обещал фельетон. Потереби его.
- Фельетону я дал полный отлуп, - сообщил Валерий. – Фельетон тянет на рассказ. Фельетон повис между этими понятиями. Попыхтит  и  сделает фельетон.
Из дальнего угла то и дело слышались слова
- Когда моя очередь наступит?
Седых поднял руку.
- У вас, Хлыстов,  целый роман.  На него надо не только время, но и нервы, и силы на выдержку. Вы сами для себя его почитайте.
- Я уже  сам себе его читал двадцать восемь раз.
- Ну вот,  для полного счастья осталось ещё два раза, - усмехнулся Валерий. – Ужмите  роман до рассказа.
- Пробовал.  Тридцать пять рассказов вышло. Жалобный роман.  Я даже плакал.  И вы заплачете.
- От ваших ошибок можно заплакать, - опять вскочила Пелагея.
- Вы читали роман?  - резко спросил Валерий.
- Просмотрела. Там много ошибок.
- Разве у вас не бывает ошибок?  - спросил Валерий. – Уверен. Бывает.  Литература- это очень сложный процесс.  Вы сами попробуйте что-нибудь написать, а потом мы поговорим.
Всякие люди приходили в клуб.  И с каждым надо было вести беседу. С такими, как Пелагея Переспорова, надо было терпеть и не сорваться на грубость.  Валерий Слободчиков всегда умел находить нужные слова для любого начинающего автора.  Поверьте мне, это очень сложно…
В те времена все журналисты и редакторы всегда принимали участие в заседаниях литературного объединения.
Валерий работал и с молодыми авторами. Заметил он и первые маленькие рассказы моего сына Евгения.  Валерий иногда приезжал в наш город к родным.  Забегал ко мне.  В то время он жил  в Барнауле.  Его первую повесть высоко оценил знаменитый писатель Виктор Астафьев.  Он и дал ему рекомендацию  в Союз писателей.
Валерий долго беседовал с Евгением, он тогда учился в девятом классе. Его рассказы  были напечатаны в иркутской газете «Советская молодежь» и в журнале «Сибирь».
Валерий предложил  ему  поступать в литературный институт, но  туда нужны были рекомендации известных писателей. Слободчиков подсказал, к кому обратиться, что и сделал Евгений.  Он отправил свои рассказы в Москву, и их одобрили писатели Шугаев, Приставкин, Битов, Кобенков.  Так благодаря Слободчикову Евгений поступил в престижный институт и стал писателем.
Все мои товарищи по литературному цеху знают и помнят Валерия Слободчикова и скорбят вместе с родными.  Мой сын Евгений в Москве отслужил молебен по своему доброму наставнику.
И вот мы отмечаем годовщину смерти  нашего земляка Валерия Слободчикова. И тут я вспомнил, что у меня остались кое-какие записи из того времени.  Я вновь перечитал свой дневник на пожелтевших от времени листочках, и будто вернулся в те далекие и бурные времена нашей молодости. Чтобы листочки не пропали, я перевел их на свой ноутбук. А ещё я решил  этот отрывок из дневника включить во вторую часть моей книги. И вот этот отрывок перед вами. Как давно это было!
…1972 год.  Кабинет секретаря газеты «Маяк коммунизма» Геннадия Андреевича  Седых. Любители литературы  собрались на очередное заседание.
Седых расправил усы.
- Так. Кто первый пойдет на закладку?
Молчание.
- Слободчиков, ты у нас председатель. Что там по теме? Поэзия? Кого сегодня потянем за уши?
- Я буду читать! – вскочила Люба Берлад. – Но меня не надо тянуть за уши!
- Вы у нас человек серьезный.  Вас нельзя за уши таскать, - чуть улыбнулся Валерий.
- И ничего здесь нет смешного, - зло ответила Берлад. Она приступила к чтению громко и отрывисто.  Потом быстро села. Она всегда так читала свои стихи.
В это время Гена Кочев и Нелли Петровна Волкова о чем-то шептались. Им интереснее  беседовать о высокой поэзии. Но тут Волкова насторожилась. И не выдержала.  По-прокурорски чеканя каждое слово, и для убедительности, размахивая правой рукой, она сказала:
- Меня не впечатляет образ молодого человека с отбойным молотком. Какая это лирика, позвольте вас спросить?  Отбойный молоток и бетон и вдруг  лирика? Ну, знаете!
-  И меня не вдохновляет на лирику отбойный молоток, -  ответил Кочев.  – Это производственная заметка в стихах.
- Заметка в стихах, - сказал Василий Куклин, всё ниже склоняя голову.
- А если молоток и  бетон вдруг друг в друга влюбились? Тогда как? – спросил Валерий.
В это время  одна из любителей литературы  Феофения Веселухина ворчала:
- Вот  когда я была дояркой, то меня никто не перебивал.
- Шутки в сторону, - прогудел Седых. – Про бетон есть у Стрелова.
- Бетон у Стрелова, - повторил Василий Куклин. Очки у него сползли на нос.
- Я Стрелову дал полный отлуп, - ответил Слободчиков.
- Пошто так не сурьезно?  - спросил Седых.
- У него на бетоне с молотком все рабочие перепились. Вот и вся любовь, - ответил Слободчиков.
- А я что говорила? – сказала Нелли Петровна.
- Это так. Всё правильно, - ответил Володя Галадников. – В моем рассказе «Город без штакетников» нет бетона.
- У вас это не рассказ, а очерк, - сказал Валерий.
- Его в архив сдать, - быстро сказала Феофения  Веселухина. – Какие здесь могут быть шутки. Например, я шуток не понимаю. Вот когда я была бригадиром над доярками, то у  меня никто не шутил. Я тоже заметки писала в газету. И не надо меня перебивать.
- Вас никто не перебивает, гражданка Веселухина. Это вы всех перебиваете, - ответил Валерий. -  Мы здесь  собрались обсуждать рассказы и стихи, а не говорить о доярках.
При  слове о доярках, Василий Куклин встрепенулся, очки упали на пол.
- У меня репортаж о доярках готов.
- Опять, змей, уснул, - проворчал Седых.
Слободчиков бросил карандаш об стол.
- Господи, до каких пор!
- Вот когда я была дояркой, то у меня…
- О бетоне готов репортаж, -  вставил я.
- Что вы все меня перебиваете? – возмутилась Веселухина. -  Стрелов, не перебивай меня!  Ты всё время меня перебиваешь!  Вот когда я была дояркой…
- Хватит о доярках! – возмутился Седых. – Валерий, успокойся.  Кого ещё  за уши потянуть?
Он раскрыл табакерку, чтобы вынуть оттуда  вонючую папиросу. Дым от неё успокаивал больные  бронхи.
Учительница в больших и строгих очках выпрямилась на стуле и сообщила гениальную новость.
- Писать надо правду.
- И не врать, как постоянно врет Стрелов, - добавила бывшая доярка Веселухина.
- Он не врет, а художественно обрисовывает факт, - ответил Валерий.
В это время в кабинет заглянул редактор.
- Валерий, как мы и договаривались, на субботу  делай литературную страницу. Рассказ Стрелова я не пустил в печать.  Он опять начальников критикует.  В райком партии они приходили на него жаловаться.
- Эти начальники воруют, - строго ответил Слободчиков.  – Иван Георгиевич, если эти товарищи узнают себя, то они виноватые. Автор попал в точку.  Я настаиваю, чтобы рассказ напечатать. Надоело печатать о таких начальников положительные оды.
Редактор немного помолчал, улыбнулся, махнул рукой.
- Убедил. Будем печатать.  Валерий, ты умеешь убеждать.  Могу только сказать, опять начнутся звонки, как в редакцию, так и в райком партии.
Слободчиков добавил:
- Назовем рассказ  «Огрызок совести».
Редактор ушел, а Седых  снова  спросил:
- Так кого на закладку?
- Опять меня перебили!  - проворчала  Веселухина. – Вот, когда я была дояркой…
- Всё. С меня хватит, - сказала Волкова.
- С меня тоже хватит, - сообщил Кочев.
- Потерпите немного, - тихо сказал Валерий. -  Мы сейчас будем обсуждать рассказы.
Волкова и Кочев ушли.  Конечно, в этот момент я их понимал. Понимал их и Слободчиков.  Но он был не только председатель клуба, но он  сотрудник газеты. Это тоже надо понять.
- У меня очерк готов, - сообщил Ваня Сегеда.
- Дадим в печать, - обещал Валерий.
- Надо бы над ним попыхтеть, - сказал Седых, доставая из табакерки вонючую  папиросу.
- Настаиваю дать очерк в печать.  Нормальный материал,  - заупрямился Валерий.
- Уговорил, - ответил Седых.
- Когда мои стихи пойдут в печать?  - спросила Богданова.
- Они у вас сырые. Не пойдут, - твердо ответил Валерий.  – Стихи Романенко и Калабкина  пойдут в архив.
- Вы не имеете право отправлять меня в архив, - вскочил Романенко. – Я на работе всем сантехникам читал. Всем понравились. Мы с женой читали. Есть стихи жалостливые. Мы с женой даже плакали.
- Вам осталось теперь почитать свои стихи дворникам, - серьезно ответил Слободчиков. -  А вот если мы ваши стихи напечатаем, то мне придется плакать от взбучки местных  поэтов.
- Я буду жаловаться в райком партии. Зажимают творчество простого народа! 
- Слушай, ты, представитель народа, что  ты здесь раскудахтался!? – возмутился я.  - Мои материалы тоже в архив бросают. Значит, так надо.  Вкалывай  больше. Вот и вся канитель.  Сколько ты стихов за неделю настряпал?
Он немного помолчал, почесал в затылке, и ответил:
- Вчера ночь не спал. Пятнадцать штук написал.
- Ну вот, для полного счета надо было двадцать накатать, -   ответил Валерий.
- Не успел. Ночь прошла.
- Перебили меня, - ворчала Феофения Веселухина. – Вот когда я была дояркой, меня никто не перебивал.
Когда Седых  раскурил папиросу, и по кабинету разнесся едкий запах табака, мы   набрали  материалов на целых две страницы, и довольные покинули кабинет.

КРАЕВЕД, ПОЭТ, ЛИТЕРАТУРОВЕД, ПОЧЕТНЫЙ ГРАЖДАНИН РАЙОНА  АЛЕКСАНДР  КУЗНЕЦОВ
8 февраля  2013 года. В этом году известному в районе краеведу и поэту Александру Кузнецову исполняется  70 лет.  Он родился в городе Черемхово. Мы с ним из одного города, даже жили на одной  улице Красной. Юбилейную встречу решили провести в семейной библиотеке. Одновременно  Александр Дмитриевич  организовал  музыкальную композицию  своих стихов  на открытках  картин великих художников. Играла музыка. Она-то затихала, то увеличивалась. Автор все стихи читал наизусть. Каждое стихотворение сопровождалось  особой тональностью звука.  Перед прочтением  стихотворения  Кузнецов коротко объяснял содержание картины, а потом уж  эмоционально начинал читать. Организатор  музыкального мероприятия  работница семейной библиотеки Евдокия Прокопьевна  Стефанкова  рассказала о творчестве автора. На стенде были выставлены работы  талантливого автора.
При свечах  то тихо, то громко играла музыка.  Все  замерли. Такого ещё у нас не было. Александр Кузнецов  над головой поднял большой крест, и прочитал молитву. Я заметил, что в зале были и неистовые атеисты. Мне, кажется, что некоторых из них уже не переделать. Они живут в  безбожном прошлом. А если в прошлом  были кровавые моменты, то они их не признают, или умышленно забыли.  Меня это настораживает. Они не признают только страшное настоящее. Это настоящее мерзкое и окаянное я тоже не признаю. Нельзя так жить.  Но прошлое нашей несчастной родины тоже надо признавать и помнить.  Вот эта  торжественная музыка, переходящая на  печальную, и вот эти свечи в полумраке и  вот этот крест, и голос автора, меня взволновали  до  изморози. Странно было ещё то, как мне показалось, крест в темноте светился, а над ним был еле виден  синеватый ореол. Всё выглядело символично, и хватающее за душу.
По этому поводу я неожиданно вспомнил  некоторые отрывки из выступления в «Аргументах и фактах»  писателя Александра Проханова.  «Люди инстинктивно хватаются за образ прошлого, в котором ищут  спасение от сегодняшних неудач.  Но что удивительно после 1991 года наш народ подвергся мощнейшему воздействию, направленному на то,  чтобы  он забыл о своем прошлом, возненавидел свою  недавнюю историю, самого себя и возлюбил тот уклад  и те ценности, которые ему предложили.  Отказался бы от философии героев, философии справедливости и воспринял философию купцов, богатства, потребления. Занялся бы наживанием материальных благ  и отказался  от творчества, познания, от высоких духовных целей.  Но приведенные нами цифры опросов показывают, что здравомыслящее  большинство всё-таки не поддалось этим соблазнам».
Корреспондент задал вопрос:
- Священников убивали, храмы взрывали и разоряли!
«-Всё верно. Но сегодня наиболее богомыслящие священники признают, что к концу Х1Х века наша православная  церковь была почти мертва.  Она оскудела, остыла, священники были подвержены порокам. Вспомните картину Перова «Чаепитие в Мытищах» - сидит тучный самодовольный батюшка, пред которым стоит нищий инвалид…Церковь не уберегла народ от революции, не стала его духовным лидером.  Такое падение вызвало у Господа возмущение, и в роли бича Божьего выступили большевики.  Они бросили в огонь эту омертвевшую  Церковь. И священники, которые были зверски убиты, - они превратились в мучеников, своей смертью опять  наполнив Церковь жертвенным огнем первохристиан…Конечно, большевики, убивавшие священников, были палачами и злодеями. Но ценой этой страшной кары Церковь опять превратилась в огненную Церковь, и, возможно, именно её новомученики вымолили для России с небес Победу 1945 года.  И будет страшно, если нынешняя Церковь  не вспомнит эти уроки, опять станет мирской, сытой, стяжательской, забудет о Небе в угоду земному.
Сегодняшний мир построен на лютой несправедливости,  от которой он качается, рушится, ввергается в кризисы и войны.  Россия после 1991 года тоже построена на лютой несправедливости. Но она так исстрадалась за последнее время, несет в себе такое количество боли, что желание справедливости претворится в новую идею, которая ляжет в основу русского бытия, да и мирового тоже».
Прочитал я  выступление Проханова, побыл на музыкальном вечере моего друга Александра Кузнецова, и вот о чем я подумал. А ведь прав  Проханов.  Что-то не то происходит с нашей Церковью.  Слова Проханова: «И будет страшно, если нынешняя Церковь не вспомнит эти уроки, опять станет мирской, сытой, стяжательской, забудет о Небе в угоду земному». Если честно, то мне стало страшно. По этому поводу я вспомнил село Макарьево на берегу Ангары. Какое-то время я  жил в этом селе. Было мне тогда восемь лет. На  краю села  был  вросший в землю домик. Жил в нем поп. Наверное, беднее этой многодетной семьи на селе не было. Помню, двое мальчишек страдали от рахита. Жила   несчастная семья тем, кто, что принесет. Рядом стоял домик-церковь. В ней даже мыши  и тараканы не водились. Люди приносили для детей лишнюю одежду.  Бывало, мама  испечет драники из картошки, и отправит меня, чтобы я отнес узелок в  тот домик. Жена  попа примет узелок, перекрестит меня, а из глаз слезы капают. Скажет:
- Вы сами беднее бедного. Не надо бы. Но, спасибо.
В стороне стояли дети, и смотрели на мой узелок. Никогда не забуду  тех ребячьих глаз.
Этот попик не только успевал  вести службу, а, кстати, особенно в войну, народ  кучно  шел в церковь, но и крестил детей, отпевал  умерших. Если  к кому-то из селян приходила похоронка, он тут же приходил и как мог, успокаивал  людей.  Помню ещё, когда мой брат Василий погиб под Можайском, попик пришел к нам. Худенький, подвижный, с редкой бородкой,  приятным и густым голосом он  читал молитву, гладил маму по голове, успокаивал.  Помню его одежду. Заплаты на ней были аккуратно пришиты. Никогда он не был грязным. От обеда он отказывался. Тогда я его не понимал.  Встав взрослым, тогда только я  понял. У нас тоже была большая семья, и жили мы бедненько. Дело не в этом. Он пообедает, будет сыт, а  как же его восемь детей и его   жена? 
Вспомнил я и церковь у базара в городе Черемхово.  Точно такая же была семья у  священнослужителя в той церкви. Жили тем, кто что подаст.  Был у  них, как и в Макарьево маленький огород. Но прокормить такую семью в десять ртов  было весьма сложно.
В последние годы я всё чаще вспоминаю  тех священнослужителей, которые  помогали людям выстоять в лихую годину. И  машинально сравниваю  нынешних сытых, пузатых и мордатых священнослужителей, окруженных роскошью, дорогими машинами, лучшими квартирами и дворцами  с теми настоящими служителями Церкви. И снова беру слова Проханова: «…Забудут о Небе в угоду земному». Мне от  всего этого действительно становится страшно.
Мне, кажется, Кузнецов Александр Дмитриевич  достоин того, чтобы о нем писали, говорили. В районной газете «Красный Яр» напечатан довольно большой материал работницы библиотеки Евдокии Прокопьевны Стефанковой под названием «Поэтические моноспектакли». Библиотека семейного чтения  открыла фестиваль выступлениями А. Д. Кузнецова, патриота илимской земли, исследователя и краеведа, создателя и руководителя историко-литературного музея имени  А. Н. Радищева, лауреата и дипломанта различных  поэтических конкурсов, номинанта Международной премии «Филантроп» 2008 года, Почетного гражданина Нижнеилимского района, автора многочисленных сборников. А. Д, Кузнецов является  членом литературного   клуба. Представляю статью Е. Стефанковой.
« «Шедевры» прошли в форме моноспектакля, где автор «озвучивает»  произведения мастеров кисти и пластики. Краски и слово заговорили вместе из уст эрудированного и творческого человека, погружая зрителей в мир вечных истин и духовных идеалов. Уникальная возможность жить  Словом, добывая его энергию  и наполняя этой энергией себя и слушателей, с интересом воспринимается и  школьниками, и учащимися колледжа, и людьми почтенного возраста.
Горят свечи, звучит прекрасная, жизнеутверждающая музыка на большом экране скульптора  П. Смолина «Пробуждение». Это «долгожданная муза», статуэтку, которой автор держит в руках:
Ты лира моя, ты мой высший накал
Духовного мира  союза…
Голос  искреннего признания  пленяет слушателей, каждое слово отточено, отшлифовано, обладает магической силой.  «Чтение» произведений пластики и кисти поэтическим языком  само по себе очень большое искусство, талант,  ум, вкус и образованность автора несут  эмоциональный посыл,  «союз  волшебных звуков, чувств и дум» покоряет всех.
На экране творения Огюста  Родена «Поэт и муза» и  «Вечная весна», которые вдохновляли многих   творцов, звучит искреннее признание:
Когда в душе мятеж и вьюга
Поэт берется за перо.
Ему не жить в пространстве круга,
Ему быть только в не его…
Сила и экспрессия голоса,  артистизм и искренность завораживают:
Рождаемся мы для вечной весны,
Но жизнь коротка для блаженства.
Касаемся рук любимых подруг,
И ловим черты совершенства.
«Вечная весна»  пленяет гармонией, выразительной и целомудренно -  чистой  трактовкой чувства любви, романтикой юности, духовной красоты:
Воспел он любовь, и  только любовь
Права в мире новом и старом.
Действительно, мрамор мыслит и трепещет, в нем дышит пламень чувств. Атмосфера  душевного тепла, приподнятости и сердечности царит в  зале. Перед взором «мирная картина, соль земного бытия – русская семья на картине А. Пластова «Ужин трактористов».  По признанию поэта, самая любимая. Эмоционально звучат строки:
О горячий запах хлеба
И прохлада молока!
Чистый плод земли и небо.
Божий дар во все века!
Поэт ведет задушевный разговор со слушателями – единомышленниками о родной земле, Илимской пашне и её тружениках. Люди старшего поколения солидарны с поэтом.
Период мудрой зрелости обратил  Александра Дмитриевича к лицам  нашей истории.  На экране скульптура М. Антакольского «Иван Грозный», звучит взволнованный голос:  «Копоть пожарищ и прах убиенного имя покрыли твое…кровь на порфире твоей…кайся, кровавый Иван!» Мощная музыка Вагнера, выразительные жесты и мимика чтеца волнуют слушателей, звучат аплодисменты.  Если душа отзывается, она есть, она жива!
Аудитория вновь замирает, слушая чтения картин В. И. Сурикова «Боярыня Морозова» и «Утро стрелецкой казни». Богатая и убедительная, живая и заразительная, всем доступная и понятная речь:
Вознесла перед толпою
Два перста боярыня.
Кто-то никнет к ней душою,
В ком-то злоба ярая…
Продолжается разговор на злободневные темы о вере и безверии, о  толерантности,  о «конце света».  Звучит музыка бессмертного Моцарта и на экране картина Х. Я. Тербрюггена «Увенчание Христа терниями…»  Непревзойденные шедевры мирового искусства заставляю говорить о болевых точках  нашего времени: о власти о справедливости, могуществе искусства и красоте,  о ложных пророчествах и демонизме.  Поэта волнует вопрос не о «конце света», а конце тьмы и невежества.
Александру Дмитриевичу, как и любому творцу, нужна обратная связь.  Слушатели всей душой  отзываются на  его размышления, возникает эффект резонанса, звучание стихов многократно усиливается. Хоровой коллектив клуба «Ветераночка»  исполняет  народные песни.
«Зачем солнце рано пало», «Вишня»,  «Я надену красивое платье».  Удивительные женщины-илимчанки, влюбленные в песню, беззаветно преданные ей, продолжают  создавать торжественное и приподнятое настроение, органично войдя в диалог с поэтом.
Перекликнулись души, мысли, сердца, задушевно звучит песня «Белый храм». «Нина  Илларионовна Воронина в свои 84 года вдохновенно читает отрывок из поэмы М. Ю. Лермонтова  «Тамара и Демон», так её взволновало  стихотворение Александра Дмитриевича «Демон». Наша славное старшее поколение, творческое и образованное, с блестящей памятью, которая не спорит со временем, потому что она властвует над ним.  Эмоционально  звучат стихи из уст Казимира Ивановича Перфильева и Юрия Иннокентьевича Стрелова.  Возраст – это не годы, а состояние души.  Поэзия, музыка, изобразительное искусство близки им.  Учащихся колледжа взволновали репродукции полотен М. Врубеля. «Демон сидящий» и «Демон поверженный», их поразила титаническая сила и мучительная внутренняя борьба, крушение надежд и гнетущее одиночество падшего ангела, скитальца, отвергнутого небом и землей.  А поэт подтверждает: «Мир искусства, мир свободный не создал подобных лиц».
Поэзия – ответ на самые острые и глубокие  духовные вопросы.  Пусть некоторые  говорят, что в современном мире потерян интерес к поэтическому слову, что поэзия в век прагматизма и расчета стала не нужной, лишней.  А встречи с  А. Д. Кузнецовым говорят о другом:  стихотворное слово живет, оно интересно читателям всех возрастов. Личность поэта, знание литературы, истории, философии, живописи, музыки, феноменальная память, артистизм и стиль, размышления вслух находят  благодарные отклики в любой аудитории. «Образ мира, в слове явленный»,  вызывает неподдельные эмоции, интеллектуальное удовольствие, «чувства добрые»…
Сборник «Шедевры»  раскрывает могучую  силу искусства, его глубокое воздействие на душу человека, облагораживает и возвышает.  Духовное наследие раскрывается перед  взором наших современников, оживает крупица  культуры и продолжает жить.  Выставка книг «Человек неуспокоенной души»,  зрительный ряд высокохудожественных произведений мастеров кисти и пластики помогают поэту  - быть  современнику ясным»,  давать духовную пищу, минуты радости и вдохновения. Прекрасное искусство никому не чуждо!  Интерпретация шедевров искусства в  поэтических  миниатюрах продолжается».
Вот такая статья была напечатана в районной газете «Красный яр».
И вот Александр Дмитриевич  читает новое стихотворение. Оно посвящается мне. Как-то Кузнецов прочитал мою повесть «Запах гребешков», где я описываю голодное  детство 1945 года. Действие происходило в городе Черемхово на улице Красной.
И я решил это стихотворение включить в книгу.
ПОМНЮ
Давние годы, далекие лица…
Помню, как в детстве  на рынке бывал,
Как я  стаканы холодной водицы
В знойные  дни за пятак продавал.
Сколько там было ребят безотцовских,
Будущих граждан великой страны, -
Кто их отцы?  От событий бесовских
То враг народа, то жертва войны.
Плод ароматный с прилавка скатился
И закружился волчком на земле;
Парень какой-то на плод соблазнился
И отбежал, чтобы скрыться в толпе.
На пути его вырос верзила,
Сильным ударом он с ног его сбил.
Кто же та мать, что верзилу вскормила?
Может быть, яд в молоке её был?
.Парень лежал на земле, извиваясь,
Я этот день до сих пор не забыл,
Двое других  подошли, ухмыляясь
Желтым оскалом лоснящихся  рыл.
Как эта тройка над ним свирепела,
Полуубийцы умеют казнить,
Чтобы не сразу, чтоб кровь заалела,
Чтобы калекой  не мог долго жить.
Я подбежал к нему, встал на колени,
Чистой водою  наполнил стакан,
Рядышком сел, и мы были как тени,
- Как тебя звать-то?  - Да Ванька, Иван.
Что-то ещё прошептал он, не знаю…
Солнечный свет его вдаль уносил.
На облака, на их белую стаю
Я, заглядевшись, графин уронил…
Он разлетелся на малые доли,
И заиграли в осколках лучи,
И я заплакал тогда не от боли,
Плакал от жалости, злым вопреки.
Нес я стакан свой уже без графина,
Слушала мама рассказы мои,
Парня того всё жалела, как сына,
И поминала людские грехи.
.Память моя, словно минное поле,
Часто являются взрывы на нем.
И поневоле, а может по воле
Я вспоминаю о времени том.

