Королевство Хромая Судьба

Лаки вышел из вагона. Очередной провинциальный городок. Сколько их он повидал за последнее время и не перечесть. Его работа по инспектированию технического состояния электрических сетей погоняла его по просторам нашей родины, как перекати поле по алтайским бескрайним степям.
 
Он осмотрелся. Обычно, он чувствовал заранее, будет ли работа рутинной или его ждёт приключение. Редко, очень редко неожиданности и сюрпризы случались без предчувствия чего-то. Он не смог бы описать это словами. Слова не отражают всех смыслов реальности. «Для всех, кроме тех, кто умеет читать знаки. Кто умеет читать между строк. Кто может видеть жизнь там, где её нет и слышать музыку в простом журчании ручейка»,- подумал Лаки. Он был романтик. И никакие невзгоды, а их случилось в его жизни немало, не смогли его ни сломить, ни заставить поменять убеждение в том, что красота спасёт мир.
 
Правда сейчас, в этот пасмурный вечер ему было не до романтики. Надо было подумать о ночлеге.
Вокзальная площадь была похожа на застывшую картинку. Лишь изредка её неподвижность нарушал прохожий, очень неспешно идущий по своим делам. Или залётное авто, так же неторопливо проезжая мимо, и, с явным удовольствием пропуская переходящих дорогу пешеходов. Начинал накрапывать мелкий противный осенний дождик.
«Пора»,- сказал сам себе Лаки.
Он подошёл к группе людей, разговаривающих о чём-то не очень важном, облокотившись на капоты и дверцы своих авто.
- Вечер добрый. Мне бы до Брусилова добраться засветло, – обратился к ним Лаки.
- До Брусилова? – удивлённо переспросил один из них. Он был той странной национальности…Ой, нет, конечно же, того странного вида (внешнего вида), который, казалось, был специально создан для того, чтобы торговать гвоздиками и заниматься перевозками.
Мужчины стали внимательно и оценивающе осматривать приезжего. Так, стая, прежде чем напасть, всегда долго ходит кругами, принюхиваясь и оценивая силы выбранной жертвы. Будет ли она сопротивляться? Будет ли биться не на жизнь, а на смерть? Или покорно подставит шею, увидев мощь и силу стаи, её быстроту и ловкость. А, главное, наглость и агрессивность.
- Ну да, – невозмутимо ответил Лаки и достал сигарету Данхилл Интернэйшнл из большой квадратной коробки с позолоченными краями. При этом на рукаве, как бы невзначай, сверкнула палладиевая запонка с двумя написанными вензелями английскими буквами А и Д.
Стоявший с краю от всех маленький человечек сразу как-то засуетился, задёргался.
- Садитесь. Садитесь, пожалуйста. Мы Вас мигом довезём. Вот так – чемоданчик в багажничек (экой он у Вас тяжёлый), а портфельчик сюда давайте, на сидение.
Остальные наблюдали за происходящим с какой-то нездоровой провинциальной заторможенностью. Лаки устроился на заднем сидении, водитель ловко сел за руль.
- Ну что, понеслись? – оглянувшись, задал он риторический вопрос.
- Трогай, – подыграл ему Лаки.
Оставшиеся мужчины долго смотрели вслед укатившему автомобилю. И лишь спустя несколько минут стали горячо обсуждать случившееся. Не так часто в их городке, где кончались железнодорожные пути, происходили хоть какие-нибудь события.
 
Насколько помнил Лаки карту, дорога предстояла длинная.
- Долго нам ехать? - спросил он водителя. И подумал: «Ну сейчас начнётся история с географией…».
- Да нет,- ответил маленький шустрый мужичок, – часа два и на месте будем.
А вы зачем к брусакам?
- К кому? - не понял Лаки.
- К брусакам. Ну это мы их так называем. Брусилов же.
- Ах вот оно что…, - многозначительно сказал Лаки.
- Да вы подремлите пока. Дорога к ним хорошая, грунтовая. И не заметите, как домчу. Это обратно трудно выбираться.
-Трудно? – переспросил Лаки.
- Ну да, - как-то нехотя и, словно, была задета какая-то скользкая тема, заёрзал водитель.
- Почему?
- Так они ж это… ненормальные.
- В каком смысле?
- Да во всех, блин,- продолжал вертеться водитель, – они у себя независимость объявили.
- От кого?
- А хрен его, блин, знает. У них там теперь королевство.
- Монархия…,- понимающе кивнул Лаки.
- Да нет, говорю ж Вам – королевство.
- И что, и король у них есть?
- Какой там. Королева у них, блин. Принцесса.
«Так королева или принцесса»? - подумал Лаки, но не стал уточнять. Дворники танцевали в такт известной песне «Опустела без тебя Земля», машину покачивало на ухабах. Глаза потихоньку закрывались. Было тепло, спокойно и уютно в маленьком автомобиле, который трясясь прогрызал включенными уже фарами ночную тьму, проплывая утлым судёнышком сквозь этот холодный осенний дождь.
.
Они приехали. Лаки, немного поторговавшись для приличия, рассчитался с водителем и, раскрыв зонт, шагнул в темноту сельского переулка. Гостиница была невыразительная, как миллионы постоялых дворов, раскиданных по нашей стране и собирающих под своей крышей уставших командировочных, шулеров с бегающими глазками, пёстрых цыган и узбеков с кучей верещащих детишек. Его чемодан и портфель уже стояли у респшн и он тоже подошёл к стойке, облокотился на неё одной рукой и внимательно всмотрелся в глаза девушки администратора.
- Чё вылупился? Не видал, шо ли?
- : ) Улыбнулся Лаки. Это был самый эффективный способ расположить к себе противоположный пол.
- Улыбается тут стоит, - уже немного мягче сказала девушка. Лаки протянул ей свой паспорт, вложив в него крупную купюру.
 
