Непонимающие

ЮРИЙ  СТРЕЛОВ
НЕПОНИМАЮЩИЕ
Повесть
В заброшенном тепловом колодце  лежал  бомж. Что-то случилось с его ногами. Он не чувствовал их. Попытался поднять руку. Не смог даже пошевелить пальцами.  Бомж  хотел крикнуть, но  промычал. В  узком, круглом горле колодца он видел весело подмигивающие звезды. Значит, он мог только видеть, да ещё думать. Думать. В последнее время он мог думать только об одном, где найти выпить  или опохмелиться, хотя бы самым дешевым тройным  одеколоном. Больше  его ничто не интересовало. Летом как-нибудь проживет у рынка. Там есть рядом с лавочками  урны под мусор. Туда  молодые люди бросают недопитые бутылки  с пивом, а то и вином.  Можно найти и  объедки. Правда, зимой немножко хуже. Есть тепловые колодцы, в которых можно переспать. А если честно, то бомж ничего не боялся. Прожил день и хорошо. Что будет завтра, его не беспокоило. И вот сейчас по-настоящему испугался. Что с ним произошло? Нельзя ему сейчас так лежать. Митька Хряк ему должен  бутылку пива. Надо подняться. Просто он отлежал. Сейчас он встанет. Ещё вчера вечером он с собой в колодец взял  две флакушки тройного одеколона.  Горсть сахару  выпросил в долг  у Матрены-клоп.  Без сахару одеколон он не смог бы выпить.  А пришел он сюда от Матрены.  Там у неё все алкаши собираются. В этом колодце он живет уже третью зиму. Своих тараканов, блох и клопов  развел. А притащил он сюда  этих неугомонных тварей  от Матрены. Она даже соседей в доме  снабжает   нахлебниками. Он попытался снова встать, но не мог. Конечно, он  испугался.  К этому колодцу никто не подходит.  Горловина его заросла травой. А зимой кроме его следов  никаких больше  нет. Порой  подбегают собаки, но унюхав  запахи,   идущие из  колодца, быстро убегают.
Кажется, всё,  неожиданно подумал он. Зачем?  Ему надо подняться. Сегодня Матрена-клоп  получает пенсию. Предстоит отменный выпивон. Нельзя ему здесь отлеживаться. Нельзя! 
И  вдруг он понял, весь ужас того, что будет с ним!  Он было рванулся. Но это ему показалось, что он рванулся.  Он до предела раскрыл глаза. Единственное, что ему осталось, так раскрывать глаза до предела.  И эти глаза видели   черное небо, и на нем веселые звезды. Как ему показалось, они подсмеивались над ним. Бомж окончательно понял, что с ним произошло. Он в ужасе закричал:
- Люди, помогите мне! Помогите! Помогите!
Конечно, он не мог крикнуть. Он просто промычал. И глядя в небо, и глубоко  соображая, что это конец, неожиданно для него, что с ним никогда такого не было,  он вспомнил всю свою жизнь. Зачем он здесь? Кто виноват? Конечно, в этот момент он  винил всех, даже  Матрену-клопа, но только не себя. Но, где-то в глубине сознания  что-то появилось в этот момент странное для него чувство.  Словно внутренний голос сказал в нем, не надо никого винить. Ты сам виноват. Вспомни всю свою жизнь, и тогда  сам поймешь, кто виноват. Бомж закрыл глаза, и в его сознании, в этот момент протрезвевшего человека,  появились  картинки из его непутевой жизни профессионального бомжа. И всегда ли он был таким? Кто виноват? А может, Юрка Стрелов виноват? Ведь с него всё началось. С него, именно с этого бумагомарателя пошли разные непонятки.  Из-за его  проклятых очерков всё и началось. А тут ещё  в Иркутске вышла его книга «Первопроходцы»  о заключенных, которые строили  вот  эту железную дорогу от Тайшета до Лены. Не имел он право  так писать! Не было ничего этого. А если и были какие-то там заключенные, так за дело  сажали. У нас просто так не сажали. Когда он учился в Высшей Партийной школе, нашелся такой студент. Что-то  начал там говорить об ужасах того времени. Студента немедленно отчислили, и куда-то увезли. Бомж задумался. А ведь это, правда, всё именно из-за тех очерков и той книги всё и  началось. Как это произошло?  Страшно вспомнить.       

ПРЕДЧУВСТВИЕ
- Выпускник  Федор Петрович  Белобородов, по распределению вы направляетесь   в новый городок Туманск.
За что, хотел крикнуть Федя, но промолчал. Спорить с комиссией бесполезно.
- Вас направляет туда партия.  Мы  не только должны, а обязаны внедрять коммунистические ростки  в самых глухих местах нашей родины. Сияющие вершины коммунизма на гранитном фундаменте  уже видны на горизонте. И вы должны гордиться, что вас посылают на  ответственные места .
Другой товарищ говорил:
- Мы уже построили  развернутый социализм,  сейчас мы строим социализм с человеческим лицом.
Что-то ещё говорили, долго и непонятно. В этой Школе он понял одно, что надо  усвоить главное:  научиться   говорить.  Надо знать все лозунги и применять их в каждой лекции. Говорить долго и запутанно. Обязательно к чему-то призывать, вдохновлять и обещать. Когда он бывал на практике в других райкомах, он  это видел и слышал, как ведут себя все эти партийные и райисполкомовские  работники. Он  всему у них учился. Надо знать, где улыбнуться, хихикнуть, с удовольствием выслушивать плоские шутки  своего начальства. Как правило, у  таких работников  втянуты  шеи, чуть сутуловаты, чуть подогнутые ножки. На лице должна быть нужная хмурость  или нужная улыбочка.   Федору приходилось тренироваться у зеркала.
Правда,  Федя иногда задумывался вот о чем. Если есть такой глухой уголок, то, как его в коммунизм притащить?  Вот их и отправляют в этот край, чтобы люди там помогли понять, что есть социализм с человеческим лицом, и, как из него попасть в коммунизм.  Хорошо, что туда  один  Федя едет. В напарники бы ему не дали другого выпускника Школы  Агафона  Аристарховича  Непонятнова.  Между ними  всегда шла борьба за первенство. Кто лучше, изощрённое  напишет реферат, напичканное лозунгами.      
Спорить с комиссией, себе во вред. Могут отправить в  Нижнеглуховский район с районным центром   Глухово.  Название подходит. Слух  о том крае давно известен среди студентов. Там такая  беспросветная глушь, что об этом крае можно было слагать  страшные легенды. Туманск, так Туманск, лишь бы не Глухово. А интересно, где  же находится этот  бедовый Туманск?  Какая-нибудь глухомань.    
За его спиной хихикнул  его однокурсник  Агафон  Непонятнов.  Он прошептал:
- Попался?  А хотел в центре остаться. Там знают, кого оставлять. Знают.
- Может тебя? - не поворачивая головы, ответил Федя.
- Может и меня. Обещали,  - ответил  Агафон.
Распределение продолжалось.
-  Выпускник  Агафон Аристархович Непонятнов  по распределению вы направляетесь в новый городок Туманск.
- Как? За что?! -  вскочил  Агафон.- Мне обещали. Как можно?  У меня плоскостопие.
- Ничего. Там ваше плоскостопие   пригодится, - ответил председатель комиссии. – И потом, какая же это болезнь? Плоскостопие  весьма пригодится. Как вы можете отказываться, если вас туда направляет партия.
С юморком, председатель,  подумал  Федя, и прыснул в кулак. Интересно, как это плоскостопие там пригодится?
Агафон быстро  склонил рыжую голову в сторону  Феди, и прошептал:
- И ничего здесь нет смешного.
И снова начал кричать:
- С чего это плоскостопие пригодится? Обещали же мне здесь остаться! Партия пусть направит меня в районный центр в  областном городе!
Председатель  дядя нахмуренный, серьезный. Но в его глазах  Михаил увидел  смешинку.
- Плоскостопие плоскостопию рознь. Есть плоскостопие в мозгах. Короче. Не мешайте, товарищ  Непонятнов. Другие  выпускники стоят в очереди.  А насчет вас, такое решение комиссии. Вы едете в край, где вы начнете поднимать культуру. Вы есть высокообразованные  и политически подкованные  люди. Гордитесь.
- Не хочу я гордиться, – чуть не плача,  ответил  Агафон. – У меня плоско…
- Берите направление, и шагом марш в  Туманск.
  Федя и Агафон вышли из кабинета.  Непонятнов  спросил:
- Где же этот проклятый Туманск, ни дна ему и не покрышки.
Мимо проходил  один из преподавателей в институте.
- Как не стыдно, товарищи выпускники. А ещё ВПШа окончили.  Туманск находится  в  Нижнеглуховском районе. В этом районе  есть единственный городок с двумя названиями. Официально его называют Туманск, а в народе кличут его Глухово.
- Мне плохо, - простонал  Агафон, и сел мимо скамейки. Федя поднял его, встряхнул.   Агафон  совершенно ослаб и окосел.
- Как же так? За что?  За что они меня сослали туда?
- Строить социализм с человеческим лицом, - улыбнулся Федя. На него тоже неожиданно от слова «Глухово» навалилась тоска, но он не подал виду.  Агафон  стонал.
- Как же так? За что я туда послан? Федька, мне плохо.
Федя сел рядом  с Агафоном на лавку. За что  хлюпик  Агафон,  в  Глухово направлен? Учился он  отменно, как и Федя. За что туда турнули Непонятнова? Это удивило Федю. Агафон был прилежным студентом.   Всё делал во время,  участвовал  во всех политических мероприятиях, толкал речи угодные  партийной организации института. Даже его заметили в райкоме партии. Был активным комсомольцем. Вот почему-то его не избрали секретарем. Непонятнов так хотел выбиться в секретари, а потом попасть в райком партии.
Федор Белобородов в  ВПШ учился хорошо, можно даже сказать  отлично. А вот с его поведением  «надо бы разобраться», как говорили ему в институте.  Сам Федор  родился в деревне, недалеко от города Черемхово. Отец погиб в шахте. У матери осталось четверо «короедов». Среди простого народа так называли детей. Работала мать уборщицей. Это потом их назовут техничками, словно они обладали  особой техникой, под названием ведра и швабры.
Учеба в школе ему давалась легко. Как говорится, всё хватал на лету. Память у него была отменная, и в учебники он не заглядывал. Зачем ему в них заглядывать, если в  их доме не было учебников. А так как он был старший в семье, то все хозяйственные дела  легли на его плечи. В свои двенадцать лет  он  хотел бросить школу, и устроиться работать в шахту. А там хмурый дядя прогнал его, пообещав надрать уши. При этом хмурый дядя сказал:
- Главная твоя шахта это школа.  А на-гора тащи свои оценки. Вот и весь мой тебе сказ.
Мать узнала, что он хотел  бросить школу, то учинила ему  трепку. А потом заплакала:
- Хоть бы мать пожалел. Отец мечтал тебя выучить, а ты чо удумал?
