Нинка и Васеня...

     Ранним утром в колхозной конторе не протолкнуться. На улице ещё плотная синяя туманная мгла и только редкие окна желтеют вдоль улицы. А в конторе уже горят тусклым светом слабых лампочек все окна. Все четыре! Её крошечное помещение явно не рассчитано на такое количество посетителей. Молчаливые трактористы с недельной щетиной на не выспавшихся лицах, все в изодранных мазутных телогрейках и валенках с самодельными резиновыми галошами оккупировали одну единственную скамейку в коридоре. В противоположном углу дымят Беломором и убойным домашним самосадом шофера, чтобы немного отбить ароматы перегара со всевозможными тонкими оттенками, от свежего пива до солнцедара и самогонки. Они ежеминутно взрываются смехом и фразами из коротких  чисто русских слов используемых для прочной склейки фраз. 
     Анекдоты у них старые, всем известные и крутятся уже по десятому кругу, но вместо утренней зарядки вполне пригодны. Редкие скотники в фуфайках, обильно пропахших силосом и навозом, тихонечко курят самокрутки, примостившись на подоконнике и подстелив верхонки. Ну и несколько человек из тех, кто работает по «нарядам», у кого нет определённой профессии, беспрерывно и бесцельно шастают с улицы к теплу едва тлеющей печки «голландки». Впуская в узкий коридор клубы белого холода, оседающего каплями на крашенной синей масляной краской стенах. Пока начальство в лице управляющего, главного агронома, зоотехника, заведующего машинным двором и бригадира, пытается разобраться в хитросплетениях управления невеликим и небогатым  колхозным хозяйством.

     Наконец, через полчаса по очереди выходят то зоотехник, то заведующий машинным двором и постепенно определяют большинству присутствующих трактористов и шоферов объекты для ударной трудовой деятельности на сегодняшний день. Кому-то вывозить навоз с баз, где в зиму стоят гурты худющих и грязных коров. А где тут поправишься, если почти всю зиму питаться одним силосом? Кому-то ехать в район получать комбикорма, кому-то возить опилки для телятника. А кто-то ближайшую неделю будет заниматься ремонтом на ходу рассыпающихся тракторов. Остальных вяло переминающихся колхозников забирает бригадир, этим работа попроще, разгружать удобрения или колоть дрова для конторы и сельсовета. В помещении остаются две немолодые женщины, всё ещё чего-то ожидая. Выглянувший из дверей управляющий хмуро осматривает эти высокие, нелепые фигуры, одетые в рабочие ватники и мужские кирзовые сапоги  и уже почти повернувшись спиной, громко констатирует: «Всё, идите домой, для вас сегодня ничего нет!» Женщины тяжело вздыхают и покорно выходят из душного тепла конторы в зимнюю скрипящую морозь январской улицы. На покрытом белым туманом небе уже едва угадывается восходящее солнце, в этом месте неба слегка светящееся пятно жёлтого света, оттенённое далёкой багровостью облаков. Женщины не спеша удаляются по направлению к своему небольшому домику, стоящему на расстоянии пятиминутной ходьбы от конторы.

     Дом у них очень старый, он построен в начале века, сразу после революции, и с тех пор, похоже, ни разу не ремонтировался. Сразу было видно, что мужской руки в доме нет. Маленький палисадник из тонких рассыпающихся штакетин, кое-где приколоченных кривыми гвоздями неумелой рукой. Кривые ворота на шатких столбах с обвисшими петлями и верёвочкой вместо неработающей щеколды. Ставни с растрескавшимся от времени узором. За мутными стёклами рам валик из пыльной ваты и поблёкшие красками, выгоревшие от времени искусственные цветы, смутно напоминающие о деревенском кладбище. Крыша с прогнившим на стыках тёсом и островками рыжего мха. Всё это, конечно, кое-где подкрашено половой краской, подбелено жидкой известью, подпёрто случайными палочками, но впечатление унылой и бедной запущенности не меняет.

     Здесь они и жили с самого рождения. Звали их Нинка и Васеня и они были родными сёстрами. Нинка была постарше Васени года примерно на три. Сколько их помню, никогда не видел их нарядными. Не знаю почему, но ходили они всегда в неизменных ватных фуфайках и заношенных рабочих сапогах. И ещё помню, что никто не мог похвастаться, что бывал в их доме. Они никогда никого к себе не приглашали и сами ни к кому не ходили. Мне казалось, что для них в этом мире не существовало никаких праздников: ни дней рождения, ни нового года, ни восьмого марта, ни первого мая!

