Ветераны

Та война, она всегда будет рядом с нами, в каждом доме, в каждой семье.  Слишком много нашей  крови осталось там. Где-то,  на Ленинградском фронте, под Новгородом пропал без вести   мой дед – Колесников Пётр Николаевич, 1902 года рождения, тот самый, который из Богданихи.Это по бумагам. То ли жив, то ли нет.Решайте сами. Ни фотографий, ни писем  не сохранилось. Однако приезжал к бабушке после войны сослуживец, сказал, что погиб Пётр Николаевич: то ли на  мине  подорвался, то ли  снарядом его разорвало. Домой, дескать, не ждите. Она и не ждала  с пятью детьми на руках, младший из которых так никогда и не увидел отца. Недавно,  нашел я в списках, захороненных в братских могилах у  Новой Деревни  Парфинского района, что в Новгородской области, фамилию воина -  Колесников Пётр Николаевич. Их туда со всей округи тогда свозили, и в братской могиле, по слухам, десять тысяч лежит. Ничего кроме фамилии, имени и отчества в тех списках я не нашел. Но может и он это, мой дед. Хотя мало ли Колесниковых Петров Николаевичей на Руси. «Имена же их, Господи, ты сам ведаешь».
Вспоминаю лица тех, кто вернулся. Изборожденные глубокими морщинами, плохо выбритые, с приклеенными полосками от газет на месте порезов. Ну, да, брились они нечасто. И обновками не блистали. «Бастоновый» костюм  покупался один раз, на свадьбу и на всю оставшуюся жизнь, на все случаи, в нём же и хоронили./Примечание: Здесь имеется в виду костюм из ткани «бостон». Почему-то в нашей «окающей» стороне  в произношении этого слова было принято «акать». Бастоновый костюм, вальс-бастон. Конец примечания./ А в обычные дни были простые брюки, да рубаха, больше похожая на армейскую гимнастерку, а может из неё и перешитая. Солдатские вещи они в миру долго носятся. В этих гимнастерках восстанавливали страну, налаживали жизнь, работали,  учились, а по праздникам на них вешали награды. Красивых орденов  у них не было. Это для генералов забава. А у солдат  было что попроще: «За отвагу», «За боевые заслуги», «За Варшаву», «За Будапешт», «За Берлин». Такая вот география.
Да, и рассказчики они были неважные: ни о лихих атаках, ни о стратегической обороне от них ничего не услышишь. Больше всё  про тушенку, уведенную у зазевавшегося старшины,  да про курево на войне или про водку. Как, например,  рассказ  Павла Михайловича Маслова о том, что пережил он, 19-летний паренек, сидя в окопе под Курском, когда, казалось ему, что все бомбы и снаряды летят в него, и  не хватит земли в России, чтобы от них спрятаться. « Тут водку привезли, значит в атаку скоро, а я как чумной хожу,  не понимаю ничего, да и из рук все валится. Старшина посмотрел,  кружку наливает, вот такую, на пол-литра, не меньше. Я ее одним духом – и ничего. Как вода прошла, и не берет, проклятая. Старшина усмехнулся, еще наливает,  половину. Я и ее туда же. Зажевал чем-то протянутым, закурил. Чувствую, отпускать начало. А ведь перед войной и не пил вовсе».
Такой вот рассказ, 9-го Мая, на общей кухне коммунальной квартиры, не о Родине, не о Красных знаменах, и, даже не об орденах, той же кровью заработанных. А о водке, которой было столько, что пей -  не хочу,  только вот не брала,  проклятая.
По иронии судьбы, а может быть  и Высшей справедливости, жил Павел Михайлович в доме, который после войны построили немецкие военнопленные. Целый поселок таких домов, странной, непривычной для наших мест архитектуры был построен тогда у нас на Томне. Добротные дома, двухэтажные, с просторными верандами. По их немецким замыслам в таких домах должны были проживать четыре семьи, не более. Но у наших властей было собственное представление о человеческом благополучии. Они  эти дома сделали коммунальными, поселив в каждую комнату по семье, а кухни и туалеты стали «местами общего пользования».  Не  буржуи, в конце концов. Да, и с жильем в стране всегда была «напряженка». Обычное дело.
