Железное кольцо! Детство! Часть вторая!

   После того, как похоронили моего дедушку, и я снова пошла в школу, моя жизнь круто изменилась. Изменилась и я сама. Если до этого я была весёлым и жизнерадостным ребёнком, то после того, как не стало дедушки, я стала более замкнутой и не защищённой. Его лапоточки я спрятала у себя в комнате, где мы находились вместе с Полиной, которой уже в октябре должно было исполниться два годика, а мне летом исполнилось восемь лет и я уже многое стало осознавать по-взрослому.
   
   Полинка была хорошенькой, с голубыми глазками и светлыми волосами, как копна соломы, если с утра её не расчешешь и не заплетёшь косички.
   
   У меня волосы были тёмные, как у папы, а у Поли светлые, как у мамы, только глаза у меня были карими, как у мамы, а у Полины, голубые, как у папы. Мне с ней было легко, потому что она всегда меня слушалась и если я ей говорила, вот возьми карандаш и рисуй, то она брала карандаш и рисовала, пока я занималась уроками.
   
   Не знаю почему, но наш папа стал довольно часто приходить домой пьяным и, бывали дни, когда он ругался с мамой. Мама тоже пошла на работу, но что-то постоянно обсуждали с папой какие-то трудности, в которых я тогда ещё не разбиралась, хотя и чувствовала какие-то перемены не только в семье, но и в самой деревне, да и в школе.
   
   Этот учебный год пролетел очень быстро, даже стремительно и к лету я подросла на целых пять сантиметров. В июле мне исполнилось девять лет. Я по-прежнему бегала в лес, иногда брала с собой и Полинку, но бродили с ней только по опушке. После смерти дедушки, дом его осиротел, Тишка куда-то сбежал, или пропал, но сколько отец его не искал, так и не нашёл. Он никому не откликался, хотя соседи говорили, что видели его на кладбище, у могилы дедушки. Он там сидел чуть-ли не каждый день и скулил. Я бегала туда очень много раз, но никогда его не заставала, вероятно он прятался от нас, боясь того, что мы посадим его на цепь и он не сможет тогда быть возле своего хозяина. Я слышала, как он выл в той стороне, но уходил от людей. Отец потом вообще отказался его искать, так он и пропал. Больше полгода он выл возле могилки, а потом исчез, и только на следующее лето я нашла его мёртвым недалеко от кладбища. От него мало что осталось, скелет с шерстью и всё. Лежал он мордой к могилке дедушки, обхватив лапами свой нос. Так как мне уже было девять лет, то я сбегала домой за лопатой и похоронила его на том месте, где он и умер, не дождавшись своего хозяина. С тех пор я стала недолюбливать своего отца, который, к тому же, всё больше и больше стал пить и, почти каждый день приходил домой пьяным. Самое интересное это то, что и мама стала частенько приходить весёленькой, а порою, вместе с папой и другими дядьками и тётками, устраивали попойки в доме. В такие дни я закрывала спальню и ложилась спать с сестрёнкой, чтобы она не пугалась пьяных криков и грохота передвигаемых столов. Музыка в такие дни гремела чуть ли не до утра, после чего они, изрядно пьяные, уходили на работу. Да и с работой у них становилось всё хуже да хуже. Когда-то богатый колхоз стал нищать, сюда уже перестали ходить рейсовые автобусы, а приходили только два раза в неделю. Основная масса людей стала уезжать на заработки, а оставшиеся потихоньку спивались, бросая своих детей на произвол судьбы.
   
   Когда мне исполнилось десять лет, Полинка уже подросла и бегала за мной по пятам. К этому времени я уже стала кое-что понимать и довольно часто вспоминала слова дедушки, которые он говорил тогда, ещё в девяносто первом, что придёт время и развалится ваш колхоз, а папа ему не верил и назвал его тогда старым ворчуном, который ничего не смыслит в современной жизни. А всё произошло именно так, как и сказал тогда дедушка. Я всегда верила и знала, что мой дедушка самый умный и самый хороший. Он ненавидел водку и мог позволить себе только стопочку и то только по большим праздникам, а папа мой, последние два года не приходил домой трезвым. Я проклинала водку и дала себе слово, что никогда не опущусь до такого состояния, и никогда не буду пить эту заразу, которая отравляет жизнь не только нашим родителям, но и мне с Полинкой.
   
