Перенесённая днюха

Я. Я? Я… я – я – я. Я! – Я всё время возвращаюсь. Всегда. Когда я хочу разобраться в себе. К своим самым ранним детским воспоминаниям. И это естественно. Всё по Фрейду. Или там по. По Юнгу. По девице Ленорман. Один раз когда-то уже такое было. Но у меня тогда отсутствовал диктофон и я записывала просто ручкой. На бумаге. (Вздыхаю.) В Граде когда-то, когда пришло время из него уезжать. Седлаченке дала прочесть. Она честная. Она прочла. Ничего не сказала, только, возвращая блокнот, в глаза посмотрела. Со значением. Пересмотр жизни называется. То, о чём говорил Кастанеда. Хотя он врун несчастный, конечно.


Для того чтобы понять, или что-то изменить в своей жизни, нужно заново – буквально с момента рождения - пережить все её события. Буквально – шаг за шагом повспоминать всё. Абсолютно. Каждый эпизод во всех подробно­стях. Настолько, на сколько возможно – на столько в неё и углубиться. …Первый вздох – в идеале конечно. И от него – всё, что было дальше. Ну, момент рождения никто не пом­нит. Правда. Лев Толстой… Лев Толстой очень хорошо помнил свои невероятно ранние – младенческие - впечатления. Причём я где-то даже слышала такую теорию. Что в чем бо­лее раннем возрасте человек может себя вспомнить – тем в большей степени он талантлив и одарён.

 Сколько бы я ни рылась в своей личной памяти. Самое первое. Самое раннее воспомина­ние. Какое? Одно из самых первых самых ранних воспоминаний. Ну вот туда я. Ну вот я очень хорошо помню свой четвёртый день рождения. Мне исполнялось четыре года. Ииии. Мы эти дни проводили в гостях у моей любимой тёти Лиды.  Старшей сестры моей мамы. Она её старше. Изрядно. У них большая разница в возрасте. Если тёте Лиде уже под во­семьдесят. Ххх. А сколько тёте Лиде? Восемьдесят чего-то. То маме семьдесят три. Это значит, у них больше семи лет разница. Ого. Ага. Вот.

 …Мы были у тёти Лиды. Отсюда ниточка тянется и к Сашке Боооцману. Моему люби­мому двоюродному брату. Кузену. Кузену по - французски. Сашка - Боцман. Так его все пацаны во дворе звали. Кличка, значит. Но кличка - она для собак. Для людей не годится. Скажем так: "дружеское прозвище". Или "имя для своих". Так оно точнее получается. Мудрак – фа­милия. От рождения. Ххх. А от чего ещё может быть? От смерти, что ли?

Он умер… Он умер? – Он погиб в шестнадцатилетнем возрасте. Там с электричкой были дела. Так я ведь не об этом. Я потом об этом. И про Боцмана расскажу и про электричку, и про тёть Лиду и про маму, и про остальных. Про всех расскажу непременно.

 Моё четырёхлетнее деньрождение. Днюха. День рождения у меня **цать *ого марта. Уже тогда распускались листочки, и [хихи] что-то там белелось, что-то там голубелось. Ветер тёплый везде гулял. Весна. Все дела. И маменька сказала. А где был папенька? Не помню. Наверное, работал. Где ж ему ещё быть? Где-то отсутствовал. За ними – за папами – не уследишь. Вечно их где-то носит. А мы были с сестрой и мамой в гостях у тёти Лиды. И вот наступило **цать *ое марта. Мама меня утром будит и говорит: у тебя сегодня деньрож­дения. Но мы его сегодня отмечать не будем. Потому что неудобно. Там. Это не тот день недели. Мы его будем отмечать завтра.

 Тот день, **цать *ое такого-то года была пятница, а мы будем отмечать завтра, в субботу. Всем удобно, все свободны от ра­боты, могут прийти, не напрягаясь, погулять в своё удовольствие.