  Федька после всяких побоев никогда не плакал. А тут вроде чуть не всплакнул. Ему неожиданно стало жалко смотреть на  согнувшуюся, худенькую с растрепанными волосами  мать. В этот момент она показалось ему совсем старенькой бабушкой, хотя она была ещё молодая.
Федька еле выдавил слова в защиту своего поступка:
- Я хотел, мама,  тебе помочь.
- Помошничек нашелся. Ты и так во всем помогаешь. Как отец сказал, так должно и быть. Брось бегать на Черемховский базар. С кем  ты там связался? С хулиганьем связался.
- Я воду там продаю. Как же без этого?
- Знаю я твою воду. Вода водой, но не смей воровать!  Кажного вора ждет тюрьма. А тебе учиться надо. Горюшко ты моё. Не надо воровать. Вон у соседей  Кушнеровых  огород обчистили. Случаем не твои сорванцы? Мотри.
Со своими друзьями на базаре бывало и воровали. Троих поймали, и увезли  в тюрьму.  Чем бы всё закончилось  для Федьки - неизвестно.  Выпутаться из  начинающей воровской жизни помог случай. Как-то  он обнаружил на чердаке старенького дома на улице имени Плеханова довольно большую стопку книг и журналов. Кстати, я, хорошо, знал этот дом, потому, что в этом доме я родился в 1932 году.  Это был дом моего деда Георгия Максимова, отца моей матери. В том году моего деда расстреляли комиссары прямо во дворе.  Дом этот отобрали. А мой отец  купил тогда маленький дом на улице Красной.  Потом в том доме на улице Плеханова жил мой товарищ. Однажды я тоже случайно обнаружил ту  маленькую библиотеку. Она мне тоже, как говорится, раскрыла глаза на мир.  Дальнейшую судьбу её Федька не знал.    Как-то Федька случайно  забрался на чердак. Решил там спрятаться от больших пацанов, которые  пожелали его избить за то, что он попал из деревни   на их улицу. Федька  стал листать разные журналы, изданные ещё в прошлом веке. И так увлекся, что  не заметил, как наступил вечер. Незаметно,  он  стал пробираться на чердак и читать журналы и книги.  После уроков он уже не бежал на базар, а пробирался на чердак.
Учителем  в их классе был  мужчина, фронтовик. Как-то на одном из уроков по истории проходили тему  о татаро-монгольских завоевателях. И тут, будто кто-то дернул  Федьку  за язык.
- А ведь  на Волге когда-то было  Булгарское царство…
- Так, а ну к доске, Федор Белобородов, - приказал учитель. Федька  испугался. Он никогда  не поднимал руку, чтобы его вызвали к доске, а тут у него просто вырвалось. Дело в том, что одна из  учениц-отличниц как пописанному  да ещё под зубрежку, рассказала то, что написано в учебнике по истории. А про Булгарское  царство там не было  напечатано. Вот и не вытерпел  Федька.
- Так что ты там про Булгарское царство сказал? – спросил учитель.
- Да я просто так сказал. Слышал где-то.
- И где слышал? – спросил учитель. В его глазах Федька  заметил любопытство. – Расскажи нам.
- На базаре от одного татарина слышал, - соврал  Федька. – Он сказал, что  надо возрождать культуру булгар, коренного населения  на Волге.
Учитель   встал, опираясь на трость,  прошелся у доски.
- Любопытно, весьма любопытно. А ещё что он тебе лично сказал?
Федька  не почувствовал в этом вопросе подвоха.
Учитель  положил руку  на  Федькино плечо, и тихо сказал:
- Садись. Такое царство было до  татаро-монгольского нашествия.  Правда, в учебник оно не попало. Такую нам дали программу. И не нам её изменять.
На перемене, как это обычно бывает,  девчонки все от него отвернулись, а  двое одноклассников подошли к нему и  сказали:
- Чо с тобой  Федька? Белены объелся? Ты же не девчонка, чобы вылазить? 
- Умнее нас решил стать? Чо ты на базар не приходишь?  Услышал там чо та и решил умнее нас стать? Брось.
После уроков к нему подошел  учитель истории. Он немного улыбался.
- Не учись врать. Будущему  историку  Белобородову надо знать не только про Булгарское царство, но и, например, про  Лжедмитриев. Давай так договоримся. Никому не скажу. Где ты вычитал о таком царстве?
- Я, правда, слышал от татарина. А почему я стану историком? Я буду учиться на летчика.
- Первое и главное, у тебя неважно с математикой. А вот историей ты интересуешься. И любишь ты историю. Только не лезь в политику. Это не твое.
Эти слова он потом вспомнит. Как же он не послушал своего учителя?
- Я и литературу люблю, - быстро ответил Федька.  Ему надо убегать. Из-за угла школы за ним  подглядывали  его одноклассники. Он понял ужас своего положения. Не надо было выскакивать  с каким-то государством. И вот сейчас, он стоял рядом с учителем истории. А такое пацаны не прощают. Девчонкам можно подхалимничать, а пацанам  нельзя. И потом,  девочки  всегда устраивались на первые парты, подхалимничали и ябедничали. Федька  ещё  в начальных классах заметил разницу между такими вот девочками и  пацанами. И он всегда удивлялся тому, почему это не замечают учителя, особенно женщины. И Федька пришел к неутешительному ответу. Значит, эти учительницы тоже такими вот были.   Как правило, таким девочкам завышали оценки.
С тех пор он, как всегда сидел на  задней парте, и никогда не поднимал руку, чтобы ответить. За два года он перечитал все журналы и книги. И всегда удивлялся тому, что  в учебниках по истории  многое не досказано, или многое переврали. И ни одному учителю он не задавал больше вопросов. А когда вызывали к доске, то  «шпарил» как  отображено в учебнике. А ещё он обнаружил, что кто-то ещё пользуется этой секретной библиотекой.  Порой подолгу засиживался  на чердаке, чтобы поймать любителя этой библиотеки, но так и не смог  никого встретить.  Он хотел увидеть этого человека и поговорить с ним, подружиться.
После десятилетки он  поехал в областной центр, чтобы поступить  на  педагогический  государственный институт.  В комиссии сидели  женщины и один мужчина.  Председатель экзаменационной комиссии  женщина сказала:
- Там, в коридоре сидит девочка, и она плачет. Она так хочет стать педагогом.  А ещё, юноша пошел бы ты  учиться на мужскую профессию. На стройках не хватает инженеров.
- Но ведь я  на отлично сдал историю и литературу, - посмел возразить  Федор. Мужчина, как и положено, сидел с краю стола.
- Этот парень станет отличным преподавателем, - сказал он.
- Но, девочка там плачет. Тем более она его землячка.  Хотя у тебя и на два бала выше оценки, чем у девочки, но  я думаю, что он уступит ей место, - повысила голос  председатель. – Не забывайте, что это всё-таки, в основном, конечно, женская профессия.
- Кто это придумал?  - тоже повысил голос мужчина. –  Если парень хочет стать учителем, разве это плохо?
- Я всё сказала. Если уж ты так хочешь стать учителем, Белобородов, то приходи  на экзамены на следующий год. Будь мужчиной. Там плачет девочка.
Плачущую девочку он хорошо знал, потому, что они учились с ней в одном классе. Слезы у неё находились  близко. Хорошие оценки она выплакивала. Если бы  присваивали звания  по спорту, она бы  стала мастером спорта по угодничеству и слезам. Конечно, Федору  стало обидно.
Он стоял в коридоре и не знал куда идти. Как всё-таки,  несправедливо.
Ему всегда казалось, что мир в школах  создан только для девочек, сидящих 
на первых партах. А в средних классах он стал задумываться, почему из школ
стали исчезать мужчины  учителя?  Пока ответа не находил. Он не поднимал
руку для  ответа, но он отлично знал  все уроки. И когда подходила очередь
его спросить, то он  отвечал   отлично.
К нему подошел тот мужчина из комиссии.
- Сейчас  же беги в  государственный университет.  Через два дня там будут  приемные экзамены. Я  почему-то думаю, что ты там пройдешь. У тебя ведь отличные отметки. Ты прирожденный педагог. Не понимаю, почему в комиссии  этого не заметили? Не понимаю.
- Зато я понимаю, - ответил  Федор. – Спасибо вам.
Он  не понимает, подумал в раздражении Федор, прекрасно всё понимает. Председатель  прямо ответила, что  эта профессия только для женщин.
- Какая чушь, - проворчал он.  Федор хорошо знал  историю педагогики как в царской России, так и в советские времена. В этом вопросе ему  очень помогла та неведомая библиотека. Из  разноплановых журналов, как с  художественными  произведениями, так и научными, из  разных книг он  многое  там узнал. В  основном были педагоги мужчины. Куда они подевались? Пока ответа не находил. Та библиотека неожиданно исчезла. Потом он узнал от своего знакомого пацана, что его  отец шахтер  как-то залез на чердак, и обнаружил ту библиотеку. Все книги и журналы он увез  на тележке в  макулатуру. Хорошие деньги за них получил.
- Вот мне на них ботинки новые мамка купила, - хвастался пацан. – Папка два дня  водку от радости хлестал, пока  мамка  последние деньги у него не отобрала, и вот мне ботинки купила.
Тогда  Федька, спрятавшись в сарайке, плакал. Надо что-то делать? Куда податься? Придется идти  работать. Надо было помогать матери. И он пошел трудиться  в шахту.  Он понял, что здесь надо не только хорошо работать, но и, как говорится, не сидеть на задней парте. Жизнь его кое-чему научила.  К ним  приходили и приезжали товарищи из райкома партии. Он внимательно слушал их. Федор завидовал красноречию этих товарищей. А что если ему попробовать так говорить? Стал он выступать. Понравилось.  Потом он отслужил, как положено в армии.  Там  его избрали комсомольским вожаком  в части, и стал коммунистом. В Новосибирске он показал себя настоящим ленинцем, и его направили на учебу в Высшую Партийную Школу. Теперь он  не хотел сидеть на последней парте. Конечно, у него были мысли остаться в большом городе. Видимо, так надо партии.  ВПШ сделала свое дело. Он задумал и в  том загадочном Туманске не сидеть на последней парте. Он там всем покажет, как надо умело  готовить нужные лекции. А ту, странную библиотеку надо забыть.  Мало ли, что там  разные там  писаки насочиняли! И слова учителя забыть. 
  Кстати, та плачущая девочка  окончила педагогический институт. Как-то встретились они  на одной из улиц.  Плачущая девочка, теперь уже девушка на вопрос Федора, куда её направили, ответила:
- Фи, куда это я поеду?  Плевала я на вашу педагогику. Я пошла на курсы вагоновожатых. Буду водить  трамвай. Учитель гроши получает, а  здесь я буду при хороших деньгах. Да и не понравилось мне  стать учительницей.