- Мне бы, где тихо и чисто.
- Ишь, какой. «Чисто». У нас везде чисто,- ответила девушка, но тем не менее задумалась, подбирая ключ от номера. Определившись с выбором, она открыла паспорт на страничке с пропиской и, подышав на древнего вида печать, громко приложила её к паспорту. «999» - прочёл Лаки.
- Это ещё зачем? – взволновался он. Паспорт он берёг, так как ему регулярно приходилось показывать его то на таможне, то в разных бюро пропусков. Такой неожиданной наглости он не ожидал.
- Девушка, Вы мне паспорт испортили.
- Ни чё, потерпишь. Как грится – без бумажки - ты букашка. А с печатью человек.
Лаки с грустью смотрел на оттиск. 999 легко превращались 666. «Интересно, во сколько обойдётся мне замена?» - думал он.
- Пошли, чудак-человек,- позвала его девушка, выйдя из-за стойки.
Они поднимались по деревянной лестнице на второй этаж заведения. Перед лицом покачивались бёдра хозяйки постоялого двора в таком коротком мини, что будь юбка ещё чуть короче, ей бы подошло название набедренная повязка. «Почему в провинциальных городках женщины одеваются так вызывающе?»
Они остановились у дверей номера. «13»,- прочитал Лаки.
- А я думал номер будет 999,- сказал он.
- Не-е, 999 - это виза.
- Что?
- Виза. Ну как же ж, королевство то у нас тридевятое.
- Ага. И королева уже готовит званый ужин, да чего уж там мелочиться – бал в честь приезжего?
- Ну бал, не знаю. У нас всё больше плаха в почёте.
- Плаха?
- Ну да. Поставят Вас на сцену, каждый подойдёт и скажет, что он о Вас думает.
- Ну да, это серьёзное наказание, - усмехнулся Лаки.
- Зря смеётесь. Не все выдерживают. Один тут давеча вообще с ума съехал. Сейчас извозом перебивается на вокзале. А какой там извоз? Раз в год приедет кто и всё.
- Что значит «и всё»?
- И всё. Назад у нас никто не возвращается. Вот и скажи, что это за извоз такой, когда возить некого?
Лаки поежился.
- Ну, боюсь я нарушу вашу традицию.
- Ты не зарекайся, – сказала девушка и посмотрела на него снизу вверх, из-под короткой чёлки цвета местной перекиси водорода.
- Так! В постели не курить. По ночам не шастать. Презервативы в окно не выкидывать.
Лаки улыбнулся.
- Ну что ж вы так обо мне?
- А кто тебя знает. Ездюют тут всякие.
- Вы ж говорили: “Нет тут посетителей?”
- Это с вокзала нет. Городских. А местных тут предостаточно. Разгильдяев.
Она смачно сплюнула и, отдав ключи, спустилась вниз.
- Ужин в десять, – раздался снизу её командирский голос.
Устроившись и распаковав вещи, Лаки примостился на кровати. Было уютно и чисто. Так редко в нашей глуши можно было встретить такие простые, но аккуратные номера. «Хорошо, что я не поскупился, вложив в паспорт достаточно нескромную купюру» - подумал он, разглядывая старинный камин. Камин – вещь, вообще несвойственная старым русским городам. А здесь, в этой глуши, он был фактически чудом. «Сказка какая-то», - вздохнул Лаки. Ночник не освещал всего пространства небольшой комнаты, тени причудливо раскрасили стены и оживили плотные оконные шторы. И очень кстати, по отношению к камину, но совсем уж из ряда вон по отношению к нормальной реальности, было стоявшее напротив камина венское кресло-качалка. На него бесформенными комками был наброшен шотландский плед. Или?
Плед пошевелился. «Ну вот, - подумал Лаки, - довели своими намёками. Королевство, принцесство. Никто не возвращается. И надо же им было на ночь нагонять страху. Я и так не люблю спать в чужой постели, а тут ещё и антураж такой». Он подошел к креслу и откинул плед. Из-под него нехотя вывалился огромный пушистый кот. Чёрный, как уголь. И направился к двери. Подойдя к ней, он обернулся, посмотрел на Лаки и громко и требовательно сказал: «Мяяяу!!!»
«Хорошо хоть не человеческим голосом», - пронеслось в голове. И, как эхом, «Можно и человеческим».
Лаки встряхнул головой, подошёл к выходу и открыл дверь. Кот удалился с важностью посла, подписавшего верительные грамоты.
Лаки переоделся в светлый вельветовый пиджак Кэмэл и такие же, только тёмно-зелёные джинсы. Спустился вниз к ужину и обнаружил за длинным деревянным столом из нестроганых досок, непокрытым скатертью, весьма странную компанию. Слева от свободного стула, предназначенного, как догадался Лаки, для него, сидел огромный, нет, очень огромный тип в длиннополой шляпе, закрывающей пол головы и потёртом драповом пальто неопределённого цвета. Он, сильно ссутулившись, спокойно хлебал ложкой, зажатой в кулаке деревенскую тюрю. Справа сидел настоящий сельский паренёк. Невыразительный. Светлые Есенинские волосы да суетливость в движениях делали его каким-то очень обычным, простым. Таких пареньков, смеющихся и лузгающих семечки часто можно было увидеть на солнечной околице сидящими на заборе из длинных жердей и весело обсуждающими всё. И это всё было удивительно смешным! Напротив сидели трое. Пожилой лысоватый мужчина в очках и две дамы. Именно дамы. Хотя они и были весьма разного возраста, но выглядели по меньшей мере родственниками. А одеты… Пышные дорожные платья, как минимум, из восемнадцатого века. Артистки, догадался Лаки. Его всегда умиляла склонность как молодых, так и «Бальзаковских» служителей Мельпомены, к балам и гусарам. Так и тянуло сказать по-Давыдовски:
«О бедном гусаре замолвите слово,
Ваш муж не пускает меня на постой,
Но женское сердце нежнее мужского,
И сжалиться может оно надо мной.»
Пожелав всем доброго вечера и приятного аппетита, он сел на свободный стул. Хозяйка тут же принесла тарелку супа и приборы. На столе стояла большая супница, тарелки с салатами. В плетёной соломенной хлебнице лежал свежеиспечённый настоящий деревенский хлеб. Большой глиняный кувшин с клюквенным морсом был очень кстати и пользовался у посетителей завидным вниманием.
Сидевший слева мужчина-гора повернулся, посмотрев мутными глазами на Лаки. И стал вставать. Это было зрелище. Он именно не встал из-за стола. Нет. Он начал вставать, грубо бросив ложку в недоеденную тюрю. Его фигура росла и росла, казалось она уже занимала всё свободное пространство. Лаки невольно задрал голову, чтобы окинуть взглядом всего мужчину. А тому пришлось согнуться, чтоб не задеть потолок. «Баскетболист», - подумал Лаки. А небритый детина с бомжеватым лицом опёрся на толстенную полку, прибитую к стене прямо над тем местом, где сидел Лаки. На полке было несколько кувшинов, среди которых примостился огромный угольно чёрный пушистый кот. Кот улыбался.
- Кхгхм. Да, - сказал верзила, посмотрел на Лаки и вышел в дверь, согнувшись чуть не напополам. Когда он уже почти весь скрылся в дверном проёме, из длинного кармана на боку его пальто высунулся маленький рыжий очень конопатый мальчишка показал Лаки язык и тут же спрятался в кармане.
«Устал я сегодня…», - подумал Лаки.
- Нельзя ли стаканчик виски, а, хозяйка?
- Ишь чего, «Виски». – Она направилась к стоящему в самом тёмном углу гостиной здоровенному шкафу явно ещё доисторического происхождения.
- Вот, завалялась тут бутылочка. - И она грубо стукнув, водрузила на стол пыльную бутылку Джим Бим.
- 1904 год, – прочитал Лаки. Опечатка, 2004, наверное, подумал он. Или китайский контрафакт, что скорее всего. Он налил виски в гранёный стакан на дюйм и, подумав, не стал спрашивать лёд.
- Вот так всегда. Стоит появиться кому-то новенькому и он уходит, – услышал он мелодичный голос.
Лаки взглянул на соседку напротив. Её глаза были еще более голубые, чем небо в жаркий июньский день, а аккуратно уложенные в диковинную причёску волосы напоминали пшеничное поле, освещённое заходящим солнцем – нежно жёлтое со странным красновато бронзовым отливом.
- Кто уходит? - переспросил он.
- Великан.
- Какое странное погонялово. Очень конкретное и не злое. - Подумал Лаки. А вслух сказал:
- Ну да. А вы, конечно же принцесса?
Девушка звонко рассмеялась, разогнав не только некую стеснённость, сидящую с ними за столом, но и, как показалось Лаки, сумрак небольшой столовой, освещённой лишь парой тусклых, засиженных мухами, светильников.
- Нет,- сказала она,- я не принцесса. Хотя наша семья королевских кровей! А папа служит при дворе её Величества.
- Точно. Китайский контрафакт, – подумал Лаки про виски. У него начала побаливать голова. Девушка вышла из-за стола и представилась в глубоком реверансе:
- Аннунциата.
- Очень приятно, - привстав, ответил Лаки и чуть склонил голову. - Лаки.
Простите, - Владимир Вадимович. Как Лаки меня хорошо знают в разных социальных сетях и других развлекашках всемирной паутины.
- Я буду называть Вас «Поэт».
- Поэт? - Лаки не смог сдержать удивления. Он никогда не писал стихов. Его стихия была математика. Он ценил красоту оригинальных решений и великолепие остроумных доказательств.
- Сядь, Аннунциата, не приставай к молодому человеку, – сказал лысоватый мужчина в возрасте.
- Я - Роби Пьер, священник Верховного Существа из Клермон Феррана. А это моя жена – пани Лопа и дочь Аннунциата.
- Вы француз?
- Был когда-то. Но это было так давно, что я уже и не помню.
- Я не очень понял, Вы католик?
- Нет, культ Верховного существа. Французская революция. Помните 9 термидора II года?
- Девятого что? - Переспросил Лаки.
- Термидора.
Лаки выпил свой стакан с виски залпом.
- Ну что ты пугаешь молодого человека? - вмешалась в разговор пани Лопа. Она так ловко изобразила скромный книксен, что Лаки даже не понял, выходила ли она из-за стола.
- Лопа, - представилась она, - Лопа де Вега-Пьер.
- Он имел в виду конец июля. Эти французы… Они такие выдумщики. То календарь переименуют, а то, вообще, всем головы рубить начинают. Что королям, что королевам. А то и самим создателям этих календарей.
Лаки налил себе ещё спиртного и закурил.
- Надеюсь Вы не против? – непонятно у кого спросил он. Никто не ответил.
- А Вы женаты? – звонко спросила Аннунциата.
- Ани! – одёрнула её пани Лопа.
- Ничего, ничего, – сказал Лаки.