И у меня откуда-то из глубины сознания выплывает обида. Вернее, не обида, а недоумение. Непонятка. Когнитивный диссонанс. Ну как это так? Как это так – «мы переносим»? Если деньрождения сегодня, значит, оно сегодня. А зачем зав­тра? Почему завтра? Завтра – это не считается, считается сегодня. А она сказала: "Ничего страшного. По­думаешь. Ты же знаешь, что у тебя сегодня настоящий день рождения. И я знаю. Но праздника не будет. Праздник будет завтра. И гости придут и по­дарки будут дарить и посиделки мы устроим – завтра. Ну какая разница? Погуляй там сейчас во дворе, на улице и".

 … Отчётливо помню, как я выхожу из дома моей тёти и сажусь на. Усаживаюсь на ка­чельку, начинаю раскачиваться туда – сюда. При этом я смотрю на небо. На деревья. На дома. Запоминаю цвет и форму всего. И прекрасно осознаю: мне сегодня четыре года, мне сегодня четыре года. Сегодня. Но почему-то нет ни гостей ни подарков. Это всё будет зав­тра. А я хочу сегодня. Мне неинтересно завтра. Завтра – это неправильный деньрождения. Правильный – сегодня. И он – такой.

Сижу, качаюсь на качелях, они скрипят – скрип-скрип, скрип-скрип, взад – перёд, взад – вперёд. И вот такой у меня был день четырёхле­тия. Кончено, (смеюсь), он прошёл. И странные серые тууучи. И какая-то хмурая весна. Акварельная. Она была не навсегда. Потом, конечно, всё было замечательно и здОрово.

 На следующий день. Но вот это вот чувство какой-то неправильности. Несправедливости даже может быть – оно осталось. Нелепость человеческих отношений, их условность. Давайте делать вид, что то, что есть сегодня – оно будет завтра. Или наоборот. Переставляем что угодно. Куда-то перемещаем. То, что есть – оно должно быть тогда и в то время, когда есть. В этом месте. Когда оно есть На Самом Деле. (Вздыхаю.)

 Ну вот какое–то такое. И вот это вот ощущение странности человеческих условностей. Договорённостей. Оно вот тогда в меня вошло. Всё вот это. Через серое небо. Небеса. Шершавость штукатурки на стенах домов. Установка возникла. Ха. "Даю вам установку". Помните? Маг и волшебник из телевизора, как его? Алан Чумак? Или нет. "Установка" - любимое слово второго кудесника. Этого. Кашпировского. Вот она тогда и возникла. Установились драйверы. В таком возрасте именно их загрузка и происходит. Как сейчас понимаю. Это уже у меня в голове, и оттуда не извлекается. Что в мире взрослых людей нет ничего настоящего. Искать там его бессмысленно. А, нуда – нуда,  (хаха): "Все врут".

 …А потом всё было классно. Настоящее празднование, всё как полагается. Про рыжую обезьянку. Пришёл мой любимый двоюродный брат Сашка Мудрак. И этот подарок я за­помнила раз и навсегда. Он принёс такую. Рыжую заводную обезьянку, небольшую. Раз­мером с два детских кулака. Она кувыркалась. Она была обшита каким-то мехом, а внутри у неё был механизм. Кувыркательный. Он чувствовался. Его можно было прощупать через плюш. Металлический каркас. Механизма вот этого вот. Как она классно кувыркалась.

 Он меня посадил на ковёр. Завёл ключиком игрушку, и она стала катиться через всю ком­нату. И под её кульбиты он приговаривал в такт: «Поздравляю с днём рожденья, с днём рожденья поздравляю, счастья – радости желаю, трата-та-та та та та, парара - ра – ра».  Это была классная обезьянка. Офигительная. Мои четыре года – они слились вот с этим ощущением изумления перед странностями взрослого мира и радостью от волшебного подарка – кувыркающейся обезьянкой.

 Я долго с ней носилась. Куда она исчезла – не помню. Почему-то мимо сознания прошло. Да наверное, износилась. Исчерпала свой ресурс. Это была моя любимая игрушка. Странно. Я все свои любимые игрушки помню. И судьбу их помню. Откуда они взялись. И куда исчезли, при каких обстоятельствах. Но вот появление рыжей обезьянки помню, а её исчезновение почему-то – нет. Мимо меня прошло. Зато я очень хорошо помню зайца – боксёра. Ооо. Заяц – боксёр – это было ещё раньше. Но я уже о нём в другой раз расскажу. Хорошо?


©Моя сестра Жаба