-Но ты так плакала, чтобы поступить в институт, как, же так?
- Мне лишь бы диплом получить. Нам, девчонкам проще. Мы слезами кого хочешь, возьмем. У нас слезы близко. На курсы  вагоновожатых  уже почти набрали, а я рев подняла. И меня приняли. Вот так, мальчики.  В этой жизни надо быть хитрой и ловкой. 
Конечно, Федор понял, почему его направили в такую глушь. Те предметы, какие им задавали в  Школе, он хорошо знал.  Он прекрасно сдавал сессии. Из-за той  странной библиотеки он чуть не «сгорел». Будь она не ладна эта библиотека! Иногда он не выдерживал, и говорил то, что не было в отечественных учебниках. На лекциях  преподаватели не говорили о том, что он знал. Какому лектору понравится, если его студент что-то знает лучше его? Один раз его чуть не отчислили из Школы за то, что  октябрьскую революцию он назвал переворотом.  Его вызывали в  кабинет, где сидел какой-то незнакомый дядя.
- Где вы  про это узнали? Кто вам дал такую литературу? Принесите, и мы вместе почитаем, -  тихо попросил человек.
- Сам додумался, - ответил он. А вычитал он  про октябрьский переворот из  двух журналов, что были в той библиотеке. – Просто  большевики пришли к власти. Кто-то же должен был прийти к власти, если такой хаос творился в стране. Большевики оказались расторопнее.  А потом уж этот переворот назвали революцией. Что здесь непонятного? Просто я так вот понимаю.
Человек напрягся, но глаза  оставались стальными.
- Так. Вот как вы думаете? И вы, как мы  поняли,  вы же будете простому народу читать лекции?
Попался, подумал Федор. Надо как-то выпутываться. С этой конторой шутки плохие.
- Ну, что вы? Просто так вышло. Конечно, я никому не скажу про это. Пусть оно останется во мне.
- Да, а ты оказывается, парень, с душком. Тебя надо гнать  с любого учебного заведения. И что ты ещё знаешь?
Он стал рассказывать о вожде пролетариата, пока его не прервал  человек.
- Хватит. Ты не на экзаменах. Нет, голубчик ты мой, червоточина в тебе так и будет сидеть. Надо что-то с тобой решать. Ты что? Против советской власти?
- Как я могу пойти против советской власти, если я в ней полностью нахожусь вместе с вами.
- А меня, зачем с собой взял?  Отвечай за себя.
- Как я без вас? Если я с вами, и если я против советской власти, то почему вы меня не удержали, чтобы я не сбежал от советской власти? А так как я не сбежал от советской власти, а плечом  к плечу с вами, то вы меня извините, как я тогда могу  быть против советской власти? Получается неувязка.  Я же нахожусь рядышком с вами в советской власти. А так как…
- Молчать, - прошептал человек. -  Молчать. Умничаешь?  Я тебе  устрою  умную беседу. Молчать. Мы ещё поговорим, но уже в другом месте.
Возможно, нашлись здравомыслящие люди в Школе, защитили его от расправы, как одного из лучших студентов. Но,  понимал, что за ним следили. Грешным делом он думал, что  за ним следил  и  Непонятнов. Иногда он  видел на его лице странную улыбку. Однажды  Федор не выдержал и подошел к  Агафону.
- Что-то не так в моей одежде или на моем лице? – спросил  Федор.
- В этом у тебя всё в порядке. Я вспомнил, как мы  воду с тобой продавали.
- Разве в этом есть что-то смешное?
- Для меня, конечно, весело.
- А ещё от чего тебе весело? – спросил  Федор.
- Многое что вспомнил.
На этом и разошлись. Федор старался больше не разговаривать с Агафоном.   Он понял, что  тот  следил за ним, и докладывал куда нужно.
С тех пор  Федор больше  не применял свои знания из тех журналов и книг. Ему хотелось  учиться.
И вот они ехали  в неведомый Туманск Нижнеглуховского района, который в народе назвали  Глухово. Запутаешься здесь, подумал  Федор.  Рядом с ним,  в одном  плацкартном купе  сидел и Агафон. Он,  молча, смотрел  в  окно вагона и видел унылые и темные   обросшие тайгой горы, бурные речки, и ему хотелось плакать. Мечта его не сбылась. Он хотел остаться в  областном центре, учить детей. И рассказывать им то, что они не читали  в учебниках.  А так, как  Агафон был весьма начитанным парнем, ему, было, есть, что рассказать детям.  Как и Федор, он перечитал всю русскую классику, и  во многом одолел и зарубежную литературу. Да и лишнего для того  времени он многое что знал.
Порой  Агафон пытался заговорить с  Федором, но он отмалчивался.   
  Приехали они в этот городок ночью.  До утра  продремали на лавках. А утром отправились  в районный  комитет партии. Так началась жизнь  двух бывших студентов  из ВПШ в далеком   Туманске.
Городок небольшой, находящийся в долине между двумя  заросшими тайгой горами. За  городом протекала  речка под чудным названием  Глуховка.
Двухэтажное здание, где находился  районный комитет партии, местные жители назвали   почему-то  белым домом. В этом здании  поместились  все конторы, какие только можно было туда засунуть.
 Август месяц, и  погода для этого времени  была жаркой. Городок  от пешеходов  словно вымер. А вот  легковые машины  куда-то всё спешили. Федора удивило количество  легковых машин разных марок. Они словно нескончаемым потоком так и  бежали по горячему асфальту.
Почти во всех кабинетах  двери были  раскрыты. За столами сидели разных возрастов женщины.  Редко можно было увидеть мужчину.
Федор и Агафон  сидели у  стола секретарши. Она была слишком молодой, но не по годам хмурой. Мужиков не пускали в кабинет. Занят начальник. Иногда мимо них пробегали, как и положено в любых конторах,  суетливые и немного сутулые дамы.
 Федор насмелился спросить у  хмурой секретарши:
- Когда же  нас  примут?
- Почему начальница, а может начальник? – прошептал  Агафон.
- Начальница,  - тихо ответил  Федор. – Посмотри на табличку.
На ней    напечатано черными буквами:  «Заведующая политическим отделом   Мошкоедова  Евдокия  Ивановна».   Агафон  хихикнул.
 В приемной было так тихо, что  даже было слышно, как о стекло билась большая муха. А  настенные  часы  усыпляющее действовали на  Федора. Он встал, чтобы не уснуть.
- Что-то ваша начальница  решила нас уморить? – спросил Федор.
- А я чуть не уснул, - ответил  Агафон. -  При таких часах  вы не засыпаете?         
  Секретарша даже  вздрогнула от голосов парней.
- Ждите. Вызовет. Какие вы нетерпеливые.  А ещё  такую Школу окончили.
- Нас направили  к вам в   Глухово.
- Ну и сидите, - резко ответила она.
В это время  раздался звонок телефона. И  такое было ощущение, будто звон от него  ударялся о стены и рвался в раскрытое окно, чтобы улететь  в видневшуюся тайгу.
- Проходите, - тихо сообщила секретарша, – Только там не шумите. Они не любит шума.
- Там ещё кто-то есть? – прошептал  Федор.
- Они одни там, - тоже прошептала секретарша.
- Тогда мы туда войдем  на цыпочках, -  продолжал шептать  Федор.
- А вы, оказывается ещё и с юмором?   Сразу предупреждаю. Они юмор не воспринимают. Здесь вам не место шутить.  Здесь райком партии. И надо знать, где вы находитесь.  Проходите.
Мужики  тихонечко вошли в кабинет. За длинным столом,  в его торце сидела  крупного сложения  женщина. Она что-то писала.  Мужики  поздоровались, но  заведующая  не ответила.
Федор  начал говорить первым.
- Мы  вот приехали в ваш прекрасный городок Глухово. Вот наши  направления.
Они положили на стол свои  документы.
Она молчала и всё продолжала писать. Даже на них и не взглянула.
- А вороне не жарко,  каркает, - сообщил  Агафон.
- Лисы на неё нет, - ответил  Федор. Наконец  Мошкаедова  отложила ручку, и взглянула на мужиков. Маленькие глазки, похожие  на черные пуговицы, уставились на парней.
-  Мне уже сообщили о вашем приезде, -  громко сообщила Мошкаедова. Она встала,  опираясь на стол крепкими кулаками. Федор подумал, что эта Мошкаедова похожа на  одну из  бригадиров на железнодорожных путях. Она  с одного удара забивала костыль. Как-то студенческий отряд  отправляли   на железную дорогу, и там он навидался вот таких  крепких женщин.
- Где там ваши бумаги?
Виктор взял документы и на вытянутой руке поднес их  начальнице.
- Тэкс…Понюхаем, чем вы  здесь пахнете.
- Железной дорогой от нас пахнет, - ответил Федор.
- Тэкс, шуткуем? Предупреждаю, шуток не люблю. Прошу не спорить. Хотя юмор понимаю. А чего его понимать?  Одну ересь шутники пишут.  Мы этих шутников прижимаем. Ладно, чего это я здесь с вами. Но предупреждаю сразу. Здесь вам не улица. Здесь райком партии.
Она приняла документы, села, громко и сочно  кашлянула. Она и так была хмурой, а тут совсем захмурела.
- Тэкс, с вами всё ясно.   Прошу не спорить.  Товарищ  Белобородов пойдет  в мой отдел. Там видно будет. Товарищ  Непонятнов пойдет к  заместителю  в помощники  к Кузьме Ивановичу Непомнящих. 
В приемной  их встретила секретарша. Федор заметил, что у девушки  дрожали руки. Чтобы скрыть волнение, она  открывала, потом закрывала столешницы, перебирала на столе  толстые  папки. Отчеты, подумал   Федор.
- Успокойтесь, девушка, -  громко сказал Агафон. – Ваша начальница прелесть.
- Умная женщина, - добавил Федор. А когда выходили в коридор, он  спокойно сказал: - Ей надо бы на железной дороге вкалывать, а она в  райком партии влезла. Как такое возможно?
Остаток дня они ходили по городу. Оба молчали. Неожиданно на них навалилась тоска.
- Кажется, вон в том цоколе пиво есть, - сказал  Федор.  Они зашли в пивной бар.  Сидячих мест здесь не было. За круглыми столиками  стояли мужики, и пили  пиво из кружек. Гул голосов, звон  кружек словно  перемешались с густым дымом от папирос и сигарет. 
Мужики подошли к  буфету, встали в небольшую очередь.  За прилавком стояла  суровая  дама, чем-то напоминающая  Мошкаедову. Голос у буфетчицы перебивал все  подвальные звуки.
- Сколька тебе пива? Чичас налью.
Она усердно начала  качать  ручку  насоса, чтобы из бочки поступило пиво.  Когда-то белый фартук превратился  в непонятного цвета кусок материи, чудом держащийся  на крутом животе. Блестящие руки толи от пива, толи от грязи, успевали уминать деньги и мелочь в  глубоком кармане фартука. На её  круглом  и тоже блестящем, напоминающий футбольный мяч лице,  поместились  большие и наглые глаза. Они, как и её руки и лицо блестели   от черноты.
