Улыбка Джоконды

ЮРИЙ СТРЕЛОВ, ЕВГЕНИЙ СТРЕЛОВ
УЛЫБКА  ДЖОКОНДЫ
Рассказы. Юморески. Фельетоны
 ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ
ПРЫЩЕВАТЫЕ

ОГРЫЗОК  СОВЕСТИ
Воскресенье. За окном осень. Медленно падали на дорогу желтые листья. По этой дороге сновали  люди, и всё больше с рюкзаками. Шуршали скатами «Жигули», «Запорожцы», «Москвичи». Проносились с треском мотоциклы. Все куда-то шли, бежали, ехали.
- Разъездились! Вроде, ягод уже нет, да и грибов тоже. Чего там, в лесу-то делать, слоняться? – ворчал Сидор Поликарпович Нутриев, начальник участка строителей, созерцая мир из окна своего коттеджа. Потом он пошел пить чай, третий раз за утро. Нутриев  высокий, прямой. Старый  товарищ Сидора Поликарповича, Юрка Максимов так охарактеризовал его: «Ты оттого тощ, будто маринованная килька, и безнадежно лыс, что ты злой и жаден, как семь Плюшкиных».  Конечно, это всё Юрка от зависти. У него ничего нет. И живет он в доме, который скоро развалится.
Нутриев вот уже десять лет, как взял машину, и она ещё совсем, как новенькая. Раз в сезон, осенью, в сухую погоду, выезжает он по ягоды или за грибами.  И то, если по какой-то причине не взяли на машину, что дают в организации грибникам или ягодникам. Попробуй не посади его  в машину, такой скандал устроит, что весь местный комитет целый месяц  прятаться от него  будет. Всем прочитает мораль  о чуткости и гуманности. А недавно  Нутриев  даже лекцию  закатил: « Как надо вести себя  в общественном месте и дома». Ничего не скажешь: « подкованный» человек.
Сидор Поликарпович опять подошел к окну.
- Грибы. Гриб в этом году червивый, - бубнил он. -  Погода гнилая была, две бочки всего и засолил.  А ягода? Испортили её, варяги проклятые!  Все норовят совками, с корнем рвут!
Коснемся кое-чего из личной жизни Сидора Поликарповича. Это просто необходимо. Иначе, какой же он Нутриев, ну, например, без гаражей. А никакой! Так себе, обыкновенный семьянин, рядовой труженик. Наш Нутриев – ого-го-го! Это вам не Юрка Максимов, отменный голодранец. Всё правду во всем ищет. Разгуляться не дает таким Нутриевым, как Сидор Поликарпович. Дом, в котором Юрка живет, скоро пойдет на снос, и дадут Юрке однокомнатную квартирку  опять же в старом доме. Веселись мужик. Не надо искать правду. Она на стороне таких людей, как Нутриев. Его поддерживают многие начальники, потому что они сами такие же, как и сам Нутриев. А есть ещё и похлеще. Тут Нутриева голой рукой, так сказать, не возьмешь. Чего его брать? Он вам что, сват, брат? Да и выскользнет, словно рыба из рук плохого рыбака.
Гаражей у него три. И все они двухэтажные. На первом этаже горячо любимая машина – он её милую каждый день трет. Под ногами погреба. В каждом из них  входит по самосвалу картофеля. Через стенку ещё один погреб. Есть даже варенье многолетней давности, запакованное, замурованное.  И всё полки да полочки, а на них  ряды  банок разных размеров. Сало копченое в разные годы висит.
Кто если попадет сюда не знающий, и заблудиться может. Копченость-то на базаре – нарасхват. Придет теща  с индивидуального поселка, возьмет копченку, да снова на базар. Знай, считай деньги. Как-то не досчитался Сидор Поликарпович одного рубля двадцати семи копеек, аж двое с половиной суток измором брал на словесный абордаж тещу. «Скорую помощь» вызвали для тещи. Денежки, они брат  счет любят!
В одном из гаражей на втором этаже – моторная лодка, катер, ну и разная мелочь – стопы железа, шифера. Ну, будет перечислять!  Да и не сосчитать всего!  И если бы был чёрт, он, не задумываясь, сломал бы здесь ногу.
Сидор Поликарпович даже как-то заикнулся  самому себе: « Что если взять да и, воздвигнуть на гаражах третий этаж? Да если бы ещё…»
И стал готовить материал для постройки своих новых железобетонных объектов.
В общем, многое  есть у Нутриева. Он даже иногда подумывает: « Что у меня ещё нет?». Другой раз так задумается, что жена боится, чтобы у него лысина не треснула от перенапряжения мыслей.
Нутриев мягко прошелся по паласу, потренькал на пианино, положил руки на впалый живот, взглянул на потолок, разглядывая  пятисотрублевую люстру, и стены увешанные коврами. Включил цветной телевизор, поглядел в окно: куда-то торопились муж, жена и двое детей. Это Веселовы из соседнего дома. «Смотри – смеются! – подумал Сидор Поликарпович. – Странно, чему смеются. Ведь пешкодралом, машины нет, нет таких гаражей, как у него, ковров нет. Отчего весело?»
Вспомнил он, как выбирались Веселовы из тайги на дорогу и он с ними столкнулся. Тоже, как они, грибы собирал. Машина его недалеко в кустах стояла. Начинался дождь. Нутриев тихонечко юркнул  от них и – шасть в машину. Когда разворачивался на крошечной полянке, увидел  самого Веселова. Он не махал руками, не кричал, он просто стоял и смотрел. Тогда что-то скребнуло на душе Сидора Поликарповича, взыграл  где-то в глубине  огрызок совести, даже, кажется, немного правое ухо воспламенилось.
- Ишь, чего захотели – подъехать! – проворчал  про себя Поликарпович и захихикал. – Живут по принципу стрекозы. А у меня, может, деталей  ещё на целую машину, кому какое дело! Как этот, как его…Мы с ним вместе ещё приехали, в палатке жили. Приходит как-то ко мне. Я слышал: лобовое стекло он разбил на своей машине. Здорово, говорит, ух, ты, замков-то сколько на твоих  гаражах! Погода рыбацкая – ехать надо. А я ему отвечаю: «И замки, и защелки у меня на гаражах хорошие, и погода хорошая, а не дам тебе ничего. А он, как его, захлестнуло, забыл, обалдело смотрит на меня.( Нутриев снова дробно начал хихикать). Говорю ему, мол, есть у меня ветровые и разные стекла: но отказал из принципа: зачем добром раскидываться.
Любил так Нутриев сам с собою беседовать.
- Н-да. Несколько лет назад куда проще было с материалами. Вот до этих трех гаражей, я построил ещё три гаража, и продал их по  две тысячи рублей с копейками. А на строительство их ушло всего  триста семьдесят  два рубля. Вот этот третий гараж всего обошелся в сто тридцать семь рублей пятьдесят копеек. Спасибо ребятам с моего участка. Бывало,  наряд сварщика со слесарем на какой-то объект. А они по-быстрому сделают что надо, и ко мне на гараж со сварным аппаратом. Я им от себя ничего не плачу. Я им в табеле рабочие смены ставлю. Государство не обеднеет. Многие рабочие трудятся на меня. Конечно, смешно, но они у меня у моего коттеджа теплицу отапливаемую построили, и даже помидоры пасынкуют. Хи-хи-хи! Я для них благодетель, отец родной. На их пьянки глаза закрываю. Пьяньчужек хорошо держать на участке. Я им пьянку скрываю, а они мне за это на мой приусадебный огород. Гаражи мне строят. Подвалы копают. Вот так и живем. Начальник что скажет? Хи-хи-хи! У него самого рыльце в пушку. Когда теплотрассу тянули на его гараж, там целыми сменами рабочие трудились. Сварочные работы до ночи велись. Кто это учитывает? Нет! Да все так наши начальники строят гаражи, чего там говорить.  Загляни-ка в любой мой гараж, там любого строительного материала добытого с «левака», столько, что скоро будет гора  с египетскую пирамиду. Вчера хватились жестью крышу в мастерской покрыть, а жести-то, тю-тю, нет! Она у меня.
Есть она и у бригадира Холодова. То ли он бригадир, то ли он механик, а может, снабженец. Есть такие человечки при  некоторых начальниках. Всё везде достанут, «пробьют». Пошлют, например, слесарей, что-нибудь сделать, и найти их потом – с самой лучшей собакой не сыщешь  как и самого Холодова. С этим человечком  все стараются дружбу заиметь. Конечно, он шельма, но что сделаешь: ради куска железа хоть самому сатане улыбаться будешь. Он специалист большой – во время работы  начальнику машину ремонтирует. Попробуй в это время спросить у него для дела винтики-болтики – разразится такой бранью, что, наверное, знаменитый пират Флинт рассыпался бы в прах от зависти.
- Н-да. Вечерком надо нутрий накормить. Сколько же их у меня? Сорок, кажется. Маловато. До сотни бы дожать. Доходные, пакостники!  Крупные. С одной нутрии – шапка.  А одна шкурка восемьдесят рубчиков.  Во как! Надо же снабжать население мехом. Есть люди неблагодарные. Нашелся один такой. Кузнец.  Писульку написал на меня, да ещё кое на кого: в рабочее время, дескать, личным делом занимаются. Ну и что?  А ничего! Пришлось ему уволиться. Посмотрели там в какие-то бумаги, оказалось, кузнеца не положено держать. Доказать не смог кузнец. Оклеветал нас, сердешных, крепко обидел. Ну, а нас таких людей немало. Мы по всей стране расплодились. Вместе-то мы, ого-го, сила!
- Н-да, на работе надо держать ухо востро. Она, брат, жизнь-то в начальниках, не шутит. Активничай больше, улыбайся главному руководству, сбивай пылинки с плеча, поддакивай, хихикай. Смейся от любой шутки начальника до слез, чтобы челюсти трещали, как это делает личный шофер нашего  шефа, маленький, рыженький и плюгавенький.
Начальник со мной всегда за руку – уважает. Да, производство есть производство. А вот что дома, тут уж извините!  Тут за десятью замками.  Тут – никто, ни одна комиссия.
Женушка моя, Агриппина Пантелеймоновна, поехала недавно в Ташкент достать мебельный  гарнитурчик за три тысячи рублей. Этот уже не модный, надо продать. За две тысячи брали два года назад. Как бы, не прогадать с его продажей.
Побеседовав так сам собой, он от окна пошел в свою комнату. А там стеллаж с книгами – во всю стену. Ровными рядами стоят подписные издания, ещё не  распечатанные. Поликарпович любил иногда стирать пыль с красивых обложек. Агриппинушке по душе, когда  на книгах красивые художества, особенно если есть суперобложки. Даже как-то принесла пятитомник на непонятном языке. Если честно признаться, то читать они не любят. Последнее что он прочитал ещё в детстве, про какую-то Каштанку. Агриппинушка если что начинала читать, то тут же засыпала.
В шкафу его личный альбом с фотографиями. Очень редко Сидор Поликарпович позволяет себе, когда нет дома жены, заглянуть в свое прошлое. Вот он у палатки с парнями, это когда они были на воскреснике. Был Нутриев и членом штаба ударной стройки.  А этот город, в котором он живет. Начинал строить с палаток.  Был и секретарем комсомольской организации. Писал критические статьи, басни, говорил зажигательно, толково. Правда, когда женился, тоже вроде продолжал, так сказать, «гореть».
Однажды разговор своей жены с тещей услышал.
- Ты, Агрюша, не переживай, не напирай на него. Я ж тебе говорила – не лезь на рожон, пусть прыгает. А ты его временем, временем. Женщина временем любого мужика на свой курс своротит, если по-умному, если захочет.  Ни один мужик ещё не устоял от сытой-пересытой жизни.
Тогда он тещу выпроводил, а сейчас уважает – не сразу понял её линию жизни.
Нутриев торопливо  закрыл альбом и сунул между книг. Должна прийти дочь  из школы. В глубине души что-то  скребануло. Вспомнил вдруг четырех огромных свиней, а к ним надо вечером сходить, накормить, вычистить пригон, помыть их с мылом, переменить воду нутриям, дать корму кроликам.
Нутриев покосился на ружье, висящее на стене, под оленьими рогами.  Взять бы его сейчас, да по жующим мордам! Он мельком взглянул на портрет жены, и от промелькнувшей мысли даже в холодный пот бросило. Быстро вышел в зал. По телевизору показывали какую-то благовоспитанную семью из программы: «Для вас, родители». Оба родителя рядышком, двое детей, чинно так сидят. В квартире, как напоказ.
- Ух ты!  А это что! – вскрикнул Нутриев. – Вот это шкаф! Та-ак, надо запомнить. Агрюше обрисовать, да теще рассказать. Чем мы хуже этой семьи?
Нутриев походил по комнате. Отключил телевизор – «какую-то природу» начали показывать.  Да и свету, дьявол, много берет.
Сидор Поликарпович  погладил лысину, вперил взгляд в самовар. Попил чаю с медом до десятого поту и пошел вздремнуть. Надо сегодня ждать телеграмму от Агрюши и сразу деньги высылать на гарнитур. Вот и приходится весь день  торчать дома. А то он покопался бы в гараже среди полочек да баночек. Потом Агрюша поедет в дом отдыха. Устанет от этого гарнитура, сердечная.  Он всё собирается съездить отдохнуть, да всё недосуг. То строительство железобетонных  гаражных крепостей, то кролики, то нутрии, то курицы, грибы... Где уж тут дом отдыха!  Да и жена обидится, чего доброго. Один раз так и сказала: «Ишь, чего захотел – от меня, к молодой. Там мужики, как кобели, ходят. Нет, ты уж вон с ребятишками дома сиди лучше, да начинай строить новую дачу. Вон у моей подружки, Гути, муж  всё умеет делать – и стирать, и варить, и шить на ребятишек. Мы с ней в дом отдыха едем».
Сидор Поликарпович прилег на диван. Подумал, что скоро свинья Машка опоросится. Сколько же принесет? Надо бы ещё  бычка, где купить. Рабочие с его участка  сейчас крышу строят на его третьей даче. За сколько же их продать? Не прогадать бы. Надо проследить за ними, чтобы правильно морковку засеяли.
Нутриев Сидор Поликарпович уснул, ворочаясь, кряхтя и подвывая. И сон его был беспокойным.
1977 год.

«БИБЛИОФИЛ»
Гога  Востроглазов страстно любил книги. И на работе только и разговоров, что о них. Да что работа?  Они снились ему. В библиотеке по рассеянности он мог сунуть ценную книгу под рубашку.
Гога вел переписку с магазинами и с книголюбами других областей. Таскал безразмерный портфель с книгами на рынок и менялся там с другими книголюбами. Шелестел мятыми, желанными бумажками. Вот когда наступала сладостная  минута! Не искушенному в тайне обмена книг не понять звездных минут, когда у тебя на руках редкий экземпляр  Сименона, отца и сына Дюма, Конан Дойля, Агаты Кристи.
Однажды Востроглазов так увлекся, что все наличные деньги истратил в областном центре на книги и решил дать сестре телеграмму. По рассеянности адресовал её на цех, в котором работал: «Срочно высылай деньги. Целую. Гога». Посмеялись над рассеянностью Востроглазова, собрали по рублю и выслали.
Вот примерно таков Гога, в общем общительный, скромный и честный товарищ. На нем модные галстучки, брючки, туфельки на высоких каблучках. И всегда милая улыбочка на лице.
А какая прекрасная библиотека у Востроглазова. Наверное, в городе  подобной нет. Вечерами он любовно осматривал книги. стирал пыль с обложек и полок. Я был у него, листал эти книги и видел, что они не прочитаны. «Нет времени – дела», - отвечал он. На многих книгах стояли штампы библиотек. «У букинистов брал», - не моргнув глазом, говорил Гога.
Зачем только он связался с этой женщиной? Со многими он знакомился, ходил к ним и любил…их книги. Да разве женщины поймут  букинистическую душу Гоги Востроглазова?
И настал черный день! Открылось, что Гога любил жареную картошку с луком. Странно. Я хорошо знал его. Он терпеть  не мог жареную картошку с луком!  Любил он очень сухари. Вычитал где-то – удлиняют жизнь. Но ради хобби на всё пойдешь, ради ценной книги можно не только лук съесть; обложки грызть, всё можно. Всё!
Приходил Гога к своей знакомой со своим любимым безразмерным портфелем. Знакомая шла на кухню жарить картошку с луком, оставляя Гогу наедине с книгами. Пока она готовила обед, Гога, как всегда по рассеянности, вместо того, чтобы поставить ценную книгу на полку, опускал её в портфель.
Потом он торопился домой.
И вдруг… Ох, уж это вдруг!  Вдруг знакомая обнаружила пропажу книг…
…И  накопленные  Гогой сухари очень теперь пригодились…
1981 год.

ПРЫЩ
В квартире пахло пылью, мебельным лаком, нафталином. От многочисленных ковров, дорожек, побрякушек веяло беспросветной тоской. Анатолию Иннокентьевичу Хилопатову сегодня хотелось выть. И он уже открыл рот, но в это время увидел на столе соленые огурцы. Похрумкал ими, запив крепким рассолом. Вздохнул облегченно. Похлопал по туго выпирающему животу. Погрузил  тяжелое тело в кресло. Посмотрел в зеркало. Анатолий Иннокентьевич почесал за ухом. Погладил гладкую щеку и обнаружил пробивающийся прыщ. Потом трогал подбородок, похожий на полумесяц во времена лесных пожаров.
В общем-то. Хилопатов не любил смотреться в зеркало. Там он видел темные, круглые и немигающие глаза, и тогда вспоминались ему:  деревня, конюшня, подковы.
Анатолий Иннокентьевич резко встал и отошел от зеркала. На днях  Хилопатову пришла дикая мысль: что-то не так он делает, что-то надо изменить в жизни. Как?  Что изменить? Мыслей явно не хватало. Потребовалась Хилопатову теплица с центральным отоплением – бригада сантехников и плотников соорудили её. Вы думаете, он уплатил за эту работу? Дудки! Рабочим проставили рабочие смены. Государство не обеднеет. Он не хуже других начальников. Многие эксплуатируют своих рабочих на  личных подворьях. Что захочет Хилопатов – пожалуйста. Кто же откажется от такой благодати? Кто? То-то!
Как-то он уезжал в те края, где можно было гнуть подковы в кузне, слушать мычание коров, пение петуха. И, когда уезжал, ему рабочие-подхалимы набить  два металлических гаража дефицитом. А чтобы не видели любопытные, заставил сварщика заварить ворота. Сослуживцы  персидский ковер преподнесли на прощание.
Не захотел Хилопатов гнуть подковы и слушать мычание коров. Вернулся. От нахлынувших чувств конторские дамы рыдали, и даже шеф прослезился.  На вечеринке, устроенной в его честь, он «перебрал» и попал в медвытрезвитель. С ним такое иногда приключалось. Но добрые друзья, как всегда, выручали.
Так вот, когда пришла эта дикая мысль, что надо что-то менять в жизни. Хилопатов даже испугался. Почему это он должен что-то менять? Нетушки!
Хилопатов переоделся и постоял перед зеркалом, стараясь сделать умное лицо, хотя в голове было тихо  и спокойно. Пощупал прыщ и нахмурился, будто перед ним не прыщ, а подчиненный. Хилопатов надел галстук, шляпу и вышел на улицу. Там он пожелал задуматься, и на его крепком лбу появились полторы морщины. Мысли в голову упорно не шли. Он вернулся домой. Взглянул в зеркало. Прыщ со щеки перебрался на  кончик толстого носа. Как же он появится среди конторских дам? Что скажет шеф?
И вдруг прыщ исчез!  Гражданин Хилопатов вскочил, и от волнения стал ходить по комнатам. Завтра он не пойдет в магазин  с черного хода. Ему ничего не надо. Всё. Он начнет новую жизнь. Завтра! Стоп! Сиволапов обещал достать  шубу жене. Да мало ли что ему обещали! Хватит! Он станет жить честно и благородно. Ничего не будет таскать с производства. И милиция не будет его беспокоить. Хватит воровать и обманывать честный народ. Бросит эксплуатировать своих рабочих на двух дачах и на трех своих гаражах. Сам будет за всем ухаживать. Сам научится пасынковать помидоры, и  ухаживать за свиньями, курами и кроликами. Хватит! Да и шеф у Хилопатова тоже хорош гусь,  окружил себя разных мастей прощелыгами. Хватит!
Анатолий Иннокентьевич взглянул на дверь спальни, где почивала его жена, и все его радужные мысли вылетели из головы!
- Что же это я, стервец, делаю?! – почти заплакал он. – Надо позвонить Сиволапову, хотя он мошенник и плут. А куда денешься? Жене шубка нужна. Что же мне-то делать? Что ему дать?  Дам-ка я ему трех слесарей и трех плотников. Он просил. Эти быдлы отработают. Любителей выпить надо подобрать. Эти будут молчать.  А на работе я им проставлю рабочие смены.
Хилопатов опять прошелся по комнатам и машинально взглянул в зеркало. На  кончике носа торчал большущий прыщ!  Хилопатова передернуло, он сразу устал и повалился  в кресло. Осоловело посмотрел в зеркало…
В квартире пахло пылью, мебельным  лаком, нафталином. От многочисленных  ковров, дорожек, побрякушек веяло беспросветной тоской. Анатолию Иннокентьевичу Хилопатову сегодня хотелось выть.
1984 год.

НАМ  БЫ  ТОЛЬКО  МИЛЛИОН
Суббота. Жора Тряпкин с хорошенькой женой шел по улице. Жора молодой, подтянутый, красивый, ухоженный и только под глазами наметилась ранняя отечность.
- Салют! -  встретился им парень в заиндевевшем лыжном костюме. – Куда подевались вы с другом Кешей Подкаблучниковым? Тот картины свои забросил, ты спорт. Теща, наверное, салом тебя откармливает?
- Некогда! Пятый гараж достраиваю и третью дачу, поросят развожу, кур, гусей, бычков. Скоро кенгуру заведу.
Жена дернула его за рукав.
- Некогда нам. Иди, иди, давай. Неча людей смущать, - нервно сказала жена.
- Вера Максимовна, ты уже учительница. Поговорим. Приходите, как бывало мы с Жорой когда дружили. Он и спортсменом был и в газеты писал. Что с вами стало?
Парень ушел, а Жора неожиданно засмеялся.
- Жорик, ты чего это так разнервничался? Не надо бы…
- Мне просто весело. Кенгуру бы завести.
- Чего это у тебя руки дрожат?  Всё будет хорошо.
- С чего ты взяла, что у меня руки дрожат? Кино, говорят, хорошее идет. Сходили бы. На лыжах давно не ходил.
- Ты меня не любишь. Ласки нет от тебя. Вон жена у Кеши Подкаблучникова  Гутя в дом отдыха уехала, а ты меня, я знаю, не отправишь. Нет, не любишь меня.
- Ты же сама говорила, чтобы я начал строить новый гараж.
- Говорила. Надо. Дома, наверное, уже на стол накрыли. Ждут. Обидятся. Ты только мою маму не оскорбляй.
Тряпкины зашли за дом. Остановились. Молодая жена высвободила руку, поднялась на носочки и прижалась к лицу Жоры. Легонько взяла его за уши теплыми, мягкими  пальчиками и коснулась  его губ своими горячими, цепкими губами.
- Уехать бы куда, - прошептал он, - столько здесь твоих родственников и у каждого юбилей.
- Пойми, цыпленочек, нельзя. К  Разгуляевым приехала теща. А ты знаешь, что для нас Разгуляев. Мама сказала, что он нам бычка подешевке достанет. Ты ведь начальник участка. Подкинь ему несколько своих рабочих на его подворье. Понимаю тебя. Подлец он отменный. Папа говорит, что его лысина пахнет помоями.  А куда денешься? Нельзя. Обидится. Потерпи ради меня. Нам ведь немного осталось до миллиона. Вон у Подкаблучниковых уже на третий перевалило. Счастливая Гутя. В дом отдыха ездит. Он ей ничего не дает делать. Всё сам…
- И я всё сам делаю. Чего же тебе ещё надо? Ладно, будет тебе миллион. А там всё…
Ну а потом…был второй миллион, третий… А ещё потом красивая стерва  Вера Максимовна выгнала Жору Тряпкина, а миллиона оставила себе.
1979 год.

И  БОЖЬЯ  БЛАГОДАТЬ
Переступив порог своей квартиры, Генриетта Наркисовна нахмурилась и устало прислонилась к стене.
В квартире было чистенько, но холодно. Муж, Кеша Подкаблучников, стирал, и пена хлопьями белела в ванной.
- Я перед твоим приездом сделал ремонт, пол помыл.
- Там детям гостинцы. Я пойду к мамуле. Достирай и пол ещё раз промой. Чтобы  я пришла, и было чисто. Обед сготовь. Никакого уважения кК жене, хоть бы моё бельё постирал. Устала я.
И она бросила своё бельё к ногам мужа. Ушла. Среди белья он обнаружил  почему-то большие трусы, похожие на мужские. Наверное, мода такая пошла, подумал он. Спросить про эти трусы у жены не стоит – поднимет страшный скандал.
Через два часа Генриетта вернулась. Сладко потянулась. В квартире был полный порядок и обед готов.
- Я у мамули пообедала. Хоть бы отдохнуть предложил. Никакого уважения к жене. Я приехала, устала как собака, а ты для меня нуль внимания.
Она легла на диван. Она уходила воспоминаниями в недавнее прошлое. Дом отдыха. Море. Пляж. Красивое и нагловатое лицо рядом с ней. И сквозь эти воспоминания голос мужа.
Генриетта Наркисовна открыла глазки, взглянула на мужа, маленького и плюгавенького. Брр…
Она приоткрыла ротик, показывая мелкие и острые зубки. «Господи, - подумала  Генриетта, - неужели это мой муж?  Да разве его можно сравнить с  чернооким красавцем Махмудом?» И печально вздохнув, отвернулась.
Муж стоял в дверях на полусогнутых ножках и рассказывал:
- Эти двое-то, Юрка Стрелов и Костя Агапов, покоя  не дают честным труженикам. Агапов кукиш мне под нос  сунул, обозвал вором с государственным уклоном, а я его на товарищеский суд. Оба они мерзавцы!  Записали в блокнот, что  машина участка несколько дней простояла у магазина в ожидании комбикорма для наших свиней. Даже минуты подсчитали.  Чудаки, да если всё записывать, несколько тетрадей не хватит. Доложили главному. Хи-хи-хи, умора. А он не чище меня, а, может, в чем-то и переплюнет.
- Главному-то чего не прибретать? – поднялась  с постели Генриетта. – Всё гребет под себя. Помнишь, линолеум выписали для машинного зала, а он домой упер. Ты не мог?
- Не успел. Опередил, стервец.
Генриетта  Наркисовна встала и строго взглянула на мужа. Он – в дверь.
- Вечно у тебя из-под носа крадут! – крикнула ему вслед. -  Вон и шеф твой хорош гусь. Заставил разобрать до бревнышка помещение, и рабочие увезли ему на дачу. О честности кричит, так пена у рта!  Вон Канючкин, а Жора Тряпкин!  Счастливые у них жены. В дом отдыха все время ездят.  Мужики им ничего не дают делать!  Счастливая Вера Максимовна. А я, бедная, разнесчастная. Совсем закабалил меня! Подлец, негодяй!  Подожди, доберусь!
На другой день Кеша Подкаблучников, хмурый и злой, отчитывал молодого рабочего за то, что тот выронил из слесарной сумки гайку. Потерял её.  Проследил, чтобы рабочие увезли брус на его строящийся дом. А после работы прочитал лекцию «Экономное использование стройматериала на производстве».
Ах, тоска граждане, тоска…
1979 год.

ЦАРЬ  ПРИРОДЫ
Встретились  два приятеля Кеша Подкаблучников маленький и плюгавенький с большими испуганными глазами и Жора Тряпкин с синюшным лицом и потерявшим вес и здоровье на возведении многочисленных гаражей, дач, индивидуальных домов и подвалов. Поговорили о старых добрых временах, когда вместе поднимали комсомол на  стройке, занимались спортом, кто из них рисовал и писал в газеты. Поговорили о настоящем.
Говорил  Кеша Подкаблучников, постоянно вздрагивая и озираясь и к чему-то прислушиваясь.
- Я и говорю, брат ты мой, жену надо в руках держать. И не произошло бы этого… самого… слышал. Выгнала она тебя. Хи-хи-хи. А миллионы себе оставила. Моя сказала, что ты все время на работе и на гаражах и домах. То  одно у тебя, то другое, и ласки не видела.
Жора Тряпкин выпрямился и удивился:
- Я что?!  Для кого я старался? Она в дом отдыха, а я на возведение гаражей и домов для себя. Всё на мне было.  А она в это время с лодырем соседом в постель!
Кеша Подкаблучников захихикал, поглаживая редкие, слипшиеся, чудом уцелевшие на затылке волосы.
- Надо, брат ты мой, везде успевать. Сейчас наоборот. Женщины идут впереди нас поводырями со сберкнижками, а мы тесной стеной за ними. Смешно и обидно.  У меня, брат ты мой, жена так: по одной половице идет, а на другую ни-ни.
И вдруг Кеша замолчал, закашлялся, язык его прилип к нёбу, а в испуганном взгляде было такое, будто перед его глазами появилась  кобра.
К ним подошла жена Кеши, красивая, накрашенная, с круглыми не мигающими глазами. Жора Тряпкин, как увидел золотые кольца на женских пальчиках, вспомнил вдруг свою жену. И его начала бить дрожь. Потом он облегченно вздохнул и, бодро насвистывая, пошел к общежитию.
Кеша в это время пытался что-то говорить:
- Я, понимаешь…этого…того…царь природы… У меня, брат ты мой, по одной половице и ни-ни…
- Чего ты там ворчишь?  Какой царь? Спятил? Какие половицы? Марш домой! Вымой пол, наруби мясо, а я пойду в парикмахерскую, потом к  Вере Максимовне. Кофточку достала.  От таких слюнтяев, как Жора и ты ничего не дождешься. Я  ещё поговорю с тобой. Никакой ласки к жене. Смотри, со стола  путевку в дом отдыха не смахни!
Кеша Подкаблучников семенил домой. Он ворчал, сжимал кулачки и скрежетал зубами. Под коленками не проходила слабая дрожь…
1978 год.

УЛЫБКА  ДЖОКОНДЫ
(Очень маленькая повесть)
Глава первая
Молодые супруги Подкаблучниковы вошли в новую  квартиру в семейном общежитии. Кеша Подкаблучников маленький, можно даже сказать, что даже плюгавенький. Как положено этому возрасту – патлатый.  Генриетта, как и положено  жене…оно бы должно так быть…по плечо мужу, но… она выше его на голову и покрупнее, с маленькой головкой, да ещё с круглыми и немигающими глазами.
Кеша в те времена был помощником машиниста экскаватора и в свободное от рычагов и винтиков время, занимался рисованием. В общем, понимал толк в изобразительном искусстве. Он даже знал  работы Леонардо да Винчи, особенно портрет  Моны Лизы, её загадочную улыбку, дошедшую до наших дней.
Кеша даже пробовал писать рассказы и один из десяти напечатали в стенной газете на его участке. Хотел было уже тиснуть  ещё один, но тут неожиданно влюбился в Генриетту потому, что он обнаружил загадочную улыбку у неё.  И сделав это открытие, решил жениться.  И тут он взялся за  портрет Генриетты. Вдруг ему, Подкаблучникову, будет суждено открыть секрет, таинство улыбки?  От этой затеи его отговаривал наш знаменитый земляк, певец Илима Георгий Замаратский.  Он знал толк в искусстве и грамотности. Но Кеша не послушал  своего мудрого учителя и приступил к работе, решив, видимо, поколебать авторитет первого мастера кисти всего Илима.
Жили они в то время что-то уже полгода. За это время Генриетта превратилась в Генриетту Наркисовну Подкаблучникову и приобрела золотые серёжки, о которых  «мечтала с пеленок». Кеша проиграл  пари Георгию Замаратскому и не переплюнул его в искусстве.  Кеша просто сунул  картину под кровать, приступил к строительству железобетонного гаража и приобрел вдобавок острый радикулит.
В те времена эпидемия на гаражи и дачи только разворачивалась. Да и доходные твари.  Кеша ловко научился воровать строительный материал с производства на гаражи и дачи. Научился из-за того, что стал, хоть маленьким, но начальником участка. В свободное время исполнял заказы на дому.  Плакаты, трафареты, стенгазеты. Где двадцатку подкинут,  где десятку, где пятерку подадут.  Брал заказы, как говорится, оптом и в розницу. Деньги-то, ой, как нужны!
…Молодые зашли в свою комнату. Кеша возвращался со строительства четвертого  по счету гаража. Усталый, но довольный.
- Папа место ещё одно под дачу достал, - сказала жена. – Он приказал своим рабочим, чтобы они привезли машину досок с производства, кирпича три тысячи штук.
- Так я привез с участка две тысячи штук, зачем ещё? У меня уже спина гудит. Вчера с моим шефом, Анатолием Иннокентьевичем, брус умыкнули.  Он хотел меня надуть, не удалось.
- Ты молодец. Папа достал ещё одно место под гараж, под пятый. Четыре гаража мы уже продали.
Кеша зашатался и сел мимо стула.
- Я стараюсь, стараюсь, а ты мне никак  золотое кольцо  не купишь.И отправить любимую жену  в дом отдыха, нервы подлечить.