- Нет, я не женат. А что, у Вас есть для меня невеста? Почему это Вас заинтересовало?
Аннунциата и пани Лопа посмотрели друг на друга и громко прыснули. Одна, как положено даме в шёлковый платок, а другая, просто в голос засмеялась, как умеют только маленькие дети и очень честные люди.
- Что-то притомился я с дороги, – сказал Лаки и, поковырявшись ещё для приличия вилкой в салате «столичный», попрощался с гостями и, пожелав всем спокойной ночи, поднялся к себе.
Приближалась полночь. Он постелил постель, разделся и лёг. «Ну вот сейчас всё и начнется», - подумал он, засыпая.
Проснулся он от ярких солнечных лучей, бьющих сквозь незашторенное окно прямо в глаза. Быстро поднялся, умылся и привёл себя в порядок. Постель он не заправлял. Уж такая привычка была у него с детства. Он подошёл к пыльному зеркалу, причесался и изобразил:
«Well
Be-bo a lula
She's my baby.
Be-bop a lula
I don't mean maybe.
Be-bop a lula
She's my baby.
Be-bop a lula
I don't mean maybe
Be-bop a lula
She's my baby doll, my baby doll, my baby doll».
Утро и настроение были просто замечательными!
- На полу, слева от трюмо, сидел кот и, тщательно вылизывая лапы, умывался. «Как ты сюда попадаешь? - подумал Лаки.
- Брысь! Кыш отсюда, – сказал он и легонько подтолкнул кота ногой. Кот перестал умываться и посмотрел ему прямо в глаза. «Тоже мне командир. И не таким лицо царапали…»,- наверное, так говорили его глаза. Но Лаки не был в этом уверен. Он открыл дверь, выпустил кота и спустился позавтракать.
В столовой было пусто. За столом, где он вчера ужинал в компании великана, мальчика и француза с семьёй, никого не было. Да и во всём помещении никого не было. На столе стояли две тарелки: одна накрывающая другую, ломоть хлеба и несколько стрелок зелёного лука. Но взгляд Лаки первым делом зацепился за глиняную кружку, до краёв наполненную белоснежным густым молоком с нежной пенкой. «Парное», - подумал Лаки, и по душе разлилось приятное тепло предвкушения сказочного завтрака.
Завтракая, он разглядывал помещение. Ничего особенного. Сельская столовая. «И чего вечером меня так разобрало? Нет, точно, виски был китайский». На самом дальнем столике стояла большая тарелка с недоеденной тюрей, в которой лежала деревянная ложка и, так несуразно смотрящаяся рядом малюсенькая кофейная чашка. С остатками чая. Он поднялся и вышел на улицу.
Городок и так был, как многие поселения на юге страны, чистым и ухоженным. А после дождя, прошедшего ночью, он был особенно светел и красочен. Поднимающееся солнце ещё не успело высушить крыши домов и листья разлапистых каштанов, и они соревновались друг с другом в яркости палитры. Воздух после дождя был свеж и наполнен множеством неповторимых ароматов русской глубинки. Здесь смешались и приторно сладкий запах черёмухи и терпкий аромат свежескошенных газонных трав. И даже запах мокрого асфальта. «Может быть вы мне и не поверите, - думал Лаки, – но мокрый после дождя асфальт пахнет как-то по-особому. Нежно. Полевыми Цветами». А может быть это яркое утреннее солнышко так разбудоражило воображение. Расспросив прохожих, как ему быстрее добраться до муниципалитета, он бодрой походкой направился к центру.
Первым делом ему надо было отметить командировочное удостоверение. Он прогулялся по переулкам и этажам муниципалитета и не без труда нашел дверь с надписью «Секретарь Администратора». Прочитав пару раз ввергшую его в задумчивость табличку, он смело толкнул дверь.
Комната была очень светлой от утреннего солнца и столь же шумной. Две девушки за стойкой, напоминавшей ресепшн гостиницы беспрестанно отвечали на телефонные звонки, убегая куда-то ненадолго и стремительно возвращаясь к своей суетной работе. Справа сидел молодой человек в костюме фабрики «Большевик», белой рубашке и странном галстуке. Он был полностью поглощён происходящим на экране монитора. И Лаки не был уверен, что это была производственная необходимость. «Ворлд оф Танк», - подумал Лаки.
- Добрый день. – Обратился он к сидящей слева женщине с причёской а ля Мирей Матье, и выпрямленными волосами странного бордово-фиолетового цвета. Она даже не взглянула на него, продолжая перебирать бумаги, в большом количестве и страшном беспорядке разбросанные по столу.
- Мне бы командировочное отметить.
- Это Вам к Администратору Секретаря надо. - Не вынимая карандаша изо рта, ответила она.
-??? - приподнял брови Лаки.
- По коридору третья дверь слева. По личным вопросам - напротив приёмной.
- Ага…, - промолвил Лаки, качая головой и удалился, стараясь не мешать и не беспокоить столь занятых работой людей.
Отметив удостоверение, и выяснив, что администратор секретаря - это Вам не абы кто, а Администратор Секретаря Её Величества, он направился в департамент энергоснабжения. Время шло к обеду и попавшаяся ему на перекрёстках … нет, не мироздания, а всего лишь здания муниципалитета столовая, оказалась очень кстати. За старенькой кассой с кнопками в конце длинного ряда прозрачных витрин, тарелок, стаканов, кастрюлек и даже большой крюшонницы, окружённой стеклянными цыплятами-чашечками, сидела настоящая буфетчица с накрахмаленным кокошником, в розовой кофточке с белоснежными кружевами на рукавах и воротнике.
Гложет сердце кручина,
Давит грудь подоконник.
Где ж ты бродишь, мужчина -
Настоящий полковник? - подумал Лаки и взял поднос.
Набрав невзыскательных блюд и дополнив их стаканчиком ягодного морса, а здесь он был действительно ягодный, а не восстановленный из неизвестно чего, он встал за круглый столик на одной ножке. В это время в столовую стремительно вошли двое молодых людей. На груди у них болтались бэйджики с вычурной эмблемой, в центре которой красовались три 9-ки. Шума и суеты они производили столько, что казалось будто в кафе зашло сразу несколько человек. Добров и Бобров – прочитал Лаки. Их выбор еды и напитков был по меньшей мере непритязателен, а по большей – оригинален. Они взяли большой французский батон, три сосиски с невероятным количеством хрена и одно яйцо, разрезанное пополам и обильно сдобренное майонезом. Весь этот фантасмагорический набор завершали три бутылки кефира. Кефир тут продавали в стеклянных бутылках с широким горлышком, закрытом сиреневой или зелёной, в зависимости от жирности, крышечкой из алюминиевой фольги. «Интересно,- подумал Лаки, – как они будут делить всё это на двоих?» Однако ни у Доброва, ни у Боброва на этот счет похоже не было никаких сомнений. Они дружно взялись за еду, перемалывая последние новости со скоростью пулемёта и громкостью уличного рупора.
- Слыхал? Говорят, сегодня Поэта на плаху поведут.
- Да… Не повезло парню.
- Интересно, почему все поэты заканчивают свой путь плахой?
- Ну, допустим, не все, а только настоящие.
- А, брось. Где ты видел у нас настоящих поэтов?
- Да, говорят, приехал тут один.
- Ещё неизвестно, настоящий ли он.
- Да, и плаха то у нас ненастоящая…
- Ну, не сажи. Один, вот, недавно совсем голову потерял.
- Ну, даже если он и ненастоящий, Принцесса не даст ему погибнуть.
- Если Канцлер не решит вмешаться.
Они вдруг внимательно посмотрели в лицо друг другу, потом резво заглянули под стол, а затем уставились на Лаки, буквально сверля его глазами…
- Я люблю Канцлера, – сказал один.
- Да продлятся его дни навЕки, а ночи на векА!
- Аминь, - сказали оба, глядя на Лаки не моргая. А затем, оставив недоеденную сосиску с хреном, быстро исчезли в коридорах муниципалитета.
Лаки почему-то вспомнил Аннунциату: «Я буду называть Вас «Поэт».
В департаменте энергоснабжения сидел всего один человек. Уже немолодой, в клетчатой рубашке с выцветшим рисунком и темно-синих брюках с идеально отутюженными стрелками. Пиджак аккуратно висел на спинке стула. А на рукавах… Хотелось даже протереть глаза. На рукавах у него были настоящие канцелярские нарукавники. Он деловито перебирал бумаги, время от времени делая пометки и что-то вычисляя… ну да, конечно, на счётах. Почему-то после нарукавников счеты совсем не произвели никакого впечатления. Они были едва ли не необходимым атрибутом. Калькулятор здесь смотрелся анахронизмом. И, конечно же, он что-то беспрестанно бурчал под нос.
- Вы к кому, Молодой человек? - он посмотрел поверх очков подняв глаза, но почти не подняв головы.
- Наверное к Вам. Я с инспекцией из Москвы. По поводу годовой поверки приборов учёта и сертификации сетей. Новые СНиПы ввели. Впрочем, не думаю, что я у вас надолго задержусь. Вы оповестите на местах людей, чтобы проблем с допуском и осмотром не возникало.
- Ненадолго… - задумчиво сказал мужчина, снял очки и стал грызть ушко оправы очень внимательно, как бы, пытаясь запомнить его, стал разглядывать Лаки. – Ну что ж, может и так. Хотя вряд ли.
- Скажите ещё, что от вас не уезжают. И что сегодня меня на плаху поведут.
Мужчина вышел из-за стола и заварил два стакана чая из кулера.
- Присаживайтесь, – показал он на два офисных стула, стоящих неподалёку друг против друга.
- Иван Кузьмич, – он протянул руку.
- Лаки.
- Значит, вы говорите, что Вы – Поэт? - продолжая изучать внешний вид гостя, спросил Кузьмич.
- Да нет. Я то как раз утверждаю обратное.
- А почему же Вы решили, что Вас сегодня поведут на плаху? Вы кушайте печенье, угощайтесь. А сахарок вот, в стаканчике белом.
Лаки смутился: «Да меня со вчерашнего вечера плахой пугают».
- И что, Вы испугались?
- Вы серьёзно? Какая плаха? Какая королева? Я завтра в Москве буду чай пить с коньяком.
- Ну чай мы, допустим и здесь ещё не допили. А с такими новостями не грех и по рюмочке с лимончиком. Он встал и выглянул в коридор. Налево. Пауза. Направо. Потом очень аккуратно прикрыл дверь, повесив на ручку табличку «Не беспокоить. Сдаем план по валу» и повернул ключ. Затем подошел к шкафчику с папками и, раздвинув их, извлёк на свет Божий бутылочку «Ани» и блюдце с тонко порезанным лимоном.
- Да Вы просто волшебник, Иван Кузьмич!
- Какое там, так себе, кудесник небольшой. Был бы волшебником, вона, отчёт годовой уже бы подготовил, а так…- И он махнул в сердцах рукой.
Коньяк приятно согрел горло и настроил на благодушный лад. У Кузьмича предательски начали краснеть кончик носа и щёки. «А он похоже и в одиночку нередко прикладывается к этому набору», - подумал Лаки.
Пора было переходить к делу.
- Так что вас так напугало в вашей плахе? - спросил Лаки, - дело то плёвое, - постоял, послушал, послал всех и ушёл.
- Вы, молодой человек, несознательно подходите к вопросу. Опрометчиво, можно сказать. Плаха - это…это……О-о-о! - изрёк он, округлил глаза и показал указательным пальцем на потолок.
«Да…, - подумал Лаки, - содержательная беседа».
- Почему Вы решили, что Вы - поэт?
- Мне сказала об этом Аннунциата.
- Взбалмошная девчонка. Болтунья и егоза. Вся в мамочку. Если б не Роби, все секреты их семьи становились бы известны журналистам ещё до того, как они произойдут.
Это ещё ничего не значит.
- Значит я сегодня останусь жив?
- Это ещё пока вопрос, - сказал Кузьмич и надолго замолчал, думая о чём-то важном.
- Ну что ж, спасибо на добром слове. Пойду осмотрю место казни, чтобы знать, как одеться к вечеру, – сказал Лаки и вышел.
На улице разыгралось солнышко. Было тепло, светло и по-летнему сухо. Найдя площадь Расставания (бывшая площадь Восстания), он выбрал себе удобную скамейку и устроился, раскинув руки по спинке лавочки. Ультрафиолет приятно грел переносицу. Лаки зажмурился и вдохнул полной грудью чистый, как горный ручей, воздух. Было очень спокойно и приятно. Так бывает только в маленьких провинциальных городках. Там, где некуда спешить. Где мысли и поступки чисты и открыты. Где, «жить легко и думаешь о смерти, как о бокале терпкого вина», вспомнил он старую песню. Как же должны быть счастливы люди, живущие в таком замечательном городке. Справа кто-то кашлянул. Лаки повернулся и увидел очень бледного, нет «очень бледного» - это недостаточный эпитет, чтобы описать чахоточную бледность этого молодого паренька. И светлые, как солнце волосы.
- Всё в порядке? - спросил Лаки.
- Да, спасибо, всё хорошо, – ответил паренёк.
Лаки, честно говоря, в этом очень сомневался.
- Весело работают, – сказал он, кивнув в сторону плотников, которые с шутками и острым, как мексиканский перец, деревенским словцом собирали в центре площади непонятное сооружение. У него было отличное настроение и всё радовало его, и солнышко, жарящее переносицу, и запах свежесрубленной древесины…
«Кедр», - подумал он.
Это был запах, который нельзя было спутать ни с чем. Тот, кто хоть раз в жизни вдохнул этот аромат, не забудет его уже никогда. Очень редко, в своей московской квартире ему удавалось прикоснуться к этой сказке. Когда ему присылали из Сибири свежие кедровые шишки, и он пёк их (да, да, именно пёк, а не сушил) в духовке на кухне. И по всей квартире разливался аромат свежезаваренного таёжного чая, чуть сдобренного пеплом, от угольков костра.
Парень опять кашлянул. Лаки внимательно осмотрел его.
«Ну и худоба», - подумал он. Настроение было очень игривое и он спросил:
- Простите, Вас не Пьеро ли случайно зовут?
- Нет, - вполне серьёзно отвечал молодой человек, - меня зовут Пьер. Я - поэт.
Хорошее настроение улетучилось со скоростью хорошего курьерского поезда. Лаки вспомнил вчерашний вечер и сегодняшнее утро. И сел поудобнее. В позу менеджера, готовящегося пойти на ковёр к начальству.
И ещё ему вспомнился Иван Кузьмич.