   Но как бы то ни было, мы продолжали жить в своём детстве, и так же, по детски, радовались этой жизни. Мы с Полинкой уже часто уходили в лес, или пропадали на озере, где я приловчилась ловить рыбу, которую мы потом жарили и ели с сестрёнкой. Бывали дни, когда в доме вообще не было хлеба, тогда я брала с собой Полинку и мы шли с ней к тёте Ане, двоюродной сестре нашей мамы. Она была одинокой и доброй женщиной, старше нашей мамы, но держала дома курей, уток, пару поросят и две козочки, которые постоянно паслись возле дома. Она давно была на пенсии и когда мы приходили к ней, то она даже плакала от радости, не зная, куда нас посадить.
   
   Тётя Аня! – спросила я у неё однажды, во время очередных запоев наших родителей. – Можно мы с Полинкой будем к вам приходить, когда папа с мамой будут пить?
   
   Господи! Деточки вы мои! Да я же вас как родных люблю! Конечно же приходите! – засуетилась тётя Аня, бегая возле нас. – Что у меня места нет что ли? Места всем хватит, да и покушать всегда есть что! Я же не пьянствую, а всё время работаю, со скотиной управляюсь, поэтому у меня есть и мясо, и сало, и яички, и молочко!
   
   Господи! – снова взмолилась она, вытирая слёзы кончиками своего платка. – Да я вас на всё время бы забрала, да мама ваша мне глаза выцарапает. Не нравится ей, видите ли, что вы ко мне приходите!
   
   Да вы не беспокойтесь, тётя Аня! – сказала я, рассуждая, как взрослая. – Они когда пьяные, то никого не замечают, пьют, ругаются матом и орут под музыку. Им не до нас!
   
   Вот и сегодня я решила остаться у тёти Ани с сестрёнкой, увидев мать пьяной, возвращающуюся с фермы. Она была бригадиром и на работу всегда ходила хорошо одеваясь, благо, в своё время они с отцом много ей приобрели нарядов. Вот этот запас она сейчас и носила, красуясь на ферме непонятно перед кем.
   
   На ней был костюм светло-голубого цвета с короткой юбкой, выше колен и с небольшим разрезом позади. Напившись, она видимо где-то валялась, потому что он, да и сама она, были заляпаны грязью, к тому же он был весь помятый. Ноги тоже были грязными, но она не обращала ни на кого внимания. Соседи, проходящие рядом, только сокрушённо покачивали головами.
   
   Увидев её в таком виде, я схватила Полинку и, через задний двор, по огородам, увела её к тёте Ане, чтобы не расстраивать девочку. Проживая в этом кошмаре, я становилась всё взрослее и, более осмысленнее, смотреть на будущее. К этому времени я уже знала, что люди живут везде, не только в нашей деревне, и где-то там, далеко, происходят какие-то события, о которых мы узнаём последними. Люди живут интересной жизнью, и что-то делают полезное, а здесь я вижу только безысходность, грязь и пьяных родителей, которые вообще перестали уделять нам с Полиной внимание. Сначала я плакала, а затем стиснула зубы и решила, что когда выросту, обязательно уеду и увезу с собой Полинку из этой поганой нищеты и сплошного убожества. Убожества не только материального, но и морального, убожества наших родителей, да и всего того, что нас здесь окружало. Все нормальные люди давно уже покинули это место, а оставшиеся продолжали жить, не понимая того, что уже давно умерли. Они просто передвигались, как зомби, и что-то по инерции ещё делали. Продолжали жить, а вернее доживали, только пенсионеры типа нашей тёти Ани, которая получала свою нищенскую пенсию, и за счёт скотины и птицы, выживали в это страшное время.
   
   Мрак! Тягучий и давящий мрак поселился во всех нас и многие, включая и наших родителей, просто спивались, не увидев никаких просветов вокруг себя. Это состояние очень быстро убивает слабого человека, у которого отсутствует та движущая сила, что помогает ему выбираться из разных ситуаций. Об этом я думала уже гораздо позже, став более взрослой и поняв кое-какие жизненные устои и методы борьбы за выживание, оказавшись в тяжёлой ситуации. Но я всегда вспоминала наше детство и пыталась сопоставить эти две жизни. Это было потом, а сейчас мне было всего десять, а Полинке ещё не было четырёх лет, хотя по ночам я часто думала о нашем будущем, имея за плечами всего лишь десять лет жизни.
   