Хотел он сказать, что эту зиму он останется без пальто, без ботинок. И что надо выслать хоть десятку больной и старой матери.
Генриетта Наркисовна нежно целует Кешу и улыбается своей монолизовской улыбкой, только глаза оставались  безразличными. Да что эти глаза круглые и немигающие по сравнению с этой улыбкой, как бы сошедшей  с картины Джоконды. И он со вздохом вспомнил свою когда-то начатую картину…
Быть кольцу на мощной и загребущей руке смазливой хищницы. Быть кольцу. И быть путевке в дом отдыха.

Глава вторая
- Ну, как вы тут без меня? – спросила Генриетта Наркисовна. Она только что вернулась  из очередной поездки в Крым, загоревшая, растолстевшая и красивая. – Я такой  себе импортный отрезик отхватила. Ты загнал пятый гараж? Давай деньги?
- Я уже шестой строю.
- Что ты такой смурной? Деньги давай. Вечно такой. Никакой ласки от тебя. Деньги давай.
- Мне нет времени для ласки. Гаражи и дачи надо возводить. Третью дачу строю.
- Где мои доченьки? Я им подарки привезла.
- Они у твоей матери на коттедже. Отец твой вчера… Не понимаю, зачем ему потребовался третий подвал.  В подвале и помер…
- Что же ты мне сразу не сказал! Ой, как там моя мамуля? Страдалица как моя там?
- Она только что с Кавказа приехала. Круглолица  как…
- Смеешься?  Изверг! Ты мне всю жизнь загубил. Я в институте училась на заочном. Ездила на сессию, замучилась с тобой. Мог и сам свиней накормить, а ты дочек с собой таскал на свинарник! Помидоры тебе помогали пасынковать. Твои рабочие вкалывали на теплицах. И пусть бы вкалывали, а дочек зачем приучать? Ты зачем хотел всех бычков, свиней и гусей перестрелять? У меня давно в управлении говорят, чего это я с неучем живу?
- Имей совесть. Ты за меня вышла с тремя классами. Я тебя выучил на свою голову. Как же так можно?
- Марш на гараж!  Сколько ещё там до трех миллионов осталось?
Потом она неожиданно вспомнила об отце и заревела, но глаза оставались круглыми и немигающими.

Глава  третья
А вчера на крыше новой дачи, пятой по счету (остальные они продали) Кешу Подкаблучникова «хватила кандрашка».  Увезли в больницу.
Товарищ Подкаблучникова Жора Тряпкин рассказывал собравшимся.
- Хватит приступ, столько работать. Десять гаражей построить и продать. Хотя он и начальник, но ведь надо везде успеть. Что-то украсть с производства, тоже нужны нервы. Где-то у Байкала  огромный дом построил. А материал-то отсюда увозил. Где-то на юге  дачу строит.  Четверых рабочих на  дальние стройки отправляет, а рабочие смены на них идут. Здесь тоже нужны нервы. А на крышу он полез для того, чтобы проверить, не спрятали ли рабочие от него гвозди. Ещё он по заказу картины делает. Хваткий мужик. А баба его хитрая бестия. По домам отдыха  ездит. А все деньги ей идут.
- Да, жись, - почесал за ухом сосед. – У меня из-за этого подвала застарелая грыжа вылезла. И чего этим бабам неймется? Всё им мало. До чего жадный и скандальный народ – бабы!
- Надо бы идти, - сообщил второй сосед, - а то у меня собиралась приехать. Мне надо морковку сеять.
- У меня уже сил нет, - пожаловался Жора Тряпкин. – Голова раскалывается. Надоело всё. Тут моя говорит, что надо недалеко от Сочи домик строить. Вот думаю, где бы ещё стройматериалу достать. С рабочими договорился с пилорамы. Они мне за ящик водки лесовоз бруса привезут. Вот и отправлю на юг. И на этом все. Надоело воровать. Попадусь ведь когда-нибудь. А жене моей всё мало. Отправлю этот брус, доски и сбегу. Мужики, бежать я собрался. Кешу Подкаблучникова агитирую. Бежать пока не поздно. Конечно, нам начальникам, хоть и маленьким, легче воровать с производства, и своих рабочих  проще заставить на нас работать. Но ведь мы ещё и коммунисты. В последнее время как-то стыдно стало. Чувствую иногда, когда ворую, то краснеть начинаю. Ночью вздрагиваю, а вдруг придут за мной. Кошмары снятся. Эти два правдолюбца – Юрка Стрелов и Костя Агапов никакого житья нам не дают. Стрелов постоянно выступает на собраниях и в газете. Сатиру на нас наводит. Щелкопер этот Стрелов. Недавно в газете его рассказ напечатали «Огрызок совести». Это он меня там изобразил, да и вас, мужики зацепил. Хотя и начальство нас поддерживает, и райком партии нас всех хвалит, но надо бежать. Опасно. Бежать.
И мужики, повздыхая о мелочах жизни, наконец-то решились  на небольшой праздник. Скинулись по сотняге и набрали водки. Забрались к Жоре в свинарник и стали отмечать день рождения маленьких поросят.  Пели, спорили о помидорах, огурцах и свиньях. Благо не о чем было говорить.  На книги нет времени.  Под конец уснули среди свиней, гусей, кур и маленьких поросят.  Такова бывает жизнь. Что сделаешь? Таковы времена свинячьи…

Глава  четвертая
- Нафанаил, собирайся скорее, поехали. Я звонила кое-кому, договорилась насчет грузовой машины. Поедешь в Иркутск за водкой. Привезешь пятьдесят ящиков. Через неделю ещё пятьдесят. С продавцами договорилась. Продадут водку. У нас с тобой будет навар за месяц  такой, что даже  выговорить боюсь. Головой надо работать. 
- Куда тебе столько? У тебя от Кеши Подкаблучникова пять миллионов осталось. И сейчас  их у тебя их  куча.
«Лимузин» последней  заграничной марки скользил по асфальту.
Генриетта Наркисовна, теперь уже Хватова, смотрела на новоиспеченного  мужа, бывшего райкомовского работника, а сейчас крупного дельца по купле-продаже горячительных напитков. Новый муженек  огни и горячие воды. Прошел он от руководителя комсомола и, кончая идеологом райкома партии. Он яростно стал призывать этот же народ к купле горячительных напитков по тройной цене. Тут-то его и зацепила всевидящая «Мона Лиза». И стали они вместе призывать  к насыщению  рынка водярой и другими ценными товарами. В одну ночь превратившись из  подпольных спекулянтов в узаконенных бизнесменов-прощелыг.
- Говорят, что твой старый муж приезжал. Ну, ты дала! Уж на что я наглец с самого детства, но ты переплюнула меня. Молодец. В одних кирзовых сапогах его оставила, надо бы хоть ботинки купить ему.
- Перебьется, - ответила она и в очаровательной улыбке  показались маленькие и острые зубки.  – Я с ним всю жизнь мучилась. Ласки от него не видела. Целыми днями гаражи и дачи возводил с его рабочими с участка. Построил коттедж на юге и уехал. Перед этим ударил меня, а я его на пятнадцать суток посадила.  Вышел и всех свиней, в общем, всю скотину из ружья перестрелял. Год дали. Отсидел  и уехал со своим дружком Жорой Тряпкиным. И мой сын уехал к отцу. Доченьки в меня. Ихние мужья ну ничего не дают делать им. В золоте  ходят. Вот на днях мои доченьки одни, без мужей, в дом отдыха уехали. Мужики у них тоже неучи. Никакой ласки от них.  Вечерами и в выходные возводят гаражи и дачи.
- Поделом этим мужикам, - засмеялся Хватов. – Пусть со свиньями и курами спят, если жить не умеют.  Сейчас хорошие времена наступили. Для таких деловых людей как мы. Раньше таких людей судили, клеймили. Знаю. Сам судил и клеймил.  Сейчас мы деловые люди. Сейчас государство защитит нас от таких голодранцев как Юрка Стрелов. Чего он добился со своими выступлениями и фельетонами и рассказами против нас? Ничего. Мы победили.
На это ответила Генриетта  Наркисовна:
- Мы и раньше хорошо жили.  Нас райкомы защищали от щелкоперов. Мы ведь все были коммунистами. А потом мы все хором сбежали. Сейчас ещё лучше. Такие как ты, бывшие райкомовские и обкомовские все фирмачами стали.  Опытные вы. Пройдохи что надо.  Во все дырки пролезете. Изменится что завтра, а вы – шасть, и опять на гребне жизни. Кстати, на тот месяц я задумала  к  якутам податься. Мои работники туда водяру увезут. Пусть пьют на здоровье.
И оба захохотали. Потом он сказал:
- Я всё смотрю на тебя и думаю, где же я видел такую улыбку. Она с твоего лица не сходит, даже тогда когда ты злишься. Артистка  ты высшей пробы. Вот только глаза подводят. Они у тебя будто замороженные. Стальные  глаза. Честно скажу,  на что я жук, но когда я вижу твои глаза, мне становится не по себе.
- Подкаблучников говорил, что моя улыбка напоминает какую-то  Джоконду. Дурак он. Мы с тобой, Нафаня, ещё заживем.
Нафани хватило ровно на год. Хмурый и злой он был выставлен с чемоданчиком, в котором одна сменного старого белья. Но зато в чековой книжке у  Генриетты красовалась крупная сумма.
- Колюша, - позвала  Генриетта Наркисовна своего очередного мужа, и улыбнулась знаменитой улыбкой, - вчера я оформила  на куплю водочных магазинов в Красноярске, Иркутске, Новосибирске. Ещё немного и мы с тобой закупим целую фабрику и завод. Во смеху будет. Как интересно будет. Интересное время наступило. Вот оно светлое будущее, о котором ты тоже говорил с трибун. Моё светлое будущее! Моё!  Так что ты правильно когда-то к нему этот  быдлый народ призывал. Пусть голодуют, а мы с тобой будем царствовать. Наше светлое будущее пришло. Вот они вершины светлого будущего, к которому и ты призывал. Вот он мой коммунизм. Я в нем живу!
Недолго и Колюша продержался. Но этот-то на костюм заработал у современной  эксплуататорши по самой дешевой цене.
- Мишуня, где ты там?  - позвала Генриетта Наркисовна нового мужа…
1970- 1992 годы.

СЧАСТЛИВЫЕ  СНЫ
Кеша Подкаблучников ушел от жены в общежитие в рабочей спецовке и телогрейке. Совсем ушел. Иногда вечерами стоял за углом дома и смотрел на окна коттеджа, за которым жила его бывшая семья. Дети. Две дочери.  Сын уехал куда-то на север. Смотрел Кеша на окна и вздыхал. Кеша очень любил детей. Соседские ребятишки тащили ему на ремонт  велосипеды, фотоаппараты, проколотые футбольные  камеры. На чердаке он пытался оборудовать для мальчишек обсерваторию. Но бдительная домоуправша вызвала милицию и его оштрафовали.  Оборудование уничтожили.
Кеша ушел с начальников и устроился дворником. Наконец-то он взялся за свои картины. Всё-таки решил поколебать авторитет илимского художника  Гошу Замаратского.
Кешина жена  Генриетта Наркисовна  кричала на весь квартал, что Кеша отравил ей жизнь, что он её не любил. Зато промолчала о чековой книжке на много миллионов рублей. Целыми днями он строил гаражи и дачи. Разводил коров, свиней, лошадей, кур и кроликов, и ещё разную другую живность. А строгая соседка бабка Шура ответила на это, что Генриетта сама приучила Кешу к этому. Ему всё это надоело. А ведь он старался для семьи. Сам обеды готовил, стирал, полы мыл. Даже её бельё стирал. А она в это  время по домам отдыха ездила.  Теперь он хоть отдохнет от неё, и возьмется за то, к чему он был предназначен. Писать, рисовать, жить.  И он в этом счастлив.
Кеша спешил в общежитие к мальчишке, как к сыну. Получилось так, что Вовка остался один.  Заболела мать, и увезли её в Иркутск, а  отец привел другую тетю с двумя ребятишками. Они не пожелали жить под одной крышей с Вовкой. И он ушел из дому. Днями он бродил по городу, и об этом знали многие.
- Вовка, иди, подвезем! – кричали шоферы.
- Вовка, иди обедать!
И он слушался, обедал в столовых с дядями и тетями, спал в общежитиях.
Он не вспоминал отца.  Помнил только мать и иногда, спрятавшись где-нибудь, плакал. Чаще всех с ним заговаривал дядя Кеша.  Он не ласкал мальчонку, не говорил приветливых слов. Молча, брал Вовку за руку, и вел в столовую, а потом – к себе в общежитие.
- Пожалей себя, - ворчала строгая тетя Шура, встретив на улице Кешу. -  Ты вон сейчас во всех комиссиях разных и везде успеваешь. Твоя Генриетта нового мужа нашла, что ковать миллионы. И этого скоро выпрет. Ты не переживай о ней. Она тебя не стоит.
Кеша не обращал внимание на такие разговоры. Приходил, укладывал Вовку на кровать, а сам располагался на раскладушке.
- Спи. Осенью в первый класс пойдешь. Смотри-ка, рубаху порвал. Сейчас починим.
Узнал Вовка, что пришло письмо от матери, и пошел к отцу. Отец ругался и укорял, что Вовка с матерью  сломали его жизнь, и что мать будет лежать долго, а ему жить надо.  Потом он хотел отшлепать Вовку…
Несколько дней Вовка  жил на чердаках, в подвалах.  Однажды ночью сквозь  сон он почувствовал, как кто-то взял его на руки и понес.  Как в тумане, он увидел хмурое лицо дяди Кеши и милиционера. Мальчонка прижался к теплой груди дяди Кеши.
- Ты чего же, сынок…Отец уехал. Совсем. Я искал тебя. Вот с дядей милиционером едва нашли тебя.
Ночью на Вовкиной голове лежала шершавая ладонь.  От неё пахло красками. И  снился Вовке сон, будто он с мамой идет по железной дороге, а вокруг много  красивых цветов. Рядом шел дядя Кеша, и он улыбался Вовке и маме.  Смеялся и Вовка, ему было хорошо.
Вот и вся история, в которой я хотел рассказать о судьбе Кеши Подкаблучникова. А сколько таких судеб в нашей несчастной стране!

ЛЕКЦИЯ  О  ЧУТКОСТИ
В дороге пропали две собачки. Маленькие цирковые собачки. Цирк приехал из Киева. Повеселить нас, заполнить наше свободное время после трудового дня. Этот случай можно было бы и не описывать. Можно было бы, но…
У заслуженного артиста УССР, руководителя акробатической группы Виктора Александровича Шульженко тряслись руки. Режиссер-постановщик Ефим Львович  Полонский  то и дело хватался за грудь. Молодой артист Иван Попович порой срывался с места и бежал за дворняжками в надежде  найти «талантливого циркача». Всё может быть, глядишь, та же дворняжка и прославит наш город. Впрочем, некоторые наши товарищи уже…
- Если бы знали, если бы знали…- повторял Полонский.
Что «знали», я, конечно, догадывался, но старался утешить артистов. Надо сказать, что киевский цирк побывал в Братске, Усть-Илимске, далее его путь лежал в Железногорск, потом в Новую Игирму и на БАМ.  Но случилось не предвиденное. Между станциями Тушама и Рудногорск сломалась машина с цирковым реквизитом. Артисты обратились за помощью в Игирме в крупнейшую организацию. Отказали. Вы, мол, на чужой территории. А один ответственейший товарищ, готовясь читать лекцию о чуткости, так ответствовал:
- Вот если бы вы следовали не в Железногорск, а к нам, тогда – пожалуйста. Мы бы вам лекцию прочитали о чуткости. Сегодня вечером я буду читать лекцию, как от социализма надо перейти к коммунизму. Мог бы вам и сейчас эту лекцию прочитать. В общем, техники нет в нашем большом дворе.
Женщины в слезы. Размазывая сажу по щекам, они грелись в котельной станции Тушама. Рабочие пожалели их. Один рабочий сказал:
- Надоели они нам со своими лекциями о чуткости, и о переходе от социализма к коммунизму. Обрыдли они со своими лекциями. Над этими лекторами уже все смеются.
Мужчины посуровели, собачки подняли вой, а удав пытался разворотить ящик и обнять ответственного товарища от Новой Игирмы.
В общем, артистам стало жалко  «крупнейшую» организацию и они обратились в наименьшую организацию – Фрунзенский лесоучасток. Для этого участка, оказалось,  не существует границ. Помогли артистам добраться до Рудногорска.
Заплатив деньги попутному шоферу грузовой машины, двое артистов-делегатов отправились в Железногорск. В городе их ждали, и не знали, что стряслась беда.
В Доме культуры Коршуновского ГОКа собрались на  представление горняки и их дети. Очень уж им хотелось  поглядеть на «ученых» зверушек. А в это время артисты пришли кое-куда, оттуда позвонили тоже в «крупнейшую» организацию  кое-кому, и кое-кто ответил:
- Какие ещё удавы? Это несерьезно. Где сидят? Ну и пусть себе сидят. А причем тут мы?  В наш Дом культуры?! Наши труженики ждут? Никого они не ждут. В этом вопросе не могу помочь. Мне надо идти читать лекцию о чуткости. Наш бы лектор мог вам  уделить лекцию на часик, а зверушки ваши подождут. Что?! Ну, знаете!  Солярка замерзла, бензина нет! Вся техника простаивает. Всё!
Оказывается, в Коршуновском ГОКе всё замерзло, все простаивает, ничего не едет.
Звонок ещё в одну  «крупнейшую»  механизированную организацию под номером 162.  Как на грех, там двор оказался совсем пустым. Даже, говорят, всё вычищено под метлу, и снегом занесло.
Звонки. Звонки. Звонки.   
Пожали плечами, развели руками, и  ни гу-гу, Галочке в отчете всё равно быть. Раскрыл журнал, взял ручку…
Спасти артистов взялась председатель горсовета Виктория Рудковская. Она по-деловому объяснила ситуацию  одному из руководителей УМ-6  Братскгэсстроя – В. А. Свитневу. Тот без лишних разговоров отправил трактор вытащить из сугроба сломанную машину. Да ещё отчитал, мол, почему сразу к нему не обратились?
Два дня выпало из программы артистов.
Я  видел в фойе Дома культуры разочарованных ребятишек. Их привезли из Рудногорского химлесхоза. Четыре часа  сюда – четыре обратно. На двух автобусах привозили. И впустую. Им так хотелось посмотреть на «ученых» зверушек. Равнодушие  руководителей Коршуновского ГОКа отняло у них радость общения с артистами. И дети горожан были разочарованы. А ведь их родители работают на комбинате. Полное равнодушие, которое должно войти в историю нашего края Илимского.
Артисты – добрые души, и директор Дома культуры Л. Г. Кирсанова, и мы, зрители, как могли, успокаивали детей и их родителей и сопровождающих.
Артисты уехали.  Можно  бы и успокоиться: уехали – и с плеч долой. Но вот незадача – мучают меня вопросы:  « Что они увезли от нас?  С чем мы сами остались?  И как могло сучиться, что артистов, приезжавших в наш город, уже на другой день пытались  выселить из гостиницы? Время, мол, вышло. И не повторится ли ещё подобное?»
На эти вопросы никто не ответил. В управление Коршуновского ГОКа меня не стали слушать. Просто сказали:
- Вечно ты лезешь туда, куда тебя не просят.
В гостинице передо мной захлопнулась дверь.
В это время в актовом зале читали лекцию о чуткости советского  человека. С тех пор при слове чуткость, если об этом говорили товарищи из управления ГОКа, у меня возникало сомнение насчет этой чуткости.
1986 год.
ДОЖДИ  ПЛАНОВЫЕ?
Одна из работниц удобно устроилась под зонтиком, а на ноги надела резиновые сапоги.
- Счастливая, - вздохнула соседка, - а у меня дома сапог нет. Кастрюли принесла.
Над её головой устроено что-то вроде шалаша из целлофана. И по нему громко бил «потолочный» дождь. И не спорьте со мной. Есть такое выражение в русском языке. Есть.
Третья соседка с завистью  смотрела на своих сослуживиц и, чуть не плача,  выливала воду из ботинка.
Где это происходило? В центральной сберегательной кассе, в  её бухгалтерии. Кстати, дом этот строили работники  СМП-289 (начальник В. Т. Пермин).
- Поделимся? – спросила одна у другой. – Таня, бери мою кастрюлю. Попробуй. Ноги туда войдут.
У ног трех работниц плескалась вода, как в бурную погоду море Илимское.
Был и я в этом заведении. Меня обмундировали в резиновые сапоги, дали зонтик и решили сопроводить  в бухгалтерию. Надо было идти через красный уголок.  Я перепрыгивал через тазики, склянки, банки. Поскользнулся на мокром полу и угодил в ванну. Только выбрался из неё, а тут…
- Берегись! – крикнули мне. Я отскочил и угодил в другую ванну, подставленную под дождь.  А на то место, где я только что находился, шлепнулся увесистый  кусок штукатурки.  Из отверстия полилась вода, как из пожарного шланга.
- Мы прыгать натренировались, - похвастались работницы. – На одну из нас падала штукатурка, так она так сиганула, что, когда замерили, выполнила норму первого разряда в прыжках в длину. Думаем в спортивную секцию записаться.
Я развернул зонтик. В зале шел грибной дождь. По кабинетам «гулял»  туман, и от него несло грибами, мохом, прелостью и… безответственностью, халатностью. Протекает крыша со дня сдачи  здания в эксплуатацию.
Так вот, когда я вошел в бухгалтерию – раздался взрыв. Огонь, дым… Это сгорела розетка.
- Переноску давай! – крикнул кто-то, так как от грибного дождичка в бухгалтерии стоял таежный сумрак.
- Таня, керосинку принеси завтра!
- Где я керосинку возьму? Ау, Галя, где ты? Ау!
- Ау! Спасите! Я заблудилась! Ау! Где вы? Ау!
Сейчас работницы сберкассы собирают деньги на резиновую лодку и ждут ответственных товарищей за этот дом. Да, не забудьте прихватить с собой зонтик и резиновые сапоги и одевайтесь теплее. Потолочно-грибной дождь  вызывает насморк.
1986 год.




ЧАСТЬ  ВТОРАЯ
ДЯДЯ  ФЕДЯ И  ЕГО  ПРИШЕЛЬЦЫ

КОСМИЧЕСКИЕ  ПРИШЕЛЬЦЫ
Прабабушкин подарок
Случилось это совсем недавно в поселке Семигорск.
Лесоруб дядя Федя маленько «перебрал», и всю ему снились  чудные
космические пришельцы с пестрыми рогами в виде змеевиков от самогонного  аппарата. Кстати, он мечтал изобрести вечный…аппарат, чтобы беспрерывно  лилась вожделенная жидкость.
Тут они ехали на машине и вдруг увидели, что по дороге ползет что-то огромное, пестрое и длинное…
- Стой! – закричал дядя Федя. – Пришельцы!
Шофер «ударил» по тормозам.
- Тю, да это же матрасовка, - сказал шофер. – Напугал. Наверное, женщины на Новый год подарки тащат.
- Подвезите, - попросила одна из них, высунул голову из-под мешка.
- В магазин опаздываем, - сказала другая женщина.
Машина ушла. Изгибаясь под тяжестью, женщины продолжали свой путь. В огромном, специально сшитом мешке – швейные изделия. Дело в том, что в мастерской в поселке Семигорск, стоят четыре новенькие электрические швейные машинки. Когда же их завезли? Вроде, когда подснежники цвели или ещё капелл капала. А сейчас от машинок пахнет смазкой и пылью. Подключить их некому. Говорят, что  перевелись специалисты в Доме быта. Странно. А дядя Федя продолжает изобретать. Может, действительно, найти  этого дядю Федю, поставить ему, что положено по такому случаю, ради уважения. И попросить его подключить машинки в работу.  Всё-таки изобретатель.
Мастер Волкова тем временем  продолжает таскать заказы домой. Об этом в редакцию написала В. В. Сорокина, сообщив нам, что у неё машинка надежная кормилица, подаренная ей ещё на заре туманной юности прабабушкой.
Принесли заказы домой, а там уже очередь. В то время, когда космические корабли бороздят просторы вселенной, когда дядя Федя бьется над своим изобретением, поработать на экзотической машинке одно удовольствие. Вот только жителям Семигорска от этого не легче.
В поход за лимонадом
Не легче и ветерану войны Перфильеву из Рудногорска. Захотелось ему  вдруг лимонада, сиропчику захотелось. Нет, что не говорите, а придется пойти к дяде Феде. Заставить его, шельмеца, изобретать аппарат  для изготовления  лимонада. Где он? Ау, дядя Федя!
Стиральная машина и космос
Дорогой читатель, тебе, наверное, известно, что  космический корабль, например, долетел бы до ближайшей планеты и обратно за полтора года. Вот это техника! И делается она специалистами на земле. Ну, а если что-то там выйдет из строя? Идет ремонт на ходу. Да-а…Вот бы нам что-нибудь эдакое отремонтировать. Ну, например, стиральную машину. Скажете, ну и хватил. Это  же такая пустяковина. Э нет, вовсе не пустяковина.  С июля 1985 года, кстати, в те полтора года идет ремонт космического…тьфу! Идет ремонт стиральной машины «Вятка» Рамазановых из поселка Новая Игирма.  Срок полета завершается, вернее, срок гарантии на ремонт истекает. А вы говорите, что это пустяк.  Может, действительно, стиральная машина сложнее космической техники? Почему тогда обыкновенный дядя Федя…Интересно, что же сложнее?

Тайна вокруг дома
Правда или нет, утверждать не могу. Но порой на землю падают осколки от неведомых  небесных тел. Да и дядя Федя утверждает, что… Упал же когда-то тунгусский пришелец. Вот здесь-то и возникает вопрос: что сбило железобетонную плиту у подъезда седьмого дома восьмого квартала?  Не может же она за здорово живешь грохнуться?
Потом пришло письмо в редакцию, подпись неразборчивая. Может, чего-то испугались и расписались не так?  А вдруг и правда что-то там упало? Действительно, испугаешься.
Сегодня подъезд заносит снегом, потом пойдет дождь, и вся вода проникнет в подвал, там проснутся комары и прочая подвальная «бяка».
Строители виноваты?  А может, снующие у дома машины?  Что если вызвать комиссию ученых? Должны же остаться какие-то следы неведомого и таинственного. Недавно я встретил дядю Федю. Он со мной согласен. Он огляделся и прошептал:
- Тут что-то есть. Я чувствую  что-то неведомое.
1986 год.


  ВНОВЬ  О  ПРИШЕЛЬЦАХ
Вы не знаете дядю Федю? Да, это тот самый дядя Федя, у которого после Указа по борьбе с пьянством из змеевика вылетело  что-то рогатое и с хвостом и давай крушить всё вокруг… За всё это дядя Федя схлопотал 15 суток. Нешто не обидно было, что за кого-то там страдал?  С тех пор зарекся – ни грамма. Это тот дядя Федя, что пустил слушок, будто у нас побывали космические пришельцы…
В пришельцев, конечно, я не верю. Но, всё же… может, они тайно к нам с одной целью прибыли – изучить душу человка, вникнуть во всё, даже в головы некоторых?  Ну, например,  на кой ляд  надо было шоферу С. И. Пушмину из Шестаково-Борисовского ЛПХ на государственной машине утюжить огород у пенсионера и инвалида войны А. В. Филиппова? За злорово живешь забор не будешь ломать и корежить да кусты смородины выкорчевывать.  А ведь утюжил, ломал.  В итоге – штраф 10 рублей. И за что? И за кого? Разве он виноват? Обидно даже. Наваждение какое-то  приключилось с ним в тот день.
- Они, пришельцы влезли в него, - шепнул мне дядя Федя. – Факт, они, шельмецы, балуют.
В редакцию пришло письмо из поселка Рудногорск с улицы Вокзальной из дома № 7, 40 подписей!  Что беспокоит рудногорцев?  Неизвестные воды затопили подвалы, подъезды.  Может, и там появились эти пришельцы? Всё может быть.  Например, ребятишки из 67, 33, 31 квартир пускают кораблики, а родители  организовывают запуск зеркального карпа. Доходная рыба.  Приглашали нас  на первый улов. Мы уж и удочки собрали, ждем официального приглашения. Кстати, гражданка О. А. Хомутинникова пыталась пробиться в третий подъезд, но безуспешно – чуть не утонула, благо  спасательный круг соседи бросили. Выплыла. Перед этим подъездом из ничего вдруг возникло озеро. Связь с поселком прервана. И это озеро посетили дикие утки. Ребятишки их подкармливают.
Для снабжения  квартиросъемщиков продуктами откуда-то притащили лодку.  Хомутинникова обещалась  ежедневно информировать нас и о других интересных  событиях в их доме.
- Это пришельцы, - твердо сказал дядя Федя. – Решили посмотреть, что из этого получится и как на это отреагируют руководители Ждановского ЛПХ  и поселкового Совета.
А разве эти пришельцы не затуманили головы руководителям из Шестаково-Борисовского леспромхоза? Разваливаются баня и котельная, а всем кажется, что эти развалюхи новые. В эту зиму чья-то приблудная собака в котельной замерзла, а недавно созданная секция моржей начала свои тренировки в банном отделении. Поразительно то, как смогли в эту суровую зиму выдержать рабочие А. Березовская,  И. Парфенова, В. Наумов и другие.
- Ну и пришельцы, - только и сказал дядя Федя.
В фельдшерском-акушерском пункте в поселке  Соцгородок вдруг  ни  с чего  обвалился потолок. Дело в том, что  руководители Заярского ЛПХ лихо отрапортовали, что ремонт сделан. А работники этого пункта доказывают,  что всё осталось без  изменения. Правда, маляры отделали двери, стену такой краской, что когда одна из работниц пункта вошла, то от испуга грохнулась в обморок, а одна от страху стала заикаться. На стене явились им чьи-то полосатые тени, рожицы неизвестных Земле чудищ.
Не замутили ли  головы мастерам из РПУБО эти самые пришельцы, ибо мастера этой солидной организации крутят и вертят  холодильник гражданки  А. Козловой из Семигорска аж с июня 1986 года? Говорят, что они что-то там ищут. Поговаривают, что ищут. А может, действительно, пришельцев ищут?  Тогда не надо мешать. Вдруг найдут? Во будет сенсация! Это же можно на всю страну прославиться. Так что гражданка Козлова, потерпите ещё с годик два ради научного открытия.
Мы в редакции проанализировали все эти случаи и задумались. Может, действительно, проделки пришельцев? Может, и не виноват никто?  Просто пришельцы экспериментируют, изучают в таких случаях, каким образом и когда возникает в человеке бездушие?
1987 год.
ГЛУХОТА
В последнее время в разных уголках района стали твориться разные вещи. Вдруг, непонятно от чего, оглохли некоторые товарищи. Хорошо бы один-два да в разное время. А тут напрочь  оглохли в одно время во многих организациях. Тут действительно возьмет сомнение.
- Может оттуда… эти самые… новый эксперимент затеяли, - сказал мой друг дядя Федя и ткнул  пальцем в чистое и  безвинное небо.
Я промолчал. А вдруг… Ну, например, есть поселок Новая Игирма и в нем улица Железнодорожная. Как пишет читатель нашей газеты Н. Петров, на этой улице неожиданно возникло болото. Уже и лягушки появились. Шоферы гать прокладывают. Недавно чья-то  заблудившаяся коза провалилась в это болото – одни рога остались. Жители улицы телеграммы шлют во все концы. Дядя Федя говорит, что их и телефонные разговоры перехватывают пришельцы. Не может быть! Хоть какой-то сигнал, хоть какое-то  завалявшееся письмишко должно же дойти до рук и ушей руководителей и поселкового Совета.
- Значит, сомневаешься? – таинственно переспросил меня дядя Федя. – Ну, а то, что творится в Рудногорске?  Вот коллективное письмо, почитай. Это-то пробилось и то, видишь, в воде побывало.
Дело в том, что в магазинах поселка в срочном порядке разобрали болотные сапоги, зонтики и  резиновые лодки.  На всех не хватило. Сейчас подумываем организовать посылки и отправить в Рудногорский Дом быта. Зачем? Стихийное бедствие в этом доме. Неизвестные, ну, а скорее всего,  небесные воды каким-то образом проникли на чердак. Под напором этих небесных вод треснул потолок. Весь день льют грибные дожди. Работники Дома быта, клиенты понадели плащи, болотные сапоги. А для того, чтобы  преодолеть зал, пользуются резиновыми лодками. Например, некоторые стали разводить уток. Что зря будет пропадать водоем?  Уже и рыба завелась. Об этом нам сообщили: Евдокимова,  Мартыненко, Герасимова, Каменева,  Фисенко, Коренева,  Джежерова, Рудых. Всех невозможно перечислить. Они очень просили помочь в разведении и другой водоплавающей птицы. Куда бы они ни обращались по этому вопросу, - глухота. Не реагирует никто: ни  поссовет, ни РПУБО, ни Ждановский леспромхоз. Не верят, что в здании можно разводить уток.
А вот разводит, например, в своем погребе хариуса семья Пушминых с улицы Ленина, дом № 13, кв. 2, поселка Шестаково. Круглый год в погребе вода со льдом. Ветер с залива, как  ни странно, устремляется именно под этот дом. Гуляет он там, бессовестный. Чего ему там не гулять, если кругом такие дыры, что даже собаки забегают. Правда, их меньше стало, так как осенние дожди проникают сквозь крышу, через квартиру -  и под дом. Так что некоторые собаки не выдержали такого издевательства и убежали в многострадальную баню, а там их  товарка Жучка от холода загнулась.Здесь телеграммы шлют и в Шестаково-Борисовский леспромхоз. И в объединение «Железногорсклес» гонцов направляют. Правда, гонец с улицы Ленина Мария Ивановна Пушмина пробилась к нам, вся мокрая и продрогшая. Едва мы её чаем отпоили. Она и сообщила, что представители леспромхоза предложили ей создать семейный подряд по разведению хариуса в их личном погребе. Ну что же, дело полезное и нужное. Разводите на здоровье!
Пытается развести рыбу в ванне и житель города, проживающий по адресу: 3 – 32 – 16 ветеран войны Григорий Тихонович Лепехин. Ванна глубокая, правда, забита чем-то, и пробить, чтобы  сделать воду проточной, нет никакой возможности. Девять месяцев он тщетно  не может что-то там пробить. Правда, с потолка периодически поступает вода, но маловато. Вот бы ещё переморозить систему…. Остались-то сущие пустяки, градуса на два понизить – и разводи себе хариуса. Жаль только, тулупа нет, посидеть бы с мормышкой у ванны. Лепехин также вот уже несколько месяцев шлет телеграммы и вызовы во все концы. Везде полная глухота. Всё хочет добиться, чтобы отладили и помогли по разводу хариуса.  Знакомые рыбаки обещали привезти малявок.
- Ну, теперь веришь?  - спросил меня дядя Федя.
Что я мог сказать?  Что?  Возражать ему не стал, но подумал: а может, и здесь не виноваты пришельцы? Что же всё на них да на них! А не равнодушие и глухота вошли в души некоторых наших руководителей? Факты-то налицо. Тут действительно стоит задуматься.
 1987 год.