Стоящий впереди Федора  мужичок потребовал от  буфетчицы  сдачу.
- Чаво?! Сдачу захотел, подзаборная крыса!? Сдачу ему подавай! Я сполна с тобой расплатилась!  - Закричала она громовым голосом. И в это  время  Федору показалось, что кроме её зычного пропитого и прокуренного голоса  никаких голосов  и шума не было. – Вы посмотрите, люди добрые,  как нагло врет этот сморчок вислогубый?  Я всяка стараюсь, всяка вас абслуживаю   несчастных анкаголиков, а он ишо на меня всяка страмит?  Хграбить вздумал честную труженицу! Хграбить? Не позволю! Нет такова права!  Ради вас алконавтов я остаюсь после работы, и  по честняку обслуживаю вас  пивом, а вы ишо и на меня всяко?! Крыся, ихде ты? Подь суды!  Бери этова сморчка и выброси на свежий воздух. Некаво ему здесь среди благородных людей быть, некаво!  Выбрасывай. 
Из-под прилавка поднялась такого же размера дама, такая же грязная и замусоленная.  При её комплекции она была  весьма суетливая.  Она выкатилась из-за прилавка, подкатилась к мужичку, схватила его за шиворот и потащила к выходу.
- Что вы делаете?!  - крикнул  Федор.
- Это бесчеловечно! – отозвался  Агафон. – Полное безобразие.
- Чаво?  - затишила голос  буфетчица, и подставила мокрую руку к своему  уху.  - Чо ты здеся  прогундосил?  - И неожиданно закричала и  резко опустила руку на прилавок. Глаза ещё больше округлились и осатанели.  – Чо ты здеся вякнул?  Культурный шибко?  Антилигеном заделался?  Люди добрые, эти два хмыря решили поучить меня!  Да у меня здеся знаете каки  тузы бывають пивком побаловаться. Даже  заходил сюда сам  директор мясозавода. Нечета вам, вислоухим!  У нево лучшая машина в городе. У нево один галстук цены немереной, с заграницы доставили. Два раза  забегал доседа  опохмелиться сам директор завода по производству  дрожжей, горшков и унитазов! Уважения к нам проявил с Крысей. Ручку   мне поцеловал.  Матреной Ивановной назвал. Во хде культура! Сдачу не потребовал. Все они стеснительные, абхадительные, и сдачу не требуют!  Стесняются.  А вы чо тут базлаете?
И  вдруг Федор  решил поиграть.
- Когда вы шумите, у вас  глаза становятся очаровательными. Жаль, что я не художник.
Матрена Ивановна, даже Федор не ожидал такого перевоплощения, перестала кричать и надуваться. Она  нежно улыбнулась, даже от скромности потупилась.
- Ну, чо вы, как можно? Сразу видно, чо вы люди  умные, культурные, абхадительные.  Вам  с вашим товарищем  по кружечке пивца? Чичас обслужу. Директор завода по  мясу тоже мне  говорил про мои глаза, - сообщила она и  дробно захихикала. – Ему моя комплекция  пондравилась. А вы с откедова будете?
- Даже как-то неудобно и говорить вам, -  ответил  Агафон. – Мы приехали вот из области. В комиссии по торговле.
- Жарко. Вот и решили заглянуть в ваше очаровательное заведение, -  продолжил играть Федор.
Матрена Ивановна вроде даже сразу похудела, и уменьшилась в росте.  Быстро убрала  живот с прилавка,  как-то умудрилась  видавшим виды фартуком прикрыть выпирающие груди.  На её лице быстро образовалась угодливая улыбочка.
- А что мы? Мы вот, однако, народ снабжаем. Жарко. Такие молодые, а уже при должностях.  А что у нас проверять?  У нас  пиво, закусон…закуска есть. Жарко.  Вам по кружечке?
- Да и вы, красавица, не старая, -  тихо ответил  Федор.
- Ну что вы, - совсем заскромничала Матрена Ивановна.  В это время подошла помощница Крыся.
- А ну, кто здеся ишо бунтует?  Кто здеся ишо сдачу требует?   А ну хеть отседа  ослиные уши, мать вашу за ногу!  - завизжала Крыся. И  она  сгребла  мужиков за шиворот. Матрена Ивановна замахала руками. На лице её отобразился ужас.  Громовым голосом она закричала:  - Крыся!  Аграфена Васильевна, а ну прекрати визжать. Это достойнейшие люди из области! А ну пошла из пив бара, и чтобы я тебя здесь не видела!
Крыся  согнулась, и покатилась из подвала.
- Никакой культуры, - затишила голосок Матрена Ивановна. – Она не в себе. Доржу её. Держу её из-за сострадания. Жалко. Я всех здеся жалею. Несчастные  всё люди здеся собираются.  Конечно, и алконавты  собираются  в моем подвальчике.  Всех жалко.
Мужики взяли по кружке пива. Быстро выпили, и  бежать из этого  запойного заведения.
За  углом дома пряталась  Крыся. Когда парни проходили мимо неё,  Федор сказал ей:
- Идите, идите, Аграфена  Васильевна, идите. Хватит прятаться. И никакие мы не из областной торговли. Мы обыкновенные  мужики. Приехали вот познакомиться с вашим городом. Бродяги мы. А вот обманывать народ не след. Спасибо скажите вашей толстушке, что  только нас не обманула. Вот, где промахнулась  жаба болотная.
Крыся покатилась  к  дверям подвала.
- Теперь нам надо бежать, - сообщил Агафон. -  Может зря ты вот так. А вдруг она потом узнает нас?  Одним ударом зашибет. Я  могу только представить, что сейчас там начнется.
Остаток дня они провалились на диване.
Утром  Федор Белобородов  и Агафон Непонятнов пришли в райком партии.
Их пригласили к первому секретарю  Туманского  райкома партии  Петру Петровичу  Похмелкину.  Это был довольно солидный, упитанный  дядя.  Большим и клетчатым платком он вытер  лоснящееся лицо и такую же лысину. Перед ним стоял пустой графин. Из граненого стакана он допил воду и гулко  откашлялся.
- Это хорошо, понимаешь, приехали к нам. Я тоже такую же школу окончил. Присаживайтесь, не стесняйтесь. Вчера я  с контролем  посетил один совхоз.  Сегодня, понимаешь, надо вот ехать в другой совхоз. В том поселке меня ждут.  Надо. Кто из вас будет Белобородов?
Федор встал.
- Садись, - махнул рукой   секретарь. Он ослабил галстук, пристукнул стаканом и  проворчал: - уважают меня, канальи. А я их уважаю. Ты вот, что,  Белобородов, поедешь в моей команде.
- А я? – подал голос Агафон.
- Остаешься в городе.  Потом, понимаешь,  съездите с Непомнящим Кузей  на фабрику по производству ванн, горшков и унитазов. Какой-то там есть хмырь, говорит, что изобрел новый унитаз. Что их изобретать? Посмотрите, дадите указание. Проведете  политзанятия. Кузя Непомнящий первостепенный лектор в нашем районе.  Этот змей может  лекцию читать до двух часов кряду. Ловко он с ними управляется. Такого, понимаешь,  накрутит, мама не горюй.  Учись у него, как читать лекции. Однажды я  был на его лекции о каких-то земноводных. Зачем он их приплел? Так я и не понял. А как говорил, шельма, заслушаешься.
Он с хрустом потер лысину, и продолжал  поучать:
- Главное, вы одно поймите, мы строим социализм. Вот об этом и надо говорить. Непомнящий вам растолкует. Хотя, что я болтаю? Вы и  так всё знаете. За плечами вон, какая школа. Ладно, будем закругляться. Поехали, Федор.
Райкомовские  товарищи влезли в три  легковые машины.  Не доезжая поселка, Федор увидел людей.
К ним навстречу подошли три нарядные девушки в кокошниках. В  руках у одной  круглый хлеб, а на нем солонка.
- Встречают, понимаешь. Молодцы, - прогудел секретарь и гулко откашлялся. 
Возили их по поселку, показывали   работающие организации. Были выступления.  Все выступающие говорили с вдохновением, что-то обещали и куда-то призывали.  А куда, так Федор и не понял.  Вот так надо бы ему наловчиться говорить. Он давно понял, что в райкоме надо уметь говорить, обещать, призывать, и во время писать отчеты. Вот и вся работа.
Привезли их в поселковую столовую.  Там их уже ждали.  Длинный стол накрыт.  Чего  только здесь не было. Конечно,  все эти деликатесы за счет этого поселка.
Похмелкин уселся в торец стола.  Гулянка началась. После второго стакана, Похмелкин подтянул к себе поджаренного поросенка.
Размахивая  ножкой, он   держал речь.
- А что? Разве, понимаешь, мы  не в коммунизме живем? В коммунизме.  Федя, не стесняйся. Видишь, какой стол отгрохали. В сводках отметим, как лучший леспромхоз. Не стесняйтесь, товарищи. Налей-ка там ещё по стопарику. Выпьем за коммунизм. Вот. Понимаешь. А теперь выпьем за поварих. Вон, какой стол наладили. Уважают, чертовки меня, уважают. Да и я их уважаю. Надо бы им тоже премию выписать. Старались ведь. Как  там у вас с  деньгами?
- Так вот, нет  лишних денег, - ответил бухгалтер.
- Вы мне здесь бросьте  прибедняться! – крикнул Похмелкин.  – Настрой решили мне испортить? Изыщите. Ты, смотри, пока я с вами тут болтал, всего поросеночка оприходовал!  А вон курочка румяная на меня смотрит. Подавай сюда её!  Наливай! Ик. Понимаешь. Ик. Мы в коммунизм собрались, а у них денег нет! Изыщите. Наливай…
Федору понравилась такая  встреча. Пьяненького и румяненького Похмелкина погрузили в машину. У всех  руководящих товарищей поселка лица так и светились от счастья. Угодили благодетелю.  Глядишь, и в  сводках отметят, как лучший поселок в Туманском районе. 
Через неделю Похмелкин обещал посетить  соседний поселок. Чем не жизнь, думал Федор.
- Вот житуха, - говорил  он потом Агафону. -  Умей отменно говорить и писать отчеты. Вот и вся работа. А то я  хотел в педагогический поступать. Там надо этих  детей учить уму разуму.  Хотел пойти в журналисты. Там надо вкалывать. Везде надо  вкалывать. А здесь? Умей болтать, обещать, призывать, писать отчеты, ездить с проверкой. Благодать! И ничего не делать.
- Мне тоже понравилось быть с  Кузей Непомнящих. Говорит, как по писаному.  Он мне сказал, чтобы я тренировался у зеркала.  Надо ещё мне подготовить лекцию по атеизму.