   Нам необходимо было выжить, поэтому я всё же стала приводить Полинку к тёте Ане, где мы могли хорошо покушать и отдохнуть в спокойной обстановке. Тёте Ане мы тоже помогали, пропалывали грядки, собирали грибы и ягода, и приносили ей, после чего она занималась с ними и готовила на зиму маринованные грибы и варенье из ягод. В конце-концов мы с ней сдружились и, если появлялась такая возможность, то бежали с сестрёнкой к ней. Мать ни разу за последний год не поинтересовалась у нас, как дела и чем занимаемся. Ей было всё безразлично, только вонючая самогонка, или что ещё, да пьяная компания.
   
   Годы, такие тягучие, липкие и грязные, не летели, а как бы медленно растворялись в этом бытие. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, а Полинке уже девять, в ноябре месяце в конце этого тысячелетия, умер наш отец. Не приходя в сознание от беспробудной пьянки, которая продолжалась у него с мамой в течение последней недели, не прерываясь ни на один час. Мать же так и не поняла, что её муж и наш отец умер, продолжала пить и лишь, отойдя от пьянки, стала интересоваться, где же её Ваня. Узнав, что муж умер и его уже похоронили, она, даже не всплакнув, продолжила пить этот проклятый самогон, не ведомо откуда берущийся.
   
   Они с отцом пропили почти всю мебель, машину, а она почти все свои нарядные вещи и обувь. Телевизор мы смотрели у тёти Ани, а спали, на чём придётся, и я решила вообще перейти жить к тёте Ане, оставив мать со своими собутыльниками.
   
   Единственное светлое пятно в моём детстве, это был мой дедушка, который привил во мне любовь к природе, да и к людям. Он уважал всех, его уважали все. Потеряв свою жену, то есть мою бабушку, она ушла из жизни после того, как родила моего папу, дедушка один, работая в колхозе простым строителем, вырастил сына, дал ему образование и ни разу не попытался жениться ещё один раз. Он слишком любил мою бабушку, и постоянно смотрел за её могилкой, пока сам не лёг с ней рядом. Он и сам-то был ещё не такой-то и старый. Прожив несколько лет на пенсии, он ушёл к ней, и не смог помочь ни мне, ни Полинке, которую я любила всем своим сердцем. Я поклялась себе, что никогда её не брошу, и сделаю из неё человека, но для этого нам с ней ещё предстояло выжить. Если бы не тётя Аня, мы бы умерли от голода, или бы оказались в детском доме, куда тоже, в то время, не так просто было попасть.
   
   Я работала днями и помогала тёте Ане по хозяйству. Она тоже уже была женщиной в возрасте, и постоянно пила какие-то лекарства, хватаясь за спину, но к нам была очень добра, и я ни разу не слышала от неё плохих слов, даже в адрес своей сестры, то есть нашей мамы.
   
   В свои пятнадцать лет я уже выглядела довольно привлекательно. Из старых маминых, когда-то богатых и нарядных платьев и костюмов, которые они не смогли пропить из-за того, что были грязные и замусоленные, валявшиеся в углу комнаты прямо на полу с грязным бельём, я научилась шить довольно приличные платья, юбки и блузки. Слава Богу, её швейную машинку, я успела перетащить к тёте Ане, иначе они бы ещё с отцом обязательно её бы пропили. Когда они хватились её, то я им это и сказала, что уже пропили. Она была большая, с ножным приводом, но я к ней быстро приноровилась и у нас, с Полинкой, всегда были красивые наряды. Каким-то чудом сохранились некоторые мамины туфли на высоких каблуках. Одни были чёрные, на шпильках, другие белые, но на утолщённых каблуках, а третьи красные, и тоже на шпильках. Вообще-то у неё было пар тридцать всяких туфель, разных цветов. Я их пока носить не могла, так как они были мне ещё чуть велики, но на следующий год должны уже подойти. Всё это я сложила в большую коробку и поставила у себя под кроватью.
   
   Спали мы с Полинкой в маленькой, но уютной комнатке, у нас были отдельные, металлические с сеткой, кровати. В комнате находился небольшой шкаф с нашими вещами и всё. Возле окна, которое выходило прямо в сад, стояли два стула, на которые мы складывали свои вещи перед сном.
   