ЗАПЛАНИРОВАННОЕ  ВАРВАРСТВО
В ночь на 23 сентября можно было увидеть в небе города сполохи, услышать грохот, нечленораздельные крики, визг.  И крик этот,  в общем, был  похож на крик дикарей времен эпохи  неандертальцев.  Мелькали тени на улицах, изрыгая неведомые звуки. Люди попрятались по подъездам, домам, мало ли что… Тени, похожие на ископаемых дикарей, словно что-то искали, потом набросились на чугунные ограждения напротив кафетерия и давай крушить…
Ко мне прибежал дядя Федя. Весь дрожал от испуга, слова не мог сказать. Я его чаем отпоил. Успокоился. Потом прошептал:
- Это они. Пришельцы. Пытались найти площадку для приземления.
Да, а за три дня до этого случая неведомая сила пробуравила асфальт от пятой столовой до аптеки № 200. Может, действительно космический корабль садился? Что я мог возразить?  Даже хозяева города в лице председателя А. В. Нелюбина не знали, что это. Может,  что-то кому-то надо было проложить, и поломали асфальт? У нас же в городе любят ковыряться в земле, особенно, где всё благоустроено, и потом оставлять после себя в худшем виде. Нет, здесь  ничего не должно прокладыватьпрокладываться, так как кого-кого, а председателя бы уведомили.
Теперь мне стало ясно – ОНИ! Мы уже собрались было  вызывать ученых для поисков следов неведомых чудовищ, которые сподобились изломать ограждения и асфальт. Дядя Федя потирал руки – наконец-то контакт произойдет… А я задумался. Но ведь, то, что они натворили, бесчеловечно по отношению к нам. Похоже на варварство. Да, и кто так контакт отлаживает? А вдруг это обыкновенное преступление наше, человечное.  Нет, это слово нельзя применить. Не лезет, не вяжется, язык не поворачивается. Пришельцам было бы простительно. Может, у пришельцев  так принято, а здесь свои люди, земные.
И стал я искать  виновных  в содеянном. Пока добрался до половины, но и этого вполне достаточно. Ну, хорошо, у кафетерия произошло  незапланированное бедствие: подвыпившие подонки, смахивающие на ископаемых дикарей-неандертальцев, повеселились всласть. Силу некуда применить. На производстве-то нет охоты работать, лень.  Где силушку показать?  Во, мол, мы какие! Ну, ими есть кому заняться, поймают виновных.
Ну, а асфальт? Кто же здесь «потрудился»?  Нет, не пришельцы здесь орудовали, а бригада С. П. Кузнецова из СМУ-3 треста Коршуновстрой.  Ведет она прокладку  телефонного кабеля на новый дом объединения «Железногорклес». Это настоящее запланированное варварство. И случилось оно с разрешения самого объединения, треста Коршуновстрой и районного узла связи. Знал ли об этом горсовет?  Оказывается, нет. А ведь с его ведома, хозяина города, делаются все серьезные изменения на лице города. И посчитали руководители этих трех организаций, что, а мы, мол, сами с усами, что хотим, то и делаем. И рьяно принялись за дело.
Один из рабочих прямо сказал:
- Нам лишь бы платили! Куда я денусь? Заставили.
Мне страшно стало от этих слов.  Какое в них равнодушие!  Ведь так же разрушили кинотеатр «Молодежный», и тоже за деньги. Вот такое отношение к городу. Оплачиваемое варварство.
Кстати, когда-то я тоже был рабочим. Но всегда боролся с недостатками, с разного вида безобразиями.  И за рубль я ничего просто так не ломал, и не корежил, а только строил вот этот город, мой город. И равнодушным никогда не был.
А вот сказал другой рабочий:
- Выход можно было найти. Сердце кровью обливается, глядя на такую работу. Пусть уволят, но долбить асфальт не буду.

И он ушел. Я узнал, что его хотели уволить за срыв работы, и мне пришлось вмешаться. Его оставили в покое после опубликования моего фельетона.
И это «заставили» по служебной лестнице  взбирается наверх. А там, наверху, чем думают? Действительно, вариантов прокладки кабеля было много. Зачем думать, прикидывать?  Здесь ровненько. Долби себе асфальт. Проложат кабель, и опять клади бетон с асфальтом. Деньги? Они не из собственного кармана. Они государственные. Чего их жалеть?
А вдруг завтра захочется ещё что-нибудь сломать – пожалуйста, не жалко.  Мы всё можем, нам бы только платили за любую поломку, мы всё можем перекорежить. Совесть?  Совесть деньгами не пахнет. Мы такого можем наломать. О-го-го! И что тут горсовет и архитектура? Мы всё можем. Мы туточки хозяева. Мы такое можем, такое, что семь комиссий не разберутся!
Единственное, что может остановить зарвавшихся варваров в городе, это расплата за содеянное. И отвечать эти варвары должны по всей строгости человеческих законов.
1987 год.

МЕРТВЫЕ  ЗОНЫ
Строители возвели для себя малосемейное общежитие. И в каждой комнате «ходячие» и  «лежачие» ребятишки. Под боком - кухня молочная. Ещё ближе – машины грузовые и легковые выстроились. Их владельцы приехали на обед или в контору СМУ-3 треста Коршуновстрой. Временно устроились на первом этаже. И выдуваются из всех труб выхлопные газы в окна. Ревут во всю машинную глотку «несознательные» автомобили. Свои же строители – потерпят. А каково детям? Они терпеть ещё не научились, да и молочные продукты не в ладах  с газами и пылью. Молодожены попытались цветы развести – загибли, родимые. Одно душу радует – от газов комарики, мухи и таракашки сбежали из мертвой зоны.
А вот колеса машинные так и норовят пугнуть зазевавшихся карапузов, бегущих  к детской площадке. Вообще-то, и здесь есть польза – научатся быстрее ходить и бегать.
- Факт. Космические пришельцы, - твердо заявил мой друг дядя Федя, - изучают бездушие в лучшем виде. Здесь создалась мертвая зона для насекомых. А вот на  нашем  знаменитом водохранилище, куда стекают воды от ИТЭЦ-16, создалась зона для всей окружающей среды.
Ехали мы с дядей Федей на машине по дороге в сторону бетонного завода. Впереди нас белой окраски «Жигули».  И вдруг автомобиль словно растворился. Затем вырос перед нами цвета южной ночи. Вышел из машины мой друг Анатолий Калиниченко, работник УЖДТ Коршуновского ГОКа, и тут же провалился по колено в чернеющую жижу. Мы помогли ему выбраться, а ботинки… В сапогах пусть ходит… Нечего.
- Машину и перекрашивать не надо, - печально пошутил Калиниченко.
Мимо протащился самосвал с бетоном. Его так тряхнуло, что часть цементного груза выплеснулось на ухабистую дорогу. Продвигались мимо нас и другие машины. Шли они на ощупь, и качало их, как морские корабли в девятибалльный шторм. Что-то выплескивалось, выбрасывалось, трещало, скрипело. Я видел слезы у одного шофера. Так ему было жалко машину.
Смотрим – люди на сухом месте толкутся. К ним подошел заместитель начальника энергоцеха КГОКа по  энергоснабжению А. А. Некрасов.
- Странно, - почти шепотом заговорил он, - смотрим, сначала что-то вроде  лунохода неслось  по дороге, и, видимо, сломались колеса. Кто-то  экспериментальную  технику испытывает на этой дороге. Свернули к водоему, и технику засосала мутная вода. Вызвали водолазов. Наш гидроузел не справился с селевым потоком. Ищут этот луноход с испытателями. Пока безрезультатно.
Дядя Федя мне шепнул:
- Доэкспериментировались.
Поиски пришельцев продолжались, а нам надо было поскорее выбираться из мертвой зоны, которой окружала себя ИТЭЦ-16. На устранении этой зоны разбиваются и тонут в трясине шлаковой пульпы угрозы горисполкома, а также акты, подписанные районным  отделением Всероссийского общества охраны природы,  Усть-Илимской и Нижнеилимской инспекцией рыбнадзора. Эти акты от марта 1984, 1985, 1986 и 1987 годов встали стеной перед пульпой. Смыло их. А часть покрылись пылью. Ставили на вид виновных, журили, лишали премии, но селевой поток не уменьшился, вода в водоеме светлее не стала. В ней есть и фтор, цинк и другие примеси, да такие, которые уничтожают все живое на своем пути. Эти воды даже  дорожный бетон разрушают.
Все это продолжается на протяжении многих лет.
Вот такие созданные людьми мертвые зоны есть в нашем городе, и устранить их могут только сами люди, а не космические пришельцы. 
1987 год.  

Это был мой последний фельетон. Дело прошлое, но мои материалы не понравились в райкоме партии. И я их понимаю, но только с одной стороны. Все мои герои были коммунистами, начиная с рассказа «Огрызок совести». Приходилось изменять фамилия. Но дела-то их всем были известны.  Редактору устраивали нагоняй. Я видел, как он мучился, но ничего мне не говорил. Внутренняя культура  не позволяла сказать просто, чтобы я прекратил писать фельетоны и рассказы. Начальников, мол, нельзя критиковать, пусть продолжают безобразничать. И меня несколько раз вызывали в райком партии на «ковер».  Заставляли прекратить писать критику. Меня это удивляло и настораживало. Странно, но факт, почему в райкоме партии защищали нарушителей. И вот мне окончательно запретили писать и печататься, и я был вынужден уйти из редакции. Такие фельетоны и рассказы уж больше никто не писал и не печатал. А вы говорите, что мы жили в свободной стране.  Я испытал на своей шкуре эту «свободу».
       *** *** ***
А теперь разрешите мне  рассказать странную историю, связанную с нашим городом. Здесь перемешано прошлое и настоящее. И тогда, возможно, вы немного поймете, что в какой стране мы жили, и продолжаем жить. Могу только сказать так – несчастная и многострадальная Россия.
В газете «Комсомольская правда»  была напечатана статья о продаже младенца на органы. Лично меня, да и многих, потряс этот случай.
В наш город приехал московский журналист. И он критически  отнесся к нашему городу. Будто этот город воспитал этих выродков. Теперь по порядку.
СКВОЗЬ  ПРИЗМУ  ТРЕСНУТОГО  СТЕКЛА
Родители решили продать десятидневную девочку на органы.
Эта история потрясла многих. Суд  вынес свой приговор отцу. Это человеческий суд. Но есть ещё Божеский Суд. Московский журналист разговаривал с бабушкой отца девочки. Цитирую её ответ: «Государство во всем виновато. Людей довели, вот они и пускаются во все тяжкие…»
Метко ответила бабушка. Интересно, а помнит она военное и послевоенное детство? Моя мама без отца воспитала шестерых. Никого не отдала.
Моя жена умерла в 39 лет, оставив двух детей. Младшему было два года.
Никому не отдал, сам вырастил. А таких людей всегда были миллионы. Это мой ответ Ольге и Игорю.
Но меня и моих земляков потрясло отношение журналиста, приехавшего узнать «Откуда берет начало драма», к нашему городу. Оказывается, он приехал в холодной электричке. Бедненький. Сквозь призму треснутого стекла такси увидел город, которому я отдал всю свою жизнь. Он прошелся по грязным улочкам, посидел на разбитой скамейке возле мрачной пятиэтажки.
Оказывается, таксист обрадовался ста рублям, врученных журналистом. А почему не обрадоваться, если все платят в половину меньше? Журналист увидел толстых женщин в китайских куртках, накинутых на спортивные костюмы. Даже увидел котлован и надпись на ПТУ «Нет на свете выше звания, чем рабочий человек». Вот, мол, и все достопримечательности  Железногорска, откуда «вырвались»  грешники Ольга и Игорь.  Будто он нигде этого не видел.
Уважаемый журналист не заметил, что может не в этом провинциальном городишке надо искать начало, а в самом государстве, как правильно сказала бабушка Игоря?
В последние годы я объехал половину нашей страны. И везде видел грязные улочки, мрачные дома-хрущевки, котлованы с вычерпанной рудой и углем, где  мало достается рабочему, добывающему руду, нефть, газ и лес, а бизнесмены в одночасье становятся миллиардерами. А тут виноватым оказался маленький городишко с населяющими его толстыми женщинами.
Да ни город виноват!  Государство наше больно, его надо лечить. Такова уж моя родина и твоя тоже, уважаемый журналист.  Но я живу в ней, а ты оскорбил мой город. Надо было бы немного пожить, посмотреть, познакомиться с людьми, как это делали К. Симонов, А. Вампилов, В. Шугаев, В. Распутин, Л. Графова, Б. Баблюк, Л. Шинкарев, И. Дворецкий и многие другие.  Они восторгались мужеством людей, что начинали строить город  с палаток. Это они построили уникальный «стакан» глубиной  в 50 метров, фабрику, комбинат. Это они построили единственные в области по тем временам девятиэтажки, первый в Восточной Сибири плавательный бассейн с дорожкой в 50 метров, стадионы, новые кварталы современных домов.  На нашей земле родился великий изобретатель космических двигателей. В нашем городе действует литературное объединение, из которого вышло десять писателей.
Найди такой маленький и провинциальный городишко, откуда бы вышло столько членов союза писателей России? Это о многом говорит.  А ты только и увидел толстых женщин. Конечно, мне обидно, что Ольга и Игорь выходцы из моего города. Да, таких людей в больной стране становится всё больше. А главной причиной этой заразной болезни глубже, чем маленький городишко с толстыми женщинами.  Но эту причину московский журналист не нашел. Может просто промолчал. Знает ведь, а промолчал. Да и что было увидеть сквозь призму треснутого стекла в такси, разве что толстых женщин?
***    *** ***

БЫТОВЫЕ  РАССКАЗЫ. САТИРА И ЮМОР

ОДИН  ДЕНЬ  ИЗ  ЖИЗНИ  ПОДОНКА
Куда же сегодня податься? Вчера до обеда проспал.  Рудаки  хотели было меня затащить на рынок. Что-то надо было унести.  Матуха тряпки перепродает. Целыми днями нос  морозит.  Пахан уехал на дачу.  Уже пять дач и четыре гаража продал.  Строит и продает.  Он начальник строительного участка. Рабочие-подхалимы на него вкалывают.  Терпеть не могу этих людей.  Ничего их не берет.  И при советской власти подхалимничали и сейчас, при буржуях. Рудаков я припугнул.  Если будут заставлять какие-то там гвозди куда-то забивать или тряпки таскать  - уйду в армию. Хотя, туда я негоден. Образование? По-моему, пять классов, а возможно, и шесть. Книги читать заставляли. Помню, я как-то начал читать про иностранцев Чука и Гека. Не дочитал. Уснул. Не знаю, чем там дело кончилось. У меня впалая грудь, голова в собственный кулак на длинной и тонкой шее.  Вчера был сильный ветер, и он чуть не сбил меня с ног.  Врач сказал, чтобы я занялся спортом.  Нашел дурака.  Мне и работать-то не хочется.  Зачем мне всё это?  Вчера всей толпой  моих друзей избили одного мужичка. Деньги выгребли на две бутылки.  Что же ещё делали? Забыл. Да и думать вредно…
Куда же сегодня податься? В голову ничего не лезет. Нет, никто не хочет  понять мою душу, мои редкие мыслишки. А есть они у меня?  Да и зачем они мне? От них ещё голова заболит.
Кто-то звонит. Толстяк. За один раз съел булку хлеба и половину  кастрюли борща.
- Для меня это мало. На голоде я сейчас.  Может, вес сброшу.
Поболтали о погоде, на всю громкость включили музыку. Выставили магнитофон на подоконник. Пусть люди слушают.  Мы наполнили карманы семечками и вышли на улицу.  Пусть люди слушают. В соседнем подъезде поймали кота, накрутили ему хвоста, и он со страшным криком ринулся на чердак.  Кошка не убежала.  Мы просунули её в почтовый ящик.  Вынули из него письмо и сожгли его.  Потом помочились в подъезде и убежали.
К нам примкнула ещё два друга – Гога Хилопатов и Венька Мозгоплюев. Перекрыли дорогу доской с набитыми гвоздями. Присыпали её снегом. Потом пошли в парк. Рассказывали, что там сейчас настоящий музей под открытым небом.  Есть самолет, вертолет, разные машины. Надо полюбоваться. Отдохнем культурно. Для нас ведь там всё строили.  Нас, молодежь, решили ублажить.
Ах, какие красивые стекла в самолете! Сел в кресло. Порулить захотелось. Вот только мерзкий снег мешает на стекле.  Стукнул по нему – бесполезно.  В злобе стал крутить всё, что крутится. Толстяк помог. Он ногой вышиб стекло. И я стал успокаиваться. Ах, какой хороший обзор.  Венька с Гогой открутили какие-то лишние приборы и рассовали по карманам.  Не убудет.
Гога, например, махом взлетел на вертолет и тоже для удобства вышиб стекло. Да и зачем эти глупые стекла?  Они мешают нам обозревать всю красоту музея.  Толстяк взобрался на легковую машину и стал прыгать, решил, видимо, попробовать крепость металла. Где ему выдержать против веса толстяка. Хорошо прогнул. Устал прыгать. Полезно ему. Потом залез в кузов и нагадил.
Разошлись до вечера. Пришел домой. А там, на кухне, вокруг бутылки с водкой сидели – мой дед с дядей Федей и отец.  Вели интеллектуальную беседу.
- А ты, Федька, помнишь, как ты меня опередил. Ты тогда в парке первый начал крушить кафе «Рудану». На дачу доски увез.
- Ну и чо? – ответил дядя Федя, - а ты ночью шифер упер со склада.
- Я тогда и краску упер. Окно выбил, и мотор стянул, - хвастался отец.
- У 44 дома второго квартала я вас опередил.  Доску половую умыкнул, - признался дед.  – Ремонт тогда там делали.  Сантехники много повывез. А вот у 12 дома третьего квартала не удалось.  Там тогда дежурили эти два правдолюбца – Борька Сумников и Юрка Стрелов. Они тогда меня березовой палкой отвозили. Долго спина болела.  Да и вам от них досталось. Сволочи они, эти Борька и Юрка…
- На 17 доме третьего квартала я многое чо увез, - говорил отец. – Одна проблема. Столько натаскал, чо не знаю, чо куда складировать. Обидно стало.  Все стекла в 17 доме выбил. Да и с дачами этими. Спина уже гудит.  Все летечко на этих дачах помидоры пасынковал. От этих гаражей уже застарелая грыжа вылезла. Кондрашка бы не хватила.
За окном свист. Толстяк зовет. Я сунул руку в пальто деда, пошарил там и нашел сто рублей.  Можно повеселиться.
Впятером пошли туда, откуда дул ветер. Он дул с третьего квартала. Накупили пива и вошли в первый попавшийся подъезд. Нащелкали скорлупы от семечек, забросали вокруг себя окурками.  И тут Толстяк решил свою силушку показать.  На почтовых ящичках скрутил в узел все дверцы.  Сожгли письма.
Ах, уж этот толстяк. И тут он в углу взял и нагадил.
Бросили пустые бутылки, и они разбились.  Выбежали на улицу, Светила луна, но вдруг она покраснела, и, словно чего-то испугавшись, скрылась за тучами.
- Куда бы ишо податься? – спросил я. В голову мою никакие мыслишки  не лезли. Ветер дул со стороны дома толстяка. Мы и пошли к нему. Тут какой-то дядька встретился. Как и положено в таком случае, попросили у него закурить. Он не курит.
- Говоришь, нету? Чо нас не уважаешь?
Толпой избили его и бросили лежащего в  крови и пошли дальше приключения искать.
Если честно, то мы храбрые только толпой.  А одна. На кого нарвешься. Как-то Венька Мозгоплюев шел один и встретили его такие же уроды, как и мы.
Убежал от них и спрятался в мусорном ящике и с испуга обмочился.  С нами он громче всех кричит и визжит, машет руками.
У толстяка всё съели, что было в холодильнике. Вышли на улицу. Шли и орали песни. Ветер дул непонятно откуда. Неожиданно пришла тоска, злоба.  Может, кого избить? Почему так тоскливо?
- Эй, дядька, закурить дай? Не куришь? Почему так отвечаешь? Почему нам дерзишь? Не уважаешь нас? Получай!
…Отчего так плохо мне? Что со мной?

БУМЕРАНГ
Во всем я брал пример со своего соседа Ивана Ивановича Недоверова. -  Если кто что говорит тебе – слушай и улыбайся,- поучал он.  – Не спорь с ним, хотя знаешь, что он не прав. Обидишь. Нельзя. Ты верь официальным документам. Я живу по четырем правилам.  Никому ничего не даю, сам не беру,  никому не верю  и ничего не обещаю.
Решил я его проверить.  Встретились мы с ним однажды.  Я посетовал на жаркую погоду.  А он поддернул рукава рубашки, потрогал очки, почмокал губами, как это умеют делать кабинетные работники, да и говорит:
- Погода-то хорошая, а только у меня  крана нет, а если и есть, то все равно не дам. Свой кран надо иметь в запасе.
Мне действительно нужен был кран, и я хотел у него попросить. Потом он объяснил причину своего таково вот ответа.
- Будешь говорить о погоде, и думать, как перейти на просьбу. Мучиться будешь, да и я тоже, когда же ты начнешь просить.  Тут сразу: «Нет!»
Как-то пропал у Неверова любимый петух.  Хотел, было, я подарить ему своего петуха. Он удивленно взглянул на меня, снял очки. Глаза у него маленькие, хитрющие!  Протер стеклышки и тогда только сказал:
- Да ты что?!  Я же ничего не беру! Сам выведу петуха!
Прибежал я как-то к нему и говорю, что в магазине, в отделе товаров народного потребления, появились доски, и не кривые, какие привозят из леспромхозов, и что есть пачки штакетника, и нет в них  половинного обзола. Иван Иванович поддернул рукава рубашки, потрогал очки, почмокал губами, как это умеют делать кабинетные работники, и вдруг доверчиво улыбнулся. Но я-то знаю эту улыбку.
- Приятно слышать, и я доволен.  А куда денешься?  И возьмешь. Читал я в одной газете…
Не верит. Из леспромхоза привозят доски, что диву даешься,  на каком только станке так фигурно их отделали!
Иду как-то мимо огорода Недоверова и слышу шум. Жена Ивана Ивановича  «разговаривала» с соседкой. Оказывается, маленькая собачонка Недоверовых пробралась на огород соседей и лизнула ягодку клубнику. Чего это ей захотелось лизать ягоду, ума не приложу. Мало ли что можно лизнуть, так нет, ей ягоду подавай! Соседка не будь, этой самой, сами понимаете, ну, в общем, она выпустила из клетки борова, и тот давай своим свинячьим рылом утюжить любимую  Ивана Ивановича клубнику.
Я и рассказал ему про это, а он стоял у газетного киоска и разглядывал гуся. Странно. Чего это он его разглядывает? Гусь, он и есть гусь. Что в нем хорошего, кроме мяса. Когда рассказал ему про борова, Иван Иванович проделал свои отточенные движения, которые умеют делать кабинетные работники и сказал:
- Приятно слышать, и я доволен. Пусть озоруют. В старые добрые времена между двумя государствами началась война из-за того, что одна курица одного государства клюнула помидор на огороде другого государства.
- У тебя боров на огороде! – сорвался я на крик.
- В газете я вычитал, что в одной стране гуси…
После этого случая с боровом Иван Иванович слег в больницу. Он не мог вынести уничтожения любимой ягоды при помощи свинячьего рыла.
Стоим как-то с ним и философствуем насчет смысла жизни гусениц.
Я всё  порывался сказать Ивану Ивановичу о том, что его коза забралась на крышу почты, а слезть не может. Когда он закончил с гусеницами и перешел на тлю и комаров, я поведал ему о его вездесущей козе. Мой товарищ после знакомых движений доверчиво улыбнулся и продолжил:
- Только что сообщили, что на Канарских островах  обнаружили скалу, а на ней что-то написано. Интересно. А Канарских островах гуси есть?
- Твоя коза на почте! – закричал я.
- Приятно слышать. Я доволен. Пусть посидит.
- Вот когда упадет, будешь вдвойне доволен.
- Или возьмем дождевого червя, - продолжал он.  Иван Иванович задумался, и на его малообещающем лбу появились полторы извилины, отдаленно напоминающие  привезенные в магазин доски из леспромхоза, если взглянуть на них в профиль и анфас.
На другой день Недоверов слег в  постель. Дело в том, что его коза упала с почты.
Шел я как-то мимо дома Ивана Ивановича. Сидел он на лавочке и читал газету.
- Слушай, Стрелов, странное насекомое – клоп, - начал философствовать мой товарищ и продолжал свои любимые движения, которые, как я уже говорил, пользуются кабинетные работники, - раскрыли саргафак и на тебе – клоп.  Тысячи лет пролежал и ожил.  Или возьмем бабочку. Сутки живут. Да, кстати, в магазине бочки под капусту появились.  Я уже взял. Беги, опоздаешь.
Я хихикнул, поддернул рукава рубашки, потрогал свои очки, почмокал губами, как это умеют делать кабинетные работники, и ответил:
- Я в газете вычитал, что у одного быка три рога выросло, а на мебель цены снизили.  Я прочитал, что на Сейшельских островах нашли дикаря.
Иван Иванович как-то странно посмотрел на меня, встал и, недоверчиво улыбаясь,  тихо, но с нотками раздражения, сказал:
- Ты что?!  Тебе бочки не нужны?  Ты их искал. Ты не веришь?
- Приятно слышать. И я доволен, - ответил я  и доверчиво улыбнулся. – Кстати, я живу по четырем правилам. Никому ничего…

ДВОЕ
Иван Иванович Ниточкин и Петр Петрович Лидочкин прогуливались по аллее.  Никому не мешали, никого не трогали. Шли, да философствовали.  Тут как назло мимо них  прошел парень. Ну, и что? Мало ли людей ходят туда-сюда.  Всё это так.  Парень взял и чихнул, а потом плюнул.  Ниточкин даже остановился.
- Надо же! Какая наглость! Он это специально!
- Специально, поддержал Лидочкин. – Я вот о чем подумал. Взять бурундука. В Европе его нет.  Взял бы, змей, да через Урал и перепрыгнул бы. Так нет же! Ему Сибирь подавай.
- Да что это такое! – воскликнул Иван Иванович, - перед самым носом на машине проехать! Зачем подсекать! Назло!
- Назло, - ответил Петр Петрович. – Мне почему-то кажется, что на луну садятся чужие  межпланетные корабли пришельцев. Вот это тема!
- Да что твои пришельцы! – возмутился Ниточкин. – Тут вон что творится! Девушка пересекла нам дорогу, чуть с ног не сбила! Никакого уважения  старым! В наше время стариков уважали…
-  Уважали, - поддержал Лидочкин. В это время на его кончик носа сел комар. – Если комары на Антарктиде? Вот это тема!
- Подожди ты с этими комарами! – ответил Ниточкин. – Вон две девушки курят.  В наше время такие молодые не курили. А сейчас все курят.
- Курят, - сказал Петр Петрович. – Я вот о чем подумал.  – И он взглянул на небо. Там пролегла белесая полоска от самолета.  – А ведь другие миры есть. Появятся. Вот будет переполоху!
- Ты смотри!  Ну, что за люди! Никакой культуры! Пили пиво и бросили бутылки. Если каждый человек бросит? Что будет?
- Что будет? Пусть бросают. Это их дело. А ведь на Марсе была жизнь. Потом началась война. Атомные бомбы. Планета потеряла атмосферу.
- Что они делают? Что делают? – Ниточкин даже остановился. – Девушка вы зачем бросили бутылку на асфальт? Зачем? И так  в городе кругом мусор, а вы добавили.  И во всей стране грязь из-за таких людей, как вы!
- Сам ты дед мусор! – ответила девушка. – Вам пора на свалку, таким вот динозаврам.
Ниточкин стал заикаться и икать.
- Динозаврам? – переспросил Лидочкин. – Динозавры. Читал в одном журнале, что они есть в глубинах Антарктиды,  подо льдами. Вот ещё что.  Возможно, мыслящие существа на Марсе вовсе и не исчезли.  Шасть, и в вырытые пещеры. Да. Вот это мысль!  Вчера я видел сон. Будто подхватили меня пришельцы и понесли, понесли. Я вот об этом роман написал. Там у меня герой попадает в параллельный мир. Дам почитать. Есть места на земле, откуда можно попасть в соседний мир. Шасть – и там.
- Загадили город. Куда мы катимся? – простонал Ниточкин.  И голос у него начал теряться в его организме.
- Катимся. Брось переживать. Ничего не изменить. Таковы все мы. Потому что мы – люди.
- Ты думаешь? Это страшно.
- Страшно. А ты не бойся. Думай о динозаврах, пришельцах и всё у тебя будет хорошо.  Не бойся. Я рядом. Твой громоотвод.  Всю планету загадили, - и Лидочкин бросил на асфальт стаканчик от мороженого.
- Куда катимся, - прохрипел Ниточкин. Он немного подумал и высморкался и тоже взглянул на небо. – Что  ты там сказал о пришельцах? Давай о них поговорим.
Потом он ещё подумал и тоже бросил стаканчик от мороженого на асфальт.
Они немного постояли.  Пофилософствовали о пришельцах.
- Эх, жизнь, - тихо сказал Ниточкин. – Все это так. Куда мы катимся?  Ну, их всех.  Мы тоже люди.
Иван Иванович Ниточкин и Петр Петрович Лидочкин шли  по улице. Прогуливались. Никому не мешали, никого не трогали. Шли себе да философствовали.

