Из Сибири в бессмертие

ЮРИЙ  СТРЕЛОВ
ИЗ  СИБИРИ  В БЕССМЕРТИЕ
Художественно-документальная повесть

Автор благодарит районного краеведа Татьяну Афанасьевну Губа за активную помощь в подборе исторических документов и книг в работе над моей повестью о Радищеве.

ПРЕДИСЛОВИЕ
Обязательно кто-то  меня опять спросит:
-  Ты написал роман о Радищеве, как он отбывал ссылку в Илимске. Что тебя заставило продолжить писать после ссылки этого  великого человека?
С годами, особенно после буржуазной революции 1991 года, начали забывать  о Радищеве. Воспевание царей  и до  революционного времени  1917 года, стали  для  певцов  современного дикого капитализма  сигналом для стирания из  учебников, и вообще из истории, из школьной программы, имена великих просветителей, таких людей, каким был Радищев.  Не только это подстегнуло меня продолжить  вкалывать над продолжением моей книги. Некоторым господам и госпожам не понравились мои отступления  в современную жизнь. И я их понимаю. Им нравится современный дикий капитализм, каким я описал его в моем романе.  Одна госпожа, весьма культурная, интеллигентная и образованная дама  прямо заявила:
- Что вы так Радищева возвеличили? Что он такого сделал, чтобы о нем так писать? И потом, мне не нравятся ваши отступления в современную жизнь.  Что вам так плохо сейчас живется?
Многое, что меня подстегнуло продолжить писать о Радищеве. А ведь  о нем никто толком не написал, как  он  жил, путешествовал  по деревням  Илима. И это понятно. Но, когда он вернулся в Россию, кто только не писал о его жизни и деятельности.  Авторов невозможно перечислить. Повторяю. Не знаю. Просто мне захотелось увидеть   этого человека  глазами  современного человека. Я уверен, что он постоянно возвращался в разговорах с друзьями и в мыслях о Сибири, о её несметных богатствах, о её  населяющем народе разных сословий. И в своей повести мне хочется вместе с ним, в мыслях,  и в его снах, не покидать этот благословенный, не изученный край.   Будто неведомая сила толкнула меня на этот  тяжелый шаг. Роман  о Радищеве  просто не отпускал меня. И эту небольшую повесть мне хочется написать по-своему, конечно, опираясь на факты. Без  художественных образов писать не собираюсь. Не дождетесь.  Публицистических  статей, документальных книг, корреспонденций и информаций  о нем достаточно.  Мне хочется выписать его характер, его встречи с простым народом.  А он это умел делать,  вы уже знаете из  моего романа. В документальных книгах  многих авторов упоминаются  почти все  станции, где он останавливался на ночь. Зачем повторяться?  Я буду  редко о них упоминать, где хочется показать его отношение к людям, и общества к нему после возвращения в Россию. Каким он вернулся из Сибири? Вот это главное будет в моей повести. Сибирь не отпускала его. Даже в его коротких  записках, разговорах он  возвращался в Сибирь.    
 

ВОЗВРАЩЕНИЕ  В  РОССИЮ
Над головой Радищева весело звенел  колокольчик, извещая  миру, что из ссылки возвращается великий гражданин России. Но на душе у этого Человека с большой буквы не было веселья.
Кроме своей семьи в дальнюю дорогу с  Радищевым поехали: верные слуги  Петр  Кутузов, его жена  Марья Дементьевна, Давид  Фролов и солдат Пашков. По указанию  губернатора Иркутска  Радищева должен был сопровождать солдат.  Радищев выбрал  Пашкова, и обещал устроить его в гвардию. Кучера или ещё их называли ямщиками и возницами, и лошади, менялись на станциях.
Радищев решил в Иркутск не заезжать.  Он выбрал более прямой путь. Доехать до Братска. Такая дорога в те времена была.  А оттуда   до уже хорошо обжитой  станции  Удинск. Возможно, это был Нижнеудинск.  Была ещё одна  дорога, по которой шли первые казаки. Деревня Подволошина на Ангаре.  25 верст  до деревни Кочергинской  у истока Илима, но только летом. По этой дороге можно  быстрее доехать до  Иркутска. Но Радищев не пожелал ехать через Иркутск. Он выбрал Братск. Там была наезжая дорога до   Удинска, где  проходил большой Московский тракт. 
  До Братска  пробивались с великим мучением.  Вот уже, какой день мела снежная пурга.  Четверо суток пробивались.   Не они одни  ехали по этой дороге.  Три подводы повстречались им.
Наконец-то, добрались до древнего городка Братск. Для того времени  этот городок отличался от Илимска. Это был более цивилизованный город. Здесь жили весьма грамотные,  как русские, так и буряты.  Остановились в  гостиничном  доме.  Надо было обогреться, да и  отдохнуть не мешало бы дня два.  На станции взять  свежих лошадей. Здесь можно было  в книжной лавке купить газеты, журналы. В  Илимске таких лавок нет. Там редко встретишь  мало-мальски грамотного человека. Здесь была церковь, а при ней церковно-приходская школа, где грамоте учили разного возраста  детей. Радищев подумал, что он первым на Илиме  пытался приобщить детей и взрослых к грамоте. Создал свой букварь, собственноручно размножил его, и дарил его в семьи. Кстати, здесь, в Братске, он с сожалением и глубокой печалью вспомнил  безграмотных, темных  крестьян на Илиме. До боли в сердце ему стало их жалко. Он, Радищев, пытался как-то  внедрить в этот глухой край  крошечный лучик цивилизации. Вспомнят ли его там? А может, всё забудут?  Было бы обидно.
В наше время  стали его забывать. Некоторые говорят, что он дальше деревни Шестаково не ездил, что  он был богатый дворянин. В школьной программе это имя стерли.  Есть много документальных  книг о нем, но их редко кто читает. Даже есть художественный роман Ольги Форш. И как это всё было давно издано. Мне  захотелось написать в художественной форме  про этого великого человека, взглянуть на него и  на  людей, с которыми он встречался, из двадцать первого века. 
Петр  вылез из своей кибитки, за ним солдат Пашков.  В одной кибитке находилась вся семья Радищева, а в другой   Петр с женой, Давид Фролов и солдат.  Петр крикнул:
- Хозяева, отзовитесь! Где у вас можно остановиться?
- Чо базлашь? – тут же отозвался кто-то из-за поленницы дров. – Вижу, с Илимска  прикатили.
Им навстречу вышел  мужичонка в длинном  и рваном зипуне.
– С Илимска, однако, будете?
Радищев   спросил:
- Нам бы лошадок  поменять, мил человек. Станция у вас должна быть?
- Однако сразу видно хорошего человека, с уваженнем  отнесся, а вы сразу базлать на всю ивановскую. Ранцию? Это чо такое? Нет у нас никакой Ранции. Есть заезжий дом. Я вам чичас, однако, и покажу ево. А, понял вас! Понял. Вам нужон Гришка Ранцев? А на кой он вам нужон?  Лежит зиму на печи. Летось коров пасет. Пастух он. А ишо он печи  ладно кладет. Зачем он вам нужон? Не пойму вас чота?  Навроде вы человек сурьезный, и вдруг к этому Гришке? На кой ляд он вам нужон?   
- Нам  ваш Григорий не нужен, - ответил Радищев. – Покажите нам заезжий дом.
- Так бы  сразу и сказали, а то  какую-то ранцию вам покажи.  Идемте.
Мужичок  привел их к большому  дому с высоким крыльцом.  Сразу можно догадаться, что это и есть гостиничный дом. Были и заезжие дома, в которых  на время проживали люди победнее. В наше время  тоже были такие дома, которые назывались  домом колхозника.
 На привязи стояли две подводы, с грузом в  кулях и  деревянных коробках, и одна кибитка без лошади. 
 Давид  позвал  ямщиков, и  они подогнали  кибитки к  стойлу. Здесь лошадей сменят, как и ямщиков.  Они были илимские. Здесь  сменят братские ямщики.  Мне   такое знакомо. Мы тогда жили в Якутии в городе Олекминск на реке Лена.  Мне тогда было пятнадцать лет. Работал конюхом. Иногда с взрослым  ямщиком в 1947 году  всю зиму я  возил ценные груза до Якутска. Конечно, сейчас зимой ходят машины.
За домом  стоял большой и высокий сарай.  Там находились кони и сено.
Радищев вошел в дом. Здесь было тепло.  Видимо, это кабинет  начальника.  Вдоль стен лавки, посредине большая печь.  В углу стоял стол, за которым сидел тучный мужчина.  На одной лавке лежали два мужика. Спали.  Напротив  чуть приоткрытая дверь. Там маячила человеческая фигура. Возможно, там были  гостиничные номера. 
- Нам бы главного  начальника  приезжего дома, - сказал Радищев.
Мужчина  бросил писать, отложил перо. Кустистые брови почти закрыли глаза.
- С Илимска  чо ли?  Кто таки? Подорожную давайте.
Радищев подал ему подорожную. Мужчина начал медленно читать.
А сам ворчал:
- Едуть и  едуть. Сидели бы дома, так нет же им, ехать надо.  Никакова покою ни днем, ни ночью.
- Радищев Александр Николаевич. Так. Ишо кто здеся?  Елизавета Васильевна Рубановская. Так. Кто ишо? Так… 
В это время  распахнулась дверь, и показался высокий  гражданин  в полувоенной форме. Радищев успел подумать, что этот  человек служит  в  суде или в прокуратуре.
-  Александр Николаевич, вы ли это, голубчик? – громовым голосом  сообщил он. Два мужичка  свалились  с лавок, и тут же вскочили.
- Не узнаешь меня?  Мы с тобой ещё встречались, дай  Бог память,  в девяносто первом, осенью,  у губернатора  Ивана Альферьевича  Пиль.   
  - Когда это было, - развел руками Радищев. - Сами понимаете, кто я был тогда.
Радищев вспомнил  только один эпизод. Но запомнил.  Этот человек тогда бил по щекам  солдата.
Он быстрым шагом подошел к столу и наклонился над начальником  гостиничного дома.
- Ты что, морда, не узнал самого Радищева?! Он в Россию, домой едет. Дворянин.  Встать, сукин сын! По мордам  захотел!
Человек вскочил, и широко улыбаясь, стал быстро кланяться. Кустистые брови  поднялись  чуть ли не до середины лба.
- Не надо бы так, - возразил Радищев.
- С этим народом,  Александр Николаевич, не  надо либеральничать. Забыл представиться. Тихомиров  Иван Евграфович, коллежский асессор. Служу  в  Иркутском губернском магистрате. Недавно поставили. Заслужился  вот до чина майора. С семьей приехал, али как?
- Семья большая,  - ответил Радищев.  Ему стало неприятно быть рядом с этим человеком. Но  надо терпеть.
Для Радищева выделили отдельную  комнату. А вот  когда Александр Николаевич  потребовал комнату и для  своих слуг, Тихомиров сморщился и ответил:
- Наслышан о ваших демократических замашках к   крепостным и крестьянам.  Разве так вам, дворянину, можно  дозволяться?
- Они не крепостные, - ответил Радищев. -  Они давно получили вольную, и вот поехали со мной в Сибирь. И сейчас они едут со мной. Это такие же граждане, как и я.
Тихомиров развел руками.
- Не пойму и не соображаю о подобном поступке.  Ничего не поделаешь. Слушай ты, морда, отписывай  оным  гражданам  отдельную комнату. Не надо  перечить.  А то ведь приедет в Петербург, да как придет эдакая бумаженция. И законопатят нас в Илимский острог.
- Не надо бы так, - ответил Радищев. - Люди ведь здесь.
Тихомиров огляделся,  хмыкнул и ответил:
- Где люди? Эти вот люди? Это мои слуги. Ладно. Ты, приходи ко мне, Александр Николаевич, посидим, поговорим о том,  о сем. Не с кем даже здесь, словом перемолвиться. На три дня вот сюда приехал. Проверить своих оболтусов. Пьют шельмы, а дела судебные запустили.  Вчера с комиссаром острога хорошо выпили. Забавный мужик.  Можно с ним поговорить. Шельма одним словом. Службу знает. Молодец.  Любит подношения. Шельма. Приходи. У меня в голове тоже много чего есть. Можем и того, пофилософствовать. А  что?  Посидим, выпьем водочки.
Радищев с семьей поселился в довольно приличной комнате.  Рядом  Давид,  Петр с женой и солдатом. Была ещё одна большая  комната для ямщиков.
Вскоре ввалился Тихомиров. В руках  квадратная, черная бутылка.
- Вот я тут водочки прихватил.  С умным человеком пожелал посидеть. Глядишь, и у меня ума прибавится.
Он  поставил бутылку на стол, потом взял и пристукнул.
- Вы бы, гражданин Тихомиров  потише  были бы. У нас ведь дети, - сказала Елизавета Васильевна.
- Ах, да, дети у вас!  Да я привык на службе-то кричать. А как же без этого. Конечно, можно теперь и побрезговать нас. В Россию едите. Как же. Глядишь и должность дадут по  судебной линии. А я кто?  На преступника порой надо кричать. Он быстрее сознается. Порой так закричу,  что в моем кабинете стекла  звенят.
- Вы бы потише говорили, господин Тихомиров, - спокойно сказал Радищев.
- У нас ведь дети, - ответила Елизавета Васильевна.
- Ах, да, дети. Это хорошо. У меня три сына. Старший в меня. Тоже растет  громогласным. А средний  слаб голосом. Ничего с него не выйдет.  А вот младший, бывало, как начнет визжать, собаки  разбегаются.  Толк будет.
- Пожалуйста, не кричите, - взмолилась Елизавета Васильевна.
- Да это я тихо говорю. Чего вы возмущаетесь?  Александр Николаевич,  где там  кружки.  Тяпнем  маленько.  Пофилософствуем.   
- Шли бы вы со своей бутылкой  к себе! – резко ответила Елизавета Васильевна.
Тихомиров замер.  Его рачьи глаза ещё более расширились,  и казалось они готовые вылезти из орбит.
- Как же так? – не снижая  голоса, спросил он. – Я понимаю. Вы теперь вон где, а я кто? Но я тоже кое-где. Обещали в Петербург перевести.
- Там  громкоголосых не хватает? – спросил Радищев.
- Смеетесь. Побрезговал со мной выпить? Ладно. Что уж. Ладно.
- Иван Евграфович, я не пью. И вам не советую. У вас  нос красный.  У вас от водки давление. Опасно. Бросьте эту гадость. Вы  итак хорошо  выпили. Хватит бы над организмом издеваться.
- А причем тут мой нос? -   спросил Тихомиров. – Ладно, пойду я. Вот я вас уважаю, а вы меня не уважаете.
Это любимое слово пьяниц. Оно и тогда было, и с пьяницами переползло через века   в наше время.
Тихомиров взял бутылку и вышел из комнаты.
- Господи, это же настоящий монстр, - прошептала Елизавета Васильевна. В это время все дети сидели на кровати, и всё, конечно, слышали.
- Я  знавал двух таких  судебных  исполнителей, - тихо ответил Радищев. – Они на службе ретивые. Наверное, за это  время  много добились.
- Надо детей кормить, - сказала Елизавета Васильевна.
На другой день в дверь постучали. Радищев открыл её.  Перед ним стоял начальник гостиничного дома.
- Александра Николаевич, люди к вам.  Пронюхали, однако, что вы здесь. Вот и пошли.
- Зачем они ко мне? – удивился Радищев.   
- Так вот. Стоят. Просятся.
- Приглашай. Хотя, давай я сам к ним выйду.
Радищев вышел из комнаты.  Перед ним стояли три женщины в рваных  телогрейках.
Все три женщины бросились на колени.
- Лисандра Николаич, Богом просим, помоги!
- А ну встать! – бросился поднимать их Радищев. – Не люблю я это дело! Говорите, что у вас? Какая беда пришла к вам и напасть какая?
- А напась у нас одна. Злыдня назначили старостой, энтова Митьку  Моченова.  Ни дна ему и не покрышки. Мужиков  бьет палкой. За чо? Маво мужика избил. Курицу просил принести  для супчика, - торопливо  говорила  худенькая женщина с синяком под правым глазом. Остальные только кивали головами.  – А откеда у нас лишня курица-то? Откеда?  Четыре курицы всево -то и есь. Коровенка одна.  Савраска один. А куда нам без них, кормильцев-то?  Некуда.  Да пятеро  на печи. Яички  мальцу надось бы. Хворый он. А этот чёрт  удумал чо? Курачку ему подавай!
- Синяк-то вам староста  определил?
Женщина  замолчала. Другая женщина ответила:
- Сенька, мужик ейный  синюшу под глаз поставил. Мол, не лезь баба в дела мужичьи. А как не лезь-то? Как?  У меня вечор  Митька Моченый поросенка  отобрал. Для него, злыдня проклятущева  мы порося растим? У нас тоже  дай Бог есь семья. А как же без семьи-то? Как? Никак нельзя. Без семьи-то ветродуй считай.
- Что это такое ветродуй? – спросил Радищев.
- Знамо дело, - ответила третья женщина. -  Бобыль, он есь бобыль. Чо с нево взять? Мало тово, чо он бобыль. Так с ним такая же бобылиха живет. Ни семьи у них, ни детей. Знамо дело, ветродуи. Как без  ребятни-то? Как? Вон ты тоже, однако, мы знаем, настрогал ребятни под самую завязку. Нас поймешь, Лисандра  Николаич. Помоги нам, Христа ради.
- Как же вам помочь?  У вас есть полицейские, комиссар. Священник есть. Был здесь и  сам  судебный исполнитель.  Есть, кому пожаловаться.
- У, не говори,  стрась, как все они на нас сердятся, - ответила первая женщина.  – Ваньша  полицей  по щекам мово мужика отбуцкал за милую душу! У нас есть поп Илья. Он один нас защищает.
- Не велят нам жаловатца, - ответила вторая женщина.- Вот мы и собрались бабы-то, да пошли к вам, Лисандра Николаич. Успокой этова  Митьку Моченова. Жизни нет от нево. И некому здеся пожалатся. А мужики, чо? Молчат.  Терпят. А нам достается. Вот и пошли к вам. Услышали, чо добрый  дворянин приехал к нам. К царю едет. Вот и пришли к тебе, батюшка.
- Даже и не знаю чем вам помочь. А как же ваш батюшка? Помог бы.
- Как поможешь с этими супостатами? Батюшка-то у нас хороший.  Он всех детей подбирает и учит. Взрослые к нему идут.  Как же. И русские у него там и буряты. Какая разница. Всех учит. Книжки уже дети  и те взрослые читают.  Школа при церкви есь. А как же? Моя ребятня там у нево учатса.  А как же?   
В это время  вошел Тихомиров.
- Жаловаться приперлись?  Умному человеку отдохнуть с дальней дороги не даете? Не стыдно?
Женщины сразу  скукожились, притихли,  пол стали разглядывать.
- Дык мы, тово, батюшка, как же этово, - промямлила  первая женщина. – Спасу нет. Вот и пришли.
- Александр Николаевич, они теперь  всей гурьбой повалят к вам. А вы, бабенки, идите  к своим мужьям, детишкам. И нечего отнимать время у умных людей. Идите, идите. С вами пусть староста разбирается. Идите.
- Нам бы старосту и не надо бы, - ответила первая женщина.
- Ну да, конечно, вам министра подавай! – засмеялся громко и раскатисто Тихомиров. Он немного помолчал,  потер мягкое и потное лицо. – Я ведь  всё по уездам  езжу. Вроде и,  правда, вы к царю едите? Краем уха я слышал. Али как? 
Радищев решил  ответить:
- К нему, к царю-батюшке во дворец.
Женщины тут же упали на колени.
- Не серчайте на нас, Лисандра Николаич! – взмолилась первая женщина. – Не от ума мы, а так, по нашей темноте. Где вам до нас. Не серчайте.  Могете даже приказать высечь нас. И мы не обидимся.
- Не обидемся,  -  враз ответили две женщины.
Радищев  бросился к женщинам и поднял их с колен.
- Я же сказал вам, что не надо передо мной становиться на колени!  Староста вас обижает?
- Маненько забижает, - ответила первая женщина.
- Иван Евграфович, вот  вам и работа. Разберитесь со старостой, да и  с полицейскими надо бы разобраться.
- Вмиг разберусь, Александр Николаевич. Конечно, разберусь, - ответил  Тихомиров уже  более тихим голосом. Он  вроде даже ниже ростом стал. Потом уже совсем тихо спросил: - Мне говорили. Слухи есть слухи. Вы, оказывается, не домой едите, а этого, того, к  батюшке, в сам во дворец? Али как?   
- Во дворец, - резко ответил Радищев.
Тихомиров вытянулся и замер. Начальник  гостиничного дома тоже замер.  Двое слуг шмыгнули к двери, и мигом скрылись.
В это время  вкатился  толстенький  мужичок в новеньком зипуне.  Он закричал:
- Иван Евграфович,  не слушайте этих баб! Не слушайте! Врут всё оне! Врут, ей, ей врут, как пить дать врут негодницы! Не бил я их, а  тока мораль прочитал. Они сами мне курочку и порося преподнесли ради уважения!  Не отбирал я у них ничево!  Наговаривают на меня! Ей, ей наговаривают!
Тихомиров весь напрягся, и немного подался к старосте.
- Молчать! Молчать! Я тебе покажу, как курей воровать! Молчать, сукин сын! Молчать!
- Как же так, Иван Евграфович?! Как же так! Мы  вчера  с вами маненько посидели. С нами посидели Иван Ермолаевич, да Степан Иванович.
- Пошел вон! – затопал ногами Тихомиров.
Староста затишил голос:
- Как же вы так?  При докторе так. Поросеночка-то  я для вас…
- Пошел вон!  - закричал Тихомиров. - Это не доктор, это сам министр. В  Петербург  едет. На колени, мерзавец! Я вас здесь  таперича быстро научу, как уважать  высокое начальство!
Староста  перед Радищевым грохнулся на  колени,  чуть лбом не стукнулся об пол.
- Пощади, милостивый  государь. Мне сказали простой доктор. А то, что сказали, что добрый доктор, я не поверил.  Оказалось, чо  так? А вы оказывается сам  Лисандра Николаевич?!  Не брал я курицу и поросенка. Ничо я не беру.
Тихомиров быстро подошел к  старосте и  взял его шиворот.
- А ну, поднимайся, сукин сын! Потом поговорим! Пошел вон!
Радищев  и здесь заступился.
- Не надо бы так, господин Тихомиров. Это ведь человек. У каждого  есть свои недостатки. Отпустите его с миром.
- Какой он человек? – сквозь зубы ответил, и отпустил воротник  зипуна. Прошептал: - Пошел вон. Потом поговорим.
Староста вскочил, и бежать на выход. А сам приговаривал:
- Как же так? Как же так? Я же  поросеночка…
Скрылся за дверью.
- Извините, Александр Николаевич, извините. Не серчайте на нас. Темнота. Чо с них взять? На каждом шагу врут. Лишь бы себя выгородить.  Я их всех накажу. Всех. А ну, бабы, шагайте-ка  по домам. Мужья вас заждались.
Женщины медленно пошли на выход.  Радищев остановил первую женщину.
- Вы сказали, что у вас сынок хворый?
Она махнула рукой и ответила:
- Чо мы? Так. Беднота. Куда нам? Спасибочки.
- Давайте так. Я сейчас возьму  кое-какие лекарства, и мы вместе пойдем  лечить вашего  богатыря.
- Чо, вы, чо вы! – замахала руками женщина.  – Мы и так. Да и платить нам нечем. Спасибочки.
Радищев взял женщину за  рукав и спросил:
- Как вас звать-то?
- Матрена я. Матрена. Спасибочки.
- А как  вашего отца звали?
- Зачем он вам?  Он давно помер, царствие ему небесное.  Степаном все кликали ево. Степаном.
- Вот что, Матрена Степановна, ждите меня здесь. Сейчас я вынесу  нужные лекарства, и мы пойдем к вам домой.  Будем лечить вашего богатыря.
Всё это время Тихомиров и начальник гостиничного дома  стояли рядышком и молчали. На их лицах Радищев  увидел удивление. Как же, дворянин, человек, едущий  к самому царю во дворец, считай сам министр, и вдруг пойдет в крестьянский дом лечить какого-то больного мальчишку. Конечно, такого они  никогда не видели и не увидят до своего скончания.
Радищев пошел с женщинами по  улице Братска.
Обычный крестьянский дом, какие были и в Илимске.   На печи лежал мальчик лет семи. На  тонком лице большие испуганные глаза.
- Начнем, богатырь лечиться.  Мама раздевай его.
- Да и вы разбалагайтесь. Печь натопили жаркую. Мужик с большаком за дровами уехали в тайгу.
У  мальчишки была высокая температура.
Когда Радищев уходил из дома, то он  посоветовал:
- Завтра зайду. Делайте то, что я вам  сказал. Завтра к вечеру парень будет на ногах.
Когда Радищев вернулся в дом, Елизавета Васильевна  сообщила:
- Я видела Тихомирова. Ты напугал его до бледности на лице. Хмель вся вылетела из него.
- Тоже самое, что и в Илимске. Хозяйка пыталась  втолкнуть в мои руки кусок мерзлого мяса.  Я  устыдил её. А она мне ответила, что все берут. Я ей  ответил, что я не беру. Боже мой, какая  это жизнь. Существование.
На другой день он ещё раз сходил к больному мальчику. Тот уже сидел на печи.
Потом к ним пришел местный поп Илья.
- Пойдемте ко мне ночевать. Вам здесь всё равно не дадут уснуть.  Я живу один в большом доме. Бобыль. Ты меня, Николаич,  лечил от лихорадки.  Я тогда в Илимск заезжал.
- Как же, как же, вспомнил. Под двумя медвежьими шубами   вы дрожали. 
- Если бы не вы, конец бы мне пришел.
Елизавета Васильевна сразу согласилась уйти из заезжего дома.  Перешли к попу Илье. Дом просторный, большая русская печь. Тепло, чистенько. Всем хватило места. Прожили они у  попа двое суток. Люди шли к Радищеву.
В полдень они выехали в сторону большого  Московского тракта.  Весть о добром докторе Радищеве быстро разнеслась по Братску.  День был теплый. Провожать  Радищева пришло много  людей.  Пришел и Тихомиров.
Он  был непохожий на прежнего  Тихомирова.
- Не серчай на меня, Александр Николаевич. Меня ведь в Киренск после Братска  переводят. Чо уж теперь скрывать.  В судейском  департаменте я не приглянулся.  Ругают меня за рукоприкладство. А если я не могу смотреть на иную рожу.  По мордам его, по мордам.  Другой раз так руки чешутся, что никакого спасу нет. Другой раз думаю, выпороть бы кого?  Или по щекам отхлестать за милую душу. Для успокоения души.
- А она у вас есть?
- Кто? Душа-то? А кто её знает? Вроде есть. А вроде её и нет. Кто её знает?
- Вас, батенька, лечить надо.  А вы в таком деле состоите. Да и водка и вино вас губит. В судейском деле, душа необходима. Как же без неё-то? Ведь вы  с людьми  беседы ведете. Вот пример. Со старостой именно вам надо бы разобраться, а не хлестать водку с ним. Да и не поймете  вы мои слова напутствия. С батюшкой  Ильей поговорите. Вот с кем вам надо  побеседовать-то.
- Попробую. Вы уж не серчайте на меня эдакого негодника. Не пожалуйтесь на меня серого там царю-батюшке. А то ведь в такую дыру законопатят, как, например, в Илимский острог. Извините меня, Александр Николаевич, не то сказал. Но ведь обидно.
Радищев ничего не ответил, сел в кибитку. Елизавете Васильевне сказал:
- Не поймет. А жаль. Таких людей за версту надо гнать от судейского дела. Бедный народ. Бедная Россия. Его бы самого выпороть за милую душу.
Здесь дорога была лучше, чем от Илимска до Братска. Более накатанная. Впереди их   ехали  три подводы до главного тракта. Везли богатство Сибири в Россию:  шкурки соболя, белки, медведя.
С отъездом из Братска, Александр Николаевич понял, что он, возможно, навсегда прощается  с этим медвежьим краем. Конечно, надо было радоваться, что он возвращается в Россию. Но на душе была  непонятная тоска. В  окошечко он видел унылую и  глубоко заснеженную природу.  А тут ещё  шел  крупными хлопьями снег, и он скрывал рядом стоящие  деревья. Он задремал. И приснился ему сон. Он шел по  заросшему ельником  склону огромной горы. Вот он сел отдохнуть, А рядом сел с ним таежный человек из его илимских снов без имени и фамилия.  В моем романе   этот таежный человек иногда появлялся перед Радищевым, как в реальности, так и во снах.
- Ну вот, Александр Николаевич, ты возвращаешься в Россию. Не грусти.  Чего тебе тосковать? Радуйся?
- Не ведаю, таежный человек, откуда она взялась? Конечно, радоваться надо бы, но что-то тревожное  есть во мне. Это меня беспокоит.
- Потому что ты, Александр Николаевич, беспокойный человек. Да и этот узколобочный Тихомиров растревожил тебя. Нищету увидел. Ведь Тихомировы не ведают об этом народе, а он их кормит, обогащает их.
- Пойми, таежный человек, в  судейском  и прокурорском деле не должно быть этих людей. А они  везде есть, вот  меня это и беспокоит. Законы надо меня. Всё надо менять в государстве.  Надо немедленно отменять крепостное право, уничтожить самодержавие.  Люди должны быть свободными.  Медицина и образование должны быть бесплатные.  Школы для всех слоев общества. Но, к сожалению, я просвета не вижу. И эта сторона и наводит на меня тоску. И ничего с собой поделать не могу. Есть единственный просвет, что при церквах  появились в Сибири  церковно-приходские школы.  Учить грамоте надо всех не только детей, но и взрослых.
- Ах, дорогой, Александр Николаевич, вы настоящий демократ. Некоторые вас так и называют.  Ничего не изменится. Поверьте мне. Человечество на этой планете всё более изощряется в словоблудии и казнокрадстве.  Как вы говорите, что нужны века, чтобы всё это изменить. Всё не так и все не изменится. И вы не изменитесь. Так вас родила природа, чтобы противостоять  недостаткам  вашего общества. Вы ничего не измените. Только можете крепко пострадать.  Но, такой уж вы человек на этой планете. Вы  один из бунтарей, какие были всегда. Они не угодны  тому окружению, в котором они находились. Они шли на плаху, шли на костер, их забивали плетьми, их ссылали на каторгу, в остроги.  Но вы всегда были, есть и всегда будете, даже через сто, двести с хвостиком лет. Так что вы не одиноки. И я горжусь вами, что я находился рядом с  человеком  планеты Земля. Поймите, дорогой мой дружище, вы  возвращаетесь   из Сибири в бессмертие. Ваше имя останется в веках. Придет время, особенно дикого капитализма, когда попытаются ваше имя вычеркнуть из учебников, найдутся люди, которые  постараются ваше имя увековечить.  Постарайтесь не унывать.  Уныние – великий грех…
Александр Николаевич  проснулся.  Наваждение какое-то, подумал он. Надо же, такие сны бывают. 
Они подъезжали к городку Удинск.  Наконец-то, они прибыли  к Московскому тракту. Теперь надо найти  станцию, где записаться на очередь. От  этого места  будут другие ямщики, или ещё их называли возницами и кучерами. 
Станция находилась в большом деревянном доме.  Здесь уже стояли подводы, кибитки,  сани-розвальни.  Рядом со станцией стоял кабак, где можно было пообедать.  Трое пьяных мужиков стояли у крыльца кабака, и громко обсуждали свои  пьяные дела.
В маленьком тесном кабинете  уже были люди. Они сидели на лавках. Каждый из них надеялся, что только ему первому будут запрягать лошадей. Радищев положил перед  дежурным по станции свою подорожную и другие документы, какие  необходимы для регистрации.
Дежурный   взглянул на  Радищева томными и безразличными глазами.
-  Откуда  едешь и куда?  Соблюдайте очередность. Вы будете пятым. Всем надо быстро.
- И как скоро  мне ехать соизволите?
- Сей минуту отмечу.  Пятым будете.  Через четыре дня тебя вызовут. Всем надо быстро.
- Мне бы  гостиничный номер. У меня семья. Дети.
- Всем надо  быстро. У всех есть дети. Через четыре дня. Сообщат.
- Как с гостиничным номером? – переспросил Радищев.
- Всем надо быстро. Все номера заняты. Там  отдыхают с дороги уважаемые люди, как то, купец из Иркутска  Иван Иванович, известный портной  из Иркутска Дачман с семьей. Уважаемые люди, нечета вам всем тут. У Ивана Ивановича одна шуба чего стоит!  Куда вам  всем до  него.
Кто-то из присутствующих людей крикнул:
- Идите в кабак! Там есть бабка  Кочерга.  Она вас устроит. Я у неё три дня  жил. Сегодня уезжаю в Тобольск.
Александр Николаевич успокоил Елизавету Васильевну.
- Пойду искать бабку Кочергу. Что сделаешь, Лизонька, такие дороги у нас.  Первыми у нас едут, как всегда купцы Иван Ивановичи с дорогими шубами.
Радищев  вошел в кабак.  Грязное место. За прилавком стоял  рыжий детина.
Радищев  осмотрел  питьевое место. За крайним столиком сидели  два молодых человека  в форме почтовых  граждан.
- Уважаемые,  подскажите, где  мне найти бабку Кочергу.
- Она только что удалилась к себе. Вас с жильем?  Она вас устроит.
- А вы были у неё?
- Что вы? Конечно, нет. Мы вот немного закусим, да в дорогу. Почту из Иркутска в  Россию везем.  Бабкин дом рядом с кабаком. Развалюха полная, но жить немножко можно.  Жильцов искала. Вы в самый раз к ней попадете.
Радищев пошел к дому, где жила бабка Кочерга. Полуразвалившийся большой дом.
Она будто чувствовала,  что кто-то придет к ней. Она стояла  у покосившегося забора.
- Ктось таки? – подставила она  ладошку лодочкой к  уху.   На её всклокоченной голове даже не было платка.
- С Братска  мы прибыли. Едем в Россию. Нам бы…
- Знамо дело. Чо кричишь?  Слышу и без  твоего горлопанства.  Сколь  народу с тобой?
- Жена. А с  ней пятеро детей, двое слуг. Один слуга с женой и солдат.