   Уроки делали в большой комнате с тремя окнами, двое из которых выходили во двор, а одно на улицу. Вот именно возле него, для меня, тётя Аня, приготовила специальный угол, где я и работала на швейной машинке.
   
   Да ты у нас прям кудесница! – восхищённо говорила она, поглядывая какие красивые вещи, выходили из моих рук. – И где ты этому успела научиться? Вырастишь, надо в Москву ехать, ты же прирождённый модельер, как сейчас по телевизору говорят.
   
   Да я ещё маленькой была и всегда смотрела, как мама шила, но тогда ещё достать ножкой не могла до педали, а иголку заправлять могла, и нитки накручивать тоже. Всё это я знала ещё давно, а шить начала только здесь! – ответила я ей и улыбнулась. – Вы знаете, мне безумно нравится работать с материей и создавать что-то интересное!
   
   Вообще-то мне было чертовски приятно слышать похвалу тёти. В конце-концов я, в свободное время, стала обшивать наших сельских женщин, переделывая их старые наряды за небольшие деньги. Потом на меня переключилась молодёжь, от которой не было отбоя. Почти все девочки из нашей школы шли ко мне. Все заработанные деньги я отдавала тёте Ане, оставляя себе немного, чтобы хоть что-то покупать Полинке, да на обувь, с которой у нас с ней была беда, но заработав денег, проблему эту я решила.
   
   Как бы то ни было, но перестали быть в тягость тёте Ане, хоть она никогда нам об этом и не говорила. К концу августа я полностью подготовила Полинку к школе, всё сделала и себе. Купила ей туфельки, а на плохую погоду розовые, резиновые сапоги с тёплым мехом внутри. Такие же я купила и себе. Тётя Аня и летом, и зимой ходила в тёплых бурках в резиновых бахилах. Мы с Полинкой зимой тоже бегали в бурочках. Они очень хорошо грели и были лёгкими, оставляли ощущение, что ты босиком.
   
   С каждым годом в наших классах становилось всё меньше и меньше детей. В этом году в первый класс привели только двух мальчиков и одну девочку. Я в этом году перешла в десятый класс, а Полинка только в третий, из-за того, что родилась в октябре.
   
   Как ни странно, но первого сентября, пришла наша мама. Она была вся помятая, но чисто прибранная. Встретив нас там, встала перед нами на колени и долго, и надрывно плакала, обняв нас и, прижав к себе.
   
   Простите меня, девочки мои родненькие! – чуть слышно, захлёбываясь слезами, прошептала она и, расцеловав нас, быстро ушла со двора, не проронив больше ни слова.
   
   Она шла ссутулившись, постаревшая, постоянно кашляя. Нам до такой степени стало её жалко, что мы бросились за ней и, догнав уже на улице, обхватили её с двух сторон и также заплакали.
   
   Матери было около сорока лет, но выглядела она, как тётя Аня, которой уже исполнилось семьдесят. Вся седая, лицо было всё в морщинах, а, некогда прекрасные глаза, стали какими-то бесцветными и неживыми. На неё было страшно смотреть и, в то же время, до безумия жалко.
   
   Она угасала прямо на глазах, и не понятно было, как она ещё ходила, дышала и разговаривала. Проклятая водка и самогон, а также курево, сделали своё дело. Они забрали у нас отца, от которого лишь изредка исходила ласка и тепло, да и то лишь тогда, когда он болел и, в это время, не пил. Мать ещё хоть как-то уделяла нам своё внимание, но после его смерти, напрочь, выбросила нас из головы. Было такое ощущение, что мы её вообще не интересовали.
   
   Полинка хоть ещё и маленькой была, но тоже стала входить в эту жизнь не имея материнской ласки, я полностью заменила её собою. Иногда она даже приходила ко мне ночью, залезала под одеяло и говорила. – Мамочка! Можно я полежу с тобой? – и засыпала, а я до утра плакала от того, что не было у нас с ней ни мамочки, ни папочки. Об этом я, конечно же, никому не говорила.
   
   Вообще непонятно, как это произошло, но я не ощутила того времени, которое все называют детством, юностью. Всё это сложилось в тех мгновениях, когда я была вместе с дедушкой и всё. Всё остальное, включая и школу, в моей душе отложилось, вернее, превратилось, в огромный, чёрный ком, который всё разрастался, стараясь полностью поглотить и меня, и Полинку.
   