     Вся их жизни была чередой серых будней. Они обе были из того поколения женщин, чья заря жизни началась в военные и первые послевоенные годы. Они уже были девушками на выданье в самом начале войны. К тому самому времени, когда на фронт ушли почти все возможные женихи. А на их долю остался только тяжёлый и беспросветный труд на благо заботливой родины. Так они и проработали всю войну, в надежде на светлую жизнь после победы. А когда война закончилась, то оказалось, что оставшихся в живых женихов на всех не хватит. К тому времени уже подросли другие невесты, моложе, бойчее и приглядней и сразу же оказалось, что и Нинка и Васеня перешли в разряд старых дев. В те времена незамужняя девушка в двадцать пять, а тем более в двадцать семь лет практически не имела шансов.

     А найти жениха на стороне было тоже невозможно. Они уже так прочно были вписаны в этот страшный механизм рабской колхозной жизни, что не то что отпусков, но даже выходных им не полагалось. За всю свою жизнь они так не разу и не бывали дальше районного центра, да и то, только когда требовалось привезти оттуда негашёной извести в деревянных бочках на едва двигающемся древнем «газике». Безропотные и добродушные, они были настолько бессловесны, что ими помыкали все кому не лень. Самый негромкий окрик приводил их в трепет. Самый мелкий начальник мог навести на них ужас. Самая грязная, тяжелая работа доставалась им. И никакой ответной благодарности. Даже по меркам селян, получавших мизерную зарплату, они получали копейки. И никак не вырваться им было из этого замкнутого круга. Потому что не удалось получить им в связи с войной никакой специальности, а паспортов у них, по-моему, не было почти до самой пенсии. Если кто и забыл, то мне не лень напомнить, что окончательная паспортизация крестьян закончилась только в одна тысяча девятьсот семьдесят пятом году…!

     Правда, раньше с ними жил ещё и их младший брат. Я его тоже хорошо помню. Был он тихим и спокойным, но не вполне нормальным, с отклонениями в психике и причины этому были не наследственные.
     Как мне рассказывал дедушка, раньше семья, в которой родились Нинка с Васеней и их брат Иван, была большой и богатой. Большой надел земли, пашни, покосы, богатое хозяйство из коров, лошадей и овец. И всё было у них замечательно, но наступили смутные времена обобществления личных хозяйств, и все покатилось под откос. И дело было даже не в том, что пришлось всё это отдавать в колхоз для всеобщего процветания коммунизма и победы над мировым империализмом. Возможно, как-нибудь, с большим трудом, но всё же вся семья сумела бы выжить, ведь не все деревни вымерли, кто-то же и пережил эту катастрофу, мор и голод. Тут внезапно вмешалось обстоятельство, которое до этого очень редко встречалось в наших краях. То самое, которое называется «кровная месть». Оказывается, она бывает не только на Кавказе, но и в наших краях, находящихся за тысячи километров от этих красивых, жестоких своими наравами гор. И началось всё с незначительного конфликта, ну просто казалось бы наплевать и забыть. Прямо как в жестоком анекдоте….

     Кто первый начал, уже никто не узнает. Чьи-то маленькие поросята забрались в соседский огород. Ну и делов-то, казалось…? Но не вовремя вышла баба на крыльцо, увидела такое непотребство и в нервах кинула в них тяжёлой палкой, и зашибла одного пегого нарушителя насмерть, прямо на глазах у хозяйки свинячей стаи. Ну и конечно всё с этого и началось, вспомнились сразу обеим все старые обиды, потоптанные огороды, разбитые горшки, разваленные поленницы, незаметно сорванные огурцы и исчезнувшие курицы. Не прошло пяти минут, как они вцепились друг другу в густые волосы, оглашая боевыми визгливыми криками всю длинную улицу. На шум прибежали мужики и вместо того, чтобы просто растащить по дворам глупых баб, стали выяснять, кто же прав, а кто виноват? Может, лишняя самогонка в крови сыграла свою злую роль, а может, тоже давние обиды и ревности выплеснулись, но только через пять минут драка уже шла вовсю вывернутыми из забора длинными берёзовыми жердями. И только когда женские вопли внезапно затопили всю округу, а потом так же резко оборвались, все как будто очнулись и остановившись, увидели на земле окровавленное бездыханное тело одного из братьев хозяина. Кто ударил, точно не выяснили, да это было и не важно, виноватые жили рядом. Злоба заполнила всю жизнь двух соседских семей.