ЦЕНТРАЛЬНАЯ  БИБЛИОТЕКА  ИМЕНИ  А. Н. РАДИЩЕВА
21 марта 2013 год.  В районной, центральной библиотеке собрались любители литературы и просто желающие. По инициативе работников библиотеки  сегодня состоялась презентация и утверждения  названия библиотеки имени великого мыслителя, ученого, писателя  Александра Николаевича Радищева. Ещё в  восьмидесятые годы этой библиотеке уже  дали такое название. Правда, многие об этом забыли, и вот библиотека решила навсегда и окончательно закрепить за библиотекой это имя.
Приглашения были отправлены и руководителям района, города, отделу культуры и музея.  Пришел только один мэр города Юрий Шестера. Он произнес короткую речь, подарил библиотеке  ценные книги о Радищеве.
Меня удивило то, что не пришли работники культуры и музея. А ведь именно они должны, в первую очередь  принять активное участие в таком важном мероприятии.  Именно эти две конторы должны были  утверждать это звание.  А вот побрезговали придти.  Я всегда вспоминаю  директора музея Татьяну Пустобаеву. Ведь  это она организовала вот такой музей, который есть сейчас. Добилась того, чтобы в музей доставить копию первого спутника земли.  Она успевала везде. Много выступала, ездила по району, области, Пробивалась в Москву, где добивалась в розыске уникальных документов по космонавтике.  Ходила в цеха, бывала в бригадах.  Мы вместе с ней делали репортажи с рабочих мест,  выступали  по радио. Несколько раз она бывала у меня дома.  Мы с ней писали статьи, репортажи, порой спорили чуть не до утра.  С нами всегда был  руководитель  радио «Сувенир»  Виктор Ширяев. Сейчас этого нет.  Пустобаеву люди знали  в лицо не только в городе, но и в районе.  Если честно, я даже не знаю, кто же сейчас руководит  нашим районным музеем?  Люди не знают и тех господ, кто стоит у власти культуры района.  Возможно, этого отдела и вовсе нет?  Да, к великому сожалению,  патриоты края, как Пустобаева, перевелись.
Работница библиотеки  Ирина Шестакова  подробно рассказала о жизни и деятельности  великого гражданина России на Илимской земле.  Темпераментно выступил коммунист  Казимир Перфильев. Говорил о Радищеве, потом перешел на современность.  Как всегда  крыл  всех наших господ, которые стоят у власти. На мгновение мне даже до слез стало жалко его. Так он возбудился и взмок. И от своей речи его начало трясти, в расширенных глазах я увидел устоявшуюся злобу. Из левого глаза выкатилась слезинка.   Мне даже захотелось подойти к нему, погладить его по головке, успокоить, утешить.  Ну, нельзя же так нервничать. Теперь уж от нас, глубоких пенсионеров ничего не зависит. Послушали, да разошлись. Я заметил, что две бабули  даже задремали.  Услышал, как две бабули шептались. И я услышал, как одна другой говорила, что на подоконнике её квартиры  начали засыхать помидоры. Как-то надо спасать их. Так зачем товарищу Перфильеву так надо было возбуждаться? 
О нашем известном краеведе Александре  Кузнецове  хорошо говорила работница библиотеки Татьяна Губа. Это настоящий патриот Илимского края. Он один из первых начал  пропагандировать по школам   о Радищеве. Два человека, которые заговорили о Радищеве, и писали о нем в газетах, это  краеведы:  Валерий Елизаров и Александр Кузнецов. Александр признается, что он многому учился познавать этот уникальный, исторический край у Валерия Елизарова. К великому сожалению, это имя стали забывать.  А ведь именно от Елизарова мы, приезжие на великую стройку, узнали об этом крае и Радищеве через газету «Маяк коммунизма».  Именно Елизаров  публиковал  очерки о первопроходцах, открывателях Восточной Сибири, которые побывали в Илимске. До этого мы почти не знали, что великие открыватели шли через Илимск. Конечно, мы знали эти исторические имена, но  то, что они останавливались в Илимске, про это мы не знали. И вот Елизаров  про этих людей  раскопал в исторических книгах, архивах, и  поведал нам через печать. И это имя мы стали забывать. И вот Александр Дмитриевич Кузнецов, как продолжатель дела Елизарова, стал говорить нам не только  о Радищеве, но и  о неутомимом краеведе и знатоке  тех далеких времен.  Честь и хвала этим двум неутомимым великим краеведам и настоящим гражданам края Илимского.  К сожалению, Валерий Елизаров  рано ушел из жизни.
Ирина Шестакова спрашивала о Радищеве. Знают, ли они кто это был?  Сделала запись для документального фильма.  К сожалению, многие школьники не знают ничего об этом  выдающимся человеке. Оказывается, в программе  наших учебников о Радищеве нет ни слова. Один ученик  из одиннадцатого   класса пятой школы ответил, что этот Радищев приехал на стройку по комсомольской путевке. А ведь этот ученик лучший ученик года. Тем более он учится в школе, которой присвоено имя Радищева. И ученики  такого нагородили о Радищеве, что мне даже стало за них и учителей  стыдно, обидно и страшно. Забыть историю нашей Родины?  У меня такое ощущение, будто идет планомерное  идеологическое вредительство, уничтожение  русской истории. Если для историков Степан Разин, Емельян Пугачев были кровожадными разбойниками. Зазря только народ  поднимали на разбой. А цари и их придворные бояре, и дворяне были хорошими и добрыми. И действительно, многие задают вопрос, куда катится  Россия?  Куда все мы катимся?  Опять к народной  революции? По этому поводу мне вспомнились слова  гения Лермонтова на смерть Пушкина: «И вы, надменные потомки известной подлостью прославленных отцов…».   
Недавно я написал небольшой очерк о Радищеве. Работники библиотеки попросили меня прочитать его на сегодняшнем вечере. И я его  прочитал. Мне почему-то захотелось его  включить в эту книгу.
ЗА  КУСОЧКОМ  РУДЫ
Александру Николаевичу не удалось уговорить мужиков доставить его до деревни Шестакова.  В те времена эта была деревня.  Потом она станет селом. 
- Ну, что за люди, - сокрушался Радищев. -  Деньги давал. Бесполезно.
Он стоял у окна, и смотрел на крутые, почерневшие  от дождя горы. Правда, местами лес уже стал желтеть. Радищев торопился.  Надо к зиме привезти хотя бы один кусочек  железной руды. За этот кусочек он готов просидеть в холодной хоть месяц.
Кое-где задымились трубы в банях.  Сегодня суббота. Банный день.
- В самый раз на зорьке бы отправиться до деревни Шестаковой, - говорил Радищев.  Мой охранник сержант Воробьев, как всегда напьется тминной водки. Очухается только во вторник. Одумается в среду.  Хватится меня, а я уже буду дома.  Ну, что это за народ такой скрытный?
- Людей можно понять, - ответила жена Лиза. – Как бы до этих гор не дотянулись руки Демидовых.
- Лиза, как там мои ученики?
- Твой букварь читают, - ответила Лиза. – Им помогают Павлуша и Катя.
Радищев сам составил букварь. И по нему учил илимских детей.  Некоторым родителям это не нравилось.  Надо было работать по хозяйству, да и баловство это.
На жалобу  Воробьеву надо было отвечать.  В полдень сержант  Воробьев пришел в дом Радищевых.
- Лисандра Николаевич жалобы идут на тебя. Дурью маешься.  Зачем детей смущаешь?  Сами себе голову заморочили, и другим умным людям морочите головы.  Учились вы, учились, учились, да  взяли и  переучились вы. Вот от переучения и попали сюда.  Тока зря гумагу мараете, - наставлял сержант Радищева. -  Нехорошо.  Я бы всех этих переучек  со всей России сюда бы загнал. Да вот забота, кормить переучек нечем.  Они бы здеся шибко не рассуждали.  И пороть бы всех этих переучек по субботам.  Пороть, пороть, пороть. Быстро бы можно было вышибить эти переучения. И стали бы они нормальными людьми, как все.   Сами мучаются от своего переучения, да и других  людей подбивают на рассуждения, мерзавцы переученные!  От них ведь и дети начнут рассуждать! Вот где загвоздка!
Когда Воробьев ушел, Радищев схватился за голову.
- Бедная Россия! Сколько же надо веков, чтобы разбудить этот глухой край!  Ну, ничего, сегодня суббота. Воробьев опять напьется тминной  или перцовой водки.
К вечеру Радищев уговорил одного рыбака доставить его до деревни Шестаковой.
Вечером, когда над Илимском, после бани раздались песни, плач избитых мужьями жен, плач детей и вой голодных собак, Радищев с сыном Павлом отправились в Шестакова.
В этой деревне он уговорил двух мужиков показать ему ягодные места.  Они пошли по берегу бурной речки. Конечно, это была речка Коршуниха.
Вдруг мужики проявили беспокойство.  Оказывается, ягода этого странного человека не интересовала.  Он всё время что-то искал на земле. И они сбежали.
- И всё-таки, здесь руда есть, - твердо сказал  Александр Николаевич. – Ещё рудознатцы Коршунов и Бутаков  ломали здесь руду.  Наивные люди. Они не понимают, что невозможно скрывать железную руду.  Когда-нибудь придут сюда промышленные люди. И вот они и разбудят этот медвежий край.
Отец с сыном собрали сушняк, и  в устье  ручейка развели костер.
- Павел, а ведь от водички-то железом пахнет, - сообщил отец.
Павел пошел ловить рыбу, а отец сел  на  поваленное дерево.  Кто-то сел рядом. Дед? Откуда он взялся?  На нем  старенькая одежка, ичиги, котомка за плечами. Наверное, охотник? Но у него нет ружья. Дед сказал:
- Сбежали мужики.
- Откуда вам знать?  - спросил Радищев.
- Мне ли не знать, - хитро улыбнулся старик. – Может, я хозяин этого края.  Охраняю их.
- От кого охраняешь, дед? – тоже улыбнулся Радищев.
- От много чего лихого.
- Значит, дед, ты знаешь, где есть руда. Знаешь.
- Мне ли не знать, -  опять странно ответил старик. – Здесь её столько, что сразу и не выбрать.
- Понимаю тебя дед, понимаю. Видимо, ещё не время показывать руду.
- Не время, Александр  Николаевич, не время. Но тебе, так и быть, покажу.
- Откуда тебе дед знать моё имя?
- Мне ли не знать, - ответил дед. – Вставай. Пошли. Ещё светло.  Возьмешь кусочек железной руды на пробу. Тебе хватит. И домой отправляйся. А то Воробьев не ровен час очухается, шум поднимет.
- Как тебя звать, дед?
- Зови просто, таежный человек.  Может я дух Илима.  Как тебе? А?
Дед шел впереди, а Радищев едва поспевал за ним.  Ну и дед, восхищался Радищев.  Чудный старик, да ещё с юмором.  Надо же такое придумать!
- А вот и руда, - сообщил  дед. Здесь она наружу выходит.
Радищев поднял кусочек руды. Для изучения ему хватит.
- Вот и нашел ты руду, бунтарь против царицки Катьки.
- Откуда, дед, ты всё знаешь?
- Мне ли не знать?  Великая память о тебе здесь останется.
Радищев гладил кучек желанной руды, нюхал её, и хотел ещё что-то спросить у деда, но он  незаметно исчез. Но ведь кто-то же  Радищеву показал залежи руды!  Деда не было, но запах дегтя от ичигов остался. Значит, старик был.
Александр Николаевич закричал:
- Павел, иди ко мне!  Я нашел руду!
Сын пришел. Отец заметил, что Павел принюхивался. Значит, дед был? И тут только Радищев понял, что это был дух Илима.  Александр Николаевич как-то слышал байку про этот дух, как он помогал первым поселенцам обустраиваться на Илиме. Потом он исчез.  И  вот снова появился. Зачем?
Отец и сын вернулись в Илимск.  Александр Николаевич рассказал жене о загадочном деде, на что Лиза ответила:
- Устал ты.  Это старая легенда. Ты никому об этом не рассказывай. Мало ли, что люди могут подумать.
Рассказывал ли кому Радищев об этом странном деде, история умалчивает.

Потом выступила  Евдокия Ивановна Судоплатова.  Высказала всё о каждом выступающем. А вот, что обо мне сказала одна уважаемая мною женщина весьма странные слова:
- Теперь о Стрелове. Смело, весьма смело.  Даже я бы не взялась за такой материал.  Честь и хвала Стрелову.
Её слова я записал дословно. Что они обозначали?  Критика или поощрение?  Можно судить двояко. Слово «даже» меня насторожило.  Что это, мол, он взялся писать об этом великом человеке? Даже она бы не взялась писать, высокообразованная, интеллигентная, культурная  женщина. А этот Стрелов, бывший работяга, без всякой культуры, без образования человек, и как он мог такое написать? Какое он имел право? И почему-то все забыли, что ещё в 1982 году  в  районной газете «Маяк коммунизма» был напечатан в пяти номерах мой большой очерк  «Радищев». Некоторые  студенты на историческом факультете в Иркутске использовали мой очерк «Радищев» в своих работах. Кстати я тогда работал землекопом.  А вот  взял и написал. И тогда  никто не произнес слова «даже».  Я за тот очерк  получил  первую премию. После того материала  у меня ещё вышло несколько   очерков  об известных исторических личностях.  И получал только положительные отзывы.  Интересно, что произошло теперь с некоторыми  товарищами? Это меня и настораживает. Так вот, чтобы ученики знали о Радищеве и о других великих людях России, о которых  стали забывать,  надо рассказывать и писать об этих людях. И пусть  некоторые  товарищи говорят мне: «даже», я буду  рассказывать, и писать  о забытых  людях. Ах, годы, годы, что они с людьми делают… Этот вечер меня подтолкнул к тому, чтобы я написал книгу  об этом человеке.
В центральной библиотеке имени А. Н. Радищева собрались  любители  не только литературы, но и представители от школ и районной администрации. А вечер этот был посвящен  славному русскому дворянину А. Н. Радищеву.   
Давайте лучше  прочитаем статью Николая Демидова об этом вечере.