   Побыв с матерью несколько минут, она снова погладила нас по головкам, прижала к себе и произнесла. – Вы нас простите с папой, особенно меня. Ты, Ларочка уже большая, красивая, вся в меня, когда я была девочкой. Полинка просто чудо! Вы берегите себя и не поминайте нас лихом. У каждого своя жизнь, у нас она вот так сложилась, а у вас, я верю, всё будет хорошо. Вы тёте Ане привет передавайте, и пусть она не держит на меня зла. Я, наверное, скоро умру, так вы меня рядом с папой положите, и живите с миром, помогайте друг другу, да и нас не забывайте. Болею я сильно, Ларочка! В груди всё отгорает и только водкой проклятой и спасаюсь. Уже внутри ничего не осталось, еле в школу дошла, чтобы с вами повидаться. Простите!
   
   Сказав это, она отвернулась от нас и направилась в сторону нашего дома. Плечи её постоянно вздрагивали, а руки прикрывали лицо. Плакала! Плакали и мы! Только когда мама скрылась за поворотом, я вытерла Полине глазки, привела в порядок своё лицо, и посмотрела на сестрёнку.
   
   Ну что, сестрёнка? Будем жить? – спросила я, выдавливая из себя что-то типа задора и улыбнулась, а у самой кошки скребли на душе.
   
   Полинка посмотрела на меня, тоже улыбнулась, и ответила. – А как же! Мы ещё с тобой покажем!
   
   Вот так начался наш новый учебный год, год, который всё ближе и ближе вёл нас к взрослой жизни. Жизни, в которой каждый выживал, как мог, тем более в это, поганое, время. Время, в которое нам посчастливилось появиться на свет Божий, чтобы увидеть жизнь в чёрных тонах.
   
   Возможно, кому-то было ещё тяжелее жить, но по телевизору нам показывали прекрасные города и зеркальными небоскрёбами. Тёплые моря с яхтами и смеющимися на них молодыми девушками и парнями. Великолепные отели на берегу океана, с чудесными бассейнами и диковинными растениями, на которых восседали сказочные птицы. Мне всё это представлялось будто во сне. Открывая глаза, я видела совсем другое. Грязная дорога, чёрные от осенних дождей деревья и дома, холодный ветер и неизгладимая тоска, которая разъедала меня изнутри.
   
   Зачем! – говорила я самой себе, смотря телевизор, и не понимая ничего из увиденного. – Зачем мы здесь прозябаем и заживо сгниваем? Ну не будет здесь никакой жизни, а если и будет, то только та, которая сгубила наших родителей.
   
   Я вспоминала, как, дедушка, когда развалился Советский Союз, говорил моему папе, чтобы он бросал всё, и ехал в город искать работу, а потом перевезли туда детей. Но он только смеялся тогда над дедом и, в итоге, загнал себя в могилу, споил нашу маму, которая не сегодня-завтра уйдёт за ним, и оставил нас в этом жутком, липком, грязном Аду. И как из него вырваться, я пока не знала, да и надо было заканчивать школу. Ещё почти два года собственной каторги, а потом полная неизвестность.
   
   Вот такие мысли были у меня, у девушки, которой шёл всего шестнадцатый год. Я отлично понимала, что тётя Аня тоже больна, и каждую ночь молила Бога, чтобы она протянула хотя бы ещё пять лет, чтобы я смогла уже, потом, забрать к себе Полину. После школы я решила переехать в город, который располагался километрах в пятнадцати от нас, и устроиться там в салон для кройки и шитья модельных платьев и костюмов. А также свадебных и бальных платьев. У меня уже было масса интересных эскизов, но без денег и оборудования, я была не в состоянии произвести хотя бы одни экземпляр, чтобы его показать.
   
   Всё то, что я шила у себя в комнате, пользовалось большим спросом и на жизнь нам хватало. Я стала откладывать деньги для того, чтобы можно было снять квартиру в городе и перебиваться какое-то время, пока начну зарабатывать на жизнь. Все тяготы и лишения выработали во мне очень твёрдый характер, граничащий с жестокостью. Я решила вырваться из этого Ада и вытащить из него сестрёнку!

                04.02.2015 год.


Продолжение! http://www.proza.ru/2015/02/05/2023!