ЕФРОСИНЬЯ
На аллее встретились Иван Иванович Ниточкин,  Петр Петрович Лидочкин и Ефросинья Пантелеймоновна Переспорова. Лидочкин сказал:
- Какая прекрасная погода! Я просто восхищен!
- Плохая погода, - возразила Ефросинья. – Ты, Лидочкин,  бываешь смешным. Вот и сегодня. Фантазер и мечтатель. Ну, ничего. Ты у меня ещё…
- Хорошая погода, - вступил в разговор Ниточкин.
- Черные дыры – это туннель в пространстве, - говорил Петр Петрович. – Я бы сказал, что это вход в другой мир.
При этих словах он посмотрел на небо.
- Дрянь погода, - сказала Ефросинья. – Жара.   
- Жара, ну немного. Хорошая погода. Ты, Ефросинья,  вечно споришь, - возразил Ниточкин.
- И не спорь со мной. Я все-таки женщина. Ну да ладно. Проехали.
- Вчера ходил в церковь, - сказал Ниточкин.
- А ты не ходи, - ответила Переспорова. – Ничего нет. Ленин был прав. Лидочкин, ты согласен со мной? Только не уходи от ответа.
Очарованный такой погодой  он продолжал смотреть на небо. Он сказал:
- Я вот о чем подумал насчет своих снов, у нас есть карсты. Там есть разломы в земле. Можно и в другой мир попасть.
- Тьфу! – плюнула Ефросинья. – Заклинило мужика. Ну, ничего, я тебя пройму ещё, - прошептала она. Потом громко ответила: - Всё вздор! Ничего нет.  Мы – одиноки во вселенной. Мы есть природа. Случайность.
- Но есть Бог! – быстро ответил Иван Иванович. – Он всё и создал. Как же ты не можешь понять?!
- Ничего он не создал, - сказала Ефросинья. – Дарвин нам другое в своих трудах говорит.
- Причем тут Дарвин?  - возмутился Иван Иванович. – Почитай Библию!
- Не буду читать. Кстати, а ты, Петр Петрович, читал её?
Лидочкин продолжал смотреть в небо. Так как они остановились, то это ему  не мешало разглядывать небо.
- Я чувствую энергию от людей, - говорил он. – Что-то плохое вокруг нас. Чтобы это значило? Давит на меня. Я чувствую отрицательную энергию.
- Кошмар! – воскликнула Ефросинья, но прошептала: - Ничем не прошибить его. Ну, подожди у меня, - и громко ответила: - Я, Петр Петрович и Иван Иванович, верю науке.
- Почитай Библию! – совершенно разнервничался Ниточкин и даже немного побледнел.
Переспорова улыбнулась и с удовольствием потерла руки. Она снова обратилась к Лидочкину.
- Ты читал Дарвина?
- Вот эта тишина перед грозой, - сказал Лидочкин.
Ефросинья прошептала:
-  Подожди ты у меня. Мне надо завершить с Ниточкиным.
Громко добавила:
- Бросай, Иван Иванович, ходить в церковь. Все мы – грешники. И не спорь со мной. Я все-таки женщина.
Трясущимися руками Ниточкин стал шарить по карманам.  Нашел таблетку и сунул её в рот.  Ниточкин прошептал:
- Как ты можешь? Так же нельзя…
- Можно.  Всё можно.
- Тебе лишь бы возразить.
- Я науке верю.
- Почитай Новый Завет, - тихо сказал Иван Иванович. Он даже пошатнулся.
- Не буду читать.  Сказки. Петр Петрович, поддержи меня и не уходи от ответа.
Лидочкин смотрел в небо.
- Странная вещь.  Идет энергия от туч и ещё отчего-то.  Пока не пойму. Как всё прекрасно.
Она тихо ответила:
- Скоро поймешь. И ничего нет прекрасного. Завет выдумали.
- Как ты можешь?! – начал заикаться Ниточкин.
Через минуту проходившая мимо машина «Скорая помощь» увезла Ниточкина в больницу.
-  Что это с ним? – сам у себя спросил Петр Петрович. -  Не пойму.
- А надо понять, - ответила Ефросинья.
- В чем дело – не знаю.
- А надо знать.
- Но причем мы? Что с ним?
- Ничего. Отдохнет, и снова сюда. Мы его хорошо встретим. У меня к тому времени много вопросов к нему накопится.
- Хорошие вопросы?
- Плохие.
- Например?
- Нет примера.
- Я вот подумал…
- А не надо думать.
- И все-таки, я хотел…
- Не надо хотеть.
- Как же так произошло?
- Ничего не произошло.
Через какое-то время машина «Скорая помощь» увозила Лидочкина в больницу. Ефросинья осталась одна. Она развела руки.
- Не пойму. Что с ними? Какие слабые мужики пошли. Вон ещё один идет. Как-то скучно живем, господа-товарищи.
И она пошла навстречу новому знакомому.
РАЗГУЛЯЛАСЬ  НЕЧИСТАЯ
Иван Иванович Ниточкин стал  засыпать, как за окном громко залаяла собака, а у соседей закричал ребенок. Накрылся подушкой.  Но за другим окном пьяные мужики грянули песню. Ниточкин не мог успокоиться. Решил помолиться. Говорят, успокаивает. Только открыл рот, как зазвонил телефон.  Кто бы это мог быть? Двенадцать ночи. «За всем этим кроится нечистая сила», - подумал он. Взял трубку.
- Иван Иванович? – услышал он веселый женский голос. -  Мне неожиданно пришла мысль.
- Мне тоже. Ночь. Спать пора.
- Иван Иванович, это я! Не узнали? Кристина Неуспокоева. Хочу прочитать поэму. Радость у меня. Радость!  Родила я!  Наконец-то, родила! Какая радость! Порадуйтесь за меня! Родила я.
- Поздравляю. Родился мальчик или девочка?
- Иван Иванович, вы не поняли меня. Я родила…
- А причем тут я? Какое отношение я имею к вашему ребенку? – обозлился Ниточкин. – Пусть виновник радуется.
- Но мне уже поздно!
- И мне поздно. Ночь. Спать надо.
- Иван Иванович, я поэму родила! Ха-ха-ха! – весело смеется. – Я уже пенсионерка. Мне поздно. А вы о чем подумали? Шалунишка! Все вы мужики одинаковы! У вас одно на уме.
- Сейчас у меня одно на уме. Спать. Час ночи.
- Иван Иванович, я же не сплю, и вы не спите. Вы меня удивляете. Какое-то бескультурье!  Я, например, ночами не сплю. Я вам поэму прочту. Только не усните.
- Безобразие! – выдохнул Ниточкин. – Кому-нибудь ещё позвоните. Осчастливьте их.
- Звонила. Все меня посылают. Даже Юрка Стрелов меня кое-куда послал. Полное бескультурье. Начинаю читать поэму.
Ниточкин бросил трубку.
- Не могу! – простонал он и схватился за голову. Ещё принял таблетку. Лег. Надо уснуть. Стал засыпать. Вроде везде стало тихо.  Но тут зазвонил телефон, за окном залаяла собака, а у соседей закричал ребенок. От такого трезвона и шума всех соседей можно разбудить.
- Кто?! – зло спросил он.
- Не узнал?  Это я, Ефросинья Переспорова!
Ангинным голосом  Ниточкин  сказал:
- Какого чёрта!?  Днем можно позвонить.  Что же вам всем надо?  Почему не спится всем вам? Какие же вы все неугомонные! Третий час ночи. Имей совесть!
- Совесть? – засмеялась Переспорова. – Понятие относительное. Ты меня обидел. Я же все-таки женщина. Ой, сердце! Ну да ладно. Проехали. Вчера я была на юбилее…
- Мне что от этого? – простонал Ниточкин.
- Порадовался бы за меня. Мне грамоту дали.  Недоволен?  Я же все-таки женщина. Никакого уважения.
Ниточкин бросил трубку. Он стал выть. Его трясло.
Тут же раздался звонок.
- Иван Иванович, это я, Кристина Неуспокоева.  Поэму вам читала, а вы трубку бросили.
Трубка выпала из рук. Он стал рвать на себе волосы. Опять звонок.
- Я же все-таки женщина.
- Ты не женщина, а непонятно что! – заревел Ниточкин.
Его шатало. Опять звонок.
- Это я, Кристина Неуспокоева. Дослушайте поэму.
Трубка вывалилась из рук.  Он стал икать и плакать.
Звонок.
- Я же все-таки женщина. Ой, сердце. Ну да ладно. Проехали. Какие же вы, мужики слабые. Вчера одному нервы вымотала. Понимаешь, он неожиданно стал заикаться. Пятьдесят лет не заикался, а тут прорвало. Разве я виновата, если он такой слабый. Юрке Стрелову вымотала нервы. А сегодня днем я ещё  одному нервы потрепала.
- Хватит! – заревел Ниточкин. Он повалился на пол. Ползком добрался до дивана. Сон его был тревожен. Он вздрагивал, выл, плакал…
И вот наступила тишина. Когда сон пришел, за окном завыла собака, у соседей громко закричал ребенок. И тут раздался телефонный звонок…
Ниточкин вскочил. В его глазах был ужас.
И если кто в это время был на улице, то можно было услышать, как дико кричал человек:
- Караул! Спасите!

ВСЁ  ДЕЛО  В  КУРИЦЕ
Однажды  ранним утром в дачном  поселке «Гуси-лебеди» разразился небывалый скандал, даже можно сказать не районного и областного значения. Да какого там областного!  Дело дошло… В общем, всё по порядку.  Всё началось с обыкновенной курицы и одинокого помидора.
Чья-то приблудная курица, будь она не ладна, пробралась на участок Феди Гусева и клюнула помидор. Что взять с курицы? Что? Птица неразумная. Мало ли что  можно клюнуть. А ведь  сколько возникло шуму из-за приблудной!  Аграфена Гусева такой подняла крик, что на краю поселка  можно был её услышать. Сам Федя Гусев в это время кушал пельмени и поперхнулся.
Во дворе было десять собак. От голода бедные животные были худые и всклокоченные.  И вот среди них от такого крика началась паника.  Один пес с перепугу бросился на забор и повесился. Во дворе было восемь свиней и восемнадцать поросят. Чаще они жили вместе с хозяевами в доме. Всё веселее и надежнее.  Не украдут.  С перепуга. Можете мне верить или не верить, это ваше право, от такого крика у двух свиней приключились разрывы сердец.  А шесть свиней, сломав забор и задрав хвосты, побежали вдоль улицы, тем самым переполошив в поселке всех собак, кошек и людей. Кстати, напротив, у соседей, от испуга три  курицы перестали нести яйца, а петух не стал петь.
Гуси, что жили в доме у Гусевых, вырвались во двор и полетели. В тот день я сам видел, как они кружили над поселком, сверху обгаживая прохожих. Тогда и мне досталось. Ну да ладно. Пойдем дальше. Перепуганные птицы отвлекали людей от работ на участках.  В это время шло пасынкование  помидор, огурцов и всяких других овощей.
В общем-то, Гусевы люди культурные, интеллигентные, обходительные и чистоплотные. Ну, а что сделаешь? Если из-за этой курицы лопнуло терпение. Тут не до культуры и прочих людских недостатков. Да, а эта курица от такого крика прямо у помидора и околела.
В это время Аграфена Гусева, подобрав полы халата стиранного ещё во времена позднего застоя, кричала:
- Я вам покажу, сволочи, как напускать на меня разную сволочную птицу!  Вы специально её подослали!  Вот она и атаковала помидор. Я вам устрою веселую жизнь. Никакой культуры у вас нет!
Надо сказать, что у соседей Штангистовых , которых она имела в виду, хозяйство состояло  из мужа, жены и иногда появляющихся во дворе мышей и крыс. Тут надо честно признаться, что эти вездесущие грызуны делают набеги на огороды соседей именно от стаек Гусевых.
Некоторые неудобные слова из речи Аграфены пришлось убрать, а их много. В этом случае лексикон у неё богатый. Сам пират Флинт позавидовал бы такой речи.
- Никакой управы на вас нет!  Я до Москвы доберусь, если районный и областной суды мне отказали.  Им, видите ли, от этого стало смешно! А каково нам?  Мы доберемся до Гаагского суда!  Мы люди интеллигентные и просим нам не хамить в виде какой-то птицы! Мы вам покажем кузькину мать!
Сам Федя Гусев вышел на крылечко, почесал в затылке, прикрыв живот, напоминающий бочонок с пивом, потемневшим от времени полотенцем, солидно кашлянул и начал культурно выражаться:
- Оно так. Устроим такое, мать вашу…
Я не буду писать, что говорил образованный человек. По-моему, в русской грамматике таких слов нет. А с пиратом Флинтом приключился бы от зависти удар.
Хорошо помню, в тот день от такого возмущения мелкие тучи собрались в большую тучу, и грянул гром, засверкали молнии и полил дождь, тем самым загнал он разлетевшихся гусей прямо в дом. Двух околевших свиней тут же закололи и сдали в магазин по высокой цене.  Кушайте, люди, на здоровье мясо от добрых людей.
Но Гусевы были бы не Гусевы, если одним криком успокоились. Загнав свиней и поросят в дом, стали Гусевы думу думать. А так как они люди образованные, то ума у них было полный дом.
Кстати, от голода ещё две собаки повесились на заборе.
Привыкнув к запахам поросят, свиней, гусей в доме, Гусевы напрягли последние извилины.  Они решали глобальные проблемы, чтобы придумать какую-нибудь пакость соседям.
- Надо же, от таких соседей вроде я похудел, - сообщил Федя.  – Подай-ка свиную ножку, Аграфенушка.
Ночью Федя прокрался по лестнице к печной трубе на соседнем доме и сунул в отверстие бушлат, который носил  прадед в эпоху первых пятилеток. Потер руки, захихикал.
- Жалко вещь, - потом заворчал. – Для соседей не жалко. Пусть пользуются.  Мы люди добрые, щедрые.
Ночами они копают траншею и тренируют армию мышей и крыс, чтобы они делали набеги на соседей.
Ещё ночами они готовят полчища тараканов, клопов и мух для походов на соседей.
- Мы ещё им не то устроим, - ворчал в тревожном сне Федя. И сон его был беспокоен. Он стонал, вздрагивал и даже вскакивал.
Мне даже жалко этих людей, до слез жалко. Так переживать, так ночами трудиться, так волноваться!  Чем мы, сообща, поможем этим людям? Чем? Помогите. Подскажите им, что же делать?

ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ  САША
Городок наш, как и сотни и тысячи других городков нашей  многострадальной страны не может существовать без таких  людей, как Саша Хилопатов. Без них жизнь была бы скучная, серая. Скукота была бы адская. Саши украшают нашу жизнь. Вот и захотелось  о нем рассказать.
Шел я по улице, а навстречу попался мне Саша Хилопатов. Он был гладко выбрит. Почему я это напомнил? Сейчас объясню. Было это в  девяностых годах, когда многие коммунисты побросали партийные билеты. Жгли их на виду у всей страны, как это сделал известный режиссер Марк Захаров. Странно. Почему он раньше не сжег?  Боялся за свою репутацию. Такие люди  мне никогда не внушали доверия. Разорвали, сожгли, искусали, побросали в унитазы. А потом толпой ринулись в церкви. Я тогда Саше сказал:
- В новую церковь поп требуется. Один мой товарищ сообщил. Вот была бы у тебя борода…
Саша возмутился.
- Нужна мне твоя борода, как собаке веник.
- Не скажи. Хорошо платят. И ничего не надо делать.
Он насторожился.
Дело в том, что Саша Хилопатов был отменным лодырем. Постоянно искал, где полегче, и не работать. Мог кого-нибудь обмануть, что-нибудь стянуть.  Но говорил он очень хорошо о светлом будущем, о честности, справедливости, и в основном – лозунгами. Удивляюсь, как это его не приняли в партию?  Я ему рекомендацию писал. Коммунисты потом спохватились и отказали ему в приеме в партию. Надо было принять. Там таких было много. Миллионы.
 Саша сделал умное  лицо, гулко прокашлялся и спросил:
- Сколько попу платят?
- Хватит тебе и в ресторан сходить и семье хватит.
Он ещё более нахмурился, ещё раз гулко прокашлялся, поскреб  в крепком затылке, попытался пригладить непослушные рыжие волосы и постражал голосом.
- Кха! Кгм! Нда. Это самое. Тово. У меня борода мигом  появится. Мне нет времени с тобой лясы точить. Дела ждут. Надо  где Библию отхватить…приобрести меня господи…
И он тут же наложил на себя крест. Вот это перевоплощение!
Широкими шагами направился к библиотеке.
Через три месяца ко мне пришел Саша Хилопатов. В руках Библия. На его широком лице красовалась рыжая борода. Он разгладил её, гулко прокашлялся и густым басом сказал:
- Вот я и тово…Кха. Кгм. Я готов в попы.  Где там собираются прихожане?  Хватит бездельничать. Подамся в попы. Надо людям помочь в тяжелое для страны время. В то время, когда вся наша страна напряглась в тяжелом порыве к светлому будущему, должны быть востребованы умные люди. А поп в нашем крае. Как нельзя и весьма обязателен. Буду читать людям проповеди. Библию вот читать… Я ишо развернусь. Тово. Этово.
Немного подумал и закричал:
- Я всем покажу на чо я сподобен!
Ещё через месяц я увидел его без бороды. В чем дело, спросил его. Он начал плеваться и скрежетать зубами.
- Пошли они… Там уже из Иркутска прислали попа. Я тово, -  сказал он, так и сжал кулаки. – Мне говорят, что  у меня нет специального образования. На кой ляд оно мне?  И когда они успели выучиться?  Этово, тово. А ещё мне сказали, чтобы я не кричал в богоугодном заведении.
Потом он немного подумал и резко сказал:
- Я – самородок. Здесь я всех знаю, и меня все знают. А этот поп сказал, што он… этово… Захлестнуло. Вспомнил. Иеромонах. У каждого, мол, священнослужителя, есть звания. Но, ведь я настоящий поп! У меня была такая большая, окладистая борода. И голос у меня густой, громкий. Кого хошь перекричу. Зря только простынь испортил. Я же из неё рясу сшил. Покрасил в темный цвет. Я с них деньги затребовал за испорченную простынь! Я на них в суд подам! Я им покажу всем этим, как их… Надо же, придумали слова-то. Иеромонах.  Я настоящий поп, а не они!
Топоча сапожищами, он удалился. Кстати, я напомнил ему про ресторан. Всё по порядку.
Жена Сашина Аграфена подарила ему семерых пухленьких, рыженьких чад.  Из четырех комнат одна принадлежала ему. В неё вход был строго воспрещен, потому, что  все продукты хранились в холодильнике.  Продукты он отпускал строго по весам по расписанию и по журналу: «Приход – расход». Каждую субботу Саша распределял обязанности на неделю. Ровно в десять утра, когда хозяин кабинета, хорошо выспавшись, и сделав гимнастику, шел завтракать. Всё это он делал в одиночестве. Потом нажимал сигнальную кнопку. Пронзительный звук сирены извещал о том, что можно входить по одному. Хозяин кабинета  восседал в кресле.  На столе перед ним лежал журнал: «Распределение обязанностей. Наказание. Поощрение». Нахмурив кустистые, рыжие брови, из-под которых сверлили стоящего перед грозным-отцом, маленькие цвета месячного поросеночка глазки.
Саша напыжился, откинулся на спинку кресла. Ярко-красный галстук будто вздулся и был похож на ком мерзлой брусники.
- Кто таков? – спросил Саша, и ещё более захмурел.
- Это я…Дима…
- Какой Дима?! – повысил голос Саша. – Отвечать по существу! И точнее давай!
- Есть отвечать по сусесву! Я – Дмитрий Александрович Хилопатов.
- Вот так-то. Так. Чо ты там за неделю нагрезил? Пробрался в мой кабинет и выкрал  булочку. Надо уметь воровать.  Наказание за неумение красть. Шесть ударов ремнем. Так и запишем.
Отпрыск хлюпал носом и ложился на лавку. После порки мальчик ушел.  Саша возмущенный, ходил по кабинету.
- Следующий!
Вошел малыш лет восьми.
- Кто таков?
- Я исти хочу. Исти, - шептал малыш.
Саша возмущен. Он закричал:
- На еду надо заработать!  У меня тут записано. Соседка притащила тебя за то, что ты, у её дверей нагадил. Если ты нагадил, то надо было убегать!  Сколько учить вас!  Бестолочь! Всю неделю будешь посуду мыть после завтрака. Имя?
- Сидор Александрович Хилопатов.
- Слудующий!
За дверью мама отправляла по одному по строгой очередности. Принимала отпрысков, вытирала им сопли, гладила по головкам
- Кто таков?
- Пантелеймоша…Пантелеймон Александрович  Хилопатов! – громко отчеканил пятнадцатилетний подросток. Сынок выпячивает грудь и таращит на папу нагловатые глаза. Сегодня эти глаза должны папе понравиться.
- Так. Кха. Кгм. Молодец. Весь в папу. В меня вырос. Чего ты там наколбасил?  У меня записано…Что?! – сказал он так, и даже задрожал. Грохнул кулаком по столу.
- Как ты попался? Если ты кого обманул, взял деньги, то не отдавай! Придумай чего-нибудь, но не отдавай! Зачем отдал? Совесть замучила?  Совесть – понятие относительное. Совести не должно быть. Сколько раз я этому вас учил!
- Бес попутал. Вы сколько раз нам вдалбливали, что совести не должно быть. Я помню… Так получилось… Следующий раз не отдам…
- Безобразие! – кричал папа. – Всю неделю обеды готовить! Картошку чистить! Слудующий! Кто таков?
-Спиридон Александрович  Хилопатов, - очень тихо ответил тринадцатилетний  подросток и скромно потупил глазки.
- Двойку получил и промолчал? Я бы пошел в школу, как в прошлый раз и дал бы учителям разгону. Сразу бы четверку получил.
- Кошелек я стянул. Постеснялся отдать.
- Постеснялся?! – заревел Саша, и даже ослабил галстук.  – Ложись на лавку. Десять ремней. Нет такого слова – стесняться. Нет.
Потом Саша быстро ходил по коридору и кричал:
- Нарожала мне стеснителей! Кого ты мне нарожала?!  Совесть и прочая скромная гадость – ахинея! Аграфена, а ну сюда!
Тихо вошла Аграфена, довольно симпатичная, но затюканная мужем жена.
- Ты кого мне нарожала?! – рявкнул Саша и плюхнулся в кресло. – Устал я от вас. Пройдусь.
Он напялил на себя ярко-белый костюм, галстук цвета мерзлой брусники, попытался сделать умное лицо, но с этим делом у него всегда не ладилось. И он отправился в ресторан. Денег он не взял.  Не дурак он какой-нибудь. Он человек умный. Саша заказал  на одного, ну и как положено – сто грамм коньяку. Человек он благородный, можно сказать, что он даже интеллигентный. Саша слушал музыку. Наслаждался от дел праведных. Потом он танцевал с дамами, очаровывал их разговорами на очень  высокие темы, даже  о развернутом социализме сообщил. И, мол, в том обществе будут жить благородные, честные люди, как он сам.  Потом он выбирает  нужный момент и идет в туалет.  Он делает вид, что туда идет, а сам – шасть в дверь – и был таков!
Как и должно быть, однажды он попался. Домой он пришел туча тучей. Весь в грязи, в крови и без любимого галстука. Ворчал:
- Надо же! Галстук им помешал!  Мерзавцы! Никто не может понять мою душу! Обидно ведь… Не поняли меня, сволочи…
На пути в кабинет под ноги попался малыш Сидор.
- Опять у дверей соседки нагадил? Не сбежал?
- Сбежал. Я исти хочу.
- Исти?!  Как не стыдно? Постыдился бы! Никакого стыда!  Ложись на лавку!  Где там мой ремень? Я вам покажу, как стыдиться! Мерзавцы! Не поняли мою душу Саши Хилопатова! Ложись!
После того, как Саша отвел душу, выпоров ремнем малыша, Саша закричал:
- Аграфена! Неси мне новый галстук! Ты знаешь, мать твою, я не люблю ложиться спать без галстука. Ведь какая-то тряпка, а солидность дает какую, мерзавец!
Потом он задумался, и на его крепком лбу даже появилась извилистая морщинка.
- Надо же, сколько фору дает эта тряпка. Напялишь  его, и будто где побывал.  Солидность и интеллигентность, мерзавец, придает.
Это не весь Саша. С ним приключались и другие дела.  Захотелось Саше подышать свежим воздухом. Решил приобщиться к земле, к огороду. Уговорил он одну семью поменяться. Он им квартиру, а они ему коттедж. За несколько лет Сашина семья отменно загадила квартиру, и пришлось новой семье делать ремонт. Дорого он им стал. Эти бедолаги не знали характер Сашин.  Клюнули на такую затею.  В это время Саша и его лихая семейка уничтожили всё то, что росло в огороде. Сожгли забор. Пошел на дрова сарай. Съели все овощи, картофель.  А тут и осень незаметно подкралась.  Пора возвращаться домой. Те, что делали ремонт квартиры, возмутились:
- Мы ведь сделали капитальный ремонт. Где справедливость? Где честность? Где твое благородство, о котором ты много говоришь с трибун?
Саша возмутился:
- Обижать многодетного папашу?!  Это вам должно быть стыдно! У меня столько детей! Им захотелось покушать свежих овощей. Забор? Какой забор? А он гнилой был! Он сам по себе сгорел. Сарай. Сам упал от старости. Вот бы вы сами проявили благородство, да сами бы и предложили нам переселиться на лето в ваш коттедж. Нам становится там холодно. И мои дети желают вернуться домой.
В общем, Саша переселился в свою квартиру. И даже был возмущен, что жильцы не успели докрасить  всего одну дверь на второй раз. Бедны хозяева коттеджа, когда пришли туда, то схватились за голову. Полный разор! У хозяйки сердечный приступ. Увезли в больницу, а потом и мужа.
Что-нибудь ещё хотите узнать про Сашу?  Пожалуйста. Занял Саша у одной работнице сорок рублей. Прошло время. Женщина потребовала вернуть долг. Саша обиделся. Спросил:
- У вас сколько детей?
- Один. И что?
- У меня семь. Не стыдно? Вы эти деньги подарили моим детям. Какая же вы не сознательная! В последнем прыжке мы находимся от коммунизма. Развернутый социализм строим, а вы тут… Не стыдно? Когда вся наша страна, весь наш народ, считай,  надсажается в этом благородном  строительстве, а некоторые не очень сознательные люди мешают надсажаться в этом благородном порыве к великому будущему. Граждане, товарищи, вот эта несознательная женщина не понимает высоких идей нашей любимой родины, советской власти. Вот в чем дело. А я-то думал!  Вы против советской власти! Вот, где  собака зарыта. Вы против советской власти. Вы её не любите!
- Я люблю советскую власть.  Дело не в этом. Дело в том, что ты мне должен сорок рублей, -  сказала  женщина. Но Саша был в ударе. Он в родной стихии. Ему нужна была трибуна.
- В то время, когда все вот эти собравшиеся вокруг нас женщины, ну, просто влюблены в советскую власть, то  вы её не любите!
- Да люблю я её, но не в этом дело! Отдавай деньги.
- Ладно, - стал успокаиваться Саша. – Больше я никому не скажу, что вы против советской власти. И на этом разойдемся. Я ведь могу и передумать. Скажите спасибо, что вы попали на честного, благородного и интеллигентного человека. Никому больше не скажем о вашем отношении к власти. Можете идти. Могу и передумать.
И бедная женщина удалилась.
Однажды, он добился того, чтобы ему выделили путевку на курорт. Захватил с собой свой любимый белый костюм, и красный галстук. В общем, решил нервы подлечить. Да и устал родимый.  И решил он на этом курорте пройти все процедуры, какие назначают больным. В общем, прыгал из одной ванны в другую. Люди отдыхали, купались в море, а он посвятил себя разнообразному лечению.  Однажды, он попал в странный кабинет. Посредине его высокое кресло. Что бы это значило? Лечиться, так лечиться, решил Саша.  И полез на указанное ему кресло. Врач была женщина. Спросила:
- Мучают колики?
А надо честно признаться, Саша отличался от всех нас отменным здоровьем. Даже  простуда его не брала.
О чем-либо спрашивали в других кабинетах о состоянии здоровья  Саши, он  тихо отвечал:
- Везде болит.
В этом странном кабинете он простонал:
- У как мучают колики.
Хотя про эту болезнь  он услышал впервые.
Ему дали выпить слабительного, а потом, он такого не ожидал – поставили клизму…
После этой процедуры он два дня из туалета не выходил.  На чем свет стоит - ругал всех докторов, но только не себя.  А тут и курортный сезон закончился. Бледный, исхудалый, злой он покидал курорт.
Разве ну чудный мужик?  Как-то мы с ним трудились в одной бригаде. Ремонт задвижек в тепловых камерах вели. Кто бы с ним не спускался в тепловую камеру, быстро выскакивали. Он там любил свистеть. Звучно получалось. Спустился и я. Начал гудеть разные песни. Два раза трудился с ним. На третий раз он выскочил из камеры.
- Не могу с ним работать. Он гудит.
- Но ты ведь свистишь!
Саша даже подпрыгнул.
- Как?! Но это у меня художественный свист. Я лучше любого артиста могу свистеть! Почему вы меня никто не понимаете?!
Зимой это было. Стоял мороз под пятьдесят. Мы сидели в теплушке и пили чай. Только что ввалился Володя Калинин.
- Залез я в тепловую камеру и подкручиваю сальники. Саша наверху свистит, арии выводит. Работаю я там, а он всё свистит. Свистун чёртов!  Мороз-то крепчает.  Выглянул, а он уже зеленеет. Ну, думаю, всё, сейчас околеет. И, правда,  – замерз и перестал свистеть. Вот у Саши силы воли! Мне бы такую волю.  Я в жаре под восемьдесят вкалывал, на пот перевелся, а он на морозе под пятьдесят свистел, и ничего. Лишь бы не работать.
Однажды, Саша признался мне:
- Не пойму тебя.  Что ты за человек? Если честно, по секрету, я всех обманывал, а тебя не смог обмануть. Я не виноват, что люди любят обманываться. А мне от этого весело. Учу, учу их, и все без толку. Ну, поддайся. Дай, я тебя обману. Займи пятьдесят рублей.  Завтра отдам. Шучу. Не отдам.  У меня семья.
Как-то Саша в дачном поселке украл шиферные листы.  На саночках перевез на свой участок. Пришел хозяин дачи – нет листов. Соседи видели. Сообщили.  Но посоветовали, чтобы он срочно перевез их. Готовился выпасть свежий снег.  Потом Саша может отпереться. Утром Саша пришел на свою дачу. Шифера нет.  Начал кричать, что у него украли шифер. Трудился ведь мужик.  От пота две рубашки сменил. А тут кто-то  ворованный шифер украл. Он кричал о честности, благородстве, и чтобы воры вернули  шифер. И вот хозяину шифера пришлось приложиться к упитанной физиономии Саши.
Как-то встретился он мне на улице,  и стал мне читать мораль о честности. А потом вдруг и  сказал:
- Ладно. Тебя ничем не прошибить. Видишь, идет женщина? Надо попросить у неё пятьдесят рублей. Есть ещё люди благородные, честные, помогут семейному человеку. Смотри, и любуйся.
И он пошел навстречу женщине, рассыпая комплименты.
- О, как вы хорошо выглядите! Ни что вас не берет…
Я  не стал слушать  лестные слова в адрес женщины. Не знаю, чем там дело кончилось.  Может, и выпросит у бедной женщины пятьдесят рублей.
Надо  добавить, что дети у него выросли и разъехались по стране. Нормальными, хорошими людьми стали его дети. В папу не пошли. Насмотрелись.
Как-то собрался Саша  к дочке в один из крупных городов страны. В контейнер взял любимую люстру, кресло, стол,  лавку для порки внуков и ремень. Когда приехал, то затребовал себе отдельный кабинет. Поставил стол, кресло, лавку для порки внуков, на стену повесил  ремень. Заставил дочку купить журнал, свои деньги он спрятал в ботинок, под стельку. Бедным представился.
- Папа, ты опять за своё? Сколько можно? Мир изменился.  Сейчас другие люди, другие дети. Можешь отправляться домой.
Узнал про всё это зять, взял Сашу за шиворот. Мужик он был здоровый, настоящий богатырь.  Подвел Сашу к двери, и дал ему пинка под зад.  Выбросил на улицу.
- Не очень ты сознательный и культурный человек! – кричал Саша. – Разве так по буржуазному можно?  Мы строим развернутый социализм, уже и к коммунизму пора! А меня ты под это  самое!  Тово. Нельзя. Нельзя так. Это не этично, наконец.  В наш прогрессивный век и под этот самый… под зад? Нехорошо!
Взял Саша свою люстру, стол, кресло, лавку, ремень и журнал и уехал домой.
- Ремнем тебе дорога, - сказали ему дочь и зять.
Теперь он иногда, особенно по субботам, смотрит на лавку, трогает ремень, висящий на стене, и тяжело вздыхает. Однажды, даже вырвалось, нечаянно так выскочило.
- Выпороть бы кого сейчас…
Разве не великолепный экземпляр живет в нашем маленьком городишке?    
          
МАЛЕНЬКИЕ  ЗАРИСОВКИ  ИЗ  ЖИЗНИ
Из палатки я перешел в щитовой домик на Камском переулке. Домик состоял из четырех квартир. Рядом со мной поселился очень серьезный товарищ из управления стройки. Ко мне на новоселье собралась вся бригада  Николая Трифонова. На радостях я решил произнести речь из поэмы Пушкина.
Здесь будет город заложен,
На зло, надменному соседу!
Очень серьезный сосед перестал со мной здороваться.

В шестидесятые годы я жил на Камском переулке. Отопление печное. В щитовом домике было четыре однокомнатные квартиры. Сарай под дрова один, разделенный на четыре секции.  Сосед жаловался. Исчезают дрова.  Мои дрова тоже кто-то воровал. Поймали воришку из первой квартиры. Очень серьезный сосед  начал на нас кричать и призывать к совести.
- Ироды! Всё моё! Ничего нет вашего и нашего! Всё общее! Мы идем к коммунизму. В восьмидесятые годы уже будем в коммунизме!
И стал он пользоваться нашими дровами.

В шестидесятые годы в наш поселок Железногорск начался завоз тополей, разного кустарника, цветов и даже дуба.  Потом они погибли. Не климат. Мы бросились разбирать эти дубы.
После вчерашнего дня в кабинете начальника отдела по озеленению стоял вчерашний запах. Солнечные лучи пригревали. И начальник задремал.
- Я бы хотел, - сказал я.
- Все хотят, - сонно ответил он.
- Но они есть.
- Нет.
- Но я не знал…
- А надо знать.
- Что тут такого? Всего дать дуба…
Начальник встрепенулся и закричал:
- Ты кого имеешь в виду? Витька! Графин пустой!  Неси воды! Я тебе покажу дать дуба! Да я вас всех переживу, товарищ Стрелов! Витька! Воды!

В шестидесятые годы я работал плотником. Мой товарищ  Саша Пальшин, бульдозерист, пригласил меня на день рождения. Он пригласил и своих товарищей по работе, настоящих механизаторов. Один из них спросил насчет меня:
- Кто это такой?
- Юрка Стрелов. Плотник.
- Что?! Да ты чо?! О чем мы будем с ним весь вечер говорить?!

Толик Киселев заядлый рыбак. Упал с обрыва в воду, а когда выбрался, сказал:
- Это я специально упал, чтобы все видели, что здесь падают и рыбу разгоняют. И не пойдут сюда рыбачить.

В тепловом колодце слесари набивали сальники на задвижках. На пару работали  Андрей Пельц и Толик Киселев. Андрей первым спустился в колодец и приступил к работе. Толик тоже начал спускаться, но оступился и упал вниз.
- Толик, что с тобой? -  спросил Андрей.
- А так быстрее, - нашелся Толик.

Рассказывал Толик Киселев:
- Саша свистит и свистит. Залез я в колодец, набил сальники, а он всё свистит, а мороз-то крепчает, выглянул я, а он зеленеет, ну, думаю – скоро всё, и правда – замерз и перестал свистеть. Надо же такое терпение! Я в жаре под 80 градусов вкалывал, едва выдержал, а он на морозе сидел, свистел и выдержал…

У начальника Энергоцеха  Коршуновского ГОКа Зобова Александра Севостьяновича была заведена тетрадь красного цвета. Туда он записывал фамилия провинившихся. Записал он туда нашего товарища Толика Киселева. Володя Калинин засмеялся:
- Допился, как редкую птицу в «красную книгу» записали…

На нашем участке целое лето работал  слесарем аккуратный, чистенький мужичок по фамилии Рутенберг. А тут назначили нового начальника по фамилии  Берг.
- Берг, - сказал новый начальник.
- Я не Берг, а Рутенберг, - ответил слесарь.
- Я говорю что… Берг, - растерялся начальник.
- Но я же вам не сказал, что я – Рабинович. Я – Рутенберг.