- Скажите, Вы настоящий поэт? – решил поиграть в умного Лаки.
Пьер молниеносно встал, гордо вскинул голову и отставил на полшага левую ногу.
- Что Вы себе позволяете, сударь? Не имею чести знать Вас.
Лаки стало неловко. Он встал. Нет, скорее поднялся со скамейки.
- Да нет, вы сядьте, сядьте. Я ничего такого не имел в виду. А скажите, Вы давно начали писать?
- Раньше, чем дышать, сказал Пьер.
- Угу м м м м, - сказал Лаки и внимательно посмотрел на него.
- Так эта плаха для Вас?
- Да, – отвечал Пьер. Он сказал это так легко и просто, как чирикает уличный воробей. Но при этом не оставалось ни малейшего сомнения в том, что это истинная правда. Лаки стало немного не по себе.
- А я думал, это для меня.
- Нет, что Вы, - сказал Пьер, – на плаху может взойти только настоящий поэт.
- А Вы не боитесь?
- Чего?
- Смерти.
Пьер взглянул на Лаки. Казалось он смотрит не в глаза, а куда-то глубоко внутрь души. Глубже, чем заглядывал сам Лаки.
- Смерти не надо бояться. Иногда смерть — это награда. За муки, за терпение, за боль.
- Смерть - награда?! Ну уж нет. Я бы лучше пожил.
- Без любви? - спросил Пьер и взглянул на Лаки глазами цвета неба, не имеющего дна.
Лаки смотрел на него, не отрываясь, около минуты.
- Вы странный человек.
- Поэты не похожи на простых людей.
- Может быть они просто сумасшедшие?
- Нет, они просто настолько другие, что для некоторых людей не хватает чувств, чтобы понять их.
- Ума? – переспросил Лаки.
- Нет, чувств, – ответил Пьер.
- Понимаешь, друг, (Лаки поёжился от столь неожиданного перехода к друзьям) поэты, они чувствуют всё, как дети. Их легко ранить, обидеть. Им бывает больно даже тогда, когда тебе ещё не стало больно. Когда ты ещё не понял, как ты будешь страдать. Они уже знают. И плачут. Плачут стихами.
- Мужики не плачут.
- Да, друг. Плачут только поэты. Настоящие.
- И Вы находите это достоинством? Плачь мужчины?
- Мы находим это честным.
- Ну раз Вы такой честный, – раззадорился Лаки, – так может и на плаху ляжете? Вам там за честность голову с удовольствием снимут. (И он улыбнулся от великого чувства юмора и удачного парирования аргументов соперника).
- Лягу, – сказал Пьер спокойно, – но не от честности.
- Мне если честно, очень страшно. Я боюсь боли. Некоторые боятся темноты. Другие высоты. А я … я боюсь боли.
И он уставился взглядом в асфальт.
- Я очень тонко чувствую людскую боль. Вот Вам сейчас очень плохо.
- Мне?!!!
Лаки наклонился над головой Пьера и зашептал ему на ухо:
- «Я Вам один умный вещь скажу. Только ты не обижайся». А ты не хочешь вернуться домой, выпить рюмку водки и лечь спать?
- Я … я … я очень хочу, – сказал Пьер, и по щеке его покатилась слеза, - но кто же пойдёт тогда на плаху?
«Получается, что я, - как-то через чур спокойно подумал Лаки, - чушь какая-то…»
Позади скамейки раздался звонкий, как песня жаворонка, смех. "Аннунциата", - подумал Лаки.
- Добрый день! Далеко ли собралась такая милая девушка в солнечный день? О, да ты с корзинкой! Не иначе к бабушке в лес. А где же шапочка?
- Да нет, – опять по-девичьи рассмеялась Аннунциата, - какой Вы смешной. Я к папе в церковь обед несу. Хотите со мной, господин Поэт?
- Так Вы тоже Поэт? – спросил Пьер и посмотрел на Лаки с уважением.
- Это смотря для кого, – ответил он. Его уже начинала злить эта игра в сказки и поэтов.
- Для Аннунциаты я – Поэт. А для Вас - просто прохожий. А на самом деле, я специалист по электрическим сетям.
В этот момент на стройке что-то громыхнуло. Все трое оглянулись и увидели, как в странное сооружение, напоминающее дверь, вставили блестящую на солнце металлическую пластину. И она с шумом скользнула вниз. У Лаки зачесалась шея где-то ниже затылка, и он потряс головой, отгоняя наваждение.
- Хотите со мной? – повторила приглашение Аннунциата?
- Конечно, - хором согласились оба.
Церковь Верховного Существа находилась в соседнем квартале. Это было очень старое здание. Серые стены так высоко уходили в небо, что приходилось поднимать голову, разглядывая остроконечные купола даже с расстояния. Окна и арки были вытянутыми. Казалось, всё здание стремится вверх, в высоту, пытается оторваться от Земли и улететь. Но что-то под Землёй держит его крепче, чем тиски и от этого оно растянулось, как растягивается лицо на воздушном шарике, если его перекачать.
Внутри сверкал начищенный до блеска мозаичный пол. Слева и справа тянулись ряды кресел из вытертого с годами очень тёмного дерева с маленькими столиками для чтения. Прямо перед троицей, вошедшей в храм, простиралась дорога… Нет, конечно же это была не дорога, а красивый широкий и длинный проход, упирающийся в аналой, который стоял на открытой площадке, освещённой падающими с неба лучами солнца, окрашенными огромными витражами в оттенки всех цветов радуги. За ним, обрамлённая двумя огромными позолоченными колоннами зияла арка иконостаса, в центре которой возвышалось почти под потолок огромное распятие.
На маленьком балкончике слева сидел за органом Роби Пьер. Звуки музыки наполняли пространство мощью и величием, символизирующем божественность Верховного Существа. На правом балкончике, предназначенном для певчих, никого не было. Как и во всём храме.
Аннунциата ускорила шаг, стараясь побыстрее увидеть отца. В это время из прохода между скамейками вышел рослый и крепкий мужчина в чёрном, отрезав Аннунциату от её провожатых. Он грубо толкнул Пьера так, что тот повалился на каменный пол, разбив губу. На подбородке заалела капелька крови.
- Не торопись, писака. Ты ещё успеешь сегодня исповедаться. – И, повернувшись к Роби, сказал, - а Вы, Роби, не забудьте зайти к мне после его исповеди.
- Вы поэт? – спросил он, грубо ткнув пальцем в грудь Лаки.
- Нет. – Волосы на затылке взъерошились. У Лаки такое случалось в момент опасности, или, когда на охоте он чувствовал приближение крупного зверя. Это был инстинкт, доставшийся ему от предков, и он ничего не мог с собой поделать. Он пригладил непослушные волосы рукой.
– Я инспектор. По электрическим сетям, – немножко нескладно, как молодой менеджер перед собственником крупной компании, растерялся Лаки.
- Это хорошо! Это просто замечательно, – взяв Лаки за плечи, и глубоко заглядывая ему в глаза ледяными зрачками, сказал мужчина. Повинуясь его желанию, они вместе двинулись вперёд неторопливой походкой, обнявшись. Точнее Лаки позволил себя обнять этой властной и очень тяжёлой руке. По дороге мужчина отодвинул ногой мешавшего ему пройти распластанного на полу Пьера.
Вместе они прошли по нескольким лестницам и, сделав пару- другую поворотов, вошли в просторную комнату с высоким потолком и очень большими окнами, завешанными плотными тяжёлыми шторами.
В комнате был накрыт большой стол. Лаки даже не смог бы сказать на сколько персон. «Больше двенадцати», - подумал он. Во главе стола стояло такое большое кресло из эбенового дерева, что его вполне можно было бы назвать троном.
«Трапезная», - подумал Лаки. Яства на столе были под стать остальному антуражу. В первую очередь бросался в глаза необыкновенной красоты фазан. Казалось, он вот-вот взлетит, расправив свои небесной красоты крылья и хвост. Вина, ананасы и неизвестные Лаки тропические фрукты так и стремились вывалиться из несчётного количества вазонов и блюд. Сверкали в лучах канделябров бокалы работы весьма искусного мастера. Салфетки белые, как снег, отражались в начищенном до блеска, нет, до сияния, фамильном серебре. Бутылки вина с сургучными печатями вызывали благоговение и уважение к своему возрасту. Это был настоящий королевский стол.
Человек в чёрных одеждах подошёл к креслу и, резко повернувшись, представился.
- Канцлер. Канцлер Тридевятого Королевства.
- Лаки, – протянул руку Лаки.
Канцлер обошёл кресло-трон и встал с другой его стороны. Лаки остался стоять с протянутой рукой.
- Никогда не протягивайте руки, молодой человек. Особенно Канцлерам. Мы можем понять это неправильно.
С этими словами он подкинул в воздух тончайшей работы шёлковый платок. Распластавшись по воздуху, как дымка, тот стал медленно оседать вниз, совершая причудливые движения. Воздух разрезал короткий отрывистый свист. Никто ничего не видел. Ни движения рук, ни блеска оружия. Но на землю упали уже две аккуратно разрезанные половинки платка.
Лаки отдёрнул руку. Не убрал, а именно отдёрнул.
- Присаживайтесь, – сказал Канцлер, устраиваясь на кресле. Лаки задумался: «Сесть рядом? Это претензия на близость к власть предержащим… Сесть напротив? Как гость. Но тогда я не буду слышать его. Стол очень длинный…» Наконец он решился. Он отодвинул стул и устроился в трёх тарелках от Канцлера. Тут же ему налили бокал красного, как кровь, вина, положили еды и закусок.
- На долго Вы к нам? – спросил Канцлер, сверля Лаки ледяным взглядом.
- Вы интересный человек, - ответил Лаки, – вы первый, кто мне не говорит, что от вас никто не уезжает.
Канцлер громко и очень беззлобно рассмеялся. Он чувствовал себя в храме, как у себя дома.
- А если я скажу Вам, что Вас отсюда увезут? – подавшись вперёд и угрожающим шёпотом спросил Канцлер.
И тут же опять громко рассмеялся.
- Но плаха ведь строится не для меня? – спросил Лаки.
- Почему Вы так решили? - Лаки поёжился.
- Я думал, плаха строится для Поэта…
- Ах да! Пьер… Вы думаете, он настоящий поэт? Может быть, он только юный романтик? Несчастный влюблённый...
- Настоящие поэты, – он прищурил глаза и очень внимательно посмотрел на Лаки, казалось, что зрачки в его глазах сделались узкими вертикальными полосками, как у кота. – Настоящие поэты порой так скрытны. На лице одно, а в душе другое. Да и кто ж сам по своей воле на плаху пойдёт? Я таких не встречал. Всех приходилось силой уговаривать. Я вот и сам думаю. Не помиловать ли Пьера?
- Эй, охрана! Приведите сюда этого писаку. Попросите Роби, чтобы сыграл что-нибудь спокойное. И Аннунциату пригласите к ужину.
Несколько человек в чёрной форме и чёрных касках бросились врассыпную.
- Так вы, значит, электрик… Интересно.
- Ну, не совсем. Я энергетик.
- Адреналин Раш? - рассмеялся Канцлер, – да что Вы такой напряжённый, наливайте себе настоящих “энергетиков”. Они вам сегодня понадобятся.
- Вы про плаху?
- Что Вы, я про приём. Мы с Вами сейчас к Королеве пойдём.
- Я …, - начал Лаки.
- Ничего, ничего, – прервал его Канцлер, – отдохнёте, повеселитесь, потанцуете. Глядишь и проверка веселее пойдёт, – подмигнул он Лаки, – что мы, обычаев что ли не знаем? После проверки зайдёте ко мне, у меня для Вас конвертик припасён.
Лаки резко встал.
- Да сядьте, Вы, сядьте. Все нормально. Это небольшая компенсация за доставленные неудобства. К тому же я хочу попросить Вас выполнить одну несложную работу. А гонорары ещё никто не отменял.
У нас тут проблемка одна возникла. Палач у нас приболел. Старый он у нас. Бронхит у него хронический. Ещё с каторги.
Лаки опять резко встал и хотел что-то сказать, но два рослых гвардейца в чёрном грубо посадили его на место.
«Кажется я попал», - с грустью подумал он.
- Да не переживайте Вы так. Все просто. У гильотины есть две верёвочки и два палача. Они одновременно перерезают их так, что непонятно, кто именно стал палачом. Если Вы будете хоть на тысячную доли медлительнее, крови на Вас не будет. Да Вы и сами никогда не узнаете – убивали ли? Или нет. Ваша совесть будет абсолютно чиста.
А гонорар весьма существенен. Вам больше не надо будет ездить с инспекциями по стране. Купите себе домик где-нибудь на Канарах и проведёте остаток дней в Раю, в ладу с душой, пописывая мемуары “Как я был…” Кем вы были?
- Энергетиком.
- Ну да. Не поэтом же.
В трапезную ввели Пьера и поставили между Лаки и Канцлером, крепко держа за локти. Почти одновременно вошла и Аннунциата.
- Что прикажете, господин Канцлер? – присела она в реверансе.
- Садись здесь, с нами. Покушай, – он посадил её справа от себя напротив Лаки.
- А Поэт… Ты же поэт?
- Да! – гордо вскинув голову с капелькой крови на подбородке, ответил Пьер.
- А поэт нам стихи почитает. Да, Поэт?
- Никогда! – двое гвардейцев бросили его на пол.
Канцлер вышел из-за стола и, наклонившись, поднял Поэта за шкирку и поставил.
- Ну зачем же так грубо? Мы ведь всё мирно решим, правда? Поэт?
- Нет!
- А если не решим, то Аннунциата сейчас отправится в «Весёлую Башню» писать показания о правительственном заговоре. Кривой, там дыба освободилась? – спросил он кого-то сзади.
- Да, господин Канцлер. Для такой прекрасной особы она всегда свободна.
- По-моему не стоит так всё драматизировать, – сказал, вставая, Лаки, - я не люблю стихи.
Канцлер взглянул на него.
- Интересно. Если Вы не любите стихи, может быть, тогда вы любите дыбу?
- Знаете, что, – Лаки вышел из-за стола, – мне не нравится происходящее. Я приехал работать. Прошу обеспечить мне доступ к объектам контроля.
Канцлер улыбнулся во все свои тридцать два зуба. – И Вы спокойно бросите милую девушку и беззащитного парня?
- Что вы хотите?
- Что бы ты взял конверт!
Лаки сел на место и налил себе рюмку водки.
- Хорошо, – громко сказал Пьер, - я буду читать.
- Поднос с десертом! – сказал Канцлер, – дайте ему поднос, пусть поухаживает за девушкой. И, посмотрев на Пьера с ухмылкой и, в то же время, пренебрежительно, добавил, - ну и за нами.
Пьер взял поднос. Щёки его горели огнём, а глаза блестели, как звёзды.
В этих стихах было всё. Боль бессилия. Вечная любовь. Ненависть и гордость.