- Полный набор. Шагай за мной.
Дом был большой с низким потолком.  Не было  перегородок, зато  вдоль стен  нары. На  них  старые медвежьи шкуры. Посреди этого огромного зала стояла  русская,  закопченная печь. Пока людей не было.
- Кто ещё есть здесь? – спросил Радищев. Бабка опять ладонь подставила к  уху.
- Ктось будет?  Акромя пока вас  ни одной души.
Радищев  всех привел в дом. Елизавета Васильевна стояла посреди зала.
- Господи, что же это такое?
- Ктось будет? Как кто?  Немножко есть мыши, есть немножко тараканов. Как же без них, проклятущих.  Недельку назад я их кипяточком поливала, потом выморозила. А имя не имется. Оне сызнова появились из подполу. Вам будет тепло. И мне славно. Поговорить будет, есть с кем. А там в кабаке  не с кем, словом перемолвиться. Им лишь бы нажраться.      
 В зале было тепло, и как во  всех крестьянских домах стоял  сизый дым.  Все разобрались по нарам. Ещё  были места и для других проезжающих, если такие люди найдутся.
К Радищеву подошел  Петр.
- Александр Николаевич, я думаю, что нам бы с Давидом  пройтись по городку. Может, где и лучше место найдем.
- Петр, не будем обижать бабку. Как-нибудь протерпим.
Бабка  сидела у печи на чурке и  к рукаву телогрейки пришивала заплатку.
- Извините,  пожалуйста, как вас звать и величать?
  На этот раз она  просто улыбнулась и ответила:
- Я тебя ишо у  гостиного дома приметила. Добрый ты человек. Не взяли тебя. Не бойся. Не обижу. А все  кличут меня кочергой. Это из-за  тово, чо я иногда пьяных мужиков кочергой гоняю. Домой придут, да ишо баб бьют. А я их  здеся понужаю. Оне все меня боятса. Денег я с вас не возьму.
- Это почему так? – удивился Радищев.
- Для меня радость, хоть кто есь рядышком. Я ведь вечная бобылиха. Всю жись одна-горемышная.
- Как-то же вы сюда попали?
- И не говори, милок. И не говори. В  Братске  острожном я была. Потом сюда выслали.
- А этот такой дом большой…
- Какой это дом? Здесь был  склад под зерно. Срубили  другой дом, а я вот сюда вселилась. Пока никто меня здеся не трогат. И, слава Богу.
- Что ещё могу вам сказать?
- Ничо не надо говорить, -  ответила она и перестала улыбаться.
- Как мне звать? Я не могу вас так называть, как все.
- Ты странный человек. В нашем мире   таких не бывает. Вы такой видный мужик. Дворянин. Стукнул бы кулаком, и тебе дали бы хорошую  комнату в том доме. А ты ко мне пошел. Разве это правильно? Странный ты мужик. Нет у меня имени, и весь сказ. А то рассержусь.
Больше  он не стал её ни о чем спрашивать. Но не мог он назвать её кочергой.
Утром Радищев пошел в кабак, чтобы заказать для родных и своих людей  обед. Обещали доставить в дом.
Хозяин кабака  остановил Радищева.
- Ты навроде из дворян. А как-то ведешь себя непонятно. Странный ты какой-то.  Кочерга запросто так никого не примет. Её  завсегда тянет к таким же, как и она. Душа-человек. Бездомных принимает, но не всех. Когда везут  кого на каторгу, она завсегда  тот обоз встречает. Помогает, чем может. Ходят по людям, и просит  людей помочь  узникам. Иногда мне помогает разогнать  пьяных мужиков кочергой. Пьяницы её боятся.
Обед доставили в дом.  Бабка  удивилась.
- Еремка, ты мотри, удружил тебе, Лисандра Николаич. Чем же ты ево своротил?
- Мне это неведомо. Но как-то, же он снабжает проезжающих купчишек, да служилых господ.
Бабка   сидела у печи, и что-то  шила. Подозвала к себе Радищева ближе, и неожиданно  начала шептать:
- Всяко. Кто в кабаке быват, что  победнее, например, из почтовых. А вот  купчишки да разные  господа в отдельном доме их завсегда встречают и кормят. Вы вот я мотрю дворянин, а на облучке  оказался. Зауважала я тя.  Да и в глазах твоих больших грусть сплошняком.  А раз такой ты едешь с Братска острожнова, знач, не по своей волюшке там бывал. Ну да ладно. Чо прошлое ворошить? Вы с бабой твоей весьма отменно  хворые.  Особливо твоя баба. Душа у вас  обоих светлая, но больная. Вот и весь мой сказ.
Каждый день  ходил Радищев отмечаться на станции. И вот  им выделили и лошадей и ямщиков. Расплатились и поехали.
Теперь их путь лежал по московскому тракту. Его нельзя было равнять с Братской дорогой, а тем более  с  дорогой от Илимска.
Часто попадались обозы и отдельные кибитки, кошевки, сани-розвальни, и просто всадники.
Также останавливались на станциях, чтобы поменять лошадей.  В этих селениях, городках приходилось искать жилье.  У него было главное беспокойство, чтобы не заболели  дети. Слова бабки Кочерги не выходили из головы.  Он заметил, как изменилась  Елизавета Васильевна.  Он у всех проверял температуру, но пока всё было в норме. Конечно, её можно понять. Она всячески старалась укутать детей, не заботясь о себе. Тем более у неё на руках был маленький Афанасий.  Радищев  часто  садился в кибитку к слугам, а Марьяна пересаживалась в Елизавете. Перед Красноярском она совсем перебралась к детям.
Когда прибыли в Красноярск, день стоял теплый.  В природе чувствовалось  приближение весны. Недалеко от Енисея стоял двухэтажный каменный дом в два этажа.  Это был заезжий дом. Здесь же  отмечали подорожные, здесь    назначали  день отправления. Были  в этом дому и комнаты для отдыха.  За всю дорогу до Красноярска  их поселили  в довольно приличные  две комнаты.  В одну  вселились женщины с  детьми, в другой   поселился Радищев, Петр,  Давид и солдат Пашков.
Радищев сразу же  пошел искать  аптеку и  почту, чтобы купить свежие газеты. В аптеке он взял всё, что необходимо в дороге. Потом зашел в книжную лавку.  Кстати, в наше время их обозвали бутиками.  Другой раз зайдешь на рынок, а там,  в глазах рябит от бутиков.  Жду, когда же наши аптеки назовут иностранными словами.  Порой у меня возникает такое ощущение, будто мы не в России живем, а в каком-то непонятном государстве в бутиковой оболочке, и в нем  делают  евроремонт  на маркетингский лад. Понимаю, и это отступление не понравится. Я пришел к выводу, что в этих людях  полным ходом идет евроремонт  на окончательное построение дикого капитализма.  Тогда я с вами, господа, госпожи и отдельные товарищи нахожусь на другой баррикаде. Я всегда стоял, стою и буду стоять за социальное построение общества.
Радищев заметил за собой слежку. Её он заметил ещё, когда он набирал лекарства. Потом этого человека он заметил у книжного магазина. Кто же за ним следил? Если он свободен, да и в этом городе его никто не знает.  Человек одет в старый  и длинный зипун. Может, он хочет обокрасть Радищева?  Он не вытерпел и  подошел к бедно одетому господину.
- Гражданин, вы, возможно, голодны?  Зайдемте  в трактир. Я там вас  покормлю. Предупреждаю. Никакой водки я вам не дам.
Человек  поднял руки и затряс ими.
- Что вы, что вы! Как можно?  Не желаю идти в трактир. За приглашение спасибо. Как я понял, а может и обознался. Вы, Радищев?
- Мы с вами знакомые?
- Немного. Значит, вы и есть Александр Николаевич Радищев. Как же! Как же! Конечно, я вас помню. Так это было давно.
- И где мы  с вами встречались?
- Я  тогда был солдатом, и служил в Нижнем Новгороде. Вас тогда привезли  в кандалах.  В Нижнем  Новгороде я снимал с вас кандалы. Напоил вас  чаем. Вы были сильно плохой. Потом я вам принес горячего супу, кусок калача и кусок  сухого мяса.  Конечно, вы меня не помните. Столько лет прошло.
- К сожалению, тебя солдат не помню, но хорошо помню, как кто-то снимал с меня кандалы и отпаивал горячим чаем и кормил. Вы всё тогда молчали.
- Был нам дан приказ с вами не разговаривать.  Капитан нас пугал, что если мы с вами начнем говорить, то мы начнем рассуждать.  А  нам  солдатам  запрещено  рассуждать. Мы тогда трое солдат  решили вам помочь. Был приказ снять кандалы, а на обед не было приказа. Вот мы и решили солдатики покормить вас. Капитан всё знал и видел. Он у нас добрый был.  А вот майор потом пришел и стал меня, как зачинщика, бить по щекам. Мол, кандалы снять  был приказ, а кормить государственного преступника не было приказа. Потом меня в карцер бросили. Я ведь до службы в Петербургском университете  учился.
- А как же мой дорогой спаситель попал в солдаты?
- Как-то я стал говорить в защиту  Пугачева. Довели, мол, народ до отчаяния. Вот и взялись за вилы. Бросили  в казематы  крепости. Год отбыл там, потом определили в рядовые солдаты. Вот тогда я вас и увидел. Мы  уже кое-что слышали про вашу книгу. Но я её не читал. Капитан тот сочувствовал вам. А вот майор  был зверь зверем к нашему брату. Чуть что бил в морду.  Отправили на юг России воевать с турками. Был ранен. Комиссовали по ранению.
-  А как же сюда попали? Да и как вас звать и величать?
- Павел Игнатьевич  Бородин. Приехал в Нижний Новгород. Преподавал в школе. Кто-то доложил, что я не так преподаю. Мол, отвергаю всю европейскую педагогию. Ну, меня и сослали в Сибирь, чтобы не мешал  головы морочить ученикам. Живу тем, что даю частные уроки. Ещё три года здесь отбыть, и снова в Петербург.
- Павел Игнатьевич, дорогой мой, в  Петербурге, да и по всей России  заставляют глядеть на  западное образование. У нас должна быть своя  педагогика. Великим ученым  затыкают рты, чтобы не выступали. Только прислушиваются к  Европе. Оттуда присылают  врачей, которым платят бешеные  деньги.
- Александр Николаевич, вы сделали в Сибири великое открытие. Проезжающие говорили, что  почти по всей Иркутской губернии  делают прививки от оспы. Одним только таким делом вы должны почитаться в России, но и в других странах.  Вы не только  спасли тысячи людей. Вы спасли сотни тысяч от проклятущей болезни. А, возможно, и миллионы.  Отдельные лекари  будут проникать и далее по Сибири и в России.
- Павел Игнатьевич, я не за славой стремился, когда нашел противоядие  оспе.  Мне было жаль смотреть на искаженные лица  илимчан. В нашем правительстве смотрят на запад. Оттуда ждут помощи. А сколько талантов загублено в России!  Под корень рубят доморощенных ученых. Вы сами знали, как поступали с Ломоносовым. Сколько бы ещё он открыл для России. Завистники  укоротили его век. Нет в России нового великого Петра. Нет. Павел Игнатьевич, у нас есть прекрасные педагоги. У нас должна быть своя программа  для школ, университетов, а не смотреть на запад. Исполнится ли моя мечта. Не знаю. Конечно, надеяться надо. Вдруг да что-нибудь изменится?
Дорогой, Александр Николаевич, ничего не изменится. Не исполнится мечта великого ученого и просветителя. А ведь в нашей стране в двадцатом веке были  самые талантливые преподаватели. Даже самая последняя кухарка, ткачиха, шахтер, оленевод, могли  свободно поступить в любой университет, конечно если он хорошо сдал экзамены. Тут уж зависело от самого абитуриента. Надо признать, что в советское время  наша педагогика считалась лучшей в мире, как и лучшей читающей страной. Дикий капитализм  всё это  прибрал к своим ухватистым рукам. Наша  педагогика  вынуждена склониться перед западным образованием. Сынки и дочери у многих господ ринулись в западные университеты. Миллиардеров и миллионщиков можно понять, которых называют олигархами. Они мне постоянно напоминают Византийских  олигархов, которые загубили свою родину.  Им лишь бы свои средства отправить в  западные банки, и обеднить Россию. Складывается такое ощущение, будто они сговорились, как и Византийцы.  По истории мы знаем, как рухнула Византия.  Возможно,  именно этого желают  эти господа. Я долго наблюдал за нашими артистами и артистками. Видимо, решили не уступать господам, хотя они тоже  стали господами.  И отправляют своих чад за рубеж. И с гордостью и похвалой сообщают об этом всей стране. Наша педагогика перестраивается под западную. Например, воспевают Екатерину, и совершенно забыли о Радищеве. И здесь я понимаю некоторых господ. Радищев в своем великом произведении показал  дикий оскал капитализма. Его была мечта  построить социальное общество, где могли бы  свободно учиться дети. Перестроить педагогику, отличительную от запада. Мне, кажется, а, в общем-то, я уверен, что  в нашем диком капитализме воспевающим  Екатерину и всех царей и вельмож, именно из-за этого забыли  имя бунтаря. И ещё я уверен в том, что моя вторая книга, как и  мой роман о Радищеве не понравится некоторым господам и госпожам. Особенно  опять не понравятся мои отступления в наше время. Я так и задумал писать с отступлениями. Это моя главная задача. Ещё и это заставило меня писать и эту повесть.   Мне  перед каждым господином и госпожой объясняться на мой проступок?  Не выйдет. Не послушаю я вас, защитников дикого капитализма. Один  господин встретил меня и сказал:
- Умным людям только головы морочишь со своим Радищевым. Тебя надо бы арестовать и сослать в какой-нибудь рудник с кайлой и тачкой.
- Ты не был там, а я  и тачки катал, и  кайлушкой работал, и по спине палкой били. А ещё подвешивали и под мышками папиросы тушили. Так что мне не страшно там побывать. Да  и терять мне нечего. А тебе будет обидно потерять всё, - ответил  ему.
Всякие ядовитые  вопросы мне задавали насчет  моего романа.  А вот простой народ  поздравлял меня за такой подарок. И я это понимал, что неоднозначно люди примут  мой роман. Оно и должно так быть. Тоже произойдет и с повестью.
Давайте лучше вернемся к Радищеву. Он был доволен.  Его ещё помнят. А вот как встретит  Россия, Петербург? Это его беспокоило.  Придется какое-то время пожить в своей деревне.  В городах ему запрещено жить.
Из Красноярска они выехали рано утром.  Радищева беспокоила  Елизавета Васильевна.  Она куталась в медвежью шкуру, и всё равно мерзла.  Лекарства не помогали.
Начались степи,  Иногда  попадались маленькие деревни.  Радищев подгонял ямщиков, чтобы   доехать до  какого-нибудь  населенного городка, где есть аптеки. 
Ямщик сообщил, что они подъезжают к  городку Тары. Елизавета Васильевна  сказала:
- Александр, мне кажется пора уходить. Видимо, мой век закончился.
- Что ты, Лизанька, что ты! Сейчас я найду аптеку, и что нужно возьму. Я поставлю тебя на ноги.
- Нет, Александр, это всё.
Как только  они  въехали в городок, Радищев побежал искать аптеку. Надо было кого-то спросить, где она находится.
Он подбежал к двум женщинам.
- Милые вы мои, где у вас аптека?
Они переглянулись, а потом одна из них  спросила:
- А чо тако?  Три кабака у нас есь. Чо у нас  ишо есь, Матрена?
- Так это, однако, это,  полиция есь. А ишо чо есь?
- У вас нет аптеки?! – удивился Радищев.
- Так это, однако, это, нету.
Радищев был в  полном расстройстве и в замешательстве. Как же так?  В Илимске всякое было. Но его Елизаветушка была здоровой. Как же так?  И он  ни чем  не мог помочь больной Елизавете Васильевне.  Он натирал её теплым маслом, поил разными нужными  от простуды лекарствами. Не помогало.
Придется  ехать другой дорогой, которая вела   до Тобольска.  Пятьсот с лишним верст до этого города. Но  ехать надо срочно. И в этот же день  они поехали до Тобольска.  Делали остановку на двух станциях. Стояли теплые дни апреля месяца. Хорошо ещё то, что не было жгучих морозов, какие были в Восточной Сибири.  На станциях быстро давали   сменных лошадей, так как начальники видели больную  Елизавету Васильевну. Радищев вносил её в  станцию на руках.
Когда  были на последней  остановке,  Елизавета Васильевна теряла сознание. 
  Когда подъезжали к Тобольску, она уже бредила.  И Радищев понял, что его верная  супруга умирает.
Елизавета Васильевна  умерла на его руках. Второй раз в жизни он плакал.  Так же он  горевал, когда  умерла его любимая Аннет, так он  звал Анну Васильевну Радищеву.  Он тяжело переживал утрату. На могиле Елизаветы Васильевны Рубановской он сказал:
- Мой верный друг, моя спутница в несчастии. Ты мужественно и самоотверженно  переносила вместе со мной все трудности ссылки.
Теперь у него на руках было  пятеро детей от двух до четырнадцати лет.  Хорошо ещё то, что с ним  отправились из Илимска преданные ему слуги Петр, его верная жена Марьяна и Давид.  Как мог, помогал  им и солдат Пашков.
Через две недели Радищев с детьми выехал из Тобольска.  Он боялся за детей. То один, то другой, они начинали болеть. Марьяна постоянно держала  на своих руках  двух летнего Афанасия.  Побывали в городе Тюмень.  Радищев рвался в Россию.
Подъехали к небольшому городку Кунгур.
Остановились  в  гостиничном доме. Где бы ни останавливались, Радищев  бежал в аптеку, закупая нужные лекарства.  Потом шел в книжную лавку, чтобы купить свежие  газеты.
Здесь стояли, два плохенько  одеты молодых человека.  Они о чем-то спорили. 
 Радищев прислушался.
-  Если бы  я был с ним рядом, то я бы с ним пошел, - говорил один.
- Смысл? Зачем такое было издавать? Результат он знал. Смысл? – спрашивал второй.
- Виктор Иванович, он хотел показать   правду жизни  крестьянства. До  ссылки мы с вами спорили, и вот снова сегодня встретились, а друг друга не поймем.
- До ссылки я  многое, что не понимал. А взял и выступил среди студентов. Ну и что?  В ссылку послали. А ведь  мне светилось хорошее будущее. Теперь и моя Верочка не дождалась меня. Вышла замуж за другого, который ни во что не вмешивался. А ведь он меня предупреждал, чтобы я не рассуждал насчет этой книги. Теперь я стану умнее.  А ты Сергей Петрович, ну никак не успокоишься. Пора бы уж уняться.  Меня скоро вернут в мою родную Москву.  А  вы опять угодите в ссылку, да ещё  подальше в Сибирь.
- Виктор Иванович,  поймите, его книга  разлетелась по всей России. Они думали  полностью сжечь её, уничтожить! Не вышло.
Радищев решил вмешаться в разговор.
- Господа, я вот здесь  приобрел несколько свежих газет. А вот о книге, о которой вы так жарко спорите, мне бы её приобрести.
Радищев понимал,  о какой книге они спорили.
- Вы, конечно, не читали  правдивую книгу  Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву»,  - сообщил ему Сергей Петрович.
- Вот мне бы почитать, - сказал Радищев.
- И отправитесь тоже в ссылку в Илимск, - быстро и зло ответил Виктор Иванович.
- А вы её читали? – спросил Радищев.
- Довелось читать. Из-за неё вот и угодил в Кунгур. Я, Сергей Петрович,  обходил вас стороной. И теперь буду избегать вас. Мне скоро в Москву. А вас за пропаганду  этой книги  к тунгусам законопатят. Вот там вы встретитесь с автором.  Прощайте.
И он быстро скрылся за книжной лавкой.
- Сергей Петрович, так вас назвал  Виктор Иванович, как бы мне почитать оную книгу. Говорили, что все экземпляры были уничтожены. Неужели как-то сохранились?
- Сохранились. Правда, были такие смельчаки, что  её переписали. Да потихоньку  печатают  в личных типографиях. Я вас не знаю. Это опасно. Прощайте.
И он быстро удалился от Радищева.  А он был доволен.  В дорожном дневнике Радищева появилась  приписка: «Копия моей книги». Нет, не исчезла его книга. Теперь она живет самостоятельной жизнью. По складу ума и характера, Радищев любил рассуждать на любые темы. В своих коротких записках, он пытался не рассуждать. Вдруг они попадут в руки человеку, который может выдать его. А ему не хотелось возвращаться в далекую ссылку.  Ему надо было устраивать свою большую семью. А там видно будет. Конечно, такой  бунтарь, как Радищев вряд ли успокоится одним  Путешествием.   
И вот Радищев с семьей достиг Перми. Надо было как-то сплавляться по реке Каме до Волги. Радищев торопился. Теперь он уже был  в России. Надо было  как-то добираться до родной усадьбы в деревне Немцово.
У причала стояло  несколько барж и барок нагруженных разного размера полосовым железом. Его  сплавляли с уральских заводов.   В Перми  загружались продуктами. Радищев подошел к одному матросу.
- Мне бы поговорить с главным вашим начальником.
Матрос засмеялся.
- В матросы захотел? Он молодых, да здоровых берет.
Радищеву  было ещё сорок восемь лет, но уже был совершенно седой. Первая седина появилась ещё тогда, когда его  заточили в Петропавловскую крепость.  Потом шло следствие, ожидание казни. И вот ссылка в кандалах. Всё это ещё  и отразилось на здоровье Радищева. Но потому, как он жил в Илимске, его дух не был сломлен. 
  Из  барака,  выкатился  небольшого росточка мужичок, но круглый и весьма подвижный.
- Кузька, чо рот раззявил? А  ну марш на баржу. Готовься к отплытию! Некаво бездельничать!
Радищев подошел к мужичку. А   он заранее  узнал имя этого  шкипера на барже.
- Уважаемый Сидор Иванович, помогите мне. Как бы нам до Волги  добраться.
-  Барку для господ ждите! – крикнул он, и хотел было  катиться дальше, но в это время Радищев сказал:
- Из Сибири мы. Жена дорогой умерла, а у меня на руках пятеро детей мал мало меньше.
Сидор Иванович резко остановился, и приблизился к Радищеву.
- Не врешь? Пятеро детей? Уважаю. У меня у самого четверо. Тоже жена умерла в Астрахани. Моя сестра  чичас с ними сидит. А я вот на  заработках нахожусь. Семью-то надо кормить, одевать. В Сибири-то чо делали?
- Долго рассказывать.
- Да и не надо. Ясно, что вы там делали. На родину спешите?
- На родину.
Сидор  Иванович замолчал. На его  полном лице появилась грустинка.
- Вот отбуксирую эту баржу до Астрахани, и всё. Рыбалить пойду. Я ведь хороший лоцман.  Да и заработок на барже отменный. Будут упрашивать. Сколько раз бросал. А вот тянет меня Волга-матушка. Ладно, давай  тащи сюда своих  ребятишек. Кто ишо есть?
- А как же, есть слуги мои, да солдатик едет в гвардию.  Я без слуг-то  и не справился бы с детьми.
Перебрались на баржу.
Сидор Иванович  обещал Радищеву устроить его на  Волге на какую-нибудь барку.  Его на Волге многие знали.
На барже  семья Радищевых   сплавились до Волги. Сидор Иванович договорился с  одним купчишкой, чтобы он взял хорошего человека с семьей и слугами.
- Не забывай Евсей  Анисимович, это, всё-таки дворянин, на службу едет  в сам Петербург, - пристращал Сидор Иванович купчишку.
А Радищеву  он  тихонько сообщил:
- Он, конечно, с придурью, людей не жалеет. Как все купчишки. А вам чо на нево смотреть. Вам лишь бы до Новгороду добраться.
 И поплыли они на барке  по Волге.
Барки тянули  бурлаки. И ещё. Недалеко от  Волги на баржи и барки ставили  паруса из рогожи. Если дул низовик, большая помощь была. Тянули  баржи и барки бечевой. Во многих книгах известных авторов упоминаются эти люди.  И они их почему-то называли  работными людьми. Это были бурлаки. Они были на всех реках. Подстегивались и лошадки.  На барке, на которой была семья Радищева,  было   восемь бурлаков. В те времена, да и позже, на Волге орудовали разбойники. Порой купчишек грабили и даже убивали.  Среди  железа купчишки прятали и свои товары. Конечно, вооружались.  Нанимали  для охраны  башкирцев, татар и русских.   
Вдруг барка встала.  Радищев увидел, как один из бурлаков упал. И все встали. 
- Вот бестии, мать их в  дышло, чо это они заурасили?! - возмутился купчишка  Евсей Анисимович. – Чо это Кондрашка не  подгоняет этих бестий голодраных!  Кондрашка, а ну всыпь  им своим батогом!
- Кажись, он  отвел душу! – отозвался с берега  здоровенный детина.
- Отцепляй ево, да пусь тянут! – закричал купчишка Евсей  Анисимович. Полное лицо его от  ненависти  покраснело и покрылось потом.  – Нам к Новгороду надо  во время поспеть! Отцепляй!
- Оне говорят, чо надо  похоронить ево! – отозвался  Кондрашка.
- Я имя устрою похороны, мать их в дышло!  Бей их, мерзавцев! Бей! А ну вы помогите ему всыпать этим бездельникам! – обратился он к трем  парням с азиатской наружностью.  Охрана.
- Зачем, мал-мало шуми?  Мы  товар твой охранять надо. Нам не надо берег.  Не наше то дело.
Радищев подошел к купчишке Евсею  Анисимовичу.
- Надо бы мне осмотреть этого человека.
- Человека? Не смешите!  Чо ево смотреть! Сдох, туда ему и дорога! – продолжал надсажаться  купчишка Евсей Анисимович.
- Мне надо бы осмотреть его. А  вдруг, какая болезнь появилась? Я ведь лекарь.
Купчишка Евсей Анисимович  замолчал, и  с удивлением посмотрел на Радищева.
- А  Сидорка  говорил мне, что ты ажно в министры  поехал? А ты обныковенный   лекарь?  Амманул меня Сидорка.
- А разве лекарь ниже какого-нибудь министра?
- О, сравнил! Ну, ты, лекарь, даешь! – громко засмеялся купчишка Евсей Анисимович, и приблизился к Радищеву, пытаясь возвыситься над ним.  Вот только живот мешал.  – Умора, да и тока!
Потом  неожиданно  затих и захмурел.
- А чо?  А вдруг у нево какая болезнь? А еслив ты  лекарь, то мы тебя  быстренько доставим на берег. Осмотри ево. Мне надо, как можно быстрее доставить товар до Новгороду.
Радищев   был доставлен на берег.  Для отдыха или  для смены бурлаков  барку  причаливали к определенному месту на Волге, или на другой какой реке.  Это были специально отведенные места. Там стоял пришвартованный  на весь сезон  дебаркадер с плоской палубой.  На берегу  находился  барак и несколько домиков. Здесь  всегда были  люди.  Ждали своей очереди    бурлаки, крестьяне из соседних деревень, слуги  господ за  свежими товарами,  гулящие, да и сами господа приезжали  из своих имений для  покупки чего-нибудь новенького.
А  сейчас  остановились  у низкого берега. Непредвиденная остановка. Радищева на лодке доставили на берег.
Купчишка Евсей  Анисимович продолжал возмущаться.
- Три версты осталось!  Вон за тем поворотом   остановка! Так нет же, ему здесь надо было упасть, а меня там  уважаемые люди ждут!  Шелка везу, пряности. Мерзавец, мать ево в дышло!
Вот так близко  Радищев  впервые увидел бурлаков. Несчастные люди, подумал он. Худые, жилистые тела покрыты  рваной одеждой. Кто был обут  в лапти, а кто и босиком. Терпкий запах  пота и  ещё непонятно чего, остановил Радищева.
Он стоял почти рядом с сидящими бурлаками, и привыкал к отвратительному запаху.
- Чо, барин, насмелиться не можешь? – спросил кто-то из бурлаков.
Надо было что—то отвечать. Он вспомнил деревни на Илиме. Там он  смело шел в любой дом, хотя там тоже было нечем дышать. Почему он здесь остановился?  Отвык?  Здесь что-то другое его остановило. Надо бы разобраться. А сейчас  надо осмотреть  человека.
Бурлаки  дали ему пройти к лежащему бурлаку. Он был мертв.  На его теле многочисленные  кровоподтеки.  Он умер от побоев.  Радищев поднялся и сказал, чтобы  его слова слышал  Кондрашка.
- Его  насмерть забили палками.
 Кто-то из бурлаков тихо ответил:
- Теперь бабе ево совсем худо будет. Кормильца потеряла.
- А, где его семья? 
- За Новгородом. Худо будет. Здеся, барин, половина таких. Половина бобыля. Им терять нечево. А у нас семьи. Терпим. А вот Ивашка не вытерпел, перед   Евсеем  Анисимовичем да вот с этим злыднем Кондрашкой зубы стал казать.  А мы терпим. Такая наша доля. Терпим. Схоронить бы ево по-христиански.  Ты, барин, какой-то не такой. Оне, баре бы сидели на барке, да из самовара чай дули с сахаром. А ты вот пришел к нам. Не побрезговал. Ты какой-то чудной барин.
- Каким должен быть, такой и есть. А похоронить надо.
Радищев настоял, чтобы похоронить  бурлака на прибрежном холме. Крест большой поставили.
 К вечеру прибыли к  дебаркадеру. Купчишка Евсей Анисимович подошел к Радищеву.
- Хоть ты и  куда-то там едешь, а я здесь остаюсь. Я купец высшей гильдии,  считай хозяин на Волге. Я и в Петербург товарами и пряностями  снабжаю.  Меня  там многие  баре  величают и ждут. А ты, господин хороший, какой-то мутный. Сгружайся здесь. Я тебя не повезу. Всё.
Радищев с семьей  и слугами сошли на берег.  На этой остановке оказалось много народу.  Торговля шла полным ходом.  Китайский шелк и другие нужные товары были из Китая.
По этому поводу  Петр  сказал:
- Вот, Александр Николаевич, какая для вас несправедливость. Вы этому  купчишке дорогу  в торговле  в Китай открыли, а он вот как с вами поступил. Сколько вы писем по этому поводу  в Петербург отправили. Началась торговля с Китаем.  А ведь этот купчишка даже и не знает ничего о вас. 
- Я  уверен, он бы не осознал.  Это такая порода людей, по нему  видно, для него сия минутная выгода. Знаю, есть добрые, хозяйственные купцы.  Нам нужна,  ну просто необходима торговля.
Радищевы  устроились под навес. Петр и Давид  пошли в то место, где шла торговля. К вечеру они пришли  с  каким-то прилично одетым господином.  Он сразу подошел к Радищеву и  низко поклонился.
-  Доброго возвращения вас в Россию, Александр Николаевич,  - приветствовал он.  – Я только что на перекладных собирался  отправляться до   села  Услон на Волге.  Недалеко здесь. Верст пятьдесят до него. Путешествую вот.  На три дня здесь остановился.  Захолустная станция скажу я вам. Дорогой друг мой захворал и умер.  Схоронил его на местном кладбище.  А куда его везти? Похоронил рядом с двумя  гулящими и с одним бурлаком.  О, забыл представиться!  Иван  Груздев из Новгорода. Дворянин. Имею там своё имение, и  двадцать пять душ.  В имении остались хозяйничать маман и  папан. Немного отдохну, да в Грецию махну. Пока семьей не обзавелся. Некогда.  Мир хочу повидать. Наслышан, наслышан. В Сибири побывали. В Илимском остроге были. Как там? Вот бы мне всё это увидеть?
- Там, как везде, но не советовал бы  там вам быть.
- Отчего бы это? Интересно бы  народ посмотреть, - вдруг затишил голос Груздев, и в глазах появилась хитринка. – Как там, эти, как  их, местные  крестьяночки?
Радищеву  не понравился болтливый  дворянин. Но спросить надо.
- Нам бы как-то добраться до Новгорода.
- О, я ведь совсем заболтался. Я  пришел  за этим предложением.  Пригласить вас доехать конным путем до населения Услан. Там у меня есть одна разбитная  вдовушка. Это что-то. Так, как там на Илиме-то с  бабенциями?  Мы с вами ещё наговоримся дорогой. Я уж хотел было отъезжать, да твой весьма расторопный  крепостной слуга образовался во время.
- Он просто мой слуга, но  не крепостной, - быстро ответил Радищев.
Груздев будто не слушал Александра Николаевича. Он гнул своё.
- Приедем ко мне в имение, и я вам покажу свой сад. Как же, с самим Радищевым Александром Николаевичем  прибуду в Нижний Новгород.
- А вас не спросят ваши друзья и знакомые, что я был в ссылке  в Илимске?
-  Самого Радищева в Нижний Новгород привез. Друга своего привез.  Некоторые от завести лопнут. Один почтмейстер  Левушкин  сообщил нам, что  Радищев едет к  самому  царю.  Он пригласил его во дворец. Министром будет.  Как же, я  с самим  Радищевым приехал в Нижний Новгород.
- Господин Груздев, когда мы отъезжаем? Дорога нас совершенно измотала.
- Вы знаете, я  и в Москву друзьям опишу нашу встречу, - продолжал тараторить Груздев. – Я им такое опишу, что  все лопнут там от зависти.  Вот мне  сегодня повезло, так повезло! Вы уж там, в министерстве-то замолвите за меня словечко, за  коренного,  с древней родословной  дворянина Груздева Ивана Емельяновича.  А я потом отблагодарю как следует.  Совсем забыл.  Собирайтесь. Эй, ты, как тебя там! – неожиданно  звонко закричал Груздев. -  Беги к  моему Федьке. И скажи, чтобы сюда подъезжали!
Это  он кричал Петру.
Пока  бегал  Петр, пока  к семье Радищева подъехало  две  повозки, у  Александра  Николаевича  заболела голова от непрерывной болтовни Груздева.
Радищев не захотел ехать в одной повозке с Груздевым. Сослался на то, что он должен быть рядом с детьми.
Дорога была скверная, но по ней  проезжали  повозки,  дрожки и даже две кареты, не говоря уже о  всадниках.
       Наступила ночь.  Сидели у костра. Груздев,  почти не умолкая, рассказывал, что взбредет в голову. 