        ОН  ПАМЯТНИК ВОЗДВИГ СЕБЕ НЕРУКОТВОРНЫЙ
    «Сотрудники  библиотеки постарались  подготовить не только интересный сценарий, но и  сопроводили его богатыми видео  кадрами. Слушая неторопливый рассказ Ирины Шестаковой  и Ольги Филь об  А. Н. Радищеве, невольно удивляешься, откуда они изыскали такое множество документальных фотографий.  Ведь уже больше двух столетий прошло,  как «бунтовщик хуже Пугачева» (по словам Екатерины 2) Радищев прибыл в Илимский край.
А. Н. Радищев был к тому же многодетный отец.  Когда его направили в ссылку, двух его старших сыновей взял на воспитание родной брат Моисей Николаевич, который служил в те стародавние времена таможенным советником в городе Архангельске.
Младшие дети вместе с Елизаветой Васильевной Рубановской поехали за Радищевым  в Сибирь.  Это был её беспримерный подвиг. Она не устрашилась неизведанного, суровой, сибирской  зимы во имя любимого человека.  Это по её примеру  поедут  за своими мужьями в погибельную Сибирь и жены декабристов.
В первую зиму (как следует из письма к графу  Воронцову)  Елизавета Васильевна тяжело болела. И не удивительно:  не каждый сможет перенести суровую кару переезда в сибирскую глухомань. И что удивительно, А. Н. Радищев сам занимался её лечением.  Вскоре он был уже известен на Илиме, как профессиональный лекарь.  Но Александр Николаевич не только врачевал, но и был умелым педагогом.  Он с удовольствием учил грамоте не только своих детей, но и жителей Илимска.
Как известно А. Н. Радищев увлекался в далекой ссылке и другими полезными делами.  Он с удовольствием занимался садоводством и огородничеством, как современные дачники,  выращивал для своей семьи прекрасный картофель, и овощи.
А ещё Александр Николаевич  серьезно занимался изысканием  полезных ископаемых. Местные жители неохотно делились своими познаниями.  Побывал великий писатель и в деревне  Шестаковой, которая уже была известна своим месторождениями железных руд.  Один из таких эпизодов в жизни А. Н. Радищева довольно живо и интересно описал наш местный литератор Юрий Стрелов. Присутствующая  на памятном вечере, посвященном имени А. Н. Радищева, одна из постоянных участниц литературных встреч Нелли Волкова даже воскликнул: Меня удивляет смелость Юрия Стрелова!  Он пишет даже о Радищеве!»
О том, что имя великого писателя-демократа А. Н. Радищева не забыто и сегодня, говорили в этот вечер многие участники встречи. Именем А. Н. Радищева названа одна из улиц Железногорска-Илимского. Это гордое имя носит  историко-художественный музей  Железногорской  пятой школы, а также молодой  сибирский поселок горняков.
Ведущие вечера, посвященного присвоению Центральной библиотеке заветного имени А. Н. Радищева, с удовлетворением вспоминали и о безусловной заслуге в этом неутомимого краеведа, литератора и поэта А. Д. Кузнецова.»
Николай Демидов

ОСНОВОПОЛОЖНИК  ИЛИМСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Именно с этого человека и началась  литература  в глухом илимском краю. Кто он?  Это Георгий Осипович Куклин.  Давайте поговорим о нем. Начнем со статьи об этом  человеке. Её написала Т. И. Коваль, методист музея просвещения. Вот эта статья.
«Георгий Осипович Куклин родился в деревне Игнатьевой Нижнеилимской волости Киренского уезда в 1903 году, 25 мая. Здесь он рос, познавал мир.  Ему суждено было стать одним из первых сибирских  детских писателей. Свое предназначение Г. Куклин осознал в юношеские годы.
Гоша окончил в деревне Черемновой школу-трехлетку, затем в 1914 году поступил в Нижнеилимское начальное училище.  Георгий ещё в детстве поставил перед собой цель -  знать, как можно больше! И для достижения этой цели использовал все возможности.  Большое влияние на формирование личности Г. Куклина оказали политические ссыльные, став  зрелым писателем он напишет о них роман «Учителя» (о влиянии политссыльных на жизнь населения сибирских  деревень).
Учился, узнавал новое, открыл для себя силу слова.  В училище писал стихи, замечательные сочинения.
Учили Г. Куклина прекрасные учителя, а уроки русского языка и словесности  преподавал  Семен Иванович Косыгин.  Он давал положительные оценки творениям Георгия, это поддерживало и окрыляло юношу, возбуждало интерес к знаниям, творчеству.
Куклин окончил в 1918 году Нижнеилимское училище, но тяга к знаниям не удовлетворяла.  Георгий пешком отправился в Киренск, в учительскую семинарию.  Здесь он один из лучших учеников, редактирует рукописный журнал, пишет стихи и рассказы в него.
В 1920 году, окончив семинарию,  возвращается на Илим.  Цель достигнута – он учитель!   Но в этом, же году Куклин поступает  в Иркутский университет (Иргосун) на  филологический факультет, а с третьего курса его,  как лучшего студента университета  направляют на отделение языкознания и литературы. Так уроженец илимской деревни попал на берега Илима.
В 1925 году Г. О. Куклин окончил университет по специальности  - филолог.  Все годы учебы в Иркутске и Ленинграде совмещал с преподавательской деятельностью, начал писать рассказы.
Начало литературной деятельности относится к 1926 году, когда  в журналах были напечатаны  рассказы для детей.  В которых были отражены впечатления илимского детства.
В рассказе «Спутница»  Г. Куклин написал: «Мы живем на проценты от детства. Детство, как березовый сок, обнаруживает себя по весне».  Он считал, что детство с человеком остается навсегда., оно как чистый родник, питает человеческую душу.
Первое крупное Г. О. Куклина – повесть «Краткосрочники» -  появилась  в 1929 году.  Написано на материале   личных впечатлений автора и посвящено будням красноармейцев.  В 1929 году был признан детским писателем и принят  в Союз писателей Советского Союза.
В 1930 году Г. Куклин во время творческой  поездки на Алтай приезжает на Илим, где встречается с земляками.
Начинает писать вторую повесть, которая вышла в 1931 году, под названием  «Школа», а также выходит книга рассказов «Непредвиденные записи».
В 1932 году вышел роман «На – гора», по материалам, собранным на Алтае. В  1935 году в  Москве  был выпущен роман «Учителя». У Куклина было цель – написать  трилогию  о родном Илиме. Но в 1937 году он был репрессирован и в возрасте 36 лет умер в Красноярской краевой больнице, шел 1939 год.
Г. О. Куклин – писатель,  восполнивший пробел в истории труднейшей эпохи 20 – 30 годов.  Он относится к творческому поколению,  которому возвращены были честные имена в 50-е годы, но кого  к жизни возвратить время бессильно.
Георгий Куклин  прожил короткую жизнь, но это была,  наполненная учебой и работой пера, пора многообразных  исканий, упорной работы над словом, осмысления  непростых процессов, происходящих в стране.
Всего десять с небольшим лет, работал в литературе Г. О. Куклин, но его   наследие достойное – книги оставшиеся потомкам.
В настоящее время жизнь  и творчество писателя вызывают большой интерес.
Продолжается поиск и пропаганда творческого пути Георгия Куклина».

ПИСАТЕЛИ  ОБЪЕДИНИЛИСЬ
Под таким заголовком вышла статья Юрий Перфильева, составителя и автора книги «С Илимом связаны навек», председателя общества ветеранов войны и тружеников тыла.
«В типографии  ООО «Береста»  города Санкт-Петербург выпущено в свет литературно-художественное издание «Антология илимских писателей» под названием «С Илимом связаны навек». Составители Юрий Перфильев и  Татьяна  Губа.  Вот что пишет Ю. Перфильев.
«В декабре  прошлого года я во время отпуска побывал в Санкт-Петербурге, где встречался с нашим земляком М. К. Зарубиным. Михаил Константинович организовал для меня культурно-познавательную  программу.  Во время пешеходных  прогулок показывал достопримечательности города, рассказывал  об особенностях  архитектуры и архитекторах, которые проектировали и возводили дома, дворцы, храмы.
  Являясь  членом союза писателей России, он, конечно, не мог ни рассказать о своих творческих планах, прочитал отрывок из  будущей повести «Кровные братья», которая теперь уже издана. И тогда же Михаил Константинович предложил мне стать составителем и собрать в одну книгу произведения известных  нижнеилимских авторов. Я согласился.  Но по прибытии домой, понял, какую ношу взвалил на себя. Было трудно выбрать лучшие небольшие рассказы и стихи наших признанных  писателей – Г. О. Куклина, Ю. Е. Черных, В. А. Слободчикова, В. Науменко.  Произведения  Г. И. Замаратского, Михаила Зарубина обещал подобрать сам.  Ну, а члены  клуба «Встреча»  Ю. И. Стрелов, А. А. Веревкин, М. П. Куклин,  П. Д. Муратов, Н. П. Савичев,  С. К. Плющенков  не веря мне,  махнули рукой:  мол «бери, что хочешь». Только  А. Д. Кузнецов  откликнулся на мою просьбу, подобрав стихи, которые он хотел бы напечатать. В выборе произведений  поэтов  Н.А. Гуртовой,  В. А. Захаровой,  А. С. Банщикова пришлось отдать предпочтение тематике о родном крае, любви к своей малой Родине, патриотизму. Много времени пришлось  уделить сканированию рассказов и стихов всех авторов, найти добрые слова  каждому, перевод их в электронный вариант.
Известный в районе краевед Т. А. Губа активно подключилась к подготовке  к изданию  рассказов и стихов членов новоигирменского  литературного клуба «Волна» А. И. Московских, Т. Е. Елагиной, Л. А. Чагиной и других.  К сожалению, мы не дождались  произведений местных  авторов из Березняков и других поселков района.
Когда М. К. Зарубин получил диск  с подготовленными материалами, он воскликнул: «У вас в районе  столько авторов, создается впечатление, что  каждый второй житель района  писатель или поэт».
Прошло несколько месяцев, позади все переписки, телефонные разговоры с Михаилом Константиновичем, волнения и переживания  за судьбу книги.  Последнюю точку  поставил  июньский звонок из Санкт-Петербурга и его  уверенный голос сообщил, что  книга  издана  и производит хорошее впечатление.  Наш земляк  пожелал  разместить  в издании свой рассказ «Долгая дорога к маме», а на обложке  - картины  Георгия Замаратского, которые  напоминают ему  о детских годах, природе,  оставшихся  в его памяти.
В присланном для мэра  района Н. И.Тюхтяева издании, М. К. Зарубин пишет: «Уважаемый Николай Иванович!  С большим  удовольствием передаю Вам  в подарок  книгу, только что полученную из типографии.  Она составлена из произведений илимских писателей. Название её говорит само за себя  «С Илимом связаны навек».  Многие произведения в ней  о любимом крае, о людях, живущих  и работающих  на благодатной илимской земле.
Выход сборника  подчеркивает, что  не только добычей руды, заготовкой  и обработкой древесины, строительством, ремонтом  жилья,  дорог и других объектов  заняты люди. Есть и культурная составляющая, так необходимая в жизни.
Выход книги одобрен  председателем  Союза писателей  России Валерием  Николаевичем Ганичевым.  Добрые слова  высказал  о ней  и председатель  Иркутского  отделения союза писателей России Василий Константинович Забелло.
Доброго  Вам здоровья!  С искренним уважением «илимский подданный»  Михаил Зарубин».
По желанию руководителя проекта Михаила Константиновича Зарубина, который  и спонсировал издание, большая часть тиража  уже передана в  центральную библиотеку, и библиотеки  поселков, музеи.  Конечно, илимские писатели и поэты  получат авторские экземпляры.  Надеюсь, что издание найдет отклик у читателей.
      
ОТКЛИКИ ИЗВЕСТНЫХ ЛЮДЕЙ НА ИЛИМЕ НА ПРОИЗВЕДЕНИЯ ИЛИМСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ  И ВООБЩЕ О КАЖДОМ ИЗ НИХ.
       СОВЕТУЮ  ПРОЧИТАТЬ
«Фиксируя на чем-либо свое внимание, человек простирается своим биополем к данному объекту и входит с ним в контакт». Священник Родион.
Это утверждение имеет прямое отношение к художественной литературе.  Словесный образ, обладая огромной силой эмоционального воздействия, может – даже против человека – распахнуть душу автора и читателя, определенным образом формировать его сознание.
А. А. Веревкин, известный своим литературным творчеством в Приилимье, осознанно  создавал  свое произведение «Красная плесень», вызывающее смысловые  ассоциации, сопоставления, параллели.
Такую повесть невредно читать   Она не относится к литературе, написанной   страстными, неочищенными людьми, от которых можно заразиться демоническими страстями.
Автор, решая проблему добра и зла, продолжил  традиции русской классической литературы.  На страницах повести я ассоциативно встречаюсь  с героями поэмы С. Есенина «Анна Снегина», картиной  М. Нестерова «Видение отроку Варфоломею».  Весьма привлекательны здесь слова «наша судьба  с судьбой России спаяны».  Угадывается образ  верной жены декабриста,  видятся картины метели  А. Пушкина, бескрайней степи А. Чехова.  С глубоким понимаем, автор обращается к русской поэзии.  А домашний учитель юного князя  Михаил Васильевич Свиридов напомнил мне учителя  Ф. И. Тютчева – Раича, которому прочили  большое будущее на духовном поприще.  Он же подготовил своего ученика к университету,  оказал большое  влияние  на формирование  у своего питомца  нравственных качеств.  Улавливаю в повести традиционные  приемы  русской литературы, как-то сны,  письма, бал.
Понять данное произведение без обращения  к более широкому  культурному  и историческому  контексту, я думаю,  будет  или сложно, или  очень просто:  парадоксальный взгляд  автора.  Я иду по первому пути,  т. к. уверена, что абсолютно  нейтральное, равнодушное отношение к произведению  искусства  возникает  не вследствие  свойств  самого искусства, а в том, что не всегда  мы задумываемся об обогащении своего внутреннего мира, о  развитии эстетической  культуры читателя, зрителя.
Знания автора повести, по-моему, исходит  из веры в Бога, поэтому  высшее знание  добра и зла  в его книге  - удел Бога.  А он, в христианском учении, дал человеку свободу  выбора  между добром и злом. Автор  убежден, что  причины, препятствующие  устроению  земного рая, не в  несовершенстве общественного  строя. И, конечно,  здесь  убедительны слова А. И. Солженицына: «Линия, разделяющая  добро и зло, проходит  не между партиями  и классами, она проходит через каждое человеческое сердце. Я понял ложь  всех революций  истории, они уничтожают только современных  им носителей зла, а, не разбирая  впопыхах  -  и носителей добра, само же зло, ещё  увеличенным, берут себе  в наследство». Вот это последнее и беспокоит  А. Веревкина.
Художественное пространство  повести  представляет собой  соединение трех миров:  реального  (земного),  идеального (Божественного)  и адского, дьявольского. Так и душа русского человека тоже трех начал: святого, человеческого и звериного. (Идеал  у русского  народа – Христос, иного у него нет.  И когда по грехам  и слабости своей  он об этом  забывает, он сразу оказывается зверем». С. Н. Булгаков. 
Время, изображенное в повести, это период, когда торжествует антихрист, когда святое начало в русской душе ослаблено.  Это  было  царство  грубой силы  биологических инстинктов, отрицание  абсолютных ценностей;  господство культа  благополучия, а человек стал мерой всех вещей. (Как современно!).  С таким антимиром   сталкивается  герой повести  Петр Романович Веснин.  На его примере – трагическая судьба  русского офицерства, представителей дворянства.
Мир реальный, земной  познал с детства.  Почет и уважение  к крестьянскому труду,  освоил  кузнечное дело, где  проявилось удивительно творчество.  Для своего имения  он выковал  узорчатую  металлическую ограду.
Повзрослев, князь  снискал уважение  у своих подданных, они же ценили его доброту.  Когда наступил мир антихриста, крестьяне, среди них  денщик  бывшего офицера императорской гвардии, помогли  скрыться  от преследователей, выделили ему  один из лучших домов в старообрядческой общине.  Он же удивлял их не только внешним  видом, но и умением трудиться в кузнице, обучая этому ремеслу своего сына Сашу. В труде  для людей  отец  видел и его спасение.
Петр Веснин мог бы покинуть Россию, как сделал брат, мог перейти  в мир антихристов, как бывший  священник Уханов, громить и разорять церкви, монастыри, расправляться с «попиками»  или уйти в монастырь, как сестра Агафья, сосланная  на север вместе с врагами народа.  Дворянин Веснин, получив  университетское образование, умел логично мыслить, находить решения.  Для него горела заря нового дня.  Ответственность за сына, жену Елену, крестьян, родное гнездо воспитана  была в мире  идеальном.  Божественный мир  жил в душе героя:  Натали (первая жена), выпускница  Смольного института, вальсы Штрауса, детство, венчание  и любовь, верная,  светлая, способная  на многое  «Она может и поправить судьбу».  Святым был склеп  дворянского рода.
Святое было и в душе Агафьи: « Любовь покажет нам выжить в море зла безумия…Надо вырастить цветок Разума и Терпимости друг к другу».
Историческое прошлое  и будущее России увидел герой  среди  старообрядцев . Мудрым, независимым бы Сафроний.
Петр Романович хорошо знал дворянство – классовый враг  и подлежит уничтожению  и перевоспитанию. Поэтому как бы ни была  благосклонна к нему судьба, он понимал, что  пребывание в сфере,  идеальной  духовности среди людей, которым он доверяет, невозможно. И, думаю, совсем не случайно встреча «с преисподней»  начинается у могил предков. Это было прощание с идеальным и человеческим миром. В новом мире  господствовало  доносительство, предательство, пытки,  расстрел главного героя только за то, что он  дворянского происхождения.  Ссылается далеко на север жена Елена, разоряется община, скрывается от преследования Саша.
В повести есть слова: «Не забывайте о своем праве свободного выбора. Вы сами должны познать себя, законы творца, увидеть, увидеть  свет истины»  «Окропи, заря, меня росою».  Это обращение ко всем современникам Пожелание А. А. Веревкина: «Главное – предупредить свое падение!»    Г. В. Романова.
«КНИГИ ЧИТАТЬ – ВО ЗЛЕ НЕ ПЛУТАТЬ»
1.Илимские храмы: православный путеводитель по Нижнеилимскому району. Автор проекта –  Кузнецов А. Д. – Иркутск – 2011 г.
Текст, стихи, фото  украшают  каждую  страницу этого  полезнейшего  справочника.  Фотоматериалы взяты из Иркутского областного архива и из архива   журналистов  района.  Молитвенно-содержательные  стихи  А. Д. Кузнецова подчеркивают возвышенность и духовную  значимость сборника.
2. Кузнецов А. Д.  Мой выбор. Стихи.
Миниатюрно-иллюстрированное издание, где  всё подобрано в гармонии – стихи, фото, цвет. Раздумчиво-грустные, философские , нежно-лирические стихи  впечатляют  и мысли, и чувства, и воображение.
Автор пишет: Мне многое в жизни  пророчили, но выбор остался за мной – выбор Служение  великому, могучему, прекрасному русскому языку».

3. Стрелов Ю. И. Коршуниха: художественно-документальные зарисовки. Посвящается  85-летию  Нижнеилимского района.
Автор книги вправе считать себя  одним из первостроителей  замечательного города, и он написал  обжигающую  книгу о тех,  кто первыми пришел  по труднейшей  трудовой дороге героической стройки. «Заключенные, вербованные, ссыльные, освободившиеся заключенные» - вот   «яркий»   набор первопроходцев Коршунихи.
«Стройка, как сквозь сито,  пропускала всех, пока строился город, была огромная текучесть  кадров.  Оставались самые сильные духом».
Автор этой удивительной книги воссоздает   «белые пятна»  илимской истории строительства города и комбината. Конечно, были на стройке и энтузиасты-добровольцы и смелые комсомольцы, но об этом написано много, в том числе и автор этой книги.  Ю. И. Стрелов – человек  архисложной судьбы – голодное  военное детство, юность, сломанная жизненными  перекосами, молодость,  прошедшая на острие ножа, но его бунтарский дух был покорен встречами с настоящими мужественными людьми, исполинами Духа добра и справедливости, и о них  он пишет с восхищением и благодарностью.
В книге написано о многих хороших  людях, которые остались  в памяти автора.  В сборник включена лирическая повесть «Илимская симфония» - гимн любви сибирской природе.
4. Стрелов Ю. И.  Романтики.  Документальная повесть.
Самоназвание этой книги говорит о людях, которые  умели в сложнейшее время  - начало  строительства города  и комбината любить красивое, поэтическое, доброе и светлое, а также обличать.  Словом всё мерзкое я. пакостное, низменное, порочное, что губит человека.
Ю. И. Стрелов был постоянным  секретарем всех  заседаний  литклубовцев. Он пишет насмешливо  - иронично, но дух письма говорит о нежной привязанности  к товарищам по перу.  Повесть документальная – все  известные литераторы нашего города  упомянуты в этой книге. А фотографии ушедшего времени усиливают грусть  невозвратности романтики былого.
5.  Стрелов Ю. И.  Зона:  Роман.
Л. Н. Толстой писал:  «Писанье моё есть весь я», - это  утверждение очень подходит к роману «Зона».
Исповедальная книга – открыто, распахнуто, с острой болью  о пережитом рассказывает нам  об удивительных событиях.  Приключения героя фантастически сочетаются  с вымыслом и былью.  Если читатель хочет побывать  в «Машине времени» -  это  всё в этой книге!  Автор лихо  пронзает пространство и время. И острота сюжета захватывает  Дух!
Книга написано смело, дерзко, сатирично! Поднимаются вечные вопросы духовные вопросы  бытия,  и герой  постоянно мучается от этого.
Книга ищет своего читателя, она   полемична, но от этого ещё интереснее.