Ничто не умирает навсегда
Ни ветер в поле, ни цветы, ни травы,
Ни те, кто был не прав, ни те, кто правы,
Никто не исчезает в никуда.

Он подошёл к Канцлеру:

Унизить, растоптать – в том Ваша роль?
Сломать в коленках – не заставить гнуться,
Я и тогда смогу вам улыбнуться,
А Вам не по зубам убить любовь!

И повернувшись к Аннунциате:

И Вы, мой ангел, свет мой неземной,
Не смейте плакать обо мне напрасно –
Не омрачайте глаз своих прекрасных,
Когда приснятся крылья за спиной.

Пускай святой отец благословит -
Взметнутся ввысь – туда, где ночь и звёзды,
Туда, где не бывает слишком поздно -
Никто не сможет помешать любви!

(Ярослав Гордеев):

- Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! - с этими словами он взял большое пирожное и замахнулся, но…
В одно мгновение рука канцлера перехватила его кисть железной хваткой.
- А вот это лишнее.
Он внимательно посмотрел на Аннунциату, не отпуская руки Пьера:
- А не жениться ли мне на Вас? Поэт так красиво воспевал чистую и прекрасную любовь….
- Кривой! – он опять обратился к кому-то сзади, – я сегодня разведён?
- Да, господин Канцлер. Вы разведены в тридцать седьмой раз пятнадцать минут назад.
- Вот и славно. Встретимся на балу у Королевы, – он присел на одно колено и поцеловал руку белой, как смерть, Аннунциаты.

- Аннунциату проводить домой. И чтоб ни один волос!!!
- Роби пусть зайдёт ко мне.
- Пьера в «Весёлую Башню» попытать, не скрывает ли он чего перед казнью.
- А этого…,- он посмотрел на Лаки.
- А этого не трогайте. Пока.

Все разошлись. Лаки остался за столом один.

Из-под стола неторопливо вылез огромный пушистый чёрный, как смоль, кот и походкой императора направился в самый дальний и тёмный угол комнаты. «Наркоты подсыпали…», – подумал Лаки. Не дойдя и трёх-четырёх шагов до неосвещённого угла, кот остановился, оглянулся, взглянув Лаки прямо в глаза глубоко-глубоко, требовательно и громко сказал: «МЯ-я –у!».
Лаки встал и подошёл. Кот лапой «засыпал мусор» в углу, как делают это иногда собаки и коты. Лаки пригляделся и увидел маленькую книжицу. Такие делали раньше для чтения в транспорте. Сувенирное издание. Оно было так мало, что легко помещалось в нагрудный карман рубашки. Лаки раскрыл наугад и прочитал:

Любовь слепа и нас лишает глаз.
Не вижу я того, что вижу ясно.
Я видел красоту, но каждый раз
Понять не мог, что дурно, что прекрасно.

Но все, что видел, отрицал мой взор,
Подкрашивая правдой облик лживый.

Правдивый свет мне заменила тьма,
И ложь меня объяла, как чума.

«Интересно», - подумал Лаки и положил книжечку в карман. Он огляделся. В трапезной по-прежнему никого не было. Кот исчез. Лаки осмотрел угол, но не нашел ничего примечательного. Ни скрытой дверцы, ни норки, ни потайного хода…

Он вздохнул и вышел на улицу. Солнце клонилось к закату. Стояла непривычная для этого времени года жара. Солнце из жёлтого золотого яблока превратилось в оранжево-красное помЕло. Над плавящимся асфальтом плыло марево. Даже молодые листья на деревьях как-то пожухли, завяли. Издалека доносился стук топоров и визг пил. Кто-то тронул его за плечо. Лаки вздрогнул и оглянулся.
- Господин Поэт, господин Поэт! Что же нам теперь делать? Они казнят Пьера.
- За что?! – спросил Лаки
- Эх, разве казнят за что? У нас обычно казнят потому что….
- Мне очень жаль Аннунциату. Но я не знаю, чем могу Вам помочь.
- Но Вы же видели, как ОН себя вёл! - Аннунциата оглянулась по сторонам. - Я боюсь, господин поэт. Очень боюсь.
Лаки обнял её.
- Милая девушка. Ты любишь Пьера?
- Да, больше жизни!
- Ну, так все просто. Давайте уедем отсюда все вместе. Я устрою вас на хорошую работу. Вы будете счастливы.
Аннунциата посмотрела на Лаки и, как бы оттолкнувшись от него двумя руками, отступила назад со словами:
- Нет, что Вы. Нет, это невозможно. А как же папа, мама, соседи, друзья? Бросить всех? Нет, господин поэт, это будет нечестно.
- Честно? А умирать по желанию какого-то придурка – это честно?!
- Тише, тише, – заволновалась Аннунциата и потащила Лаки в глубину аллеи.
- Пойдемте, пойдемте скорей, нас ждут на приеме у Королевы.
«Ну вот, - подумал Лаки, - и до Королевы добрались».
Он вздохнул: «Ну что ж, может быть, там я найду хоть одного вменяемого человека? Всё-таки вершина власти…»
- Пойдем, - взяв девушку за руку, как в детском саду, сказал он.