Оба товарища были чрезвычайно довольные, что попали в райком партии, где не надо вкалывать, как учителя и журналисты. Наоборот,  райкомовские товарищи должны поучать этих товарищей. Порой им давать выговоры и ставить на вид, и указывать, как и что делать. Благодать!  А за лекции ещё и денежку платили.
Однажды  Агафон признался.
- Ты знаешь,  Федя, а ведь на том чердаке в Черемхово я бывал. Прочитал  в той библиотеке все книги. Я знал, что ты тоже читал, только я не признавался тебе. Получив знания в ВПШ, и вот здесь, я понял, многое там  писатели навыдумывали.  Кроме нас ничего  в мире нет. Мы есть уникальные. В одном журнале я читал, как строили эту железную дорогу и наш город.  Всё это строили добровольцы и комсомольцы.  Об этом везде написано.
- И потом, как Сталин мог позволить так издеваться над политическими?  - поддержал Агафона  Федя.  - А если кого и сажали, то за дело.  Просто так никого не сажали. Эти писатели и журналисты совсем заврались.
Так два  товарища и работали в райкоме партии.  Многому они научились.  В газеты пописывали  статьи по атеизму, по  поднятию сельского хозяйства. Писали отчеты, готовили разные  лекции, призывали  людей к  светлым вершинам.  Женились. Имели по два ребенка. В общем, как  все  советские граждане  имели  сознательную  семейную ячейку. Служили  верой и правдой  на своем  партийном посту. Читали нужную литературу, выписывали нужные газеты,  партийные журналы. Получали  благодарности  от  высоких благодетелей, награды. Имели  хорошие квартиры. Когда в стране  после Горбачевской перестройки начался голод, эти три товарища не голодали. На мясокомбинате им  продавали  лучшие куски мяса.  Как им говорил  главный  благодетель Похмелкин:
- А чем мы не в коммунизме живем?  Вот перестроим всё, и ещё лучше заживем.   
А тут взял и капитализм нагрянул.  Кузя Непомнящий даже слезу пустил.  Кому теперь читать лекции?  Запечалились и два товарища Федор и Агафон.   
Агафон  Непонятнов решил прочитать лекцию на фабрике  по производству горшков и унитазов, но оттуда его попросили.
- Хватит, наслушались.
Как-то в газете  раз за разом появились три зарисовки о том, кто же все-таки  строил железную дорогу, и начинал строить  город Туманск.  Кузю Непомнящих даже начало трясти. Как посмел этот Стрелов такое  написать? Не позволим. Нельзя такое писать.
Встретили они этого  негодника и борзописца Стрелова, и решили, прочитать  ему мораль.
- В газете нас послушали. Всё. Не будут печатать. Ты, что там нагородил? – резко спросил его Кузя. – Как посмел? Такое нельзя писать, Ничего этого не было!   Смотри у нас!
- Как тебе не стыдно такое ворошить? – зло спросил  Федя. – Никто ведь не пишет, а ты зачем взялся за  это?  Пиши о строителях и комсомольцах.
- Именно они начали всё это строить, -  добавил Агафон. – Ты смотри, как он там завернул.  Тачки катали, по  спинам палкой  охаживали. Зачем врать? Ничего такого не было. Все умные и сознательные люди от тебя отвернулись, смеются над тобой.
- Ты смотри, в Иркутске книга его вышла под названием «Первопроходцы»!  - возмутился Кузя Непомнящий. – Книга о политических заключенных. Не было такого! Зачем ворошить? Надо и туда сообщить, чтобы ничего твоего не печатали. Мы  хорошо жили при советской власти. А то, что ты пишешь там, не надо бы писать. Надо было тебя ещё при советской власти на Колыму законопатить!
Крепко мужики расстроились. С Кузей чуть плохо не стало.  Всего трясло, даже одежда на нем  шумела. Зачем выдумывать? Даже если что-то и было, то за дело сажали.  Мешали строить социализм.
После такой книги они целую неделю  пролежали в больнице. Когда эта  троица вышла из больницы, то они стали  обдумывать, как складно написать   письмо в Иркутск. А так, как они кроме  политических лекций ничего не умели писать, то они обратились    к двум журналистам, но те их кое-куда послали. Тогда они нашли бывшего  члена райкома партии, который  когда-то баловался стихами. Он  внимательно посмотрел на них, повертел пальцем у виска и ответил:
- Вы не видите, что мир-то изменился. Вы всё ещё продолжаете жить с мечтой о сияющих вершинах? К сожалению, мы не пошли  по Китайскому развитию общества. Бизнесменом я стал. Читал я эту книгу. Так было. Надо бы вам это признать. Вы что? Так ничего и не поняли! Вы какие-то непонимающие. Не только надо думать, но и кое-что читать. Мне, кажется, что вы, всё-таки, осознаете. Я давно наблюдал за вами, и во мне сложилось такое предчувствие, что кто-то из вас  осознает свою ошибку.
Плюнули они ему под ноги и разошлись по домам в полном расстройстве. Какой там сон?  Не ночь, а полный кошмар…
 
КУШАТЬ  ПОДАНО
…Федор проснулся от холода, и противного запаха.  Открыл глаза и  ничего не понял.  Закрыл глаза. Какое-то наваждение. Сон. Он снова открыл глаза, и увидел страшную картину.  Он лежал  на нарах, рядом лежали какие-то люди в рваных одеждах. Это был барак. Одно он понял, что это не сон? Тогда, как он сюда попал?  Федор  Иванович Белобородов глубокий и  убежденный атеист.  По атеизму у него есть несколько лекций. Такого не может быть!  Но, то, что  он увидел, это была реальность. Реальность!
Он сел и оглядел барак. Кажется, он видел такой барак в кино. Вокруг лежали изможденные люди. Многие стонали.  К немцам попал? Но как это возможно?  Он попал в прошлое?   Такое невозможно. Федор  - реалист.  Кто эти люди?
Кто-то закричал на чистом русском языке:
- А ну, вставайте, подлые поганки! Хватит спать! Пора вкалывать!
Рядом с Федором  сидели два его товарища, Кузя и Агафон. На их лицах  застыл ужас. Они были молодыми, но он их сразу узнал.
- Как это возможно? – шептал  Кузя.
- Такое просто нет, но оно есть! – ответил Агафон. 
В дверях барака стоял  кругленький мужичок с палкой в руках.  Он ею стучал по  бочонку.
Люди вставали и шли на выход.  И лишь троица  продолжала сидеть.
- А вы чо расселись? Кушать захотели? Чичас мигом накормлю!
Он подошел к мужичкам  и палкой ударил Кузю. Он закричал:
- Какое имеешь право  меня бить?! Нет такого права. Я бывший  заведующий  партийным отделом  Туманского райкома партии!  Сейчас же брось эту палку!
- Чаво?! – затишил голос  толстячок. – Чаво ты там вякнул?   Троцкисты-Бухарины  пасть на меня разевать?
Потом он сорвался на крик:
- Да у меня здеся  прохфессора есть! А вы тока чо прибыли  и зачли мне указывать?!  Ну, я вам покажу, сволочи недобитые!
И его  палка  застучала по спинам бывших лекторов. Это уже была реальность.
Троица выбежала из барака. За ними  катился  мужичок и  понужал их куда только придется.
- Тока чо прибыли, и указывать мне на свои права! Я вам здесь  все права!  Ваш судья и прокурор!  - надсажался мужичок.
Троица  догнала  людей, и  втиснулись в толпу.
- Как это возможно?! – дико озирался Кузя Непомнящий.
- Такое просто невозможно! – прохрипел Агафон Непонятнов.
- Кто мне ответит, куда мы попали? – спросил Федя Белобородов.
Рядом с ними ответил мужичок в  очках.
- Значит, вас ночью доставили. А попали вы на строительство железной дороги от  Тайшета до Лены.  Лес будем корчевать.
- Как? -  в голос ответили  парни.   Федя оглядел  парней, и сказал:
-  Молодые мы здесь. Как это возможно? Какая-то мистика.
- Во, дают парни, - сказал ещё один мужичок. – Вы, что старыми были? Пушок постарался выбить из них память.
- Бригадир  у кого хочешь, выбьет разум, - добавил другой.
 Люди стали расходиться.
- Эй, троица! А ну, геть доседа!  - крикнул бригадир. Парни подошли к бригадиру. – Разум потеряли? Это дело поправимо. Быстро его вам  верну.  Я седни добрый. Вон видите мужичка в очках. Идите к нему. Он вам покажет чо делать.
Федя  решил спросить кое о чем у бригадира.
- Уважаемый товарищ и бригадир Пушок, где мы и куда попали? Ну, никак не можем понять? Такое не может быть.  Материализм отвергает  разное вот такое перемещение  человека во времени. Тогда что это? Как понять?
Бригадир  весь напрягся, согнулся, и подкатился к Феде.
- Смеяться вздумал. Хфилософ, знач? Какой я тебе Пушок? Я те покажу Пушок. Я есть над вами начальник Виктор  Иванович. Ты чо мне здеся мозги пудришь? Я вас сук антилигенов учу разуму, а вы всё за своё. Мудрим? Да?  Я из вас эту мудрось-то  вышибу.  Не понял чо это? Дорогу строим. Здеся железка пройдет! А  ну взять топоры, и рубить деревья! А для порядку я тебе ишо дам покушать. Кушать подано!
И он два раза  приложился палкой до  изнеженного тела Федора.
Очкарик их пригласил к инструменту в виде одной пилы и   двух топоров.
- Федор тебя  кличут? – спросил очкарик. – Будем знакомы. – Дядя Гриша.  Просто дядя Гриша.  – Будешь со мной пилить вот это дерево. А вы двое будете сучки рубить. Какой он вам Пушок? Это мы между собой называем его Пушком. Он из мелких воришек. Пенсионерок обкрадывал. Кличка у него такая.
- Воришка и бригадир? – удивился Агафон.
- Здесь все бригадиры, бывшие мелкие воришки, - ответил очкарик. – Зловредные господа. Давай  начнем пилить. Как я посмотрю, вы ещё не работали на лесоповале. Вот здесь запиливаем. Берись за пилу. Так.
Федор  ни  разу в жизни  не трогал  пилу. Он дергал её, и она изгибалась.
- Хватит, - сказал дядя Гриша. – Ну, ты даешь. Неженка. Ну, ничего,  научишься. Теперь мы  зарубим косой клин. Какой срок тебе дали?
В его сознании появились слова, которые он и выдал дяде Грише. Даже сам испугался такого признания.
- Десять лет за шпионаж трем государствам. Но, я не шпион! Какой же я шпион, если я  работал в райкоме партии и читал лекции…
- Давай клин зарубим, - перебил его дядя Гриша. И он стал рубить дерево. – Я сам был секретарь райкома партии. И тоже не шпион. А вот дали десятку за шпионаж.
- Как такое возможно!? – возмутился Кузя. – Какие мы шпионы!?