Когда разобрались, то все рассмеялись. И только один слесарь Толик Киселев очень тихо спросил меня:
- Слушай, Стрелов, я, однако, не понял. А кто тогда Рабинович? Где он? Не вижу его…

В раскомандировку вошел главный инженер цеха Хамов.  За столом сидела молодая слесарь-сантехник Таня Муртанина и готовила стенгазету. Хамов увидел потупившийся взгляд девушки и облизнулся. Сказал механику: - Сделайте ей условия. Холодно ей. Свету мало. И почему она у вас в телогрейке?
- У нас производство. Спецовка такая у всех слесарей.
Хамов заупрямился.
- Она у вас, и будьте добрые представить ей необходимое.
- У нас нет другой работы, - ответил механик.
- Изыщите. Хотя, - он опять облизнулся. – В моем кабинете тепло. Пусть там находится. Немедленно отправьте.
Слесарь-сантехник Толик Киселев скрипнул зубами, а Паша Муратов сжал кулаки. Два соперника. Но против третьего не потянешь.

Толик Киселев взял чемоданчик, а в нем рубашки, женские кофточки, и пошел искать женщину – поджениться.

Мой товарищ  Витя Сташенко признался:
- Скукота бывает. А вот когда наденешь галстук, выйдешь на крылечко, и  будто где побывал. Вот что  делает с нами галстук.

Саша Мешков любил сушить и грызть сухари.  Говорил, что они  полезны  для здоровья. А  ещё он любил, когда его подруга жарила картошку. В общем-то, он её терпеть не мог. В это время он брал книги с полок, прятал в свой портфель. Шел их продавать. Потом он попался, и сухари пригодились.

Гоша Никифоров уехал на юг отдыхать. Поиздержался. Отправил жене телеграмму. Перепутал адрес, и попала она начальнику. «Срочно высылай деньги. Целую Гога». Деньги выслали.

Сидели две секретарши-машинистки. Одна другой сказала:
- Хорошо тебе, ты третий год в машинистах экскаватора числишься, а я ещё в помощниках.

О своем товарище по работе сказал Володя Калинин:
- А он весь свой ум и здоровье в сберкассу отнес…

В 17 доме третьего квартала мы с сыном Евгением жили в квартире № 55. В те времена уже появились  квартирные воры. В нашем подъезде  почти во всех квартирах  побывали воришки, и только обходили нашу. И вот решили посетить и нашу квартиру. Женька был в школ, а я на работе. Дверь у нас едва держалась. Стукни хорошо, и она откроется.
И вот когда я пришел с работы, открыл дверь и вошел, то на столе, в запарнике, обнаружил свежий чай. Пили двое. На столе оставили записку такого содержания: «Товарищ Стрелов, так жить нельзя». И ничего не тронули, а потому что у нас нечего было трогать, кроме множества книг. А вот индийский чай подарили половину пачки.

Он дернул её за косичку. Слёзы.
Потом он оглянулся на неё посмотреть, не оглянулась ли она. Улыбка.
Свидания. Цветы. Поцелуи.
Донести бы до машины, думал он, не уронить бы. Штамп в паспорте.
- Милый, котлеты на столе. Целую.
- Хватит, подлец, спать! Ребенок плачет.
Звон посуды. Он отвечает: - Сама дура!
- Постыдился бы детей. Уже в институте учатся. С кем вчера ездил на дачу?
Слезы.
- Поставь-ка банки на спину. Клизму бы не забыть поставить.
Стоны…

После праздника – застолье.  Собралась культурная компания. А во главе стола  (непонятно для всех) оказался слесарь-сантехник Вася Машеев. От упавшего на него счастья он вместо воды, не моргнув глазом, выпил стакан водки и подтянул  к себе  жареного поросенка.
Вошел руководитель соседней организации и благодетель этой компании Хамов.
- Кха! Того! – солидно прокашлялся руководитель соседней организации. – Значит, тамада? А я тебя знаю. Вспомнил. Ты у меня в цехе пробки на бочках крутил. Разнорабочим был. Тамадой захотелось?
Вася Машеев встал, дожевал кусок поросятины и ответил:
- Однако, того. Проходи и не кочевряжься. Седня я главный. Чичас мы, однако, все в демократию пришли. Хватит. Молчали. А чичас все равны. Садись. Уважь. Должен ты меня уважать. Демократия.
На следующий день слесаря-сантехника Васю Машеева перевели в разнорабочие, крутить пробки на бочках. За демократию пострадал.

«…Иван-чай занесен в «Красную книгу»  как исчезающее растение. Сейчас это ценное лекарственное растение разводят в питомниках, во многих областях страны, куда его ввозят из других мест, где он ещё сохранился…» (Из программы «Время»).
В районной газете был напечатан мой маленький рассказ о том, как один шофер лесовоза сорвал жарок и привез его для любимой.
В очень серьезном кабинете сидел очень серьезный и ответственный  гражданин.
- Не позволим рвать – сказал он, прочитав этот рассказ, - жарки, как и Иван-чай, занесены в «Красную книгу». Надо позвонить в редакцию и приструнить этого Стрелова. Вечно везде лезет.
- Наказать его, чтобы не пропагандировал, - ответил другой очень серьезный и ответственный гражданин из очень серьезного кабинета.
Позвонили. Приструнили. Запретили.
И тут же очень серьезный и ответственный  гражданин позвонил такому же очень серьезному и ответственному гражданину, но чуть пониже рангом:
- Иван Иванович, ты отправил людей  на заготовку  зеленой массы?
- Отправил. Привезли десять тонн иван-чая. Ещё поехали.
В это время из другого очень серьезного кабинета звонит другой очень серьезный и ответственный гражданин другому серьезному гражданину, но чуть пониже рангом:
- Петр Петрович, ну и как у вас с заготовкой зеленой массы?
- Двенадцать тонн иван-чая заготовили. Ещё двадцать тонн  иван-чая заготовим, и  коровушкам на зиму хватит…

Моя знакомая и успешная  торговка, имеющая в собственности  магазин,  развернула мою  только что вышедшую из печати книгу «Коршуниха».  Увидела фотографии и  повысила голос:
- Чо ты тут пишешь, художественные зарисовки?  Здесь не зарисовки, а фотографии.
Тогда я спросил у неё:
- У меня к тебе вопрос. Ты читала «Чук и Гек»?
- Кто это такие? Где они торгуют или работают? Такие же придурки, как ты?  Тоже всякую ерунду пишут?

Одна одинокая  женщина в годах мне сказала:
- Ты один и я одна. Давай сойдемся? Я тебе кашу буду варить. На твою пенсию будем жить, а мою будем отдавать моей внучке. Ей тяжело двух детей поднимать.
- Кроме каши мне нужны овощи, фрукты и мясо, - ответил я.
- Ишь, какой хитрый. Я вон на каше живу и ничего, и ты проживешь. Полезно.
- Мне мясо надо. Я без него не могу жить. Мне одному хорошо. Мне не надо кашу!
- Ах ты, змей ползучий!
 

 



ЕВГЕНИЙ  СТРЕЛОВ
РАСТЫКА
( Рассказы)

Я смотрю на мир Твоими глазами,
Мир смотрит на Тебя моими глазами,
Я смотрю на Тебя глазами мира,
Мир смотрит на меня Твоими глазами.
Ты смотришь на самого себя,
Мы смотрим друг на друга
И не узнаем самих себя.
Евгений  Стрелов

Предисловие.
ДРУГАЯ  ПОХОДКА
На самом деле Женя Стрелов – реалист и фантазер до кончиков ушей. Прагматик, которому дано тонко вникать в кружево тоскливой обыденности.
Однажды, где-то в Сибири, Женя споткнулся о какое-то совсем незначительное для всей русской литературы слово и тут же его забыл. Но с тех пор стал писать книжки – живые и дурашливые. И будучи, повторюсь, реалистом, не очень – то жалует  в этих книжках ту однобокую реальность, в которой ему дано быть. Благородство натуры, знаете ли…
Действительность, организованная по законам литературы, - скромный итог пути бунтовщика авангарда. «Мир смотрит на меня  Твоими глазами», - вздыхает споткнувшийся Женя. Просто он по-другому ходит. И по-другому видит. 
Тебе хотелось бы увидеть, как нами думает Ангел?  Как серебряные колокольчики смеха тихо звякают, зашитые в упругую ткань прозы? Это потому, что все встречи, дружбы, браки, беседы – все взаимодействия Жениных героев – призрачны в мире, где  рвутся связи между людьми и между словами.  И – ткань трещит, выпячивая вольные причуды синтаксиса.
Названия рассказиков – звенья  в одной  семантической цепочке. Это свернувшаяся в цветной калейдоскоп растык- спотык самая что ни на есть реальность. Это её другая походка.
Вот, к примеру, реальность топает прямо, сурово, прет, наступает, как ей и положено, а вот  - семенит, качается на тонких  эмбрионовых ножках, расшаркивается с каждым встречным сумасшедшим, норовит споткнуться и упасть. ( Помните, как у Хармса все старушки из окон выпадали, да пушкинские отпрыски со стульев валились?)
Неустойчивость мира делает его детским, детскость  вновь  производит неустойчивость.  Непушкинские дети – дети отпетой, загаженной, непутевой и бесцеремонно – родной нации. Акселераты глубокой этической беспечности, инфантильности – в итоге,  даже в зловещем и веселом итоге существования.
Люди сподобились  учить растыку ходить, не падая. Внушали ему взрослое  телоположение вещей.  Ставили на дистрофические ноги. И кричали из своего родимого корыта: «Глянько, а ребеночек-то пошел!».
Елена Клименко

КНИГА  ЗЕМЛЯКА
На столе у меня лежит книга. Имеет странное название – «Растыка».  Судя по названию, можно догадаться, что и написана она необычно. Да так оно и есть!
Евгения Стрелова, сына Юрия Стрелова, известного жителям Железногорска по своим несколько «перевозбужденным» материалам  в местной газете, я знал мало. Видел как-то в квартире его отца скромного, молчаливого десятиклассника, который писал непонятные стихи.
После десятилетки Евгений уехал в Москву, поступил в литературный институт. И вот стал издавать книжки. Одна из них лежит передо мной.
Я с удовольствием прочитал его рассказы, помещенные в ней.  С не меньшим  удовольствием отметил, что Евгений выпустил оригинальную книгу, не похожую на всё, что печаталось до него, во всяком случае, из того, что мне пришлось прочитать.
Конечно, книга рассчитана на определенный круг читателя, кое-кому может не понравиться  сатирический взгляд на нашу жизнь, на окружающих людей, их повадки, привычки, житейские язвы и так далее.
На обложке приведены стихи. Из этих строк можно судить о мировоззрении  автора  и о том, как написаны рассказы.
Георгий  Замаратский, член  союза писателей России.

ОТПЕТЫЕ  ДЕТИ
В царство небесное только дети падают.  Эту мысль мне один  поп втемяшил. Будьте, говорит, как дети, тогда в царство небесное обязательно попадете.  Попы, конечно, люди авторитетные – и с ними спорить, себе вредить. Ты ему  - десять, он тебе – сто. Это у них так заведено – ничего без  ответа не оставлять и никому спуску не давать, всех крыть по возможности.
С попом я, конечно, согласился  и подумал, если это правда, что в царство небесное только дети попадают, то лично мне там делать нечего. Откровенно говоря,  мне от детей  и на этом свете порядком досталось. Нет у меня особого желания ещё и в царстве небесном с ними сталкиваться.
Я тут недавно с вдовицей сошелся. Жены у меня никогда не было – вот я и решил для начала вдовицей обзавестись.
У неё ребенок оказался, пацан лет двенадцати, милый  такой мальчишка, круглолицый, длинноволосый, на девочку чем-то смахивающий. Избалованный, конечно, мамашей до нельзя.
- Ты кто такой. Мальчик, - спрашиваю я его, шутя, - девочка или мальчик?
- А ты кто такая, девочка, - отвечает он, злобно лыбясь, - мальчик или девочка?
Я его потрепал по-отечески, чтобы не обижался, а он меня за палец вдруг как цапнет своими зубищами и кричит:
- Не лапай меня, кретин! Я тебе не псина какая-нибудь, чтобы меня гладить.
Я от боли взвыл, естественно. Вдовица вокруг бегает, охает, руками машет. Я на некоторое время дар речи потерял. Палец под холодную воду сунул.
Смотрю, вдовица  ничего не предпринимает, чтобы своего оглоеда проучить. Все – ох да ах, как вы себя чувствуете после укуса, как ваш бедный пальчик поживает?
- Распустили, - говорю, - вы своего отпрыска. Совсем он у у вас от рук отбился.
- Это, правда, - соглашается вдовица. – Никого не слушается. Пороть его некому. Вы бы взяли это дело на себя, выпороли бы его как следует. Очень я была бы вам благодарна за это.
- Я бы его, конечно, с удовольствием выпорол, тем более что вы разрешение на это даете, но дело в том, что я пороть не умею. Никогда у меня такого опыта не было.  Я без отца рос, а мамаша руку на меня поднять боялась, культурная была, учительница школьная.  Все мне нравоучения разные читала, вместо того чтобы один раз хорошенько отметелить. Я ей платье  утюгом сожгу, а она мне тю-тю-тю, ничего страшного, не волнуйся, я себе новое платье куплю. А у самой денег – кот наплакал. Целый год на новое платье копит.  А меня эта культурность бесила – я ей  одну пакость за другой устраивала. Взяла бы она да один раз  выдрала меня по первое  число, чтобы я потом ни сесть, ни встать не смог. Вот тогда бы я этот урок на всю жизнь запомнил.
- Это ничего, - вдовица меня одобряет, - я вас научу. Здесь просто сила мужская  требуется. А теорию я знаю от и до.  Мне в детстве папаня часто ремня давал. Придет, бывало, пьяненький с работы и давай всех подряд лупить почем зря. Маманю сначала взгреет, потом на меня переключится. Так что весь процесс порки мне знаком до малейших подробностей. Могу вам объяснить, как это делается.
А пацан в это время в комнату убежал, сидит там и мультики по ящику смотрит.
Вдовица видит, что я, в общем, не против того, чтобы её сына хорошенько  отшлепать, расквитаться, так сказать, за укушенный палец. Стала она мне теоретические основы порки втолковывать.
- Берете, - говорит, - этого поганца за волосы, и помещаете его голову между своими коленями, сдавливаете слегка ему шею, что он вырваться не мог. Штанишки с его попы снимаете и ремешком кожаным по ней этак с оттяжкой – хлоп, хлоп. Звук должен шлепающий получаться, потому что если он не шлепающий, тогда порка неудачная получится, облегченная. Следы на попе должны оставаться светло-розового цвета.  Как только начнут темно-розовые пятна  появляться, значит, с поркой пора завязывать.
Проведя такой инструктаж, выдала мне вдовица ремень и повела в комнату, где её пацан мультики смотрел.
Пришли мы туда, встали перед диваном, на котором юный поганец развалился.  Мамаша ему и говорит:
- Позволь тебя слегка побеспокоить, Васенька. Мы тут посовещались и решили немножко попороть тебя для профилактики. Давай выключай телевизор и поднимайся с дивана.
- Вы хорошо подумали? – пацан ехидно спрашивает.
- Да, Васенька, мы хорошо подумали, - вдовица отвечает, а у самой, гляжу, руки трясутся.
- Ну, тогда вам хуже будет, - Васенька предупреждает.
- А это мы ещё посмотрим.
Хватает вдовица своего отпрыска за ноги и давай его с дивана стаскивать. Что тут началось! Прямо страшно вспомнить. Визг поднялся душераздирающий. Поганец руками за все цепляется, ногами лягается. Мамаше в живот и в челюсть угодил, так что она на пол брыкнулась. Я ей на помощь пришел – и давай пацану руки крутить. А он негодник, вывертывается, и меня коленом ниже живота норовит садануть.
Вдовица, лежа на полу и вопя не своим голосом, обвилась  вокруг  ног своего сыночка и попыталась его урезонить.  Потом, не знаю уж как, я на полу оказался, в ногах  у Васеньки, а  мамаша сверху -  руки сыночку своему выворачивать начала. В общем,  и так и этак мы пытались  его выпороть, целый час, наверное, возились. Потом видим, ничего не получается – только силы наши ослабевают, потому что Васенька нас крепко кусает и лягает по всем частям тела. Бросили мы, наконец, это дело, ушли в другую комнату, раны зализывать. Зеленкой укусы и ушибы друг другу залили. Сидим на диване, охаем, ахаем.
- Вот, - говорю вдовице, -  я тут недавно с одним священнослужителем общался. Так он мне сказал, что царство небесное штурмом берется и туда только дети попадают.  После сегодняшней битвы я с этими словами вполне согласился.  Наверняка, в царство небесное только дети попадают, а таким слабакам, как мы,  туда ни за что не пробиться.
- Что это такое говорите?  Не рано ли  вы на тот свет засобирались?  - вдовица меня спрашивает. – Подождите. Я вас немного подлечу. И вы ещё на что-нибудь сгодитесь.
  Вдовица сердобольной женщиной оказалась. Привязались  мы друг к другу – беда общая нас сплотила, что ли? Поженились, но попыток  выпороть Васеньку больше не  предпринимали.

МАЛЕНЬКОЕ  БОЛЬШОЕ
До чего столичная жизнь докатилась, страшно подумать!  В застойные времена таких безобразий не наблюдалось. Помню, припрусь бывало, в Москву из своей тьмутаракани. Хожу по улицам, глазею. Вокруг цивилизация. Лозунги всякие порядочные на домах висят: «Народ и партия  едины» или там «Партия  - наш рулевой». На Выставку достижений народного хозяйства схожу, на свиней – рекордсменов посмотрю. Ничего себе, кстати говоря, свиньи были мощные.  Корабли космические – тоже достопримечательность. Фантазию будоражили – мысли к высотам звездным толкали.
Но времена те, к сожалению, выдохлись. Теперь столица по-другому выглядит, куда более  безобразнее прежнего.
Теперь везде вместо лозунгов плакаты разные с полуголыми, извиняюсь, девками. Я, конечно, не против красоты – ножки там, сапожки и так далее. Но ведь надо и меру знать.  Если девка, например, ногастая да грудастая, что ж её теперь на всеобщее обозрение выставлять что ли? Ну, снял с неё фото, если представилась такая возможность, и храни себе тихонько дома. Любуйся иногда, когда настроение одухотворенное приходит.
Но, нельзя же, докатываться до такой крайности – увеличивать фото до абсурдно громадной величины, на  которой целый деревенский дом уместиться может со всеми своими потрохами.
Я тут как-то  приехал в столицу за мылом – у нас в деревне мыло вдруг закончилось. Меня, как самого опытного, не один раз  в столице бывавшего в застойные времена, делегировали от всей деревни за мылом съездить – а то не мудрено и завшиветь. Взял я рюкзак с собой, чтоб мылом его забить до отказа.
Приезжаю в столицу. Выхожу  из вокзала.  И первое, что вижу на своем пути – девка фотографическая на огромном  транспаранте сидит, улыбается, а под нею  слова написаны развратные, мол, я тебя люблю. Так и написано: «Я тебя люблю».  Чо к чему?  Это ж получается, что она всех любит, без разбору. А за такие дела у нас в деревне зубы выбивают, если хотите знать.
Подошел я поближе к плакату, чтобы рассмотреть его повнимательнее – девка на нем дюже смачная была изображена. Вся такая утонченная, каких  у нас в деревне не водится.
Подошел я к плакату вплотную, а девка вдруг куда-то из поля зрения вышла: не видать её совсем вблизи.  Только бумага лощеная во всю ширь простирается,  а девки, хоть убей, не видно.
Постоял я, покумекал – никакой пользы, думаю,  от этого плаката нету. Мимо мужик какой-то проходил, я ему кричу:
- Чо это вы тут понавесили всякой дребедени?  Ничего вблизи не видно.
- Так ты отойди подальше, - отвечает мужик. – На то этот рекламный  щит и установлен, чтобы на него издалека любоваться. А вблизи, брат, ты и жену свою как следует, не рассмотришь – коли рожей в неё упрешься.
- Может быть, я жену и не рассмотрю, но от неё пользы куда как больше, чем от этого плаката. Она и огород вскопает, и воды принесет, и печку растопит. А этот плакат висит тут бестолку – никакой от него пользы. Одни от него неприятности. Вот и меня от дела отвлекает, мыла купить не дает. Я, конечно, не против фотографических девушек, я и сам люблю иногда на них потаращиться. Но такой огромный размер фотографии  меня не устраивает. В руку её не возьмешь, не рассмотришь, как следует. А издали чего на него смотреть?  Это же не солнце какое-нибудь, к которому приблизиться невозможно. И слова дурацкие «я тебя люблю». Как она может любить, если она фотографическая?
- Ну, ты, брат, меня удивляешь. Ты из какого леса сбежал? Это же социальная реклама – она для снятия напряжения в обществе требуется. Увидит её такой, как ты и подумает – ого!  Значит, меня любят.  Значит, я  недаром, воздух расходую.
В общем, мужик умный попался, объяснил мне, темному, что к чему, так что я в итоге с рекламой этой вполне примирился – пускай, думаю, висит, чёрт с ней. Но только была бы моя воля, я бы её по-другому использовал, крышу бы сарая покрыл, а то она порядком прохудилась. Не знаю, правда, подошел бы плакат для этой цели – может быть, он после первого дождя весь расползся бы.
Мужик мне ещё объяснил, где мыло  по дешевке купить можно. В магазинах, говорит, не покупай, раз тебе на всю деревню надо – в магазинах дорого. Иди, говорит, на оптовый рынок или на какую-нибудь фирму.
Но я с этим не согласился.  Нет, говорю, сыт я вашими новшествами по горло.  Мне, говорю, от них  ни холодно, ни жарко. Я лучше  старым методом воспользуюсь: пойду в хозяйственный магазин, если вы их с дурру не отменили, чего от вас вполне ожидать можно.
Хозяйственные магазины не отмененными оказались, чему  я несказанно обрадовался. Купил триста кусков мыла на всю деревню и благополучно из столицы отбыл.

НАСТОЯЩАЯ  ЖЕРТВА
На религиозной почве свихнуться – раз плюнуть.  Даже у Гришки Нечушкина  крыша поехала.  А ведь какой парень был классный: бабы от него тащились. Пальцем поманит,  скажет пару ласковых – и всё в ажуре.
По кабакам с  ним ходить было – милое дело.  Посидим, бывало, выпьем.  Нечушкин окинет нашу  компанию  кислым взором и говорит:
- Собаки вы порядочные, пиво хлещите, как будто вам делать  больше нечего. Опять мне одному за вас отдуваться.
Расправит плечи, кудрями золотыми тряхнет, поднимется во весь свой примечательный рост, окинет кабак натренированным взором,  заметит девок незанятых и к ним подрулит.
Трешь-мешь, тыры-пыры, смотришь, девки за ним, как овцы поперлись. Приводит их к нам и давай развлекатся. Треплется, лажу какую-то гонит, а девки его слушают, затаив дыхание.
Мы-то каждое его слово наизусть знаем, нам-то его треп до фени. Ну, а девки перед ним – прямо как кролики перед удавом.  Страшно смотреть.  Отлучится он ненадолго – вся компания разваливается.  И говорить без него не о чем, и делать нечего.
Он, придурок, любил над нами поизмываться таким образом – уйдет как будто бы в  тубзик, а сам спрячется в каком-нибудь укромном месте и ждет, когда наша тусовка окончательно развалится. Мы, как идиоты, бегаем по всему кабаку, ищем его.  Девкам с нами неинтересно – они разочарованно нас покидают, с другими  чуваками сходятся и вместе с ними из кабака сваливают. А мы остаемся, как говорится, ни при деле.
Нечушкин в этот момент появляется, ржет над нами.
- Я, - говорит, - специально спрятался. Решил проверить, чего вы без меня стоите. Оказывается, грош вам цена.
Если где-нибудь  заварушка начинается, так Нечушкин себя и там проявит.  Дрался он обалденно. Часто нас из разных  передряг  вытаскивал с помощью своих кулаков.
Что и говорить, парень веселый был. Душа компании.  Все мы благодаря ему женились -  это он нас с нашими будущими женами познакомил. Если бы не он, мы бы до сих пор холостыми ходили. Просто у нас такая компания подобралась – все сплошь стеснительные мямли. Нечушкин среди нас, как волк среди овец выглядел.
В общем, после окончания института компания наша благополучно развалилась, потому что все мы переженились  на девушках, с которыми нас Нечушкин познакомил.  Иногда друг с другом созванивались, интересовались, как жизнь протекает.  А Нечушкин куда-то пропал. Даже родители не знали, куда – уехал, говорят, и скатертью ему дорога.
Но вот звонит тут как-то мне один мой приятель и сообщает: Нечушкин, мол, монахом заделался. И постриг принял, и два года уже как находится в добровольном заточении где-то под Тверью. Новость, конечно, потрясающая. Я не поверил: Нечушкин и монашество – вещи несовместимые.
Но тут сам Нечушкин вдруг объявляется.
- Я теперь монах, - говорит он по телефону. – В Москву на несколько дней  прибыл по монастырским делам. Хочу друзей старых  обнять напоследок по-братски, потому что покидаю этот бренный мир навсегда.
У меня, откровенно говоря, волосы на голове дыбом встали от таких слов.  Созвал Нечушкин нас на сходку – решено было в кабаке на Арбате встретиться. Там мы часто в былые времена сиживали. Собрались. Сидим, пиво пьем. Смотрим, еклмн, Гришка Нечушкин в рясе монашеской прется. На полном серьезе. Мы глазам своим не поверили – припухли.
- Что это, Гриша? – спрашиваем. – Как такое могло случиться? Был нормальный человек, а теперь что?  Кадило ржаное. Ты бросай так с нами шутить.
- Какие тут могут быть шутки! – Нечушкин отвечает. – Решил я себя Богу посвятить. Жизнь светская не для  меня – слишком много в ней грязи и пошлости.
- Извини нас, конечно, но если бы ты уродом каким-нибудь был, тогда понятно. Или был бы, скажем, кривобоким или хромым, а то ведь красивый парень. Девки от тебя тащатся и в осадок выпадают. Зачем ты себя заживо хоронишь?
- В этом-то и весь кайф. Чего бы моя добровольная жертва стоила, если бы я уродом был?  Грош ей цена тогда была бы. Каждый дурак в монахи уйти может, когда ему в жизни ничего не светит, когда ему везде – один облом. А ты попробуй в монастырь упечься молодым, красивым да счастливым, когда у тебя вся жизнь впереди и девки от тебя тащатся. Вот где настоящая жертва зарыта, не какая-нибудь там фальшивая и вымученная, а самая что ни на есть натуральная и откровенная.
Смотрим, спорить с Нечушкиным  бестолку. Свихнулся он на религиозной почве, уперся в неё рогом. Посидели, помолчали, потом обнялись на прощание и разошлись. Больше я Неччушкина не видел.

НАТУРАЛЬНЫЙ  КАЙФ
Голова  у Петьки Хряпова похлеще всяких компьютеров фурычит. Он недавно додумался до самого, что ни на есть удивительного способа зарабатывать деньги.
Никто другой не докумекался, а он  - на те, пожалуйста. Я, например, ни за что не допетрил бы. У меня мозги приземленные, куцые. А вот у Петьки Хряпова – другое дело.  Он  придумал нечто  такое, отчего лично у меня ум за разум заходит.
Окинул Хряпов  свою жизнь немилосердным взором и подумал – хорошо бы кошелек найти, полный денег, или ещё что ценное, потерянное субъектом человеческой породы. Но где же такое найти?  На дороге драгоценности не валяются.  За свою жизнь  Петька только однажды кошелек нашел и то пустой, кем-то уже очищенный.
Кайф натуральный – не красть, не выпрашивать, не зарабатывать, а находить.
И вот думал, он думал, как ему найти, чтобы себя порадовать. И сообразил-таки.  Люди кругом зажимистые – не любят  со своим добром расставаться. Так почему бы этим жадюгам не помочь потерять часть имущества.
Додумавшись до такой  элементарщины, стал Петька чистосердечно  помогать людишкам терять вещи. И ведь удалось ему, стервецу, прижиться на этом поприще. Поможет, бывало, человеку потерять вещицу – и сам же её находит к неописуемой  своей радости, граничащей с исступлением.
А метод его таков: привяжет он один конец простой веревочки к водосточной трубе или пожарной лестнице, другой конец – к дереву или фонарному столбу. Перегородит таким образом  тротуар на высоте среднего человеческого роса. И всё. Дальше – дело техники.
Ходит Петька невдалике и зорко за ходом событий следит. За день шапочная перегородка приносит ему довольно богатый урожай – от трех до шести головных уборов.
Растяп в нашем городе  прорва неимоверная. Идет такой пентюх с широко раскрытым ртом, не замечая, что вокруг делается. За перегородку башкой зацепится – шапка вниз летит.  А ему хоть бы что – идет дальше. Шапка,  можно сказать, потеряна. Тут самое время её подобрать, на рынок снести и там загнать подороже.
Перегородочки свои Петька в основном возле кабаков, баров и ресторанов устанавливает. Шапки, кепки, шляпы там с пьяных голов так и сыплются. Петька только успевает подбирать.  А иной головной убор фасонный или из ценного меха – дорого стоит. На рынке его с руками отрывают.
Дворники, менты и бандиты смеются над Петькой – за идиота держат. Не понимают, чем он занимается и сколько зарабатывает. Если мафия, например, узнает о его доходах, так она все веревки данью обложит.
Тут как-то мужик крутой на иномарке на тротуар заехал, вывалился наружу, штиблетами  лакированными поблескивая, и кричит Петьке:
- Ты чего тут, чмошник, задрипанный, ошиваешься? Мои штиблеты тебя не переваривают – твое отражение их раздражает, они блеск теряют.
Петька в стороночку юркнул, убрал так сказать свое отражение с лакированных штиблет. Спрятался за фонарным столбом.  Стал ждать, когда чья-нибудь башка за веревку зацепится. Голов-то цеплялось много, а вот шляп что-то ни одной не упало.
Ну, подумал Петька, дождусь вечера, и поставлю  перегородку на нижний уровень.  Лето все-таки. Народ в основном без головных уборов ходит.  Это зимой можно шапки сшибать, когда их тьма тьмущая. А летом человека необходимо полностью с ног свалить, чтобы хоть что-то из него вытряхнуть.
Дождался Петька темноты. Видит, народу изрядно поубавилось – столпотворения не возникает, если перегородочку к самому асфальту подтянуть. Опустил он веревочку пониже, натянул её потуже, и опять за столб спрятался, смотрит – не идет ли кто.
Тут из ресторана его знакомый выходит, крутой мужик в лакированных  штиблетах. Идет уверенной походочкой, в развалочку – топ, топ. Штиблетами поблескивает.
За веревочку ножкой зацепился, ручками взмахнул и об асфальт плашмя – дрысь. Аж хруст над  окрестностями пронесся. Шмякнулся он об асфальт и лежит, не шелохнется.  С него, с бедного, даже штиблеты слетели, а уж об остальном и говорить нечего. Всякая мелочевка вокруг валяется: записная книжка, расческа, платок, ручка.
Партмоне пухленькое на свободе отдыхает.
Очухался крутой мужик, на ноги поднялся,  рожу свою разбитую руками протер, портмоне подобрал, остальным барахлом побрезговал, даже штиблеты оставил, доплелся до своей тачки в одних носках и укатил, шурша колесами.
Петьке раздолье досталось – тут тебе и расческа, и штиблеты лакированные. Умеет все-таки он в жизни устраиваться. Расческу  правда ему пришлось выкинуть, так как у неё зубья повылетали, а вот в штиблетах он до сих пор ходит.

