Мечта

               

    У меня есть великая несбыточная мечта. Я с ней ложусь, я с ней просыпаюсь. В сутолоке большого города она иногда ненадолго пропадает. Но всегда возвращается, порой в самых неожиданных местах.

   Я мечтаю о лицензии на убийство. Пусть мне разрешат специальным секретным постановлением отправить на тот свет совсем немного, человек сто, и чтоб мне за это ничего не было. Никакого уголовного преследования. Если кому-то покажется, что это много, сто человек, и этот кто-то откажется поставить визу в нужном месте, я смирюсь и существенно снижу свои запросы. Пусть разрешат совсем чуть-чуть порешить, человек пятьдесят. Я разве против? Только без повесток потом, без правосудия и, само собой – без автозаков и всяких там черных лебедей с белыми дельфинами. Скрепя сердце я готов на самую малость, хотя бы с десяток душ укокошить без вредных последствий для родимого организма. Только чтобы потом по совести все было, без обмана. Никаких присяжных и заседателей, никаких гражданских исков за моральный ущерб.
 
   Я бы не первого встречного приговорил, что я, урод какой моральный? Я бы по справедливости действовал. Но этого сутулого паренька, что в настоящий момент вместе со мной в метро едет, пристрелил бы не раздумывая. Прямо в узкий бестолковый лоб. А в дырку засунул бы проводок от наушников. Идиотский рюкзак, которым он меня беспрестанно обтирает, ногой бы пнул. Вовсе ведь никчемный человек. Зачем ему жить?

    Или нет. Все-таки первого я уконтропупил бы мотоциклиста, который около часу ночи по улице мимо моего дома проревел, как самолет-бомбардировщик. Достал бы его из гранатомета-мухи. Уверен, что жильцы окрестные мне только спасибо скажут.

   Кстати, о самолетах. Там такие особи, доложу вам, летают! Это что-то. В прошлый раз угораздило мне рядом с бегемотом сидеть. Жирный, бока на бедра свисают, по проходу бочком передвигается с двумя дорожными сумками. Задел всех, кого мог, кто не метнулся на свободные места вовремя. Подбородков у него несколько и все, как на подбор, небритые. Если ты такой больной и потливый, летай отдельно от нормальных людей, купи себе бизнес класс и воняй там себе на здоровье сколько вылезет. Нет, ему, тварюге, денег жалко, пусть невольный сосед по полной программе весь полет в стеснении великом страдает.

   Да и боязно лететь с ним, особенно когда разбегались. Перевес-то какой на нашем боку. Только на летчиков надежда, стюардесса, должно быть, сообщила экипажу о форс-мажоре. Обязана была доложить!

   Такого пулей не взять. Заплутается пуля в мягких тканях. Я бы его, пожалуй, пытал. Ножом сало срезал бы тонкими ломтями и между его жирными губами-червями пропихивал. А потом уже, когда похудеет страдалец килограмм на семьдесят, можно и саперной лопаткой в горло. Сквозь все подбородки лоснящиеся.

   Хуже гиппопо в самолете может быть только благое семейство с грудным младенцем. Обыкновенно тот орет не переставая, а мамашка с папашкой как бы не при делах. Словно не их чадо визгливое пассажирам спать не дает. Даже рот скотчем не заклеят. Моя бы воля – отправил бы младенца в свободный полет без парашюта, а родителей его недовоспитанных одной пулей через грудную область тела порешил.

   Потом бы переживал конечно, раскаивался. Киндер все ж таки, дитё несмышленое. А я с ним как-то не по-христиански. Можно ведь было и не так радикально, а просто приглушить на время полета ударом кувалды по маковке. Авось выжил бы малец никудышный и развился потом в деятеля какого общественного или полковника сухопутных войск.

   Непременно поквитался бы я со своим начальником. Пришел бы к нему в кабинет культурненько, и сказал бы негромким голосом: «Сократил ты меня, Пал Иваныч, так уж не взыщи, и я тебя сокращаю. Квиты будем». И дыроколом его, жабу зажравшуюся, в височную кость.

   Жену свою бывшую я бы с балкона уронил. «За что?» - спросите. А просто так. За то, что не оценила, что другому супы варит. За то, что дочкам обо мне черте чего наплела, и боятся те меня до мурашей. Плачут в голос кровиночки мои ясноглазые, когда я их из детсада забрать пытаюсь. В воспитательницу, что их не отдает и охрану вызывает, шмальну как-нибудь из дробовика в лицо веснушчатое с превеликим наслаждением. Хотя нет. Она ведь хохлушка. Оксана Миколовна. Утоплю ее в чане с кипящим борщом. Так-то правильнее будет. А борщом тем закушу потом. Люблю я борщ со сметанкой, аж трясет всего. Каюсь. Грешен.

   Владельца тонированного автомобиля «Мерседес» с номерными знаками А 777 АА 777, проживающего в соседнем доме, я бы взорвал в этом самом Мерседесе. Причину, надеюсь, никому объяснять не надо.

   Но хочется громкого преступления. Чтобы все телетрансляции прервались из-за новости, чтобы со всего мира соболезнования, а вокруг посольств российских – цветы и горящие свечи. Обидно до слез, что Ельцин своей смертью помер.  Когда еще такая подходящая мишень появится?

   Нынешние либо мелковаты, либо мне и народу нашему многонациональному сугубо симпатичны. Разве что премьера кокнуть? Нет, не буду его. Не тот масштаб.  Померкнет новость быстро на фоне какого-нибудь скандала допингового или развода звездного.

    Эх, жаль, что американского нельзя. За американского точно привлекут, пусть даже и черномазый тот от рождения. Они же беспредельщики, спецслужбисты ихние, похитить могут прямо из теплой постельки под белы рученьки. Американского и в мечтах нельзя.

   Мечты на то и мечты, чтобы реалистичными быть хоть капельку.

   Папу римского тоже стремно. Шлепнешь его – и в рай дорога заказана. Лучше даже не думать об этом. Пусть естественным образом уходит. Да и жалко его. Вроде бы безобидный старикашка. Глупый только. В Бога верит.

   А вот патриарха нашего доморощенного – пожалуй. Загашу очень даже за милую душу. Нанесу травмы, несовместимые с жизнью, крестиком нательным. Лучше прямо во время службы.

   Но, пожалуй, с наибольшем удовольствием грохнул бы я руководителей некоторых сопредельных стран.  Пусть даже и наказали бы меня потом.  Думаю, больше пятнадцати суток не дадут.

   Ну ладно, моя остановка. На эскалаторе домечтаю …