Совершенно разбитый и с головной болью, Радищев удалился от  костра, где устроился Груздев, к своим детям, которые уже давно спали на повозке.  Александр  Николаевич принял нужные в таком случае лекарства и  лег спать.  Петр с Марьяной, Давидом и Пашковым  устроились у костра с  двумя извозчиками.
Рано утром отправились в путь. Радищев сообщил Груздеву, что он должен быть с детьми. Дорога их измотала.  А измотал его  говорливый Груздев, никого не слышащий и всех перебивающий.
В полдень прибыли в  село Услон на Волге.  На пристани стояло несколько барок и барж со спущенными парусами.   На берегу сидели и лежали бурлаки. Здесь же  стояло  несколько лошадок. 
Груздев пригласил Радищева с семьей пройти с ним к доброй хозяйке  недалеко от  гостиничного дома. Но Александр Николаевич отказался, сослался на больных детей.
Груздев  шлепнул  себя по крутому лбу и воскликнул:
- Забыл совсем. Сейчас я вам организую посадку на эту баржу.
Он затишил голос и  сказал:
- Уважаемые люди на ней плывут из Астрахани до Нижнего. Кое-какие дорогие товары везут. Это я вам говорю по секрету.   Вы знаете, у меня в Астрахани  одна  эдакая бабенция была. Сейчас я вам расскажу, с кем я плавал, и как…
- Господин Груздев, если можете, то узнайте,  есть ли места на  какую-нибудь баржу или барку.
- О, конечно, сию минуту. Да, совершенно забыл, когда мы возвращались…
- Господин Груздев, я ведь могу обидеться, - простонал Радищев.
Груздев  замахал руками.
- Всё. Бегу. Я это быстро сделаю. Они мне все знакомые.
И он быстро пошел к гостиничному дому.
Марьяна, Петр, Давид остались с детьми.  Павел и Катя пошли с отцом. Они подошли  к бурлакам.  Унылая картина.  Изможденные лица, ноги в крови. Жалко было смотреть на этих несчастных людей.
- Павлуша, идите с Катюшей к  детям. На это не надо бы вам смотреть.
Павел быстро взял за руку Катю, и они пошли к месту, где был Петр с детьми.
Солдат Пашков следовал за Радищевым  неотступно.
- Гаврила, дружок, иди к Петру и Давиду. Отдохни там. Зачем тебе ходить за мной?
- Этова, как иво, однако, я дыть, а вдруг кто на вас руку поднимет. Я здеся. Я за вас любого могу тихонько тронуть.
- Гаврила,  никто здесь на меня не нападет.
Пашков чуть не плача, сказал:
- Разреши мне, Лисандра Николаич быть рядом с тобой. Я дыть не мешаю тебе. А с тобой рядом быть радось мне, дыть, вдвойне.
- Что с тобой сделаешь, Гаврила? Разрешаю.
В стороне от   бурлаков   стояли, сидели  плохо одетые люди. Тут же были дети. Кто сидел -  встал. Радищев подошел к людям. Кто   носил  шапки, быстро  сбросили их. Как же, барин подошел к ним.  Россия, подумал он, а в Сибири шапки не снимают перед барином.
- Господи, - прошептал он. – Ничего не меняется.  Описал правду в своем Путешествии -  сослали в Илимск.
В сторонке стоял мужчина в  более чистой форме. Видимо, недавно из  бывших   служащих. 
Радищев поздоровался и спросил:
- Вы, как и вот все эти, граждане, ждете посадку?
-   Дождемся ещё какого-нибудь купчишку.  Сдерет с нас, но, а куда деваться? Ехать-то до Нижнего надо.  Тут почитай ни у кого нет пашпортов. Гулящие, кто бежит  от  жестоких  богачей. Обездоленные крестьяне. 
- А вы как же здесь оказались?
Человек   безнадежно  махнул рукой.
- Из ссылки я возвращаюсь. А куда? Не знаю. Меня уже никто нигде не ждет.
- Где отбывали ссылку?
- На  Алтае. А попал туда  из-за своего начальника. Он был отменный самодур.  Всех подряд наказывал. Бедных крепостных совсем замордовал.  В каждом человеке, что беднее, искал  сторонников Пугачева. При мне за месяц четверых в гроб загнал. Ну, я ему всё и высказал.  Мол, на него Пугачева мало, и таких  людей, как этот начальник  надо на плаху.  Из конторы меня уволили. А потом и под суд отдали. Подбивал, мол, народ к новому восстанию.  А потом я узнал, что  этот начальник двоих крепостных на воротах повесил и ума лишился.  Тогда я был прав? Только кто будет разбираться? Потом, видимо, где-то в суде одумались, и пришел указ освободить меня из ссылки. Это уже случилось при Павле.
Пришли двое  крепких  мужиков,  и  отчего-то стали истязать плеткой  трех мужчин. Попало и женщине. Радищев решил вмешаться.
Ссыльный решил остановить Радищева. Загородил ему путь к  озверевшим мужикам.
- Не ходите. Бесполезно.  Здесь каждый день этих обездоленных  людей без пашпортов истязают. Иногда забивают насмерть.
 Радищев подошел к  мужикам.
- Господа, за что  бьете этих невинных людей?
Мужики  прекратили истязать  людей, и повернулись к Радищеву.  Не лица, а звериный оскал увидел Александр Николаевич.
- Господин хороший, вы дворянин, и зачем вмешиваетесь? – в злобе прохрипел один из них.
- Это ведь люди! Как же так, господа?
- Где люди?  Это люди? Это грязь с дороги! – заревел  ещё один истязатель.
Радищев увидел, как в его сторону бежал Груздев. Он махал руками. Из гостиничного дома выходили люди.
Груздев  бежал и кричал:
- Александр Николаевич, идемте на баржу! Будем отплывать!  Господа желают вас увидеть! 
Радищев понял, что  его слова оказались просто словами. Груздев подбежал к нему и взял его под руку, и повел к двум купчишкам. 
- Ну, как же так можно? – спрашивал Радищев. – Как можно так унижать человека. Они ведь и женщин бьют. Как можно?
- Успокойтесь, Александр Николаевич, здесь  так заведено. Эти люди бесправные. Они вроде есть, а вроде их и нет. Каждый из них  ждет своей очереди на работу.
- За что  их бьют?
- Очень просто. Нечего за них переживать.  Они ушли от  хозяина.  Встретили здесь своих земляков.  Хозяину не сказали, вот и получили  за ослушание. А женщина пыталась  защитить их. Нечего защищать. Таких  людей мало бить. В них ещё накрепко сидит Пугачев.
Господа шли к барже, и всё оглядывались на Радищева и его семью. Значит, Груздев доложил о нем этим купцам. С тяжелыми мыслями Радищев покидал этот городок на Волге.
На этой барке было три каюты. Радищеву  предоставили отдельную каюту. Солдата и  слуг хотели оставить на палубе, но Радищев увел их  к себе.
Потом он записал в свой дневник: «Видел много больных, отставших работников, не дают им пашпартов, много им притеснения. В  Услоне видел, как работника били нещадно за то, что  отлучился».  Надо сказать, что Радищев вел дневник наблюдений. Описывал природу, города, но в этих записках он не рассуждал. Вдруг они попадут в чужие руки. И вот только эта запись показывает, как он  наблюдал за истязаниями работных людей.  Конечно, он многое, что видел, переживал. И думал, что, как он был прав, когда написал  своё Путешествие. Только кому была нужна эта правда?
Барка, на которой  был Радищев, остановилась у села Лысково, против города Макарьева.  Радищева поразила ярмарка.  У пристани скопилось много барж, барок, лодок разных размеров. Оказывается,  эта ярмарка у Макарьева славилась  далеко по Волге.  Многометровые  прилавки забиты разными  продуктами, лавки пестрели  разноцветными китайскими лентами, заманивая в  открытые двери прохожих. Здесь  стояли отдельно  прилавки для рыб, какие водились в Волге.  Отдельно продавали  всяких животных, здесь же можно было купить и человека.
- Господи, - взмолился Радищев. – Человек, что животное. Когда же всё это кончится?
Он не мог смотреть на такое унижение человеческого достоинства. Защемило сердце. И он уже ни чем не мог помочь этим беззащитным крепостным людям. Закон на стороне барина. Такой уклад  в Российской империи.  Что здесь удивляться?  Каждый барин на  своей усадьбе  мог иметь  крепостных. Его отец  Николай Афанасьевич Радищев,  бывало, имел до двух  сот душ. Так тогда называли крепостных.
Радищев покинул ярмарку. Петр с  Давидом  по его  просьбе  закупили в дорогу продуктов. 
В разгар лета  Радищев прибыл в Нижний Новгород. Город большой, много каменных домов.  Но зато  на окраинах полная нищета. Бараки,  землянки, развалюхи.
Но, в  первую очередь он пошел в книжную лавку, чтобы купить свежие
газеты.  Ещё от гостиничного дома за ним шли два молодых человека. Возможно, студенты. Потом к ним примкнуло ещё пять студентов.
Я  им, кто, подумал он,  редкая птица?
Конечно, его здесь узнали.  В своем дневнике он потом записал: «Я как редкая птица».
Взяв  нужные газеты, он вышел из лавки.  Молодые люди встречали его. Один из них выступил вперед.
- Александр Николаевич, с возвращением вас в Россию.
- Кто же вы молодые люди?  Я вроде  никому не докладывал о своем приезде.
- Я Костик Воронов, студент  из Москвы.  Кто в Москве учится, кто здесь. Я сам из   Нижнего. Поехал поступать в Москву. Поступил.  На лето приехал к родным.  Груздев теперь на всех углах о вас говорит, что был рядом с вами. Вас сам губернатор ищет. Желает с вами встретиться. Мужик он отменный. Не обижает нас. 
- И что же он ещё говорил этот Груздев?  - улыбнулся Александр Николаевич.
- Много философствовали с ним.  По маленькой, мол, пропускали. Стали друзьями.
Это весь Груздев, подумал Александр Николаевич.
- Александр Николаевич, - сказал Воронов. – Мы все слышали о вашей книге.  Сочувствовали  вашей судьбе. У нас  живет здесь ссыльный, так  у него есть копия вашей книги. Мы знаем, что она есть у него, но никому ещё не дал.
Александр Николаевич не стал спрашивать, где живет этот человек. Опасно.  А вот найти бы его – надо бы.
Кто-то спросил:
- Вы надолго к нам?
- Дети, да и люди мои совершенно разбиты после такой дороги.  Дней десять отдохнем, и домой в Немцово.
- Мы видим, как вы устали. Александр Николаевич, мы здесь посовещались, и решили вас попросить прочитать нам какую-нибудь лекцию.
- На какую же тему вам хотелось послушать? Предупреждаю – никакой политики и никаких рассуждений.
- О природе человека,  о природе всего сущего, -  почти хором ответили студенты.
- Хорошо. Дня два отдохну, почитаю газеты. И вы знаете что, ребятки.  А посидим на бережку  нашей красавицы Волги? Как вы на это смотрите? Читать я вам лекцию не собираюсь. Мы просто  поговорим.
На этом все согласились. В этот день отдохнуть ему не пришлось. Радищев с семьей поселился в довольно приличном номере. Он услышал громкие разговоры  внизу, топот ног. И тут в дверь постучали.  Радищев разрешил войти. Когда в номер стремительно вошел человек без парика, он понял, что перед ним  губернатор Нижнего Новгорода, да и всей губернии. Радищев наслышан о нем. Андрей Лаврентьевич Львов был бескорыстным, энергичным, и  всюду  неожиданно появляющимся.  Это был настоящий гроза взяточников. Как огня его боялись  подьячие и  купчишки. Если бы по всей России были бы такие  губернаторы?  К сожалению, как и сам Радищев, такой губернатор был, как редкая птица.
Он подбежал к Радищеву и обнял его.
- С прибытием тебя, дружище, с прибытием из Сибири в Россию. Поехали ко мне в гости. Дворцов у меня нет. Просто  старинный каменный дом. Есть наметка, дружище,  отправят меня в Москву. Проклятые взяточники, да купчишки жалуются на меня. Доносы пишут, проклятущие. По ним можно и в Сибирь загреметь.  Ведь берут взятки, воруют безбожно, дорогой мой дружище!  Воруют.
- А когда в России,  Андрей Лаврентьевич не воровали?  Когда не брали взятки? Я уж на это насмотрелся даже в Сибири. А вы хотите, чтобы в России не воровали. Всегда воровали, воруют и будут воровать.
Как же был прав Радищев!  И в наше время  миллиардеры обворовывают  безбожно страну, кругом  пришли к власти взяточники.  Например, я  среди наших видных деятелей  не вижу бескорыстных  Радищевых, и как  губернатор из Нижнего Новгорода. Нет их. По телевизору почти каждый день говорят, что такого-то  мэра или губернатора поймали за руку как взяточника. И, что странно, тут же появляются прыткие  адвокаты. У народа они вышли из доверия.
Губернатор на  двух каретах  повез  семью Радищева за город, где  была  усадьба  Львова.  Кстати, Андрей Лаврентьевич даже, словом, не обмолвился, когда  Радищев взял с собой своих  верных слуг. Старенький, каменный дом стоял недалеко от  Волги. Радищев не удивился тому, как скромно жил губернатор.
Целых три дня  они отдыхали здесь. Радищев ходил по  небольшому саду с губернатором. Беседовали на разные темы, на новинки в литературе. Оба политики не касались. Андрей  Лаврентьевич и не настаивал.  Радищев итак настрадался из-за этой политики. Зачем ворошить?   
Кроме  прогулок   Радищев читал газеты,  думал и  размышлял. Он вспомнил Илимск. Иногда он вспоминал тот заброшенный край, людей.  Он помнил тех людей, кто запрещал ему  рассуждать, запрещал раздавать буквари. Он на них не в обиде. Это  их жизнь. Он просто  хотел и добивался разбудить этот отдаленный, медвежий  край Российской империи. А вот то, что он понял из газет, это его весьма огорчило.  Ничего не меняется в России. А, в общем-то, рано ещё делать выводы.  Александр Николаевич поразился тому, что во всех газетах  были Указы царя Павла. От них ему было грустно, и в тоже время смешно. Объявления навеяли на него тоску. Бедная, Россия, как тебе не везет с царями, подумал он.  Пять лет он не был в России. Надо  встречаться со студентами, с простыми людьми. Наблюдать и только наблюдать, а потом уж делать свои новые  выводы и  рассуждения. Внутренний голос ему подсказывал, что он не успокоился. Его время ещё придет.
На четвертый день Радищев настоял, чтобы вернуться в город, в номера.  Львов не возражал.
- Отсюда до Москвы вы поедете на почтовых. Так намного быстрее. А в дорогу я вам подорожную от себя напишу, - сказал он так, и с грустинкой в голосе  продолжил: - Как хотелось бы многое изменить. Но я бессилен. Вы посмотрите, как живут на окраинах наших городов?  Мы неугодны России. Так-то вот, Александр Николаевич…
На четвертый день в его номер вошел студент  Константин Воронов.
- Александр Николаевич,  люди ждут вас.
Они пришли к тому месту, где недалеко стоял дебаркадер.  К нему пришвартовалась пассажирская баржа. Рядом  стояла  купеческая баржа. Из неё  грузчики  носили мешки, тюки, катили бочки.
Недалеко от воды  лежали отшлифованные бревна. Как понял Александр Николаевич, на них отдыхали люди. При приближении Александра   Николаевича  все встали.  Здесь были люди разных возрастов. Их было около тридцати человек.
Его пригласили сесть на  короткий сутунок, да  так, чтобы его видели все.
Один из молодых людей спросил:
- Александр Николаевич, вы купили много газет.  Что вы  поняли из них главное?
- Главное? Пишут люди, а это главное.  Великое изобретение человечества – излагать мысли на бумаге, в книгах.
- И, что вы  вычитали из этих газет?
- Многое. Главное – пишут.
- Э, Александр Николаевич, а вы уходите от ответа.
- За ответ я был в Илимске.
- Это мы знаем. И сочувствуем. Что вы заметили в газетах такое, что вас покоробило и возмутило.
- Ну, например, продается кондитер 24 лет, знающий совершенно свою должность.  Рядышком объявление такого содержания – продаются большие свиньи, и от  них племенные поросята.
- А ещё что вас возмутило, а может быть и рассмешило?
- Так сразу и не ответишь. О погоде пишут.  На улице дождь, а пишут, что стояла жара.  Разве не  смешно?
Александр Николаевич понимал, что хотели услышать от него.  Им задавать вопросы,  а ведь ему придется  на них отвечать. И зная свой характер, он  начнет рассуждать и нервничать. А рядом с ним  уже не было его верной подруги Елизаветы Васильевны Рубановской,  которая  остановила бы его.  Только она знала, как это  культурно и ненавязчиво  остановить мужа от  его опасных высказываний. А сейчас он возвращался из далекой  ссылки.  И рано ему ещё философствовать и рассуждать на  вольные,  но опасные темы. На это будет время. На это у него будет бумага, чернила и перо.
Он уже хотел ещё что-то добавить, но в этот момент, как не странно,  за  спинами людей, он увидел  так родной  профиль его Елизаветы.  Строго сдвинув тонкие брови, которые образовали  так знакомую до боли в сердце  морщинку, она смотрела на него. Александр Николаевич  четко увидел эту знакомую морщинку. Когда он видел её,  то он понимал, что она недовольна. Он на миг закрыл глаза, а когда открыл,  его Елизавета исчезла.
- А ещё что вас зацепило?
-Только одно и зацепило. Приехать домой, хорошо отдохнуть и что-нибудь эдакое легкое написать.
- Всё равно, вы, Александр Николаевич ушли от ответа. Понимаем. Мы всё понимаем. И вы с нами согласны, насчет  любопытных  строк в газете.
- Это весьма хорошо и отменно, что вы поняли. Так давайте лучше поговорим   о естестве природы.
Александр Николаевич  понимал,  о чем его хотели спросить  молодые люди.  Он поразился Указам   царя Павла.  Отдельные  Указы  попахивали отменной дурью.  Время ещё придет для анализа всего виденного и прочитанного в газетах. Дорогой читатель, потерпите.  Александр Николаевич ещё проявит себя, как политик и как человек  для всех времен. Я давно пришел к выводу, что были и есть и будут люди без времени. О таких людях обычно говорят, он родился не в то время. Неправда. Он родился, как распорядилась природа. Значит, так надо. В каждое время, в каждый век  рождаются такие люди, как Радищев, человек без времени. Значит, он необходим именно в это время, в котором он  жил и живет. Без  этих людей мир был бы скучным. Конечно, сам этот человек страдал и страдает от непонимающего его  общества. Все всё понимают, а этого человека не понимают. Ну, что теперь сделаешь, так устроен мир. Вот этим  Радищев и взбудоражил меня, чтобы я начал писать продолжение  романа о нем. Главное, мне надо было понять его внутренний мир, его характер. Вот это главное, что я хотел в нем  понять своим сердцем и душой человека из двадцать первого века.
Александр Николаевич  не читал лекцию о естестве природы. Он просил, чтобы ему задавали  вопросы. Здесь он просидел с  молодыми людьми до темноты. И  другие люди подходили, чтобы послушать необычного человека. Многие уже знали, что в их город приехал бывший ссыльный, автор знаменитой книги, за которую  хотели ему отсечь голову. В  больших городах ему нельзя   надолго останавливаться, а жить тем более. Встретишься с этим бывшим преступником, а  вдруг в правительстве что-то изменится? Лучше не встречаться. Радищев понимал их, но и не осуждал. Должность не позволяла. Ещё на  барке он это понял. Люди смотрели на него издалека, но не знакомились. Один только Груздев нарушил  эту  вселенскую  скрытность и боязливость. И вдруг, как снег  на голову среди жаркого летнего дня,  встретил его и понял губернатор Нижегородский Андрей Лаврентьевич Львов.  И это было  Радищеву приятно. Редко, но, оказывается, есть ещё такие люди в России. Есть. И это радовало Радищева.   
Через неделю, пришел  в  номер один из студентов.
- Александр Николаевич, у меня дядька трудится в департаменте.  Он говорит,  что многие вас уважают и сочувствуют вам. Но…там поговаривают, лучше бы он уехал и не смущал народ. Ведь к вам и  простые люди потянулись.
  Молва о  человеке, который пострадал за простой народ, быстро разнеслась по городу.  Люди пошли к нему.  Он отвечал на многие вопросы. Старался даже некоторых лечить. В аптеке он набрал разных  и нужных лекарств. Лечил бесплатно. Это и подкупило  людей.  И в те времена и во времена нашего дикого капитализма, подавай только денежку.
А тут он узнал, что Львов был вызван в Петербург. Значит, всё  здесь изменится. Надо уезжать.  А может и вернется. Кто знает? Новый царь непредсказуем.
Семья собиралась в отъезд. Он понимал, что теперь больше оставаться в таком большом городе опасно. Могли и арестовать.
Тут-то и ввалился в  номер  полицейский.
- Я этово, как ево, Кузьма  Копытов.  Вот пришел, этово, предупредить. Вам надоть бы съезжать из городу.  Служба. Надоть съезжать. Я на вашей стороне, но есть у меня служба.  Баба есь, трое детишек. Извиняй  Александр  Николаевич.
Перед тем, как перебраться на ту сторону Волги, подъехала карета. Петр  прошептал:
- Городничий уже явился. Быстро они после Львова очухались.
Городничий  подошел, немного поклонился и сказал:
- Сами  понимаете, Александр Николаевич. Нельзя вам долго находиться в губернских городах. Я понимаю.  Устали  с такой тяжелой дороги. Но  и меня надо понять, - сказал он, и тихо добавил: - мы вас, и я, в том числе уважаем вас и ценим, как настоящего гражданина России. Сами понимаете.
- Да я всё понимаю, - ответил  Радищев. – Не обижаюсь. У вас  служба. А если вдруг кто докладную напишет,  то отвечайте, мол, с треском выгнали его из Нижнего Новгорода. Поймите, найдутся злопыхатели, ой, как найдутся. На Львова  уже нашлись.
- И не говорите, Александр Николаевич, и не говорите. Добрый был мужик. Я ему  хорошо помогал бороться с взяточниками.
- Прощайте, -  только и ответил Радищев,  а сам подумал, хоть бы губернатора вернули обратно.   
Теперь его путь  лежал в сторону Москвы. Теперь  он ехал на почтовых. Верст тридцать проехали, как их остановила карета. Александр Николаевич увидел, как к нему быстро шел его родной брат Моисей Николаевич. Недавно он вышел в отставку. А до этого он  был директором  Архангельской таможни. У него воспитывались  два старших сына Александра Николаевича.  Радищевы решили заехать  в  имение  Андреевское Владимирской губернии к другу Воронцову Александру Романовичу. Радищев был благодарен за  помощь  в его судьбе, да и всячески  поддерживал его, отправляя ему газеты и книги.
Они обнялись. При этом граф Воронцов сказал:
- Возвращение демократа из Сибири в Россию.
Потом оглядел Радищева и  добавил:
- Сибирь возмужала тебя, изрядно посеребрила волосы.
- Часть поседели ещё в  Петропавловской крепости.  Сибирь добавила.
- А как дух? Не сломлен? – тихо спросил Воронцов.
- Время покажет, -  ответил Радищев.
- Всё понятно. Дух укрепился. Пора бы уж уняться, дорогой друг. Ты думаешь, что  время изменилось в России? Почитай газеты, что наш царь вытворяет.
- В  Нижнем Новгороде читал. Да и в дороге, на станциях покупал газеты.
Больше он не стал об этом говорить другу, но подумал. Павел проявил себя, как законченный самодур.
Но  Воронцов сам высказался так:
- Он жестоко карает всех за малейшее ослушание. И чтобы его малейшие причуды  исполнялись  без промедления. Солдат замотал. Каждый день устраивает смотры. За малейшее ослушание наказывал  офицеров, и даже увольнял со службы весьма  талантливых  генералов.  Есть случаи, когда за молодцеватый вид солдата назначал командиром над солдатами. Вот так мы и живем, Александр Николаевич.
- Великое дело – терпение. А ведь оно тоже не долговечно, - ответил Радищев.
- Вот ты и весь демократ. Я тебе про царя рассказал, а ты сразу на политические рассуждения пошел. Опасно с вами и сейчас быть рядом.
- Завтра же утром отправлюсь в Москву.
- Что вы, что вы, Александр Николаевич, там вас быстро арестуют.
- Так мне в  моё Немцово только через Москву надо ехать.  Закуплю, что мне необходимо в деревне, и сразу же и уеду. Да и вас, Александр Романович, не хочу подводить.  Могут доложить. Опасно.
Воронцов  делал только вид, что пытался оставить Радищева с семьей на несколько дней, но всё это делалось с неохотой. И  Радищев не был в обиде на друга. Надо уезжать, и как можно быстрее. Они с братом тоже распрощались. И Моисей  Николаевич поехал  в  Петербург. Может, какая ещё служба подвернется.
И вот  Радищев в Москве. Устроился в старом доме своего отца Николая Афанасьевича Радищева. Встретился со своими родственниками Аммосовыми. Они помогли  сына Павла и дочь Екатерину устроить  в Петербурге в пансион  старинного знакомого немца Вицмана. Впоследствии они оттуда  и поступили в казенные заведения.  На руках у него остались только дети от Елизаветы Васильевны, родившиеся в Илимске.  Радищев  на короткое время встретился со своими друзьями. Оставаться надолго  было опасно.  Он беспокоился за  Воронцова. Вдруг кто-нибудь доложит, что он останавливался у графа, да  и друзей не хотелось подводить.  Доказательство есть. Он должен был ехать по прямой дороге, а он специально свернул в сторону, чтобы побывать в имении Андреевском у Воронцова.  И в Москве ему было быть запрещено. 
В Москве он купил свежую газету «Московские ведомости».  Он такое там прочитал, что  даже поразился глупым Указам царя.  Да и новости не блистали умом.  На  первой странице были напечатаны «приказы, кои  его императорское величество отдать соизволили»: «Рижского мушкетерского полка   полковнику графу  Остерману за усмирения крестьян  и того полку  капитану, отряженному  с гренадерскою  ротою, объявляется похвала и благодарение».
«Его императорское величество объявил свое большое неудовольствие  генералу-от-инфантерии князю  Голицыну и сделал выговор за то,  что капитаны не умеют рапортовать».
Ничего  к лучшему не изменилось в России, за то время, что он был в ссылке.  Произвол, проявляемый царем, был совершенно безграничен.
Надо срочно уезжать из Москвы, где ему было строго запрещено бывать. А вот устроить солдата Пашкова надо бы. Радищев с солдатом  пришли к военному гарнизону.  Из  проходной вышел капитан. Радищев к нему.
- Господин капитан, я вот здесь встретил вот этого солдата. Ведь это настоящий гвардеец! Посмотрите на него. Какой молодец стоит перед вами!
Пашков выпятил грудь, округлил глаза и гаркнул  во весь свой голос:
- Рад стараться, господин капитан!
Прежде чем прийти к военным казармам, Радищев объяснил солдату, как надо вести себя.
- Ух, ты, вот это гвардеец! Где служишь?
Пашков объяснил, что он был в Иркутске приставлен к ссыльному. И  Пашкову очень бы хотелось попасть в гвардию.
- Знамо дело в гвардию. А кого ты там  сопровождал, нас это не касается.  Нам нужны такие гвардейцы.
Пашкова он определил, теперь надо отправляться домой.
20  июля он подъезжал к своей деревне. Здесь он  будет свободен. Можно будет заняться и литературой. 20 февраля он покинул медвежий край, а 20 июля он прибыл на место. Пять месяцев в дороге!  Подъезжая к деревне Немцово, он  радовался. Наконец-то, он свободен! Теперь он отменно отдохнет, а там  видно будет.
- Господи, - прошептал он, когда увидел родную  усадьбу.  – Как же так? Что это? Как можно так разориться?

ДОМА
-Господи, - прошептал он,  когда увидел родную усадьбу. – Как же так? Что это? Как можно  так  разориться?
Семья Радищева, а также Петр Иванович, Марьяна Дементьевна Кутузовы, Давид Фролов  стояли и молчали.  Ворота упали  от старости.   Вокруг усадьбы когда-то был  отменный забор. Теперь его не было.
Из домика, где когда-то  жил Петр, конюх и кузнец выбежал мужичонка без шапчонки и босиком.
- Александр Николаевич? Вы ли это наш благодетель и кормилец? Вы ли это? Тогда вас и ваших деток с приездом в родную усадьбу. Бог послал вас  в родные  места. Обнищали мы, благодетель наш в чистую. Чо и делать, то нам неведомо.
- Пантелей? Ты ли это? Где лошадки твои? Да не кланяйся ты! Рассержусь! Где  наш Гнедко?  Быстрый где? Где  Каурый? Где  лихая кобылка  Зазноба. Не вижу и жеребят. Где все они?
В это время  крепостной возница не  уезжал. Он  снял  шапчонку, стоял и смотрел на убогое жилище  известного ему  с далеких лет  доброго  господина.
Он подошел к Радищеву, и тихо сказал:
- Я с вас, как и говорил  копеечки не возьму. Лисандра Николаевич, как же так?  Куда теперь вы? У вас же семья, дети?
-  Трофим Ермолаевич, как-нибудь  будем выбираться из нищеты.
- Если чо, вы  помните, как же, мы вам  век обязаны. Ваньшу,  меньшака вылечили. Он теперь у меня  здоровяк. Чем могу, тем и помогу.  Дашка моя прибегит, чем-нибудь, как же,  помочь  вам с детишками.
- Спасибо тебе, Трофим Ермолаевич, у нас есть Марьянушка.
- Так и моя Дашка поможет. Они же с  Марьяной подружки были. Как же.  Чо ж мы не люди чоли? Не понимаем?  Прибежит Дашка. Марьяшка. Как ты на это смотришь?
- Пусь прибегат. Всё веселее будет. Значится, за тобой Дашка-то?
Трофим  выпятил тощую грудь,  пыхтеть начал, надуваться.
- Этово, тово, как же, а за  каво ишо она пошла бы?
- А вон хотя бы за мово Петьку! Хотя я бы ему все глаза выцарапала бы, - ответила Марьяна.
При каком дворянине вот такие крепостные и слуги могли в присутствии его так говорить?  Что-то в  литературе я такого  не встречал. Маленький штрих, но он очень важен в  описании характера этого  знаменитого на всю Россию дворянина. А этих маленьких штрихов в окружении  этого человека было великое множество.
Радищеву  надо было узнать, отчего  пришло всё в запустение. Конечно, можно было и понять.  Отец и мать,  больные и жили в  усадьбе в  селе  Нижнее  Аблязова.
Усадьба была в полном  развале. Крыша  дома покосилась. В  окнах без стекол гулял ветер.  Радищев понял, что здесь его ждет нищета. Он вспомнил покинутый Илимск. Там у него был добротный дом в восемь комнат. Были  хорошие хозяйственные  постройки. Была кузница, своя лаборатория, где он  нашел противоядие  страшной болезни оспы.
В этом каменном доме все печи разрушены. В нем невозможно жить. Посуда и мебель исчезла.
- Господи, какой же варвар такое сотворил? – спросила Марьяна.
- Этова варвара  кличут  Кузька, - ответил  Трофим Ермолаевич. – Он купил  по там разным гумагам вашу усадьбу у вашева  батюшки.
- Как же так? – спросил Радищев.
- Этова, как иво, как же, лисой втерся в доверии к вашему батюшке. Вот и заполучил усадьбу во временное пользование. 
На второй день он сел за покосившийся стол, и стал писать письмо  своему  отцу: «Немцово я нашел в великой расстройке и, можно сказать, в разорении.  Каменного дома развалились даже стены, хотя не все.  Я сижу в лачуге, в которую  сквозь  соломенную крышу течет,  я вчерась чуть  бог спас от пожара, под печью загорелось.  Сад, как вызяб,  подсадки не было, забора нет.  Немцово заложено в банке, и оброк весь идет туда.  Посуда вся вывезена, лес в значительной степени вырублен». 
- Где же этого Кузьку увидеть? – спросил Радищев.
-  Это самое, как ево, оне в городу поживают, - ответил Пантелей. – Какой-никакой урожай быват, всё в городу везут. А мы хоть вой. Хоть беги куда.  Всё профукал проклятущий Кузька. Приезжали господа из городу. Талдычат в один голос, чо вы  должны имя. Чо собирем, всё и увозют.   У избенки моей коровенка осталась Красуля. Лошадка-то у  меня есь одна.  А коровку-то нельзя впрягать. Молочко закончится.  У нас же, это самое, два рябенка.  Да вот и вам будет  свое молочко.
- Лисандра Николаич, тык я ужо поедусь? – сказал возница Трофим Ермолаевич. – Моя избенка   с краю Малоярославца. Недалече от вас.
- А кто у вас в поле-то? – спросил Радищев.
- Как же, тово, как без поля? На барском поле брательник мой сродственный работат. Отец работат с матерью. Дашка работат. Меня  иногда возницей мой барин ставит. Деньгу лишнюю зашибить  надось. Тока всё он у меня отбират.  Так вот мы и живем. А как же. Живем.
Возница уехал.
- А где остальные люди? – спросил Радищев, - Неужто разбежались?
- Как можно, Лисандра Николаич, как можно?  - затряс руками  Пантелей. - Батюшка ваш у нас был хозяином.      Десять душ  Кузька выкупил у вашего батюшки. Чичас по  вашему сельцу и по вашим деревням  180 душ. За гроши выкупил. А продал по-дорогому местному барину Василию Ивановичу Суслову из Малоярославца.   У меня  есть две лошадки. А как же. Еслив мы все разбежимся?  Усадьбу  сопсем  отберут за долги. И деревни вымрут. Её, ей, вымрут. А нас продадут  Суслову. Мы работам в поле. А как же.  Нам тоже надо жить как-то. Вот и доржимся как-то  по-маненьку. Слыхивали, чо ваш батюшка сопсем желает продать усадьбу, да все деревни. Куда нас бедных-то? Слава те, Господи, вы возвернулись. Таперча, глядишь и заживем.
А надо сказать, что Немцово с окружающими деревушками имело около 200 душ и 1500 десятин земли.  Оно было  ещё скуплено дедом Радищева, Афанасием Прокофьевичем. И место это было богато сенными покосами и рощами и  для отдыха полянами.  Были и богатые поля пшеницы и ржи.