Дворцом оказалось обыкновенное здание горсовета. Серый бетон. Колонны. Так и казалось, что над крышей можно увидеть плакат «Слава КПСС». Но плаката не было. Вместо него развевался чёрный флаг с белоснежными цифрами 999. Внутри обстановка более соответствовала царской. Они поднялись по широкой мраморной лестнице, устланной коврами и оказались в просторном зале с дорогим паркетом и очень высоким потолком. Зал был освещён светом нескольких огромных люстр, лампочки в которых имитировали плачущие свечи. В нишах, образованных толстыми колоннами, стояли лакеи и официанты.
Зал был полон. Аннунциата как-то быстро затерялась, здороваясь и обмениваясь свежими новостями с друзьями. А Лаки направился вперёд, прямо через зал. Туда, где во главе огромного стола, виднелся роскошный трон. Он был пуст.
- А он симпатичный,- услышал Лаки, - он будет красиво смотреться на плахе.
Повернувшись, он увидел компанию женщин в возрасте за…, среди которых, он узнал пани Лопу.
- Добрый вечер. Рад Вас видеть. А господин Роби тоже здесь? – спросил Лаки.
- Конечно, господин Поэт, – ответила Лопа, – только он на аудиенции у господина Канцлера. Позвольте Вам представить, уважаемые дамы, господина Поэта. Дамы присели в книксене, а Лаки наклонил голову в поклоне.
- Честь имею. Честь имею, – он поцеловал ручки всем дамам из компании пани Лопы. Они при этом закатывали глаза и делали вид, что ужасно стесняются. Краснели, но не забывали при этом внимательно разглядывать Лаки.
- Её Величество, Королева Тридевятого Королевства, – раздался громкий голос придворного церемониймейстера.
В зал быстрой и уверенной походкой вошла женщина средних лет в строгом офисном костюме с лёгкой ноткой армейского стиля. У неё были чёрные, как уголь, волосы, уложенные в причёску каре. Справа и чуть сзади за ней буквально поспевала прекрасная юная особа в дорогих джинсах и блейзере. За ними спокойно и уверенно шел Канцлер в чёрных одеждах и пёстрая толпа фрейлин и придворных.
Присутствующие мгновенно расступились, образовав перед Королевой большой полукруг. Лаки замешкался и Королева обратилась к нему, улыбаясь и изучая его с какой-то снисходительностью.
- Так Вы и есть господин Поэт?
Лаки поклонился, выдержал паузу и отвечал:
- Нет, Ваше Величество. Я энергетик. Из Москвы с проверкой.
- Из Москвы… И почему Вы решили, что нам необходима проверка? Мы - независимое Королевство. И мы сами решаем, кого, где и как проверять.
- Да, Ваше Величество. Но законы Максвелла и Ома не имеют границ. И выполняются одинаково и в Африке, и в Антарктике. Ваши сети требуют проверки. И сертификации. Это простые и очевидные требования безопасности.
- У Вас острый язычок. Вы могли бы сказать о необходимости проверки и более толерантно.
«Ваши сети требуют проверки…». Наши сети безукоризненны! И вполне работоспособны. Правда, Ассоль?
- Да, мама, - ответила Принцесса.
- Наши сети безопасны для тех, кто соблюдает правила, - сказала Ассоль, - Правила техники безопасности. А Вы не боитесь запутаться в этих сетях, господин Поэт?
Лаки стало немного неловко от удивительной и неординарной красоты девушки, но он ответил четко.
- У меня есть подробные схемы.
- А Вы уверены, что Ваши схемы не врут?
- Вы правы, Ваше высочество. В схемах нередко бывают ошибки. Поэтому среди инспекторов и ценятся так высоко люди, действующие не по заученным шаблонам, а на основе своих знаний, умений и интуиции.
- Вы будете сертифицировать электрические сети на основе интуиции? Занятно.
- Нет, Ваше Высочество. Интуиция нужна, чтобы понять, кто из людей совершил ошибку. И сделал ли он это преднамеренно или нет. Впрочем, не только интуиция здесь помогает.
Вот Вы делаете выводы о впервые встреченных Вами мужчинах на основе интуиции? Не так ли?
- Не так, - вмешалась в разговор Королева, – мы делаем выводы на основании отчётов, полученных от господина Канцлера.
- Человек может ошибаться. Даже Канцлер.
- Нет, молодой человек. Я ни разу не видела, чтобы Канцлер ошибался. Зато я видела, от каких безошибочных революционеров он нас уберёг. И не раз. Давайте садиться за стол. Вы, Поэт, – она ткнула Лаки в грудь, – садитесь рядом. Я хочу Вас послушать.
- Я не поэт, Ваше Величество.
- Это не имеет значения. Садитесь, господа. Садитесь.
- Ну, - сказала Королева. – Читайте.
- Я не поэт, я же говорил Вам, Ваше Величество.
- А что у вас в кармане рубашки?
Лаки покраснел.
- Как мило! – сказала Ассоль. - Он покраснел. Не стесняйтесь, здесь все свои.
- Это не мои стихи. Это Шекспир.
- Так Вы переводчик?
- Нет, - уставшим голосом сказал Лаки, - я – энергетик.
- Так мы услышим что-нибудь сегодня? - повторила свой вопрос Королева.
Лаки встал и, оглянувшись, остановил свой взгляд на Ассоль. Глаза в глаза. Вздохнул и, достав книжечку, открыл её на первой попавшейся странице:
Мой глаз гравером стал и образ твой
Запечатлел в моей груди правдиво.
С тех пор служу я рамою живой,
А лучшее в искусстве - перспектива.

Сквозь мастера смотри на мастерство,
Чтоб свой портрет увидеть в этой раме.
Та мастерская, что хранит его,
Застеклена любимыми глазами.

Мои глаза с твоими так дружны,
Моими я тебя в душе рисую.
Через твои с небесной вышины
Заглядывает солнце в мастерскую.

Увы, моим глазам через окно
Твое увидеть сердце не дано.

Все захлопали. Королева повела рукой и зал затих.
- Смело. А не поженить ли нам вас?
- А как же плаха? - спросил Лаки. – Вы хотите сделать Ассоль вдовствующей Королевой?
- Ах, молодой человек… Если б Вы знали, как это прекрасно! Вспоминать… Страдать иногда. Писать глупые стихи… И, при этом, никаких скандалов. Никакой ревности и бессонных ночей. И вечно молодой портрет в спальне. Что может быть лучше вдовствующей Королевы?
- Осмелюсь заметить Ваше Величество, – вмешался Канцлер, – Лаки оказался настоящим поэтом.
- Что Вы, это же Шекспир, - ответила Королева.
- Да? А Вы читали оригинал? Это не Шекспир, это обман. Или как там у вас принято? Псевдоним. Вы заврались, молодой человек. Вы врёте Королеве Тридевятого Царства! Я думаю, надо отвести его на плаху. Она, весьма кстати, уже готова.
Он встал и подошёл к двери на балкон, выходящий на площадь.
- Взгляните.
- Мама! – вскрикнула побледневшая Ассоль.
- Успокойся, доченька. Может он и ненастоящий на самом деле.
Лаки встал.
- Простите, Ваше Величество, но я вынужден откланяться. Дела… Дела не терпят отлагательства.
Двое рослых крепких охранников в чёрном схватили его за локти. Он даже не заметил. Как они подошли.

Королева и придворные вышли на большой балкон, выходящий на площадь. Внизу стоял деревянный помост. В центре возвышалась мрачная гильотина, перед которой стояла корзина из ивовых прутьев с устланной соломой дном. Края у неё были обильно покрыты бурыми пятнами.
За гильотиной были закреплены три столба с болтающимися в кованых кольцах толстыми цепями. За помостом расположился взвод барабанщиков. А под балконом колыхалась толпа горожан, пришедших посмотреть казнь.
На помост вышел Канцлер.
- Уважаемые жители Брусилова, свободного города! Вот уже долгих три года мы жили в мире и спокойствии, благодаря нашей несравненной Королеве! – по толпе зрителей прошёл одобрительный шумок.
- С тех пор, как мы успешно разгромили заговор демократов и казнили зачинщиков, с тех пор, как мы разогнали банду рэкетиров, прикрывавшихся корочками из налогового контроля губернии и даже отбились от чёрных рейдеров, с тех самых пор мы жили в мире и согласии, благодаря чуткому руководству Её Величества.
Но враг не дремлет. На нас идёт информационная война. Агенты подлых империалистов, стран, глобально захватывающих под свое управление любое мало-мальски свободолюбивое образование, будь то город, область или край, ведут неусыпную войну.
Они подбрасывают нам книги о «счастливой» жизни в империи. Они через радио и телевидение внушают нам благоговение перед имперским термином «гражданин», заставляя нас забывать, что мы – русские, украинцы, евреи, поляки. Брусаки наконец!
Заведённая энергетикой речи Канцлера толпа взвыла нечленораздельным воем.
Они подсылают нам своих шпионов – Поэтов! Конечно, что ещё может так сильно взволновать сердце и залезть в его потаенные уголки? Только Поэзия.
Но если выдумаете, что они хотят разбудить красивое, доброе, вечное, то это не так. Скажите вам платят пенсии и зарплаты?
- Да-а-а-а-а, - зашумела толпа.
- Вас лечат бесплатно в больнице и учат ваших детей в школах?
- Да-а-а-а-а!
- Вы видели хоть одну рекламу в нашем городе?
- Не-е-е-е-т!
- Да здравствует Королева Тридевятого Королевства!
- Ура-а-а-а-а-!
Вот уже десять лет вы живёте спокойной жизнью. Без войн, без экономических кризисов. С твёрдой уверенностью в завтрашнем дне. Спокойно и уверенно.
Скажите, вы хотите перемен? Хотите войн, падения курсов, рэкетиров и проституток, цинковых гробов и безумной роскоши зажравшихся свиней олигархов? Вы хотите перемен?
- Не-е-е-е-т! - отозвалась радостная толпа, предвкушающая зрелище.
- Тогда…
- Тогда мы будем сегодня судить Поэта.
- Вы готовы?
- Да-а-а-а-а!
На плаху вывели Пьера. Он был в красном трико и белоснежной рубашке с широкими рукавами и роскошным жабо, но с отрезанным воротником.

. - Вот этот агент информационной войны, - Канцлер ткнул пальцем в грудь Пьера, - развязанной злобными империалистами. Империя думала, мы проглотим эти его грязные агитки. Империя думала, что расшатает умы наших честных граждан, прививая им мысли о «Любви», «Свободе», «Равенстве». Какая «Свобода»? Свобода гулять по улицам всяким пед… пед… лицам больной ориентации? Свобода материться и курить наркотики? Это Империя называет «Любовью»? Посмотрите их фильмы. Почитайте их газеты. Любовь у них, это когда шестидесятилетний депутат любит четырнадцатилетнюю девочку? А равенство – это равная возможность вкалывать всему народу до седьмого пота на благо двух десятков олигархов? Посмотрите, в нашем Королевстве все счастливы! Крестьяне пашут, рабочие трудятся на заводах, инженеры в институтах, учителя в школах. И у всех достойная зарплата. Каждый может купить себе всё, ну или почти всё. Все уверены в завтрашнем дне.
Почему? Да потому, что у нас одна Королева! Боже, храни Королеву!
Толпа ответила одобрительным гулом.
- Потому что мы не издаём книг и не печатаем газет. Что хорошего могут они нам дать? Призвать к переменам? К революции? Поменять хорошее на чудовищное?
Поэт, прочти свою империалистическую агитку. Посмотрим, как она подействует на народ. - И он сделал шаг в сторону. Пьер подошёл к краю плахи. Подумал, и высоко подняв голову, так что в его глазах отразилось небесная синь, Пьер начал читать. Сначала негромко, но с каждой строчкой увеличивая силу и ритм:

В любви, пусть самой скромной и земной,
Всегда таится глубь любви Небесной.
Свободно в ней для жертвенности место
И для благого выстрадан покой.
В любви земной, такой обыкновенной,
Такой тишайше тихой и простой,
Найдётся то, что мерой неразменно,
Что не исчезнет в ней за суетой.