6.  Веревкин А. А.  Красная плесень.  Повесть.
А. А. Веревкин давно пишет стихи и прозу.  У него свой  почерк, стиль и понимание мира.  В повести «Красная плесень» дворянин П. Веснин, как и весь класс дворянства, сметен грозным, кровавым вихрем русской революции.  Этот герой  вызывает  симпатию, т.к. все его поступки – благородны и разумны.
Сюжет взят  автором  из фамильного архива своих предков, и эта непридуманность  как-то  сглаживает  идеализм  П. Веснина.
Читается  с интересом, язык  повести  выразителен и лиричен.  Хочется отметить одно – каждый  имеет  право  на свою оценку  так или иных событий, но сейчас мажут только «черной» краской  советское время.  При советской власти было многое разумно, белое  и черное резко  обозначены, правила поведения  были  утверждены на законах культуры, нравственность была мерилом поступков человека – это  справедливо  помнить и не забывать.
7. Веревкин А. А.  Окропи, заря, меня росою. Повесть.
Книга посвящена светлой памяти матери. Осколок княжеского рода, маленький Шура  познал  голодно, холодное  военное детство.  Он пережил смерть брата  и сестры, гибель отца на фронте и с 9 лет  пошел  работать.  Поражает его  недетское  понимание  и взрослые  поступки, его трудолюбие и необыкновенная любовь к своей  матери.  Вечерами долгими они вели  душевные, сердечные  разговоры,  и обоюдная  забота согревала и спасала их от горечи и жестокости того времени.
На всю жизнь сохранил Саша нежную  любовь  к своей матери, и в этой книге он  её воспел в благородной памяти!  Очень полезная книга для семейного чтения (о детстве автора).
В этой книге показана вся трагедия  русского народа  военного времени, ну, а  лирика  в повести реанимирует ушедшее лихолетье, и бег  времени утверждает уже  другие жизнеутверждающие  законы жизни!
 
8.  Волкова Н. П. Записки прокурора.  Книга 2
Кто читал предыдущие части  первой  книги, тот помнит  её  незабываемые   очерки  прокурорской  практики и жизненные впечатления.
Вторая книга, как пишет сама Нелли Петровна, это  повествование  о времени и о себе.
Память удивительным образом сохранила воспоминания маленькой трехлетней  Нелли – рвались бомбы, фашисты  хозяйничали в городе, мучил нестерпимый голод и среди этого кошмара  - спасительная дружба с немцем Яником,  который спас маленькую Нелли от голода.
Есть  такой жизненный закон – если ребенок в семье  воспитывается в любви, понимании в строгих моральных  устоях -  на  всю жизнь этот ребенок привит от страха перед окружающим  миром. Такие дети – смелы,  храбры, бесстрашны  и всегда  готовы делать добро другим людям.
Это всё относится к Нелли Петровне. Она вспоминает, как мечтала стать капитаном дальнего плавания ( и доказала это на деле), стояла вратарем в воротах    с высокой температурой и флюсом ради других!
Она всегда много читала только хорошую литературу, она яркий образец, как влияют умные книги  на развитие личности.  Она пишет в книге, что самообразовываться для неё  - это удовольствие!  Все сокровища  мировой  культуры для неё  были открыты, ибо она  этого хотела! Несмотря на жесткую профессию  юриста, он в душе романтик, у неё по-прежнему немеркнущий идеал  - лейтенант Княжко из романа  Ю. Бондарева «Берег». Максималист по натуре, она всегда  жаждала справедливости в работе  и в личной жизни. Если  она любит кого, то пишет о таких людях в превосходном степени, да и,  вообще,  она всегда  старается  подчеркнуть в других людях,  прежде всего  то хорошее, что в них есть.
А какие «подвиги Геракла» она  совершает, выйдя на пенсию!  Я об этой книге могу говорить  бесконечно только с восхищением.
А. С. Грибоедов сказал : «Чем человек просвещеннее, тем он полезнее своему Отечеству» - так  доказательно этой  мысли  живет удивительная женщина -  Нелли Петровна Волкова!
В этом обзоре  я лишь прикоснулась  к книгам,  чтобы  читатели  обратили внимание  на них, а все  эти книги  можно взять почитать или приобрести в Центральной библиотеке.
Лихачев призывал: «Будьте Колумбами!  Открывайте хорошие книги в океане  незначительных».
Приятных открытий Вам в многообразном  книжном мире, уважаемые илимчане!
  С. Соколова

КОРШУНИХА  В ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ  СУДЬБАХ
Среди литературных явлений Приилимья давно не появлялось  масштабное произведение, охватывающее самый значительный период в истории Железногорска-Илимского. Это начало строительства Коршунихи, как ранее называлось поселение нашего города.
И вот такое произведение появилось -  книга Юрия Стрелова под названием «Коршуниха»  изданная  «Поликом-Плюс».  Весьма объемный труд.  Автор определил жанр своей книги как художественно-документальные зарисовки.  Это достаточно высокое определение, поскольку  на страницах книги в художественной форме представлены судьбы  героев, имена и лица  легко узнаваемы. Многое из них и поные живут в нашем городе и районе. Удачно найден сквозной персонаж повествования, носящий имя  Данилы Бутакова.  Его чудесное появление перед автором книги Юрием Стреловым и его спутницами  Татьяны Губой, Ольгой Филь и  Ирины  Шестаковой поначалу вызывает  улыбку.  Но впоследствии привыкаешь к этому образу, и он становится внешне реальным, так как с его помощью  автор  вводит факты  из истории нашего края от  Илимского острога до будней  сегодняшнего дня.  В романтике костра и дороги  рождаются мечты  о прекрасном городе, который должен появиться  в долине трех  гор на берегу речки  Коршуниха.
Актуальность этой книги очевидна. Город уже отмечал свои юношеские и  зрелые  юбилеи. Настала необходимость рассказать о его  истинных героях-строителях – людях настолько разных  по своей  социальной принадлежности, что это вызывает удивление. Что могло их сплотить в желании работать напряженно и в смену, и после смены, порой  форсируя сроки и планы?  События, отраженные в этой книге, датируются  50-60-ми годами прошлого века.  На стройку прибывали бывшие заключенные, скитальцы в поисках своего места  в жизни, бродяги, мечтающие об оседлости на какой-нибудь земле, политические заключенные, осужденные по 58 статье (их называли тогда врагами народа).  А также совершенно иные по своему образу жизни люди: романтики, комсомольцы, инженеры, специалисты.  И среди них – обладатели высокой энергии созидания, умеющие восхищаться  делами рук человеческих и в трудовом режиме находившие свое упоение.  Как всякая жизнь течет в переплетении комических и драматических  ситуаций, в обретениях  и потерях, в  в альтруизме  и стяжании, в дружбе и предательстве, так и судьбы  героев вовлекаются в самые сложные перипетия.  Если уважаемый читатель интересуется началом этой  поднявшейся на склонах гор огромной строительной площадки, то  единственный способ охватить панораму всех событий  - пройти вместе  с автором  по судьбам созидателей этого  выросшего  из мечты города.  Любители облегченного литературного жанра  или те, кто высокомерно относится  к так называемым  рабочим профессиям, не поймут пафоса этой книги. Но, по моему глубочайшему  убеждению, трудовой героизм – самый высокий, самый  подлинный из  всех существующих, поскольку в нем  заложено  истинное  подвижничество.
После выхода книги в свет у  нас состоялась встреча с автором, и ему были заданы несколько вопросов.
- Юрий Иннокентьевич, как возник замысел создать  такое произведение?
- Однажды мне задали вопрос: « Над чем вы сейчас работаете?» Не задумываясь, ответил: «Над книгой».  И даже название придумал сходу – «Коршуновская симфония». Позже название изменилось  - «Коршуниха».  Почему изменил? Спросил у правнучки, знает ли она,  что такое Коршуниха?. Удивился, что не знает, и поэтому решил,  что так будет  называться книга, рассказывающая  о строителях  нашего города.  Пусть молодое поколение узнает  историю  о том, как зарождался их родной Железногорск. Книга писалась легко, видимо,  уже жила внутри, в сердце, в разуме. И. Несмотря на то, что  я слишком поспешно  ответил на вопрос, заданный мне когда-то, оказалось, что замысел тогда уже  совсем  готов был к воплощению. Закончил я её  всего за полтора месяца. Все очерки и зарисовки, ранее написанные  мною, гармонично легли в сюжет. Теперь это – моё  любимое детище.
- Все герои являются прототипами, или  они  носят  подлинные фамилия?
- Все фамилии – настоящие, кроме героя Данилы Бутакова.  Но и за ним стоит реальный человек. Встретился я с ним у дома Ивана Михайловского, спросил: «Вы давно здесь живете?» Он ответил с юмором: « Я здесь живу вечно. Я эти горы охраняю». Потом  часто этот старик  мне во сне снился. Выплыло воспоминание – включил в книгу.
- Какие эпизоды лично  для Вас  являются  самыми   памятными?
- Абсолютно все.  Каждый эпизод выношен, рожден. Я ведь с этими людьми работал вместе, всех  знаю лично.  Поэтому выделить что-то  одно не получится. Каждый  - отражение жизни, реальности, человеческой судьбы.
- Чтобы  Вы пожелали своему читателю?
- Прочитать книгу и задуматься, какой ценой  достался нам, потомкам тех строителей, этот необычный  сибирский город.
Мы идем с автором по улицам родного Железногорска, извлекая из памяти  отдельные эпизоды  «Коршунихи», называя имена героев прошлого и настоящего, причисляя их к рангу  именитых илимчан. И приходим к выводу, что каждое лицо и каждая судьба всегда может  стать содержанием целой книги, поскольку  любой человек неповторим и судьба его уникальна.  Молодому поколению  жителей  предстоит  не  просто производить новые кварталы, но и продолжить каменную летопись наших улиц, украшая город скверами, парками, детскими площадками, сооружая зоны отдыха и развлечений. Хочется пожелать городу иметь достойный герб и достойные символы   своего  героического прошлого.
Какой роскошный подарок получает район к своему 85-летнему юбилею.  Этот дар преподнес  ему гражданин Приилимья – Юрий Стрелов.  Важно понимать, что   не только город должен  нам служить , но и мы, жители,  должны быть  достойны  его трудовой  героической славы.  Вспомним слова одной красивой песни  из кинофильма «Достояние республики».
«Я этим городом храним,
И провиниться перед ним.
Не да мой Бог,
Не дай мне Бог иного!»
От тропинки до проспекта, от палатки до высотки – таков путь  тех богатырей имя которых – строители!
Александр Кузнецов

ЗВЕЗДНЫЕ ЧАСЫ ОТЕЧЕСТВА
27 сентября 2013  года в центральной библиотеке им. А. Н. Радищева состоялась встреча  с автором  двух огромных книг Анатолия Закопырина. Ещё  в шестидесятые годы  Анатолий Николаевич Закопырин  работал  на стройке «Коршуновстроя» главным  инженером. Потом был  начальником Братскгэсстроя. Много лет он не был в нашем городе. И вот он проехался по  тем местам. Где он когда-то работал.  Побывал  на Усть-Илиме, в Братске. И вот заехал к нам в гости на презентацию своих книг о строителях  Железногорска и Братска. В библиотеку пришли многие  бывшие строители.  Анатолий Николаевич  подробно и долго рассказывал, как он  трудился над этими книгами. В ней  есть много фотографий.  Потом он подарил  свои книги некоторым  товарищам, которых он хорошо знал по работе. Единственному мне, который с ним  не был связан по работе, он подарил большую книгу. Дело в том, что я ему  как-то выслал свою книгу «Коршуниха». И потом  я помог ему  в его творческой работе  по заключенным, которые  начинали строить наш город и железную дорогу. Из моих материалов он узнал о таких личностях, как  комсомольский работник Лешка Подоплелов и бригадир монтажников Антон Узело.  На экране проходили кадры из жизни строителей.
Я сидел среди  бывших строителей, и слушал, как говорил Анатолий Закопырин.  Все с удовольствие слушали его. И надо честно сказать, что все строители уважали Закопырина, так же, как начальника Коршуновстроя Юрия Бухарина.  Вот две личности, которые оставили после себя  след.  Пусть простят меня многие  высокопоставленные начальники на стройке, но до  Закопырина и Бухарина, как до них и после не было таких известных и уважаемых  народом  начальников.
И вот я вспомнил далекие шестидесятые годы.  Ещё в те годы  в первых номерах районной газеты «Маяк коммунизма», когда её только начали печатать, в одном из номеров напечатали мой очерк о бригадире Антоне Узело.  Потом  этот очерк  как-то затерялся. Но я помню, то  горячее время. Правда, имя этого бригадира я хорошо запомнил, так как мы с ним  были хорошими товарищами. А вот имена строителей, с которыми он трудился, я подзабыл. Это так было давно!  Больше полвека прошло. Так уж порой устроена наша память.  События мы можем помнить отменно, а вот некоторые имена  забываются. А их фамилия и имена были не только на моем пути  сотни, но и тысячи. Где уж тут  вспомнишь. А вот события, как вбитый гвоздь. И порой они меня будоражат. Так  вот и произошло на этой встрече. Я лихорадочно стал вспоминать то время, и  того легендарного в  дни нашей молодости, бригадира Антона  Узело.  Я помню, что тот очерк назывался «Крепче бетона».  И я решил этот очерк восстановить в своей памяти под  другим  названием. Конечно, это материал  не будет повторять тот очерк, это и понятно, но главная суть останется. Поэтому я решил этот очерк написать, как художественный очерк с некоторыми реальными фамилиями, надеюсь, что некоторые  строители вспомнят эти имена. 
ВСЕГО  ОДНА СМЕНА
Крановщик Михаил Федорищев  только что  вошел в кабину своего  дизель электрического крана. Его помощник Володя Лыков уже давно включил  электрическую печь, чтобы в  кабине было тепло.
Михаил  сбросил телогрейку, снял меховую шапку, и протянул руки к печке.
- Вот  это я понимаю мороз! – сказал Михаил, и  стал растирать лицо. -  Чуть нос не отморозил. Мужики ещё не  шевелились?
- В такой мороз вряд они  выберутся из будки, - ответил Володя.
- Какое! – воскликнул Михаил. -  Вчера  такой же мороз был, а они работали.  Этих чертей ничо не берет! Какая бригада сегодня, не знаешь?
- Антон Узело промелькнул. Его смена.
- Всё. Эти, как саранча на тросе  спустятся вместе с бригадиром.  Пойду, схожу к ним.  А ты пока чай сгоноши.
Михаил оделся и вышел.
В  теплушке собралась вся бригада. Рабочие из бригады Геннадия Муморцева  сдали ночную смену.
В теплушке было жарко.  В углу стояла  покрасневшая печь.
- Чо будем спускать в стакан? – спросил Михаил, у Антона Узело.
- Поставим два блока, а потом пойдет бетон. Закопырин должен подъехать. Как твой кран?  Выдержит мороз?  План горит. В той смене машинист зауросил. Мороза испугался. Еле уговорили. 
- А  мы попробуем, - ответил Михаил. – Хотя в такой мороз  стрела…Не боись. Справимся.  Надо же! Не отпускает мороз уже неделю. Под пятьдесят жмет.
- Да и Закопырин целыми днями здеся околачивается, - подал голос  Виктор  Михайлов. – Переживает. 
- Мы-то все спустимся по тросу, а тебя в бадье надо спускать. Трос оборвешь  со своим пузом, - засмеялся Гришка Пашков.
- А тебя, Гришка связать в удин узел вместе с помощником у  Иосифа Вырвича  таким же тощим как ты Юрку Стрелова, да пристегнуть к моему поясу. Друг друга не перевесите. Суповые наборы.
- Всё, парни, хватит лясы точить, - встал  Антон. – Идем в мороз. План есть план. А то скоро подъедет Закопырин.
Парни вышли  в мороз.  Федорищев за ними.  Все они пошли к спущенным в котлован тросам.  Первым  взялся за трос Виктор Михайлов, и со свистом и гиком понесся вниз. Один за другим парни спускались по тросу в  строящийся знаменитый «стакан». Тут надо немного это дело прояснить. Дело прошлое. Но это было полное нарушение техники безопасности.  «Стакан» уже был на глубине  где-то   сорок метров. Крановщик спускал  бадью на дно «стакана».  Рабочие брались за трос, но только в верхонках, и  скользили вниз.  Кстати, я тоже так пробовал. Небывалое ощущение полета. А чтобы не разбиться, конечно, должны  работать и ноги. На них вся надежда. Они сдерживали  полет. Конечно, начальство  догадывалось, а возможно и знали. Но на всё это, как говорится, закрывали глаза.
Надо было до бетона успеть поставить ряд опалубки.  На такой глубине было намного теплее, чем наверху. Когда все рабочие спустились, Федорищев поднял бадью.  От мороза было слышно, как застонала и заскрипела стрела крана, потрескивали троса. И на людей посыпался  белый налет. Это стрела сбросила  его с себя.   От сильного мороза, даже если нет снега, на стреле  образуется этот белый налет, или ещё мы называли его куржак. По всем правилам техники безопасности в такой мороз нам запрещалось  работать на  50 тонном кране.  Железо от напряжения груза могло не выдержать, и  треснуть. Я в те времена думал,  какой же был нужен мороз, чтобы человек мог не выдержать?  Ответа не находил. Мы работали в любой мороз.  Помню, когда я работал на экскаваторе с обратной лопатой, и надо было после пожогов  копать траншею, казалось нам, и  любой мороз не мешал. А ведь кабина в этом строительном экскаваторе была открытой. Иногда от сиденья  было невозможно оторваться. Штаны примерзали к сиденью. Завести двигатель в такой мороз была проблема.  Надо было на специальном поддоне, где  горел мазут подкладывать этот поддон под картер, чтобы разогреть  его.  А потом зажигаешь факел и разогреваешь двигатель. До боли в плече дергаешь ручку на пускаче. Представьте,  каким я выглядел после того, как начал  работать экскаватор. Весь закопченный, грязный  с комбинезона стекала мазута. В зеркале сам себя не узнавал. Так мы работали в те далекие времена. Конечно, сейчас те экскаваторы ушли в историю. Сейчас в экскаваторах закрытые и теплые кабины. Я вижу чистеньких машинистов. В тяжелейших условиях мы трудились, но не унывали. Может из-за того, что все мы были молодые?  Да и со временем мы не считались. Какие-то мы были веселые, жизнерадостные.
Одно кольцо из тюбингов  в «стакане»  установили.  А ведь в одном тюбинге пять тонн. А  ещё требуется бетон и  специальный раствор, который почему-то называли  инжектированным.
Антону сообщили, что  привезли  бетон и раствор.  Заработал кран. Сверху  спускалась бадья с бетоном.  Закипела работа.
И вдруг в одном месте  бетон прорвался и стал вытекать. Если его не остановить, то  половина смены пропало. Антон сбросил  только что полученную новенькую телогрейку и сунул в отверстие. Прижался к этому месту спиной.  На него навалились ребята. Антону казалось, что бетон недовольно  урчал и рвался на свободу. Стояли до тех пор, пока бетон не успокоился. У Антона подкосились ноги, и  если бы его не поддержали, то он бы упал. На нашей стройке подобный случай  повторился. На одном из фундаментов под дом, лопнула доска, и мы  бросились, чтобы остановить бетон. Я тогда тоже лишился телогрейки.
В остальном  работа до обеда прошла в обычном режиме.
После обеда собрались в теплушке. Антон  обмундировался в старенькую телогрейку. Тут пришел  в будку главный инженер Анатолий Закопырин. Он заметил, что  на Антоне нет новой спецовки. А ещё заметил  грустное лицо бригадира.
- Он у нас сегодня  настоящий герой, - сообщил Кеха Звягинцев.
- Наслышан, - ответил  Закопырин. – Что-нибудь для тебя сделаем. Выдадим новую телогрейку. Такой случай. Это же всё для дела.
- Да и не в этом дело, - махнул рукой бригадир. – Я в горячке-то забыл вынуть новый паспорт, и всю  получку  в бетон отдал.
- Вот те раз! – ахнул  Закопырин. – Ну, ничего.  Паспорт организуем. Я тебе денег дам. Проживешь   
 - А мы на чо?! – закричал Пашков. – Пустим шапку по кругу!
Закопырин сбросил с головы шапку и  установил её на столе. Положил в неё  несколько бумажек. Бросил деньги в шапку и Пашков. И  остальные ребята и  двое девчат  клали деньги в шапку.
Анатолий Николаевич  посчитал рубли, сложил их в пачку и протянул  бригадиру.
- Зарплата. Не возражай. С каждым из ребят может такое случиться.
Антон принял деньги и ответил:
-  За два месяца я со всеми вами рассчитаюсь.
- Так, - нахмурился  Закопырин. -  Значит, начинаешь  людей обижать.
- Он нас обидел, - проворчал  Михайлов.
- Крепко обидел, - ответил Звягинцев. А  Пашков так выразился:
- Не обидел, а оскорбил.
- Ладно, ладно, - ответил  Антон и улыбнулся. -  И всё равно, как-то неудобно.
- Брось. Не надо так. Ты целых половину смены спас, а может и больше, -  твердо ответил Закопырин.
 Все вышли в мороз. Смена продолжалась. Вот такие  в те времена были  рабочие. Мы все такие были. Рабочие, инженеры, какая разница?  Мы были вот такие люди. Это был просто рядовой случай на стройке.