НЕСПРАВЕДЛИВАЯ ТЕХНИКА
Достали меня эти турникеты в метро.  Житья от них никакого нету. Я общественным транспортом  редко пользуюсь, поэтому проездной билет никогда не покупаю – шибко он кусается. Чуть  ли не на половину моей зарплаты тянет.
Если мне надо куда-нибудь съездить, я обычно пластмассовыми жетончиками пользуюсь.  Но прохожу через турникеты с большим трепетом и осторожностью, потому что знаю, до чего они вредные и бестолковые. Не было ещё случая, чтобы они меня спокойно пропустили. Я жетончик бросаю и иду вперед мелкими шажками, руками пах прикрываю, чтобы не получить по самому болезненному месту. Надо заметить, любят турникеты в пах лягаться. И как только умудряются попадать в цель при своем боковом действии. Удивительно. Но опыт у меня есть. Несколько раз я получал так, что потом еле очухивался.
При этом я голоса не повышал, молча, страдания переносил, никому не жаловался, писем возмутительных никуда не писал. Стисну, бывало, зубы и иду дальше.
А тут на днях стал я свидетелем вопиющего безобразия, произошедшего по вине несовершенства техники. Захожу в метро. Смотрю, группа молодых  людей, человек семь, у турникетов тусуется. Контролерша, дурра, зазевалась, рот раззявила и словно бы дрыхнет – глазами стеклянными в даль смотрит, ничего не видит.
Молодежь в очередь  возле турникета выстроилась, плотненько друг к дружке прижались: первый парнишка жетончик бросает и вперед быстро продвигается, а за ним вся остальная кодла. Так все семь человек и прошли безболезненно – турникет даже не вякнул.
Ну, думаю,  гадость какая: семерых  по одному жетону пропустил, сволочь. А меня единолично третирует и зажимает – в пах лягает при каждом удобном случае.
Подошел я к этому турникету поганому и начал  его ногами обрабатывать методично – за все, что он для меня сделал. Пинаю его со всей дури. А народ вокруг толпится, контролерша, дурв, проснулась, свистеть стала.  Менты прибежали – давай меня  от турникета оттаскивать. Насилу справились. Протокол оформили. Штрафами меня всего обложили.  За что, спрашивается?
- Вы государственное имущество порче подвергли, - говорит мент.
- Его надо не только порче, но и всему остальному подвергнуть. Под него надо бомбы подкладывать.
- А вот насчет бомб  вы зря. За это можно крупно ответить.
Два свидетеля рядом топчутся, протокол подписывают – живого человека, можно сказать, хоронят.
- Вы за кого, черти? – спрашиваю у понятых. – За человека или за технику бездушную?
- Мы, конечно, за человека, - отвечают, - но турникеты ломать ни к чему. Они поток пассажиров контролируют. Отсеивают лишних -  у кого денег на жетон нету. Если турникеты сломать, все, кому не лень, в метро попрутся.  Давка возникнет, и государство на этом ничего не поимеет и разорится.
- Я же не против турникетов в целом. Меня возмущает несправедливость, содержащая в технике.  Турникеты  несправедливы по сути. Некоторых людей в пах лягают регулярно, а других целой гурьбой по единственному жетону пропускают.
- Это недостаток техники. Он практически неустраним, -  объясняет мент. – В турникетах стоят световые  датчики, регулирующие на непрозрачные предметы. Датчику безразлично, какой человек – худой или толстый. Турникет может пропустить через себя все население  земли, если оно выстроится в колонну и устранит прогалы между телами.  Это, конечно, не порядок. Поэтому-то и созданы контролеры и дежурные по станции.  Их задача – не допускать нарушений  правил пользования метро. Они обязаны отделять одного человека от другого, чтобы те не могли просочиться толпой.
- Обязаны-то обязаны, а почему тогда контролерша  зайцев прошляпила?  Семеро человек по одному жетону прошли. Они сейчас бесплатно где-то едут и прикалываются, а я должен за них отдуваться? Нет уж. Кукиш с маслом.
- Все это к делу не относится. Контролерша и зайцы в отличие от вас турникетов не портили. Они, конечно, тоже провинились – с ними разговор отдельный. А вы будете обязаны штраф уплатить по полной программе.
Я, естественно, платить отказался, и от подписания бумаг отстранился. Не враг же я самому себе.  Мент заявил, что пошлет мне на работу копию протокола.
Если у меня из зарплаты штраф вычтут, я на станцию приду с кувалдой и все турникеты с землей сравняю. Я не шучу.
НЕПУТЕВАЯ  БАБА
Беда с этими бабами.  Давеча Любка, жена моя, апельсиновых корок в термос напихала – пускай, говорит,  они там валяются для запаху. Я, естественно, в бутылку полез. Зачем, говорю,  ты такую  гадость сделала? Гигантских корок в узкое отверстие натыкала. Надо было их  изначально мелко нарезать. А теперь что? Как их оттуда вытряхивать? А пускай они там вечно парятся, отвечает Любка и гогочет прямо мне в рыло. Ну, думаю, ядрена вошь, подожди, устрою я тебе парилку.
А мы каждое утро чай в термосе заваривали – потом целый день хлебали, как угорелые. Термос большой был, вместительный.
Проходит неделя, другая – смотрю, Любка даже не чешется. Заварит чай со старыми корками и пьет с прихлебом, тащится. А я это пойло употреблять перестал из принципа. Корки совсем в негодность пришли, пожелтели и разбухли.
Не выдержал я и говорю Любке:
- Ну что, когда корки выковыривать начнешь? Дождешься ты у меня – я тебя в колбу заместо корок посажу и кипятком залью.
А Любку хлебом не корми, дай поскандальничать.  Хватает она термос, будь он проклят, и мне по башке им – тресь. Я на пол с непривычки грохнулся. Валяюсь, значит, на полу и мысли в порядок пытаюсь привести. А Любка вокруг бегает, мокрыми корками швыряется – пользуется моей слабостью. Ну, думаю, беда с этими бабами.
После этого случая шибко  я Любку возненавидел. Стал ею брезговать. Хожу с перебинтованной башкой и брезгую. Час брезгую, второй брезгую. А Любке хоть бы хны – живет по-старому, словно ничего не случилось.
Смотрю, она кашу вариться поставила, кажется, гречневую. Ванну пробкой заткнула и воду на полную мощь впендюрила – мыться собралась или стираться.  И все  это разом, одновременно: и кашу, и ванну, и ещё к ящику прилипла сериал смотреть.  Я  молчу. Хожу с перебинтованной башкой и молчу. Каша кипит, вода в ванной бурлит, в сериале кто-то в кого-то  втюрился и нюни распустил. Время идет.  Чувствую, жареным запахло, дымок с кухни потянулся – это каша подгорать начала. Вода  из ванной ручьем побежала – стала по всей квартире распространяться.
Обычно я все сам за женой доделывал: плитку выключал, воду закрывал. Любка чего-нибудь начнет делать и бросит на пол дороги – то сериал включит, то ещё какую-нибудь дребедень, то подруге позвонит. Я её много раз пытался вразумить, на путь истинный наставить.
- Начхать мне на это, - говорила Любка, - что хочу, то ворочу.
Нет, думаю, баста, хватит с меня. Сама кашу заварила, сама и расхлебывай. Залез я на подоконник, морду в форточку высунул – дышу. А за спиной  невесть что творится – вода, дым.  Любка-топотунья по квартире носится, шлепает босыми ногами, вопит что есть мочи:
- Чтоб у тебя руки отсохли, чурка безмозглая!  Сдрысни с форточки – дыму из-за тебя деваться некуда.  Всю дорогу ему загородил своим котелком дырявым.
И действительно, я так плотно в форточке поместился, что дым изнутри наружу ну никак выйти не может.  Он меня всего сзади окутал, клубится. А я словно затычка какая-нибудь – не даю дыму на свободу излиться.
Слышу, по квартире ещё кто-то кроме Любки начал бегать.  Чувствую, ног много.  Соседи сбежались со всех сторон.  Орут чего-то, спорят.  Взяли они меня за ноги, за штаны да за рубаху и давай от форточки оттаскивать.  А я упираюсь, отбрасываюсь – привык к свежему воздуху, в дыму пыхтеть не хочется.  С трудом они меня от форточки оттягали, на пол посадили, руками держат, чтоб не брыкался.  Смотрю, народу много.  Даже Лешка с первого этажа приперся – стоит, ухмыляется, пиво из бутылки потягивает. А дыму вокруг почти нету – он весь рассосался, в дверь улетучился.
- Чего, - спрашиваю, - меня от форточки оторвали, раз дыму у вас почти нету?
- Ты нам дымом зубы не заговаривай, - ухмыляется Лешка с первого этажа. – Ты лучше скажи, чего с женой сделал?
- Пива глотнуть дай, - говорю, - потом покалякаем.
- Жену замочил и пива после этого просишь? Экий ты, однако, ухарь.
Что же это такое?  Понять не могу.  Смотрю, Любка на полу рядом со мной валяется.  Руки по сторонам разбросала, груди на всеобщее обозрение  из халата выкатила, бесстыдница.  Вроде не дышит. Видать, дыма по уши нахваталась.
Но ничего, привели её в чувство – нашатырного спирту на нос налили.  Чихнула она пару раз и зенки вытаращила.
- Ну, - кричу, - Любка, теперь мы с тобой квиты!

РОКОВЫЕ  КОСИЧКИ
Вот эти вот мужики с косичками они кто такие? Вы мне объясните популярно. Я человек тупоголовый. А вы люди умные, выпендренные. Растолкуйте мне, что это за отродье такое – мужики с косичками?
Тут я как-то подошел к одному и говорю:
- Ну, ты, чёрт волосатый, иди  в парикмахерскую, подстригись. Противно мне на твое мурло смотреть. Ты же не баба, чтобы косички носить.
А он мне в ответ улыбается:
- Откуда вы знаете, баба я или нет? Может быть,  я самая что ни на есть натуральная баба.
Плюнул я ему в рыло за такие слова и пошел дальше.  Смотрю, мать моя  чисная, мужиков – то этих с косами по городу шлындает – немерено. Ну, думаю, надо с этим что-то делать. Подхожу к менту и прямо ему в лоб:
- Вы, почему за порядком не следите?  У вас под носом мужики с косичками шляются, народ смущают, а вы на это нуль внимания.
А ментяра гыгыкает мне в морду.
- Гы-гы-гы, ну вы меня рассмешили, гражданин. Что такого предосудительного в косичках вы обнаружили? Я понимаю, лысый человек – это подозрительно. А когда волосатый – так это не страшно. Бандитов волосатых не бывает.
- Мужики с косичками, - говорю, - похлеще всяких бандитов будут.  На кой ляд, спрашивается, им косы понадобились?
- Мода такая нынче, -  ментяра мне отвечает.
- В гробу я видел такую моду!  Если уж наше государство закона не предусмотрело, чтобы запретить косички мужикам отращивать, так я буду бороться с этим злом в индивидуальном порядке. Возьму ножницы, выйду на улицу и начну косички срезать беспощадно.
- За такие дела можно, во-первых, по морде схлопотать, - возражает мент, - а во-вторых, ещё и под суд угодить.
С ментами разговаривать – все равно, что воду в ступке толочь. Оставил я этого стража порядка в покое, а сам в хозяйственный магазин подался.
Купил здоровенные ножницы под названием садовые. Держу их в руке, по улице медленно фланирую, глазами зыркаю, мужиков с косичками выискиваю. Смотрю – есть один.  На скамейке в парке сидит, книжечку почитывает, косичкой изредка потряхивает. Ну, я, естественно,  подкрался к нему сзади и тихонечко так – вжик ножницами под самый корень. Срезал косичку – рухнула она на землю и больше не шевелится.
У мужичка от неожиданности аж книжка из рук выскочила. Поднялся он на ноги, затылок руками  ощупывает, поворачивается в мою сторону. Гляжу, мать чисная, так это ж баба.  Не мужик какой-нибудь там с косичкой, а самая настоящая баба, только теперь без косички. У меня от изумления аж ножницы из рук вывалились.
- Обознался, - говорю, - извините.  Я вас поначалу за мужика воспринял.
- Что это? – у  бабы аж слезы из глаз выступили. – Как же это? Как вы посмели?
- Не думал я, что вы женщина, - объясняю. – Я к вам со спины подкрадывался. А со спины вы на натурального мужика похожи. Тут уж, извините, не моя вина.  Спина у вас, действительно, широкая и плечи, ничего себе, могучие. Вам надо родителей ругать, а не меня за такие плечи.  Если бы вы были немножко поуже, я бы,  честное слово, вас не побеспокоил.
Смотрю, баба совсем расклеилась, нюни распустила, засопливела.  Согнула в три погибели, ходит вокруг скамейки, чего-то рыскает.  Я поначалу подумал, что она свою безвозвратно  утраченную косу ищет, а оказалось – не тут-то было. Она булдыган здоровенный из земли выдрала и – как выпрямится, как размахивается. Я – ноги в руки и чесать оттуда. Булдыган, слава Богу, мимо  просвистел. Посмотрел я на его беспримерный полет и ахнул – ну, думаю, если бы он в меня угодил, то насквозь бы прошил, как пить дать.

ПРИВЕРЕДЛИВАЯ  РОЖА
Что-то со мной происходит, чуваки? Меня ни одна тварь не узнает. Рожа у меня в натуре меняется. Сволочуга какая-то, а не рожа – корежится почем зря. То её налево поведет, то направо, то вытянет, то сплюснет до безобразия.
Меня с работы уволили по этой причине.  Я в охране трудился, во вневедомственной. Овощную базу охранял, чтобы туда ворье не лазило.
Сидишь, бывало на проходной, позевываешь. Мимо меня всякая шваль шастает.  Ты пропуска проверяешь. Иногда рявкаешь, если что не так.
Однажды, начальник охраны меня к себе вызвал и говорит:
- Извини, братан, кончилась твоя служба. Увольняю я тебя по причине полной твоей профессиональной непригодности.
- Это ещё почему? – удивился я. – Что во мне такого непригодного? Проходную я обслуживаю бесперебойно, на нарушителей рявкаю. На службу не опаздываю. Несунов окучиваю.
- В отношении службы я к тебе претензий не имею. Работник ты исправный, даже, можно сказать, незаменимый в своем роде, но только вот физиономия у тебя не совсем обыкновенная, даже, можно сказать, никуда не годная физиономия.  Все жалуются:  сменщики, посетители, работники. Заколебали они меня до точки.  Что это за кадр такой? – спрашивают. Мы, говорят, его в упор не узнаем. Он обличье свое постоянно меняет, как шпион какой-то. Что, правда, то, правда.  Я сам-то тебя иногда с трудом узнаю, хотя на память  никогда не жаловался.  Не дело это.  У всех людей рожи как рожи – в неизменном состоянии пребывают. Разве что опухнут иногда  с перепою, но все-таки узнаваемыми остаются.  А у тебя что?  Какая-то ошибка природы, а не рожа. Она ж у тебя, что ни день, то другая, на предыдущую совсем не похожая.
- Что же мне теперь, по причине неустойчивости рожи, работы лишаться? – спрашиваю.
- Ты меня, братан, извини, - начальник говорит, - но у  охранника морда крепкой должна быть, квадратной.  Со  стороны она должна каменной казаться, непрошибаемой. Ей меняться не положено. Премиальные и увольнительные мы тебе, конечно,  выпишем, но твою рожу в штате дежать больше не будем – это точно. Ты себе другую  работенку подыщи.  В цирк поди – там тебя с удовольствием примут.
Уволили.  Так-то вот, пострадал я благодаря своей внешности –  работы  через неё лишился.
И так во всем. Какой жизненно важной области ни коснусь, всюду моя морда вперед меня лезет. Встревает во все мои дела м вредительствует.
А недавно рожа моя  во  чо учудила. Просыпаюсь утром и к зеркалу – шасть. У меня привычка такая: каждое утро проверять, какие изменения  моя внешность за ночь претерпела. Гляжу – ух, ты!
Красавец писаный! Что это вдруг с мордой сделалось?  Обычно она все какие-то уродские формы принимала. А тут вдруг оправилась неожиданно, окультурилась.  Нос утончился – такого раньше с роду не было. Нос у меня  обычно в виде картошки, огурца или другого какого-нибудь  овоща пребывал. А тут прямо греческий профиль и американский фас получился.
Ну, думаю, надо таким удачным  стечением обстоятельств непременно воспользоваться. Оделся я представительно и на улицу вышел.  Иду, посвистываю – свой тонкий нос всем прохожим демонстрирую. Бабы на меня заглядываются – прямо  жрут меня глазами. Видно сразу: до того им моя американско-греческая физия нравится, что прямо  мне под ноги ложатся.
Выбрал я девицу стройную, симпатишную. Без особого труда с ней познакомился. Погуляли по городу, в кинишко сходили. Гляжу, девица совсем истомилась – губки припухли, глазки затуманились, на шею  вешается, шепчет, мол, не пора ли нам, дядя, в постельку.
А я остолоп, выродок, вместо того, чтобы на руки нежное тельце девичье принять и к себе домой отнести, в позу невинности встал и говорю:
- Мы с тобой едва знакомы – давай  постельные дела отложим на потом.  Сначала присмотримся друг к другу.  Завтра встретимся снова и погуляем  по-новому. А сейчас я весь выдохся.
Расстались. Надо же мне было таким идиотом уродиться!  На следующее утро  просыпаюсь, к зеркалу подхожу по привычке – тьфу ты, ну ты! От утонченности греческой даже  мокрого места не осталось.  Опять носяра утолстился и даже набок завернулся, овал рожи округлился, глазки сузились – тошно смотреть.
Но на встречу все-таки пошел – думаю, может, не заметит девица изменений.  Мы у кинотеатра договорились встретиться. Прихожу. Смотрю, девица на месте топчется, по сторонам зыркает, меня высматривает.
Я мимо неё несколько раз прошел – она на меня нуль внимания. Даже не взглянула. Подкатываю я к ней.
- Привет, - говорю, - это я.
- Кто ты? – удивляется.
- Как это кто? Кавалер твой вчерашний.
- Ну и шуточки у тебя, дядя! Вчерашний мужик вон какой был. А на тебя смотреть противно.
- Не понимаешь ты ничего. Это у моей физиономии особенность такая – она, подла, непостоянная, привередливая. Меняется в  зависимости от настроения.
- Видать, дядя, настроение у неё сейчас упадническое – вон какой носище приплюснутый состряпала.
- А ты на это внимания не обращай. Подожди немного – глядишь рыльник мой одумается  и как-нибудь покрасившее  сформируется.
- Нет уж, дядя, ждать я не намерена. Расходимся в разные стороны.
Разошлись.  Так-то вот.  Вся моя личная жизнь  расстроилась, благодаря рожи привередливой.  Но ничего, я в следующий раз умнее буду. Дождусь, когда рожа опять красивой сделается, и уж тогда шанса своего не упущу, будьте уверены.            
РАСТЫКА-СПОТЫКА
Есть такие особые люди, которые ходить не умеют, то есть ходить-то они умеют, но как-то в основном неудачно.  И не калеки вроде, не слабоумные, не пьющие сильно.  Только вот куда не пойдут, везде их печальная участь ожидает: то споткнутся, то поскользнутся, то провалятся куда-нибудь, то на ровном месте грохнутся.
У меня такой знакомый есть. Димка Бадягин.  Сколько он за свою жизнь падал – не сосчитать. Один раз в году  обязательно в больнице оказывается с переломом.
А во всем остальном, можно сказать, счастливый человек. Семей обладает: двумя спиногрызами дошкольного возраста, женой-бухгалтершей, бабой хваткой, деньги зашибать умеющей.
Сам Бадягин  носа из дома почти не высовывает, боится своей наклонности ко всяческим падениям. Хозяйством занимается: полы моет, стирает, жратву готовит.
А если и выбирается на улицу – за продуктами там, скажем, или ещё за какой дребеденью, так этот поход ничем хорошим для него не заканчивается.
Помню, как-то раз, после очередного такого залета, я пришел в больницу Бадягина навестить. Он тогда себе колено шибко ушиб и слег. Все семейство его  я там застал.  С женой у него тогда перепалка порядочная вышла. Я невольным свидетелем заделался.
- Жду – не дождусь, когда ты себе, наконец,  шею свернешь, - говорит жена Бадягину. – А ты вывихами, ушибами да переломами других частей тела ограничиваешься. В следующий раз, будь добр, шею себе сверни. Я тебя похороню и другого мужика себе подыщу, более ходкого. А ты мне даром не нужен. Ходить нормально и то не умеешь.
- Ходить-то я умею, - возражает Бадягин, - но мне все время какая-то дрянь под ноги подворачивается.  Я же не виноват, что у тротуаров бордюры имеются.  Если бы бордюров не было, я бы до сих пор на ногах ровно держался. А так, нате, пожалуйста, спотыкнулся, шмякнулся. Хорошо башку о фанерный столб не раскроил.
- Уж лучше бы ты раскроил. Одним растяпой на свете стало бы меньше.
- Ты меня при чужих людях не срами, - это  Бадягин так обо мне отозвался. – Я тебе как- никак муж, а не какое-нибудь фуфло занюханное.
- А мне  на тебя начхать.  Так и знай.
Чуть до драки у них не дошло, прямо совестно вспомнить. Я  из больницы убрался по добру по здорову.
А тут недавно звонит мне Бадягин и  кричит:
- Жена меня бросила!  Перебралась к одному пентюху. Она мне говорит: ты растыка-спотыка,  мне не нужен, не могу я с тобой жить. По улице с тобой спокойно прошвырнуться нельзя – все думают, что я с забулдыгой чапаю. Так она мне прямо и врезала. Ей, понимаешь ли, не нравится, что я все время спотыкаюсь и падаю. Она, видишь ли, себе кавалера нашла, с которым не стыдно на люди выйти. Обидно мне! Я хочу им обоим напоследок морды начистить.
- А  я-то тут причем? – я спрашиваю. – Ты мне-то чего звонить вздумал? Чисти рожи кому угодно, только меня в это не впутывай. У меня и без тебя проблем по горло.
- Опасаюсь я, что не доберусь до них, вот что.  Грохнусь где-нибудь по дороге и копыта откину раньше времени.  Вот я и звоню тебе – ты уж приезжай ко мне в срочном порядке.  Проводишь меня до логова, проследишь, чтобы я нигде не хлобыстнулся.  А там я сам с ними разберусь. Друг ты мне или враг?
Делать нечего, поехал я своего кореша до потасовки проводить. Приезжаю к нему домой. Бадягин рад радешенек, встречает меня с распростертыми объятиями. Поговорили немного за жизнь и будя – в дорогу отправились.
Выходим на улицу, метров сто от дома отошли – Бадягин вдруг как хрястнется ни с того ни с сего об асфальт.  Я ему подняться помог – у него рожа вся в кровище.  И взгляд такой мутный, как у пьяного. Чувствуется, тряхнуло его порядочно.
- Не могу я по этой земле ходить, - говорит он заплетающим языком и кровью харкает.  – Это выше моих сил.  Не понимаю я, почему земля меня держит? Хоть убей, не врублюсь я в это.  Но до жены все-таки доберусь, чего бы мне это не стоило.
Дальше пошел, шатаясь и покачиваясь.  А я в это время бетонку осматривал на месте падения – ни фига там ничего не нашел, обо что споткнуться  можно было.
А Бадягин шпарит дальше, не оглядываясь. Я ему вслед посмотрел – мама родная! Так у него шнурок развязался – болтается.
- Стой! – кричу. – Растыка- спотыка, у  тебя шнурок развязался. Та на него наступил и оттого шлепнулся.
Не тут-то было – чешет Бадягин напролом, ничего не слышит.  Я за ним погнался, чтобы шнурок ему в ботинок заправить. Не успел, к сожалению – снова Бадягин о бетонку шваркнулся, крепче прежнего. Чувствую, на этот раз не поднимется – лежит, не шевелится.  Перевернул я его и приложил к его физии искромканной, чтобы хоть кровотечение остановить. Пульс пощупал – ничего себе, тикает, правда, с перебоями.
Через некоторое время очухался Бадягин и говорит мне:
- Волоки меня назад домой. Потасовка отменяется до следующего раза.
- Какая уж тут потасовка, - говорю я ему, -  сначала научись шнурки завязывать.
Жена к Бадягину через месяц вернулась вместе со спиногрызами – что-то у неё не сложилось  там с хахалем. Бадягин вполне оправился после последнего падения – готовится снова  на улицу выйти.

ЛЮБОВЬ  ПО-АКСЕЛЕРАТСКИ
Митька  Фентифлюшкин в свои неполные пять лет мамульку ограбил – он из её малахитовой шкатулки золотых и серебряных украшений стырил на значительную сумму денег.
Ограбление Митька утром совершил, когда мамулька у зеркала марафет наводила, а папулька во дворе колеса у своего автомобиля пинал. Огляделся Митька Фентифлюшкин по сторонам, видит – никто его покамест не трогает, в детский сад не тащит. Момент выдался удачный – Митька, не будь дурак,  лапы свои на мамулькину шкатуленцию наложил и обчистил её до основания.
Натырил он ювелирных украшений на офигенную  сумму бабок, утрамбовал  их по карманам и давай  в мяч играть как ни в чем не бывало.
Рудаки его, лохи,  ничего не заметили – прошляпили вора. Сопли Митьке утерли и повели в детский сад. Бросили там сыночка на произвол судьбы, а сами на работу в свои офисы отправились.
А Митька храбрости набрался и подвалил к Настьке  Чапуркиной, в которые  последние несколько дней был по гроб жизни влюблен. Подкатил он, значит, к Настьке Чапуркиной и давай  её мамулькинами украшениями с ног до головы заваливать.
- На, - говорит, - это надо в ухах носить. А ещё можно на шею  повесить. Мне для тебя ничего не жалко, потому что я тебя обожаю.
А Настька Чапуркина рада радешенька такому  вниманию. Приняла Фентифлюшкины украшения, спрятала их в свою сумочку и домой снесла, чтобы перед рудаками похвастаться.
Ей-то чего – захапала награбленное, присвоила и к семейному очагу  потащила. А Митьке Фентифлюшкину за Настьку  отдуваться пришлось. Рудаки его вечером допытывать стали: не брал ли он случаем мамулькины ювелирные изделия для своих детских целей, не переложил ли он их с одного места на другое – может, в унитаз отпустил, как золотых рыбок Митьке Фентифлюшкину соврать пришлось.
- Нет, - говорит, - не брал я ваших рыбок. Сдались они мне. Каждый день в детском саду рыбий жир дают.
Рудаки весь дом перевернули, всю ночь головы ломали, куда могла ювелирка запрятаться. Митька Фентифлюшкин спящим прикидывался и разговор рудаков подслушивал
- Это, как пить дать, твоей хваленой Лары рук дело. Я эту фуфлыжницу старую давно заподозрил, когда ещё, помнишь, дрель пропала. Я её обыскался. Помню, вот тут лежала, в коридоре на полке.  Всё обшарил – нет дрели.  И тут меня словно по темечку молотком – так это ж Лара, больше некому. Я же помню, как она однажды около моей дрели вертелась и про свою одинокую жизнь талдычила, мол, хозяина в доме нет, кран починить некому.  И в мою дрель пальцем тыкала, всё расспрашивала, что это за аппарат такой. Я ещё тогда подумал: пошла ты в задницу, старая перечница, не трогай  своими грязными пальцами мою дрель.
- И чего ты на Лару взъелся, не пойму я. Чуть что – сразу Лара. Нужна ей твоя дрель вонючая, как корове пятая нога. И ладно бы ещё дрель была, а то ведь отбойный молоток какой-то. На такое барахло не то что Лара, а даже твой любимый Мордасов не позарился бы.
- Ты Мордасова не трогай. Он мой друг все-таки.
- А ты Лару не трогай. Не могла она мои украшения слямзить – у неё у самой их навалом. Да и не было  её вчера у нас. А вот Мордасов, в отличие от Лары, вечером заходил.
- Так это ж вечером было, к тому же мы все время на кухне сидели, пиво пили, и Мордасов  из поля моего зрения никуда не отлучался, разве что в туалет пару раз. Но на это причина есть естественная: попробуй-ка  шесть литров пива выпить и при этом ни разу в туалет не сходить.
- Знаю я твоего Мордасова. Чего он сюда ходит пиво жрать? Небось дома-то боится – жена прибьет. А к нам, поди ж ты, прется без зазрения совести, как будто здесь пивная. Между прочим,  если хочешь знать, твой любимый Мордасов однажды меня в коридоре по заднице погладил.
- Это ты врешь. Не мог Мордасов до такого дойти. Ты хочешь его опорочить в моих глазах.
Ругались и спорили рудаки до самого утра, а Митька Фентифлюшкин их тихонько подслушивал и прикалывался. Вот, думал он, рудаки у меня какие потешные, не догадываются, что это я их обкрадываю. Кого угодно  оклевещут, лишь бы сыночка любимого выгородить. Ведь это я у них дрель спер и  Нюське из  соседнего подъезда подарил, потому что у неё рудаки бедные. Но Нюська – это пройденный этап.  Я её не люблю уже целую неделю.
Но утром разоблачили Митьку Фентифлюшкина.  Рудаки Настькины лохами оказались.  Приперлись в детский сад и начали выяснять, откуда это их дочурка столько золотых и серебряных украшений надыбала. А Настька, предательница, на Митьку показала и говорит:
- Это он мне вчера ювелирку всучил.  Любви моей добивался.
И тут рудаки извиняться стали, как чмошники какие-то.
- Простите нас, - говорят Фентифлюшкины, - что мы такого оболтуса взростили, который на вашу девочку покусился. Приносим  вам свои извинения за его противоправные действия. Обещаем со своей стороны, что больше он вашей Настеньке ничего не подарит.
- Это вы нас простите, если можете, - отвечают Чапуркины, - что мы такую вертихвостку на груди пригрели, которая вашего Митеньку на золото раскрутила.
Стыдоба какая-то получилась, а не встреча двух оскорбленных семейств. Не подрались, не поругались – извинениями ограничились.
А вечером Митю Фентифлюшкина рудаки начали разбирать по косточкам.
- Это что же такое получается? – возмутилась мамуля Фентифлюшкина. -  Это какой-то разбой и разврат получается. Кого же это мы родили-то? Что это за чудовище-то растет?  Если он сейчас такое вытворяет, что будет дальше?  Родителей обманул и обокрал, девку себе, можно сказать, купил на наши кровные сбережения.
- Подожди ругаться, - папулька Фентифлюшкин вмешался. -  Он же ещё не понимает, что творит.  Увидел девочку смазливую и прибалдел. Это естественное явление – первая любовь называется.
- Первая любовь гораздо позже встречается, а это какая-то акселератская, будь она проклята.
- Чего ты разошлась-то? Тебе обидно, что не Мордасов виноват оказался? Так ты свою злобу на ребенке не вымещай. Он не виноват, что тебе Мордасов не нравится.
- Вот заладил со своим Мордасовым. Тут сын погибает, а он Мордасов, Мордасов. Лучше подумай, что из нашего Митеньки вырастет.  Скоро он  на нас с ножом начнет кидаться и деньги на шлюх требовать.
- Вот баба – дура.  На пацана взъелась. Да если хочешь знать, он весь в меня пошел – я тоже в детстве родителей обворовывал и за девчонками волочился. И ничего, как видишь, никого не зарезал, не удавил.
- А это ещё неизвестно.
Посмотрел Митька Фентифлюшкин на своих рудаков, поприкалывался – во, думает, какие у меня рудаки клевые, вместо того чтобы отутюжить меня как следует, грызут друг друга задаром.

НЕХИТРОЕ  ДЕЛО
Почему, спрашивается, Федя Градусов переквалифицировался в дворника? Ведь у него престижных профессий куча: он и токарем на заводе работал, и плотником на стройке, и водилой – дальнобойщиком был, и ещё во многих местах  трудился.
Почему, спрашивается, Федя Градусов все свои профессии похерил и подался в дворники?
Жилплощадь ему не выделили и зарплату положили средней паршивости.  Да и вообще, разве это дело – специалисту широкого профиля в дворниках сидеть?
Ни тебе романтики, ни денег – ходишь вечно зачуханный с метлой и лопатой, в мусоре копаешься, как насекомое.
Другое дело Леня Карапузов, дворник  с тридцатилетним стажем – с ним все понятно. Он даже  читать и писать не умеет, не то, что там из болванки вырезать  какую-нибудь фигурную  штукенцию. Лена Карапузов прирожденный дворник, потомственный, у него мама, царство ей небесное, дворничихой была – Москву подметала ещё при товарище Сталине.
Леню Карапузова, любопытство разобрало: почему Федя Градусов в дворники переквалифицировался?
Они на соседних участках  работали. Машут, бывало, метлами. Леня Карапузов на своего коллегу изредка поглядывает и орет ему через улицу.
- А столяром ты работал?  Рейку на фрезерном станке прогнать сумеешь?
- Рейка – дело нехитрое. Я тебе могу раму оконную  сделать и дверь.
Леня Карапузов присвистнул от удивления.
- Ну, а на тракторе – слабо? – продолжал он.  – Сможешь ты с тракторишкой управиться?
- И не только с тракторишкой.  Я три года на разных бульдозерах в Сибири работал. Ты мне любую марку техники давай, трактор, бульдозер, машину, что угодно – я в неё сяду и поеду с закрытыми глазами.
- Ну ты даешь!  - Леня остановился и некоторое время следил, как на противоположной стороне улицы работает Федя Градусов. – А в электричестве рубишь?
- Ещё как рублю. Два годочка я на высоком напряжении сидел. ТЭЦ обслуживал. Знаю куда какие провода пришпандориваются.
Леня Карапузов закурил, перешел через улицу и остановился недалеко от работающего Феди Градусова.
- Может, брешешь ты всё? – спросил Леня.  Не может один человек столько всего знать и уметь. С какой стати я должен тебе верить?  Может,  ты мне лапшу на уши вешаешь?
- Я тебе могу трудовую книжку показать. Там записано, где, когда и кем работал.
- Трудовую книжку сейчас на каждом углу купить можно.  Ты мне покажи, что делать умеешь, тогда я поверю.
- Пожалуйста – это дело нехитрое. Раз ты так настойчиво просишь,  покажу тебе один фортель.
Федя Градусов положил метлу на землю и вдруг как прыгнет – сальто в воздухе сделал  и на ноги приземлился.  Перевернулся вверх тармашкой, ноги ввысь задрал и побежал на руках.  Побегал – побегал, прохожих попугал и назад вернулся.
- Что это такое? Расшифруй, - попросил  Леня.
- Это я когда-то акробатом работал в цирке.
- Ну и что? На руках бегать – дело бестолковое, никому не нужное.  Ты мне  продемонстрируй что-нибудь полезное.  А воздух  ногами месить и я умею.
- Как же я тебе продемонстрирую?  Если бы тут, скажем, бульдозер стоял или,  по крайней мере, токарный станок, я бы тебе показал свое умение.  Но у нас под руками, кроме метел и лопат ничего нет, а с этими инструментами  ты и сам неплохо обращаешься. Давай демонстрацию оставим до следующего раза. Представится удобный случай, тогда и поговорим.
Как в воду глядел Федя Градусов – скоро такой случай представился. Участок Карапузова примыкал к парфюмерному магазину, который всегда в восемь часов утра открывался.  Там сразу  начинал народ вошкаться, дверями хлопать и шастать туда-сюда.
И  вот как-то раз, без четверти восемь, слышит Федя Градусов рев неимоверный, словно кого-то режут. Смотрит,  к нему со стороны парфюмерного магазина Леня Карапузов несется, руками размахивает.
- Бомба! – кричит Леня. – Ложись, кто может! Терроризм начинается. Сейчас магазин на воздух взлетит.
- Чего там такого страшного? – спрашивает Федя Градусов, останавливая своего перепуганного коллегу.
- Терроризм на моем участке обнаружился.  Мету я,  никого не трогаю.  Вдруг вижу, на пороге магазина пакет лежит. Ну, я туда заглянул, естественно. Я всегда в пакеты заглядываю – может чего хорошего найду. А тут смотрю – ни фига себе! Бомба.
- Ну, и где она сейчас?
- Там валяется. Я как её увидел, сразу бросил и – бежать, а то, думаю,  хана мне наступит вместе с магазином.
- А ну-ка, посмотрим, что там за бомба зарыта.
Подходит Федя Градусов к парфюмерному магазину,  присаживается над пакетом, тихонечко его открывает, достает  бомбу и аккуратно кладет её на асфальт.
- Не трогай ты её, Христа ради! – кричит Леня Карапузов, прячась за фонарным столбом.  – Пускай себе взрывается. Магазину больно не будет – его заново построят.  А тебя  после взрыва по всей Москве собирать придется.
Но Федя Градусов не послушался, склонился он над бомбой и стал чего-то там рассматривать. А Леня кричит дальше:
- Может это не бомба вовсе, а камуфляж какой-нибудь, бутафория.
- Обыкновенная бомба, - возражает Федя. -  Две тратиловые  шашки грамм по триста, взрыватель, будильник электронный, провода. Всё натуральное.
- Надо милицию вызвать, пускай она расхлебывает.
- До милиции бомба не дотерпит. Как пить дать – рванет. Без пяти восемь шарахнет, если судить по циферблату. Ты лучше народ распугивай, не давай ему приблизиться. А я тут покумекаю. Может она, собака, на разрыв цепи установлена.
Стал Леня Карапузов народ распугивать своими криками – бегает, руками машет. Никому к магазину подойти не дает, даже его работникам. А Федя Градусов с бомбой возится, на части её разбирает.
Когда милиция приехала, бомба уже лежала в разобранном виде на асфальте, а вокруг народ толпился, детали смертоносные  разглядывал, и  устройство  взрывное изучал.
- Как же это ты так ловко с ней обошелся? -  поинтересовался Леня Карапузов.
- Это дело нехитрое. Бомба простой оказалась, даже на разрыв цепи  не была установлена.  Когда я в Афгане сапером служил, душманы нам ребусы посложнее подкидывали.
Вот так, Федя Градусов  ветераном Афганской войны оказался.  Он Лене Карапузову свое умение бомбы разминировать прекрасно продемонстрировал. Дирекция парфюмерного магазина  им премию  выдала за спасение коммерческого имущества, а милиция объявила благодарность за проявленную гражданскую доблесть.
Леня Карпапузов теперь гордый  ходит и к Феде Градусову с разными дурацкими вопросами больше не пристает.