- Заживем, - тяжело вздохнул Радищев. – Заживем, Пантелеюшка.  Всем-то сообща может и легче станет.
- У  нас уж и руки опустились. Таперча мы вдвойне работать зачнем. Побегу я с вашего соизволения, Лисандра Николаич. Кузька нас  выгнал с  вашего дома.  Мы таперча живем в своих землянках. Мы собча вам  усадьбу справим. Как же.
- Тогда давайте так, Пантелеюшка.  Вместе начнем всё восстанавливать.  Женщины  будут делать своё, а мы, мужики, возьмемся за плотницкое дело и за печи.  Людям скажи, что через два дня отметим мой приезд в родное сельцо.  Надо приготовить столы и лавки. Будем гулять.   
  Петр, Давид и  Пантелей  быстро собрали людей, чтобы начать работать  на усадьбе. Хозяин вернулся.
Александр  Николаевич вспомнил Илимск. Он всегда накрывал столы, когда заканчивался сенокос. И здесь он решил сделать тоже самое. Нет, Илимск не  отпускал его.
В Малоярославце  Радищев закупил несколько ведер вина, и разной  снеди, какая полагается в таком торжественном случае. Напекли пирогов. А надо сказать, что в России так было принято. Всегда накрывали столы в честь прибывшего дорогого гостя.
Погода стояла  теплая. Безветренная. Вот уже, какой день  было вёдро.
Всем хватило места за  длинным столом.  А в это время дети Радищева быстро влились  в озорную ораву деревенских ребятишек.
Выпили хорошо, поели. Потом  начались пляски, танцы. Женщины начали петь за здравие  доброго хозяина.  Длинный возница Трофим принес балалайку.  Ну, например, была такая песня. Бабы её запели.
Уж и чей-ат двор на горе стоит,
На горе стоит, на всей кросса?
Александрин двор, Николаевича.
Уж на той горы три ручья теку,
Три ручья, три гремучие.
Как первой ручей ключева вода,
А другой ручей изо сладки меды,
А третий ручей зелено вино.
Зелено вино Александру пить,
Александру Николаевичу.
А сладки  меды пить боярышням,
Ключевой водой то коней поить.
То коней  поить Александровых, Николаевиича.
После этого молодые бабы  пустились в пляс и запели.
Под калинкою, под малинкою,
Что под тем шатром под лазаревым
Спит, почивает добрый молодец,
Добрый молодец Александрович.
Подходили к нему слуги вернаи,
Слуги вернаи, безатветнаи:
Встань, встань,  Александрович!
Вон корабль идет с чистым серебром,
С  чистым серебром, с красным золотом.
Уж тот корабль мне ненадобен:
Это батюшкин, это матушкин.
Под калинкою, под малинкою,
Что под тем шатром под лазоревым
Спит, почивает добрый молодец,
Добрый молодец Александрович.
Подходили к нему слуги вернаи,
Слуги вернаи, безответнаи:
Встань, встань, Александрович!
Ваш корабль идет с красными девками,
С красными девками со  Верейскими,
Со молодыми деревенскими.
Это наш корабль, он мне надобен.
Пляски оживляются под музыку при  общем хоре и биении в ладоши.
Крестьяне веселятся, а Радищев ведет разговоры с мужиками. В  Илимске все веселились.  Здесь же девки  стояли в сторонке, как и парни. Им нельзя  веселиться  с взрослыми. Они только смотрят. До  ночи веселились бабы и мужики. И старики и старухи пускались в пляс и тоже пели. Радищеву не понравилась одежда на женщинах. Они одеты не так, как на Илиме. Здесь же  молодые женщины носят короткие юбки, показывая свои ноги до колен.   На ногах  лапти. Здесь не знают, что такое  ичиги и чирки, какие носят в Сибири. Например, на Илиме,  молодые женщины ведут себя скромнее, чем  здесь. Радищев  стал задумываться насчет такого откровения. Стал искать причину.  И она должна быть.
Одна молодая  женщина  более всех обратила на него внимание.
Далеко за полночь стали расходиться. Молодуха подхватила под руку  Александра Николаевича, и тихо сказала:
- Проводили бы вы меня до  хаты. Не скисняйтесь, господин наш.
- А ты не боишься, что потом люди скажут?
- Кто скажет? Позавидуют. Вам госпожа нужна, а мы так, крестьяне, да ваши крепостные.
- А ты не боишься, что я прикажу тебя высечь?
- Не боюсь. Вы  добрый наш хозяин во всей околотке. И чаво мне  боятса? Чаво?  Вдовая я. Мужик  на  Волге  утоп.
-А что он там делал?
- Этой зимой на заработки ушел. Он плотник  добрый был. А зимой  наш староста  мужичошку мне определил, чобы я не шибко скучала по мужику.  А толку с этого мужичка.  Ему ведь и всего-то тринадцать годков.
- Как?! – возмутился Александр Николаевич. – Что же это такое?  Это бесчеловечно.
Он возмутился, хотя уже  кое-что знал об этих бесчеловечных законах. Ведь было на Руси, когда барин имел полное право провести первую ночь с  новобрачной крепостной. После свадьбы её вели не к  мужу, а к барину. Многие современные писатели, историки и журналисты,  воспевающие  царей и цариц, забыли об этом. О многом они забыли. Не просто забыли, а умышленно забыли, по  той простой причине, что  наше образование, культура  и общественный уклад накрепко  легли под западный капиталистический образ.  Идет полный евроремонт в мозгах простого народа. И  этот пресловутый, не наш, не российский евроремонт, вдалбливают и насаждают в мозги  наши правители, министры, перекрасившиеся под запад отдельные писатели, историки и журналисты.
Радищев решил  ближе узнать  тот народ, с которым ему теперь придется жить рядом.
А пока была лунная ночь, и  луна тоже радовалась тому. Как веселились люди у своего доброго хозяина. Иногда она скрывалась за тучку. Просто иногда бывает так, что надо, чтобы было и хоть немного темнее…
То, что сообщила крестьянка, про это он знал. И всегда возмущался  тому, что когда-то  вели  невесту из-под венца к барину, потом вот такие  непонятные законы насчет малолетних женихов. То, что я сейчас напишу, не моя выдумка.  Есть книга под названием «Биография  А.Н. Радищева». Издатель   Академия Наук СССР. Институт русской литературы (Пушкинский дом). Издание за 1959 год.  Вы понимаете, что это издательство солидное, и оно  врать не будет. Читаем: «Радищев  имел намерение учредить в своей деревне награду для той женщины, замужней или девки, которые в течение года отличит себя хорошим поведением или каким-либо подвигом добродетели.  Эту мысль ему внушили  замеченная  им  испорченность нравов в простом народе.  Чему дивиться?  Мужики уходят на заработки на целый год, оставляя молодых жен, иногда только что обвенчанных, на свободе с полною  над собою волею. Сверх того он нашел обычай женить малолетних мальчиков 12-ти, 13-ти, 14-ти, а иногда 10-ти лет на  20-летних девках. Мужику надобна работница. Он этим не занимается, что сын его  несовершеннолетний, не может ещё быть мужем.  Можно себе представить, какому разврату   подвергается молодая женщина, имея мужем дитя,  которому  ещё нужна нянька. Он запретил  и никогда не позволял таких браков».  Конечно, Радищев  запретил такие браки  в своей деревне. Но ведь не одна деревня была в его ведении. И вот такие порядки придумывали в царское время. Всякую пакость придумывали. А вот про это наши неутомимые «певцы» царского времени  не говорят, и не пишут. У меня другой раз  появляется такая мысль, что эти «певцы»  просто тоскуют по тем временам.
Жизнь в Немцово  не радовала Радищева. Ему было скучно сидеть в доме, когда шел уже какой день дождь. Ничего не хотелось писать. К великому сожалению  его жизнь не скрашивала заботливость Елизаветы Васильевны. Ему её так не  хватало.  Воронцову он писал: « Когда гроза и дождь не позволяют выходить из дома, печаль охватывает всё моё существо. Жизнь в деревне для меня новое положение с разных сторон».
Радищева можно было понять насчет деревни. Он  учился и жил в Петербурге, жил в Москве. Он встречался со  многими писателями, философами, учеными. И вдруг он  накрепко  поселился в деревне. То, что он был  в  Илимске, это понятно.   Это была ссылка. Это была глухая Сибирь. Здесь же Европа. И он должен жить в деревне, а ему так хотелось  вырваться в город, к друзьям. Посещать библиотеки.  А возможно, и получить какую-нибудь должность. И это была очередная ссылка.
Когда перестал дождь, и установилась  вёдро, он пошел в поле.  Он любовался, как росла и переливалась в солнечных лучах спелая рожь, гладил  поспевающие колосья пшеницы. С наслаждением слушал переливчатую песню  жаворонка.
Недалеко виднелся лес.  Он вошел в него. Душа его пела. Хоть на немного ему стало легче на душе. Воронцову он писал: »Я ухожу в небольшой лесок, который находится недалеко  от моего сада, где нет ничего, кроме яблок. Я гуляю в лесу не для того, чтобы размышлять или стрелять дичь, которой там нет, а для того, чтобы собирать грибы. Приехав сюда, я всматривался во всё, и это доставляло мне удовольствие; я видел жатву ржи, увядание.   Я часто вспоминал прекрасную оду Горация «Блажен тот», которой  я знаю только начало, и мне иногда казалось, что можно по-разному  наслаждаться жизнью».
Он шел по лесу и наслаждался   чудными запахами леса, грибов. На всякий случай он взял с собой лукошко и ножичек, чтобы можно было наломать грибов. Если честно, Радищев мало знал  местную жизнь деревни. В детстве он бывал здесь, а в основном он жил в городе. Он начал сравнивать жизнь крестьян с жизнью крестьян на Илиме.  Разница была небольшая.   Та же беднота, тоже убожество. И то, что он  описал  жизнь деревни в своем знаменитом Путешествии, то была правда.
Навстречу  к нему  с лукошком  шла  бабка.  Господи, как же она  была похожая на бабку Евлашиху из Илимска,  подумал он.
- Чо, мялок, грибочков  решился наломать. Ты хуть знашь  их? А то ведь, мялок, можно и  от иного грибка и сбубениться. Я гляжу, ты с ветру-то мужичок бравенький, а  в очах твоих  печаль. Смутность в них яритса. Навроде хорохоришься, а  муть  стоит в твоей  головушке.
Она подошла к Радищеву, и заглянула в лукошко. Взяла оттуда два гриба и поднесла  их к носу Радищева.
- Дыть, чо этосЬ? Чо?  Акромя яду там ничо нету. Для жарехи не  сгодитса. Яд. А вот для  хворости в самый раз сгодитса. Ейный гриб  посушить, растереть, и по  крохи  с водкой  кой-какую язву можно с тела угнать.
Помню, моя бабка Стрилиха  говаривала:
- Гриб грибу рознь. Даже самый зловредный гриб может пойти  на пользу, еслив ево  сделать с умом для пользы дела. Даже любое лекарство яд, а в норме – польза.  Много пить водки – полный вред. Крохи  - польза.  Всё навроде есть вред, а крохи всево – польза.
- Как же вас звать, матушка? – спросил Радищев.
- Дыть,  Парасковья. Кличут меня просто Параськой, Лисандра Николаич.
- Откуда ж вы меня знаете, уважаемая  Прасковья?
- Дыть, как не знать свово хозяина. Ты наш, дыть, есть благодетель таперьча.  Кузька-то надул вашего батюшку. На время взял, а всё вывез и распродал. Ни дня ему и не покрышки. Таперча  вот  голодуем. Грибочков вот наберем на зиму. Мужики тось все уйдуть на заработки, а мы с  ребенками  куды?
- Вроде мне никто такое не говорил, не жаловался? – сказал Радищев.
- Дыть чо имя жаловатса? Боятса.
- А вы не боитесь?
- Чо мне боятса? Чо? Я уж свой век отжила, чо мне боятса? А потом все  знают бабку Параську. Моё слово  прямо в глаз метит.  По молодости меня изрядно на козлах за мой язык пороли. Чичас отстали. Бабка, мол, из ума выжила. Вот  и живу такось. А куда денешься? Живу вот. Копчу свет понемножку.  Вот здеся в лесу этом с молодости отдыхаю.
- Я с вами  согласен. Лес   силу дает, вдохновляет.
- Я тоже, дыть, вдохновлюсь, да как приедет  Кузька, я ему опять всё в глаза ляпну. Пусь чешется.  А  не приедет он, чо там говорить за зря. Узнал, что вы приехали, испугался. Ободрал он всё с вашева  хазяйства-то. Чо придет-то? Не придет. Знамо дело. Не придет.
- Батюшка ваш местный был?
- Дыть, был. Чо ему не быть-то? А как же, был  Петр Емельянович. Был.
- Прасковья Петровна, вы мне  потом про  вредные грибы-то  поведайте? Ладно?
Бабка сморщилась. Это она засмеялась.
- Эть, Лисандр, свет, Николаич, как закрутил. Петровна. Я  уж сопсем забыла как так меня называть. А ты, дыть, Петровна меня назвал. Ну, спасибочки, добрая твоя душа. Ты не печалься. Походи по лесочку-то, походи.  Развейся по лесному воздуху-то. Богу за тебя буду молиться. Пойду я. Грибочков надо, дыть, насобирать.
Она пошла в  березовую рощицу. Там были слышны детские голоса.
Вышел Радищев к маленькой речушке, В два шага можно её перешагнуть. Тут он вспомнил, как ходил  в Илимске по горам, где  таких речушек, через каждую версту можно встретить. А ручьев этих и не счесть. Подумал он и  о своем родовом  и разграбленном доме с дырявой крышей.  И представил добротный дом в Илимске. Разве можно тот дом равнять с Илимским? Неужели он затосковал по Илимску? Конечно, нет. Там была ссылка. А здесь?  Здесь тоже ссылка. Одно утешало его, что  никто за ним не следил, и никто его не отмечал. Хотя его тревожили  те, кому он ещё до ссылки  был должен.  А сумма эта была немалая. Теперь эти  кредиторы с него  не слезут. А чем расплачиваться он ещё не знал. Неужели  вся его жизнь  в долгах? Хорошего в дальнейшей своей судьбе он не видел.
На  краю лесочка  стояла беседка. За ней начинались поля поспевающей ржи.  Он сел на скамеечку. Кажется, задремал. Возможно, наяву, а может и во сне, к нему подсел тот неведомый таежный дед, которого Радищев назвал Илимским духом.
- Ну, здравствуй, Александр Николаевич, - поздоровался с ним дед. – Тяжко и здесь тебе? Дом свой на Илиме вспомнил?  Тебе  сейчас жилось бы там  отменно. Был бы полным хозяином.  Открыл бы у себя школу. Смотри, здесь люди уже  сеют картошку, а на Илиме она  туго приживается. А ты бы многому научил  илимских людей. Конечно,  тебя и твою семью звала  родина. И, что ты здесь увидел? Полный разор.  Весь в долгах. Тебя окружает  нищета. Там тебя  знали и любили илимские крестьяне. Сделал бы свою типографию. Стал бы печатать свои произведения. Научил бы людей читать. Что теперь? Живи. Когда тебе будет совсем невмоготу,  то я буду приходить к тебе. Так далеко я только к тебе буду приходить. Ты уж не сердись на меня. Тебя там помнят и любят…
Как сквозь легкую дымку он увидел  илимские горы, а вот и сам Илим.  По берегу шел Иван Иннокентьевич  Черемных. Он тянул лодку. В ней сидели ребятишки. Им было весело.
Неожиданно он увидел Лушку, Лукерью Перфильеву из деревни Зыряновой. Она что-то делала на огороде.  Зачем она ему приснилась?  Вот она выпрямилась,  и  он  близко увидел её лицо. Она  словно ему улыбалась.  На лужайке сидела  какая-то бабка, а рядом с ней ползал ребенок. Это был мальчик.
Вот он увидел бабку  Евлашиху.  Она огребала картофель. Молодец,  бабка Лукерья, хотелось ему крикнуть.
Кто-то позвал его.  Александр Николаевич тряхнул головой, и  наваждение исчезло.
- Лисандра Николаич,  доброго здоровьица вам, - услышал чей-то мужской голос.
Перед ним стоял  крестьянин с  шапчонкой в руках.
- Голову-то прикройте, уважаемый, не знаю, как вас звать, - сказал Радищев.  – Сегодня солнце-то как жарит.
- Трошка я, просто зовите меня Трошкой, наш господин, - поклонился он.  Тут Радищев вспомнил коренных сибиряков.  Перед господами они шапки не сбрасывали, да  и шибко-то не кланялись.
- Немедля  надень шапку, не то рассержусь! – приказал Радищев.  – И  не надобно  бы так  резво кланяться.
Крестьянин нахлобучил шапчонку, и в  растерянности не знал, куда девать руки.
- Это, тово, как ево,  Никитич пригласил вас  с ним  на ужин. Мужик он славный, хозяйственный.  Приходите к нему с  детишками. Он просил.  Я  апосля вам покажу ево дом.
Радищев никогда не отказывался от приглашения, чтобы не дай Бог, кого обидеть. Потом того  крестьянина приглашал к себе.  Усаживал за  общий стол. И угощал, что было в этот раз в его доме.
Вечером он взял детей и пошел к Никитичу.  Дом был приличный, крыша  покрыта дранкой. В основном  крыши у крестьянских домов покрыты соломой.  В  Илимской стороне  соломенных крыш не было. В Сибири крыши крыли  широкой дранкой, а ещё их называли плашками.  Жить в тайге, и крыть крыши соломой?  Такого в Сибири не было.
Никитич, солидный хозяин.  Как и каждый добрый хозяин нанимал работных людей, и сам с ними работал в поле. Вместе садился с ними за общий стол. Такое же было и в Сибири.  Конечно, отличие было. Добрый, сибирский хозяин  не только  сам и вся его семья трудились в поле и на хозяйстве, но если хороший работник пожелал жениться, хозяин  выделял ему деляну  для вырубки  леса  для дома, и всячески помогал ему  обустроиться.  Эти коренные хозяева сами когда-то вышли из работных  людей.  Устраивались помочи.
Вечером Радищев с  детьми пошел к Никитичу, благо деревня была рядом.
Радищева усадили  в передний  угол, под образа.  Таков был русский обычай для дорогого гостя. Хозяин и хозяйка  уселись по сторонам  стола. Для  своих детей и детей Радищева  был отдельный стол.
Посредине стола стоял пузатый самовар. В  вазе наколотый сахар.   В чашках была  жареная рыба, мясо, капуста, калачи, пряники.  Здесь же он увидел и  свежий картофель в «мундире».  Люди ещё не  научились  готовить из этого ценного продукта разные блюда. Но картофель в России понемногу уже стали выращивать.   Радищев  видел, как  она на маленьких участках  весело  цвела и отцветала.  Туго приживался картофель в России, а в Сибири и в отдаленных местах  и того хуже.
- Картошка есть? -  спросил  Радищев. -  Какой это будет великий помощник крестьянину.
- Понемногу содим вот, - ответил  Никитич.-  Ничо, скусный  он.
- Если бы вы знали, что из этого продукта можно сотворить. Вы бы все удивились! – воскликнул Александр Николаевич.
На столе появилась  квадратная бутылка с водкой.
- А  вот это добро бы поменьше делали, - вздохнул  Александр Николаевич.  – Ну, если что по  маленькому стаканчику пропустить и хватит.
Никитич разлил водку по  маленькой глиняной кружечке.  Выпили.
Александр Николаевич заметил, что у детей нет в чашке картофеля. Значит,  крестьяне ради него  постарались выкопать молодую картофель.  Он встал и отнес  чашку  к детям. У Никитича было шесть детей.
- Пусть, ребятишки порадуются, - сказал он. -  И не надо бы её  раньше времени  копать?  Она знает свой срок, когда её надо выкапывать.
- Так мы, тово, хотели, как лучче, - сказала хозяйка.
- Когда у вас будет большое  поле с картофелем,  тогда можно и такую картошечку  выкапывать.
- Не приучены мы ишо к нему. У нас рожь есь, пшеничка, овощи есь. Рыбу вот ловим.  А эта картуша, как-то ишо и не тово. Нам указывают с городу, чоб мы  картушу тово, в землю бросали.  Она у нас пока не тово, - говорил хозяин.
Под образами он увидел псалтырь в кожаном переплете.  Больше он книг не увидел.
Никитич  уловил взгляд  Александра Николаевича, и ответил:
- Тово, как ево, читаю вот  псалтырь.  А боле-то ничо не читаю. Некавды читать-то. Да и не положено нам  шибко-то читать. Не приучены. Время нет. Зимой ишо мал мало есь время почитать псалтырь, а так-то время совсем нет. Да и ни к чему нам  грамота. Есть у нас  Гришка газетный. Так вот он грамотей у нас.
- Почему газетный?
- Где-то берет газеты и читает. Над нами мужиками смеетса. Говорит, чо люди  с луны свалились. Дурак он и есь дурак. На такой маленькой луне, да чоб люди жили? Одним словом – дурак. Вдругоряд такое вычитат, хоть стой, хоть падай.  Вы с ним не встречайтесь. Не надобно бы с ним встречатса.  Голову вам заморочит.
Ни один Никитич пригласил его к себе.  Зажиточные мужики на деревне были.  Настоящие хозяева. Было много и бедноты. Просто им было стыдно приглашать такого ученого  господина. Нечем угостить. Сами  едва перебивались с куска на кусок.
Как-то он узнал, что в его деревне  заболел ребенок.  Приезжал доктор из  Малоярославца.  Мать обратилась к Александру Николаевичу за помощью.  Она стояла  на коленях у ворот и плакала.
- Деньгу взял, лукошко яичек взял и укатил. А рябенок горит весь. Лисандра Николаич вы ведь дохтур. Помоги наш, благодетель!
- Встань немедленно, встань, а  то рассержусь.
Он  взял  ящичек с лекарствами и пошел в крестьянский дом.  Ящичек этот сделал ему Иван Иннокентьевич Черемных. 
В доме была полная нищета. Можно только представить  внутренность  этого домика. Ничем не отличить  от крестьянских домов  на Илиме. Бегают тараканы, по стенам  следы от раздавленных клопов.
Мальчишка просто простыл.  Александр Николаевич был возмущен тем, что  тот доктор приписал мальчишке. Какая отсталость, какое безразличие к больному человеку, а тем более к ребенку.
На завтра он обещал прийти, чтобы проверить состояние ребенка.
Через два дня мальчик уже бегал по лужам с другими мальчишками.
Конечно, можно  всем  крестьянам, живущим в окружающих деревнях удивиться.  Дворянин, барин, и вдруг приходит в крестьянскую избу и  бесплатно лечит  мальчишку.  Такого в их жизни не было.  Александр Николаевич отправлял  Петра и Давида с поручением, чтобы они  покупали в аптеке нужные лекарства, а также закупали  свежие газеты.
В те времена во многих странах, в том числе и в России уже была вакцина от оспы.  Конечно, Радищев опередил английского  врача Эдуарда Дженнера на несколько лет.  Английский врач Эдуард  Дженнер  открыл  вакцину в области  оспопрививания  только в 1796 году. Привили оспу  самой царице Екатерине и её сыну Павлу.  Прививание оспы было в России широко разрекламировано  по указанию Екатерины  2.  Чтобы не изобретали в России,  всё замалчивалось.  Всё  должно  приходить только из Европы.  И в наше время  всё идет из Америки.  Оттуда  на нас наступает  напасть, которая засоряет мозги, особенно молодежи. Я уже писал об этом в  романе о Радищеве. Просто нет смысла повторяться. Некоторые  страны бывшего Советского Союза,  пролазят в  Евросоюз, лишь бы не быть рядом с Россией, и не зависеть от неё. А теперь вы, господа, будете зависеть от Евросоюза. Лучше вам там не будет.  В ваши дома и в ваши головы придет полный евроремонт, который и  Россию коснулся. Я не против  Евросоюза. Но нельзя так нагло и нахально  вести себя. Я  за мировой порядок. Чтобы в каждой стране, в каждом доме, в каждой голове человека любой национальности, и общего нашего  дома – планеты Земля  был мировой  ремонт  от разной напасти, мешающей  всем объединиться, а не воевать. И не надо бы поучать  другие народы на свой уклад.
 На другой день к  воротам усадьбы Радищева подъехал  староста соседней деревни.
С дрожки скатился небольшого роста мужичок, чем-то напоминающий колобок.
- Александр Николаевич с приездом в родные края, - заглатывая отдельные буквы, быстро говорил староста. -  Я староста  деревни  Ключи Евсей Мартынович   Двоеглазов.  Скоро зачнем, а как же, рожь убирать, пшеничку стричь с Божьей помощью. Едва с налогами, а как же, справляемся. Всё с нас гребут подчистую. Всё недосуг к вам заглянуть,  да  отчитаться. А как же, сам барин приехал. Низкий поклон тебе, добродетель  наш, - сказав это, он низко поклонился.
- Наденьте картуз. Солнце печет.
- Как можно?  Благодарствую.  Печет седни, а как же.  К дождю значь. Рожь бы убрать, да пшеничку остричь  с  Божьей помощью  крестьяне справятса. А как же?  Справимся.
- Как живете-то,  Евсей Мартынович?
- Так вот и живем. А как же?  Закончится  уборка, так молодые мужики уйдут на заработки.  Кто-то с них и не возвернетса.
- Потом за баб молодых  ребятню подсовываете?
- Дык, тово, как ево, а как же. Мужик в доме нужон. А как же. Нужон.
- Этому мужику ещё нянька нужна.  Безобразие. Бедные женщины. Вот они и заглядываются на оставшихся мужиков. Это же полный разврат.
- Как ево, это, принято так, а как же, - быстро ответил  Двоеглазов.
- Кем принято? Сначала  девок  со свадьбы барину отдавали, сейчас  мальчиков подсовывают.  Кем всё это принято?
- Так, это, как ево, принято так,  как же.
- Принято, принято, заладил одно и то же. Принято. Ничего всё это не принято.  Всё должно быть не так. Ладно, с этим делом.  С каким вопросом ко мне вы приехали?
- Так, как же, тово, в гости бы ко мне приехали. Я в деревне  ключи живу. Там все меня знают.
- Ладно, приеду, посмотрю на ваше «принято».
Двоеглазов уехал, а Радищев всё не мог успокоиться.  Везде всё «принято», но  не так как надо.  Всё в России находится под фразой «так принято». А кто  эту фразу придумал – неизвестно. Крепостное право тоже кто-то придумал, размышлял Радищев. Куда  бы ни сунулся, везде так принято. В такой системе  продавать здорового мужика  рядом со свиньей? Так принято.  Крестьянских детей не учить, тоже  так принято. Всё, что изобретается в России,  не принимается. Так принято. Всё идет с Запада. Образование, культура?  Смотри, как живут на западе.  Так принято. А, в общем-то, не народ  придумал эту фразу. Она идет сверху.  Какое правительство, каков царь, такой и порядок в стране. Вот, где рождается  фраза «так принято». Так  думал Радищев.  Что изменилось за двести с хвостиком лет?  А ничего не изменилось.  Я уже писал в  романе. Меняется вокруг человека, общества, этикетка. В общем,  меняется обстановка вокруг общества.  А внутренняя оболочка человека не меняется. С приходом в нашу страну капитализма, мы  с вожделением смотрим на запад.  Уже до отрыжки насытились  американскими фильмами, во всех городах, поселках  вывески на английском  языке.  Мне отвечают, так принято.  На  магазинах, и на других торговых точках заграничные названия. Туда-сюда  едут  машины, которые почему-то назвали фурами, борта исписаны на непонятном языке. Так принято. Как-то  я был, в поселке Видим. Туда прибыла фура.  Я  шофера спрашиваю:
- Давно  ездишь на этой машине?
Он с гордостью ответил:
- Уже пять лет.
- А что написано на бортах? Оба борта исписаны.  Прочитай мне.
Он посмотрел на  красиво оформленные борта, пожал плечами и просто ответил:
- А бес его знает, чо там написано. Везде так. Так, наверно, принято.
Тогда я подумал, а для кого всё это написано?  Редко кто мог мне ответить, и то отвечали:
- Для красоты, возможно. Везде так.
Вот и весь ответ. Так принято, и везде так. Ничего не  изменилось со времен великого Радищева.  В нашем маленьком городишке  на машине-такси, на шашечках написано не по-русски «Тахи».  Для кого это написано? Для иностранцев? Да вроде все у нас  россияне.  Спросил у таксиста:
- Вот это слово, что обозначает? Не пойму. Для кого написано?
- А бес его знает. Так принято.  Такси, да и все.
- И напишите  - такси. Зачем нам это слово?
- А причем тут я? Так принято. По всей России так. Принято так.
Вот и весь ответ. Порой идешь по  улице какого-нибудь города, а такое ощущение, будто попал в  неведомое мне государство. Ни одного русского слова.  Интересно, а в том государстве все улицы  разукрашены словами на русском языке? Конечно, нет. В  этом  выражении «так принято»  мы превращаемся в придаток  неведомых нам государств, в эдаких попок и обезьян.  Порой мне становится страшно от всего этого. А, что будет дальше? И  с этой фразой «так принято»  из времен Радищева  наша Россия перекочевала в наш 21 век. Действительно, станет страшно.  Давайте лучше вернемся  к Радищеву. В  моей  повести отступления будут. Так мною принято.  Всем  безобразничать на непонятных языках для простого народа можно, а мне нельзя? 
На другой день он  поехал в деревню Ключи.  Староста катился к нему навстречу.
- Спасибочко, Александр Николаевич, спасибочко, мы так вас с моей Авдотьей ждали. Все глаза  проглядели. А вы вот не побрезговали, приехали.
Деревня маленькая,  всего домов-то пятнадцать.  Эта деревня отведена к  отцу  Радищева. Александр Николаевич  подумал, хоть он теперь и дворянин, как говорится – барин, но он не хозяин во всей этой округе. Отец хозяин.  Это его наследство. Фактически у  Александра Николаевича ничего своего  нет.  Но, коль он сын  отца Радищева, для  народа, он хозяин. Пусть будет так. Если он начнет доказывать, что он здесь не полный хозяин, то его не поймут.  Поэтому, он решил  никому ничего не доказывать и не объяснять.
Жена его  Авдотья была тощая и длинная. Радищев успел её сравнить  с засушенной стерлядкой.
Радищева усадили под образа.
После обеда они вышли во двор. В общем-то,  староста Двоеглазов  не слыл богатым мужиком.  Это сразу определил Радищев.
У ворот стояли две крестьянки.
- Чо вам надобно? – спросил  староста.
- Нам бы барина покликать, - отозвалась большеглазая крестьянка.
- А чо ево кликать? Не до вас. Рожь  идите жать. Некаво без дела мотатса! – закричал староста.
- Может, у них какое важное дело? – спросил Радищев.
- Какое могет быть  важное дело у этих баб? Нет у них никакова дела, Александр Николаевич! А ну, бабы, марш в поле!
Радищев подошел к крестьянкам.
- Что у вас такое случилось? – спросил Александр Николаевич.
- Мужику мому наставлення бы дали, господин наш, Лисандра Николаич.  Со всех сторон життя нет.  В поле объезчик  бьет. Дома придешь. Мужик  кулачьями наяривает. И вот и тово. Евсей Мартынович этово…
Двоеглазов замахал руками.
- А ну, бабы, марш в поле! Некаво людей здеся смущать разной болтовней!
- Кака болтовня!  - крикнула вторая женщина. – Мы взаправду говорим!  Все бабы молчат. Мы вот пришли. Знам, ты добрый хозяин. Защити нас от этова супостата Евсея Мартыновича!
- Не верь им, Александр Николаевич, не верь. Напраслину они чичас на меня сплетут. Напраслину.
Александр Николаевич  ближе приблизился к женщинам. Спросил:
- Чем вас обидел  этот господин?
- Так, этова, как ево, обидел. Бьет нас почем зря. А бьет-то  за чо?  Пакосник он. Хватал меня за груди, чобы я шла с ними в зарод. А я чо? У меня муж есь.
- Ходили в зарод? - спросил Александр Николаевич. Женщина неистово перекрестилась.
- Я бы сразу утопилась.  Авдотью вон хватал. Молодых ему баб мало!  Битьем своим свою бабу до худобы  довел.
Вторая женщина всхлипнула.
- Меня хватал и тащил в зарод. А я чо дура идтить туда?
- Лисандра Николаич, мужики не понимают. Бьют нас. А мы ведь ничо не сделали. Мой Федька обещал этова супостата на вилы насадить! Еслив ничо не было, зачем нас бить-то? Надо бы разобраться, а потом уж бить  за дело. А дело-то никакова не было.
- Не было, как же, Александр Николаевич, ей, ей не было! - замахал руками  Двоеглазов.
Александр Николаевич  повернулся к  старосте.
- Высечь бы тебя, братец, принародно. Как же так? У них мужья есть, а ты  в родной деревне  пакостить?
Двоеглазов  грохнулся на колени.
- Пощади, Александр Николаевич, пощади. Больше не буду пакостить.
- Встань! Немедленно встань!   Смотри мне. Если узнаю, что начнешь притеснять в злобе этих женщин, то накажу. Ты смотри, и жену до худобы довел. Если узнаю, что ты её плетью полосуешь, сам на козлы ляжешь под плеть. Пошел с глаз моих.
Двоеглазов  быстро поднялся и покатился к дому.
- Лисандра Николаич пойдемте  к нам во  двор, - обратилась  первая женщина. -  Федька тока с поля приехал. Я ему щи сварила. Как же. Угомоните ево. Бьет ведь меня  не за что. Грозился  Евсея, на вила насадить.
Пришлось Александру Николаевичу   пойти к дому, где исходил на ревность Федька.
Женщина пригласила  его войти в хату. Как и все крестьянские дома не отличались друг от друга. Страшная беднота.  В доме полумрак, грязь, запах телячьего навоза.  Почти у порога стоял теленок.
Федька выскочил  из-за стола и низко поклонился  барину.
- Обедай, обедай, Федор. Обедай, -  приказал Александр Николаевич. Но Федька стоял и не двигался. Как это он будет сидеть за  столом, а барин будет стоять? Нет такого права сидеть при господине.
Александр Николаевич подошел к столу и сел на лавку.
- Если есть чай, то, пожалуйста.