- Возможно. Клин готов. Теперь давай пилить с другой стороны. Дерево будет падать вот на этот клин  Пушок сидит у костра. Он наблюдает за вами. Хватит болтать. Из-за вас  и меня накормит палкой.
- Как можно палкой накормить человека?
- У него такая поговорка. Пили, давай. Да, парень, ты, видимо, совсем ничего не умеешь делать? А я в деревне вырос. Я и секретарем работал, то много ездил по колхозам. Они только поднимались на ноги.  Сам и  хлеб помогал убирать, и косить. А вы, почему такие? Что-то я вас не пойму.
- Так вот, такие вот, - ответил Федор.
Федор только держался за ручку пилы, а пилил дерево дядя Гриша. Будто внутри дерева что-то хрустнуло.
- А теперь  быстро вот  в эту сторону! –  сказал  он, а потом закричал: - Бойся!
Дерево с шумом и треском упало в глубокий снег, поднимая снежную пыль.
- Твое первое в жизни поваленное дерево, -  сказал дядя Гриша.  – А их много ждет тебя впереди.
- Мы недолго здесь будем, - ответил Кузя. – Нас отсюда заберут
- Отсюда ещё никого не забирали на волю.  На пересуд забирали, чтобы добавить срок. Или в штабель забирали.
- В какой штабель? – спросил Афоня.
- С трассы будем идти, увидите.  Давайте, давайте работать, да  будьте осторожнее. С Федором мы пойдем пилить соседнее дерево, а вы  рубите сучья, да не пораньте себя. Если кто из вас ранит себя топором,  добавят два года  за умышленное  членовредительство.
- Как такое возможно? – спросил Федор.
- Такой закон на зоне.
Дядя Гриша и Федор  приступили  к другому дереву. И тут Федор увидел человека.  Он лежал. И на его лице не таял снег.
- Что это? Он устал? Почему лежит? – спросил Федор.
- Ты  этих уставших ещё насмотришься.  Он просто замерз.
Федор сел в сугроб. Его охватил ужас.
- Мама дорогая, да что же это такое?! – прохрипел он.
- Новичок. Ещё насмотришься. Вот и крепись, а то тоже  ляжешь вот так.
- Такое невозможно в нашей стране!! Как такое возможно?! Нам говорили, да и мы возмущались, когда где-то что-то такое прочитали. Не было такого.  Как такое возможно?!  Это везде так?
- Эта железная дорога будет построена на костях. Везде так. Мы есть рабы.
Федор приходил в себя. Он сказал:
- Моим бы товарищам не надо бы на такое смотреть…
- Ещё не такое увидят.  Ну, хватит, вставай. Крепись. А то пойдешь вслед этому несчастному.
- Но, нет такого право, чтобы так издеваться над человеком!
- Право? Здесь нет для нас никаких прав. Мы есть рабы.  Я это  давно уяснил. Давай работать.
Они повалили втрое дерево.
Когда парни пришли, чтобы рубить сучья, то  они увидели замерзшего человека.  Они  от того трупа ползли и выли.  Тут-то их и настиг Пушок.
- Отлынивать от работы!  Кушать подано! Получай! Получай порцию борща с мясом! Получай! Получай!
Дядю Гришу с Федором он не трогал. Они  возились у дерева.
- Нет такого права  бить так человека! – визжал Кузя. – Похоронить человека  надо!  За что?! За что бьешь невинного  человека!
- Я буду жаловаться высшим  партийным  товарищам! – выл от боли Агафон.  – Не имеете право издеваться  над личностью человека!
- Я вам покажу личность! -  кричал Пушок. – Взять топоры, и марш на обрубку сучьев. Покушали?  Могу ещё добавить борща с мясом.
Парни стали рубить сучья, а Пушок пошел к костру. На ходу ворчал:
- Горе с этими антилигенами. Бьешь, их бьешь, а они  откуда-то лезут. Скока же их в стране развелось! Уйма.
В такие морозные дни солнца не видно, но начало  немного темнеть. Люди из тайги стекались на дорогу, и  медленно двигались в сторону лагеря. Парни едва держались на ногах. Иногда падали, а  их поднимали палками и пинками.
Присыпанные снегом показались бараки.
- А теперь посмотрите, что находится за стеной нашего барака, - сказал дядя Гриша.
- Поленница дров, - сказал Федор и осекся. Все трое стояли в метрах трех от штабеля трупов.  Припорошенные снегом, они были совершенно голые.
- Мама, дорогая, - прошептал Федор. Кузя  сел на снег. Дядя Гриша поднял его.
- Пойдемте в барак. Там хоть немного теплее, чем здесь торчать. Налюбовались?  В этот штабель каждый из нас может   лечь, - ответил дядя Гриша. – Весной их  закопают за трассой в общую могилу.
Они вошли в барак. Вокруг  красной печки сидело несколько мужиков, среди них был Пушок. Над печкой  сушилась одежда. Здесь был запах  человеческого пота,  портянок, и ещё чего-то тошнотворного.  Люди в повал лежали на нарах. В те времена в таких бараках ещё не было для каждого зэка  нары  (шконка). По двум сторонам барака  общие нары. Грелись спина к спине.
Федор и его товарищи, дрожа от холода, подбежали к печке, чтобы согреться.  Маленький и юркий мужичок с узким лицом закричал:
- Куда, политика лезешь? Рога  пообломаю! А ну на место!
- Нам бы погреться, - выбивая дробь зумами, ответил Федор.
- Они  кушать захотели, - ответил Пушок. – Чичас я их опять накормлю. Этим антилигенам  не  имется. Надоть  их проучить.
Парни не стали ждать, когда их  начнут бить палкой, а пошли к нарам.
- Так-то вот, хмыри-Бухарины, - сказал Пушок и снова сел на свое место.   
- Но, они голые? – прошептал Федор.
- Такие, как мы  всю одежду с них сдирают, - ответил дядя Гриша.
- Зачем? -  всхлипнул Кузя.
- Из рукавов телогреек и штанов  шьем себе  чуни. Всё теплее.  Да и вши замерзли.
- Вши? Как это возможно? - спросил Федор.
- Ложимся на нары спина к спине. Так теплее. Скоро и у вас  появятся вши.
- Итак, вот  здесь можно жить десять лет? – тихо спросил Федор.
- Много умирают от  голода, от вшей, от мошки, от побоев.
- Как же так? А если мы невиноватые? За что нас сюда? – спросил Агафон.
- А я виноват?  Колхозы организовывал, а меня сюда. Кто-то написал на меня донос, будто я сотрудничаю с  иностранной разведкой. Вот я здесь шпион от нескольких стран.
- Надо написать письмо Сталину. Он разберется. Он же ничего этого не знает. Будем писать письмо, - заявил Федор.
- За такое письмо вам ещё срок добавят.  Уже писали такие письма.  А про лагеря он прекрасно знает. Не может не знать. Я это давно понял.
- Как вы можете так говорить на нашего любимого вождя! – возмутился  Кузя. – Ничего он не знал. У нас есть такой писака-марашка, так он  такое написал про такие лагеря…
Его толкнул Федор, и он замолчал.
- Кто это такой нашелся смельчак? Молодец. За такие строки его расстреляют. Не знаете его  судьбу?
- Не знаем, - быстро ответил Федор.
- Я бы его, мерзавца, - начал было Кузя. Его опять толкнул Федор.  Агафон не вступал в разговор. Он уткнулся в  воротник телогрейки и тихонечко выл.
- Зачем  вы так про  него? Он правду написал. Вот здесь ещё  поработаете, и поймете, что он прав, если, конечно, доживете до весны. Слишком уж вы нежные. Агафон правильно сделал. Спина к спине, а  лицо ближе  к груди. Всё будет теплее.
Федор так и сделал. Он думал, если они побыли здесь всего один день, а  впереди десять лет? Он не выживет. Ему стало жалко себя. Он плакал. За что его так, за какие такие грехи его сюда забросили? Как такое возможно? Но, это не сон! Это полная реальность.  Как вернуться домой? Как?
Сон его был тревожен. Он метался во сне, стонал, плакал, просился домой. Рядом стонали и выли Агафон и Кузя…

МОЛЧАТЬ!
…- Вставайте, черти полосатые! – сквозь сон  Федор услышал чей-то надсадный крик. -  На работу пора!  Вставайте, сволочуги!
Федор открыл глаза. Над ним был дощатый потолок. Он не дома?!
Он удивился, что как сегодня тепло. Неужели так натопили печь? Даже тело чесалось от жары.  Он огляделся.  Он в другом месте, потому что не было  общих нар. Под ним  деревянная нара. Кругом поднималиcь  люди. На них не было телогреек, а только однообразные  черные гимнастерки.
Федор протер глаза. Ведение не исчезало.
- Мы в лето попали, - ответил рядом сидящий Агафон. – Кузя плачет. Домой просится. Как же это так, Федор? Как такое возможно?  До каких пор нас будут здесь держать?   За какие такие грехи нас сюда забросили?
- Что я плохого сделал? - всхлипнул Кузя. - Жил, как все люди.
- Эй вы, новенькие, а ну, марш на работу!  - крикнул кто-то визжащим голосом.   
Они  выбрались из барака. Федор понял, что он попал  в настоящий ад. На него налетела мошка. Он о ней что-то слышал от местных людей, что когда начинали строить город, то  все работали в накомарниках.   Хотя и не мог  представить, что это такое. Могли и придумать, как  об этой мошке написал этот  выдумщик и отменный вруша  Стрелов в своей книге «Первопроходцы». Получается, что Стрелов не врал? Как такое возможно? Об этом запрещали говорить и писать. Так вот и жили в неведении. А тут какой-то  бумагомарака  издал такую книгу.  Куда только там, в Иркутске смотрели?  Хотя Федор и слышал что-то про такие  зоны, но писать, вот так открыто  нельзя было.  Не положено.
- Отлынивать от работы? Молчать! Я вас научу, как катать тачки!
И   бригадир  стал бить их тростью.  Его лицо прикрывала черная сетка. От бригадира пахло дегтем и ещё чем-то противным.
Федор не понимал, за что их били, да так больно! Он успел крикнуть:
- Что нам делать, если мы новички!?
Бригадир перестал их бить и остановился.
- Молчать! Вам чо, не сказали, как катать тачки? Ноччю вас пригнали? Вон стоят три свободные тачки. Двое окочурились, третьего на пересуд повезли.  А вам камень возить. Марш к тачкам!
Федор и его товарищи подошли к тачкам.  Мошка облепила их одежду, руки, лица.
К ним подошел  худенький мужичок, и протянул  консервную банку.
- Новички? Робу выдали, а мазь не дали? Странно.  Смажьте руки и лицо. Там  изжаренный конский навоз и деготь. Немного отгонят мошку. Прораб Новоселов.  Такой же, как вы враг народа и шпион от пяти государств.