Вот ещё один производственный  случай я вспомнил на строительстве  знаменитого «стакана».  Шел 1962 год. Наш руководитель литературного клуба Лидия Ивановна Тамм нескольким литклубовцам дала задание – написать несколько материалов  для радиогазеты.  Я тогда работал плотником в Коршуновстрое. Вот так  родился мой очерк о проходчиках на  знаменитом «стакане». 
«СТАКАН»
Перфоратор дробно бьется о скалу. Вот уже тридцать минут  Саша Цацулин  не выпускает его из рук.  Пот режет глаза.  Хочется отдохнуть, лечь прямо на землю, раскинуть руки и лежать, лежать. Но надо работать.  Рядом – Олег Гончаров тоже уперся в  перфоратор, только упрямо  очками поблескивает.
- Смотри, не раздави машину, - кричит Олег.
- А ты не переломись. И очки не потеряй. В Коршуниху их не привозят.
Вдруг гаснет свет. Тишина.
- Третий раз, - говорит Олег. -  Порыв где-то. Безобразие. Надо  идти к начальству.
- Сегодня собрание, ты и скажи об этом, - подошел к ним бригадир Николай   Ярошенко.
Саша  поглядывает на него и тоже старается. Ведь под конец смены сообщают, кто сколько  сделал.  Там не увильнешь.
- Тьфу! – плюнул Олег,  когда заглох перфоратор.
«Где-то воздух травит». Камень перебил шланг.  Ремонтировать нужно самому.  Таков порядок в бригаде – каждый отвечает  за свой инструмент. Но Саша Цацулин бросил свою работу и – к  Олегу, помогать.  Комсорг Гена Ленчевский тоже побежал.  Пришлось повозиться, пока отремонтировали.
Олег быстро закончил забой, и Саше помог.
Потом было комсомольское собрание бригады.  На нем присутствовал прораб Анатолий Закопырин.
- Нам нужен постоянный свет, - сказал Саша Цацулин.
- На другие участки тоже надо, - ответил энергетик.
- Если  всем нас обеспечите, - не сдавался Олег Гончаров, -  тогда вместо  сорока пяти, мы  до нового  года пройдем  пятьдесят метров.
- Обеспечим, - твердо обещал прораб Анатолий Закопырин.
А на утро в будке  появился первый номер стенной газеты. Так решили на  комсомольском собрании. Олег Гончаров постарался.  Крупнуми буквами было написано: «Даешь  50 метров проходки!»  Надо отметить, что это был первый  коллективный  призыв  строителей на фабрике.
В ярком свете лампочек видны запыленные, сильные спины ребят.  Они  рвутся к стакану. Они бьют шурф и наклонную галерею, по которым в будущем будет транспортироваться  весь «напиток» стакана – скальный грунт.
Бригада насчитывала 35 человек и состояла в основном из строителей, демобилизованных солдат и матросов, которые не имели навыков в горнопроходческом деле.  Приступили к обучению. И уже через месяц  вновь вливающиеся в коллектив  рабочие  становились в ряд со старыми проходчиками и пользовались уважением коллектива. Такими стали Михаил Ванин,  Иван Шиловский, Николай Кузьменков.
К апрелю 1962 года число проходчиков увеличилось до 70, потом – до 100 человек.  Работа была организована в четыре смены по скользящему графику без выходных.  Это был на стройке небывалый  производственный почин – перешли на рабочие места сменными бригадирами.  И сами  непосредственно участвовали в проходке  и занимались организацией труда, смотрели за правильным и качественным ведением работ.  Новая организация труда уменьшила внутрисменные простои.  Четче  стала взаимосвязь отдельных смен.  Появилась ответственность у проходчиков за  качество производимых работ.
«Стакан». Это слово было синонимом героических дел строителей в 1962 году. Каждый гость  стройки начинал  знакомство с этого объекта.
Мы тоже пошли к «стакану».  Широкая чаша , уходящая в скалу, встретила нас.  На дне – рокот перфораторов, гул бульдозера.
- Вот закончили инъекцию  двадцатого ряда. Ждем, пока схватится бетон, - поясняет Анатолий Хламов.  – Готовим шпуры под взрыв.
- А кто у вас по этому делу мастер?
- Из  бурильщиков?  Да вон Александр Михайлович Ефимов.  Опытный товарищ.  За смену положено прорубить 40 шпуров, он же делает по 50-60.
- За десять лет станешь опытным, - улыбается Ефимов, худлщавый мужчина со старой «шахтеркой» на голове. – Я до  Коршунихи работал на проходке в  Верхоянске и в Братске.
Говоря о хороших людях, Анатолий Хламов называет фамилию Пустового. Он стоит рядом – парень в солдатской форме, с ещё белым подворотничком.  Всего неделю работает Пустовой в коллективе проходчиков. Но трудится неплохо.
- У меня нет ещё специальности, - говорит он, - надеюсь, что товарищи помогут.
- Поможем, конечно, - говорит начальник участка В. Викулов.
И вот «стакан»  опять ожил.   Гул наполнял его.  Голоса людей не были слышны. Проходчики пробивали скалу. Ночь.  Третья смена работает. А в  «стакане»  - и не узнать, что наверху ночь.
Ребята заметили, что сегодня их мастер Николай Гурский какой-то обеспокоенный.  У  перфораторщиков крутится.  На этой неделе у начальника На этой неделе на два дня отпрашивался. Родные приехали. И вдруг пришел  ночью.  Толя  Шукалдин   кивнул головой в сторону мастера.
- Ребята, что-то произойдет
На перекур остановились. Спросили у мастера: тот ответил:
- Не сегодня-завтра выйдем, ребята, к отметке.
Володя Забродин подскочил к скале  Подставил ухо.  Все смеются.
- Хочу первым  услышать тишину пятидесятиметровой глубины.
- Расскажите хоть ребятам, что такое  один метр пройти, - предлагает Николай Некрасов.
- Расскажите, - просят ребята.
Николай закурил, подошел к скале. Постучал кулаком по холодному камню.
- Стакан – это здорово.  Вот вы работаете и не знаете, что вы на самом деле делаете.  Героическое, ребята  вы делаете. Нам сказали – девять метров прошли. А что такое?  Вот слушайте. Это? прежде всего перфоратами  восемь  тысяч шпуров забурить, это значит – десять километров.
- Ух, ты! – воскликнул молоденький паренек.
- Краном вынуть свыше  семь тысяч кубов  скального грунта. –
- Правда, это? – спросил кто-то.
- Ну, конечно.  Да смонтировать свыше  360  кубов  тюбингов.  А каждый из них весит пять  тонн. Да раствора тысяча кубов. Вот вам и девять метров проходки.
- А мы справимся?
- Так уже вы сделали.
Ребята зашумели, перебивая друг друга.
Поражает всё это.  Неужели  вся эта махина сделана вот такими молодыми парнями? А ведь начинали проходку парни, кто  абсолютно не знал это дело. Кое-кто работал в шахте Но, разве можно  равнять шахту  вот с этой работой?  И технология другая, и условия  более сложные, и повышенная опасность.
«Старичков», начинавших с «блюдечка»  оставалось совсем мало – Виктор Деменчик,  Володя Ларионов,  Александр Ефимов, Михаил Пустозеров, Иван Радченко.  Многие не выдержали, сбежали со  стакана.  Но им на смену пришла молодежь.
- Могу заверить от имени всех проходчиков, - говорил на собрании бригадир проходчиков Николай Кайгородцев, - дайте ещё стакан, и мы пройдем его намного быстрее.
Был  1 мая 1962 года.  И окончание работ на стакане оказалось первой весенней ласточкой на всей строительной  площадке Коршунихи. 

ГОРЕНИЕ

На восходе, говорят, стужа наиболее  жгуча.  И это правда.  Сквозь густой  морозный туман еле пробивались негреющие лучи солнца. Было отчетливо слышно, как под ногами торопливо шагающих молчаливых прохожих жестко скрипел снег.
Я опустил у шапки уши, но  холод пощипывал щеки, нос. Приходилось то и дело отогревать их рукой, снимая толстую перчатку. И было странно в этом  в этом белом ледяном безмолвии видеть среднего роста мужчину, стремительно идущего по зимнему городу,  в свитере, пиджаке, без рукавиц и в шапке с поднятыми ушами, чуть прикрывавшей правое ухо.
Конечно же,  этот странный прохожий многих удивляет, даже тех, кто его давно знает. За двадцать лет нашей дружбы я так и не смог привыкнуть к особенностям характера и натуры Юрия Стрелова.
Как-то он хорошо озадачил одну старушку, проходившую мимо его дома.  Посудите сами,  можно ли не удивиться:  при  сорокаградусном морозе  с большим удовольствием обтирался  снегом  человек, словно это было не зимой в Железногорске, а в бархатный сезон в Сочи.
- Свят-свят! -  воскликнула старушка, перекрестилась и побежала в ближайший подъезд узнать, кто это здесь «двинулся».
Юра Стрелов растерся докрасна махровым полотенцем и не спеша пошел в квартиру. Встретившейся изумленной бабушке весело пояснил:
- Хворь и старость отгоняю, мать.
 В эти слова Юрий,  по обыкновению, вкладывал немалый смысл.  Регулярная утренняя зарядка и закаливание организма,  постоянные занятия спортом, строгий режим дня,  отсутствие  вредных привычек давали ему реальную  возможность быть всегда абсолютно здоровым и находиться в отличной спортивной форме.
И сейчас,  в пятьдесят лет. Он не дает  себе никаких послаблений. Ежедневно зимой, в стужу, пургу или в оттепель, он  проходит на лыжах шесть кругов по лесу – это около двадцати километров, а летом пробегает почти столько по тем же таежным тропинкам.
Ежегодно участвует Юрий в районных и областных  лыжных соревнованиях, занимает призовые места. Не так давно занял первое место по поднятию гири в энергоцехе, где он сейчас работает.
Никто никогда не слышал от Юрия жалоб на недомогание или болезни.
- А я в деда Егора, - как всегда с лукавинкой в веселых глазах говорит Юрий. – И я  счастлив этим.
Про своего деда Юрий вспоминает нередко. И это вполне заслуженно. Дед жил в селе Макарьево, купался зимой в Ангаре, ходил круглый год без головного убора, ни разу не болел.  В 72 года, похоронив свою старушку, женился на молодой женщине, имел от неё двух сыновей, вырастил их. Неизвестно, сколько бы он прожил – 100 лет или, может, больше. Умер в 92 года от случайно травмы.
Каков Юрий в обычной жизни, таков он и во всем другом – резкий, решительный, энергичный.  В феврале стал первостроителем Коршунихи. До этого работал каменщиком в Кузбассе, Усолье-Сибирском, Черемхово, Ангарске, в Якутии. Железногорск строил  в составе знаменитой плотницкой бригаде Николая Торкунова.   На одном из рабочих собраний Юра, единственный коммунист в бригаде, предложил:
- Ребята, в стране началось  движение за коммунистический  труд. Многим бригадам уже присвоили это звание. А чем  мы хуже?
Бригада Торкунова строила первую больницу, первые дома, первой получила это высокое звание.
Гнус, раскисшая глина, морозы. Но город, тесня тайгу, поднимался.  Вместе с ним рос Юрий Стрелов, как строитель, как общественник.
Работал на экскаваторе, кране. Потребовались работники на новое, трудное для молодого города дело -  вести, налаживать и обслуживать тепловые сети. Пошел туда. Преданно служит этому делу до сих пор.
В наиболее напряженную  для Коршуновской стройки пору стал первым комиссаром, получил удостоверение ударника труда за номером один, которое хранится в областном музее, был членом паркома, постройкома, депутатом.
Быть всегда на переднем  крае -  таково стремление Юрия Стрелова и сейчас. Он – народный контролер, политинформатор, член комиссии по контролю за хозяйственной деятельностью администрации, председатель родительского комитета.  И во всем -  инициативность, деловитость, конкретные дела.
Его неистовая, кипучая натура сполна проявилась и в увлечении литературным творчеством, которому он посвятил более двух десятилетий.
А началось-то с махонькой, всего в тридцать строк, заметки в «Огонек», опубликованной в районной газете. Но он, наверное, ей  был рад не  менее, чем в свое время Александр Дюма выходу в свет «Трех мушкетеров».
- Ребята, вы читали сегодняшний «Илимский партизан»? – спрашивал он у друзей-строителей. – Нет? Как же так, ведь там…мое…
- Читал, Юра, -  поддержал бригадир,  - но там пишут Самодуров, Норкин, а твоих очерков что-то не заметил.
« Вот оно что, - подумал Юрий, -  очерки надо. И они будут!»
Но непросто это было сделать. Вечером Юра ходил в школу, штудировал книжки для начинающих авторов.
О претенденте на литературную славу прослышала Лидия Ивановна Тамм – большой энтузиаст, вожак талантливой молодежи.
- Слушай, Юра, приходи-ка ко мне. Поговорим.
И поговорили.  Да так, что и сын Лидии Ивановны, Борис, не на шутку увлекся  творчеством.  Далеко за полночь шли споры-разговоры о сюжетах, замыслах, образах.
Днем – стройка, вечером  - книги. А каждая свободная минута  - творчеству, творчеству взахлеб.
И пошли в газетах  - районной, областных, «Комсомольской правде» -  зарисовки, очерки о железной Коршунихе, её строителях.
Как-то Лидия Ивановна,  прочитав очередной материал Стрелова для «районки», заметила:
- Слушай, Юра,  у тебя талант сатирика, как и у Гены  Седых.  Пристраивайся-ка, парень,  к «Бульдозеру».
Незадолго до этого в Железногорске  была организована радиогазета «Новости недели»,  а её сатирическую страничку назвали «Бульдозер».
Сатира потребовала не только  таланта, но и мужества. Юра написал фельетон  «Дело всмятку»  - о расхитителях продуктов.  Дали его в эфир.
И пошло!  Юра  подошел к двери своей квартиры – записка: «Прекрати критику! Иначе…»  Не дочитал, скомкал, бросил в мусорное ведро.  Звонок. Юрий за трубку телефона, а в ней хрип: «Если не перестанешь…»
Пригласили однажды на квартиру. Юра понял – зачем, знал,  что опасно, но пошел.
- Не ходи, меня это тревожит, - предупредила Лидия Ивановна.
- Нельзя иначе, -  твердо ответил Юрий. – Попробую убедить.
В этом весь его характер – идти прямо, смело на открытую борьбу с теми,  кто не в ладах с совестью.
- Самая лучшая оборона – это наступление, друзья, - сказал  он с задорной улыбкой на прощание. – Не беспокойтесь, я везучий.
Зашел.  Опрятная квартира. Богато сервированный стол.
- Юрий Иннокентьевич, будьте гостем, - угодливо заулыбалась хозяйка. Её фамилия шла первой в списке воров.
- И будем друзьями,  - добавил её плечистый  сын. – Скажи только где надо, что ты ошибся…
- Я не продаюсь, - спокойно ответил Юрий.
И пошел.  Верзилы у двери молча расступились.
…Шли годы.  Лидия Ивановна и Борис уехали из Железногорска. Но Борис и Юрий остались верными  своей дружбе, своему творчеству.  Борис – автор книжки «Следы на земле», а Юрий  совместно с  известной журналисткой в стране Графовой  выпустил в Москве книжку очерков «Поединок». В  1978 году в журнале  «Сибирь»  опубликованы «Илимские зори» (записки строителя) Юрия Стрелова.  Готовится к изданию  ещё одна его  книга.
Гостями Стрелова были Александр Вампилов, Валентин Распутин, Юрий Скоп,  Вячеслав Шугаев, Леонид Красовский, Юрий Самсонов, Василий Козлов и другие писатели и журналисты. Юрию Стрелову был посвящен один из очерков В. Шугаева «Принцы выходят из сказок».
Но самой родной для Юрия остается всё же  районная газета, где он получил боевое крещение, набрался опыта, опубликовал десятки очерков, зарисовок, рассказов.  Если полистать страницы  «районки», то  воочию можно увидеть, как креп его литературный талант – от робких заметок до значительных очерков и рассказов.  Читатели  признательны ему за его ярки, запоминающийся очерк «Свет в окне» - о своей любимой наставнице Л. И. Тамм.  Интересны, целенаправленны его рассказы: «Улыбка  Джоконды», «Огрызок совести» и другие.  И вот совсем недавно Юрию Стрелову  вручены первая премия и диплом за очерки «И память о нем осталась» - о его соратнике по стройке Гарри Щеголеве, «Мы – сантехники», где искренне, образно показан  нелегкий труд тех, кто всегда заботится о том,  чтобы в квартирах горожан было тепло и уютно.
Юрий Стрелов – участник всех  районных и зональных  слетов – в Новосибирске, Красноярске, Иркутске, Свердловске, а также был на всесоюзном слете молодых журналистов в Москве ы 1960 году.
Но он остается таким же горячим и неудержимым, одним из   самых  активных корреспондентов газеты «Маяк коммунизма». Он является  бессменным секретарем литературного объединения.
Допоздна стучит в его квартире пишущая машинка. Всюду рукописи, рукописи.
И он, быстрый, стройный, ходит  пружинистой походкой по комнате, в напряженном раздумье вороша свои черные волосы.
А я  невольно пытаюсь охватить долгую и весьма  насыщенную событиями жизнь Юрия.  Не всегда судьба была благосклонна к нему.  В 1973 году после сложной операции умерла жена Шура, преданный его друг в течение многих лет и в житейских, и литературных делах, которую, верный своей решительной натуре, увез с бубенцами от жениха в селе Мишелевка Усольского района.. С женой и дочерью-малышкой, жил в палатке, ночевал на вокзале. Но и после такой утраты не растерялся Юра, на советы «доброжелателей»  отдать четырехлетнего Женьку в детский дом, стараясь быть спокойным, возразил в присутствии детей:
- Всё будет по-старому, как при маме Шуре. Правда, ребята?
И ещё крепче прижал к себе малыша.
И никто не  упрекнет его в непонимании к детям – всегда были они в чистой, опрятной одежде.
Как бежит время! Девять лет, как нет Шуры. Дочь Люда уже замужем. Живет в Забайкалье, двумя внуками порадовала.  Жена – прилежный школьник и кое-что перенял от отца. Тоже вечерами корпит над рассказами,  появляющимися в той же «районке», которая  взрастила отца.
В квартире уютно, тепло. Много книг.  Ни пылинки.  Всегда покой, всегда уют.  Всё создано  для творчества, для вдохновения. И даже не хочется расставаться с хозяином, ведь  у него есть главное, чем особенно интересен и приятен каждый человек, -  неувядающий, молодой задор, оптимизм,  стремление к прекрасному,  горение в жизни.
Василий Куклин,  заместитель редактора районной газеты «Маяк коммунизма».   1981 год.