(Терентiй Травнiкъ.)
- Вот так. Любовь-морковь. А кто будет сеять хлеб? Растить детей? Или ты думаешь, Поэт, тебя будут кормить «задаром», за красивые слова? Наивный империалист…. Тебе не развалить умы наших граждан, ибо они СЧАСТЛИВЫ! А ты…
Солдаты приковали Пьера к центральному столбу и поставили рядом с ним плетёную корзину. Канцлер подошёл и стал рядом
– А ты, ты хочешь посеять зёрна сомнения. Ты хочешь внушить им, именно внушить, ибо это не так на самом деле, что они плохо живут. И всё это зачем? Чтобы разрушить наш строй! Да, завести людей и бросить их на баррикады не трудно. Достаточно лишь средней руки красноречия и громких лозунгов. Неважно каких. Но что будет потом? Какой мир вы будете строить? Да и вообще, посмотрите на него! Разве он может что-то строить? Он же неженка. Покажите его руки!
Солдаты вывернули руки Пьера вверх. Они были белые и чистые.
- Вот, перед тобой корзина из ивовых прутьев. Сейчас каждый житель нашего свободного города бросит сюда камень. Чёрный или белый. И моли Верховное Существо, изо всех сил моли, чтобы тут оказался хотя бы один белый, как твои руки, камень.
- Любви небесной…, - продолжил Канцлер,– Любви небесной нам от тебя не надо. Для этого у нас есть церковь. Да, Роби Пьер?
На сцену с трудом взошёл пожилой и какой-то согнувшийся от тяжести слов Роби.
- Да, Пьер. Это, конечно, нехорошо. Верховное существо любит нас. Оно прощает нам всё. Но не надо упоминать его имя всуе. Ты затронул святое. Ты перешёл границы. Наши ценности - это не «охи под луной», а крепкая твёрдая семья. Воспитание детей, ежедневное моление Верховному Существу. И тогда в душе будет покой и радость. А ты… Ты хороший человек. Но своими строками ты ввергаешь сотни людей в руки Сатаны. Ибо сомнение в хорошем, поиски лучшего всегда приводят к крови, разрушениям и беззаконию. А этого допускать нельзя. Любым способом.
Роби подошёл к корзине и бросил туда камень. Канцлер заглянул в корзину и благосклонно кивнул головой.
- Не волнуйся, Роби, – шепнул он,– Аннунциата будет счастлива со мной. Как никак, второе лицо в Королевстве.
Следом к Поэту подошла пани Лопа.
- Я сама не читала стихов. Я, вообще-то, всё больше по хозяйству, да с детьми у меня забот хватает. Но я Вам скажу. Муж нам даётся от Бога. Это наша судьба. Не зря браки свершаются в Церкви. И перечить воле Верховного Существа аморально и бессмысленно. А всякие там стога, рассветы, Иваны-Купалы – это всё язычество и разврат. Это только разрушает семьи. Я думаю женщины меня поддержат. Да?
- Да-а-а-а, - пронеслось над толпой. Она бросила свой камень и спустилась вниз.
На плаху поднялся очень высокий мужчина в тёмном грязном пальто и огромной широкополой шляпе.
- Мы, эта, люди простые, – грубым хриплым голосом конченного алкоголика начал он, – мы, этих, кансерваториев не кончали. Мы если чаго, гармошку, балалайку. Я, ваще то, частушки люблю. Там всё понятно: «По реке плывёт забор из села Кукуева. Ну и пусть себе плывёт, железяка …»
Канцлер резко перебил его: «Понятно, понятно, проходи, певун, бросай свой камень».
После таких речей, подтверждённых правильными действиями, на плаху потянулась толпа горожан. Через пол часа корзина стала полна. Канцлер подошел и перевернул её ногой, высыпав содержимое прямо на помост. На досках разлилась чёрная лужа небольших антрацитовых камней с редкими бугорками чёрных холмиков. Толпа притихла, ожидая приговора. Канцлер прохаживался взад и вперёд, глядя на упавшего духом Пьера. С ехидной улыбкой он раскидывал сапогом собравшиеся в горки камни.
И вдруг! По толпе прошёл рокот удивления. В куче камней сверкнул белый цвет. Белоснежный, как крылья лебедя шар, выкатился из чёрной кучки камней.
Лицо Канцлера перекосилось.
- Кто?!!!
- Кто посмел?!!! Найти и доложить. Я же сам лично проверял ход голосования.
На сцену взбежали несколько солдат в чёрных одеждах. Началась суета, беготня поддерживаемые гулом толпы на площади.
К Канцлеру подошёл начальник стражи.
- Господин Канцлер, господин Канцлер!
- Да,- раздражённо откликнулся тот.
- Аннунциата.
- Очень хорошо. Отведите её в храм Верховного существа. Пусть готовится к свадьбе.
- Господин Канцлер, Аннунциата...
- Вам что, непонятно? Отведите её немедленно! Накормите, переоденьте, что там ещё? У нас сегодня трудный день.
- Господин Канцлер, это Аннунциата бросила белый камень, - сказал начальник стражи и сделал шаг назад, склонив голову, чуть не до земли. Девушка оказалась лицом к лицу с Канцлером.
- Зачем? - Канцлер в задумчивости рассматривал девушку, теребя подбородок.
- Не понимаю. У тебя было бы все. Власть, деньги, наряды... Практически любое желание. Тебя бы боготворил народ и снимало телевидение. А что может дать тебе этот щенок? Вдовьи слёзы? Нищету? Больных и вечно голодных детей? Переезды со ссылки на каторгу? Малоприятные заботы по убившему своё здоровье инвалиду?
Со мной ты была бы счастлива, как женщина. Ну и если бы попросила, я б оставил его в живых. Поселили бы твоего голубка в весёлой башне. Ты даже могла б его навещать. Он был бы жив. Жив! Понимаешь?!
А сейчас... Сейчас ты его убила. Ты думаешь, что крутая гордая барышня декабристка? Любовь-морковь? Нет, ты убийца! Убийца своей любви. Своих ещё не рождённых детей. Теперь, видя какой вред наносит поэзия несчастным несостоявшимся ещё в жизни умам, какую беду готовы накликать эти пособники империализма, я просто вынужден его казнить.
Аннунциата бросилась на колени и стала просить Канцлера, хватая его за ногу.
- Прошу, пожалуйста! Сжальтесь! Это была ошибка, минутная слабость, прошу!
Тот откинул её ногой в сторону.
- Приковать к столбу.
На балконе, возвышающимся над площадью, встала Королева.
- Граждане тридевятого Королевства!
Мы трудимся и работаем на благо нашего Королевства. Мы уверены в завтрашнем дне, сыты и здоровы. Мы - такая сила, что даже имперские солдаты не смеют на нас нападать. Ваши дети спокойно спят ночью и весело играют днём. И если мы допустим хоть толику сомнения в правильности нашего пути, которую так и стремятся поселить в наших умах поэты, мы не просто пропадём. Мы будем погибать долго и мучительно. Революция - это такой зверь, который своими гнилыми зубами ест одинаково медленно, пережёвывая и стариков, и детей. Она искалечит ваших мужей, и вы будете обречены на вечный уход за безногим алкоголиком, клянчащим милостыню на рынке. В то время, как ваши дети, израненные минами будут воровать и стрелять сигареты.
Поэтому.
Не будем снисходительны. Уничтожим эту поэтическую заразу с корнем. И заживём счастливо и спокойно.
Вы согласны?
- Да здравствует королева, - крикнул Канцлер.
По толпе пронёсся гул одобрения. Полетели шапки.
- Мама, а тебе не жаль этого чахоточного? - спросила Ассоль негромко.
- Нет, доченька. Это очень полезно. Страшно и жестоко наказать одного. Чтоб другим неповадно было. Чтоб другие бегали как муравьи, боясь сойти с намеченного мной пути.
- Но на самом то деле, он не виноват. Подумаешь, стишки.... Он и так скоро умрёт от чахотки.
- Да, ты права. И именно его неизбежная и скорая смерть от болезни делает толпу столь покладистой. А что его жалеть? Он и так помрёт. А нам ещё жить. Нам ещё мужа кормить. И детей одевать. А этот... Ну жалко, да. А чего он свои стишки на площади читает? Что мало ему слушателей в его компании? Славы народной захотел? А признание народное оно иногда убивает. Вот так. Во многих знаниях много печали.
- Какая ты умная, мам! Как ты удерживаешь это государство без бунтов? Уму непостижимо.
Тем временем стражники приковали к позорному столбу и Аннунциату. Она едва не падала от страха и была белее снега. Пьер смотрел на неё и говорил ей какие-то слова поддержки, неслышные за шумом толпы, предвкушающей скорое зрелище.
- Ну что ж. Осуждённые здесь. Палач на месте. Все готово. Но у гильотины две верёвки. Одну перережет палач. А вторую...
- Приведите Поэта! - скомандовал он.
Тем временем ночь уже полностью вступила в свои права. Луны и звёзд не было видно из-за серых тяжёлых туч, закрывших всё небо. Дул лёгкий прохладный ветерок, такой приятный и ласковый после дневной иссушающей и изматывающей жары. Площадь освещалась огромным количеством ярко горящих факелов и редкими газовыми фонарями. Казалось, что вокруг яркого пятна плахи разлилась чёрная чернильная мгла. Шевелящаяся и гудящая многими голосами. Ждущая зрелища и крови. Растекающаяся длинными щупальцами по ближайшим улочкам. По углам площади, в подворотнях и арках зияла полная чернота. А освещённый свечами нескольких канделябров балкон с придворными и Королевой, казалось, завис в невесомом полёте над площадью.
Двое солдат вывели Лаки. Он осмотрелся, щуря глаза.
- Развяжите его, - приказал Канцлер.
- Зачем Вы приехали сюда?
- Я приехал для сертификации и обследования электрических сетей. Я гражданин другого государства, и вы не можете меня судить, - сказал Лаки, растирая занемевшие запястья.
- Вы ошибаетесь, молодой человек, - сказал Канцлер, обходя вокруг Лаки и заглядывая ему в глаза.
- Как Вы ошибаетесь!!! Ведь вы же Поэт?
- Я энергетик, - устало ответил Лаки.
- Что у Вас в кармане рубашки?
- Книга, но это не значит, что я её написал.
- А вы не стыдитесь, признайтесь. Ведь нам в нашей канцелярии давно известна и цель Вашего приезда и средства, с помощью которых вы планировали подорвать наш строй.
Кто вас послал? ОБЭП? Контрразведка? Генеральный штаб? Да, вы не поэт - вы шпион. Диверсант, пытающийся насадить в умах наших граждан идеи вседозволенности и разврата.
Что там у Вас написано? Читайте!
Толпа притихла. Лаки вышел вперёд и оглядел площадь. В ночной темноте она казалась хищным монстром, чёрной протоплазмой, готовой сожрать любого.
Он встал. Опустил голову, достал книжечку… И убрал её в карман. По толпе прошёл гул. Лаки посмотрел в сторону балкона Королевы и нашёл глазами глаза Ассоль.
И начал читать наизусть.