А вот другой рассказ, скорее, нет – История, о времени и войне, и о людях, ту войну прошедших до конца.  Павел Иванович Щукин, мой сосед. Депутат Верховного Совета, какого-то  там послевоенного созыва. Воевал, работал, достиг «степеней известных», и скажем так, что по заслугам, не за речи на партсобраниях. Вот, только не выдержал Павел Иванович испытание властью и славой и вернулся назад, на Томну, в  свой  дом, к истокам. Верно, говорят  в народе, что «нет такого молодца, чтобы поборол винца». Работал на  Комбинате то ли возчиком, то ли смазчиком до самой пенсии, воспитывал  сначала непутевых детей, женой ему оставленных, а потом внуков - это уже от сыновей, в подарок. Я видел его портрет, большой парадный, с нарисованным депутатским значком на лацкане пиджака, и  правительственными наградами за войну и за труд, настоящими не нарисованными и прикрепленными  там, где им и положено быть. Портрет написал его друг, безногий инвалид, художник- самоучка, и  тоже из нашего дома. Горький пьяница, такой, что жёны запрещали своим мужьям водиться с ним. Помню только его имя – Семён. И больше ничего, остались правда его картины, которые он  дарил  людям,  дарил просто так, что дадут  то и ладно. На тех картинах были всё больше Волжские берега, сама Волга и  «Ракеты» на ней с белым сверкающим следом. Вода, Небо и ослепительный солнечный свет. Не Пиросмани, к сожалению, но была и такая вот жизнь, сломленная всё той,  же войной.   
Пили, конечно же. Ох, как пили. Иногда, мне кажется, что от этой  темно-зеленой бутылки народу в России полегло не меньше, чем от ручных немецких гранат. Я ещё помню дощатый балаганчик  у «Девятого магазина», выкрашенный весёленькой голубенькой краской. И назывался он в народе, конечно же «Голубым Дунаем». В городе были и другие, но тоже -  «Голубые Дунаи».  Так вот, этот, у Девятого магазина, с неизменным постоянством возникал на нашем пути всякий раз, когда мы возвращались с отцом из Старой бани. А что Вы хотите? Не зря же сказано великим русским полководцем Александром Васильевичем Суворовым: «После бани – штык продай, а водки выпей!» Мой отец действительную на флоте служил, там свои порядки. Был раньше даже сигнал такой: «На водку». По службе полагалось. Это при старом режиме, конечно. Но традиции есть традиции. Поэтому  «сто грамм и яичко» после бани, вроде бы как для здоровья полагалось. Так что, кто после бани, а кто и просто так  в «Голубой Дунай» зашёл. А раз зашёл…. Не уходить же, не выпив сто грамм фронтовых, не поговорив со знакомыми.  Вот в таких «заведениях» и собирались наши ветераны. Веселились как умели, «за жизнь» говорили. Только я тогда слишком мал  был. Ничего из тех разговоров не помню.
 И ещё вот о чём хочется рассказать: я не припомню что-то, чтобы мои соседи состояли в каких-либо «ветеранских» очередях на мебельные гарнитуры, на бытовую технику, на автомобили. Не было у них таких денег, да если бы и были…
-Это, что получается, десять зарплат за мебель из  опилок отдать? А еда, а одёжа? Нет, это баловство не для нас, не для наших квартир. Для наших,  мы  что-нибудь  сами придумаем.
И придумывали, и делали. Основательно всё делали, наверное, так и на фронте было. Солдат – он, прежде всего работник и война для него – работа.