АНАТОЛИЙ  КУРОЕДОВ
Одно время в наш литературный клуб ходил один из строителей Анатолий Куроедов. Он прочитал нам  две басни. Нам они очень понравились. Надо было бы их напечатать. Но, ответственный товарищ  ответил:
- Там нас могут не понять. Опасно.
Вот эта фраза: «Там нас могут не понять» преследовала и меня за всё время существования советской власти. И басни Анатолия  вошли в народ. Их старожилы помнят. Как-то  к нам приехал Александр Вампилов. В то время он работал в областной газете «Советская молодежь». В те времена было модно читать стихи в одном месте на улице. Кто что мог сочинять тот и выходил, чтобы порадовать слушателей. Например, я читал свои фельетоны, юморески на местную тему. Прочитал свои басни и Анатолий Куроедов. Вампилов подошел к парню и крепко пожал его руку.
- Здорово написано, и с глубоким смыслом. Так и пиши. Не бросай. Придет время, и твои басни  будут печатать. Слышал, как Стрелова наказали за его фельетон «Брага и дело всмятку»? Слышал. У нас бдят. Твои басни люди слушают, а это главное.
Анатолий писал «в стол».  Многое нельзя было. Не поймут. Я ведь тоже  два своих романа писал  «в стол». Нельзя было печатать такое. Не поймут. А когда пришло время, когда все  поняли, то нужны большие деньги, чтобы напечатать книгу. Анатолий не успел накопить денег, ушел из жизни в расцвете  творческих сил. 
  И вот, когда мы – Александр Веревкин, Юрий Иванов и Юрий Стрелов  создали  книгу «К нашим потомкам по нашим путям», наш  издатель и автор Александр Веревкин решил включить  несколько басен в эту книгу.  Книга  была напечатана  в Восточно-Сибирском издательстве в Иркутск в 1997 году. С разрешения издателя и автора А. А. Веревкина я решил включить  несколько басен в мою книгу. Заметные, талантливые и злободневные для определенного времени басни.
СУД  НАД  ЗАЙЦЕМ
Напившись как-то пьяным в выходной
Косой подрался со своей женой.
Поскольку то не  в первый раз уж было,
В товарищеский суд зайчиха заявила.
И вот собрался суд товарищей-зверей.
На сцене за столом -  Лев – председатель.
Налево от него – Волк – председатель.
Направо – тоже заседатель  - старый  Крот.
Защита.  Секретарь.  Примолкший зал.
И вот…
Один сказал, что видел, мол, однажды,
Как  Заяц уподобился Свинье,
Другой дополнил, что не раз, не дважды
Домой тащил Косого на спине.
Опрос свидетелей окончен. Лев поднялся.
Негромко, о графин стаканом постучал
И, подождав, когда звериный гул унялся,
Он заключительное слово так сказал:
«Из всех свидетельских и прочих показаний
Нам ясно, что Косой не перестанет пить.
И выбрать лишь осталось наказанье.
Я предлагаю Зайца утопить».
От этих слов вдруг в зале стало жарко.
Всем, как  себя, им зайца стало жалко.
За предложение  Льва не поднялись их руки.
Решили взять косого на поруки.
1963 год.
ВОСПИТАТЕЛЬ
Что пьянство зло, пожалуй,  знает всяк.
Но борются с тем злом порой ещё и так…
Не знаю, что и как там было,
Но вдруг в одном лесу зверьё запило.
Чтоб как-то дисциплину укрепить,
Лев власть свою решил употребить.
Вот вызывает  Волка он для взбучки,
Поскольку пьет тот и с аванса и с получки.
Не только в праздники, паршивец запивает,
Но и по будням трезвым не  бывает.
- Негодник! -  Лев взревел. -  Как объяснить такие –
Все трудятся ни отдыха не зная; ни покоя,
А ты  всегда то пьян, то под хмельком?
Ведь всё пропил! Волчата босиком!
А где ты был вчера?  Тебя семья искала..
Небось  опять у своего дружка Шакала?
- Помилуй! – Волк вскочил. -  Но мы же вместе были!
Не помнишь, что ли, самогон как пили?
Я подобрать  мораль не смог, как ни старался.
Поэтому позвольте просто тост:
«За то, чтоб в воспитатели не рвался
Тот, у кого, простите, в чем-то хвост».
1965 год.

ПЕРЕСТРОЙКА
Подумало зверьё затеять перестройку
В лесу, который дичью оскудел.
Лес затрясло, как и любую стройку,
Где вместе подвиг, хаос, беспредел.
А слово «перестройка» загремело
Во всех берлогах, в дебрях в тот момент;
Мол, знаем,  кто решит нам это дело,
Нам нужен свой,  звериный президент!
И кандидатов появилось уж  премного:
Всяк  норовил залезть на этот трон.
Здесь Волк. Медведи вон из той берлоги
И даже Зайцы прут со всех сторон.
Волк обещает каждому Волчиху,
Хоть Заяц ты, хоть Белка, хоть Енот…
Пчела пообещала всем гречиху,
Медведь – по бочке всем бесплатный мед.
Короче, обещаньям нет предела!
Жизнь рисовалась просто как в раю.
Хотя никто не знал, что нужно делать,
Как жизнь устроить всех, а не свою.
И вот уж выборы. Решают, за кого же
Голосовать? Кто будет их  гарант?
Крота слепого выбирать негоже,
Хотя и Волк – он тоже не брильянт.
Медведя?  Но того пока подраскачаешь,
Года пройдут, до благ не доживешь.
С  Сохатым тоже радость не познаешь,
И не решит проблем колючий  Ёж.

Итоги выборов теперь уже известны.
Печальный вывод был таков:
Хотя от претендентов было тесно,
Никто не смог собрать столь нужных голосов.
Мораль. Допустим, появилась вдруг достойная идея.
Но нет  способных в жизнь её внедрить.
То выборы – напрасная затея.
Сначала  нужно путь определить.
1996 год.

  НОГИ
Десятки лет по свету прошагав,
Работу ноги  отказались  исполнять.
Ходить не стали. И совсем  устав,
Вдруг,  стали с телом отношенья выяснять.
«Зачем  терпеть такую нам нагрузку?
Катаются на нас кому не лень!
Как будто нас засунули  в кутузку.
Пристегнуты к чему-то ночь и день.
А мы хотим свободы, чтоб спокойно
Могли ходить туда, куда хотим.
Считаем -  лучшей участи достойны,
Чем та, чем  удостоил господин».
Упрек сей, мозгу адресован был, конечно,
Который телом всем руководил.
(Терпел капризы органов, сердечный,
Но свою линию упорно проводил.)
Желанье ног мозг уловил мгновенно.
От тела ноги тут же отключил.
(Не думая в то время совершенно,
Какую он ошибку совершил).
Желанная свобода!  Но надо же питаться,
А сердце перестало кровь качать.
(Сосуды порваны.  Чего ж тут удивляться?)
А крови нет – не надо очищать:
Остановились печень, почки тоже,
Поникли легкие – не нужен кислород!
А кровь, коль циркулировать не может,
То организм весь  к гибели идет.
Ведь он един в своем величье,
И друг без друга органам не жить.
А если в теле  нет чего в наличье,
То  и душе  уж телу не служить.
Вот потому и, отпустивши ноги,
То организм дух тут же испустил.
Короче -  похоронен был в итоге.
Мозг и не понял, что он натворил.

Сия же басня, думаю понятна.
Её привел я просто  как пример.
Считаю – объяснил довольно внятно,
Как и куда  исчез…СССР.

Вы заметили, что  вся книга посвящена моим товарищам по перу из городского  литературного клуба.   Так она была задумана. Правда, есть литературные отступления, но все они связаны только  с клубом. А вот кто эти люди в жизни, в работе? Какая у них судьба? Я  не задавался такой целью. Ведь каждый из них где-то трудился. Помимо основной работы,  в короткие промежутки отдыха, они садились за письменный стол, чтобы хоть что-то  написать для души. Потом приходить на заседание клуба и выслушивать  хорошие и плохие вести о вашем  сочинении. Конечно, таких  энтузиастов  не так уж было много. Но они были и остались на всю жизнь. К таким отчаянным  энтузиастам относится мой хороший друг  Александр  Веревкин. Одно время он был даже председателем  клуба. А давайте я вам  поведаю об этом человеке. Каким же он был в труде?  Хотя, что я говорю, и болтаю лишнее. Пусть он сам о себе и поведает. А мы вместе почитаем.
А эпиграфом будет четверостишие  баснописца Анатолия Куроедова. Анатолий и такие стихи писал.
Сплотили нас мороз жестокий,
Сибирский гнус, тайга и грязь.
И без сюсюканий и склоки
Здесь наша дружба родилась!
В ПОГОНЕ ЗА СИНЕЙ ПТИЦЕЙ
РОМАНТИКИ
Каждое поколение идет своим путем проб и ошибок, мечтая о счастливой жизни. Мы_ шестидесятники, были романтиками и мечтателями, нас носило по огромной стране  в погоне за какой-то сказкой. Разве можно было усидеть на месте, когда  звала романтика дальних дорог.
В 1956 году, ещё в студенческие годы, вместо того, чтобы поехать домой на каникулы, и помочь матери по хозяйству, я, по призыву комсомола и по совету ректора института, оказался на целине. Наша группа второкурсников Куйбышевского строительного института попала в селение Кайбагор  (Казахстан) на уборку небывалого урожая.  Мы жили в палатках под звездным небом, слушая ночами вой шакалов и пугающее гуканье  сычей.
Столько пшеницы, складированной под открытым небом, прямо в поле, я больше не видел никогда в жизни!  На её вывозку  были брошены воинские подразделения. В степи стояла духота, даже вездесущие суслики попрятались в норы, а мудрые птицы: коршуны и орлы, целыми днями парили на большой высоте, наслаждаясь прохладой воздушных потоков. Только мы, люди, люди,  работали от раннего утра до позднего вечера, не жалуясь и даже гордясь тем, что  умножаем богатство страны.
Я  вместе с сокурсником  Севкой Шабановым работал на варке  и укладке  асфальтобетона,  Всё делалось вручную.  Вечером,  прокопченные и грязные, мы бежали на речку Карасу и подолгу  плескались  в её теплой, но освежающей тело воде. Вспоминает ли  сейчас о том времени уже солидный Всеволод Александрович Шабанов, ныне ректор нашего института и член-корр  АН России?  Я уверен, что вспоминает, хотя ему студенческой романтики хватило с лихвой, и он остался в Самаре (Куйбышеве),  занявшись наукой. А я, как миллионы моих  сверстников-комсомольцев, устремился в новые дали, покидая родные места вроде бы на время, а оказалось  - навсегда…
Мне вместе с моей женой Маргаритой пришлось поработать один год на строительстве Иовской ГЭС в Карелии, в маленьком поселке Зареченске, прежде чем мы оказались  в 1960 году на строительстве Коршуновского ГОКа.  В тот первый после учебы год я торопился охватить невозможное:  работал мастером, вторым секретарем комитета комсомола стройки, был членом пленума Кандапакшского райкома комсомола, играл в любительских спектаклях в клубе поселка Зареченское.
Когда я ехал на новое место, то хотел сосредоточиться только на производственных делах, на карьере, но не смог, так как был уже «болен» общественной работой и стал её вечным рабом.
НАЧАЛО
В памяти оживают наши дела, чувства,  мечты, надежды: только  над ней не властно время.
Железногорск-Илимский – один из многих городов, построенный в бурное время 60-70-х  годов, имеет  скучное, но верное,  по сути, название: он, как и комбинат, появился  благодаря Коршуновскому месторождению железной руды. Это месторождение, известное ещё со времен Илимского острога, в 40-50-х годах стало началом преобразования Илимского края, население которого составляло тогда чуть более 16 тысяч человек. Освоение и разведка месторождения велись в 20-30-х годах, но более  детальное его изучение было выполнено с 1948 по 1955 год геологами под руководством П. М. Пекарина и М. А. Иващенко. Именно они уточнили  контуры  месторождения и определили его запасы в 615 млн тонн, с содержанием  железа в среднем 34. 5 процента, с глубиною  залегания (мощностью слоя) более 700 метров.
Город и комбинат проектировались  одновременно. Генеральным проектировщиком был институт  «Гипроруда», отдельные части проекта  разрабатывали  Промстройпроект, Механобр, ЛенНИИПградостроительства, участвовали проектные институты Ленинграда, Москвы, Иркутска, Омска, Киева, Томска, Новосибирска, Красноярска, Братска и других городов…
На стройку стала прибывать молодежь по комсомольским путевкам из всех  республик и городов, даже из армии, все с одной мечтой -  построить город и испытать себя. Уже в августе  1957 года в Коршуниху приехал первый отряд строителей из Братска в 200 человек, и с этого времени начинается отсчет в истории строительства. К концу 1960 года в Коршуновстрое  насчитывалось  28 комсомольских бригад и экипажей. Жизнь на стройке бурлила. Это и понятно – средний возраст строителей был 24 года. Кто же усидит на месте в таком возрасте!  Поэтому везде инициатором  всех начинаний  был комсомол, да и стройка  по решению ЦК ВЛКСМ в ноябре  1961 года объявляется ударной комсомольской.
Малоизвестная и незаметная  станция Коршуниха-Ангарская стала с 1960 года знаменитой: днем и ночью  сюда прибывала молодежь и вливалась в бригады строителей. Размещались новички  на первых порах  в палатках с засыпными стенами в Южном и Северном городках.  Но палатки есть палатки: в них можно при температуре не мене минус 20 градусов, а в те годы зимой стояли морозы минус 40-55.  Те, кто жил в этих  палатках, вспоминают, что по ночам непрерывно топили металлические печи-буржуйки специально назначенные дежурные. Но и это не спасало, одеяла примерзали  к стенам палаток, приходилось вставать и отогреваться около печи.
Летом строителей донимали комары и особенно мошка.  Люди работали  в накомарниках даже на стройплощадках. И ещё знаменитая коршуновская  грязь (глина) в условиях  бездорожья была главным препятствиям в доставке стройматериалов на объект.  Доставляли их на специально оборудованных  тракторах.
Такие условия жизни отсеивали людей случайных: оставались самые стойкие.  Гидростроители,  которых послал  Братскгэсстрой на укрепление Коршуновстроя, прошли до этого закалку в Зеленом городке у Падуна и здесь  использовали  свой опыт.  Скоро около  Южного городка соорудили клуб «Рудник» на 150 мест.  Его построили молодежь и комсомольцы  в  нерабочее время.  В нем и проводились все культурно-просветительные мероприятия от заседаний до танцев.  Потом открылись магазин, столовая, баня, школы… До этого в баню  ходили в Старую Коршуниху, небольшой древний поселок, притулившийся на правом бберегу олжниковой речки  Коршунихи.

НЕ ХЛЕБОМ ЕДИНЫМ…
 Как говорят, не хлебом единым живет человек: комсомольцы  и молодежь  умели  веселиться.  И клуб «Рудник»  стал очагом отдыха.  На творческой работе в нем проявили себя  Яков Гринблат, Анатолий Калита, Валентина Анучина и многие другие.
Первостроитель Юрий Стрелов, в то время работавший в первой комсомольско-молодежной бригаде Николая Алексеевича Торкунова,  часто вспоминает, как все пришли в «Рудник» на собрание, посвященное 1 Мая, - они везде ходили бригадой: и в кино, и на танцы, даже спали в одной палатке.  А здесь немного подзадержались, в клубе было уже много народу. Только они вошли, все встали и хлопают, на них смотря.  Оказывается,  им первым  на стройке присвоили звание бригады коммунистического труда,  Стрелову, как звеньевому и комиссару бригады удостоверение под первым номером и вымпел.
На стройке работала радиогазета «Новости недели» и одна из её страниц – «Бульдозер» особенно отражала все стороны  жизни молодых строителей. Её организаторами были Лидия Ивановна Тамм, начальник ОТЗ СМУ Жилстроя  (в настоящее время живет в  Иркутске, ей более 90 лет. Но она до сих пор занимается общественной работой),  Владимир Масальский и  Юрий Стрелов, рабочие.
Каждую субботу вечером в палатках и общежитиях  звучал голос Лидии Егоровой: «Внимание, товарищи! Слушайте радиогазету Коршуновстроя «Новости недели». И начинался рассказ о передовиках, что сделано за неделю, кто отстает.  Потом читалась страничка сатирико=юмористического журнала «Бульдозер», где невзирая на должности, бичевали хапуг, пьяниц, летунов, воров, нарушителей трудовой дисциплины. Освещались материалы «Комсомольского прожектора». Эти же энтузиасты организовали  литературный клуб, который проводил литературные встречи и чтения прямо на улице при большом скоплении народа.  Здесь часто выступали Владимир Масальский, Юрий Стрелов, Геннадий Седых, Александр Гудковский, Александр Гомзиков, Василий Полянский, Борис Тамм, Валентин Перфильев, Анатолий Куроедов, Петр Лосев и  другие.  Основы творчества, заложенные в литературном клубе в те годы, соблюдаются до сих пор. Здесь выросли  известные в городе писатели Георгий Иннокентьевич Замаратский, издавший несколько книг, Юрий Стрелов, написавший  два увлекательных романа о своей жизни.
БИОГРАФИИ И СУДЬБЫ
На каждой стройке решались не только вопросы производства,  тут складывались личные судьбы: создавались семьи, мужались и закалялись характеры, делалась карьера – в хорошем смысле слова.
Так, например,  Иван Алексеевич  Цирулькевич приехал на стройку в 1958 году после окончания Красноярского техникума. Сначала жил в палатке, ходил, как многие, на танцы, где познакомился со своей будущей женой Тамарой, которая прибыла сюда после окончания  политехнического института. Так сложилась их судьба, их семейная жизнь. Сам Иван Алексеевич прошел путь от мастера до начальника СМУ.  Они и сейчас живут с женой в нашем городе – на пенсии.
Геннадий Константинович Ленчевский прибыл после  службы в армии в 1960 году, жил в палатке № 14.  Он работал плотником и прорходчиком на строительстве знаменитого «стакана» (корпуса первой и второй стадий дробления комбината).  Тут он познакомился со своей будущей женой Ириной.  Закончил без отрыва  от производства железногорский техникум, прошел все  ступени от мастера до главного диспетчера строительства и до сих пор трудится на этой должности в ОА «Коршуновстрой».
Несмотря на мощную идеологическую обработку, судьбы у нас были разные, да и задачи, которые мы ставили перед собой, - тоже.  Общей была цель – строительство города и пуск Коршуновского  горно-обогатительного комбината. Все, естественно, было взаимосвязано и логически переплетено.  Каждому строителю, находящемуся сейчас на пенсии, вспоминается свой круг знакомых людей: друзей, подруг, просто хороших и добрых единомышленников.  У меня их было немало.  Это, прежде всего мои товарищи, которых  уже нет в живых:  Артур Семенов, Николай Дудкин. Разные это были люди, а судьбы их здесь переплелись накрепко.  Артур создал свою семью, женившись на сибирячке Лиде.  У них родились две девочки.  Но недолго светила звезда Артура, бывшего секретаря комсомольской организации АТУ-5, талантливого художника, великолепного туриста, погибшего на Тянь-Шане в 1968 году в походе на горном маршруте пятой категории.
Лида вышла замуж за Николая Дудкина, тоже туриста и изумительной души человека, уважаемого бригадира на стройке. Но, наверное, Лиду преследовал злой рок, мало они пожили с Николаем – он рано ушел из жизни – в 1985 году, прожив всего сорок лет, и похоронен на клабище в поселке Новая Игирма.
На стройке сложилась семья Виктора и Ирины Васьковых.  Их общей страстью был туризм.  Неторопливый и уравновешенный Виктор, участник многих походов., был надежным спутником и товарищем на самых сложных маршрутах. Особенно это проявилось в последнем нашем походе по саянской реке Оке в 1969 году. Тогда, после окончания похода, мы неудачно пошутили, послав с конечного пункта из  поселка Левый Сарам телеграмму: «Поход окончен, двое в Оке, трое в Зиме».  Нас  поняли буквально наши жены, а Ирина Васькова приехала в Зиму узнать, в чем дело… К сожалению Виктора  Васькова нет в живых, он умер в 1992 году. Нет в живых и Азамата Касимгулова, знатного строителя и туриста, участника последнего похода по Оке, - он умер совсем недавно, в 1998 году и похоронен в поселке Янгель.
 Мир их праху и вечный покой на том свете. Пока мы живы, будем помнить о них.
Наши друг друга на стройке и успешно трудились  на возведении комбината, города и объектов района первостроители Анатолий и Нелли Куроедовы, Василий и  Ирина Баба, Николай и Тамара  Тятюшкины, Георгий и Людмила Поповы. Нашел приют на стройке  и бывший  бродяга и скиталец, испытавший все невзгоды, какие только могут выпасть на долю человека Юрий Стрелов. В поселке Мишелевка познакомился с девушкой. Понравилась. Решил навсегда покончить с бродячей жизнью, в чем помогла ему его  любимая Шура. И решили они начать новую жизнь на стройке. Приехали в Коршуниху. Шура  родила ему двух детей. Ушла из жизни в 1973 году. А Юрий так и остался в новом городе. На пенсии. Я желаю им всем почаще вспоминать  свою молодость в кругу своих старых знакомых.
Много можно привести  примеров из судеб людей, которых  я знал, и знали другие,  но получился  бы ничего не говорящий читателю перечень фамилий и имен.