Когда земное отболит,
(Не время лечит!)
Там, в неизведанной дали
Тебя я встречу,
Шагну к тебе из пустоты -
Из синей бездны,
Где вместе будем я и ты
И свет небесный...

(Ярослав Гордеев)

По толпе опять прокатился неровными волнами рокот.
Ассоль вздрогнула и отшатнулась. Но не смогла отвести глаз. Что-то неведомое ей до сих пор не давало оторвать взгляда. Какая-то странная сила пролилась теплом и, уколов в самое сердце, заставила зардеться её щёки.
Лаки повернулся к Канцлеру.

- Приступай же, палач! Что ты медлишь? Какой в этом прок?
Я не стану молить о пощаде... ценой унижений,
Ведь со мною любовь! А в тебе говорит твой порок.
Что ты можешь, палач? Ты зависим от чьих-то решений.

Даже эта улыбка похожа твоя на оскал.
Там, вдали от Земли, индульгенций не будет в помине.
Словно карточный долг у судьбы отбываешь повинность.
Власть твоя мимолётна, и жизнь ты свою проиграл.
(Ярослав Гордеев)

- Ну что ж. Я так и знал, – сказал Канцлер, – я хотел вас спасти. Я предлагал вам денег и счастливую жизнь. А вы?
Граждане Королевства! - громко обратился он к толпе. - Вы видите, какая это зараза, Поэзия? Искоренить её можно только, как сорняк. Вырвав с корнем.
Но мы милосердны. И по нашей доброй брусаковской традиции лишь один из них будет казнён. Кто?
Судить вам. Воля народа священна и непоколебима!
И так. Пьер. Аннунциата. Поэт.
Кто?
-Ппп-ьеее-рррр, - разнеслось над толпой. Звякнули цепи.
- Аннун-ннын-ннун-та……, - Аннунциата упала на колени от слабости.
Канцлер подошёл к Лаки.
- Ну вот и всё, мой милый друг.
Желаете покурить?

- Спасибо, я курю свои.
- А вы. Как я посмотрю, здесь очень круты.
- О чём вы?
- О вас. Снимем маски?
- Не понимаю, - сказал Канцлер и отступил на шаг, оглянувшись при этом на балкон Королевы.
- Всё просто, – сказал Лаки. И, встряхнув головой, громко, на всю площадь сказал.
- Вначале было слово. И это слово было Бог.
По толпе прошёл гул и ропот.
Вначале была тьма. Тьма, в которой вы живёте. Но Бог сказал:
Да будет свет!!!!
Вспыхнули сотни ослепительных прожекторов, вмиг осветивших всю площадь.
Толпа заходила волнами, как разбушевавшееся море.
Лаки продолжал, уже громче, во весь голос. Жёстко и уверенно. Сделав шаг к краю плахи.
- Я знаю, что во имя демократии вы запретили употреблять это слово. Вы даже храм небесный назвали «церковь Верховного Существа».
Вы думаете в этом равноправие? Вы думаете, что убив душу, можно выжить?
Удивительно, но Лаки, подошедший к Канцлеру и ткнувший его в грудь пальцем, казался выше и светлее этого маленького чёрного человечка. Толпа взревела нечеловеческим воем.
- Нет!!!!
Без души, без веры вы обречены влачить жалкое существование.
- Вы хотите жить?
- Да-а—а—а—а—аа-а!!!
- Но разве вы сможете жить без души? Разве сможете вы, отработав смену, радуясь хорошей зарплате, прийти домой и, съев вкусный ужин, лечь спать? А как же ваша жена? Дети? Вы любите их? Вспомните свою первую любовь! Школа, весна, капель и эти ослепительные бантики… Разве вы не были готовы отдать жизнь за то, чтобы нести этот портфель? И что с вами стало? Вы готовы слушать тех, кто правит миром. Вы готовы выполнять их решения. Как же, ведь они так умны! А с чего вы это решили? Вы думаете ваша Королева мудрее, чем знаменитый гончар? Что ваш генерал знает что-то такое, чего вы не можете понять?
Вовсе нет. Поверьте, они такие же, как и вы. Простые люди. Просто им повезло быть родственниками, соседями, подругами Королевы. И все.
Вы думаете, что если они заработали миллионы, то это от большого ума?!
Нет!!! Это от большой жадности. И всё. Точка.
Да и есть ли в нашей стране человек, который знает, что правильно, а что нет? Как надо жить, а как жить нельзя? Боюсь вас разочаровать…
Но у нас есть Бог.
Но у нас есть душа.
Но у нас есть заповеди.
Они просты и очевидны для всех, вне зависимости от размеров их банковского счета.
Не убий.
Не укради.
Не возжелай жены ближнего своего.
Не сотвори себе кумира.
А вы…
Вы создали себе кумира – Канцлера. И решили, пусть он за нас решает все трудные проблемы. Ведь это так здорово, когда государство даёт тебе хлеб, кров и работу.
Даже если оно забирает душу.
Ведь жить так, как велит душа – это трудно. Это борьба. Это жертвы. Это потери.
А жить по закону…
Ну, вроде, как я ничего не нарушал и хорошо.
А то, что при этом ты продал душу дьяволу - никого не колышет.
То, что по ночам пропадают девушки.
То, что утром предприятие принадлежит одному, а вечером другому.
То, что любой мало-мальский начальник может сделать с тобой всё. И даже больше.
На это можно закрыть глаза. Ведь так легче. У меня всё хорошо. А эти…
Они ж Поэты…
Что с них взять…

Да, у нас есть только СЛОВО. Но это оружие сильнее оков, сильнее солдат, сильнее власти.
Вот ты, стражник, - он подошёл к одному из гвардейцев – ты готов отпустить меня?
- Но меня же тогда самого казнят…
- Вот! Вот, что сделали с вами, украв у вас душу. Страх и подчинение. Желательно слепое. Ни на минуту не усомнимся в правильности пути, предложенного нам Королевой.
Эх вы….
А судьи кто? Солдат? Кто казнит тебя? Ты думаешь власть так сильна? Ты думаешь, это глыба, которую нельзя сокрушить?
Оглянись, за тобой полки. А кто наш палач?
Лаки подошёл и грубо сорвал треугольный колпак с палача. Толпа ахнула.
Все увидели маленького, совсем юного белокурого мальчика, которых полно в каждом селе.
- Кого ты боишься, солдат?
Этого ребёнка, которому запудрили мозги? Ты же мужчина. Встань рядом. И ты. – Он обратился к другим гвардейцам.
- А это, – Лаки махнул рукой в сторону Канцлера, – всего лишь жалкий маленький ипохондрик. -Взять его!
Солдаты схватили Канцлера. Люди на площади быстро поняв, что власть меняется, радостно закричали:
- Смерть! Смерть! Смерть врагам народа!
Как переменчива любовь земная. Вы только что казнить хотели Пьера?
Иль для любви вам обязательно кого-то надо растерзать?
Чтобы увидеть, как вы праведны по отношению к ним. Человек должен быть праведным сам по себе. А не от того, что на него смотрят.
Мы не будем никого убивать.
Вам нравится Королева? Да, ради Бога, живите в своём тридевятом королевстве.
Работайте, растите детей, женитесь и выходите замуж. Будьте счастливы!
А прихвостней и шарлатанов…
Гоните их взашей. Знаете, чего они боятся больше всего? Что кто-то не заметит их величия. Поэтому замки, машины, бриллианты, часы.
Секретари и кабинеты. Кресла и костюмы. Это не от богатства. Это от огромного желания показать какой Я. Смотрите, смотрите, как я крут.
Живите, люди Брусилова, свободного города. Живите в любви и согласии. Живите с ДУШОЙ.
И не дайте себя поработить.
А я…
А мне пора. Я все сделал здесь. Я уезжаю.
Лаки спустился с плахи, пошёл по направлению к гостинице. Отойдя на несколько шагов, он оглянулся. В полуночной темноте на ярко освещённой площади стояло грубо сколоченное из бывших в употреблении старых досок странное сооружение. Оно не было похоже на плаху. Это был помост. Грубо сколоченный помост. И на нём скоморохи местного разлива уже начинали своё очень смешное представление. Толпа смеялась взахлёб и громко хлопала.

Он зашёл в столовую на первом этаже и сел за стол. В гостинице никого не было. Все ушли на площадь. Он задумался, облокотившись обеими локтями о стол. Почувствовав движение, он поднял глаза и увидел хозяйку ночлежки, сидящую напротив. Рядом с ней на стуле сидел огромный чёрный кот. Оба смотрели на него.
- Виски? Джим Бим бурбон? – спросила хозяйка.
- Со льдом, – ответил Лаки.
Никто не пошевелился. Все трое сидели и смотрели друг на друга. Долго.
Самого главного глазами не увидишь. Зорко одно лишь сердце…
На столе в маленьком подсвечнике грустно догорала свеча.