Первым вымазался Федор, а Кузю от такого запаха стало рвать.
- Загрызут, - ответил мужичок. – Я здесь уже третий год вкалываю. Вчера один не выдержал от такой жизни, от мошки, вшей, и бросился на конвоира. За отвалом  мы его закопали. Значит, уже со вшами познакомились, а теперь с мошкой, вечером прибавятся комары.
- Как это мы познакомились со вшами? – спросил Агафон.
- По вашей одежде они уже ползают. Я их вижу? – ответил прораб Новоселов.
- А я думаю, что это я начал чесаться? -  удивился Федор.
- Не позволю, каким=то вшам кусать меня! – закричал Кузя, и стал рвать с себя одежду,
- Остановите его! – крикнул  прораб. – Они его заедят!
Прихрамывая, и опираясь на трость, подбежал бригадир.
- Ишо  один спятил!  Молчать!  Чичас же оденься!  А для порядку получай порцию от моей красавицы трости!
И  нанес ему  три удара.  Пришлось Кузе  надеть гимнастерку. 
Парни  подошли к тачкам. Прораб им объяснил:
Вот видите каменный карьер? Там измельчают  камень на нужные фракции.  Вам надо вот по этим покатам из досок возить камень на будущую дорогу.  И на лошадях её возят, и вот  на таких людях, как мы. Надо  его укладывать в основание.  Зуб уже умяли.  Это главное основание под будущую дорогу, как мы  это называем зубом. Теперь надо возить  разный камень  на отсыпку.
В каменоломне  возилось много заключенных.  После взрывов обрабатывали камни  для нужной  величины. Камни грузили в тачки и везли к дороге.  Было две дощатые  дорожки из  досок.  По одной  катили тачки пустые, по другой   с камнем.  Солдаты, что стояли в оцеплении были все в черных масках.  На возницах не было масок.  Парни катили пустые тачки. Рядом пролегала   деревянная дорожка для  возниц с камнем.  Федор увидел, что на  спинах  людей  чернела  черная  и шевелящаяся  масса. Это мошка.
- Такое невозможно, - прошептал Федор.
- Быстрее, быстрее! – подгонял бригадир,  и тростью подгонял людей.
- Это сон, - шептал Федор. – Такое невозможно в нашей стране. Неужели так было?
Ему тоже попало тростью. Позади его стонал и всхлипывал Кузя. От  удара тростью он кричал.  Один раз он даже воскликнул:
- Мама, дорогая! Зачем ты меня на свет родила?
Нагрузили камень и повезли.  У всех троих тачки  съехали с досок и перевернулись.  Камни вывалились. По спинам  мужиков заходила трость.
- Я вас вражеские  падлюги, научу тачку катать! Молчать! До последнего камушка собрать!
Федор собирал камни и вспомнил  в той зловредной книге одну главу. Она называлась: «Тачкой управлять тоже надо уметь».  И ещё одна есть глава: «Дорога,  политая кровью».  Значит, там всё  правда? Правда. Вот она, правда!  Как они могли не верить? Неужели все они не понимали, что творилось в те времена?   Как могли всё забыть? Просто заставляли ничего этого не вспоминать, и совершенно всё забыть.  Но, ведь это история! Как можно забыть историю своей страны?
И снова  катили тачки  к будущей дороге.  Порой, кажется, нечем дышать. Мошка лезла всюду, забивала  нос, рот, тело чесалось не только от укусов мошки, но и от вшей.  Как же люди выдерживали десятилетний срок? Конечно, выдерживали самые стойкие граждане.  На зоне нет товарищей. Здесь есть  два слова – зэк и гражданин.  Есть ещё доходяги. Это уже падшие духом зэки. От голода и побоев они совершенно дошли до истощения, как физически, так и духовно. Зимой они умирали, и складировали их  в штабель за бараками, весной их  закапывали в общую могилу. Летом умирали от  зноя, побоев, от мошки.
Обессиленные, покусанные мошкой, вшами, избитые тростью за неумением катать тачки,  когда стало темнеть, их повели  к баракам. Им так хотелось, есть, что, кажется, сводило животы. 
Они пришли в барак, и бросились на свои нары. Федор  почувствовал, что его одолевает дремота. И он провалился в сон…

ЛЕКТОР
…Федор проснулся, но не хотел открывать глаза. Нет, он не дома, он не в своем времени. Это он сразу понял. Противный запах напомнил ему зону.  Когда же его  отправят домой? Кто-то стучал в рельсу. Слышались  голоса.
Федор открыл глаза.  Что изменилось?  Барак другой. Стены из бревен, потолок из крепких  досок. Куда их переместили?  Пора бы уж прекратить издеваться?
- На работу марш! Вставайте враги народа и прочая  сволочь! – раздался  громкий с хрипотцой голос.
Люди вставали и шли к выходу. Рядом с ним  находились  - Кузя и Агафон.  Лица у них в кровяных подтеках  от укусов мошки.
- Когда же нас заберут? – всхлипывая, спросил Кузя. – До каких пор можно над нами издеваться?
- Видимо, мы не испили с полна полную  чашу с нашим неверием, то, что было на самом деле, - ответил Федор.
- Нас так воспитывали, - ответил Агафон.
- Ох уж эта наша ВПШа, - только и ответил Федор.
- Мы тут причем? Нас так учили, - всхлипнул Кузя.
- Построиться в три шеренги!  - громко закричал  солдат. Люди  тихо и послушно выстроились в три ряда.
  Небольшую территорию окружала колючая проволока.  Стояло два   барака, и один небольшой домик.  Вокруг маленькой зоны  зеленой стеной стояла тайга.
День был жаркий. На небе ни облачка.  Мошка с яростью набросилась на Федора.
Тут он увидел  странную картину. На бугорке  был закреплен огромный зонт, под ним столик. На нем стоял пузатый самовар,  посуда для  чая, сахарница, печенье в вазе. А в  плетеном кресле сидел офицер. На его круглом  и гладко выбритом лице  большие и немигающие глаза.  Он испил  из кружечки чай, похрустел печеньем и встал. Два солдата веерами отгоняли мошку.
- Снова не выполнили  дневной план, - тихо сообщил офицер.
- Всё, ребятки, мы пропали, - за  спиной Федора  сообщил кто-то. -  Вы новенькие, и ещё не знаете этого узурпатора. Кличка у него лектор. От его лекций некоторых выносили за отвал.
- Как это вдруг за отвал? – спросил Агафон. – Я, например, тоже читал лекции. Все меня  слушали.
- Бросьте, - прошептал человек. – Бросьте. Хоть здесь-то  лишнего не болтали. Слушали его. Спали на ваших лекциях.
- Ну, знаете, - возмутился Агафон.
- Тихо! – закричал солдат. -  Тихо. Достукались. План не выполнили. Как это возможно?  Чичас  гражданин капитан  Самойленко  кое-что объяснит чо к чему.
Солдат встал за  широкую спину  капитана Самойленко.
- Родные мои, снова не выполнили план. После войны страна, напряглась, как стальная пружина, чтобы отладить  сельское хозяйство,  восстановить разрушенные  фашистами  города.  Начать строительство вот этой дороги.  Колхозники  с энтузиазмом  убирают хлеб, рабочие не покладая рук и в поте лица стоят у станков, чтобы поднять на нужные рубежи нашу страну. Правительство  и  сам товарищ Сталин проявляют максимум заботы о строителях этой железной дороги. И как я понял, вы этого не поняли.  А, возможно, и умышленно не поняли. Не осознали. Не поняли? Ну, ничего, у меня для вас, непонимающих, есть то, чтобы вы поняли и осознали. Сейчас я вам прочитаю лекцию о построении социализма в нашей стране.  Сегодня не поймете, завтра поймете.  И, как миленькие начнете выполнять план.
- Пропали мы, - прошептал мужчина. 
- Не скажите, - тихо ответил Агафон. -  Интересно бы послушать о социализме.
Лектор  читал лекцию  по бумаге  монотонным и  тихим голосом. Иногда он  отпивал чай, и снова читал.
Жара делала своей дело. Было такое ощущение, будто этой лекции не было конца.  Федору казалось, что  офицер уже  прочитал две лекции
Недалеко от него  упал человек.  Подбежали два  солдата и  оттащили его за барак. Потом ещё упал один.  Потом ещё.  Офицер был невозмутим. Он продолжал читать свою лекцию.
- Это не лекция, это кошмар, - простонал Кузя и упал.
Как потом выяснилось,  офицер  монотонным голосом говорил около трех часов.   Двое умерли, а троих, в том числе и Кузю, откачали.
Люди пластом лежали на нарах. Кто-то стонал, кто-то проклинал весь белый свет, в том числе и лектора.
- Агафон, надо писать письмо Сталину, - предложил Федор. – Какие мы политические? Мы все трое за советскую власть. Теперь вы поняли, что многие из политических  ни за что страдают.
Когда пришел Кузя, то они решили написать такое письмо.  Двое из зэков их отговаривали, что  всё это бесполезно. За  такие письма добавляли   срок
В канцелярии им  дали бумагу и  простой карандаш.  Конторский работник, тоже зэк, тихо сказал:
- Ребятки, зря вы  затеяли это дело.  Ещё и срок добавят.
Один из вертухаев даже хихикнул.
- Дай им  побольше бумаги. Пусть пишут.
Днем они  работали на железнодорожных  путях.  Единственное было спасение от зловредной мошки дождь. А вот,  после дождя мошка с новой силой набрасывалась на людей.  Казалось, от неё не было спасения, как и от вшей.
Быстро пришел ответ.  Их пригласили в кабинет к  заместителю начальника лагеря по политическим вопросам. Он строго оглядел их и сказал:
- Всё не успокоитесь?  А теперь я вас успокою. Пересмотрели  ваши дела, характеристики, внимательно письмо прочитали.  И суд постановил: добавить вам для остуды ещё пять лет.  У нас зря ни кого  не сажают  на зону. Заслужили.
Кузя заплакал и упал. Агафон тоже совсем  расслабился.  Федор ещё как-то крепился.
- Как же так можно? – спросил он у офицера. – Какие мы вам  враги народа?
- Всё с вами. Сейчас вам гражданин  капитан в красном уголке  прочитает лекцию.
Кузя завыл, Агафон сел рядом с Кузей. Да и Федор хотел сесть на лавку, но промахнулся и упал.
Вертухаи подняли  парней и  под руки повели в красный уголок.
После лекций  парней увезли в лазарет. В общем, «тронулись» парни.  Стонали, плакали и бредили. Врач  был озадачен некоторыми высказываниями больных. Другому врачу он говорил:
- Странные больные. О каких-то сияющих вершинах говорили на гранитном фундаменте.  Куда-то спешили пятимильными шагами. Как можно так шагать?  Словно они попали к нам из будущего. Говорили много непонятных слов и выражений.
Наконец-то, парни выздоровели, и их тут же отправили на трассу.