ПАРЕНЬ ИЗ КАЗАЧЬЕГО РОДА
Основную роль в успехах строителей сыграли комсомольцы (их на стройке было  более 85 процентов) и наши вожаки -  секретари комитета комсомола Коршуновстроя, подразделений: Гарри Щеголев, Александр Степанов, Владимир Вакатов,  Петр Трегубов,  Василий Баба, Геннадий Ленчевский, Александр Коробков, Александр Криворотько, Юрий Ленчевский,  Виктор Загараднюк и другие.
Заметный след в истории строительства оставил Петр Трегубов, который возглавлял комсомол в самые трудные  пусковые годы комбината. О нем особый разговор. Он родился на хуторе Ольхов, недалеко от станицы Мешковской Ростовской области, то есть – казак с Тихого Дона…Как-то после  рабочего дня мы   с ним  вышли на улицу из управления. Дул необычный для этих мест сильный пронизывающий ветер. К ночи резко похолодало. По дорогам шла толпами молодежь: кто на Северный, кто в Старую Коршуниху, кто просто гулял по поселку. За палатками, на Лысой сопке, горланили песню, один из поющих, резко выделяясь, выводил: «…А мать сыночка никогда…» Мы еле протиснулись в палатку.
- Здравствуйте, парни.
- Здравствуйте.
Мы часто бывали здесь, поэтому никто не удивился нашему приходу. Палатка была большая, в ней жило не менее тридцати человек. Посредине на всю длину стоял узкий самодельный стол, около него скамейки Справа и слева от стола  - нары. Молодежь занималась, кто чем: одни, лежа, читали книгу, другин играли в шахматы.  Анатолий Квитко, высокий, русоволосый, синеглазый парень в тельняшке, кочегарил печь. Широко улыбаясь, он сел на скамейку и пояснил:
- Я сегодня  дежурный. Так сказать, дневальный.
К печке  потянулись  другие. Завязалась беседа. Анатолий рассказал, что плохо идут дела  на бетонно-растворном узле, так как не хватает песка, не обеспечили им вовремя. Петр обещал помочь.
- Ну, а как вам живется в палатке, наверно, холодно?
 Мой вопрос прозвучал явно неуместно.  Ребята сразу насупились, а  один усмехнулся и ответил:
- Мы сюда ехали не к теще на блины, знали, что будет трудно.
Действительно, проходили  дни, недели, месяцы. Многие ребята ушли в общежития, а в палатку пришли новые. Некоторые убежали со строительства.  Выходит, что  палатка  служила первым испытанием: сбежал – шелуха, выдержал – человек.
«Никто замуж не берет девушку за это», -  прохрипел чей-то женский голос, и в палатку ввалились  здоровый чернявый пар и растрепанная девушка.  Девушка – высокая, стройная, одетая в коричневый свитер и такие же рейтузы, -  пьяно ухмыляясь, сделал всем «привет ручкой». Анатолий встал.
- Вот и  наши герои, - промолвил он,  подошел к парню и положил руку ему на плечо, укорил:
- Опять, Леха, сорвался?  Ты же мне обещал, а?
- У нас, может, любовь, тогда как?  - вставила девушка и повертела бедрами.
  - Любовь! Не произноси этого слова. На,  лучше прикройся! – И он  бросил ей  мохнатое полотенце.
Чернобровый примирительно сказал:
- Всё, баста, старшина первой статьи…А ты, Вера, шагай отсюда по румбам.
Вера быстро шмыгнула за дверь, не забыв прихватить полотенце.
- Ну, Леха, тысячу тебе чертей, поучил бы я тебя, да при секретаре стройки неудобно!
- Всё. Толя, иду опять, баиньки, - пробурчал чернявый.
Матрос сразу  уснул. Анатолий  с тревогой проговорил:
- Что с ним случилось?  На флоте человеком был, а здесь словно взбесился.
Мы ушли поздно. Совсем стемнело. На небе высыпали мигающие звезды. Шли молча. Шагая рядом, я думал о Петре.
Вспомнилось, как он приехал к нам в Коршуниху. 13 мая 1962 года в маленьком клубе «Молодежный» было полно народу – комсомольская конференция. На трибуне – секретарь парткома стройки Белоногов Жан Михайлович.
- Товарищи комсомольцы! Я предлагаю  секретарем комитета комсомола  избрать Петра Трегубова.
 В президиум поднялся худощавый парень среднего роста, с глубоко посаженными глазами. Он растерянно улыбался. Видно было, что для него это процедура не из приятных.  А секретарь парткома продолжал.
- Недавно отслужил в армии, работал секретарем в Шелихове, на строительстве алюминиего завода. Парень инициативный, член обкома ВЛКСМ. Рекомендован обкомом партии, член КПСС с 1958 года. Думаю, что справится.
В зале воцарилась тишина, и кто-то громко сказал:
- Что на стройке не смогли кого-то найти? Предлагаете нам кота в мешке. Вдруг он всё дело завалит?
Но его не поддержали.  Чем-то приглянулся  Петр комсомольцам: то ли подтянутым и бодрым видом, то ли располагающей улыбкой.
Вспомнилось, как  знакомился он с ребятами, которые приехали всем классом на стройку из Чувашии вместе со своим учителем.  Было и такое.  А бригадиром им назначили их земляка, тоже учителя, Вениамина Скворцова.  Подходит. Бригадира как раз не было.  Петр пошутилл:
-Здравствуйте.  Будем знакомы, я ваш секретарь комитета комсомола, рост 174, вес 67 кг.
Ребята молчат.  И переглядываются. Потом появился з-за здания учитель.  Узнав, в чем дело,  рассмеялся и сказал:
- Вы не обращайте внимания.  Они ещё плохо понимают по-русски.
Он что-то начал быстро говорить на их родном языке. Парни заулыбались  и обступили нас. Я тогда подумал, что толк из него будет.  Я и сам испытал на себе его влияние. Мне не хотелось, как я уже упоминал,  заниматься общественной работой, но он меня заинтересовал ею.  Так я ста членом комитета комсомола, начальником штаба «Комсомольского прожектора».
В 163 году я вместе с Петром впервые был на семинаре в городе Челябинске, который проводил ЦК ВЛКСМ.  Его организовали с большим размахом.  Петр выступил с очень интересным докладом, в котором с большой теплотой говорил о нашей стройке, приводил много примеров о делах комсомольцев, об их участии в строительстве и организации досуга молодежи.  Он сумел показать, что строить на новом месте настолько тяжело, что  под силу только молодым.
А вечером в зале центральной гостиницы  города был проведен вечер отдыха участников семинара.  Получилось всё весело и интересно: до полуночи не смолкала музыка, танцевали, пели песни. В общем, все были довольны.  И на банкете  Петр сумел  найти единомышленников и всем понравиться.  Он умел это делать…
Недавно мы с ним ходили за грибами и вспоминали молодость, ведь мы уже пенсионеры.

«ПРОЖЕКТОРИСТЫ»
«Комсомольский прожектор», или просто «КП», был  одной из форм участия в производственных делах. В период пуска Коршуновского комбината,  унывать было некогда, да и ребята в штаб подобрались боевые:  Виктор Курилов, Владимир Бакулин, Василий Иванов, Николай Скуратов,  Артур Семенов, Владимир Рясной Неля Лохова,  и другие.  С 1962  по 1965  год  я возглавлял штаб «КП» строительства.  «Прожектору» активно помогали комсомольцы и молодежжь. В подразделениях: Неля Куроедова, Лидия Бочарова,  Маргарита Вихрева,  Ольга Секретарь, Клавдия Медведева, Альбина Печерская,  Борис Кучанский, а также  члены комитета комсомола Коршуновстроя Александр Гутковский,  Николай Тятюшкин,  секретари Петр Трегубов,  Александр Коробков, чуть позднее Неля Шабалина.
Однажды мы провели рейд и обнаружили брошенные  почти новые электровозы, котлы водяные и паровые и срочно собрали заседание штаба.  На заседание пришел  главный  механик строительства Иван Александрович Биричевский и отчитался за свои просчеты.  Надо отдать ему должное, он не только принял нашу критику, но и сразу же предложил использовать упомянутое оборудование.  Иван Александрович был один из немногих  руководителей  высокого ранга, который не чурался работать вместе с комсомольцами и молодежью и всегда  откликался на критику «КП» ьез злобы и зазнайства. Впоследствии  он успешно работал  заместителем начальника Братскгэсстроя.  Я многому научился у него технически мыслить и принимать правильные решения.
Бывало и такое.  По результатам рейда  была вывешена «Молния» о безобразиях  в одной из бригад.  Каково же было моё удивление, когда я увидел, что «Молния» со стенда сорвана. Как, оказалось, сорвал её начальник Коршуновстроя Матвей Исаакович Тест, и мне от него попало. Петр Трегубов обратился с жалобой в обком партии, М.И. Тесту объявили выговор за самоуправство.  Я же сделался для него «врагом номер один».  Матвей Исаакович  обид никогда  не прощал, долго помнил этот случай и притеснял меня до самого ухода на пенсию.
Запомнился ещё один случай, когда на корпусе обогащения комбината обнаружилась  ошибка проектировщиков: фундаменты не гасили вибрацию мельницы.  Пришлось срочно принимать меры. Все штабисты и активисты, члены комитета комсомола в течение нескольких суток помогали справиться с бедой и непосредственно принимали участие в бетонировании и контроле поставок бетона.  И наконец, победа!  Заработали мельницы, пошел первый концентрат!  Начальник участка Сибхиммонтажа  Игорь Александрович Зайцев стоял  перемазанный концентратом и счастливо улыбался. Все  кричали: «Ура! Ура! Ура!»  и мяли в руках  обогащенный порошок железного концентрата.
 Самым старательным и исполнительным «прожектористом»  был Василий Иванов, шофер АТУ-5 его фанатичная преданность делу поражала во всех мероприятиях, он принимал участие,  тяжело переживал неудачи и радовался как ребенок  при успехах. Его побаивались шоферы АТУ-5, потому что он никому не прощал безобразий.  Сейчас он на пенсии, но полон энтузиазма и неувядающей молодости, он и сейчас загружен делом и с удовольствием занимается им.
Судьбы и годы  разбросали всех  «прожектористов», но я уверен, что они помнят бурную свою молодость и работу в «Комсомольском прожекторе» Коршуновстроя.
 
ПУСК
Мне приходилось участвовать во многих  пусках объектов, но пуск первой очереди Коршуновского ГОКа остался в памяти на всю жизнь.  В  общем людском потоке по железнодорожным путям я шел на митинг. Слышались песни и радостные возгласы, а мне предстояло выступить от имени комсомольцев.
 Стояла  великолепная  теплая погода, и море людей шумело возле погрузочных бункеров концентрата.  Некоторые  ухитрились  устроиться на  подводящих галереях и даже на стреле крана.
Митинг  открыл  секретарь Нижнеилимского райкома партии П. А. Кузнецов. Начальник строительства М. И. Тест вручил символический ключ директору комбината В. В. Беломоину.  Крики: «Ура! Победа!»  скандировались, а выступления продолжались.  Когда дали мне слово для выступления, я очень волновался, но получилось, как мне потом сказали, хорошо.  ЦК ВЛКСМ прислал в наш адрес поздравительную телеграмму, в которой было сказано:» Тысячи юношей и девушек, прибывших  по комсомольским   путевкам из разных районов страны, вложили свои силы, знания и умения в сооружение объектов первой очереди горно-обогатительного комбината, внесли достойный вклад  в летопись трудовых дел комсомола в семилетке…»
10 апреля от станции Коршуниха-Ангарская отошел  первый эшелон с нашим  концентратом. Вел его  лучший машинист Иосиф Петрович Блажевич. На Запсиб  состав сопровождала делегация возглавляемая Иваном Александровичем Минаевым. – секретарем парткома.  На составе красовался лозунг: «Принимай, Родина, коршуновский концентрат!»
Это была первая победа комсомольцев и молодежи строительства в строй  действующих  вошла  первая очередь Коршуновского горно-обогатительного комбината. Ещё долго продолжались народные гуляния, посвященные такому важному и дорогому для нас событию.  Звонко звучала апрельская капель, радостно было на душе.

МЕДАЛИ  АРТУРА  БЕККЕРА
Дружба и  сотрудничество между народами.  Какие емкие понятия!  Встречи и контакты между организациями комсомола  и молодежи помогали нам лучше понять друг друга, в работе  мы не упускали   возможности встретиться с молодежью  других стран.
Была делегация из  ГДР во главе с  Евой Хемпель, членом бюро  Союза  свободной немецкой молодежи.  После обмена мнениями через переводчика  в комитете комсомола строительства делегация разделилась на две группы. Я и Анатолий Назин, член  комитета комсомола сопровождали Еву Хемпель.  Ева, светловолосая приятная молодая женщина с василькового цвета глазами, плохо знала русский, мы с Толей  немецкий не лучше, но представьте себе – разговорились.
Ева Хемпель восхищаясь энтузиазмом наших комсомольцев, сказала:
- Мы тоже у себя, в ГДР, намерены так работать, чтобы быть похожими на вашу героическую молодежь.
Что можно было пожелать своим собратьям, кроме успеха?
- Хотим от имени ССНМ наградить самых  достойных молодых людей – сказала она нам в беседе.
Мы долго совещались  кого наградить: достойных было много, а медалей только три.  Каждый считал бы за большую честь получить медаль Артура Бекекера, учрежденную  в честь несгибаемого борца –антифашиста, погибшего в застенках гестапо.
После обеда вместе со вторым секретарем комитета стройки Нели Шабалиной делегация побывала на знаменитом «стакане».  Они осмотрели  строительную площадку  фабрики.  Его размеры и труд людей восхитили немецкую делегацию. Они попросили  разрешения прямо  на площадке вручить медали.  И вот под одобрительные крики «Ура! Дружба!» медали были вручены Нелли Шабалиной, , Нине Горохводатской – прорабу, Вале  Машаевой – прорабу, трем молодым девушкам.  На обратной стороне медалей было написано «Для  социалистического будущего наша юность».  Потом Ева  Хемпель сказала:
- Меня особо восхищает труд молодых женщин. Это что-то невероятное, фантастическое.
До свиданья, Ева, привет  вашей молодежи от  комсомольцев нашей стройки!
Гостей из Венесуэлы мы встречали с нетерпением, ведь для нас Латинская Америка – край непостижимо далекий.  Нам хотелось рассказать  Виктору  и Родригесу о стремлении нашей страны к миру. И погода была созвучна нашему настроению: стояло  жаркое лето 1964 года.  Петр Трегубов, я,  Альбина Печерская,  Неля Шабалина встретили их.
После обеда их повезли на автобусе в село Илимск.
Илимск – место ссылки Александра Николаевича Радищева.  С ним находилась героическая женщина, его друг и жена Елизавета Васильевна Рубановская.
Виктор смотрел на   старинные   башенки Илимского острога, и что-то шептали его губы.  Может, он хотел понять душу русского народа, ощутить  силу правды, отдать дань уважения смелости и дерзаниям русских людей?  Илимск и его история взволновали наших  слушателей, и они всю дорогу просили подробней рассказать об удивительном крае, о его освоении русскими землепроходцами.

ОТВЕРГНУТОЕ ВРЕМЯ
  (вместо эпилога)
Не так давно у меня состоялся интересный разговор с помощником Нижнеилимского района Надеждой Васильевной Новиковой. И когда я напомнил ей о нашем времени, о романтике, о наших лучших порывах, о том,  как мы работали, и, в частности, о пропагандистах в партии, о том, что лично я отдал этому делу 15  лучших лет своей жизни, то она потрясла меня своим резким суждением:
- Что вы говорите про то время?  Оно отвергнуто и забыто!  И если вы даже что-то сделали для людей и для города, то это сейчас ничего не значит…Забудьте об этом!
«Как же так? – возмущенно думал я, шагая по улице своего родного города, построенного и моими трудами. -  Разве можно отвергнуть нашу прошлую жизнь!  Согласитесь, огромный экономический потенциал, созданный молодежью и комсомольцами разных поколений (в том числе и нами, шестидесятниками), уже много страшных лет спасает Нижнеилимский район от окончательного обнищания!  Мы, молодежь и комсомольцы, не можем отвергнуть наше прошлое – это было бы абсурдом! Разве можно забыть и опорочить нашу беспокойную молодость, забыть сибирские морозы и мошку,  первые промороженные палатки,  тяжелый труд на строительстве города и комбината, объектах района, утраченное здоровье…»
А разве можно забыть романтику тех лет, коллективизм и энтузиазм.  Какие  рождались тогда и пелись песни! Вот, например,  «Прощание с Братском».
Я в таежном смолистом краю
Встретил лучшую песню свою.
До сих пор я тебя, мой палаточный Братск,
Самой первой любовью люблю…
Мы, строители города и комбината то же самое можем с гордостью сказать о своем городе.  С  Гребенщикова и  с И. Добронравова перекликается со словами из стихотворения, члена нашего литературного клуба Надежды Гуртовой «Мой город».
Кто, мечтая, рассветы встречал,
Кто здесь вырос и духом окреп,
Тот в знакомый до боли причал
Остается влюбленным навек!
Да, всё было, как говорится, и хорошее и плохое, в той прошедшей жизни.  И мы понимали ещё тогда, что не построили идеального общества Любви, Братства,  Свободного творчества. Это, увы, была  только мечта романтиков-шестидесятников – это была погоня за синей птицей, птицей счастья и духовного взлета…Но признаюсь -  какая прекрасная это была мечта!  И мы в неё верили.
Ещё тогда, в пору молодости, мы знали  о несовершенстве нашего строя, видели его недостатки.  Помню один случай, который произошел с мной и резко изменил мою жизнь.  Я тогда работал начальником техотдела управления «Коршуновстрой».  И вот после очередной планерки приходит ко мне второй секретарь райкома партии Николай Николаевич Иванов и, не разобравшись в сути происходящего,  начал в грубой форме учить меня, как нужно  работать и решать технические вопросы по-партийному. А сам он был далек от сути проблемы. И это была практика партиии, а не единичный случай.  Я уверен, что был бы на месте Иванова некто Петров, он сделал бы так же!  Такие вот были «детские игры», чтобы  показать  ведущую роль партии. И в результате этой  «практики»  я перед перестройкой вышел из партии по собственному желанию и не жалею об этом.
Наше поколение перестало быть единым по убеждениям и расслоилось. Как уже упоминал, я вышел из партии  и, переосмыслив свою жизнь, поверил душою  и сердцем в Иисуса Христа, поверил в  Богочеловека, жившего  вместе с людьми на земле две тысячи лет назад, взвалившего на свои плечи грехи всех людей из-за любви к ним, отвергнутого ими и распятого на кресте и  через три дня воскресшего.  И я, многогрешный  верю Ему, преклоняюсь перед ним.
Человек живет надеждой на лучшее будущее. Но само по себе оно не придет, за него надо бороться и во имя этого будущего стоит жить и бороться.
А утром просыпается  родной тополиный город,  город любви и молодости, город надежд и разочарований.  Я стою у окна и слушаю  тихий  перестук дождя по крышам, и катятся по стеклу капли-слезинки, как бы оплакивая былую  и неспокойную жизнь.
 