     После похорон не стало жизни никому. Через месяц в реке нашли тело соседского сына. Трудно сказать, сам ли он утонул или кто-то ему помог, но уж слишком ясно помнили обе семьи угрозы, прозвучавшие в свой адрес. С тех пор и пошло, что ни год, обязательно покойник в каждой семье. Так и пополнялось кладбище мужиками, не умеющими и не желающими прощать. Дело дошло до того, что куда бы мужики не выходили со двора, даже на пять минут, всюду носили с собой заряженные картечью дробовики. Так по истечении нескольких лет они и истребили друг друга. Вылавливая то в тайге, то на покосе. Младший брат Нинки и Васени в ту пору был ещё совсем небольшим, было ему, может лет пять. И вот как-то ехал он с отцом с покоса, сидели они на высоком возу, гружёном свежескошенным сеном, как внезапно из-за высоких придорожных кустов раздался выстрел. Отец, сидевший рядом с Иваном, был убит наповал, почти весь заряд картечи попал ему в грудь. А Ивана только оглушило, выстрелом вырвало небольшой клок волос и поцарапало висок, чудом пролетевшим мимо свинцом. Так он и остался последним представителем истребленного рода. Последний из оставшихся в живых братьев соседской семьи, сделавший этот выстрел, навсегда бесследно исчез из деревни, опасаясь суда и тюрьмы.  А Иван после этого так и остался странным и невнятным.

     Но как бы то ни было, и ему в колхозе нашлась работа. Он повзрослел, возмужал и работал обвальщиком, обдирал и разделывал туши коров и лошадей, которых по тем или иным причинам невозможно было уже довезти до мясокомбината. Например, если корова ломала ноги или объедалась зелёным клевером, её приходилось дорезать на месте. Работы у него  было мало, но его должность вызывала трепет и тихий страх у сельской ребятни. И всегда находились любители подразнить странного человека с мрачным лицом, не очень внятно выговаривающего слова. Им было всё равно, курить ли в сарае с сеном, забраться ли в пригон с огромным быком и потом уносить ноги от рассвирепевшей туши, несущейся со скоростью паровоза, или проходя мимо юродивого бросить мимоходом: «Иван-дурак», и с хохотом улепётывать от грозного и сурового взгляда. И хоть был он человеком добродушнейшим и спокойным, но всё же один раз не выдержал особо длительных приставаний ребятни, шедшей за ним гурьбой и изощряющейся в злословии. Вытащил длинный и острый разделочный нож, который всё время носил за голенищем сапога, высоко подняв над головой, показал им издалека, и снова засунул на место.

     Каким–то образом эта история дошла до директора нашей школы. Он решил, что нож в руках человека с нарушенной психикой, это очень опасно. Хоть и знал Ивана с малых лет. Быстро написал куда-то заявление. Через пару дней приехала бригада из психиатрической клиники и Ивана увезли в неизвестном направлении. С тех пор ни Нинка, ни Васеня его больше не видели. У сестёр осталась острая ненависть к директору школы, но тому было на них совершенно наплевать. Что  могли ему сделать беспомощные женщины? Так они и остались вдвоём коротать старость.

     Я рос. Ходил в ясли и детский сад. Потом пошел в школу. Потом пришел из армии. Уехал в город и устроился на завод. Женился. Привозил в деревню уже своих подрастающих детей. Но мне казалось, что Нинка и Васеня остаются такими же, какими я их помнил в своём детстве.  Мне казалось, что на них одежда почти та же самая. Те же неизменные фуфайки и старые кирзовые сапоги. Над землёй пронеслась целая эпоха, а они этого даже не заметили.

     Они были уже юными девушками, когда началась война. Ранним утром в мороз и жару их поднимал бригадир на тяжелую, не женскую работу. Грузить на подводу мешки с зерном и метать в стога сено, таская на руках непосильно тяжелые для женщин навильники скошенной травы. Чистить коровники. Полоть свеклу. Колоть дрова и носить брёвна. Где-то там далеко отгремела война, отгрохотали пушки и салюты, а они даже не заметили, как она пронеслась, потому что не почувствовали разницы в своём существовании. Война закончилась, а каторга осталась.