Женщина побежала к печи.
- Чичас, чичас, я утресь чай сгоношила с травками.  Чичас, Лисандра Николаич. Такой гось у нас! Сроду такова не было. Сам  барин пришел к нам. И на стол-то поставить  неча, акромя щей. У старосты-то тово…
- Мне чаю бы вы принесли, - ответил Александр Николаевич. Женщина принесла в кружке чай. От него пахло травами.
-  С травкою чаек. Извиняй, Лисандра Николаич, сахарку у нас  не водитса.  Ребятне даем, если есь.
Александр Николаевич пил  чай.  Он заставил Федора сесть на лавку.
- Ты на жену не серчай. Ничего такого не было у них со старостой. Это я точно узнал.  И не надо бы  ему угрожать.  Кто-нибудь ткнет его вилами, а все на  тебя покажут. Грозил. Он больше не будет пакостить.
Потом он с Федором и его женой пошли на огород.  Ему захотелось узнать, что растет у крестьян   возле дома.  Ему было интересно знать, что выращивают  крестьяне, как они живут?  Он видел, что ничего хорошего у крестьян нет. Все земли принадлежат помещикам. Значит, весь урожай принадлежит  хозяину.
С этого дня он стал ходить по полям, смотреть, как жнут рожь, пшеницу. Всё это  увезут помещику. Немного оставляют себе. И то на усмотрение  помещика.  Так уж было заведено, что вся земля в России была поделена среди помещиков. Крестьянину оставались крохи.  Что оставалось делать?  Мужики оставляли  жен с детьми, а сами уходили на заработки.
Александр Николаевич подошел к одной крестьянской семье.  С краю  поля, где уже стояли готовые копна  ржи и пшеницы, сидела семья и обедали.  При виде  барина они вскочили.  Дети были при них. Бедный обед. Черный хлеб,  один калач, и  квас в кружках.
- Сидите, сидите, - замахал он руками. И тут он вспомнил  крестьян на Илиме. Те не вскакивали при виде его, да и при любом господине не  поднимались.  А в России так было принято.
- Кваску бы мне испить, - попросил он и сел рядом с  крестьянином. По приказу Александра Николаевича он тоже сел.
- Как звать  и величать-то вас?
- Груздевы мы. Я  Федот, да жена  Ефросинья.
  - Батюшку-то как звали?
-  Так это, Иваном кликали.
- Как  закончите жатву, так в поход?
- А как же, Лисандра Николаич.  Я плотник хороший. Мужиков подобрал. В  Одессу пойдем.  Там плотники шибко нужны. До весны там будем. А  как же, до весны.
- Зимой работы нет, Федот Иванович?
Жена приткнула  платок к глазам. Всхлипнула.
- Замолч, баба. Некаво тут слюни распускать. Лисандра Николаич, а как жить-то?  Вот мы идем на заработки. Вы вот с нас ничо не требуйте, а другие рвут  с нас последнее.  Мы крепостные. Оставляем бабу с ребятней, да и айда мужики кто куда.  Да и  помещик требует  с нас  хлеб. А куда денешься? Вот так вот и живем, Лисандра Николаич. Хоть ложись и помирай. Вот пожаловался вам, да ишо узнают  об этом в управе, да накажут меня, как следоват.
- Вот вы заработаете сколько-то денег,  на семью хватает?
- Каво?  А на барина надо ондать скока? Он же не просто меня отпускает.  Мы ведь крепостные. От заработка ему надо отложить.
- А как же семья зиму кормится?
- Тык, как иво, так вот и кормитса.  На огороде чо мал мало есь, то и есь на зиму-то.  Оставит барин мне с деляны зерно, мне надо смолотить на муку  для бабы с ребятней. Вот и кроит она  ту муку на зиму. А как же. Так вот и живем, Лисандра Николаич.
- У вас я смотрю и картофель  появился?
- Как же, картоха  маненько есь. Барин  почти всю отбирает.
В  расстройстве  Александр Николаевич  ушел от крестьянской семьи. Как же так крестьянину  можно жить?  Кругом идет  полное притеснение  главного  народа в стране. Именно этот народ кормит Россию. Если бы дать вольную этому народу, как бы  богато зажили крестьяне. Он ходил по полям, обследовал землю.  Много ещё земли  пустой. Но эта  территория принадлежит тому или другому помещику.  Если бы засеять все эти  богатые черноземом земли,  можно было бы всю Россию накормить.  Он брал  землю на анализ. В одном из сараев он соорудил лабораторию, и там изучал землю, растения, зерновые культуры, овощи.  На такой земле можно было получать богатые урожаи  картофеля, и других овощей. Все эти богатства крестьяне  снабжали  бы города. Наладилась бы торговля с соседними государствами. Россия бы стала процветающей страной. Крестьянину не нужны были бы бунты и разные революции.  Неужели это не понимают в правительстве? Бунты и революции не возникают  просто так. Это и понятно. Радищев пришел к выводу, что необходимы ученые, чтобы обследовать земли.  Он даже стал готовить трактат по  изучению  почв. Он уже догадывался и знал, где и на каком участке могут  произрастать и давать  добрые урожаи  та или иная  культура.  И, конечно, он понимал, что все эти земли принадлежат помещикам, и что  его затея бесполезная. Но такой уж это был человек. Он не мог  жить без какого-либо дела. Какой помещик допустит какого-нибудь ученого на свою  землю? Кто-то будет копаться на его земле?  А для чего батоги и кнуты?  Всё должно быть узаконено в правительстве и утверждено царем.   И здесь Радищев всё это понимал. Тогда начнут возмущаться помещики.  Но Радищев не мог сидеть без дела. А  вдруг когда-нибудь его проект пригодится?  Вот эта мечта Радищева сбылась только в  двадцатом веке.  Первый толчок произошел, когда только начались  реформы  Столыпина.  И надо признаться, что и в советское время  земельному вопросу уделялось  большое внимание. Бывали перебои с хлебом, но все это опять, же из-за глупости  нашего правительства, но только не из-за крестьянина. Это были великие труженики.   А, в общем-то, в стране хлеба хватало. Об овощах и говорить нечего. По сельскому хозяйству работали целые институты.  И здесь обидели крестьянина. Она были закрепощены. Крепостное право в социалистической оболочке  держало в  узде крестьянина.  Пенсии у них самые маленькие в стране. Вырваться из колхоза практически было невозможно.  Освобождались только на учебу, а парни уходили  в армию, и чтобы после службы  завербоваться на стройку. Наступил дикий капитализм. Многие колхозы исчезли, поля опустели, на них пасется частный скот. Поля зарастают. Так что дикий капитализм  ничего хорошего крестьянину не дал.   Редко кто  решил на свой страх и риск  в частном порядке разрабатывать поля, сеять на них зерно, и разводить скот. И этих  господ  закабаляют налогами.  Простой же крестьянин, привыкший к обработанным полям, и хоть какому-то заработку от   правления колхоза, и, в общем-то, жили не плохо,  растерялись. Ничего не стало. Колхозное хозяйство исчезло. Что делать?  Остался  хоть  какой-то собственный участок. В общем, деревня спивается. Я поездил по многим областям, и навидался всего.  Казалось бы, мечта Радищева, сбылась на какое время в  двадцатом веке. А вот в начале двадцать первого века  всё такое начало исчезать. Некоторые земли, как когда-то к помещику, стали принадлежать частным людям, современным помещикам.  Пусть пустует земля, но зато она его  собственность. Я уже писал в  романе, что земля не может продаваться, покупаться  и принадлежать  какому-то одному  господину. Земля принадлежит планете Земля. А на ней мы, люди, живем. А коль землю поделили на государства, то  оные участки должны принадлежать людям, а не частному лицу, который отхватил себе свободные земли. Во многих капиталистических странах такое вот творится. Отдельные участки земли, да ещё какие, принадлежат  частному лицу.  Такое не должно быть. Радищев тоже был против  такого безобразия. Он был против не только крепостного  права, но и против всей капиталистической системы. Поэтому-то его и назвали первым революционером в России. Радищев стоял за социальную систему развития общества.  Огромные участки  земли не должны принадлежать одному господину.  Территория земли, которая называется государством, и все ископаемые богатства на этой территории должны распоряжаться государством.  Давайте вернемся к Радищеву. Он хорошо осознавал, что  работа его будет не услышана в правительстве. Могут даже испугаться.  И тогда Радищеву не миновать новой ссылки  в Сибирь, да ещё в такую глушь, откуда он уже не вернется. Но он не мог смотреть, что творится на его родной земле – Россия. 
Чтобы отдохнуть и развеяться, он пришел в свой сад, где росли и уже поспевали яблоки.  Решил посидеть  в своей любимой  беседке. Он с детства помнит её. Здесь он иногда проводил время в одиночестве. Порой он любил одиночество.  Вот и сейчас он сел на скамеечку.  Насладился сладким яблоком.
Все-таки надо  изучать земли  во всех деревнях, что окружают его усадьбу.  Ещё, когда он приехал, и стал знакомиться с другими усадьбами  дворян и  других богатых господ, он понял, что его усадьба  самая   запущенная  и бедная. Так постарался временный хозяин Кузька.  Хорошо отремонтировать дом и всю усадьбу, закупить мебель и нужную посуду Радищеву не хватит денег. А тут ещё кредиторы требуют отдать долг за прошлые годы.
Сидел  Александр Николаевич, и думал, что ему делать дальше?  Надо повысить урожаи на зерно и другие овощи.  Нормально снабдить крестьян, чтобы не голодали, а лишнее продать в город. Да и самому надо как-то  погасить  долги.  Только об этом подумал, как на дрожках подъехал незнакомый человек.
- Как мне увидеть господина Радищева? – спросил человек, увидев  Александра Николаевича. – Мне сказали, что его усадьба вот эта.
Он понял, что это за человек и зачем он приехал.
- Перед вами  и есть  сам Радищев.
Человек  вроде замешкался.  Он увидел, что этот гражданин встал, но он был не похожий на господина.  Плохенько одетый, без парика, волосы седые, усталое лицо. 
- Извините,  Александр Николаевич, я вас другим представлял.
- И каким же вы меня представляли?
- Ну, этого, как его, господином, каким должен быть господин. Извините  меня. Меня послали  Кондратий Петрович  Микулин.  Велел  вам пакет вручить.  Как я понял, вы должны ему. Серчает   Кондратий Петрович. Он  чичас в Малоярославце.
- Взял бы и заехал в гости, - ответил Радищев.
- Не знаю. Он там, у друга остановился.
- Мы с ним, как я помню, тоже были близкими друзьями.
Побрезговал, подумал Радищев.  Человек сказал:
- Мне неведомо.
- Понимаю. Оставь пакет. Может  чайком угостить? У меня вареньице есть.
- Не могу,  Александр Николаевич, не могу. Узнает если…Мы вас, среди  людей  уважаем и понимаем. Не могу. Серчать будет.
Человек уехал. Грустно стало Александру Николаевичу. Кругом долги. Кругом развал, беспорядок.  Из двух деревень  крестьяне кое-что из мебели принесли. А из самой деревни Немцово  крестьяне  посудой обеспечили.  Привезли муки, круп разных. Голодать Радищев и его дети не будут. Давид, Петр и его жена Марьяна сразу принялись за работу. Целыми днями  в поле. Кое-какие слуги вели ремонт усадьбы. Следили за овощами, что  росли на усадьбе Радищева.  На зиму будет заготовлено всё, что нужно.  Хоть к зиме перейти в дом.
Кузька, что ограбил усадьбу и всё вывез, а слуг поразогнал по деревням, не показывался больше. Радищев его и не видел. А слуги вернулись на усадьбу к доброму хозяину.
Сидел он пригретый теплыми лучами, и вроде задремал.  Рядом с ним присел  таежный дед.
- Плохо тебе, Александр Николаевич? Плохо. И просвета нет. Вот если бы ты не написал свою книгу, то  жил бы себе привольно. Слуг было бы много. Хозяйство в порядке. На службе получал бы  хорошие деньги, в почете был бы и в ласке. Как думаешь?
- Что вам ответить, дед?  Таким, видимо, я родился. Мне до всего есть дело. Я видел убогость деревень, нищету крестьян, которые кормят правительство, царя и его лихое окружение. Помещика кормят. А все они с жиру бесятся. Разве такое можно терпеть?
- Но ведь на это никто не обращает внимание. Так заведено в мире. И ничего не изменить. Так зачем ты вызвал огонь на себя? Раскаялся ли ты, что написал такую книгу?
- Внутри  себя я нисколько не раскаялся. Правильно написал такую книгу. А вот на суде у меня спрашивали об этом. Кто, мол, помогал писать такую книгу, и кто знал об этом. Я никого не выдал.  Всё взял на себя. Я её писал, и никто об этом не знал. 
- Некоторые говорят, да и будут в будущем писать, что раскаяние было. Даже, мол, прощение  собирался просить.
- Значит, неправду они говорят, и будут писать неправду. Я не сломлен. И остаюсь верен в том, что я правильно написал оную книгу. Печаль была, да и огромная, чтобы дети мои не пострадали, родственников моих бы не трогали, и друзей оставили бы в покое. Я один, только один  создал оную книгу, и нисколько не раскаиваюсь. Есть, дед, у меня задумка, продолжить писать эту книгу, откровеннее и  сильнее. Я ещё в Илимске об этом думал. Изучаю почву, смотрю, какие урожаи  на той или иной  почве  могут быть богаче урожаи зерна. В этой книге я  всё это напишу.  Отобрать у многих помещиков лишние пустые земли, и засеять их зерновыми и овощами.
- Да-а, - протянул дед. – Не успокоился ты, Александр Николаевич.
- Такая вот у меня мечта. Полностью разоблачить крепостное право, и вообще капиталистическую систему. Надо готовить социальные реформы.  Чтобы не одним помещикам жилось вольготно на нашей земле, а другие, чтобы  нищенствовали, голодали, не учились? Чтобы всем  жилось хорошо и сытно.  Совершить реформы образования, что бы все крестьяне учились.  Хотя бы на три деревни была школа для крестьянских детей. Совершить реформы в медицине.  Необходимо бесплатное лечение.  Совершить реформы в науке. Чтобы после  школы крестьянский ребенок мог поступить в  любой институт.  Когда я жил на Илиме, там было порядком толковых детей,  и весьма умных молодых людей. Кому это докажешь? Опять сошлют в Сибирь.  А за что? За  правду. Вот только с тобой, дед, я и пооткровенничал.  Чуть что заикнешься, сразу демократом называют.  А если я продолжу свою книгу с этими реформами, то и на плаху положат меня. А скорее всего в такую глушь в Сибирь законопатят, что и конец там будет.
Кто-то позвал Радищева. Он  открыл глаза.


ЗАБОТЫ
У входа в беседку стоял крестьянин. В руках мял  шапчонку.  Рядом стояла лошадь, запряженная в телегу.
- По какому вопросу ко мне, друг мой хороший? - спросил Александр Николаевич.  А сам подумал, опять наваждение с этим дедом.  А, в  общем-то,  только с дедом и можно помечтать.  Пусть приходит.
- Тык, этова, к вам я с великою просьбою.  Мальчонка захворал. На понос изводитса.  Бабка Матрена не помогла. Вы в своих деревнях  заботу  о крестьянах делаете. А у нас некому заботу делать. Да и староста сердитса.  Доложит ишо нашему помещику. На козлы  положит, да батогами  отвозит за милую душу.
Александр Николаевич  пошел в сарай, где они временно жили. Взял нужные  для этого лекарства. И поехали в деревню, где жил мужичок.  А он сидел, и всё оглядывался и кланялся. Он опять подумал, а в Сибири так вот не раскланиваются.
Привел мужичок в  дом.  Полумрак, запах навоза и ещё чего-то  прокисшего и горького. Такая же беднота, как и на Илиме, подумал он.
- Где ваш богатырь? – спросил  Александр Николаевич.
Он осмотрел  грязного  мальчишку лет шести, и заставил его помыть.  Сам вышел  во двор.  В доме дышать было нечем. Сел на лавочку. Мужичок стоял перед ним и продолжал кланяться.
- Благодетель наш, спаситель наш, - тихо говорил он, как будто читал молитву. -  Век будем молиться за ваше здоровье. Будем молиться за здоровье ваших детушек.
- В поле работы заканчиваются, что вы думаете делать дальше? – спросил Александр Николаевич.
- Тык, тово, пойду с Божьей помощью на заработки в Одессу.  Там плотники требуютса.
- А как же семья? Сколько у вас детей?
- Тык, тово, четверо мальцов. Баба. На заработки пойду. К весне  возвернусь.
-  Как же она одна-то будет справляться с хозяйством?
- Тык, тово, справится, как же.  Дров запас на зиму.  Зерна немного.  На мельнице у  Егора  Митрофановича смолит. Как же. Проживет. Не впервой прожить-то.  Через недельку-то и пойду с  Ванькой, соседом в Одессу.
- У соседа тоже семья?
- Тык, тово, семья. Как же без семьи-то. Бобыль голый.  Мал мало надось на летось заработать. Как же.
 Александр Николаевич ничего не мог ответить. А что он мог сказать? Если везде так устроено.  Такова деревня. Ещё и детей рожают.  А как без них?  В будущем это будут полноправные крепостные крестьяне. Те же заботы  о семье.  Забота о том, как бы выжить.  Надо выжить зиму, потом  лето, там пойти на заработки.  Часть  денег надо отдать помещику за долги.   Крепостной крестьянин  оставляет семью, как бы в залог.  А вдруг мужичок сбежит?   От семьи ещё никто  из крестьян не убегал. Семья для крестьянина – это всё, это его жизнь.   Крепостной крестьянин постоянно должен помещику, своему  вечному хозяину. Ни один крестьянин не может быть без долгов.
И ещё Александр Николаевич подумал, а ведь он тоже в постоянных долгах.  Нищетой его жизнь не назовешь, но от неё он недалеко находится.
Мальчику он  дал нужные лекарства.  В такой грязи и немудрено заболеть. Как ещё они выживают в таких условиях?  А ведь илимские крестьяне не лучше живут. Та же грязь, убогость.   Отличие есть.   Крестьяне на  зиму  не  уходят  в чужие края. Живут они  рыбалкой и охотой.
С тяжелыми мыслями он уходил из этой лачуги.  Бедный народ.
Он вернулся  в свой  сад, где росли одни яблоки.  Слуги собирали их, укладывали в  корзины и несли  в сарай. Там стояли бочки. В них будут укладывать яблоки, на засолку.  В котлах на печке, что стояла на улице, варили  разные фрукты  и ягоды на  варенье.
Тут ему пришла мысль, а его слуги не собираются  уйти куда-нибудь на заработки?
Он и спросил у одного крестьянина.
- Кузьма Иванович,  а вы не собираетесь  уйти на заработки в далекие края?
Кузьма  даже всполошился.
- Зачем нам уходить-то от вас?  Эти, как их, молодые мужики пойдут. У них ишо детей нет. А, мы, куда от вас?  Без вас мы ходили на Волгу. Бурлачили. В  Одессу ходили.  Кузька всё отбирал у нас. Говорил, что деньги требуются для вашего батюшки. 
- Врет  этот ваш Кузька. Мне бы увидеть его, да  на козлы разложить! – возмутился Александр Николаевич.
Наступила осень.  Хлеб убрали, смолотили. Какую-то часть оставили на семена. Часть пустили на муку и на крупу.  Александр Николаевич  решил узнать, сколько  муки и круп  крестьяне оставляют на зиму, и поразился.  Крохи оставляют. Больше половины урожая идет к помещикам.  Три деревни, которые относились к его отцу, совсем  обеднели. Вот уже, какой год  работают на долги.  А тут ещё этот воришка Кузька. Совсем разорили деревни, как и Немцово. Конечно, хлеба и других овощей  семье  Александра Николаевича хватит. Голодать не будут.  Но сами крестьяне живут в тяжелейших условиях. Как им помочь? Он не знал.
Мимо его усадьбы почти каждый день шли  люди  к Калужскому тракту, чтобы  отправиться в далекий путь  на заработки.  Он писал Воронцову: «Они тянутся мимо меня так же, как  улетают дикие гуси и утки.  Они оставляют свои жилища, чтобы искать средства к существованию так же, как птицы,  которые покидают север перед заморозками».
В деревнях  остается мало людей.  Вся домашняя  работа  сваливается на плечи женщин. На  сжатых полях пасется скот.
Александр Николаевич ходил по этим полям и  думал. А ведь если  больше разработать земель и хорошо  удобрить будут  добрые урожаи. Лишний хлеб можно будет продать в городе. На этом он останавливался. В России этому не бывать. Пока существует крепостное право, пока жируют помещики, которые  отбирают у крестьян  больше половины урожая, деревня так и останется, какой была всегда.  Необходимы реформы, а, возможно, и революция.  Реформа в сельском хозяйстве, в образовании, медицине, в  судебном деле, да и в самом правительстве, вот это и будет революция. Необходима парламентская республика  без царей и помещиков.  Но, этого не произойдет. И Радищев это понимал. Царь и его свита,  поддержанная помещиками,  не позволят  сделать эти реформы. Восстание Пугачева, Французская революция, и  переустройство некоторых европейских стран  напугало  царский двор и  его защитников, передовую буржуазию. Устанавливались слежки за  писателями, поэтами,  даже в  студентах искали неблагонадежность к царю  и властям. А как пишут  историки, царь Павел  был  весьма ко всему подозрителен.  Конечно, многие помнили книгу Радищева.  Ещё когда Александр Николаевич  после ссылки заехал к Воронцову, тот сказал:
- Демократ вернулся. Смотри, Александр Николаевич, не вздумай, что- либо этакое  начиркать. Опасно.  Если некоторым борзописцам сходит с рук, когда они  печатают  в газетах карикатуру на Павла и стишки, то тебе  не простят. Даже в разговорах  ничего  крамольного ни с кем не говори. Я заверил его, что ты вернулся другим.
- Другим? – переспросил Радищев. – А в душу мою кто заглянул?
- Успокойся. Моё дело тебя, как друга, предупредить.
- Скорее в Немцово добраться. Там отдыхать буду.
И вот он в Немцово.  Пока он ничего не писал.  Воронцова он убеждал, что совсем не читает и ничего не пишет: «Эта страсть у меня прошла». Надо было как-то успокоить друга.   В мыслях же у него было другое. Постепенно он накапливал материалы для продолжения своей знаменитой книги.
Он всё время мечтал встретиться со своими старшими сыновьями Василием и Николаем.  Когда он отправлялся в ссылку, то они были ещё подростками.  Конечно, он бы мог поехать к детям в Киев, где они служили в полку. Но  ему такого разрешения не давали. Жить ему в своей деревне до конца дней своих. А ведь ему хотелось встретиться с больными родителями.
К первым заморозкам  усадьба была готова. Теперь он иногда засиживался в своем кабинете, и читал  свежие газеты, делал наброски для научной работы по сельскому  вопросу. 
Вот что он писал Воронцову: «Однажды вечером я сидел с детьми за чайным столом, когда  вдруг вошли  два  человека в военной форме. Представьте, как   велики были  моё удивление и радость. Я не успел опомниться,  как попал  в их объятия.  Это были мои сыновья, приехавшие повидать меня после семи лет разлуки».
К отцу они приехали на две недели.
Время пролетело быстро. Сыновья уехали. Не с кем поговорить. Он ездил в ближайшие деревни, и наблюдал за жизнью крестьян.
Как-то  Радищева пригласил к себе в имение купец  Крынкин. И Александр Николаевич решил  посетить купца. Как живется  этим господам  вдали от крупных городов.    Это была самая   отдаленная усадьба от   Немцово. В Калугу  Радищев  не решился заехать. После этого купца надо бы заехать к своему старому товарищу по университету  Сергею Николаевичу Янову.
 Крынкин встретил   Радищева радушно. После отставки  он навсегда поселился в своем имении.   Жена дородная и на вид добродушная также радушно встретила Александра Николаевича.
- Слышали, слышали, что вернулся ты домой.  Спасибо, что не побрезговал, приехал, - быстро говорил Крынкин. -  Сейчас  Анна  Николаевна организует стол. 
- Фёкла! – позвала   Анна Николаевна.  Вбежали сразу две девушки.
- Обе Фёклы прибежали, -  улыбнулась хозяйка.  Радищеву  показалось, что с лица хозяйки  никогда не исчезает улыбка.  Она словно приклеена.
Феклы убежали. И тут же  появился слуга с самоваром. Феклы  на тарелках принесли  разные продукты.  Хозяйка  пошла  туда,  откуда появлялись слуги.  Там  раздались два  шлепка, и голос хозяйки.
- Я  кричала Феклу, а вы пошто обе прибежали?
 Молчание.
Раздалось ещё два шлепка.
- У меня наливочка  есть. Отменная.
В  горницу вошла хозяйка.  Улыбка не исчезла.
Прибежал слуга, и  принес  квадратную бутылку.  Налил хозяину, потом Радищеву.
- -Оставь бутылку и пошел прочь! – резко сказал  хозяин. Слуга согнулся и тут же выбежал.
Хозяйка не садилась. Александр Николаевич  сказал:
- Анна Николаевна, прошу  садиться. Что это вы на ногах-то?  Садитесь.
Хозяйка продолжала улыбаться,  но ответила:
- Что вы, что вы! Я уж так. У меня дела.
И она  засеменила к выходу.
- Как-то неудобно, - сказал Радищев.  – Хозяйка ведь.
 Крынкин  махнул рукой, и сказал:
- Не обращай внимание. Давай выпьем за твой приезд.
Радищеву не понравилось такое отношение Крынкина к своей жене.  У него в имении  всё не так.  Он мог в любой момент  посадить за свой стол любого слугу.  Те знали своего хозяина, и никогда не сопротивлялись против такого приглашения.  Он говорил:
- Скучно одному-то сидеть  и трапезничать.  Всем как-то веселее. - Он тогда сам рассказывал  какие-нибудь занимательные истории, и тогда слуги включались в разговор.  За таким столом было весело и дружно.  О таком барине  быстро разнеслось по деревням.
 Когда выпили по второй  кружечке,  Крынкин  ласково улыбнулся и сказал:
- Не нравится, что  жена за стол не села?  Нечего ей делать за столом, когда  за столом сидят мужчины. Слышал, что  за твой стол садятся слуги.  Они ведь крепостные, Александр Николаевич.
- Но они люди, - быстро ответил Радищев.
- Люди? Нет такого закона, чтобы холоп сидел рядом с  нами.
- Скоро будет темнеть, мне домой надо ехать. Вот повидались. И то  ладно, - сказал Радищев.
- Ты что, Александр Николаевич, обиделся. Ладно, позову её сейчас. Ублажу тебя. 
- Не надо. Домой пора.  Да и дела ждут.
- Обиделся, значит, обиделся. В Сибири побывал, и крепко ты изменился.  Холопа за стол садишь.  Изменился. Ты дворянин. Нехорошо. 
С тяжелыми  думами покидал имение Радищев.  Спорить с этим человеком бесполезно. Только нервы испортишь.  Нет, не изменился он, приехав из Сибири.  Он всегда был таким.  Сибирь только укрепила его в том, что надо быть ближе к простому народу.  И здесь в самом Немцово, и в окружающих деревнях  надо быть рядом с крестьянами.   Значит, все-таки, Сибирь изменила его. Он стал ещё лучше видеть и  узнавать ближе жизнь  простой крестьянской семьи. Он во многом стал другим. А купцов уж и не изменить.
Как-то  к его усадьбе  подъехал  мужичок  на телеге. Александр Николаевич пошел встречать его.
- Лисандра Николаич приехал этот Кузька в нашу деревню. В  мельнице он чичас. Безобразничает.  Пожелал всю муку забрать за все наши долги. А как зиму-то будем коротать?
Деревня эта была в двух верстах от усадьбы.  Александр Николаевич  сел на телегу, и они поехали к той деревне. На  все три деревни и на Немцово стояла одна мельница. Эти деревни и Немцово  с 1500 душами  собственность  батюшки Радищева Николая Афанасьевича, и детей рожденных от  законной жены Александра Николаевича Анны Васильевны Радищевой.  Александру Николаевичу и его детям, рожденным в Илимске, ничего не принадлежало. Но коль он сын  самого барина Александра Афанасьевича, то крестьяне  стали подчиняться, кланяться и служить вернувшемуся из Сибири барину.
Подъехали к мельнице. На двух подводах уже лежали мешки с мукой.  Высокий и плотный мужчина, не по росту суетливый, распоряжался крестьянами и мельником.
- Ты мне, Федька, брось кочевряжиться!  Неси четыре мешка   овса для моих лошадушек.
- А немного будет? – спросил Радищев.  Не поворачиваясь к Радищеву, грозно ответил Кузька: - Кто таков?  Не твово ума дело!  Не мешай. Потом и с тобой разберусь!
- Мы можем и сейчас разобраться. Снимай мешки с мукой, а овса и совсем не получишь.
Кузька  сначала подпрыгнул, потом уж развернулся. Он был готов броситься на Радищева.
- Как посмел?! Кто таков?! На козлы захотел?! Осмелел, как приехал  ваш защитничек из Сибири. Мало ему Сибири, так здесь решил свои порядки устраивать?! Не выйдет!  Шапку долой! Как передо мной стоишь, холоп!  Мне Кузьме  Охапкову какой-то холоп указывать?! На колени, холоп!
Тут к нему подбежал мельник Федька, и что-то прошептал ему  на ухо.
Кузька  мгновенно согнулся, на  лице появилась  широкая улыбочка. Даже одежда на нем скукожилась.
- Этова, тово, как ево, не узнал вас. Вы так одеты. Я думал.
- Думать-то ты умеешь. И как обманывать народ умеешь. Батюшку моего больного и немощного умело обманул и обкрутил.
- Простите меня, негодника. Я не виноват. Извините меня. Я не виноват.
- А кто же виноват, если сам сжульничал?
- Тово, этово, вы извините, как ево,  задолжали. Ну и надо было платить. Я и сговорился с вашим батюшкой, чтобы на время  взять вашу усадьбу и ваши деревни  на свой личный присмотр.
- Зачем сейчас продолжаешь воровать, когда я уже  здесь живу. И кто же тебя надоумил воровать-то?
- Я  взял под контроль, а мне говорят, чтобы я платил за вас. Урожаи были плохие. Крестьян надо было кормить. Не расплатился. Вот и приехал, чтобы ещё погасить ваш долг.
- Врешь ты, братец, всё. Под мои долги перед кредиторами, ты и сам стал обогащаться. А долги, как были, так и остались. А  зачем усадьбу разграбил, довел людей до нищеты? Как это понимать?
- Так вот, этова, как ево, думал расплатиться.
- - Пошел вон отсюда, пока мои лакеи тебе кости не переломали! –повысил голос Радищев. Он повернулся к мельнику и крестьянам. – Всё сгрузить, и без моего ведома никому ничего  более не грузить. Всех отправляйте ко мне.
Крестьяне быстро сгрузили мешки, а Кузька сел в дрожки и укатил.
- Спосибочки вам, Лисандра Николаич, - поклонился ему мельник  Федька.
- Надо было сразу ко мне, Федор Петрович, - сказал  Александр Николаевич. – Теперь вы поняли, что сразу ко мне. И никому ни одного мешка.
Он понимал, что   весь этот урожай не поможет ему расплатиться с долгами   
Приехав домой, вот, что он написал  Воронцову; «У меня были  домашние неприятности…Можете ли вы поверить, я сожалел, что я не в Илимске?».  Года в Сибири были для него героическими, но прекрасными.  Непреходящей осталась память «о женщине с геройским духом», память о Елизавете Васильевне  Рубановской. Сердцем Радищев был там, в Сибири. Не было дня, чтобы он не вспоминал о годах, проведенных  в краю Илимском.
И ещё он понимал, что больше уж он из бедности не выберется.
На третий день после  отъезда Кузьмы Охапкова,  к усадьбе подъехала бричка, запряженная двумя  белыми  лошадьми.  Из неё вылез  тучный  господин в высоком цилиндре, в  зеленом сюртуке, в высоких ботфортах.  Господин пальчиком подозвал к себе слугу.
- Ты что, холоп, не кланяешься. А ну шапку долой, холоп!
Слуга соизволил ответить:
- Нам наш господин Лисандра Николаич не позволяет нам кланяться и снимать перед ним шапки.
Господин топнул ногой и заревел:
- Молчать, холоп, когда с тобой господин говорит!  Батогов захотел? Сейчас устрою.
- Как  наш хозяин  велит, так тому и быть. Он нас батогами не бьет…
Господин затопал  ботфортами.
- Молчать, сукин сын!  Гришка, а ну всыпь ему десять батогов, чтобы не рассуждал! 
В это время из дома вышел Радищев. Он быстро подошел к господину.
- О, кто ко мне приехал!  Иван Кузьмич  сам  сделал соизволение посетить старого товарища!
Иван Кузьмич продолжал негодовать. Лицо его приобрело цвет малиновой настойки.
- Распустил здесь своих холопов. Они  у тебя,  и рассуждать стали! С каких это пор холоп стал перечить господину, и при нем рассуждать? Этому ты  научился в Сибири? 
- Многому там научился. Я сейчас вам вынесу лекарства от давления.
- К чёрту лекарства! Приехал к тебе поговорить о делах наших, а тут твой холоп всё испортил.  Немедля накажи его. У меня Гришка ловко это делает.
- Этому не бывать, - ответил Радищев.
- Пошто так? – неожиданно тихо спросил  Иван Кузьмич. Он весь напрягся.
- У меня не принято избивать слуг. В  моем поместье нет крепостных слуг.  Ещё до ареста я всем дал вольную. И некоторые пошли за мной в ссылку.  А которые остались, то они не убежали, а жили здесь. И сейчас  они не убегают от меня.
- Пошто так? – опять спросил Иван Кузьмич.
- Человек должен быть вольным. Я им дал свободу, но они пожелали не уходить? А куда пойдут? Их схватят и снова продадут.
- Не пойму тебя, Александр Николаевич. Тебя многие не могут понять. И я не пойму. А если я не понимаю, то у меня, как и у всех есть недоверие. Идешь против  законов?  А это уже никуда не годится.
Спорить и доказывать свою правоту,  Радищев не пожелал. Как ему не хватает  спокойной мудрости Елизаветы Васильевны. Он вспомнил её, и спокойно ответил:
- Пойдемте к столу. Я только что собрался попить чаю. У меня весьма вкусный и душистый чай.