  Не ходили мои соседи   и в школу, с рассказами о войне. В школу к нам приходили   другие ветераны. У тех и наград было поболее, да и выглядели они  как-то поосанистей. А уж как  начнут рассказывать о славном  боевом пути – заслушаешься:  тут тебе и про победу, и про Родину, которую надо любить, и про Партию с народом. Не берусь  ни судить, ни рядить, ни про тех, ни про этих. Просто постараюсь  вспомнить всё так, как было, как осталось в памяти. А осталось -  разное.
В конце 80-х наша  «перестройка» постепенно сошла « на нет». В сознании людей  на первое место вышли  такие понятия как «талоны», «кредит МВФ»  и «гуманитарная помощь». Однако праздник есть праздник. Тем более,  такой,  как 9-е Мая. Вот и шёл я в тот день из «одного» места в другое. Шёл по  Текстильной улице,  через Америку и Красную Горку, чтобы выйти как раз на Томну, к  «тридцати шести». И где-то в тенистом переулочке услышал гармошку. Это играл, сидя на  ступеньках у крыльца,  мужичок небольшого роста, «метр с кепкой», как у нас  говорят, одетый в  в праздничные брюки, но без пиджака, в  одной майке и  без рубашки. Пиджак, правда, висел рядом,  на спинке   стула. На пиджаке – медали. Рядом со стулом стояла бутылка водки  и банка немецкой ветчины, прозванная в народе  «утюгом» за треугольную форму. Ветчина эта попала к нам,  то ли по бартеру,  то ли как гуманитарная помощь от «Покоренной Европы» - «народу-победителю» как раз на 9-е Мая.  Играл  же он так лихо, так забористо, что я  невольно остановился послушать. Увидев зрителя, он ещё и запел:
«Три танкиста выпили по триста,
А четвертый выпил восемьсот».
-Ловко у тебя, отец, получается, - сказал я.
-А чего там, есть навык. Гуляю. Водку по талонам от Горбачева получил. Бабка банку трофейной ветчины отвалила. Закусывай – не хочу. Присоединяйся!
-Спасибо, отец, но меня дома ждут. А тебя с Праздником. С Победой!
-И Вам не хворать.
Вот так. Для кого гуманитарная помощь, а для кого – « трофейная». Я долго этого старичка помнил.  Такой по помойкам не пойдет и бутылки собирать не будет. Такого не сломать.
И ещё об одном. В отличие от иных ветеранов, коллекцию наград которых  на парадных пиджаках ежегодно пополняли всевозможные юбилейные значки и медали, мои соседи-фронтовики  свои боевые награды  с годами лишь теряли. Поймал я как-то во дворе шустрого пострелёнка, едва не сбившего меня с ног, а у него на рубашке медаль «За отвагу» прицеплена.
-Откуда, такая награда, боец!
-Деда дал!
А через какое-то время увидел его вновь, но уже без медали.
-А награда твоя где?
-Потерял.
Что тут добавить, как прокомментировать? Да, никак. Можно ещё и про «Царь-рыбу» Астафьева вспомнить, про блесну на тайменя, из солдатской награды выкованной. Хорошо ещё, что ни в «органах», ни в различных ветеранских советах о той медали на рубашке у  мальчишки не узнал никто. А то затаскали бы старика по собраниям, исключили бы откуда-нибудь.
И напоследок, еще одна история из военного времени, так поразившая меня в свое время одним, казалось бы, незначительным фактом. Феликс Петрович Искратов, отец моих товарищей из детства, ему было 14 лет, когда во время войны, его, выпускника школы ФЗО определили на работу в Наволоки. И вот он каждый день ходил на работу пешком - туда и обратно, летом и зимой. Четырнадцать километров туда и четырнадцать километров обратно. И при этом, еще, и работал. Это потом у него будут два ордена за труд, настоящих, заработанных в цехе, у станка. А тогда он просто каждый день ходил на работу за четырнадцать километров, потому,  что так было нужно стране, которая воевала. Все. Sapienti sat. Умному достаточно.