     Они даже не заметили, как Хрущёв развенчал культ личности Сталина на двадцать втором съезде. Как почти одновременно во всех крупных городах с постаментов полетели на землю мраморные и бронзовые истуканы, в щебень дробя своими головами каменную брусчатку. Как незаметно и быстро поменялись портреты железных наркомов в кабинетах даже самых мелких начальников. И железобетонное сочетание «великий Сталин», поменялось на почти родственное «дорогой Никита Сергеевич». Не пускали их в кабинеты начальства.

     Как незаметно и неожиданно все поля оказались засеяны кукурузой. Высокой с длинными пальмовыми листьями, в которой можно спрятаться, как в джунглях.

     Сопла ракет натужно гудели, словно стада взбесившихся мамонтов, почувствовавших своё неизбежное вымирание. И сверкающий хромом спутник, похожий на арбуз, выросший в бахче лабораторий среди осциллографов, амперметров и генераторов частоты, сделал своё «бип-бип», пролетая над миром. Краем уха, из репродуктора, висевшего в центре села, они слышали о «покорении космоса», о Белке и Стрелке, и полёте на орбиту земли Юрия Гагарина. Но вряд ли они могли понять и осознать, что это значило для нашей страны. Они знали, что наша страна самая прогрессивная и передовая в мире. Они слышали, что в нашей стране уже почти наступил развитой социализм. Страна расцветала, но где-то там, очень далеко от них. Для них по прежнему ничего не менялось, всё тот же тяжёлый труд и основные орудия производства в виде лома, лопаты и вил.

     Генеральный секретарь «дорогой Леонид Ильич Брежнев» с добрым лицом под густыми бровями с трудом выговаривающий непослушные буквы ежемесячно кого-нибудь награждал, не жалея работников монетного двора. То усыпанный алмазами и рубинами орден победы по старой дружбе вручит! То золотую звезду героя в ознаименование пятидесятилетия, шестидесятилетия, семидесятипятилетия очередного юбиляра! А то и просто орден Ленина привинтит на лацкан от щедрот своей широкой души. Ну и о себе конечно не забывал. Нинки и Васени это никак не касалось. Им не светила даже медалька «ветеран труда», выпускавшаяся миллионными тиражами. Ну действительно, не станут же вручать медаль за чистку навоза на ферме и побелку телятников….

     А уж то, что творилось за рубежом, было от них так далеко, как будто это происходило на другом конце вселенной. То, что они могли услышать по радио, о жизни других стран было для них полной абракадаброй, просто бессмысленным набором букв. Самоса, Независимость Индии, Куба, Фидель Кастро, Карибский кризис, Битлз, фестиваль в Вудстоке. Высадка на Луну. Единственное, что они могли осмыслить и понять из того, что происходило не у нас, это были индийские фильмы. И не важно, о чём был фильм, и какие повороты сюжета происходили по мере мелькания кадров. Главное, что в фильме всё было красиво и звучали грустные песни. Можно и прослезиться случайно….

     Они работали, даже выйдя на пенсию. Они не могли не работать. Потому что не представляли, что можно жить, спать, есть, и ничего не делать. Да и были такие работы в колхозе, на которые соглашались только они. Наверняка они с трудом могли назвать фамилию правителя нашей страны, будь это Черненко или Горбачёв, но точно знали по кличкам всех окрестных собак в деревне.

     Года два назад, приехав в деревню, я узнал, что они обе уже давно умерли. И их опустевший полусгнивший домик администрация села продала под дачку заезжему городскому жителю. Перестраивать и реставрировать его он не стал, но своей красоты добавил. Сейчас, он стоит с высоким малиновым забором, обшитый нелепым жёлтым сайдингом, под острой оранжевой крышей из металлопрофиля. И с изумлением таращится на улицу широкими запотевающими пластиковыми окнами, словно старый столетний  дедушка, нацепивший на себя вещи пятнадцатилетнего правнука.

     А от Нины и Васени и их брата Ивана ни у кого ничего не осталось. Ни одного документа, ни одной фотографии. Словно злой рок всё же догнал и окончательно добил их за грехи родных, не умеющих и не желающих прощать своих соседей. Словно они и не жили никогда на этой земле.