- О каком чае  можно говорить?  Порой слуги твои садятся с тобой чай пить за один стол?
- Пойдемте. У меня славная есть наливочка.
Иван Кузьмич постепенно  успокаивался. Он немного покряхтел и  сказал:
- Я тебе, Александр Николаевич одалживал денег на строительство чего-то там. Лес тебе строительный завез. Тебя в Сибирь, а долг-то  висит на тебе. Кузьку выгнал. Мукой бы да овсом постепенно рассчитался бы.  А ты взял его и в шею. Когда долг вернешь, Александр Николаевич?
- Урожай не очень славный вышел в этом году.
- Да и проценты шли за эти годы. У меня всё подсчитано.
- Вот разрешит царь прибыть в город, да поступить на службу, то и рассчитаюсь.
- Когда это будет,  А мне бы  сейчас денежки нужны. Землицы собрался прикупить.
- И много землицы вы собрались прикупить?
-Полторы тысячи душ в четырех деревнях  за Калугой.
- Вместе с детьми  берете?
- Вместе. А куда их денешь? Да  и нужны  будут. Подрастут, кого можно здорового и продать.  Они сейчас дорого стоят. Везут  куда-то на юг. Города там строят.
Радищеву не захотелось более вести разговор с этим господином. 
- У меня работа ждет, - сказал Радищев.
- Какая ишо работа? 
-  Сарайку перестраиваю с мужиками. А то совсем она прохудилась.
- Не пойму. Пошто ты-то?
- Люблю поработать топором.  Узоры вот на рамы делаю. Могу показать.
- Не пойму. Убей не пойму. Александр Николаевич, но вы, же дворянин!
- Иван Кузьмич, вспомните великого Петра. Он никакой работой не гнушался. 
Иван Кузьмич махнул рукой и поплелся к своей бричке, отвесив хороший подзатыльник своему слуге.
Радищев пошел к сараю, где он  жил с детьми, пока  не отремонтировали дом. Здесь он решил  установить лабораторию,  будет вести научные работы по земледелию. Там же он  установит типографский станок.  Петр Кутузов,  Давид Фролов помогут  ему. Они теперь у него  управляющие в поместье. И на Илиме они во многом помогали ему.  Да и первый экземпляр Путешествия именно они помогли печатать. И здесь помогут с типографией.
 Александр Николаевич попросил, чтобы ему  запрягли  одного коня в телегу.
- Александр Николаевич, мы можем вам на выход  запрячь Совраску  в бричку. Прокатиться решили? – спросил  слуга Петр.
- По полям проедусь вплоть до соседних деревень. На анализ  мне землица нужна.
-  Может, я  с вами поеду, или кого  послать? – спросил  Давид.
- Один справлюсь. В телегу впрягайте  своего  Совраску.
Погода  стояла  теплая, хотя уже всё готовилось к зиме. На убранных полях  паслись коровы, кони, овцы, в земле возились свиньи.
Он проехал свои три деревни. Людей почти не видно. Многие мужики и парни ушли на заработки. Кстати, все они имели пашпорта ( так назывались в тот век  временные документы).  В них отмечалась фамилия, и откуда он родом. А также указывалось, что он крепостной крестьянин из такого-то уезда, такой-то губернии, и кто у него есть хозяин. И что он не беглый, а  на время, отправлен на заработки в определенное место. Крестьянин не мог самостоятельно уходить из своей деревни, от своего хозяина. Если такого ловили, что ушел  без документа, могли отправить на принудительные работы.  Вам ничего это не напоминает? А ведь такое и у нас было. Забыли? Напомню. Была такая статья  - за тунеядство.  Даже в моем ноутбуке такого слова нет. Оказывается  оно негативное. Вот так. Замените, мол, это слово другим словом. Каким? Ответа нет. Человек сбежал с работы и не вернулся – статья.  Человек решил перейти  на другую работу без разрешения – статья. Перечислять просто нет  смысла. В одно время я сам попал под такую статью. Так что  это «негативное»  слово  нельзя бы забывать. Ноутбуку простительно. В него вложили слова  культурные, интеллигентные. Народных слов  там не найдете. В  него вкладывали слова люди, не знающие  что такое тунеядец. Перечислять нет смысла, что не знали эти люди. А может, эти люди просто переучились? Тогда понятно.
Радищев ехал по полям, останавливался, копался в земле. Собирал её в маленькие мешочки. Отмечал на них, где брал эту землю. В последней, третьей деревне, которая принадлежала его отцу, он остановился  у крайнего дома.  На   лавке у  ворот сидела бабка.  Она   продолжала сидеть, когда  Александр Николаевич подошел к ней.
-  Добрый день уважаемая.  Скучаем?  Погода отменная. Радоваться надо бы.
- Да? Радоваться. Да. Надо радоваться.  Ты и есь, Лисандра Николаич? Помню, как же помню, и батюшку твово помню. Как же. Да. Добрый хозяин был, но строгий. Спрашивал со всех работу, но вот батогами никаво  не колошматил. Тебя помню мальцом. Как же. Да.
- Как же вас звать-то по  имени и по батюшке?
- Да. Авдотья. Отец был Василий. Зови меня Николаич Авдотьей.
- Старость надо уважать, Авдотья Васильевна.
- Впервой меня так обозвали. Да.
- Вы одна в доме, Авдотья Васильевна?
- Одиношенька. Как же. Да. Одна. Старик давно помер, царствие ему небесное.  Два сына с войны не вернулись. Невестки ушли давно от меня. Свои семьи у них. Как же. Да. Одна вот кукую. Да.
- Заботы тоже много?
- Заботы много, как и у тебя, Николаич. Да.
- Откуда вам знать про мои заботы-то?
- Да. А с чево мне про них не знать-то? Как же. Знамо знаю.
- Мои заботы, это мои заботы, Авдотья Васильевна.
- Да. Не говори так, Николаич. Мы все про твои заботы знам. Мытари тебя  беспокоят, будь они не ладны.  В деревне всё знамо. Да. Как же. Кузька сопсем обнаглел.  Ты ево  отменно отшил. Он таперича и глаз не станет сюда казать.  Да. Как же. Землицу собирашь, Николаич?
- Собираю, Авдотья Васильевна. Хочу, чтобы урожаи хорошие были.
- В  заботах весь. За  людей беспокоишься?  А  люди-то разные бывают. Да. Как же.  Крестьяне-то тебя понимают, а вот чем богаче человек, тот тебя не разумеет. Да. Как же. Вот так. На то они и люди. Все по-разному понимат.  Один так понимат, другой так понимат. Да. Как же. Може чайком побалуемся?  У меня чай-то с травкою, да корешками. Тебе, Николаич он в самый-то раз и сгодитса. Да. Как же.
- Угости, Авдотья Васильевна, угости.
Они вошли в дом. Здесь Александр Николаевич был поражен. Он  удивился чистоте в этом доме.  Пол желтел чистотой. Голик сделал свое дело.  Помню, у нас в  селе Макарьево и в деревне Стреловой  полы скоблили и мыли только с голиком. Стены в  этом доме  вымыты,  в деревянных ящичках разные цветы. Белизной сверкали  подушки. У кровати  тканная дорожка. На столе  белая скатерть. Самовар вычищен до блеска.  Вот это и деревенская бабка, подумал Александр Николаевич.  Вот так бы везде. Он опять подумал о своей Елизавете Васильевне. Она тоже любила вот такой порядок и чистоту.
-  Расболагайся, Николаич, чай будем швыркать.
 Александр Николаевич подумал, сравнил. Слово расболагайся  есть и  в Сибири, что, значит, раздевайся.
Он снял  рабочий сюртук, и повесил на гвоздь.
Они сидели и пили душистый чай. Александр Николаевич хорошо запомнил,  из каких трав он приготовлен. Вот только здесь нет душистой смородины, какая есть на Илиме и Ангаре.  Ещё здесь нет отдельных трав, какие  он брал на Илиме.  Он заметил, что всё чаще стал  в мыслях возвращаться к Илиму. Он не отпускал его. И  Александру Николаевичу это нравилось.  Странно было ещё то, что  илимские деревни и люди стали  сниться ему почти каждую ночь. Это не беспокоило  его, а наоборот он ждал этих снов. 
- Ты больше пей этова чайку. Он пользительный.
- Я вам принесу таежного чаю. Я его  там, в Сибири насушил. И вот привез. Иногда балуюсь  таким чайком.
Бабка внимательно посмотрела на него и сказала:
- Да. Славно тебя, Николаич, Сибирь зацепила. Тоска тебя мучит, тоска. Да. Как же. И птицей бы взлетел, и туда, в Сибирь. Так, Николаич?
- Именно так. Но придется  здесь век доживать.
- Хорошие люди там попадались?
-  Люди везде  одинаковые.
- Да и здеся есь люди хорошие.
- Есть, Авдотья Васильевна, есть.
- Гляжу, Николаич, люди-то тебя те не отпускают.
- Не отпускают. Вот вы, хорошая,  Авдотья Васильевна.
- Да. Ну и  заскакивай  доседа, када будет невмоготу. Чайком побалуемся. Водки у меня нет, да и ты, как я погляжу, не ходок до неё проклятущей. Хотя ты маненько переучился, а носяру не поднимашь. К людям с добром идешь. Простова человека понимашь. Людей вон лечишь. А главное твое лечение, Николаич, это твое слово. Твое понимание бедного человека. Не брезгуешь ево, не сторонишься. А ведь ты дворянин, барин.  Простые люди  тебя понимают, а твои люди, что с городу тебя и не понимают. Ну да Бог  с ними. Пей чаек-то. Глядишь и душа отогреетса.
Хорошо посидел Александр Николаевич у бабки.  Она вышла его провожать. Сказала:
- Да. Тебя не отпускают  к батюшке с матушкой. Сердца у этих нет, кто тебя не отпускат.
А  ему  очень хотелось повидаться с отцом и матерью. 
И вот он решился. Написал прошение императору Павлу Петровичу, чтобы он разрешил повидаться с родными.  «Болезнь их и древние лета побуждают опасаться, что недолго могут пользоваться благодеянием жизни. Я  сам, хотя ещё на пятидесятом году от рождения, не могу надеяться долголетнего продолжение дней моих, ибо горести и печали умалили силы  естественные.  Взглянув на меня, всяк сказать может, колико старость предварила мои лета», писал Радищев.
Вот и пришла зима, а ответа нет.  Он ходил в лес, и  никто ему не мешал.
Как-то  к  нему  опять кто-то  подъехал. Кошевка устлана дорогим  азиатским ковром. На дугах лошадей привязаны китайские ленты. Радищев узнал  этого человека.  Недавно он получил от него уже второе письмо с требованием рассчитаться с долгами.  Чуть не с голоду пухнет.
 С кошевой  вылез  широколицый  господин с приличным животом. Радищев подумал, а не с голоду ли он так опух.
Игнатий Семенович  Расторгуев  тяжело дышал. На диету бы ему  надо, ещё подумал Радищев и улыбнулся.
-  Собирался вот навестить старого товарища, да всё время нет. Сплошные заботы. Как у тебя-то дела, Александр Николаевич?  Дом вон отладил.  А это денежек стоит.
- Люди помогли. Крестьяне. Собрались вот и помогли.
Расторгуев  хмыкнул, недоверчиво улыбнулся и ответил:
- Вожжами их подтянул? Так им и надо. Да ишо батогов прибавить.
- На добровольных началах устроили мне помочь.
Расторгуев  коротко хохотнул.
- Тебе, дворянину устроили помочь? Не смеши.  С Сибири денег прилично завез.
- Как вы знаете, в Сибири я ссылку отбывал. А у ссыльного, если бы вы знали, ничего  такого не бывает.
- Ну, будет озорничать. Когда долги будешь выплачивать, господин Радищев?
- Повремени немного. Я уже вам отписал письмо.  Пока нет денег.
- Я на тебя, Радищев, в суд подам.  Опишут имущество.
- У меня нет имущества, - быстро ответил Радищев.
Расторгуев выпучил глаза, и открыл рот.  Потом тихо спросил:
- Как нет имущества? А куда оно делось?
- Пока меня не было – разворовали.
- Вот ваши и крестьяне растащили, - ответил Расторгуев.
- Не крестьяне постарались, а постарался вам известный Кузька.
- Вроде что-то слышал. За долги  брал.
- Да нет. Просто обманул моего батюшку.
- Но я, же ничего не брал. Долги надо вернуть.
- Постараюсь вернуть. Надо вот съездить к родителям. Службу найду  в городе. Вот и рассчитаюсь.
- Ну, смотри Радищев. По миру пущу, хуже будет той ссылки.
С этими словами Расторгуев удалился.
Радищев думал, если ему дадут разрешения увидеться с родителями, там глядишь, и разрешение дадут приехать в Петербург. Могут и на службу принять.
Сообщения из Петербурга ещё не приходило.
Наступал новый 1798 год.  Александр Николаевич запряг  двух лошадок вдвое  саней, и как в Илимске, решил  проехать вокруг Немцово.  Все  его дети и детвора слуг бросались  в сани, а кто цеплял санки. И с шумом поехали. Оставшиеся в деревне люди и  дети выходили на улицу посмотреть на невиданное зрелище. С криком, со звоном колокольчиков  вереница саней и санок  неслась по  деревне.  Такого здесь никогда не бывало, да чтобы барин возглавлял  такую шумную ораву. У кого были санки, тоже стали цепляться.
А ещё  напротив дома Радищева  люди украсили елку.  Слуги  испекли  пирогов, в  чане принесли  горячий и сладкий чай.   
- Приходите, люди добрые! – громко позвал Александр Николаевич.  - Спасибо всем тем, кто помог мне  оборудовать дом, усадьбу! 
Крестьяне подходили, угощались горячими пирогами и сладким чаем.  Для мужиков  Александр Николаевич приготовил  малиновую наливку.
Ночь была теплая, шел  снег. Крестьяне  начали петь,  танцевать да плясать вокруг елки.  И только под утро все разошлись.
Конечно, слух о добром  хозяине разнесся по деревням, по всей округе. Такого крестьяне не помнят, чтобы сам хозяин, дворянин, барин так угощал  крепостных крестьян, и сам пел с ними и веселился.  Во всей округе такого чуда не  помнят люди.
И  вот пришло разрешение от генерал-прокурора князя Алексея  Борисовича  Куракина,  на выезд Радищева в Саратовскую губернию к родителям.
В  начале марта Александр Николаевич   отправился со всем семейством – четыре сына  и три дочери. Дело в том, что только пришло разрешение, Александр Николаевич известил   старших сыновей, чтобы они прибыли в Немцово.  И вместе  отправиться  в  Верхнее Аблязово.

 
У  РОДИТЕЛЕЙ
В начале марта они прибыли в село Преображенское (иначе Верхнее Аблязово).  Он сразу приехал к матери. Она была разбита параличом тогда, когда   арестовали и сослали в Сибирь её любимого сына.
Ещё, когда возница  вез их до села, он тихо сказал Радищеву:
- Батюшка твой Николай Афанасьевич серчает на вас.
- Что это вдруг?
- На детей ваших сердится, на  сибирских. В пяти верстах от   нашего села Преображенское  он живет на пасеке. Домик у него там небольшой. К нему  часто приезжает монах Палладий.  А  мед собирают наши деревенские. Шибко серчает  батюшка на вас, Лисандра Николаич, шибко. Вы уж с матушкой  вашей Фёклой Степановной  побудьте. Она уж вас шибко заждалась.
Радищев с  детьми вошли в дом.   Матушка лежала в постели. Ходить она не могла. Александр Николаевич  вошел в комнату и бросился  у постели матери на колени. Она гладила сына, и слезы текли по исхудавшим щекам.
- Сынок, - шептала она, - сынок, наконец-то  я увидела тебя.  А где же твои детушки. Ты один приехал?
- Как же, матушка, как же. Все семеро моих детей со мной приехали.
- Так кажи их скорее. Маленьких, маленьких веди сюда. Хочу посмотреть  настоящих сибиряков.
И вот все семеро  вошли в спальню своей бабушки.
- Подите сюда, голубчики мои, - сказала она. – Как же вы без матушки-то?  Елизаветушка-то в Сибири почила? Царствие ей небесное. Мужественная женщина.  Я за неё Богу молю. Как же. Троих тебе подарила. А  ну-ка все подходите.  Чего у порога стоите?  Совсем взрослые стали.  Вы уж маленьких-то не  обижайте.
- Не обижаем мы их, бабушка, - сказал  Павел, - они  же сестры мои,  Афоня брат мой. Как можно обижать? – И он поднял на руки  брата Афанасия.
- Вот и добро, - сказала   Фекла Степановна. – Вот и хорошо.  Сынок, пусть детушки  в  зал выйдут, а мы с тобой поговорим.
Дети вышли в зал, где уже был накрыт стол с разными кушаньями. Посредине стоял пузатый самовар.
- Сынок, ты уж на батюшку  зла не имей.
- За что же я должен на него сердиться?
Хотя он  уже знал причину, ему доложили, что отец не желает видеть детей рожденных от Елизаветы Васильевны.  Когда он узнал, что сын со всем семейством приезжает в   Аблязово, то  накричал на жену.
- Можешь их принимать, а мне пусть на глаза не попадаются! Они рожденные в грехе! Не Радищевы они!  Я напишу прошение царю, чтобы в  их пошпартах не писали фамилию Радищевы. Как можно было  жениться на свояченице? Это же великий  грех.
На что Фекла Степановна возразила:
- От великой любви они появились на свет. Это будут достойные дети.
Не убедила  Фекла Степановна   Николая Афанасьевича. В злобе он уехал на свою пасеку.
- Лучше я буду жить в  дали от всего этого. Мне там с пчелами хорошо.
- Матушка, как я могу сердиться на своего батюшку. Понимаю я его. Поеду к нему и поговорю.  Он ведь мой отец. 
На другой день он поехал  один на пасеку. В доме было много слуг.  Каждый из них  всячески пытался  хоть чем-то угодить ему. И это не нравилось Радищеву, угнетало его. Как можно так унижаться перед барином?  Он опять вспомнил крестьян на  всем Илиме и в Тунгуске. Там  жили другие люди. Хотя их так же обирали купчишки, и жили крестьяне в нищете, но такого подобострастия он там не заметил.
Крепостной возница  Тришка опять вез Радищева к отцу.
- Слушай, Трифон,  у тебя есть семья?
- Неа. Пока нету. Наметил девку, да вот, как посмотрит ваш батюшка.
- Значит,  только по разрешению  моего батюшки, ты имеешь  право жениться?   Но это же…
- Как батюшка посмотрит, так тому и быть, - ответил Тришка.
- А ты возьми и без разрешения женись.
Тришка даже коня остановил, соскочил с козел, и бросился на колени перед Радищевым.
- Лисандра Николаич, умоляю, не говорите батюшке  о нашем разговоре. И не просите за меня. Вы уедете, а меня разложат на козлы и кнутами выстегают до полусмерти за ослушание. Умоляю, не говорите!
- А ну, встать! – закричал Александр Николаевич. – Встать говорю.
Не переставая кланяться, Тришка встал.
- Да, что же это такое, - проворчал Александр Николаевич. До Сибири он не замечал такого раболепства. Так, мол, должно  быть. Он видел  унижения  крестьян, нищету, полное бесправие простого народа. Казалось бы, так мол, должно быть. Но  Радищев восстал против крепостного права, против царского самодержавия, против угнетателей крестьян помещиками. И он написал великую книгу.  И она многих испугала. Она как бы  была сигналом к революции. Вот рука Екатерины и решила подписать указ, чтобы избавить  этого бунтовщика, что  хуже Пугачева,  головы. Побывав в Сибири,  Радищев там тоже  увидел тех же купчишек, туже продажную администрацию взяточников и казнокрадов. Но он увидел и  простых людей, он увидел  сибирский народ.  И они  резко отличаются от   простых людей, что  живут  в России. И среди простых  сибирских людей он и сейчас бы мог жить. Конечно, он рвался в Россию. Он с радостью покинул медвежий край. И только теперь, он понял, что стал  всё чаще думать о тех  глухих краях, думать о простых крестьянах, с которыми он встречался по деревням  Илима.
Среди  леса, и на берегу маленькой речки стоял   небольшой деревянный  дом.  На большой поляне стояли ульи.  Возле них возились люди.
В беседке, на скамеечке сидел отец, а рядом  сидел в черной и длинной  сутане  монах.  Они читали  книгу  в кожаном переплете. Толстая книга, как понял Александр Николаевич,   был псалтырь, лежала на столе. Тут же стоял самовар.
Александр Николаевич подошел к отцу.
- Доброго здравия, батюшка, - поздоровался сын.
- Явился,  отступник?  Подойди, хоть голову твою пощупаю? Прибавилось ли там ума?
Александр Николаевич подошел к отцу. Монах  встал, откланялся и пошел из беседки.
- Отец Палладий, ты не уходи.  Прогуляйся, пока я тут  сыну мозги буду прочищать от грехопадения. Кого привез из своих детей?
- Всех семерых детей могу доставить пред ваши очи, - ответил Александр Николаевич.
- Четверых приведи, троих из Сибири  мне не надобны.
Отец пристукнул  по полу тростью, и закричал:
- Или  ты татарин!? Чтоб жениться на свояченице?  Женись на крестьянской девке, я б её принял как свою дочь.
- Батюшка, это мои дети. Елизавета Васильевна приняла моих детей. Она  пошла за мной в Сибирь. Все тяготы перенесла со мной.
- Она была и осталась тебе незаконной женой! – шумел отец. – Это великий грех!
Отец остался непреклонен до  конца.  После смерти сына,  царь Александр  Павлович  велел поместить двух малолетних дочерей в Смольный монастырь, а шестилетнего сына  во 2-й кадетский корпус с фамилией Радищевы.  Тогда  дед решил ехать к царю  и просить государя снять с них эту фамилию.  Тогда его старшие внуки с  большим трудом  удержали его от поездки в Петербург, и что царь его не послушает.
И только мать Александра Николаевича Фекла Степановна была на стороне сына.  Пока сын отдыхал и наслаждался природой оных мест бабушка  всячески, как могла, лелеяла своих  внучат.
Александр Николаевич  сам за собой заметил, как он стал  более всего обращаться к природе.  Об этом  писал Александр Татаринцев в своей книге «Радищев в Сибири», которому повезло в том, что держал в руках короткие заметки Радищева по возвращении его из Сибири.
Здесь  мне приходит мысль, почему он изменился по отношению к природе?  Он становится художником-лириком, отходит от публицистики.   Ведь если кто читал его «Путешествие из Петербурга в Москву», то можно  вспомнить, что там весьма редко он описывает природу. Она, как бы его не волнует.  Главной целью  данного произведения, разоблачения крепостного права в капиталистической оболочке. Написано яростно,  от глубины самого сердца. Я снова и снова перечитал это произведение. Для той эпохи  это самое смелое произведение в мировой литературе. И вдруг, отбыв в  Илимске ссылку, он возвращается в Россию. Здесь стоит вспомнить его строки, когда он побывал в окрестностях Казани: «Дорога идет расчищенными полями   и видны многие села  и деревни, наконец, в левой стороне  показывается Волга и высокой  её берег. Выезжают в село Иерусалим, где дом  архирейский  на прекрасном месте, и вид оттоле отменный.  Вокруг видны поля  обработанные  и представляют обширнейший ковер, простирающийся   поверх  неровные  поверхности скатами, холмами и долинами волнообразно,  ковер и черные красоты,  коего бархатная  зелень столь уже  была велика, что ветер производил на оном водам подобное зыбление.  В весьма большом расстоянии  кругозрений препоясано было дубовыми рощами.  К речной стороне в левую сторону далеко виден был высокий вожский берег.  Коего излучины, изсунувшиеся мысами одна пред другой, наконец завешивалися нежной синевою, в коей  все предметы смежалися воедино.  Прямо чрез Волгу простирался низкой берег, густым покрыт лесом, в котором малые видны деревушки;   по кустам разлившаяся ещё волжская вода, а ближе  пещаное прибрежие, на коем многие   толкалися группы рыбаков вытягивающие невода.  В правую сторону видны были  извивающиеся протоки Казанки, близ  коих  на холму из среды круглых древесных  развесистых вершин,  насунувшиеся возвышались главы церквей  Зилантова монастрыря;  позадь его  видна была Казань.  Впереди всего  белая стена Кремля с бойницами:  подли кремля впереди простиралося строение, дома, коих  верха  уравнивали отдаленность.  В заду и между ими  возвышалися только храмы, молитве посвященные.  Гораздо вдали в правую сторону виден был каменный архирейский дом в Иерусалиме с церковью, яко белое пятно за зеленою завесою.  По Казанке и Волге рассеяно видны были лодки, а дальние как движущиеся черные пятна.  На устье Казанки  стояли  многие  новопостроенные  галиоты, а вниз   по Волге  плыли большие барки с лесом в Астрахань и коломенки и самые  отдаленные при отражении лучей солнечных, белыми и желтыми  полушариями  являлися;  края сей картины в сию сторону  была волнистая  зеленоголубая линия пресеченная  вниз Волгою  в двух больших  притоках, разделяемых  невесьма  великим низким островом. Око блудя в отдаленности сея картины спускаяся в низ  почти отвесно  останавливается  на селении  Услонском». 
В своих записках он описывает весьма лаконично природу. Появляются в записках и люди, но он делает упор на природу. Прибыв в Немцово, он ходит по полям, бывает в роще. Он всё больше и больше уходит к природе, к земле.  На полях он  берет землю, в своей лаборатории  делает анализ  почвы. Результаты тщательно записывает. Заметим, что приехав  в  Верхнее Аблязово, он также занялся изучением почвы.  Он всё больше сближается с крестьянами, спрашивает у них  о заработках. Интересуется ценами на  разные продукты, которые  добывают непосильным трудом крестьяне. И всё записывает, анализирует.  Я читал многих авторов о Радищеве.  Во всех трудах пишут именно об этом.  Но почему,  вернувшись из Сибири, он занялся этим делом? Как можно связать кропотливую работу по земельному вопросу, и  такого тщательного  описания природы?  Что это? Возможно, он готовил научную работу, или по Георгию Шторму он, все-таки, готовился продолжить работу над  своим Путешествием?  Как я заметил из всех книг,  авторы не согласны с Георгием Штормом.  А я на стороне  именно этого автора. Дорогой читатель, потерпите. Почему я на стороне  Георгия Шторма?  Всё потом. Почему это у меня не должно быть своего мнения? Почему?  Потерпите.
В село Преображенское  иногда приезжала из села Нижнее Аблязово сестра Александра Николаевича Мария Николаевна, вдова Аблязова, богатого помещика, имевшего 5000 тысяч душ.  Она имела двух сыновей и трех дочерей.  В трех верстах от  Преображенского жил  старик  Дубенский женатый на сестре Николая Афанасьевича. У Дубенского два сына и  четыре дочери. Все эти родные собирались часто в  село Преображенское и время проводили весьма весело.
Встречу с Александром Николаевичем и его детьми встретили все родные.  Радищеву  казалось, что от этого веселья  все они не устают. А вот он тяготился шумному веселью и  обильному застолью. Его тянуло  к одиночеству. Приезжал на это веселье  веселый и жизнерадостный сосед из деревни Анненково Василий Николаевич Зубов. Он  был довольно богатый помещик.  Мария Николаевна по секрету  поведала об этом человеке, что он  человек со странностями, чрезвычайно жесток к крепостным крестьянам и развратный.  Но поведение  этого помещика в дружной семье  говорило об обратном.
Маленький эпизод насторожил Радищева.  До этого веселья Радищев договорился  с возницей Тришкой, чтобы  он  приготовил  тарантас в одну лошадь.  Радищеву захотелось объездить поля, и побывать в одной из деревень. В разгар веселья в горницу вошел Тришка.  Зубов даже вскочил и закричал:
- Как смеешь, холоп, войти сюда и побеспокоить господ!  На козлы. Мерзавца! Шкуру спущу мерзкий холоп!
Зубова трясло. Куда только веселье девалось?  Тришка выскочил за дверь.  Александр Николаевич поразился такому виду помещика Зубова.
- Василий Николаевич разве можно так, да ещё при детях? – возмутился  Радищев. -  Трифон  привез меня сюда. Я его попросил, чтобы он запряг  одну лошадку. Хочу прогуляться по полям. Зачем так кричать на человека? Зачем?
- Просил? Человек? – сдавленным голосом  произнес  помещик. Он даже сел. – Кого просил? Кого? Этого…просил?!
- Да, я его попросил. Что здесь такого?
- У холопа попросил? – прошептал Зубов.
- Это человек. И он весьма умный. Учиться бы ему.
- Кого? Кому? Кто умный? Александр Николаевич, холоп не может быть умным, -  ответил Зубов охрипшим голосом. – Учиться? Кому учиться? 
- Трифону учиться надо бы. Молодой ещё. Что здесь такого?
В зале установилась  такая тишина, что было только слышно тяжелое с хрипотцой дыхание помещика Зубова.  Он взял  бокал с вином и махом выпил.  Продолжал хрипеть.
- Александр Николаевич, здесь не Сибирь, здесь Россия. И устанавливать порядки  мы  здесь, помещики, устанавливаем.  Так жили наши предки, так живем и мы. Это у вас в Сибири живут вот так, чтобы разный холоп без разрешения входил к хозяину?  Да ещё просить его? Человек? Это быдло,  холоп,  крепостной холоп, а не человек. Вот бы и оставались бы там с этими холопами.
- Теперь я сожалею о том, что я там не остался, - резко ответил Александр Николаевич.  Мария Николаевна  подала  голос:
- Александр, как ты можешь так говорить?!  Здесь твоя родина. Хорошо ещё то, что наша матушка тебя не слышит.  Там сейчас у неё твои сибиряки.
- Да Россия моя родина. К великому сожалению, мне бы хотелось жить в другой России,  и вам здесь этого не понять.
Он встал из-за стола, и вышел во двор.  Тришка стоял у ворот. Александр Николаевич подошел к нему.
- Давай-ка, Трифон, прокати меня с ветерком. Одень шапчонку-то. Я тебе не Зубов. И передо мной шапку не ломай. Не люблю.
- Он меня на козлы разложит, забьет на смерть, или отправит в свой острог, - всхлипнул Тришка.
- Не разложит на козлы. У тебя  хозяйка моя матушка. Не разложит. Что такое острог?  Я был в  Илимском остроге, но здесь   что-то я его не встречал. Свой острог? Как это?
- Острог построил, и непослушных бросает туда.
- Вот это весьма  любопытно. Надо бы посмотреть на этот острог.
Тришка гнал коня. Александр  Николаевич  от быстрой езды успокаивался. Проезжали поля, перелески.  К вечеру он вернулся в усадьбу.       
  Матушка вызвала его к себе.
          - Мне передали, что ты поссорился с  Зубовым?  Не надо бы. Он  наш сосед.  Что не поделили? Ведомо мне, что он злюка отменный к своим крепостным.  Не надо бы тебе с ним так вести себя. Мало ли, что он от своего ума там нагородит? А ты на все  реагируешь отменно. Не стоит он такого твоего внимания. Сторожким надо бы тебе быть. Мало ли что ему в голову взбредет? Накатает на тебя жалобу  к  царю. Царь наш, как мне ведомо, тоже на голову-то не очень бы того. Зубову поверит. Сам понимаешь. Поверит. Будь тише. Помирись с  этим господином.
- Надо бы помириться, - ответил Александр Николаевич. Надо было как-то успокоить матушку. Конечно, надо  помириться с Зубовым. Повидать бы тот острог. Только матушке нельзя  про это говорить.
Через два дня опять все родные собрались в  большом зале. Приехал и Зубов.  Он был, как всегда весел.  С Радищевым поздоровался, словно ничего и не произошло.  И Радищев  будто забыл  размолвку с Зубовым. Он даже пригласил  Радищева посетить его имение.
На следующий день Зубов на  бричке приехал  за Радищевым.
- Не побрезгуй меня, - весело смеялся Зубов. – Всех посетил, а меня всё сторонишься. – Уважь.  Не побрезгуй.
И они отправились в имение Зубова.  Деревня Анненково с 250 душами находилась в шести верстах от  Преображенского.  У этого помещика было много земель с деревнями.  Ему мало показалось.  Он  купил вот эту деревню. То, что Радищев узнал об этом человеке, и то, что он увидел, привело его  в глубочайшее уныние.
Проезжая деревню Анненкова, он во дворах не видел не то, что людей, но и не было там разной скотины и птиц. Даже лая собак не слышно и не видно. Деревня словно вымерла.  Что за напасть такая, подумал Радищев. И вынужден  был спросить.
- Тишина, какая в деревне, словно мор прошел.
Зубов коротко хохотнул.
- А что им здесь днем делать?  Все они у меня в поле, или в лесу. Дрова заготовляют.
- Где дети?
- Как где? – удивленно воскликнул Зубов.  – С родителями. Пусть все  работают. За что я должен их кормить?  Грудные дети тоже с ними. Пусть с детства привыкают к работе.
- Старые люди тоже в поле?
-Где им быть? Я всех кормлю. Что за народ этот, ну что за народ. Какие-то они хилые. До старости почти никто не доживает. Да и зачем? Какой толк от них? Нахлебников мне не надо.
- Господи, - прошептал Александр Николаевич и перекрестился.
- А где разные животные?
- Как где?  У меня.
- Но ведь эти люди могут умереть с голоду? – повысил голос Радищев.
- Не подохнут. Я у всех  крепостных холопов  изъял всю живность, и загнал  в свое стадо. О, как раз пришло время обедать. Сейчас мои дармоеды придут на обед. 
Бричка остановилась у ворот большого дома.  Оттуда с ведрами выбежали две женщины.
То, что потом увидел Александр Николаевич, привело его в замешательство, а потом в ужас.
Посредине  двора стояло  большое корыто, какие делали в деревнях для свиней.  Две женщины вылили туда жидкую баланду.  В это время  крестьяне входили во двор, бросались  на колени, и ложками черпали баланду и ели. Все крестьяне окружили  корыто. Радищев видел худые, изможденные лица  крестьян. Все они в рубищах, грязные, всклокоченные.
- Что это? Как можно? – прошептал Радищев.
- А кто начнет роптать, на козлы, а потом в острог. Только так с ними и надо.