Вот такая жизнь и судьба была  одного из моих товарищей по перу Александра Веревкина. А ведь кроме своей основной работы он не лежал на диване, а он занимался общественной работой, за которую нам ничего не платили. Кроме  общественной работы, он ещё и писал статьи, очерки. А ведь для этого тоже нужно время. Порой мы, вот такие вот неугомонные не досыпали. Порой нервы были на пределе. Вот я и решил включить этот очерк Александра Веревкина. Не все, но были пишущие мои товарищи  именно такими. Я просто взял его, как образец. Эта книга не о производственных делах, как вы заметили. Для этого есть  другие наши книги, где всё такое есть. Эта книга о пишущей братии. Кто они? Какие они? Вот я и попытался рассказать людям о таких товарищах. Некоторые говорят, мне, что эта книга уникальная.  Судить не мне. Во многих городах страны я побывал. В первую очередь в любом городе я шел в церковь, а потом в библиотеку. Таких протоколов там я не встречал. А я взял вот и написал всё о моих товарищах по перу.  Они были отменными тружениками в своих подразделениях. Порой ночами писали. А как иначе? Не все, но были такие, кто за наградами и премиями не гнались. Больше всех им  попадало за их выступления в газетах. Откуда могут быть  награды у таких людей?  Наши груди чисты от металла. У такой братии, как Веревкин и Стрелов наград не может быть. Мы стеснялись быть подхалимами, блюдолизами и угодниками.  Была пишущая братия  не стеснительная, наглая, с шаркающей походкой, с прижатой в шею головой, да ещё на полусогнутых ножках. Вот эта вечная пишущая братия и получала почетные звания и награды. Были такие, но, к сожалению,   они были. Нас Бог миловал от такой напасти. Наша совесть чиста, как наши груди. Вот такая получилась откровенность. Опять я виноват за мою откровенность. Все подхалимники и угодники правы, а я снова виноват. Ну да ладно. Мы прощаем их. Теперь уж их не перевоспитать. Какие они есть, пусть такими будут. Как их не перевоспитать, так же  не перевоспитать  неугомонных и не сдающихся Веревкиных и Стреловых. Слава Богу, они тоже есть среди нас, пишущих, и в этом я хоть доволен. Есть они. Не перевелись ещё. Есть.   
Заканчивая свою книгу, почувствовал, будто чего-то не хватает. И тут в своем архиве  я обнаружил очерк талантливого журналиста Владимира Ермолаева о Лидии Ивановне Тамм. Я просто не имел права не включить его в свою книгу.  Лидия Ивановна, как никто из нас, заслуживает этого очерка. Она, и только она организовала и создала наш знаменитый в те далекие времена  литературный клуб.  Она для нас была не только наставница, но и для многих, в том числе и меня, второй матерью. И вот эту книгу, я завершаю вот этим талантливым очерком. В издательстве «Оттиск» вышла книга Лидии Тамм «Записки иркутянки», которую редактировал журналист Владимир Ермолаев. А ведь в это время  автору этой книги было 94 года.

ЗАПИСКИ  ЛИДИИ  ТАММ
О Лидии Ивановне я впервые услышал четверть века назад, едва прилетев на работу в Иркутск в качестве собкора «Правды». Рассказал мне о ней  писатель В. М. Шугаев, с которым мы учились  в Уральском университете:
- В Коршунихе я увидел на двери квартиры  записку: «Ребята!  Или кто придет! Ключ – в почтовом ящике, чай,  сахар, масло в тумбочке. Будьте как дома».  Достал ключ, вошел в квартиру, вскипятил воду, жду.  Пришла женщина с легкими седыми волосами, собранными в узел на затылке:  «Давайте знакомиться, Лидия Ивановна Тамм. Чаю попили?» Я поблагодарил и спрашиваю: «Как это вы двери открытыми держите? Народ-то на стройке разный».
- Два раза уносили кое-что, - призналась хозяйка. -  Но большинство – замечательные ребята.  Иные  приедут, и  деваться не знают куда.  Пусть у меня поживут, а там, глядишь,  и устроится жизнь.
…Мы сидели в уютной, заставленной книгами квартире Шугаевых. Жена писателя Эля, которую я тоже помнил по университету, угощала ароматным кофе. Хозяин курил сигарету за сигаретоей, виновато признавался:
- Не могу без них. В Москву летаю монгольским рейсом, там в пути можно курить.
Он протянул мне ветхую бумажку:
- Та самая.  Пятнадцать лет храню. Листочек -  частица нашей сибирской летописи.  Записке недостает летописной сдержанности и краткости, зато в ней – с избытком сердечности, ею, кстати,  полны русские летописи.  «И поиде к людям радуяся…»  -  и пошел к людям, радуясь…
Накануне  Вячеслав возвратился из поездки в Железногорск-Илимский. Он был влюблен в северный город и его создателей.  Среди них – Л. И. Тамм, её сын Борис, приехавшие  в Коршуниху вместе. Лидия Ивановна по партийной путевке, а сын – по комсомольской. Борис поселился в палатке, мать – в деревянном бараке.  По моей просьбе прозаик написал  для «Правды»  очерк «Летописцы из Коршунихи».
Его героиня жила уже в Иркутске, работала в опорном пункте милиции.  Познакомившись с нею, сразу вспомнил подзабытый газетный очерк.  До чего же верно изобразил её писатель!  Со дня их первой встречи минуло 40 лет, нет великого государства,. В котором мы все трое жили, после гибели его многие и себя чувствуют погубленными, преданными…А Лидия Ивановна всё та же:  забот да хлопот полный рот.  По-прежнему печётся о попавших в беду, таких сегодня куда больше, нежели вчера.  Да и беды порой  наваливаются столь тяжкие, что их не развести даже руками почётного гражданина Иркутска.
Десятки  раз  навещал я её по-спартански обставленную однокомнатную квартиру в старом панельном доме в Лисихе.  Здесь «всем  вольный ход,  все гости дорогие».  И не только соседи, начиная с третьеклассницы Даши Поповой.  Но такого наплыва гостей, как 17 февраля  2001 года, пожалуй, ещё не было.  39 человек пришли поздравить хозяйку с 94-летием. Конечно,  все сразу они бы здесь не  поместились, за праздничным столом гости сменяли друг друга.  Хозяйка  поджидала свою заботливую  помощницу  Р. М.  Марченко, но у той заболели родственники…
Соседка Фаина Грудинина поведала:
-  У нас никто не спешит открывать двери квартир, кроме меня и Лидии Ивановны.  К ней кто ни позвони, кто  ни постучи – тотчас распаивает дверь.
Случается, её доверчивостью, отзывчивостью злоупотребляют. Явился незнакомец, искусно разыграл сцену.  Под Новый год решил-де  заслать сватов к любимой девушке, да оказался на мели – счастью  не бывать! Вы, мол, получили пенсию, займите, скоро расквитаюсь, с моей Наташей век будем благодарить вас.  Сердобольная хозяйка   метнулась к  старенькому холодильнику, вручила будущему молодожёну закуску для праздничного стола, деньги на шампанское и подарок.  С тех пор «жениха» и след простыл…
28 августа минувшего года я застал её с удрученным видом, говорящей по телефону. Положив трубку, сообщила:
- Умер наш бывший  участковый, полковник милиции Николай Николаевич Белов. Не выдержало сердце, когда смотрел  по телевизору передачу о гибели  подводной лодки «Курск».  Прекрасный был человек, а молодые коллеги не помогают вдове с похоронами.  Звонила  милицейскому начальству, обещали прислать машину. Терпеть не могу черствых людей.
Многое в стране и родной Сибири огорчает Лидию Ивановну, о  чём  она часто говорит со мной.  Я подчас отшучиваюсь: беды  - закономерность в российской истории.  В своих воспоминаниях  «Крушение империи»  председатель 3-й и 4-й  Государственной  Думы М. В. Родзянко писал: «Россия, - говорил французский министр в приезд его  к нам в период мировой войны  (первой – В. Е), -  должна быть очень богатой и уверенной в своих силах, чтобы позволить себе роскошь иметь такое правительство, как ваше, в котором премьер-министр – бедствие, а военный министр – катастрофа».
С надеждой она приняла приход В. В. Путина. Смущает, однако,  что у кормила  остаются и лихие функционеры ельцинского призыва, разрушившие  державу, разорившие народ.  Им бы уйти с покаянием и плачем,  подумать о душе, а они ходят гоголем, поучают со страниц газет и журналов, с телеэкранов, по радио.  Её  возмущают иные представители второй древнейшей профессии, разжигающие вражду в обществе, пороча прошлое великой страны, клевеща на неё. Журналистика нередко становится как никогда партийной, заказной.  Э. Сагалаев  в бытность шефом молодежной редакции ЦТ окрестил Останкинскую тебе башню  шприцем  для  идеологических инъекций.
Ах, Лидия Ивановна, в журналистике,  беллетристике такое началось не сегодня и не вчера.  «Когда они напишут что-нибудь  не безнравственное, то  это нечаянно»,  - с горечью заметил ещё Л. Н. Толстой. Он  же: «Пресса – это  лживость с местью».  А вот запись в дневнике И. А. Бунина от 22 сентября 1942 года о немецком радио: «Радио -  кошмар. Не лжет только который час».
Советую своей мудрой собеседнице, дабы  уж шибко не огорчаться,  режи листать газеты, включать радио и телевизор, больше  читать и слушать опальную теперь классику. Нет беды беднее, чем печаль. Книг у неё дома не очень много, она всю жизнь их дарит.  А если и просто дает почитать, те обычно исчезают навсегда.  Я был рад восполнить иные потери.  Год назад  скопила из пенсии денег, попросила подобрать магнитофон -  и друзей при встречах записать, и музыку послушать.  Переписал её  Вивальди, Баха, Бетховена, Моцарта, Грига, русские  и украинские песни. А вот комсомольских песен, к её огорчению, в моей  фонотеке нет.
Дома у Л. И. Тамм нередко встречаются комсомольцы разных лет.
- На комсомольском юбилее, - рассказывает она, -  я предложила членам ВЛКСМ разных поколений собираться регулярно, пригласила к себе домой.  Однажды пообещал приехать вице-мэр Иркутска  Сергей Иннокентьевич Дубровин, бывший комсомольский вожак. Настал урочный час, а гостя нет. Волнуемся. Оказывается, он заезжал  за секретарем иркутской организации Российского  Союза молодежи  Алексеем Петровым. На той встрече  условились создать городской клуб  бывших комсомольцев.
Клубу дружно предложили присвоить  имя Лидии Тамм, однако она решительно возразила – «отбилась» по её выражению.
Божницы, модных ныне образов в этой квартире нет: хозяйка убежденная  атеистка. И всё же своеобразный  иконостас здесь есть: за стеклом шкафика  -  фотографии С.И. Дубровина, иркутского мэра В. В. Якубовского,  губернатора области Б. А. Говорина.  Не все приходившие сюда  видят в них и своих кумиров. С такими гостями Л. И. Тамм вступает в горячую полемику.  Радуется возрождению в Иркутске опорных пунктов милиции,  народных дружин.  Для них  в скудном городском бюджете  выделено нынче  свыше трех миллионов рублей -  больше,  чем в 2000 году. Она, по настроению называет меня на «ты» либо на «вы».  В долгих  и частых разговорах об увиденном, прочитанном мы отвергаем мысль о том, что  великая Россия изжила себя и, подобна Атлантиде, опускается на дно океана, в пучину истории (Прощай, Россия, встретимся в раю!»).  Вспоминается  К. Д. Каверин: «Надо  верить в русский народ, надо его любить – без этого жить нельзя!  О народе следует судить не по его нравам и привычкам, а по его идеалам».  До русского историка  похожее говорил француз   Шарль   Монтескье: «Народ  честен в  своих стремлениях, но не в своих нравах».  Над своей книгой  Л. И. Тамм  работала истово, не щадя себя. Даже в госпитале, где не раз навещал её, усердно стучала  одним пальцем по древней, расстроенной машинке, на какой   у меня не хватило бы терпежу напечатать и пару страниц. Читая и   правя листки,  предлагая названия глав и книги, я поражался изумительной памяти 94-летнего автора, блестящему  юмору. Словно воочию  видел красочный, своеобразный мир старого Иркутска.  В книге, в частности,  привлекают образы деда и бабушки автора.  Недавно спросила:
- Кто из них больше понравился?
- Дед, чувствую, был  весьма  колоритным, неординарным человеком, - отвечаю. -  До скупого о нем написано.
Иван Бунин  занес в свой дневник горькую мысль: «Мой отец, моя мать, братья…пока в некотором роде  существуют – в моей памяти. Когда умру, им полный конец».  Он же, перелагая речение поморского проповедника  Хv111 в.  Ивана  Филиппова, говорил:  то,  о чем написано, будет жить,  о чем не написано – умрет…Лидия Ивановна сохранит от забвения,  небытия многое и многих.
И. А. Бунин размышлял: Если бы не Пушкин «совершенно просто, не думая ни о какой литературе, записывал то, что видел и что делал, какая это была бы книга! Это, может, было бы самое ценное из того, что он написал.  Записал бы, где гулял, что видел, читал».  Насчет Пушкина – более чем спорно, однако важна мысль о ценности документального повествования.
Об этом говорил и Л. Н. Толстой.  В письме  к В. В. Стасову он своеобразно отозвался о художнике В. В. Верещагине6 «Это не художник, а лучше, - трезвый, умный и правдивый человек, который  много пережил и умеет рассказать хорошо то,  и только то, что он видел и чувствовал. А это ужасно редко…».   В письме к  Н. С. Лескову лев Николаевич признавался: « Начал было продолжать одну художественную вещь, но,  поверите ли,  совестно писать про людей, которых  не было и которые этого не делали».
Думая о годах Л. И. Тамм и её книге, невольно  вспомнил  ещё один отзыв Л. Н. Толстого.  Читая в сентябре 1900 г.  «Очерки прошлого» доселе неведомой  ему В. В. Тимофеевой, классик восхищается: «…где ни открою – прелестно… Судя по времени,  которое она описывает, это уже  немолодая женщина. Как она с таким талантом утерпела не писать…».
Тяжело даются  Лидии Ивановне строки о гражданской войне.  Призналась мне:
- Волнуюсь, ночей не сплю, когда думаю о гражданских событиях.  Правда-то существовала  не одна и сражалась она не только с кривдой. Бились одна против другой две правды.  И полегли с обеих сторон лучшие россияне…Нельзя молчать о событиях, свидетелем которых  была.  Уйду, кто об этом скажет?
Думается, для пишущих об истории, о крутых поворотах в судьбах Родины  и народа девизом могли бы служить слова В. И . Немировича-Данченко: «Я не хочу  ни ненавидеть, ни защищать.   Я говорю только о том, что видел,  и затем ставлю вопросительный знак».
«Записки иркутянки»  станут, уверен, хорошим подарком не одним историкам да краеведам, но и любому иркутянину,  сибиряку.  Жаль,  тираж книги всего 1000 экз.  Она увидела свет юлагодаря помощи городской администрации, музея г. Иркутска (В. П. Шахеров,  И. И. Терновая).
Л. И. Тамм продолжает свои записки.  Собирается рассказать  о том, что видела и пережила со времен гражданской войны и до наших дней.
Пусть так и будет.
Очерк   Владимира Ермолаева был напечатан в газете «Восточно-Сибирская  Правда» в  2001 году. Я не мог не включить этот талантливый очерк об удивительном человеке.  О своей наставнице и второй матери, то, что знал о ней, я написал в этой книге. Думаю, что автор на меня не обидится. Такие очерки об известных людях, какие печатались в  газетах, надо включать  в документальные книги. Память о таких людях сохранится  на века.      
  И  ПОСЛЕДНЕЕ…
Ну вот, кажется и все. Что  надо было, и как было, написал. Читатель пусть судит меня за мои откровения. Дело читателя. Пусть  извинят меня мои  товарищи по перу, с меня хватит. Итак, нагородил на целую книгу. Интересно, ну просто любопытно, если  ещё такие люди со странностями, как я, чтобы накатать такую странную книгу  о своих товарищах из литературного клуба в течение более полвека. Сомневаюсь. А я вот взял и накатал. Поставил точку и удивился, даже немножко испугался. Потом пораскинул умишком, и  даже немножко обрадовался. А ведь эта книга, мой выстраданный ребенок, дитя моё кровное.  Я это дитя целых полвека  рожал! И не позволю разным смеякам и плевакам  плеваться в мою книгу. Лучше возьмите и внимательно почитайте. Может, немножечко остепенитесь  и успокоитесь, а порой даже и хихикните. Вот с этим я вас и поздравлю. Не о них речь. Их уже не перевоспитать. Я о добром и понимающем читателе. Спасибо им за понимание. На этом желаю всем здоровья и удач.  Но, если в ваших руках есть перо, не бросайте его. Держите его крепко, и чтобы оно работало, а не бездельничало.
    ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.  РОМАНТИКИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ. «БУЛЬДОЗЕРИСТЫ»
Начало
Розовые занавески
Чудаки
Писать правду трудно
Разгром
ГЛАВА ВТОРАЯ. «МАЯК КОММУНИЗМА»
Все чудаки мы
А жили мы весело
Табакерка
Разброд
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. КЛУБ «ВСТРЕЧА»
После капитального ремонта
Кое-что о влюбленных шмелях
В каком углу прятался
Взбодрились, что дальше некуда
Надо жить веселее
Обсудили и запретили писать
В спорах рождается бяка
Вокруг смеха
Игруны
Разозлили вы меня, братцы
Он дурак, и все над ним смеются
Неужели разбежимся?
Обыкновенные будни
Кое-что о лекциях и  пленуме
Лирическое настроение
Нервы на пределе
Разрушение во всем
Куда мы катимся?
На Колыму в наручниках
Мир меняется
Всепрощение
Наш вдохновитель – Петренчук
Удивительные реплики Васи Куклина
Ставим точку?
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. А СЕЙЧАС МОМЕНТЫ
Романтики
Моя  эпоха закончилась
ГЛАВА ПЯТАЯ.  ДРУГИЕ ВРЕМЕНА
Надо перестраиваться
Другие времена
В ожидании нового
Потихонечку печатаемся
Долой хмурость
Молодая смена
Живет клуб
Обложили нас со всех сторон
Тоска
Игра вкрутую
ГЛАВА ШЕСТАЯ.  ЖИТЬ НАДЕЖДАМИ
Наладится ли?
Разгулялась нечистая
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.  ЗЕМЛЯКИ
Начало
Земляки
Романтик
Записки прокурора
Открытие
Как я попал в семидесятые годы
Немного о войне
Мастера
Юбилей.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВРЕМЕНА  ДРУГИЕ
Предисловие ко второй части
Нужный случай
Всё о Вампилове
Юбилей странного человека
Памяти журналиста, писателя Валерия Слободчикова
Краевед, поэт, литературовед, Почетный Гражданин района Александр Кузнецов
Центральная библиотека А. Н. Радищева
За кусочком руды
Он памятник воздвиг себе нерукотворный
Основоположник илимской литературы
Писатели объединились
ОТКЛИКИ ИЗВЕСТНЫХ ЛЮДЕЙ НА ПРОИЗВЕДЕНИЯ ИЛИМСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ И О КАЖДОМ ИЗ НИХ.
Советую прочитать
«Книги читать – во тьме не плутать»
Коршуниха в человеческих судьбах.
Звездные  часы отечества
Всего одна смена
«стакан»
Горение
Анатолий Куроедов
В погоне за синей птицей
Записки Лидии Тамм
И последнее