НА  ЧУЖОМ  ГОРБУ
Надо же было таким халявщиком уродиться!  Трутень  какой-то, а не человек. Это я о Сене Гробопилове. Не уважаю его, хотя и люблю как дальнего  родственника по материнской линии.
Палец о палец Сеня Гробопилов за всю свою жизнь не ударил. Все время у кого-то  на шее сидит: сначала у предков, потом у жены. Теперь у дальних родственников – кого ещё, спрашивается,  ему объедать? Предки поумирали, жена бросила. Остаются дальние родственники, а я среди них на первом месте. Гробопилов ко мне каждое воскресенье обедать ходит.
- У тебя пожрать чего есть? – спрашивает он, пожимая мне руку.
- Ты же  в прошлое воскресенье у меня картошку жрал. Тебе этого мало, что ли? – отвечаю я.
- Так я с тех пор проголодался, - заявляет Сеня.
- А меня это не колышет. У меня, конечно, капуста тушеная есть. Так она рассчитана на два дня.  Мне самому жрать нечего будет, если я тебя сейчас накормлю.
- Родственник ты мне или кто? – недовольно бубнит Сеня и проходит на кухню.
Там он располагается, как у себя дома и начинает капусту хавать. Уплетает за обе щеки и в ус не дует.
- Кто же ты все-таки мне такой? – спрашиваю я, глядя, как Сеня кушает. – С  какого боку  ты мне родственник-то?
- Фума фофол? – говорит Сеня с набитым ртом. -  По мафефинской финии мы фодстфенники.
- По материнской-то по материнской. Только ведь это нигде не написано. И фамилия у тебя другая, и внешнего сходства между нами никакого нет, ты уж извини.
- Не отмажешься ты от  меня, - говорит Сеня, прожевав. – Мои предки к твоим в гости ходили.  Я же тебя помню, как облупленного. Ты однажды мне на темечко плюнул. Ведь было это, было.
- Было-то оно, конечно, было. Плюнул один разок, чтобы ты под ногами не путался. Что ж мне теперь за это всю жизнь отдуваться и тебя в своих родственниках держать? Не было такого уговору. Может, наши предки просто  дружили домами и шастали друг к другу почем зря. Теперь они мертвыми считаются, и у них не спросишь, кто ты такой есть?
- Тебе капусты жалко.  Тогда так и скажи: пожалел я для тебя, братишка, тушеной капусты.
- Вот ещё выдумал.  С роду я ничего не жалел – жри от пуза.  Мне просто правду знать хочется. Может, никакой ты мне не родственник. Тогда с какой это радости это радости я должен тебя капустой кормить?
Нажрется Сеня Гробопилов до отвала, пожмет мне руку на прощание и убирается к чертовой матери до следующего воскресения.
А как он в общественном транспорте ездит, знаете?  Вот где его  халявская сущность во  всю ширь разворачивается. За проезд не платит – это понятно.  Так он окромя этого  ещё вот чо вытворяет: втискивается в самое пекло, где народу побольше, и ноги под себя поджимает. Висит, как ни в чем не бывало,  со всех сторон сдавленный. Я собственными глазами это видел.
Прошлым воскресеньем  поехали мы с Гробопиловым в один православный храм подхарчиться – там какую-то  гуманитарную помощь раздавать должны были.
Сели в автобус, который православную братию до этого храма довезти взялся. Давка в автобусе образовалась – не продохнуть. Всем до бесплатных харчей добраться хочется. Мы с Сеней на задней площадке припукались. Стоим – не рыпаемся.
Вдруг слышу, баба какая-то орет:
- Твою душу Бога мать! Ты чо повис на мне, потрух драный! Я тебе не вешалка, а ты – не тулуп!  А ну, слазь с меня. И так стоять тошно – тебя только на мне не хватает.
Смотрю, баба здоровенная, Сеню Гробопилова локтем пихает – пытается  его со своей спины сбросить.
- Тихо ты, -  говорит Сеня бабе, - разоралась, понимаешь. Тут тебе не поле, чтобы глотку драть. Дай  мне отдохнуть немного – потом я с тебя слезу.
- Что же это такое, люди! – баба взвыла. – Он же на мне, как рюкзак висит. Ноги  свои поганые подвернул и висит.
Тут мужик ещё какой-то вмешался.
-Баба - дура, ты чего верещишь, как свинья не дорезанная?  Не одна ты такая. Он на мне тоже висит, но я молчу. Может, у человека с ногами худо. От хорошей жизни он бы за дармовыми харчами не поехал. Значит,  есть  уважительная  причина – пускай висит. Может, он инвалид.
- Я тоже инвалид. У меня экзема в глазу. Я же на голову тебе не сажусь,  оттого что у меня экзема. А если здесь все инвалиды, тогда что?
- У вас экзема какая-то вшивая, а у него, может,  паралич обоих нижних конечностей.
- Знаю я, какой у него  паралич. Водки нажрался с утра и на ногах не стоит.
- Вы меня зря ругаете, - Сеня говорит. – Паралича у меня, слава Богу, никакого нет – это вы загнули.  Зря вы так на меня взъелись, лучше бы пример с меня взяли да ножки свои сахарные под себя подогнули.  Если нам всем сейчас дружно друг в друга упереться и ножки под себя подогнуть, то получится, что мы как будто бы сядем.  А в таком положении гораздо легче ехается.
- На чужом горбу в рай въехать хочешь!
Тут такой хай поднялся, что водителю пришлось  автобус остановить.
- Никуда я с такой публикой не поеду, - кричит водила. – А ну, вылазь из моего тарантаса. Пешком до харчей доберетесь.
Не тут-то было. Ни один чёрт из автобуса  не выкатился, даже самый крепкий.
- Ну, хорошо, коли так, - кричит опять водила, - поедем дальше, но если я с вашей  пассажирской стороны ещё  какие-нибудь звуки услышу, развернусь и поеду обратно.
Пришлось бабе заткнуться. Она всю дорогу, молча, брыкалась: локтями пихалась, плечами двигала, головой размахивала – пыталась Сеню  Гробопилова, паразита, со спины скинуть.  Пыхтела очень сильно, но водитель эти звуки, видимо, за шуршание дорожного грунта под колесами принимал.
Ничего, в общем, доехали благополучно.  Харчей получили, как положено. Обратно на том же автобусе поехали.

ЦЕНА  КРЫШИ
У коммерческого агента  Виталия Мурашкина лопнуло терпение. Как же так, подумал он, все соседние фирмы давно под крышей у мафии ходят, а наша до сих пор в беспризорном состоянии пребывает, хотя уже целых два месяца полновесно функционирует на российском рынке.
И то верно: мурашкинская фирма не имела крыши и жила  довольно развязно. Мафия почему-то  эту фирму игнорировала и не обкладывала её подобающей данью.
Мурашкин долго ждал, когда же, наконец, в их офис делегация от мафии  пожалует, но ни хрена не дождался. И вот, не дождавшись никаких известий от мафии, пришел он на прием к своему директору и говорит:
- Что-то мафии  на горизонте не видно. Все вокруг буквально изнывают под её бременем, а мы тут, понимаешь ли, блаженствуем.
- Что же в этом плохого? – директор спрашивает. – Нам без крыши нормально живется, грех жаловаться. Наше дело маленькое: женское белье из Америки поставлять и насыщать российский рынок. У тебя, Мурашкин, задача вообще мизерная:  белье по магазинам распихивать, чтобы оно у нас на складе не прело. Ты о мафии не думай – это не входит в круг твоих обязанностей. Мысли твои я оплачивать не собираюсь.
- У меня голова бесплатно болит за общее дело, - Мурашкин отвечает. -  И я могу дать несколько дельных советов. Во-первых, я достоверно знаю, что мафия поблажки делает начинающим фирмам, которые сами к ней  на поклон приходят, а не скрываются. Более того, мне известно, что мафия дает несколько месяцев на раскрутку, то  есть ни копейки с фирмы не берет, пока она крепко на ноги встанет, и только после этого счетчик врубает.  А так, если мафия сама к нам придет, никаких поблажек не будет. Так что советую сдаться пока не поздно. Я даже могу у своего знакомого директора из соседней фирмы узнать, как с мафией связаться.
- Спасибо, конечно, тебе за участие, - говорит директор, - но я хочу не хочу ни с какой мафией связываться.  Я никого не боюсь, и не собираюсь платить каким-то халявщикам, которые из себя ничего не представляют.
- Это зря, - возражает Мурашкин. – За мафией мы будем как за каменной стеной. Это целая система – сила неимоверная. Она теперь вместо партии и КГб. В обиду нас не даст, защитит в случае чего и поможет с должниками расквитаться.
- Я сам по  себе, - говорит директор. – Пошла эта мафия к чертовой бабушке!  Если она ко мне заявится, я ей  жопу на уши натяну. Так  и передай этой мафии. Мол, если она сюда сунется, то уйдет с собственной жопой на ушах.  Понял?
Шибко разозлился директор – аж весь задрожал в гневе. Мурашкин ушел расстроенный – с большой неохотой продолжил он распространение женского белья на российском рынке.
Передавать мафии слова директора Мурашкин  не стал,  потому что не имел с ней личного контакта. Затаился до поры до времени. Прошло несколько месяцев. Их фирма продолжала функционировать без крыши. Мурашкин заметил, что директор ходит чем-то обеспокоенный,  взъерошенный и небритый и изредка поглядывает на него с недоверием.
Но вот однажды директор вызвал Мурашкина к себе в кабинет и говорит:
- Решил я, Мурашкин, сделать тебя своим заместителем.  Оклад тебе повышу и проценты со сделок установлю  солидные – это мы утрясем в скором времени.  А пока я хотел с тобой вот какой вопрос обсудить: здраво рассудив, я пришел к заключению, что мафия – штука полезная.  Её можно результативно использовать в своих интересах.  Пусть отрабатывают свою зарплату – вышибает долги  из магазинов и реализаторов, которые в последнее время нас часто стали обманывать. А ты, как я понял  из предыдущего разговора, с мафией общий язык найти сможешь. Твоя задача, как моего заместителя, будет заключаться в том, чтобы с мафией постоянный контакт поддерживать, знать, чем она дышит, чего ей от нас надо. Должников сдавать тоже тебе придется, потому что мне это делать противно.  Я могу сгоряча ляпнуть чего-нибудь лишнего, за что потом всю нашу фирму прихлопнут.
Мурашкин, обрадованный своим неожиданным повышением в должности, дал согласие быть главным по связям с мафией. И, почувствовав себя значительной фигурой, начал действовать. Поговорил со своим знакомым из соседней фирмы, вкратце обрисовал ситуацию, и попросил вывести его на крутых  мафиозников, которые могли бы взять их фирму под свою крышу. Знакомый вызвался быть посредником между Мурашкиным и мафией, но сказал, что для первой встречи обязательно потребуется директор, хозяин фирмы, а со всякой  шушерой типа замов и агентов она разговаривать не будет.  В последствии ей, конечно, будет все равно от кого деньги получать, лишь бы они исправно поступали.
Через несколько дней знакомый из соседней фирмы вызывает к себе Мурашкина и говорит:
- Утряс я ваш злободневный вопрос. Благодари Бога, что все так быстро решилось. Некоторые лохи месяцами ждут,  никак не могут на мафию выйти, страдают и разоряются от этого, потому что не могут из своих должников свои бабки выколотить. А вам  фортуна улыбнулась.  У меня хорошие связи в мафии оказались, я туда позвонил и быстро насчет вас договорился. Запомни: ваш номер восемьсот тридцать шестой. Завтра в девять утра вас ждут.
И объяснил, где нас ждут.
- Они что, сами к нам приехать не могут?  Спрашивает Мурашкин.
- Ну, ты, старик, меня удивляешь. Прошли те времена, когда мафия за нами, коммерсантами, бегала.  Теперь таких фирм как ваша – пруд пруди. На всех мафии не хватает.  Скажи спасибо, что она тебя к себе на прием записала, большое доверие тебе оказала.
На следующий день приехали Мурашкин с директором на оптово – розничный рынок, куда их знакомый из соседней фирмы направил, подходят к административному зданию, смотрят – ни хрена себе! Огромная толпа всяких бизнесменов у входа тусуется. И пройти в здание совершенно невозможно. Что делать?  Время – девять.  А мафия шутить не любит. Возьмет и расценит опоздание как оскорбление и начнет по своей мафиозной привычке ерепениться, что не желательно.
Потыркались Мурашкин с директором в толпу, потолклись, видят – бестолку. Бизнесмены плотной стеной стоят – не пускают коммерсантов до мафии. Что делать? Ситуация критическая.
- Мужики, пропустите нас к мафии! – кричит Мурашкин.
- Тут все к мафии, - хмуро отвечают ему бизнесмены.
- Но у нас назначено!
- У всех назначено.
- У нас номер восемьсот тридцать шестой!
- У меня  семьсот шестьдесят четвертый. Но я не ору об этом, а стою спокойно.
- Дайте мне пройти! – ревет Мурашкин и пихается. – У нас хороший знакомый в мафии имеется!
- У всех имеется.
Пришлось Мурашкину и директору смириться, раз такое дело. Заняли очередь, стоят, ждут. Час ждут, второй ждут. До самого позднего вечера ждали – наконец подошла их очередь.   Заходят вглубь административного здания, подходят к секретарше.
- Какой у вас номер?  - спрашивает она, не отрывая глаз от списка.
- Восемьсот тридцать шестой, - отвечает Мурашкин.
- Есть такой, - подтверждает секретарша.  – Вам в  восемнадцатый кабинет к Вове.
Идут Мурашкин и директор в восемнадцатый кабинет к Вове.  Сидит  этакий бритоголовый громила Вова за столом и на них внимательно смотрит.
- Вы кто такие?  - спрашивает он.
- Мы коммерсанты, - отвечает Мурашкин.
- А кто из вас хозяин?
- Он, - и Мурашкин указывает на директора.
- Вот и пускай он со мной разговаривает. Чем ты занимаешься по жизни?
- Я женским бельем торгую, - отвечает директор.
- Ну, ничего, это дело хорошее.  И что, есть какие-то проблемы? Как идет торговля?
- Из рук вон плохо.  Должники нас совсем замучили, подперли со всех сторон. Товар на реализацию  берут, продают, а деньги назад не возвращают.  Поэтому мы хотим заручиться вашей поддержкой, чтобы всех этих должников прищучить.
- Это вы по адресу.  Мы тут только этим и занимаемся – прищучиваем всех подряд.  Можем и башку кому-нибудь оторвать, если понадобится. Но, как вы понимаете, труд наш дорого стоит.
- А мы думали, что вы нас, как начинающую фирму, какое-то  время бесплатно будете обслуживать.
- Это устаревшие  сведения. Теперь наша политика резко переменилась в связи с возросшим спросом на мафию. Когда-то мы вашего брата, коммерсанта, душили почем зря. Потом подумали: зачем рубить сук, на котором сидишь, и зачем гасить курицу, которая несет золотые яйца.  Стали мы вас обхаживать и делать всякие поблажки – даже давали время на раскрутку, работали на вас бесплатно, лишь бы вы поднимались.  Но теперь вас слишком много расплодилось – и спрос на мафию  превысил, так сказать, предложение. Соответственно выросли и тарифы на наши услуги. И поблажек мы теперь никаких не делаем.  Хочешь с нами работать – давай переплату.  Для фирм типа вашей штука баксов в месяц в течение полгода, потом – две штуки.  Ну, а дальше – в зависимости от того, как быстро вы будете подниматься и расширяться.
- Но мы  не можем себе позволить платить такие деньги, - сказал директор.
- Ну что ж, тогда поищите другую крышу.  Но я вас предупреждаю, расценки везде одинаковые.  Так что вам придется трудиться без крыши. Когда заработаете побольше денег, тогда и приходите.
Мурашкин и  директор ушли озадаченные.  Насколько я знаю,  они так до сих пор и не заработали себе на мафию.  Живут без крыши. Видимо, торговля женским бельем не очень прибыльный бизнес.

РОМАНТИЧЕСКАЯ  НАТУРА
Трудно нынче найти хорошего человека, материальными отношениями не  замаранного. У всех на уме только одно: деньги.
А вот Максу Передрягину повезло – он с романтически настроенной девушкой познакомился. До этого у него никакой личной жизни не получалось, потому что ни одна краля, даже самая задрипаннаая, с ним гулять не желала.  Бабам ведь подавай мужиков зажиточных, материально обеспеченных, с квартирами.
Квартира, конечно, у него имелась, но, прошу прощения, всего лишь однокомнатная, где фантазиям  и мечтам негде было разгуляться. Да  и внешность у Макса была самая заурядная – ни рожи ни кожи, как говорится.
Идет, бывало, он по улице, а на него ни одна чувиха не смотрит – даже наоборот, отворачивается и взгляд на чем-нибудь блестящем и зеркальном задерживает.
А Макс Передрягин до зеркальности не дотягивал – одежда на нем была старая, поношенная, местами латанная.  Прямо скажем, особой притягательности его внешний облик не имел, поэтому чувихи взгляд на нем не задерживали.
Макс, бывало, уставится на встречную бабенцию и давай её жрать глазами.  Она чувствует, что её едят поедом, и начинает кривиться и карежиться, как  будто, её на сковородке поджаривают, головенкой крутит – и так и этак, лишь бы Передрягина не иметь в поле своего зрения.
Но вот, представьте себе, однажды, когда Передрягин  вот так  же, шел по улице и встречных людей женского пола глазами жрал, одна чувиха по имени Ира  Пупырышкина, кстати говоря, довольно смазливая, неожиданно остановилась, увидав такого странного человека, как Макс Передргин. Он естественно, тоже встал  как вкопанный.  Стоит, не шелохнется, даже дышать боится, расширенными зрачками на Иру Пупырышкину смотрит и трепещет, как лист на ветру.
Подходит она к Максу и спрашивает:
- Ты чего на меня уставился, сволочь? Мы же с тобой не знакомы.
- А я тебя глазами кушаю, - отвечает Передрягин, стуча зубами. – Очень у тебя вид аппетитный.
-  А чего дрожишь, как цуцик?
- Это у меня  мандраж идет от неожиданности. Я не знал, что ты ко мне подойдешь, поэтому не успел подготовиться.
- Придется мне в следующий раз  тебя предупреждать. Буду издали кричать: я иду!  Приготовься к встрече.
Смотрит Макс, чувиха-то  с ним не прочь познакмиться и шуры-муры закрутить. Осмелел он и ей прямо в лобешник вмазал:
- Давай с тобой близко знакомиться. Я к тебе постепенно привыкну и дрожать перестану. Но хочу сразу предупредить:  я человек материально не сильно обеспеченный. У  меня квартира мизерная, однокомнатная, без всяких  романтических претензий. Кровати двуспальной у меня нет. Я на раскладушке дрыхну. Санузел совмещенный, ты уж не обессудь.
- Меня твой санузел меньше всего волнует, - чувиха отвечает. – Я к тебе подошла, потому что ты меня заинтересовал как личность. Санузел тут не причем.
- Машины и дачи у меня тоже нет, ты уж извини. И живу я временными заработками, так  что в деньгах ты купаться не будешь, это точно.
- Не в деньгах счастье, - чувиха отвечает. – Я же не дурра какая-нибудь, не клуша из провинции, и не фря из высшего общества, которой подавай мужиков денежных.  Я наоборот считаю: чем богаче мужик, тем он безмозглее и не культурнее.  А мне нравятся люди грамотные, в романтике разбирающиеся. Ты наверняка волокешь в этом деле.
- Я к романтике отношусь положительно, - Передрягин соглашается. -  Люблю иногда из форточки за звездами следить. Иные люди живут себе спокойно, космосом не интересуются. А меня все время куда-то  вдаль  тянет.  Смотрю иногда на какую-нибудь этакую звезду и думаю: вот бы сейчас туда полететь.
- Это мне нравится. Другие мужики ведь если и выглянут в форточку, так только для того, чтобы оттуда матюгнуться и харкнуть на кого-нибудь.  А ты вишь чо вытворяешь: на звезды таращишься.  Это романтикой попахивает.
Вот удивительно – Передрягину подфартило. Романтически настроенная чувиха заинтересовалась. Пошли они гулять по городу.
- Не могу я, - Ира Пупырышкина говорит, - обойтись без всяких таких гуляний. Они меня на особый лад настраивают, всю мою натуру будоражат.
- И мне это приятно, - Макс радуется. -  Все на нас смотрят и думают – вот, мол,  пара шкандыбает. Это чужое  думание мне удовольствие доставляет.
Гуляют они по городу. Все на них косятся как на достопримечательность.
- Давно я мечтала настоящего романтика встретить, - Ира Пупырышкина говорит. – А смог бы ты кому-нибудь череп проломить за меня? Представь себе, что на меня бандиты напали и начали насиловать. Какие будут твои действия?
- Мы же не в лесу, - отвечает Передрягин, - чтобы на нас бандиты нападали. Народ кругом мирный ходит, машины ездиют, дома топорщатся. Я бандитов исключаю как таковых из своей фантазии.
- Знаю я тебя, - Пупырышкин улыбается, - в тебе дух романтизма живет. Ты так говоришь, чтобы не показаться нескромным. А сам, небось,  глотки этим бандитам перегрызешь. Вцепишься в них мертвой хваткой и начнешь душить одного за другим.
Передрягин плечами пожал и подумал:  наверное, я такой  и есть, каким меня чувиха видит,  наверное,  я ещё сам себя плохо знаю, а когда наступит момент решительный – тут-то я и раскроюсь по-настоящему.
И тут, как, на зло, валит им навстречу целая толпа чуваков в кожаных куртках.
- А вот и бандиты – гопники пожаловали, - Пупырышкина обрадовалась. – Сейчас тебе с ними предстоит разобраться.
- И вовсе это не гопники, - Передрягин возражает. – Обыкновенная пацанва, шантрапа дворовая.
- Я лучше знаю, кто это такие.
Подруливает Ира к чувакам и кричит:
- Эй, гопота народная, закурить не найдется?
Они, конечно, дали ей сигарету, а Пупырышкина дальше продолжает:
- А чо вы тут  шаритесь? Рожи свои поганые мне подсовываете. Вы думаете, мне приятно на таких дебилов как вы смотреть? Мы с другом не для того погулять вышли, чтобы вас на своем пути видеть.  Валите отсюда, пока мы вам не накостыляли.
- Это кто это вы? -  один парнишка бритоголовый спрашивает. – Вот это чмо, что ли?
И на Передрягина пальцем показывает.  Смотрит Макс, деваться некуда – пацанва наседает. Самое время, проявить себя по-настоящему. Окинул он окрестности беглым взором, ничего подходящего не обнаружил – ни камня увесистого, ни палки приличной.  Кругом асфальт и кирпичные стены.  А Ира Пупырышкина руками машет и орет.
- Идите сюда, твари!  Сейчас мой друг вам глотки грызть будет. Таких как вы он крамсает нещадно.
- Ну, думает Передрягин, пробил мой час, надо продемонстрировать себя с романтической стороны, чтобы Иру Пупырышкину порадовать. Надо, думает Передрягин, предпринять что-то исключительное, что пацанву в  панику повергнет.
- Ну, держись, быдла, гопота народная!  Вскричал Передрягин.
Подбежал он к стене и со всего маху о неё башкой стукнулся. Романтический этот поступок пацанву обескуражил.  Увидели они человека с разбитой башкой на земле и разбежались, чтобы на них не подумали, что они его укокошили.
Очнулся Передрягин через некоторое время, смотрит, Ира Пупрышкина над ним склонилась.
- Вот видишь,- говорит она, получается, что я в тебе не ошиблась.

ХУДАЯ  КРЫША
В  Загорск я намылился по одному сердечному делу. Место в электричке урвал сидячее.  У  меня геморрой, понимаете ли.  Я пораньше пришел – думаю, забью себе место, пока народу мало.  Решил: если займу сидячее  себе пространство – поеду в Загорск к зазнобе.  А стоять целый час с геморроем я не намерен – это не культурно и не безопасно.
Сел, слава тебе Господи!  Ну, думаю, берегись зазнобушка. Приеду – задам тебе перцу.  Напротив меня мужик обосновался такой наполовину лысый – с торчащими во все стороны волосяными остатками.
Народу в электричку набилось – не протолкнуться.  Ещё и торгаши туда-сюда шастают со своими газетами, журналами и другой требухой. Попрашайки опять-таки промышляют.
Сидит мужик наполовину лысый напротив меня, а ему на голову что-то сверху капает. Крыша у поезда прохудилась, что  ли. На улице солнышко припекает – снежок на крыше слегка подтаивает, сквозь прохудившиеся щели внутрь вагона просачивается и на голову мужику полулысому изливается покапельно.
И ведь громко-то как! Звук  такой смачный получается.  Не кап-кап, а прямо-таки шлеп-шлеп. Лупят его капли по лысому темечку, аж народ со всего вагона оборачивается, чтобы позырить, что там громко шлепается.
И брызги во все стороны разлетаются, от лысины отскакивая. Едем, колесами стучим, а меня всего забрызгивает – то в глаз брызгулька попадет, то в нос, то в рот. Я чихаю и кашляю, башкой вращаю, от брызг увертываюсь. Боком поворачиваюсь – и тут меня брызги достают, в ухо залетают и чешутся.
Ну, думаю, устроил мне лысый чёрт  комфортабельную поездку – хоть из окна выпрыгивай. И ведь не встанет, не отодвинется – сидит как пень.
Я  некоторое время ладошкой от брызг прикрывался, но рука-то, сами понимаете, не железная – её долго на весу не удержишь. Ладно, думаю, потерплю. Брызги – это не капли.  Мужик полулысый по идее  раньше меня взбесится.  Это ж мука, какая и пытка – капли терпеть, которые тебя регулярно по темечку стукают. Такого долго не выдержишь.
Еду дальше, весь забрызганный, как оплеванный,  о зазнобе и думать забыл. Время идет, а мужик все так же неподвижно сидит, брызгается и немигающими  глазами прямо перед собой смотрит куда-то в  район моего лба. Невтерпеж мне стало – я первый распсиховался:
- Эй, - кричу, - братишка, тебе на голову что-то капает! Не видишь, что ли?
- Моя голова, что хочу с ней то и делаю, - лысый отвечает.
Народ, надо ему отдать должное,  меня поддержал.
- Ишь, расселся! – соседка по лавке взъелась  на лысого. – Ты не один тут. Народ  вокруг страдает – ты его с ног до головы брызгами окатываешь. Ты свой лысый качан вперед наклони – пусть капли тебе за шиворот падают.
- Надо ему на голову ведро поставить, - парень из толпы советует.
- Себе сначала поставь, - лысый огрызается. – Голова это не тумбочка. На ней усидеть невозможно.
- Я не собираюсь садиться на твою дурацкую голову. Больно мне это надо, чтобы на меня капало.
- Да что с ним разговаривать, - соседка говорит, -  надо его убрать к ядреной фене, задвинуть его куда-нибудь, чтобы он тут не  маячил и не брызгался.
- А что делать с тем местом, куда капает? – люди спрашивают.
- Туда можно какого-нибудь другого человека посадить, кто брызгаться не будет, у кого вместо лысины на голове волосы или, по крайней мере, шапка. В волосах капли застревать будут, а в шапке – тонуть без остатка.
- Это, смотря какая шапка – некоторые из них хуже всяких лысин. Например,  кожаные или дерматиновые.  От них, ничуть не меньше брызг бывает. Но если матерчатую   или меховую  подставить тогда другое дело. Что касается волос, то здесь только кудрявые сгодятся. Ищите кудрявую голову.
По совету этого специалиста по ловле капель, народ стал оглядываться по сторонам в поисках подходящего объекта, но, как назло, вагон лысыми и прямоволосыми людьми забит, и  шапками преимущественно гладкими и плоскими. Только в тамбуре обнаружился мужчина с шикарной уцдрявой шевелюрой.
- Вас там ждут, - говорят ему.
- Кого ждут?  Меня что ли? – удивляется кудрявый и дико по сторонам оглядывается, надеясь, видимо, что это все-таки не его ждут, а кого-то другого.
- Вас, вас, молодой человек, - ему отвечают окружающие, - ждут – не дождутся. Там для вас сидячее место имеется.  Что вы на нас смотрите такими глазами? Не верите? Бегите скорее туда – сами убедитесь.
- Кто это меня там ждет? Кому это я вдруг понадобился? И зачем ему сидячее место мне уступать?
- Не рассуждайте, идите, вам говорят.
- Мне выходить через две остановки. Потом не успею  протиснуться к выходу.
- Идите по добру по здорову. Смотрите, сколько народу о вас пекется.
Пришлось кудрявому подчиниться воле народа. По специально созданному коридору добрался он до лысого и встал перед ним как вкопанный.
- Подождите, люди добрые! – лысый кричит. – Мне до смерти совсем немного осталось.  Я уже довольно долго под капельным обстрелом сижу – у меня уже ум за разум начал заходить, так что череп мой скоро лопнет, кровоизлияние в мозг получится, и я помру ко всеобщей вашей радости. Тогда выбросьте меня в окошко, и пусть этот молодой человек с гривой моё место занимает.
- Ах, ты паразит какой! – женщина – соседка воскликнула.  – Чо  удумал-то! Каплями себя уморить. Это ж пытка натуральная получается со  смертельным  исходом. Ты бы лучше себе  пулю в лоб пустил или на рельсы лег.
- Я в электричку совсем с другими мыслями садился, но когда мне начало на голову капать, то я подумал: значит,  судьба у меня такая – быть закапанным до смерти. Всю жизнь мне  на мозги кто-то капал – родители, учителя, жена, теща, начальник. И даже в электричке мне на голову что-то капает.  Сил моих больше нету, братья и сестры. Полюбуйтесь: вагон полный, а капает только  на меня. Так я и умру здесь, затюканный силами природы.
- Не один ты страдаешь, -  говорю я, - мы тут все вокруг тебя мокрые сидим, потому, что капли о твою лысую голову разбиваются и нас брызгами окатывают.  Так  что слазь с этого места и иди в тамбур, а здесь другой человек разместится с более подходящей головой.
Народ, надо отдать ему должное, снова меня поддержал – зашипел и заулюлюкал. Пришлось  самоубийце в тамбур  удалиться и там раствориться в толпе. А на свободное место кудрявый парень сел и свою голову под капли подставил – и народу сразу гораздо  суше ехать.