- Это сверх жестокости, господин Зубов. Так нельзя относиться к людям. Вы хуже зверя. Вас самих надо пристегнуть, приковать к этому  корыту, а потом уж в ваш острог.  На такое унижение человеческого достоинства я не могу смотреть!
- А надо бы, господин Радищев!  - продолжал смеяться  помещик Зубов. –  Вот так надо с ними. А вы  просите какого-то холопа, чтобы он коня запряг!   Пойми, Александр Николаевич,  вся Россия такая. А такие, как вы, господин Радищев  только воду мутите. Начиркали какую-то книженцию, а вас в острог. Так вам и надо. Не мешайте нам жить так, как надо нам жить.
Радищев в полном смятении покидал эту деревню. Потом он узнал,  что он всё отобрал у крестьян, и кормил их, как животных в своем дворе. Если кто возникал, то он строго наказывал  кнутами, и садил в острог.  Его он оборудовал сразу за деревней. Однажды один из приказчиков  провинился, и Зубов посадил его на цепь. Целый год держал на цепи.  Дорогой читатель, ты думаешь, что Стрелов всё это придумал?  Нет. Это описано в книге «Биография А. Н.  Радищева». Издательство академия наук СССР.  Вот такие были изверги  в России.  Просто так бунты не возникали.  Бедного крепостного крестьянина доводили до крайности.  Вот и брались за вилы.  А вы дорогие  некоторые историки и писатели  воспеватели  царей, и вельмож, называете  Болотникова, Разина, Пугачева кровожадными разбойниками. Это надо посмотреть, кто кровожаднее. Просто надо представить то жестокое время крепостного права, когда  закрепощенный мужик брался за вилы и  шел на борьбу с угнетателями.  А среди   высокообразованных людей тоже встал на борьбу с кровожадными угнетателями собственного народа  с оружием в руках  первый революционер  Радищев. И  его оружие было страшнее вил и  кольев.  Его великая книга. Его острое перо. К сожалению, в наше дикое, капиталистическое время в нашей России стали забывать это имя. Стирают у молодого поколения из памяти. Поэтому некоторые господа  мою книгу о Радищеве не поняли. Мол, зачем  старое ворошить?  Даже  злятся на мои  критические  отступления в современное время. Когда ещё только я начал работать над первой книгой, я сразу  решил  писать не только о самом Радищеве, но и сопоставлять,  то время с нашим временем. И  вторая книга, как продолжение, не обойдется от отступлений в наше дикое время. Не пошел я на поводу у злопыхателей, сторонниками дикого капитализма.  Шалите, господа. Не выйдет. Вернемся к Радищеву.
Он не пошел по дороге, а свернул в лесок. Здесь ещё кое-где лежал снег. Под ногами хлюпала вода.
За упавшим деревом  что-то  зашевелилось. Радищев подошел  ближе. Из-за дерева выполз  обросший человек весь в лохмотьях и грязный.  Он упал на колени и взмолился.
- Господи, вразуми и пожалей своего сиротинушку. Господин, пощади меня. Не было больше мочи терпеть. Умоляю, пощади. Нет больше сил, терпеть. Митьке уже хорошо. Он в омут бросился.
- Вставай, вставай. Я не враг тебе. Вставай. Кто ты и откуда бежишь?  От Зубова? Конечно, от Зубова. Собрались бы все, да и убежали бы от этого упыря.
- Охранники догонят.
- Как же тебя звать-то?
- Игнашка я. Игнашка, Лисандра Николаич.
- Откуда  ты меня знаешь, Игнат?
- Как не знать? Матушка ваша тоже добрая хозяйка. И вы добрый. Земля, Лисандра Николаич слухом  полна.
- Как же ты насмелился бежать-то?  Родных оставил. Куда они без тебя.
- Нет у меня боле родных, - всхлипнул  мужичок.-  Тятя с матушкой давно померли.  Нас было у них четверо. Померли они. Нет у меня, сиротинушки боле родных. Один я  на белом свете остался. Отобрал  хозяин всё у нас. У всех отобрал. А куды денешься? Куды. Как свиней в корыте кормит. Без роздыху на поле  трудимся. Замучил он  нас совсем, Лисандра Николаич. Знаю, пымат он меня. На козлы бросит, и до смерти забьет. Лучче в омут головой.  Нашего  приказчика Петровича на цепь посадил. Петрович пожалел нас. Он  Зубову прямо сказал, чо без него  крестьяне лучче жили. Много чо он ему сказал. А он ево на козлы, а потом в острог и на цепь посадил. Год морил ево, потом отпустил, а  Петрович сбег. Не нашли.
От Игната он узнал  о полной дурости этого помещика. Он не мог, чтобы хоть кого-то не бросить на козлы и выпороть кнутом или розгами. Однажды он приказал одному из своих слуг, чтобы он  положил Зубова на козлы и  отменно выпорол. Слуга  отказался, и тогда  он приказал высечь  этого слугу. И тот  решился  ударить хозяина. Но сделал это  легонько, чтобы не повредить изнеженное тело барина.  Тогда Зубов опять пригрозил наказать слугу.  И тут  отменно выпорол хозяина.  И он остался доволен. Защитники дикого капитализма опять взвоют, Стрелов всё это придумал. Всё это напечатано в книге «Биография А. Н. Радищева» под редакцией академии наук СССР.  Извините, более я не желаю ссылаться  на кого-то. Хватит. Ещё не хватало мне извиняться перед  злопыхателями, защитниками дикого капитализма, сладкоголосыми   певцами  царей и вельмож.
Радищев понимал, что взять  его  с собой он не имел  право по закону.  Этот мужичок есть собственность Зубова.  Дело в том, что у всех крестьян не было  никаких документов. Зубов всё изъял у них. У него есть  журнал, в который он, да и другие помещики, вписал  количество  всех животных и птиц, а рядом с ними вписал и  250 душ. Теперь они для Зубова были  одушевленные животные. И он мог с ними распоряжаться по своему усмотрению. А так, как  Зубов был мужик развратный, то он  жил по старым законам.  Девушка  должна была выйти замуж. И первая ночь была за хозяином.
Игнат снова всхлипнул.
- Я ведь, Лисандра Николаич,  намеривался жениться на Маринке. А  хозяин  затащил её в постель. Потом она взяла и повесилась. А, хозяин уже мертвую приказал высечь её на козлах. 
- Сколько же тебе лет, Игнат?
- Двадцать восьмой пошел. Лучче бы он меня в солдаты определил.
Радищев был поражен. Ведь ещё парень, а выглядел зрелым мужиком. Здесь  Радищеву пришла мысль, как бы помочь парню выбраться из опасного для него положения.
- Игнат, давай так договоримся. Я тебя сейчас не возьму. Будет подозрительно. Дождись ночи.  Сиди  здесь. А я что-нибудь придумаю.
Александр Николаевич пришел в  имение. Он стал думать, кому довериться?  Он увидел Трифона. Тот  починял хомут.  Радищев  всё и поведал ему.
- А как он будет без документов? – спросил  Трифон. 
- У матушки слуг много.  Среди них Игнат затеряется. 
Всем объяснит, что он его купил ещё в Саратове. Радищев  аккуратно  составил купчую на крепостного крестьянина Игнашку.
Ночью  Трифон привел в амбар Игната. Он помог ему  привести себя в порядок, и дал чистую одежду. Утром  Трифон привел его в комнату Радищева.
- Полный порядок, Игнат. С этого дня ты мой слуга.
Игнат грохнулся на колени, и воздел руки.
- Век буду молиться за вас!
- Встать, немедленно встать! Вот так.  Сейчас я на тебя сделаю новый документ. Отныне ты будешь числиться моим слугой. Ты куплен мною в Саратове.  Игнат. Фамилия твое какая?
- Дык. Фамилия?  Этова. Как ево. Куприянов.
- Отставить. Игнат Куприянов вписан  в журнал у Зубова.  Игнат мы оставим. Где я тебя нашел? В  лесу. Отныне ты будешь Игнат Лесников.  Как по батюшке? Извини. Но тоже надо  поменять.
- Лисандрович, - прошептал Игнат.
-Почему?
- Вы  меня нашли, Лисандра Николаич. Лисандрович я буду.
- Хорошо. Игнат Александрович Лесников.  Вот на этом и порешили, Игнат Александрович Лесников.  Запомни это. У тебя, с Божьей помощью, начинается новая жизнь. Трифон не обидится, я думаю, отныне Игнат Александрович, иногда будет возить меня по полям. Не бойся, Игнат. Тебя никто не узнает.  Волосы убрал, лицо гладкое, как и у меня, молодое. На свежем воздухе появится и румянец. Глядишь и невесту себе подыщешь.
- Я Маринку не могу забыть.
- Молодость, это такая крученая жизнь. Всё у тебя восстановится. И потом надо бы тебя  переодеть в настоящего кучера. Теперь ты будешь господина возить и более никого.
Трифон повел Игната знакомиться с конюшней.
Матушке доложили, что в  её имении появился молодой человек. Она призвала сына к себе.
- Мне уже сообщили, что ты купил себе нового слугу? Разве у меня их мало? Выбрал бы любого. И когда ты успел его  приобрести?
- Когда я проезжал Саратов, там  и купил. Понравился он мне. Работящий парень. А задержался он там по моему наказу.  Надо было с родными проститься, да и кое-каких книг  по книжным лавкам купить. Приказал ему, чтобы он в Немцово заехал. Там у меня  хорошо управляются Петр  Кутузов  и  Давид Фролов.  Они со мной в Сибирь отправились. Надежные помощники.
- Знаю, всё знаю. Они тебе и книгу ту проклятущую печатали.
Трифон поклялся не  разглашать тайну  о беглеце.
Радищев предупредил Трифона.
- Я не пугаю тебя, Трифон.  Если вдруг с  кем-то поделишься, то и меня и тебя вместе со мной сошлют на каторгу в Сибирь. А Игнат будет молчать.
- Лисандра Николаич, а вы у  матушки купите меня. Я буду вам предан, как собака.
- Пойми, Трифон, нельзя себя сравнивать с собакой. Я и так знаю всё о тебе. Хороший и добрый ты человек. Она мне и так тебя отдаст.  Вот и будете вы с Игнатом у меня с лошадьми управляться.
Радищев продолжал  ездить по полям. Брал землю на анализы, вел записи,  у крестьян спрашивал, как они живут, что едят.  Ведь если хороший хозяин, у него крестьяне могли и  продавать на базаре излишки, чтобы купить что из одежды.  Всё записывал.
Матушка  говорила ему:
- Сынок,  не забивай голову всякой ерундой. Родила земля добрый урожай – хорошо. Не родит земля в этот год – плохо. Так надо.  Зачем так мучиться. Зачем тебе эта волокита?
- Эх, матушка, если  правильно распоряжаться землей, то  были бы богатые урожаи. И крестьяне бы зажили отменно. Не стало бы голода. В нашей России этого не понимают. Надо правильно использовать земли. Надо крестьянину дать  побольше земли, чтобы он был на своей земле хозяином. Крестьянину нужна своя земля, чтобы во дворе  были разные животные. У нас это не понимают. Крестьянину нужна свобода.  И Россия стала бы в мире процветающей страной.
- Крестьянину свобода?  Но это таков уклад государства.  Не нами это придумано. Как жить без крепостных крестьян?  Не понимаю тебя, Александр. Не понимаю. Если дать крестьянину полную свободу, это наступит хаос,  анархия. Тогда и царь не нужен? Но, как без царя?  Он всегда был. Тогда порядка не будет. Сынок, ты опять за своё. У меня  итак крестьяне живут нормально.  Я их стараюсь не обижать. Ты посмотри, сколько у меня слуг! Они любят меня. Я для  них добрая  хозяйка, кормилица и защитница.
- Не все такие. Вы, матушка, знаете Зубова.  Это законченный изверг рода человеческого.
- У нас он ведет себя отменно. Веселый и жизнерадостный господин.
- Чтобы вас, матушка, не расстраивать, больше не буду о нем говорить.
- Ну и правильно. Разные бывают хозяева. Но царь нужен. Хозяин над страной.  А  крепостной крестьянин должен быть у хозяина.
- Я дал волю тем, кто пошел со мной в Сибирь. И они не сбежали от меня.  Они все невзгоды делили со мной. Свободный крестьянин никуда не сбежит, он с любовью будет обрабатывать свою  землю.
- Сынок, ты бы с такими мыслями будь осторожнее. Мало ли что.
Как-то он ехал  со своим кучером Игнатом Лесниковым.  Слева  поля спелой пшеницы. Крестьяне  работал в поле. Справа лес.
- Игнат свернем в лесок. Там не так жарко.
По едва заметной дороге  они всё больше углублялись в лес.
- В этом лесу мы  дрова заготовляем, - подал голос Игнат.
- Остановись у этого ручейка. Надо водицы испить. Да и  Гнедому надо бы отдохнуть.
- Я с собой взял кое-что покормить вас, Лисандра Николаич.
- А давай пообедаем. Раскладывай, что там у тебя есть.
-  Давид  приказал вам  наладить в дорогу.
Радищев сел на  колодину. Игнат разложил  разные кушанья,  а сам отошел в сторону, чтобы не мешать хозяину, обедать.
- Так дело, Игнат,  не пойдет. Садись рядом. Один я не буду есть.
Игнат, конечно, удивился, но ослушаться  хозяина не смог. 
После сытного обеда, Александр Николаевич задремал.
…С Павлом они шли по сосновому бору.  В солнечных лучах  стволы сосен отливали золотом. Радищев вдыхал аромат  тайги полной грудью. Ему даже хотелось петь.
- Павел, какая красота! – воскликнул отец.
- Батюшка, а  вы посмотрите, сколько здесь брусники!
Между соснами  объемистыми кружками росла  спелая брусника.  Отец и сын на ходу  рвали ягоду.  Руки  стали бардовыми.
Потом они смотрели друг на друга и громко смеялись.
- Теперь бы нам с тобой найти ручеек,  и отменно отмыться.
Вскоре они вышли к небольшой речке. И тут они увидели зимовья.  Пошли к нему.  Недалеко горел костер, а на таганке висел котелок. Пахло  ухой. Возле костра стоял среднего роста  пожилой мужчина. Охотник, подумал Радищев. 
- Приветствую, мил человек, - поздоровался Радищев.
- Здравствуйте, путники. Проходите на уху. Чайком таежным угощу. Наверное, уж забыли настоящий таежный чай?
- Как сказать, - ответил Радищев, и растерялся. Что он мог ответить? Из Сибири он привез  таежную траву для чая. И  она уже давно закончилась. Как же так? Этот свежий таежный чай он пил в Сибири. Тогда, где они с Павлом? Он успел только так подумать. Мысли спутались. Да нет, ему всё это показалось. Он сейчас живет в Илимском краю.  А вот это  знаменитый сосновый бор. Он здесь бывал.  Здесь  много брусники, а вдоль речки есть крупная и душистая  смородина.
- Проходите, Александр Николаевич к столу. Будем ушицу хлебать.
- Откуда вы меня знаете, мил человек?
- А кто же вас на Илиме не знает?  Всякий крестьянин вас знает.
Тут пришли двое молодых человека. Один из них сказал:
- Мы спилили тот сухостой, какой вы нам показали.  Уже и на дрова распилили.  Пойдем  рыбачить.
- Молодцы, ребятки. Ушицы бы похлебали.
- Мы потом придем.  Рыбы свежей надо наловить.
Павел увязался с парнями.
Старик вышел из-за стола и  сел в тенек на скамеечку.
-  Пожалуйста, Александр Николаевич, присаживайтесь рядом.
Радищев сел рядом с дедом. От него пахло орехами и смородиной.
- Как живется, Александр Николаевич?
- Как у всех, - ответил он, а дальше он не смог ничего ответить.
- Как у всех? – переспросил дед. – Да нет, Александр Николаевич, у вас не как у всех.  Вы есть человек особенный. Вы  есть человек безвременья. Есть такие люди.  Вы  есть человек во все времена. Вот вам и тяжко живется. Вы пытаетесь перестроить мир.  Но этот мир, в любой эпохе, какой есть. И таким, как вы, его не переустроить.  А каков Зубов?  Вот вам и Россия. А Зубовых в этой стране  множество.  Да, Александр Николаевич, вы затаились. Вы  есть потаенный. Это вас так назвал писатель Георгий Шторм. Правильно он вас так назвал.  Затаитесь, Александр Николаевич. Хотя, что я вам об этом говорю. Вы есть, Радищев. И  этим сказано всё. Мы ещё с вами встретимся.  К великому сожалению, вас не переубедить…
И тут он  услышал, будто кто-то его звал. Кажется, он услышал голос Игната Лесникова.  Откуда он здесь? Такого не может быть.  Всё это ему показалось…
Александр Николаевич вздрогнул, и открыл глаза.  Перед ним стоял Игнат  Лесников.
-  Лисандр Николаич,  чо с вами? Вы так стонали, будто с кем-то говорили.  Поедимте к вам. Вы заболели?
- Да нет, Игнат, не заболел я. Просто  добрый сон приснился.
Он понял, что он так уснул, что увидел край Илимский, тайгу. А дед?  Конечно, это был таежный дед. Надо же, как наяву. Во сне не могут быть запахи. Но, он все эти таежные запахи чувствовал. Это было так реально, будто он в действительности побывал в сосновом бору. Вкус ухи и вкус таежного чая не проходил. Что же это было?  Таких снов не бывает.  Вкус и все запахи не проходили.  Как бы  ему хотелось хоть на день побывать в Сибири, побывать  в илимских деревнях.  Поговорить бы с Иваном Иннокентьевичем Черемных, с бабкой Евлампией Кузьминичной.
- Господи,  - прошептал он. – Что же это было? Как там они все?
Он тяжело вздохнул, поднялся и сказал:
- Едем  в имение, Игнат.
Они выехали из леса, и  Гнедой  бодро побежал по укатанной дороге.   Навстречу им ехала коляска, запряженная в две лошади.
- Он, - неожиданно прохрипел Игнат. – Он узнает меня. Пропал я. Пропала моя головушка. Погибель моя пришла.
- Игнат, бедовая твоя голова, а ну брось трястись. Он тебя не узнает.  Это ты его узнал, поэтому ты испугался. А вот он тебя не узнает.
Коляска остановилась напротив  брички Радищева.
- Приветствую вас, Александр Николаевич. Вы так быстро уехали от меня. Побрезговали? Понимаю.  А как с этими быдлами поступать? Да, Александр Николаевич, у меня сбежало три холопа. Сперва один сбежал, а за ним ещё двое.  Они у меня на козлах жизнь свои паскудную завершат. На виду у всех холопов драть буду шкуру с них, чтобы другим не было повадно.  Вон как твой холоп трясется. А ну шапчонку долой со своей глупой головы! Как ты стоишь перед господином, холопская твоя морда!
- Это мой слуга, мой кучер. Зачем шапку снимать?
- А, ну да, ну да, как же! В Сибири научились такому обращению к холопам! Как же. Куда нам до вас. Сначала  шапку не снимут, потом ещё что. Так и  совсем обнаглеют. Им только повадку дай. Нет такого права давать им повадку. Не нами это введено. Так все наши предки жили.
- Возможно, не правильно жили, - ответил  Радищев.
- Как это? – с подозрением спросил Зубов. – Что-то я вас, Александр Николаевич не пойму.  Вы что? Против этого закона?  Ну, вы даете.
Радищев не сдержался. Ответил:
- Я против  крепостного права на крестьян. Я против первой ночи. Я против истязания до смерти человека.  Вы есть законченный изверг. Вот это я хотел вам сказать.
Странно  было то, что Зубов не затрясся в злобе, он  громко засмеялся. Подозрительно громко смеялся, даже  вся коляска затряслась.
- Лечиться тебе надо, Радищев, лечиться от дурости. То, что ты здесь сказал,  закон на моей стороне. Умные люди будут над тобой смеяться.  Из Сибири Радищев приехал больным на голову. Да и всегда ты был таким.  И книженция твоя полная дурь. Прощай, Радищев.
Зубов  не коней стал бить хлыстом, а кучера. Лошади рванули и понесли коляску, поднимая пыль.
- Вот видишь, Игнат, не узнал он тебя, а ты боялся.
- Мне тех мужиков будет жалко, если их поймают, - всхлипывая,  ответил Игнат.
- Конечно, будет жалко. Будем молиться, чтобы  не поймали. В Сибирь им бы надо пробиться. Там таких бродяг и  гулящих много. Вольные люди.
Сейчас он только понял, что  зря такого наговорил Зубову.  Не стерпел.  Зубов может  и  докладную состряпать на бывшего ссыльного.  Но мириться с  этим человеком он не собирался.
Надо было возвращаться домой. Отец так и не мог простить сыну за его женитьбу  на Елизавете Васильевне.  Он даже  сибирских детей не пожелал увидеть.  Мать оставляла  сына, чтобы он ещё пожил рядом с ней, но он сказал, что у него много дел в своем имении.
Весной он вернулся в Немцово. С собой он взял  Игната Лесникова.
       
  В  НЕМЦОВО
Он продолжал заниматься и экономией.  Все данные по крестьянскому хозяйству он тщательно записывал. Что он готовил? Никто на этот вопрос не ответил. Возможны только догадки. Как писал Георгий Шторм, что этот потаенный Радищев  готовил огромный  труд. В тот труд могла бы войти и книга «Путешествие из Петербурга в Москву». Он  повидал многие губернии, видел  труд крестьянина. Он познал Сибирь.  Разве не могла родиться такая книга? Конечно, могла. Книга о России. И можно только представить, какая это была бы книга. В тоже время он писал поэму  Бова, которая до нас дошла не полностью. И другие  труды писал. Тогда для чего он  делал записи, вел анализы почвы. Описывал жизнь крестьян. Он видел таких упырей, как Зубов.  Он встречался с ними, чтобы  познать эту породу людей.  По  знаменитому Путешествию мы хорошо знаем, как он описывал  жизнь и судьбу крепостного крестьянина, жизнь помещиков.  Нет, он не успокоился. Он шел в народ,  в глубине души страдал за каждого обездоленного человека.  Он не мог быть в стороне. Он тщательно изучал жизнь  российского народа.
Александр Николаевич решил навестить своего бывшего товарища по университету  Сергея Николаевича Янова. Жил он недалеко от Калуги.
- Давненько мы с тобой не виделись, Александр Николаевич. В затворники подался?  Бывшего товарища забыл?  Я  хотел к тебе съездить, но раздумал. Сейчас тебе не до меня. Заботы. Теперь можно и поговорить, пока там слуги на стол  наладят. Пойдем в беседку.
Они  прошли в беседку.
- Как устроился, Александр Николаевич? Да, другим ты из Сибири вернулся. Другим.
- Прежний я, - быстро ответил  Радищев. -  Не боишься меня принимать?  Ссыльный, да ещё государственный преступник.
- Как ты мог так подумать? – вскочил он, и всплеснул тонкими руками Янов. – Как ты мог так подумать обо мне? Как?
Потом  он сел и уже более спокойно, но тихо сказал:
- Читал я твою книгу. Читал. Резко написал, резко, но всё там, правда. Правда бывает разной. Твою правду отвергли. Такое уж наше общество. И никуда от этого не деться. Ты против крепостного права. Понимаю. Но не нами это заведено. Лично я не истязаю своих крепостных. Они у меня не жалуются и живут в достатке.  На зиму я их отпускаю в  город на заработки. Конечно, часть от заработка они откладывают мне. За мной четыре деревни. Надо вести хозяйство. Нужны деньги.  В одной деревне необходимо разрушить два дома.  Крыша прогнила, полы сгнили. А ведь не жалуются, бедолаги. Ладно, я проезжал мимо. Заметил такое.  Выделил лес для постройки новых домов. Старосту заменил. Обкрадывал крестьян. А вот недалеко от меня живет один хозяин.  Четыре деревни у него. Полная нищета, какую ты описал в своей книге. Знаешь, Александр Николаевич, я ведь когда прочитал твою книгу, тоже возмутился. Потом стал думать. А ведь вся наша Россия такая. Навидался я всего этого. Осознал. Что изменилось после твоей книги? А, ничего.
- А если отменить крепостное право? – спросил Радищев.
-  Не могу представить, что начнется, - тихо ответил  Янов. - Начнется полная анархия.
-  Я некоторым дал волю, но они не бегут от меня. Ни один не убежал. И, что странно, все меня за это осуждают. Я даже не могу представить, если бы я дал волю всем крепостным в  деревнях. Меня бы снова законопатили  в Сибирь. Хотя без разрешения моего батюшки я не имею  право распоряжаться крестьянами. Только с его согласия. А батюшка мой стоит  за крепостное право.  Мы и так с ним в разладе  из-за моих  сибирских детей.
- И мне не дано право, дать волю всем моим крестьянам. Есть только право на торговлю людей, хотя я никого ещё не продал. И потом, ты  почитай наши газеты, какие наш царь-батюшка издает указы. Больной человек стоит у государства. 
- Да, Сергей Николаевич, о переустройстве российских законов не может быть и речи при таких царицах и царях. Я смотрю, мы с тобой залезли в такие политические  вопросы, что нам обоим  такое назначат, могу только представить. Я уж это прошел. Я за тебя боюсь.
- Я  вот только с тобой и поговорил от души. Пойдем лучше к самовару. Моя женушка Евдокия Николаевна заждалась.  Наливочки  попробуем.   Поговорим о других, более неопасных вещах.
В зале  был накрыт стол. В любые времена,  самовар всегда стоял на столе.  Это сейчас они исчезли. А я помню в детстве, на столе всегда красовался самовар.  И кто бы ни приходил, его всегда  приглашали к самовару, попить чаю, заваренного,  плиточным чаем. Такой чай, наверное, был в каждом дому.   
За стол сели втроем,  Янов с женой и Радищев.  Двое слуг и служанка стояли в  проеме двери, готовые броситься по первому зову хозяев. В доме у Александра Николаевича всё было по-другому.
За  чаем говорили о погоде, урожаях.
Радищев покинул гостеприимный дом Яновых.
- Игнат, проедим вот эти две  деревни Янова, переедим речку, а заглянем к соседу Янова   Петру Степановичу  Петрухину.
Когда они  въехали в деревню Петрухина, их встретил мужчина огромного роста  со зверским выражением в глазах и во всем поведении.
- Кто таки? Пошто без спроса хозяина Петра  Степановича. Здеся собственность моего хозяина.
- Я в гости к нему решил заехать.
- Он  тебя просил заехать?
- Не просил, - ответил Радищев, и вдруг у него вырвалось: - Как ты стоишь передо мной, холоп?!  Веди к хозяину, скажи, что к нему в гости приехал Радищев Александр Николаевич!  Где его имение? Не в деревне же он живет. 
Богатырь после таких слов  согнулся и сбросил картуз.
- Он здеся. Вон там во дворе.
- Свинарник чистит, двор убирает? Что он там делает?
- Он учит  холопа Степку уму разуму.
- Молодец,  Петр Степанович, молодец.  Учит холопа грамоте.  Наверное, читают книжечку вместе? Школу, наверное, открыл. Молодец,  Петр Степанович
 - Каку грамоту? – переспросил  богатырь.  – Чичас я доложу.
Он сорвался с места и побежал ко двору, где были слышны хлесткие удары плети.
Радищев сам пошел к этому двору.  Через покосившийся плетень была видна такая картина.  На козлах лежал связанный крестьянин, а сам барин стегал его кнутом. Богатырь подбежал к барину и что-то тихо сказал, на что барин громко и в злобе ответил:
- Как смел он  в мои владения, въехать?! Как смел этот каторжанин, нарушить мой покой?  Гони его отсюда? Хотя, надобно бы посмотреть на этого  бывшего каторжанина.  Веди его ко мне, морда твоя неотесанная!
Барин бросил кнут, и сам  широкими  шагами направился к воротам. И тут он увидел Радищева. Остановился.
- Доброго вам здравия, господин  Петр  Степанович! – крикнул Радищев.
- Здорово, - грубо ответил Петрухин. – Решил меня навестить. Какая надобность  ко мне у тебя? Слышал, слышал. Из Сибири вернулись. А что тебе от меня надобно?
- Тут твой помощник сообщил мне, что вы учите грамоте  своего холопа. Я бы мог вашим крестьянам в этом деле помочь.
Петрухин даже затрясся.
- Мой холоп  Архипка не так выразился. О какой грамоте ты здесь говоришь?  Не положено холопу грамоту  знать. Рассуждать начнут. Опасно. У меня для них одна грамота – кнут. Вот и вся грамота. Я этим кнутом уму и разуму учу их. Вот это и есть моя грамота.  Ты мне хорошо подсказал. Отныне мой кнут я буду называть грамотой.
- За что же ты его наказываешь? – спросил Радищев.
- Все ваши книженции тока вред  несут.  Мне доложили, что этот холоп, када заготовляли дрова, то он начал рассуждать. Он говорил другим  холопам, что всё вокруг есть живое. И даже дерево живое. Как это понять? Вот я его и начал учить тому, чтобы  перестал рассуждать.
- А можно посмотреть  на этого крестьянина?
- Что на него смотреть?  Иди и посмотри. Да и я глядишь с тобой рядом постою, да  и ума больше наберусь. Не побрезгуешь?  Дури-то от тебя мне не надо. Опасно. Глядишь, и меня в Сибирь законопатят. Опасно. Иди, смотри.
Радищев подошел  к связанному крестьянину. Спина вся в крови, рубашка в клочьях. И тут он  увидел, как на него смотрел крестьянин. В них  было видно, как ему больно. Но они не были безразличные. Запекшими губами он едва  произнес:
- Доброго вам  здоровьица, Лисандра Николаич.
Радищев повернулся к Петрухину.
- Что вы далее собираетесь с ним делать?
- Оклемается, и в городе продам.
- И за сколько же вы его оценили?
- Смеешься? Оценили. Рупь цена ему, чтобы не рассуждал. Пусь  у другого хозяина рассуждает. 
- А можно я у вас его немедленно куплю?
Петрухин развел руками, и раскатисто рассмеялся.
- Да хоть сейчас бери. Пашпорт на нево отдам тебе. По блату так и быть продам тебе его за  три рубля.
На том и решили.  Радищев  с Игнатом под руки повели крестьянина к  бричке. 
Радищев не стал задерживаться в этой деревне. Он привез  крестьянина  в отремонтированный дом, где вначале жил он с семьей. Женщины омыли крестьянина. Александр Николаевич  сам стал залечивать раны.
- Ничего, Лука,  скоро ты станешь на ноги. Будешь ты у меня за лошадьми смотреть.  Так ты говоришь, что всё  вокруг нас живое?
В глазах Луки он увидел испуг. Ответил:
- Что вы, что вы, акромя человека и  всяких животных и птиц и рыбы всякой  ничево нет живова.
- Лука, давай с тобой так договоримся. Мне не врать.  Ты обо мне, как я понял наслышан. Отвечу тебе я. Всё, что нас окружает, есть живой мир. И этот мир, конечно, от нас, людей и разных животных отличается. Они тоже живут. Но они живут в своем мире, в мире неодушевленном.  Тебе сколько лет?
- Двадцать восьмой годок пошел.
- Приведем тебя в порядок. Читать умеешь?  Грамоте научен?
- Нам,  Лисандра Николаич, не положена грамота.  У нас один мой знакомый Федька, када в городу был,  букварь раздобыл. Хотел грамоту познать. Мой хозяин отменно кнутом отвозил, и в город отвез. Там и продал ево.
- А хотелось бы тот букварь  познать? Только не врать.
- Как можно вам врать? Хотелось  бы его познать.
- Вот и хорошо. Сегодня же ты получишь  мой букварь. Я такой  в Сибири сам составил. И  рассуждать я тебе разрешаю. Рассуждать, сколько тебе захочется. Потом посмотрим, как ты освоишь букварь и начнешь рассуждать.
Радищев в  город не  ездил. Могли доложить царю, и тогда беды не миновать. А вот по деревням он ездил. Изучал быт крестьян, знакомился с ними, и они шли ему навстречу. Лечить людей он боялся, хотя   разные болезни он лучше знал  местных лекарей. У всех этих лекарей были официальные документы, а  Радищев  в этом деле был самоучкой.  Ревность и зависть – штука опасная. Могли бы и сообщить губернатору, а то и самому царю.  Могли бы обвинить  его и в колдовстве.
У него кучерами были попеременно  Игнат и Трифон.
Однажды он  ехал на своей бричке по дороге ведущие в Калугу. То и дело попадались деревни.  Кругом покосившиеся дома, нищета сразу бросалась в глаза.  Навстречу Радищеву подъехали верхами  четверо  хорошо одетые люди.  Остановились.
- Господин хороший, ты по дороге не встречал беглого  холопа?
- Как можно определить беглый он или  работящий в поле. Крестьян  я видел в поле. Идет жатва.
- Он такой здоровый и шибко рыжий. Волосья просто огнем горят.
- Что он сделал  такого?
- Сделал такова. Сделал. Он вилами пришил брата кровного нашего хозяина. А ишо приказчика.
Всадники продолжили путь.
- Свят, свят, - перекрестился Трифон. – Настоящий разбойник.
- Знаешь, Трифон, а может его вынули так сделать. Это ведь надо разобраться в таком деле. К Пугачеву шли не от хорошей жизни.
Трифон стал озираться.
- Лисандра Николаич, нам запрещено это  имя говорить.
- Понимаю, Трифон, понимаю. Бедная  Россия. Нельзя говорить. А я уверен, что этого крестьянина довели до вил.
Они въехали в деревню. Дорога  разделяла её.  Деревня словно вымерла. Все были в поле.
Ехали они по Калужской дороге. И  навстречу им  шли солдаты.  Посредине этого отряда  везли  на телеге клетку. А в ней стоял окровавленный  человек весь в цепях. Конечно, это  был беглец. Теперь его ждет плаха или петля.  Коляска проезжала мимо, и  Радищев видел лицо этого человека. Нет, он был не сломлен. Он улыбался, и гремел цепями.
- Лисандра Николаич, он ведь едет на смерть, а почему он улыбается и так грозно гремит цепями? – спросил Трифон.
- Просто дух его  не сломлен. Он и на плаху пойдет таким же. 
- Но ведь он жизни лишится.
- А чем так мучиться, лучше вот так, - задумчиво ответил Радищев. – Вот такие люди и шли к Разину и Пугачеву.