Отработав  день до позднего вечера, они бросились на свои  места в бараке…

ПЕРВОПРОХОДЦЫ
Только  рассвело, а их уже подняли. Выстроили в  три ряда. Как всегда  прошла перекличка.  На средину вышел начальник лагеря.
За спиной у Федора кто-то прошептал:
- Слава Богу,  хоть не лектор.
- Граждане заключенные, я хочу вам сказать вот что.  С сегодняшнего дня вы начнете строить первые дома в этой глухой тайге. Это будет исторический день. Историческое начало.  Будете строить дома не только для себя, но и для  жителей, которые начнут приезжать сюда на работу. Гордитесь, вы есть первопроходцы будущего города.  Именно вы  начнете строить этот город для горняков.  Сегодня вы начнете валить деревья, и строить дома…
Что-то ещё он говорил возвышенное и во многом непонятное.  Федор неожиданно подумал, а ведь именно он Федор  Белобородов будет первопроходцем, первым строителем будущего города, в котором он будет жить, читать лекции.  И  никто знать не будет, что  он начинал строить этот город.  Кому докажешь? Кому  скажешь, с кем поделишься? Могут  и кое-куда отправить. И ещё  он подумал. Каким он вернется в свой мир? Главное, надо  вынести все эти мучения. А сколько их будет, то ему неведомо. Жуткая реальность.
Бригаду, в которой было двадцать человек, включили  Федора, Агафона и плачущего Кузю, отправили ставить первый дом. Потом привезут  щитовые домики.
Небольшая площадка уже была готова. Здесь  работал бульдозер. 
Бригадир   Миронюк  из мелких уголовников тоже решил речь держать.
- Чичас вот здеся зачнем ставить первый дом.  Сказали, шо это для начальника.  Потом ишо  несколько домиков поставим. Хород  зачнем строить. Носы  кверху. Потом палатки  насыпные  зачнем ставить. Лядям  хде-то надось жить-то. Давай  работать зачнем. Не будем баловаться. А сначала надоть  палатки поставить.
Парней  назначили ставить  насыпные палатки, где будут жить первые рабочие. Звеньевым у них был политический заключенный Иван  Кудрин.
- Ну, что, ребятки, начинаем работать. За месяц надо поставить  десять палаток. А потом уж начнем ставить домики. Такую нам дали норму. Один вертухай проболтался. Ссыльных поселят в эти палатки. Все стройки в стране начинали строить заключенные и ссыльные. 
- А нам вдалбливали, что первыми  начинали строить этот город комсомольцы, -  сказал Федор.
- Значит, врали вам, а зачем – не знаю. Это где так вам искусно врали?  Все главные стройки начинали строить  политические заключенные. Про это все знают. Это не секрет. Комсомольцы потом приезжали.  С заключенных всё начиналось.  Никого не слушайте. Надо же так врать? Зачем? Какой смысл в этом вранье? Не пойму.
Парни замолчали.  И лишь Агафон проворчал:
- А мы думали всё не так. Зачем? Господи, какие же мы олухи…
 Федор тихо ответил:
- Закрутили нам головы. Если вернусь домой, я бы эти лекции, - и он вонзил топор в чурку.
Они готовили каркас из досок.
Стояла жара, и мошка тучами  вилась над людьми. Если кто пробивался к костру, то быстро снимал одежду и вытряхивал вшей. Белье  заключенным меняли каждые десять дней. Его выпаривали в котлах. Но вши были неистребимы. Примерно через пять дней они снова появлялись.
- Давай, давай! Не балуйте, а работайте! - покрикивал  Миронюк.  Бригадир был в маске.  Это была матерчатая шляпа, к ней пришивалась сетка. Её тоже мазали  специальной мазью, которая на какое-то время отгоняла мошку. Иногда её выдавали и заключенным. Лица, руки, да и всё тело были в кровоподтеках от  этой  неубывающей твари. Мошке  отменно помогали и вши. По спинам заключенных  гуляли палки бригадиров. Парни  узнали, что такое  баланда. В чашку наливали   непонятный жидкий суп, похожий на помои. Было ли там мясо, неизвестно. Только запах напоминал о нем. Да ещё несколько капель жира, похожих на звездочки,  плавало в этой баланде.  К ней давали ломтик  ржаного хлеба, который можно проглотить сразу. Как-то рядом сидящий с парнями зэк  во время обеда,  объяснил им целую науку поедания этого обеда.
- Главное не сразу глотать  хлеб. Мелкими кусочками его надо смаковать. А вот потом его надо залить баландой.  Хлеб, это все-таки какие-то калории. И они полностью войдут в организм. А баланда как бы поможет этому процессу.  Я видел, как  варят  вот эту баланду. Дело вот в чем. Там тоже процесс. Кости  очищают от мяса. Оно идет на обеды начальству, охране.  Потом эти кости бросают собакам, чтобы они их облизали. Эти кости у собак отбирают, и бросают в котлы…
- Как?! – ужаснулся  Кузя, и его начало рвать. Бригадир Миронюк  схватил парня за шиворот и выкинул из столовой.  Да ещё несколько раз приложился  к его худой спине палкой. При этом приговаривал:
- Не балуй! Не балуй, вшивая антилихенция! Пол апосля в столовке  будешь мыть. Швабру в зубы и скоблить.  Я те побалуюсь, я те побалуюсь!
Федор и Агафон  были немного устойчивее  своего товарища. Они видели, как мелькали и стучали ложки  зэков. Надо терпеть. Больше еды никакой не было. Опытные зэки рассказывали, что в больших  лагерях есть ларьки, где можно было что-то купить. Кое-какие политическим зэкам даже деньки  выдавали, но, как правило, их отбирали уголовники. На зоне политический заключенный был совершенно бесправен. У него отбирали всё, его просто  так могли избить и даже убить, и за это никто не отвечал. Для них не было актированных дней. В такие дни бытовики, даже отпетые  убийцы и мародеры могли сидеть в бараках. Политический заключенный  должен работать с утра до вечера. За отвалом  этой железной дороги  много покоятся в общих могилах  косточки  убитых и замерзших людей. Всё это  узнали три товарища, и ужаснулись.
- Как же я буду жить дальше, если  вернусь домой? – плакал Кузя. – Зачем же  нам запрещали говорить и писать об этом? Зачем? Как же я мог? Как же я мог? Как? Зачем?  Кто это придумал, чтобы мы не знали, а если и знали, то, чтобы молчали? Кто? Зачем?
- Мы сами такими были молчальниками, - ответил Федор. – Я догадывался, но надо было молчать.
- Как же мы могли  врать людям? – тихо спросил Агафон. – Как же мы теперь будем смотреть в глаза автору той книги о первопроходцах? Одна культурная дама сказала этому автору, мол, если он  что-то начнет писать, то, чтобы не ругал советскую власть.
- Но ведь всё это происходило при советской власти, - ответил Федор. – Вот бы таких дам тоже бы сюда отправить. Есть здесь женские лагеря.  Одна моя знакомая  Гутя Семихватова сказала, мол, зачем он это пишет. Надо запретить ему писать.  Вот эту Гутю, и твою культурную знакомую  отправили бы сюда на перевоспитание.
Они ставили первые палатки. Потом их перевели строить  первые дома, которые почему-то назвали коттеджами.
Однажды, Кузя упал и не мог подняться. На зоне таких людей называли доходягами. Вскоре они умирали. Зимой их штабелевали за бараками,  летом  хоронили за отвалом.
Федор и Агафон подняли его. Он плакал.
- Вот я и отжил. Нет сил, терпеть, лучше умереть. Парни, вот она советская власть. Будь она проклята!  Скольких людей она уничтожила. Столько людей здесь  находится не за что. Как такое было возможно?
Бригадир стал их бить палкой. Избитых  парней  потащили в барак. Там Федор потерял  сознание…

ИСКУПЛЕНИЕ
…Федор  лежал в колодце. Только сейчас он  осознал, что всё это было правдой.  После возвращения в нормальную жизнь, Кузьма Непомнящих  ушел с работы, целую неделю жил в гараже, пил и плакал, а потом повесился. До этого   он всё время повторял:
- Как это возможно?  Как это возможно? Как можно  искажать свою историю? Какие же мы беспамятные.
Агафона увезли в областной город в психиатрическую больницу. Он всем стал доказывать, что был в прошлом и видел всё.
Федор  сжег  диплом, партийный билет, и загулял. Семья от него отказалась, и он стал безработным.
- Господи! – взмолился он. – Я ведь хочу ещё жить. Я хочу что-то делать. Мои товарищи по несчастью не выдержали, но я-то, как смел опуститься до такого унижения. Господи, ты наказал меня. Ты правильно сделал.  Пожалей меня, Господи. Я не верил тебе. Как я мог? Я искуплю свою вину. Я напишу книгу о том времени, о себе.  Как я мог не понимать? Какой  же я был непонимающий? Как мы все могли забыть нашу историю из кровавого времени! Как? Как могло такое случиться? Как? Прости меня, Господи! Прости! Пожалей своего заблудшего сына!
Федор почувствовал свои ноги, он чувствовал свои руки, он мог говорить! Говорить! Федор встал на колени, взглянул  на видневшееся сквозь горловину колодца звездное небо, и впервые в жизни перекрестился.  Он стоял на коленях и крестился. Он не знал  молитв, он просто крестился, кланялся и крестился.
Потом он встал, и по лестнице стал подниматься  из колодца.  Он сейчас одно понял, что больше сюда  не вернется. В эту минуту он знал куда идти.
Светало. Одна за  другой  гасли звезды. На небе ни облачка. Быть хорошему дню.
Федор подошел к  церкви, и, не обращая на  мимо спешащих, на работу людей, перекрестился. Перед ним  распахнулась дверь в храм…

…Гутя Семихватова открыла глаза, и над собой увидела дощатый потолок. Она лежала на нарах.
В барак раскрылась дверь, и в  её проеме  возникла  женщина в полувоенной форме.
- А ну вставайте, курицы драные! На работу пора! А вы чо на меня высторожились? Вас  троих ноччю до мэна доставили! Встать!  У мэна не забалуете!
Рядом с Гутей сидели две молодые женщины. Одна из них сказала:
- Гутя Семихватова?  А  я Таисия  Недоверова. А вот и Евдокия Мошкаедова.
- Вот те раз, - ответила Гутя. – Подружек своих не узнала. Куда же мы попали?  Товарищ  бригадир, или кто вы там, куда мы попали?
- Я вам не товарищ, а гражданин бригадир над вами,  господа враги народа!   Железку  будете строить, вражины треклятые!  Дома  строить, палатки ставить! А ну, марш вкалывать. Не забудьте мазью намазаться. Я вам быстро память верну.
И помахивая палкой, она пошла к трем подружкам…

СОДЕРЖАНИЕ
Предчувствие
Кушать подано
Молчать!
Лектор
Первопроходцы
Искупление