Евгений Стрелов, редактор Московского журнала «Эпикур»

ЦИБУЛЯ МАССАЖИРУЕТ ТАПОЧКИ И ТРУПЫ
Артем Цибуля, москвич, тридцать лет. Дипломированный массажист, работает с неживой природой.
Жители окрестных домов давно привыкли к человеку, тискающему деревья, фонарные столбы и камни в московском Саду Баумана. Собакам, которых  выгуливают по утрам, он мешает «делать дела» в спокойной обстановке, поэтому они облаивают его, а иногда даже кусают, на  что он практически не реагирует. Его можно застать за ещё  одним странным делом - он обнимает углы зданий и словно делает им массаж.
Цибуля не отмахивается от людей, интересующихся родом его деятельности, и  отвечает на все вопросы любопытных граждан. Патрульным Цибуля предъявляет паспорт с московской пропиской и справку, выданную психбольницей им. Кащенко, о полной вменяемости.
- Это всего-навсего разминка  перед настоящим делом, которого не увидит никто, кроме заказчика, - признался он обозревателю газеты «Мегаполис-Экспрес»  Евгению Стрелову. – Возьмите газету из  «рук в руки», откройте 540-ю рубрику. Там найдете объявление: «Массаж. Сделаю вашим любимым предметам. Вдохну жизнь в неодушевленное тело».  Кто сказал, что в массаже нуждаются только организмы животного происхождения? Никто так не нуждается в  физиотерапевтической обработке, как неживые предметы, погрязшие в повседневности. Это касается бесчисленного количества вещей – будь то  жилое здание или автомобиль, дерево в саду или телевизор в комнате, камень на обочине или тапочек на вашей ноге.
- Вы хотите сказать, что делаете массаж телевизорам и тапочкам? – спросил обозреватель газеты.
- Да. Но диапазон предметов, нуждающихся в массаже, ничем не ограничен. Застойные явления наблюдаются особенно сильно в старых домах и автомобилях. Но прошу не путать:  я не занимаюсь ремонтом, реконструкцией и реставрацией.  Я выполняю более благородную функцию: осуществляю разжижение энергетических тромбов, образуемых в неодушевленной природе.  В доме, подверженной влиянию таких тромбов, человек чувствует себя неуютно – здесь, как правило, происходит всякая чертовщина: потопы, пожары, убийства. Люди не понимают, в чем причина бедствий, и обращаются за помощью к специалисту по  застойным явлениям в  природе, когда уже слишком поздно. Болезнь  лучше лечить в зародыше. Хозяева старых  автомобилей знают, как такая техника порой непредсказуемо себя ведет: то повернут не туда, куда следует, то заглохнут в самом неподходящем месте. И вообще ведут себя так, словно хотят утащить вас с собой на тот свет. А надо всего-навсего провести с машиной сеанс массажа – тромбы  рассосутся, и она снова станет, как новенькая. Или вот ещё:  любимые тапочки, стоптанные до дыр, вы можете сколько угодно ремонтировать, подшивать и подкрашивать – если в них поселился бес тромбозности, тут уж  ничего не поделаешь. А выкидывать  жалко – память все-таки.  Вот и получается:  требуется срочное  вмешательство профессионального массажиста.  Пара сеансов – и тапочки оживают на ваших ногах. Та же самая история  с телевизорами и с другими предметами, любимыми и желанными.
- Скажите, кто обычно обращается к вам за помощью? – спросил обозреватель газеты.
- Однажды меня пригласила жена  известного  бизнесмена, погибшего от рук наемных убийц. Она показала мне завещание. «Сделайте массаж моему безжизненному телу», - было, в частности, написано там. Вызвали меня, как большого специалиста по разжижению тромбов. Я проработал с трупом несколько часов:  видели бы вы, как он преобразился – если бы не дырка в черепе, наверняка бы ожил.
- Как оцениваются ваши услуги? – спросил обозреватель газеты.
- Недешево. От ста до пятисот долларов за час.  Всё зависит от сложности поставленной задачи. Иногда приходится вытаскивать предметы буквально с того света – на это уходит много жизненной энергии, которая, надо признаться, вообще бесценна.

ДИВЕЙКИН  СПАСАЕТ  МОСКВУ  ОТ  СМЕРЧА
Дивейкин Михаил, 37 лет, москвич, дворник. Изучает  поведение воздушных масс.
Он работает как проклятый. С утра до вечера машет метлой и лопатой, а ночью носится по городу в поисках «нужного» ветра.
- Я балдею, наблюдая движения воздуха, - объясняет Михаил. – Оно такое плавное и грациозное… Сейчас занимаюсь  составлением специальной карты, на которой будут обозначены направления всех ветров, существующих в Москве. На протяжении семи лет веду наблюдение за перемещением воздушных масс, в  пределах  Садового кольца. Я заметил, что скорость и температура ветра там постоянно меняются, но направление – никогда. Поэтому я решил создать специальную карту направлений. Думаю, все москвичи хотят знать, куда же дуют их родные ветры.
- И куда же они дуют? – спросил обозреватель газеты.
- Возьмем Садовое кольцо. Тут главенствуют два ветра.  Один -  пришедший с  внешней стороны – дует по часовой стрелке. Другой – с внутренней – против. Их круговорот рождает гигантское завихрение в районе Красной площади, из чего следует, что правосторонний принцип движения транспорта создает угрозу  возникновения в центре столицы гигантского смерча. К сожалению, до завершения  составления карты я не могу  дать точный прогноз, когда именно произойдет стихийное бедствие. Остается уповать на  радиальные ветры, которые уносят  из центра «лишний» воздух и приносят  недостающий, тем самым  разряжая обстановку.
- Что такое радиальный ветер? – спросил обозреватель газеты.
-  У вас с головы никогда не срывало шляпу возле памятника Пушкину? Со мной такое случается часто.  Шляпа с завидным постоянством улетает в сторону кинотеатра «Россия». Объясняется явление просто. Таким образом радиальные ветер уменьшает  напряжение в центре и увеличивает его на окраине.
- Значит, в принципе смерч может появиться в любое время и где угодно? – спросил обозреватель газеты.
- Конечно. Однако для  устранения опасности существуют обратные  ветры, которые дуют с окраин Москвы в Центр. И обратные, и радиальные ветры пока предохраняют столицу от глобальных  разрушений и катастроф.
- На практике как-нибудь возможно применить вашу теорию? – спросил обозреватель газеты.
- Я открыл, как с помощью метлы и лопаты можно менять направление ветра – я это делаю регулярно в периоды снегопада и листопада. Двумя разнонаправленными ветрами  создаю  небольшие завихрения и удаляю  с их помощью на своем участке мусор.  Все дворники в РЭУ  знают  о моей способности и просят, чтобы я их тоже научил.  Подумываю об открытии платных курсов для  желающих  управлять  ветром.  Издательство «Терция» заинтересовалось моей картой ветров и готово её издать. Но метлу всё равно бросать  не собираюсь, даже если и разбогатею. Привык к дворницкому образу жизни.
Евгений Стрелов, обозреватель  газеты «Мегаполис- Экспресс»
     ОТСТАЛ
Рассказ
Олег Азяев провалился на первом же экзамене в университет.  Это его не огорчило. Он только  немного удивился тому, что провалился именно на первом.   В каком-то тихом  оцепенении провел  он всю ночь после экзаменов. В общежитии стояла  непривычная тишина, и в комнате Олега всю  не зажигался свет.  Чуть рассвело – свет зажегся, и Азяев начал собирать чемодан. Он старался не шуметь, но, все же, разбудил Наташу из соседней комнаты. А может, она и не спала.
Она распахнула дверь и встала на пороге. Стояла она, маленькая и смуглая, вся спрятанная в складках  длиннополого халатика, опустив руки в широкие карманы и поблескивая огромными глазами из-под густой копны темных волос.
- Олег, - тихо позвала Наташа.
Он, укладывая в чемодан белье, не посмотрел в её сторону.
- Не верится, - заговорил он, так и не взглянув на Наташу, - Не верится, что экзамены, к которым я  готовился целый месяц, вернее, приближение которых я чувствовал, вдруг для меня кончились. Эти экзамены тяжело и долго начинались, но кончились они неожиданно быстро.
- Ты получил двойку?
Олег бросил  на белье бритву, но тут же взял её и аккуратно положил в угол чемодана.
- Всё это было неприятным и долгим,  - продолжал он, - и мне потом будет неприятно вспоминать эти экзамены.
Он погладил ладонью подбородок и поправил воротник рубашки.
- Может быть, ты не поедешь сегодня? – спросила Наташа.
- А все-таки хорошо, что всё кончилось именно так. Я не мог себе представить, что вот поступлю и буду учиться, и жить в этом городе, и ходить по этим улицам, будто всегда по ним ходил.  А у этих улиц всегда будет незнакомый для меня запах и вид, и я всегда буду всему здесь  удивляться и никогда ни к чему здесь не привыкну.  И мне  не хочется привыкать, мне ужасно хочется домой, потому, что в моей звериной тайге есть река  Игирма, потому, что там иногда бывает плохо, и это моё плохое, и оно мне знакомо и понятно.
Азяев проверил, всё ли уложил в чемодан. Закрыл его и сел на голую сетку койки. Закурил.
Наташа всё так же стояла тихо и прямо. Она не глядела на Олега. Она глядела на клубы дыма, поднимающиеся к потолку.
- А где твои веселые  сожители? – спросила она.
- Непривычный, непонятный город, - ответил Олег. – Зачем я сюда приехал? Дома мне было совсем неплохо. Там у меня есть Игирма, а здесь у меня ничего нет. И здесь потому-то всё время чего-нибудь хочется: хочется жрать, хочется отдыхать и учиться, работать и спать с девушкой, бегать и ползать. Здесь всего хочется и никогда ничего не хватает, потому что каждый хочет слишком много. У меня дома  никому ничего не хочется, и там всегда всё есть.
- Твои сожители, наверное, по городу мотаются, они не провалились и у них  теперь много времени.
- Да. У меня времени нет.
Олег долго разглядывал  свои часы на руке, наконец, встал, взял чемодан  пошел.
- Олег, - позвала она и пропустила его мимо себя, - Олег.
Она стояла, не вынимая рук из  карманов. Глядела Олегу вслед. Он, высокий и широкоплечий, быстро шел по длинному коридору, и чемодан тяжело терся о его ногу.

На пристани было сыро.  А на реке ветер  злобствовал, разрывая облака тумана в клочья, волоча их по воде и забрасывая далеко на берег, где они  оседали на крышах домов, будто снег на вершинах гор.
Олег Азяев стоял, облокотившись  на мокрые перила и глядя  вниз, в черную  бурлящую воду. Вода сумасшедшими кудряшками терлась  о ржавый бок пристани, хлюпала и волнистой массой уползала куда-то в туман.
- Послушайте, молодой человек, вы не знаете, когда подойдет катер?
Голос за спиной был хриплым и старческим, и Олег оглянулся. Старик стоял к нему спиной.
- «Метеор» что ли?  - крикнул Олег.
- Ну да, - подтвердил старик и повернул Олегу лицо, лицо широкое и скуластое, и Олег не отвернулся.
- И вы билет уже взяли?  - спросил он.
- Конечно, - моргнул старик глазами, прищурился и стал разглядывать собеседника.
- Я в кассе не спросил, когда «Метеор» приходит, но, вероятно, придет минут через сорок. Не знаю, может быть, придет минут через сорок. Я не спросил.
- Нет, -  опять моргнул старик глазами, - он не придет минут  через сорок. Он подходит всегда к семи, а сейчас без десяти, так что он придет через десять минут.
Старик смотрел и смотрел, и Олегу было приятно, что на него смотрит именно этот седой крепкий старик. У старика было широкое лицо.
- А зачем вы меня спросили?
- Надо, - снова моргнул старик. – Пойдем, парень, посидим в этой конуре. Нечего на сырости торчать.
Пристань не была конурой.  Она была двухэтажной и синей с белой  шиферной крышей и большими окнами. И старик вошел в неё. В светлый просторный зал следом за ним ввалился Олег.
Дверь сильно хлопнула, и в окошечке кассы появилось серое лицо женщины.
- Фокич, билет сейчас сдавать будешь? – крикнула она старику и высунула в окошечко руку с желтой ладошкой.
Старик ничего не ответил и сел на  край длинной скамейки с вогнутой спинкой. Азяев сел подальше от старика.
Лицо женщины и её рука исчезли в окошечке.
Фокич сидел, тер пальцами морщинистый подбородок и щурил глаза. Вдруг быстро придвинулся вплотную к Олегу и, почти касаясь его уха губами, зашептал:
- Глупая баба, она думает, что сегодня я не поеду домой. Но я-то знаю, что поеду. Вот, гляди, - старик порылся пальцами  в кармане черного пиджака, вытащил оттуда голубой билет и показал Олегу. – Видишь, билет купил, во, гляди, до Аталонки.  Кто мне скажет, что я не поеду, сегодня домой? Она, что ли, скажет, эта глупая баба!  Нет, она ничего не скажет. Зачем ей что-то говорить? Она и так в своей конуре сидит и целый день молчит.
Старик откинулся на спинку и совсем закрыл глаза.
Странный старик, подумал Олег и улыбнулся, глядя, как тот быстро барабанит носком ботинка по полу.
- Я ведь, сынок, домой еду, - снова надвинулся старик на Олега.  – Меня в Аталанке старуха ждет.  А здесь я с детьми живу. А ты, парень, куда едешь?
- Есть такая река Игирма, - ответил Азяев.
- Есть.
- Вот туда и еду.
- Домой?
- Домой.
Фокич пошаркал  ладошкой по колену и зашептал как можно тише:
- И я тоже домой. Старуха ждет, как же. Меня здесь многие знают. Я часто мотаюсь туда-сюда на катере.  Там – старуха, здесь – дети.
Фокич ещё сильнее зашаркал ладошкой по колену.
Пронзительный гудок за окнами поднял старика на ноги.
- Гудит, - вздохнул  он, - где-то рядом.
Пристань еле заметно дернулась.  Олег и старик вышли из  здания. Их тут же захлестнули сырые хлопья тумана.
Пришвартовавшийся к пристани белый красавец «Метеор», с двумя закрытыми палубами для пассажиров и полуоткрытой прогулочной палубой, степенно покачивался  на речных волнах.  Дохнуло свежестью и простором.  Белый красавец будто родился в этом тумане. Два матроса вытянули трап, и Олег пошел по нему. Оглянулся. Старик стоял на месте.
- Дед, чего  ты?
- Езжай, парень, езжай, - махнул рукой старик.
- А как же старуха?
- В Аталанке старуха, дома. Похоронил я её. Издохла старуха.  Давно издохла, глупая баба. Видать, и сегодня домой мне не ехать. Езжай, парень, езжай.
Старик отвернулся, и Олег забежал по трапу на катер. Ещё раз оглянулся. Фокич глядел вслед.
Матросы забрали трап, и катер отвалил от  пристани. Скоро лицо старика исчезло в хлопьях тумана, и Азяев зашел в тепло закрытой кормовой палубы.
С заднего ряда кресел  голосов не было слышно, зато рядом беспрерывно  бубнили две женщины. Олег встал. Огляделся. Кроме него и этих женщин, на кормовой палубе больше никого не было. Можно пересесть.
Азяев перебрался на задний ряд и там  попробовал утонуть в одном из кресел, но перед глазами всё время стояло лицо  Фокича, и поэтому кресло казалось стулом.
За широким окном лениво плыл туман. Местами он трескался и разрывался, и в причудливых узорчатых разрывах появлялась черная гладь реки и далекий чистый берег.
Олегу нравилось, что вода и берег появляются и исчезают так неожиданно, что появляются и исчезают они в тумане, а не где-то ещё.
Азяев выбрался из кресла и  пошел на прогулочную палубу. Там он закурил, прислонившись плечом к белому пластику стены. На уровне груди было длинное смотровое окно. Оно не закрывалось, в него задувало клочья тумана, и мелкие водяные, брызги, и поэтому на палубе было сыро и прохладно.
Азяев курил, и его приятно подташнивало, наверное, и от табака, и от холода, и от близкой воды, мелькающей и бурлящей внизу, у борта «Метеора».
На палубе с трудом уместилось бы человек десять, но сейчас здесь, кроме Олега и маленького мужичка в телогрейке, никого не было.  Этот мужичок долго следил за табачным дымом, который длинными струями плыл и плыл от Олега за окно, наконец, пошевелился:
- Курить есть?
Олег предложил сигареты, и мужичок взял сразу две.
- Река, - кивнул он в сторону тумана. Жадно закурил и тяжело откашлялся. Олег поглядел на телогрейку. Телогрейка у мужика была старая и чистая.
- Да, река, - бросил Азяев окурок в туман и, пройдя мимо мужика, сбежал по крутой железной лестнице на главную палубу катера, прошел по широкому проходу между рядами кресел до конца палубы, развернулся и пошел обратно. Он шел медленно и разглядывал лица людей, сидящих  в креслах. Вдруг увидел, что крохотный буфетик открыт и около стоек торчат люди и что-то едят и пьют.
Олег подошел к чистенькой стене буфета и заглянул в окошечко.
- Мать и дочь, - вырвалось  у него при виде женщины-буфетчицы и молоденькой девушки, которая что-то перебирала на полках.
Женщина подошла к окошечку.
- Так похожи? – спросила она, улыбаясь.  – Все говорят, что мы сестры, но у меня есть морщины, а у дочери нет.
Олег промолчал.  Он смотрел на девушку, и ему нравилось, что его взгляд  смущает её.
- Вам чего?  - спросила Олега буфетчица и оглянулась на дочь.
- У неё большие кудряшки, - кивнул Азяев на девушку.
- Чего вам?
Какой-то парень за стойкой коротко гоготнул и отпил кофе из стакана.
- Дайте чего-нибудь покурить, - попросил Олег.
- Что?
- На ваш вкус.
- «Вега». Возьмите.  Ещё что?
- Что-нибудь перекусить. Консервы.
- Какие?
- На ваш выбор.
- «Ставрида». Ещё что?
- Что-нибудь попить.
- Что?
- Как хотите.
- «Буратино». Бутылку? Пожалуйста.
Олег глядел на девушку.
- У неё всё белое, странно, - заметил он и снова кивнул.
- Всё? – спросила буфетчица.
Азяев перенес продукты на свободную стойку и возвратился к буфету.
- Сколько с меня? – спросил он женщину.
- Неужели не ясно?  Сколько хотите, столько давайте, но чем больше, тем лучше.
Парень за стойкой захохотал, давясь кофе.
Азяев рассчитался, но от буфета не отходил.
- А у вас волосы темнее, чем у дочери, - продолжил он.
- Правда, - улыбнулась буфетчица.
- Сейчас будет какая-то пристань. Долго здесь  простоим, не знаете? Можно мне на берег покурить сходить?
Буфетчица утвердительно  кивнула и опять улыбнулась.
- Парень, потом не забудь хлеб у меня взять, - окликнула Олега буфетчица.  Он не ответил.  Матросы  бросили трап, и Олег сошел по нему на баржу.
Какие-то люди зашли по трапу на катер, и баржа осталась совсем голой и мокрой.
Азяев увидел каменистый берег и по деревянному мостику спустился на него. Кругом одни камни, большие и маленькие. И очень приятно наступать на них и через них перелазить.
Олег добрался по берегу до полусгнившей деревянной лодки, лежащей вверх дном у самой воды. Руки у Олега были горячие и сухие. Он прислонил обе ладони к мокрой и мягкой древесине и сразу почувствовал свежесть и прохладу.
Так он простоял долго и, взглянув случайно на реку, увидел, что «Метеор»  отошел от пристани уже далеко.
Азяев бросился бежать. Он перепрыгивал через камни, спотыкался и не падал. Баржа была всё такая же голая и мокрая, и Олег остановился.
Отстал, подумал он, придется ждать следующего катера.
От баржи в гору тянулась дорога. Там, вверху, - лес, огороды и крыши маленьких домов. Под одной  из крыш на сером листе фанеры было написано белыми буквами: «Аталанка».
Странно, подумал Олег и пошел вверх по дороге. 



ДОБРО
Рассказ
Оставалось у  Александра Мильнева в запасе ещё четыре часа. Раньше за это время он бы сумел сделать много, но теперь от него мало требовалось. До цеха горнодорожных машин по лесной извилистой дороге оставалось ещё  километров пять. Это не было очень большим расстоянием для его трактора.
Теперь Александру некуда было торопиться. Четыре  часа он гнал трактор из глухой тайги, где ему приходилось валить деревья, вгрызаясь отвалом и гусеницами в их живые стволы и корни, давя и уродуя всё, что природа и Бог послали на эту землю для радости и красоты. В полдень остановил трактор среди леса, заглушил двигатель и распахнул  обе двери кабины. Свежее весеннее дыхание тайги ворвалось внутрь и смешалось  с запахами солидола и солярки. Мильнев взял сумку, в которой был его обед, и вылез из трактора.  Устроился недалеко от него на  молоденькой зеленой травке, которая уже почти всюду между деревьями топорщилась удивленно и радостно. Трава  была теплой и мягкой, и Александру было приятно сидеть на ней. Он  вытер о неё грязь со своих рук, достал из сумки сверток с бутербродами и небольшой термос.  Всё это разложил перед собой прямо на траве, развернул сверток и большими морщинистыми пальцами захватил бутерброд.
Ел он неторопливо, прислушиваясь к шуму тайги и приглядываясь старческими, но всё ещё цепкими  глазами к её жизни.  Здесь, среди  спокойствия и тишины, он особенно  сильно понимал, что теперь ему больше некуда торопиться. Он знал, что до цеха осталось всего пять километров и что это расстояние – последний путь его старого трактора. Эти пять километров были  последней дорогой и самого Александра Мильнева. К концу рабочего дня он должен  он должен был подогнать трактор к цеху, остановить, обойти его в последний раз, осмотреть и  покинуть его навсегда… Потом ещё будут торжественные проводы на пенсию. Ребята сунут ему какой-нибудь  ценный подарок, начальник пожмет руку и произнесет речь, назовет Мильнева превосходным трактористом и скажет, что всем им жаль с ним расставаться. Но хотя Александр и знал, что его ждет впереди, это будущее не радовало его.  Его списывали на пенсию, и он был уверен, что трактор его спишут следом за ним.  Может быть, разберут на запчасти, хотя в этом нет никакого смысла.  Во всем районе  не осталось больше тракторов такой конструкции, ни один завод в стране их уже не выпускает, и запчасти к нему можно теперь найти разве что на помойках. Начальство давно уже хотело списать машину Мильнева, но он умудрялся каким-то образом содержать её в полном порядке.  Он всегда на ней выполнял план, приносил доход цеху, сам зарабатывал хорошие деньги, и начальство на него не жаловалось и держало его «развалину» в колонне.
Но теперь Мильнев уходил на пенсию, и у его «развалины»  оставался только один путь – на переплавку.
Александр сидел на траве, ел бутерброд и разглядывал свою машину, уродливо застывшую среди тайги. Ему был знаком каждый болт трактора. Кажется, к каждому сантиметру его поверхности он прикасался пальцами сотни раз. Долгие годы он рыскал по свалкам в поисках запчастей к своей «уникальной» машине, всеми силами пытался поддерживать её работоспособность. Почему же он с таким упрямством это делал, почему не отказался от «старой развалины» и не пересел на новый трактор? Начальство часто предлагало ему различные пересадки, но он отказывался от всех и упорно продолжал бороться за жизнь своей «трахомы». Почему? Александр сам не мог ответить на этот вопрос. Конечно, он помнил  себя молодым на этом тракторе, но это не значило, что он должен был  работать на нем до старости.
Теперь можно было сказать, что он проработал на нем всю жизнь. Чем или кем стала для него эта техника? Мильнев  не жалел, что его другом стала она, а не что-то другое. Но все-таки что-то беспокоило его.
Он разглядывал трактор и пытался разобраться в своих чувствах. Да, думал он, чёрт возьми, я был когда-то молод и работал вот на этой телеге. Без отдыха и без мыслей в голове рвался я на ней сквозь тайгу и горы к светлому будущему… Я валил деревья, топтал всё живое, пробивал сквозь буреломы дороги, расчищал площадки для строительства домов. Мой  труд тогда не был жестоким, тогда нужно было бороться с тайгой и строить на её месте города и проводить дороги. Тогда я  не задумывался над смыслом моей работы, потому что она была необходимой и доброй.  Почему я тогда должен был жалеть  тайгу, если на её месте нужно было быстро построить город, чтобы людям было, где жить. Гусеницы моего трактора тогда делали добрую работу. И никто сейчас мне не докажет обратного.
Мильнев перестал, есть, и взглянул на свой трактор с некоторой злостью в глазах. Вспомнил он вдруг один случай, который произошел с ним всего год назад. Начальство никогда не давало Александру учеников, а тут вдруг подсунуло сразу двух. Их на машине привезли прямо к нему в тайгу, где он расчищал площадку для геологов, сказали, чтобы он научил парней заводить и водить трактор. Он поглядел на своих неожиданных учеников и сразу понял, что ничего путнего из них не получится. У обоих был такой  расхлябанный  и наплевательский вид, как будто они разбирались в  жизни лучше самого дьявола. Мильневу не понравились их сытые  молодые лица и пустые, безразличные глаза, глядевшие на мир  холодно и самолюбиво.  Александр в городе на каждом шагу встречал точно таких же молодых людей. Они  все были похожи друг на друга. Жар в их глазах  появлялся только тогда, когда им нужно было  отстоять собственные интересы.  Он не встречал в городе ни одного молодого человека, у которого  были бы добрые глаза.
Он не мог себе представить свою юность такой же злой и безразличной.  Он помнил её веселой и безрассудной, чистой и наивной, доброй и целеустремленной. Но, что же, случилось с нынешней молодежью? Этого  он не знал. 
Ученики  обошли трактор.  Один из них пнул ногой  гусеницу, и оба улыбнулись. Забрались к Мильневу в кабину, и он стал обучать их. Он не рассчитывал, что они быстро освоят его технику и даже был разочарован, когда они в считанные минуты научились и заводить, и водить трактор, и работать отвалом. Он смотрел на них и удивлялся их способности с безразличным видом усваивать  всё быстро и крепко. Он помнил себя молодым. В  его душе тогда не было безразличия – глаза  горели огнем, когда он впервые сел за рычаги трактора. Осваивал он его долго и мучительно, но зато потом безумно радовался своему умению им управлять. А его  ученики за какие-то минуты научились управлять бульдозером не хуже самого Мильнева. Он сравнивал их молодость со своей,  давно минувшей, и сознавал, что был тогда глупее этих мальчишек. Мысль эта раздражала его. Он вообще не мог понять своих учеников, умных, и способных, но скованных  по рукам и ногам безразличием, которое неизвестно откуда взялось в их только  начавшейся жизни.
Они вылезли из трактора, расположились на травке в лесочке и подозвали к себе Мильнева.
- Слушай, - сказал один, обращаясь к нему, - давай трахнем…
Второй вытащил из своей спортивной сумки несколько бутылок красного вина. Александру никак нельзя было отказаться. Он не хотел допустить, чтобы его ученики перестали его уважать. Пришлось ему пить вместе с ними.
- Работа – работой, но от пьяного дела отказываться никак нельзя, -  похлопал  второй парень Мильнева по плечу  и разлил вино  по стаканам. Они выпили.
- А я с пьянством веду  ужасную  борьбу, - заявил первый парень, облизывая с губ капли вина и  пододвигая  свой пустой стакан ближе к своему товарищу. – Я  объявил войну всяким спиртным напиткам. Я их просто уничтожаю!  За одну эту неделю  я уничтожил, кажется, восемь бутылок вина.  Если мне ещё сегодня удастся прикончить, хотя бы две, я буду горд этим подвигом. Можешь разливать. Я тороплюсь  продолжить борьбу.
Снова были налиты полные стаканы. После четвертого Александру Мильневу захотелось кое-чему  поучить молодых парней.
- Неправильно вы живете сопляки, - начал он, - вы ещё жизни настоящей не видели, вы ещё ничего не видели, а уже строите из себя чёрт знает что!  Сначала нужно горя хлебнуть, а потом уже  плевать на всё подряд.  А вы всё наоборот делаете: всё вокруг оплюёте, а потом горе хлебнете. Так нельзя жить, так можно только извращаться…
Мильнев не договорил.  Он  понял, что его не слушают. Парни разговаривали друг с другом, а к нему повернулись спинами.
Окружающий мир померк для Александра.  Спокойный зеленый лес и голубое небо над ним исчезли.  Остались только двое спорящих  парней  и последняя бутылка вина.  Все мысли Мильнева сосредоточились только на том, чтобы выпить  ещё хотя бы стакан вина из этой бутылки и обратить  на себя внимание парней.
- Дайте мне сказать! – заревел он на весь лес. Парни замолчали.
- Ну, говори, - разрешил один из них.
Но Мильнев  не  смог  произнести, ни слова.  Голова его стала такой тяжелой, что он не смог её больше удержать на плечах рухнул спиной в траву и затих. Парни посмеялись над ним, допили последнюю бутылку и пошли кататься на тракторе. В эту минуту Мильнев  очнулся, открыл глаза и сквозь туман в них увидел далеко над собой вершины деревьев и голубое небо. Вершины медленно раскачивались на ветру. Александр поразился тому, каким далеким теперь казалось небо и весь остальной мир под ним.  Никогда он не видел его таким далеким.
Мильнев с трудом оторвал голову от земли, приподнял и увидел парней, которые уже забрались в кабину его трактора.  Они завели его и направили к опушке леса, подъехали к высокой и толстой сосне и врезались в неё отвалом.  Сосна дрогнула, но устояла. А трактор остановился и заглох. Они завели его снова, высоко подняли отвал, и стали им таранить лесного гиганта, пытаясь свалить его на землю. Но у  них ничего не получалось.  Тогда они  решили одолеть его другим способом. Немного отъехали от него и стали отвалом подкапывать  корни.  Когда обкопали его вокруг, толкнули, и оно упало с треском, ломая более тонкие деревья, повалилось на землю. Один парень наполовину вылез  из кабины и замахал руками.  Он  вдруг так рванул трактор в сторону, что чуть не выбросил своего товарища из кабины.  Тот успел за что-то схватиться руками, его тряхнуло в воздухе как тряпку на ветру, и, и забросило внутрь кабины.  Они закрыли дверь и направили ревущую машину на следующее дерево.  И чем больше они валили деревьев, тем лучше у них получалось.
Мильнев уронил голову в траву и закрыл глаза.  Он понимал, что ему нужно вскочить на ноги и броситься на защиту тайги. Она гудела и трещала под гусеницами его машины, управляемой  двумя пьяными мальчишками. Они валили лес там, где его уже не нужно было трогать.  Площадка для геологов была почти совсем готова, и нужно было расширить её ещё больше. Но у Мильнева не было сил подняться на ноги. Он пошевелил руками, надеясь  опереться на них и подняться, но они не слушались его.  Он подумал, что теперь много деревьев будет передавлено, а его трактор обязательно сломан и превращен в груду металлолома. Но мысль эта почему-то не огорчила его в эту минуту. Он даже обрадовался тому, что вместе с деревьями погибнет его машина. Теперь она должна была погибнуть.
Очнулся Александр вечером – на тайгу с неба падала ночь. Он вздрогнул и вскочил на ноги, испуганный неожиданными сумерками и прохладой.  Сразу бросился искать свой трактор. Нашел его далеко в тайге по следу, по раздавленным гусеницами деревьям.  Мильнев смотреть не мог на  изуродованный лес,  было ему почему-то стыдно за себя, и хотелось увидеть трактор разбитым, а мальчишек мертвыми. Он хотел увидеть их раздавленные тела под металлом и деревьями.  Но трактор он нашел совершенно целым, а мальчишек вообще нигде вокруг не было. Мильнев завел трактор и по просеке проделанной ими в сосновом бору, выехал на площадку для геологов.
… И вот сегодня кончалась его трудовая биография. Много в ней было доброго. Но были и тревожные воспоминания. Александру хотелось от них  избавиться, успокоить свою совесть. Он сунул в сумку термос и залез в кабину трактора, завел его.
У оврага Александр бросил  рычаги, схватил сумку с термосом и выскочил из кабины. Машина с треском повалилась под откос…

  СОДЕРЖАНИЕ
ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ
ПРЫЩЕВАТЫЕ
• Огрызок совести
• «Библиофил»
• Прыщ
• Нам бы только машину
• И Божья благодать
• Царь природы
• Улыбка Джоконды
• Счастливые сны
• Лекция о «чуткости»
• Дожди плановые

ЧАСТЬ  ВТОРАЯ
ДЯДЯ ФЕДЯ И ЕГО КОСМИЧЕСКИЕ ПРИШЕЛЬЦЫ

Космические пришельцы
• Прабабушкин подарок
• В поход за лимонадом
• Стиральная машина и космос
• Тайна вокруг дома

             ФЕЛЬЕТОНЫ
• Вновь о пришельцах
• Глухота.
• Запланированное варварство
• Мертвые зоны
• Сквозь призму треснутого стекла


БЫТОВЫЕ  РАССКАЗЫ. САТИРА  И  ЮМОР

• Один день из жизни поддонка
• Бумеранг
• Двое
• Ефросинья
• Разгулялась  нечистая
• Всё дело в курице
• Великолепный Саша

Евгений  Стрелов
РАСТЫКА
( Рассказы)
• Отпетые дети
• Маленькое большое
• Настоящая жертва
4. Натуральный кайф

• Несправедливая техника
• Непутевая баба
• Роковые косички
• Привередливая рожа
• Растыка-Спотыка
• Любовь по-акселератски
• Нехитрое дело
• На чужом горбу
• Цена крыши
• Романтическая натура
• Худая крыша

Цибуля массажирует тапочки и трупы
Дивейкин спасает Москву от смерча

РАССКАЗЫ
• Отстал
• Добро