Больше  Трифон вопросов  не задавал.
- Поедем  домой, Трифон. Гони своего Савраску. Гони.
 Трифон  видел, как изменился в лице его  любимый хозяин.
Радищев вошел в свой кабинет, и бросился на  кровать. Потом встал и стал ходить.  Он всё ещё не мог успокоиться. Перед его глазами маячило  окровавленное, но улыбающееся лицо  бунтаря.
- Бедная Россия, - шептал он. – Когда же всё это  кончится? Как же терпелив наш русский народ. Как  на это будут смотреть наши потомки? Отомстят ли они за  такое издевательство над собственным народом?
Никто не отомстит за этот народ, Не отмстят и за самого Радищева. Не отомстят. Начнут его умышленно забывать. Правда, только останутся названия поселков, улиц, школ. Я уже писал в  романе о Радищеве, что его имя, вычеркнут из школьных программ. А вот, что думают о нем молодые люди. Как-то в Москве я спросил у  школьницы, кто такой Радищев.
Она немного подумала и ответила:
- По-моему крупный бизнесмен.
Другая ответила:
- Ты что это?  Это какой-то  известный менеджер.
Паренек  бросил на асфальт недокуренную сигарету и ответил:
- В  государственной думе заседает, а может, какой губернатор.
- Его именем многое, что назвали, - пояснил я.
- Ну, тогда какой-нибудь герой.
В основном молодые люди не знают, кто такой был Радищев, да и не читали его книгу.  Его хорошо знали только в советское время. Широко отмечали его  день рождения в 1949 году.  Каждый школьник знал это имя. Фамилию  бунтаря Радищева  сейчас изымают отовсюду. Сейчас в моде развратница императрица Екатерина, отправившего Радищева в кандалах в Сибирь.  Господа,  почитайте книгу Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Чтобы вам было ясно, в каких условиях жили крестьяне при Екатерине, да и при всех царях.  И появился такой человек  в  крепостной России, который  первый показал оскал капиталистического мира. Показал  существование крепостного крестьянина. Никто из них не будет читать.  Я по своей книге о Радищеве  многое понял. Некоторые тоже её не читают.  Как же, я в своих отступлениях  обрисовал  современное общество  при капитализме. Кому понравится? Современным капиталистам понравится? Что вы!  Этот негодник Стрелов, как посмел написать об этом? Ах, дорогой Александр Николаевич, никто за тебя не отомстит. А  имя твое будет бессмертным. Всё равно оно останется в веках. А вот имена менеджеров, разных губернаторов, депутатов,  директоров  заводов и фабрик, а также миллиардеров исчезнут из истории. История – штука сложная. Она кого милует, а кого отправляет в небытие.
Радищев задремал…
Он  шел  по берегу  какой-то речки. Высокие  горы, густо покрытые черным лесом,  будто пытались зажать эту небольшую и бурную речку. Она не желала этого, и устремилась к свободе.   
Лицо прикрывала  сетчатая маска из конского волоса.  Мошка лезла  под воротник, впивалась в руки.
- Лисандра Николаич, я же вам говорил, надо было  намазаться  дегтем с обжаренным на печке конским навозом, – сообщил ему кто-то  за его спиной.  Радищев оглянулся.  За ним шли два мужичонка.  – Нас староста  из Шестакова  послал.  Вы уже лазали вот на  ейной горе, и ничево не нашли.  А дале ничо нет.  Одни медведи там живут, да рыси. Оне там  хозяева.
- А вы что же боитесь туда идти? – спросил Александр Николаевич. – Я же вот не боюсь идти. Там должны быть отменные целебные травы.
- Тудась одна наша бабка Ефросинья ходила, царствие ей небесное.
- Одна ходила и зачем?
- За травкой ходила. Лечила она нас травками  теми.
- А ведь не боялась ходить, а вы испугались.
- Заговор она, однако, имела от разной напасти, - ответил один мужичок. 
- Заговор заговором, а как зайдет в тайгу, так начинает  подковой бить по пустому ведру и  что-то там кричать. Зверье боится  этова звука, и разбегаются, кто куда, - ответил второй мужичонка.
- Почему подковой? – спросил Александр Николаевич.
- У неё подкова заговоренная. Она у неё завсегда висит над дверью. А када в тайгу идет, подкову берет с собой.
- Забыла она её как-то взять.  Возвернулась сама не своя. Вся трясется. Молчит. А потом сообщила, что смертушка к ней пришла. Пора отправляться на покой.  Подкову велела с собой положить. Так и угасла наша бабка Ефросинья. А чо она там увидела, нам неведомо. Мы здеся травы сочные завсегда косим, а туда стараемся не ходить. Правда, некоторые охотники туда зимой забрядают на лыжах. Соболишка тама отменный.  Навроде не страшно, а вот летось страх берет.
- А давайте мы развенчаем этот страх?  Я забыл, как ваши имена-то?
- Запомятовали?  Быват. Я Федька Лыков.
- А я  Паха  Шестаков.
- Вот что, дорогие мои спутники, Федор и Павел,  идем в то место, где побывала бабка Ефросинья, и куда забредают охотники.
Мужики  вымазали  Радищева дегтем и ещё чем-то жутко пахнущим. Продолжили путь.  Александр Николаевич шел впереди.
Они вышли  на место, где в эту бурную речку, впадала более  мелкая речушка. 
- Смотрите, - остановился  Александр Николаевич.
Сохатые пришли на водопой. Конечно, они видели людей, но не испугались их. Они были так близко, что были видны на их спинах черные пятна.  Это была мошка.  Напились и  по своей тропе удались в тайгу. Один  сохатый  уперся спиной о дерево, и стал чесаться. Это только на время успокоит зловредную мошку.
- Быват, что молодняк  эта мошка заедает насмерть. По этим распадкам особливо мошки и комарья много, - сообщил  Федор.
  - Давайте-ка взберемся на вот эту гору.
Они долго  поднимались на  гору. На её вершине была небольшая полянка.
- Господи, какая красота! – воскликнул Александр Николаевич. – Под нами долина, и она окружена пятью горами. 
И тут на полянку вышел медведь.  Он понюхал воздух, немного проурчал, фыркнул, будто  плюнул, и скрылся в чащу.
- Ну, вот, а вы боялись, - сказал Александр Николаевич. – Он только над нами посмеялся. Вот на этом бы месте построить  какую-нибудь деревню. Какая удивительная природа в оных краях. Жаль, что нет у нас художников, чтобы  увековечить сии места.  Давайте-ка спустимся в долину. Должны быть там  травы, какие собирала бабка Ефросинья.
Они спустились в долину. Спугнули стадо оленей.  Мимо проскочил соболь.
Александр Николаевич  находил нужные травы и собирал их в пучки.
Потом решили отдохнуть  у  ключа, бьющего из-под камня.  Александр Николаевич  испил водицы и сказал:
- А вода-то целебная. У меня в  котомке есть бутылочки. Надо попробовать её на анализ.
Здесь надо остановиться. Потом я продолжу удивительный сон  Александра Николаевича.  На горе, где стоял он с путниками, будет построена фабрика по обогащению железной руды для металлургических заводов страны и для других стран. А в этой долине, где протекали две горные речки Коршуниха и Рассоха, будет построен город для  горняков Железногорск-Илимский, который по праву должен бы называться Радищевым. Целебный ключ был, из которого испил водицы  Александр Николаевич. Я уже писал об этом в своем романе о Радищеве. Этой водицей можно было излечивать почки.  Но его уничтожили,  завалили, и даже следов не осталось. Дикий капитализм – штука  беспощадная к природе и к простому человеку.  Давайте вернемся к  человеку, который увидел  удивительный уголок  сибирской природы, и который будет уничтожен.
Мужички брали с собой  рыболовные крючки. Наловили  рыбы на уху.
От дыма мошка немного отступила, и люди  отменно  пообедали.
К ним  вышел из тайги  человек. В руках рогатина.
- Наверное,  осталась у вас уха?  Угостите, однако?
Федор налил в чашку ухи,  дал кусок хлеба.
- Угощайтесь, - сказал он.- С какой деревни будешь?
- С самого Илимска  я.
- А чо так далеко занесло, да ишо без ружа? – спросил Павел.
- Для меня и рогатины достаточно. Вам из Шестаков можно сюда ходить за смородиной.  Шибко рясная она, да душистая.  С версту отсюда она растет.
- Нам и  за Шестаковой еслив  по речке идтить, то смородины на всех хватит, - ответил Федор.
- Моё дело подсказать. А чего это ваш путник всё молчит? – спросил мужичок. Александр Николаевич  заметил на его заросшем лице  улыбку, да и в глазах появилась хитринка.
-  Лисандра Николаич травы ищет, - ответил Павел.
- Травы? Это хорошо.  Здесь много целебных трав для вашего Александра Николаевича.
- Травы есть, - ответил Александр Николаевич. – Источник здесь есть полезный.
- Если по тайге походить, то можно много чего найти, - ответил мужичок. -  Великие залежи  в оном краю находятся. Только время для этого не пришло.
Федор и Павел насторожились.
- Не бойтесь мужики.  При  ваших правнуках сюда не доберутся промышленные люди. Невыгодно вывозить.
- А доберутся они сюда? – тихо спросил Александр Николаевич.
- Доберутся, - коротко ответил человек. Он встал, поклонился и сказал:
- Вам мужики зимой хорошей охоты, а летом на зиму готовиться. А тебе, Александр Николаевич,  сдерживать  себя надо бы. Не забываешь края оные. Тоскуешь порой. До встречи. А у меня дел много.
Сказал он это, и скрылся в  чащу.
- Странный мужичок, - сказал Федор. – Говорил странно. Не таежный ли это человек. Не хотелось бы с ним встречаться.
- Да и ружа у нево нет, - ответил Павел.
- Давайте-ка лучше чаю таежного  заварим, - предложил Александр Николаевич.
Приготовили чай. Александр Николаевич  из своей котомки сахар  вынул. Когда он пил  таежный чай, ему казалось, что он такой чай давно не пил. Неужели это был таежный человек? Конечно, это был он. Мужикам об этом нельзя говорить.  В Илимск он вернется, то никому не скажет, что видел таежного человека.  Странно, а почему он сказал  ему, чтобы сдерживал себя?  О  промышленных людях говорил.  Загадка. Александр Николаевич  с удовольствием пил таежный чай с сахаром и всё думал о  странном человеке. Кто-то позвал его…
Он открыл глаза.  В проеме кабинета стоял  Трифон.
- Лисандра Николаич, вы заказывали  заложить Гнедого.  Дождик накрапывает. Надо закладывать?
- Отдыхай, Трифон. Никуда сегодня не поедем. Отдыхай.
Трифон ушел.  Вот это сон! Словно наяву он был в тайге. Он даже чувствовал этот  знакомый запах тайги, вкус таежного чая.  Он ясно видел и разговаривал с мужиками из деревни Шестакова. Он видел и разговаривал с таежным человеком. Конечно, это был таежный человек. Радищев ясно  видел  горы, две речки. Стоп! Но он никогда  там не был. Одна маленькая речка впадает в  другую. Он пил воду из ключа. Он только слышал о нем. А тут  всё было четко и правдоподобно. Значит, таежный человек в таком вот  странном сне показывает ему места, где он не был.  Сибирь не отпускала его. Она манила его и в тоже время пугала.
За окном шел дождь, он бился о стекла, и они словно плакали. Надо работать, подумал он. Надо. Я не буду  пересказывать  то, над чем он работал. Какие есть книги, там всё описано. Моя цель другая. Я уже писал об этом.  Каким он вернулся из Сибири, и какой это вообще был человек. Показать его внутренний мир бунтаря, не сломленного  каторгой и ссылкой. И то, что он делал, изучал почву, природу, быт крестьянина, помещика, появлялись наброски. И то, что  он знал и видел, такое было по всей России. И он болел за эту Россию. Надо было что-то менять. Но как?  Пока выхода он не находил. Возможно, порой было и отчаяние. Но он таился. Переживал наедине с самим  собой. Не с кем было поговорить, отвести душу. Через какое-то время  это заметят родные. И в этих  реальных снах он находил отдушину.  Он даже ждал этого момента. Как это мне знакомо. Когда мне бывает тяжко, тяжело, сажусь за стол и пишу свою любимую  почти  реальную фантастику. То там, в другом мире, я чувствую себя тем, каким мне хочется быть в моей реальной жизни. А когда я снова возвращаюсь в мой мир, неуютный, грязный, пропитанный ложью, казнокрадством, мне снова и снова хочется окунуться в тот, в другой почти фантастический мир. И  Александр Николаевич мне в такой момент становится намного роднее и ближе, чем  многие мои знакомые.  И, ой, как я его понимаю. Именно таким, и  каков он был, я  и создаю этот  странный и необычный для его современников,  образ Человека с большой буквы. Сны это одно, а в реальности  Сибирь он боялся.  На этот раз его закуют в кандалы и будут везти до места назначения. И загонят его  в такие глухие дебри, откуда не выбраться.  А он уже чувствовал, что здоровье его подводит. Он слабел. В кандалах и закончится его  короткий век. И он не напишет свой основной труд, который он задумал. Он его даже не начинал. Он только собирал данные. Без Сибири  та книга не появится. Сибирь необходима. Эта огромная ещё неизученная, глухая и  таинственная, пугающая своей мощью  территория  ещё себя покажет. Она тесно прирастет к России. И  тогда это будет великое и мощное государство.  Но только  в нем не должно быть царей, крепостного права унижающее человеческое достоинство. Разве не об этом думал великий гражданин  и первый революционер России?  Ведь кроме работ над художественными  произведениями, он кропотливо занимался изучением жизни  всех слоев общества, положения крестьян, изучение почвы, торговли, экономики. Такой человек ничего просто так не делал. Значит, ему это для чего-то надо было?  Сейчас он жил в реальной жизни. А сны ему как бы  помогали в том, чтобы он не забывал  Сибирь, которую он должен включить в свой  новый   труд  о   России.
Дождь  лил вот уже третий день. Вошел Давид.
- Александр Николаевич, там к вам гость рвется.
- Так пропусти его.
В кабинет ввалился  высокого роста мужчина.
- Сволочь этот твой холоп! – закричал он. -  По мордам его  треснул, а он ни в какую не пускает. Морда!
- Зачем вы так,  Сидор Поликарпович?
- А ну да, ты у нас демократ. По мордам холопов не бьешь. А их надобно лупцевать, чтобы шибко носы не задирали. А ведь, морды неотесанные  зачнут ишо и рассуждать! – продолжал кричать  Сидор Поликарпович.  – На козлы ево, да всыпать десяток плетей,  чтобы лишний ум вышибить. Ум-то лишний для холопа  тока обуза.
Радищев  догадался, зачем приехал к нему этот  помещик.  Приехал за долгом. 
- Вот  решил заехать к тебе. Еду  к своему другу  помещику Двоеглазову. Там я решил одну у нево деревеньку купить. Да вот заехал к тебе за бумажками.  Из Сибири-то, наверное, соболей кучу навез. Уважь. Да и должок бы мне возвернул. Мне деревушку у шикарного озера купить.  Карася бы там развел. Деньжата нужны.
- Сейчас у меня нет денег.  Вот вернут на службу. Так и появятся деньги.
- Надо же! Я такой крюк сделал запросто так? И так  риск к тебе завертывать. Ишо пришьют что-нибудь мне.  Мало ли что ты там, в голове из Сибири, какую заразу привез. С тебя станет. Када возвернешь? 
- Я вам уже ответил. На службу вернут, и появятся деньги.
- А если не вернут, а тебя вновь в Сибирь законопатят?  Вон  у тебя скока книг-то, да и разная гумага испачканная чернилами.  Всё что-то  чиркашь? Не надоело баловатса?
- Да как-то вот так вот и чиркаю, - тихо ответил Радищев. Он сдерживал себя, чтобы так же  ответить  помещику.
- Брось. Нехорошо. Пора бы уж за ум взяться.
Топая грязными сапожищами, он ходил по кабинету и говорил громко и отрывисто.
- А ты  перепиши одну свою деревушку на меня и вся недолга.
- Не могу и не имею право.
- Как это? – спросил Сидор Поликарпович и остановился перед сидящим Радищевым. - Как это не можешь?  Долго ли переписать. Раз и готово. 
- Деревня Немцово и остальные не мои.  Они принадлежат отцу и матушке.
Сидор Поликарпович вынул из кармана большой и клетчатый  платок и громко в него высморкался, помолчал, а потом, приглушая голос, вымолвил:
- Так ты что? Гол, как сокол?  Матушки мои родные. А ишо он дворянин.  Какой же ты после этого дворянин? У тебя таки и ничево нет? Матушки  мои родные. Вот это новость. В пору тебе с сумой пойти.
Потом он  ещё раз высморкался, громко кашлянул и также громко  сказал: 
- Как же ты собираешься рассчитываться?  Мне ведь плевать, что ты такой бедный. Я же тебя по судам затаскаю. И снова в кандалах в Сибирь законопатят. Там вот таким место в самый раз. Ясно. Када долг отдашь?
- Я уже ответил. А в  Сибири есть  довольно  хорошие и умные люди. И много таких. Вам бы не мешало съездить в Сибирь. Я бы вам адрес дал.
Сидор Поликарпович  весь напрягся, начал пыхтеть и надуваться, лицо приобрело  цвет  малинового сиропа. 
- В Сибирь меня хочешь отправить? - закричал он. - Ах, ты…Ты смотри, он ишо измывается над умным человеком!  Тебя самого немедля в Сибирь в кандалах спровадить. Я тебе, каторжная твоя душа, покажу такую Сибирь, что взвоешь!   
Он с шумом прогрохотал на выход, на ходу кому-то из слуг  врезал оплеуху.
- Ну вот, кажется, и всё, - тихо сказал   Александр Николаевич. – Теперь меня  точно отправят в  такую глушь, где край Илимский покажется  мне раем.
Но, ведь он не грубил  помещику, не хамил ему, как это сделал Сидор Поликарпович. Поверят помещику.  Никто не поверит Александру Николаевичу.  Кто поверит бунтовщику, бывшему каторжанину и ссыльному? Никто.
Александр Николаевич стал жить в  тревоге и ожидании нового ареста. Но всё изменилось неожиданно. Царя Павла умертвили, и на престол пришел  сын Павла Александр 1.

ЭПИЛОГ
Царь  Александр  разрешил Радищеву приехать  в столицу, возвратил ему  чин коллежского  советника, Владимирский крест 4-й степени. Поместил его  в Комиссию составления законов.
В разговорах  с  графом Завадовским, а это был его непосредственный начальник, он обнаруживал  свой свободный образ мыслей насчет судопроизводства.  Так с графом ещё никто не осмеливался беседовать.
- Александр Николаевич, будьте осторожнее. Вы уже один раз поплатились ссылкой  в Сибирь. Ваш восторженный взгляд на  современное общество  может принести вам  беду.
Такое услышать от своего начальника заставило Радищева задуматься.  В то время Радищев  раскритиковал  Сперанского, написавшего «Свод законов». Мол, Россия не имеет нужды в новых законах, а только старые законы привести в систематический порядок, и что даже невозможно дать России новое уложение.  Радищев, напротив, допускал реформу законодательства, говоря, что не можно знать,  как со временем люди будут управляемы.  Вот его мнение, оставшееся  в истории. 1. Все состояния должны быть равны перед законом. А потому и телесное наказание должно отменить.  2. Табель о рангах уничтожить. 3. В уголовных делах  отменить пристрастные допросы. 4. Веротерпимость  должна быть совершенная, с устранением всего, что стесняет свободу совести. 5. Ввести свободу книгопечатания с ограничениями и ясными  постановлениями о степени ответственности. 6. Освободить крепостных господских крестьян, а с тем и прекратилась  бы продажа людей в рекруты. 7. Поземельную подать  ввести вместо подушной.  8. Установить  свободу торговли.  9. Отменить строгие законы против ростовщиков и несостоятельных должников. 
Некоторые  сослуживцы стали называть его демократом. Но слова о Сибири графа  Завадовского  не покидали Радищева. А теперь после его записки, для утверждения в законах России, беспокойство за себя не проходило.  Он знал, как это делается. Без всякого закона его закуют в цепи и отправят в  Сибирь на каторгу. И защитить теперь его уже некому. Граф Воронцов как-то  к Радищеву охладел. И, в конце концов,  Завадовский и Воронцов добьют  Радищева. На его дальнейшей судьбе и самой жизни они поставят точку. Из письма сослуживца Радищева  Ильинского мы потом узнаем о трагедии. Воронцов понял, что его бывший друг  просто неисправим. Радищев  это тоже понял, что он  окончательно порвал все отношения с другом. Но другим, послушным  Радищев уже быть не смог.  В споре со своими сослуживцами Радищев стал нервным, и подозрительным.  Он резко менялся.  Однажды в припадке ипохондрии он сказал  собравшимся своим детям:
- Ну, что, детушки, если меня опять сошлют в Сибирь?
Дети видели, что душевная болезнь  всё более усиливалась. Теперь кто-то из них был постоянно с отцом.
Иногда он выходил в сад,  гулял. Стал всё чаще принимать лекарства для успокоения.  Болезнь  как бы неохотно оставляла его.
Радищев передал рукопись проекта «Гражданского уложения» одному из своих товарищей по службе  Василию Назарьевичу Каразину. Каразин уверял Радищева, что он  имеет некоторое влияние при дворе и доступ к  одной высокой особе. Он много обещал Радищеву, но это были только слова. Назарьев, как он выражался, потерял рукопись, что маловероятно. Просто, прочтя рукопись, где Радищев  написал девять пунктов для изменения закона, испугался. Конечно, эти девять пунктов прочитали Завадский и граф Воронцов. Хорошо ещё то, что эти девять пунктов остались в черновике, и дошли до нас.  Слух об этих изменениях в законе дошли до многих.  Контора-то одна. Конечно, были молодые люди, которые слушали  Радищева и всё знали о его книге. Это были Бородавицын,  Брежинский и  Пнин.  Иван Петрович Пнин был даровитый молодой человек, деятельный и  то, что тогда было принято называть вольнодумцем.
Узнав о том, что его рукопись потеряна, Радищев совершенно расстроился. Он понимал, что вокруг  него идут козни, и в любой момент его могут  арестовать. Окружение не понимало его. Радищев остался  один. Сослуживцы  сторонились его, и старались с ним  не разговаривать.
Как-то в  начале сентября 1802 года он вышел из своей квартиры. Дома своего в Петербурге  у Радищева не было. Приходилось снимать для себя и детей, которые теперь не отходили от него. По тому времени  Александр Николаевич был беден и весь в долгах. Ведь у него ничего своего не было. Для того времени это был странный и непонятный дворянин, вызывающий у окружающих  подозрение. А не готовит ли он  новую и более страшную рукопись? Лучше быть от него дальше.  Радищев чувствовал, что  это подозрительное кольцо сжимается. И в любой момент его могут арестовать и отправить в кандалах  в  Петропавловскую крепость. На днях его начальник Завадовский  снова встретил его и сказал:
- Господин  Радищев  не надо бы выступать с критикой на уложение законов. По вам не только Сибирь плачет. Успокойтесь. И будьте  как все ваши сослуживцы. Пора бы уж уняться. Недолго и до беды. С вами желает побеседовать граф  Воронцов. Я ему всю ситуацию объяснил. 
Александр Николаевич сел на скамеечку, и стал смотреть на Неву.  Река будто остановилась, почернела, серое небо опустилось на крыши домов, опутывая их  серым туманом. На застывшую воду  падали мелкие капли дождя. И в том месте образовывались пузырьки и они лопались. Река будто не принимала эти  капли, и выбрасывала их из своего почерневшего тела. И капли эти превращались  в легкий туман. И он медленно полз  по  реке, наползая на берег.  Он касался одежды и лица Александра Николаевича. Он  вынул платочек и  смахнул эти капли со своего лица.  И этот туман, кажется, навис над всем городом, проникая во все уголки. Конечно, все люди были недовольные  такой сыростью. Но, странно было то, что  этот туман успокаивал Александра Николаевича, словно он понимал и сочувствовал этому страдающему и одинокому в своих мыслях человеку.
Рядом с Радищевым кто-то сел.  На мужчине  потертый зеленого цвета камзол, такой же картуз.
- Погода-то,  какая, -  сказал человек. – Осень. Вам легче стало? Отпустило? 
- Кто вы? Вам какое дело до меня. Я вас не знаю, - резко ответил  Александр Николаевич. – Всё вынюхиваете, следите за мной?
- Ну, будет, Александр Николаевич, будет. Больше я не буду вас беспокоить.
Александр Николаевич  резко повернулся к человеку.
- Вы?! Опять? Как вы здесь  оказались? Но, как вы здесь?
- Не беспокойтесь. Я исчезну из ваших снов. В Илимск пригнали  ссыльных.  Надо им духовно помочь. На этом мы с вами простимся. Вы написали, что потомки за вас отомстят. Такое время, Александр Николаевич придет.  Вскоре некоторые законы ваши примут. Многое что изменится. Время не стоит на месте. Мне только обидно, что вы не начали работать над продолжением вашей знаменитой книги. Обидно. Но время всё за вас  изменит. Прощайте.
Человек встал и пошел в туман, в котором он вскоре и скрылся.
- Господи, это был таежный дед. Это был  дух Илима. Значит, это конец. Господи, прими мою душу. Так жить я больше не могу. Единственное, что я не сделал, как говорил дед, не  создал свою книгу.
После бурного разговора с Воронцовым, который накричал на Радищева, и что по нему плачет Петропавловская крепость, кандалы и Сибирь, а, возможно, ещё что-то хуже, быстрым шагом пришел в свою квартиру. Это было 11 сентября. Александр Николаевич выпивает  лекарство, после этого схватывает большой стакан с  крепкой водкой, приготовленной для вытравливания мишуры поношенных эполет старшего его сына, и выпивает разом.  Тут же начинает мучиться. Он хватает  бритву и хочет зарезаться. Старший сын заметил это, бросился к нему  и вырвал бритву.
- Я буду долго мучиться, - ответил Александр Николаевич.  По просьбе больного пришел священник.
- Он скоро встретится с Богом, - ответил священник.
Приехал известный петербургский лекарь  Виллие. Но, он уже ничем не мог помочь  больному. Он говорил бессвязно, и  всё пытался кого-то звать.
Виллие послушал больного и сказал:
- Видно,  что этот человек был очень несчастлив.
Что ещё  услышал лекарь, так он никому и не сказал.
Радищев умирал в муках.
…По берегу реки шла  Елизавета Васильевна, на голове  венок из цветов, вся какая-то нарядная, цветущая. Она шла одна.  Александр Николаевич стоял и не мог сдвинуться с места. Она шла словно лебедь. Улыбалась во всё лицо. Она  призывно махала ему рукой, звала его, чтобы он шел с ней рядом. Вот рядом с ней появилась  первая жена Александра Николаевича Аннет Васильевна.  Сестры взялись за руки и стали удаляться всё дальше и дальше. А у берега  неожиданно появились белые лебеди. И они  словно сопровождали сестер.  Александр Николаевич  всё пытался докричаться  до  удаляющихся сестер, но голоса он своего не слышал…
- Господи,  прими мою душу, -  шептал он несколько раз вот эти последние слова в своей жизни.
12 сентября 1802  Александр Николаевич  Радищев умер.         
      
  СОВРЕМЕННИКИ  И ПОТОМКИ О РАДИЩЕВЕ
Поэт  Иван Петрович Пнин на смерть  Радищева написал послание.
Итак, Радищева не стало!
Мой друг, уже во гробе он!
То сердце, что добром  дышало,
Постиг ничтожества закон;
Уста, что истину вещали,
Увы! Навеки замолчали,
И пламенник  ума погас;
Сей друг людей, сей друг природы,
Что  к счастью вел путем свободы,
Навек, навек оставил нас!
Оставил и пришел к покою.
Благословим его мы прах!
Кто  столько жертвовал собою
Не для своих, но общих благ,
Кто был отечеству сын верный,
Был  гражданин, отец примерный
И смело правду говорил.
Кто ни пред кем не изгибался,
До гроба лестию гнушался,
Я чаю, тот довольно жил.
Через три года  молодой поэт умер от чахотки.  Он был из тех  поклонников Радищева, который после смерти писателя пропагандировал  его произведения, выступал  на  сходках молодежи.  Радищев дал толчок в России к свободе слова.
С. Н.  ГЛИНКА
«Александр Николаевич Радищев был человек чрезвычайно просвещенный и образованный. Радищев предстает как бесстрашный, самоотверженный человек».
Н. И. ИЛЬИНСКИЙ
- В одно время я его спрашивал, что его убедило написать такое  сатирическое  против правительства? Он отвечал, что одна, правда.  Впрочем, он, как я приметил, мыслей вольных и на всё взирал критикою. Когда рассматривали мы сенатские дела и писали заключения, соглашаясь с законами, он при  каждом заключении, не соглашаясь с нами,  прилагал свое мнение основанное единственно на философском свободомыслии.  Между тем написал о Комиссии такое мнение,  что она должна быть поставлена почти вместо Сената. Граф Завадовский, как я потом слышал, наскучив  его требованиями  и мыслями, но  ещё потом сказал графу Воронцову, его рекомендовавшему. Сей, призвав его,  жестоко выговаривал  Радищева и говорил,  что с ним поступлено будет  хуже прежнего. Он пришел от  графа  на квартиру, бывшую в Семеновском полку, и, ходя беспрестанно  по комнате в сильном огорчении, наконец, к вечеру  выпил целый стакан крепкой водки, которая внутренность его растерзала, и он  поутру после жесточайших   мучений скончался.

А вот мой взгляд на происшедшее. После разговора с бывшим другом  графом Воронцовым, Радищев решил для себя нелегкий вопрос, хватит ли   у него сил бороться, ибо от своих взглядов он отрешиться не мог.  А их надо было защищать, отстаивать.  С кем отстаивать? Даже его друг  предал его идеалы.  Радищев остался совершенно, одинок, в своей борьбе с ненавистным правительством. Напомним  строки Радищева: «Если ненавистное щастие истощит над тобою стрелы  свои,  если добродетели твоей убежища на земли не останется, если  доведенну  до крайности, не будет тебе  покрова от угнетения…воспомни, что ты человек, воспомни величество твоё – Умри».  В этом решении проявилась не слабость, а твердость  писателя-революционера, исчерпавшего  все средства и силы для борьбы. 
ФОН ГЕЛЬБИГ ИЗ  БЕРЛИНА
«…Говорить правду сильным мира сего всегда составляло вернейший путь к несчастью».
А. С. ПУШКИН О РАДИЩЕВЕ. Из «Послания к цензору».
Поверь мне, чьи заботы –
Осмеивать закон, правительство иль нравы,
Тот не подвергается  взысканью твоему,
Тот незнаком тебе, мы знаем почему, -
И рукопись его,  не погибая в Лете,
Без подписи твоей  разгуливает в свете,
Барков шутливых  од тебе не посылал,
Радищев, рабства враг, цензуры избежал,
И Пушкина стихи в печати не бывали:
Что нужды?  Их и так иные прочитали…
Из черновика варианта «Памятник».
...И долго буду тем любезен я народу,
Что звуки новые для песен я обрел,
Что вслед Радищеву восславил я свободу
И милосердие воспел…
Из письма А. А. Бестужеву от 13 июня 1823 года
«…Милый Бестужев, позволь мне первому перешагнуть через приличия и сердечно поблагодарить тебя за статью о литературе.  О взгляде можно  бы нам поспорить на досуге…Покаместь жалуюсь тебе об одном: как можно в статье о русской словесности забыть Радищева?  Кого же будем помнить? Это умолчание непростительно ни тебе, ни Гречу – а от тебя его не ожидал…».
А. И. ГЕРЦЕН О  РАДИЩЕВЕ
«…Он едет по большой дороге, он сочувствует страданиям  масс, он говорит с ямщиками, дворовыми, с рекрутами, и по всяком слове его мы находим с ненавистью к насилию громкий протест против  крепостного состояния. Юмор его  совершенно свеж, совершенно истинен и необычайно жив. И чтобы он  ни писал, так  и слышишь знакомую струну, которую  мы  привыкли слышать и в первых стихотворениях Пушкина и в «думах» Рылеева, и  в собственном нашем сердце.
  Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ
…Новиков, Радищев, ещё,  может,  несколько человек, одни только имели  только то,  что называется убеждением или образом мыслей.  Остальные жили, служили честно или нечестно, смотря по своей натуре, и не думали ни чем, кроме того, что лично касалось их…».
М. А. АНТОНОВИЧ
«Радищев видел и понимал   страдания своего отечества и полагал главную причину их не в невежестве или бедности, а в других неблагоприятных обстоятельствах, заключающихся в самом общественном строе, и был уверен, что с устранением их  скорее исчезнут и невежество и бедность…».
А. П. ЩАПОВ
«…Радищев  с светлой европейской идеей 90 годов  болел о состоянии простых чернорабочих. Крепостных  и податных масс народа под гнетом мелкого чиновничества и крепостного права и пророчил  о свободе крестьян о новом будущем социальном порядке вещей…».
Г. В. ПЛЕХАНОВ
«Самым ярким представителем  освободительных  стремлений нашего восемнадцатого века был, без  сомнения, Радищев. Ненавидя крепостное право, Радищев ненавидел и царскую власть.  В лице Радищева мы,  может быть,  впервые встречаемся с убежденным и последовательным русским революционером из интеллигенции».
А. В. ЛУНАЧАРСКИЙ
«…Я взглянул окрест меня -  душа моя страданиями человечества уязвлена стала».
Какой величиной и торжественной скорбью веет от этих простых старинных слов. Вы видите картину:  первый человек в своей стране, который оглянулся вокруг, посмотрел  человеческим, любящим, критическим оком и…ужаснулся».
   
Литература, использованная в этой книге
А. Г. Татаринцев.  Сын отечества. Москва. «Просвещение». 1981 год.
Академия наук.  Биография А. Н. Радищева. Москва. Ленинград.  Издательство академии наук. 1959 год.
Александр Татаринцев.  Радищев в Сибири. Москва. «Современник». 1977 год.
М. Муратов. Жизнь  Радищева. Москва. Государственное издательство Детской Литературы Министерства РСФСР. Москва. Ленинград.  1950 год.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Возвращение в Россию
Дома
Заботы
У родителей
В Немцово
Эпилог