В это же время

Туча черных птиц прилетела откуда-то с востока,  бесшумно кружила над кварталом в непривыкшем к птицам январском небе. На всем сером городе не было и клаптика снега. Лучи солнца не пробивались через упругий высокий туман. Птицы исчезли вдруг, и было непонятно, то ли они сели все разом на квартал, то ли растворились, то ли пролетели сквозь сизую стену тумана к солнцу. Вдали завыла серена. Юле стало жутко. Она задушила недокуренную сигарету в серой пепельнице и вернулась с балкона в комнату.
Скрестив руки на груди, девушка ходила из угла в угол. На столе, как всегда, ничего нет – все спрятано в ящики. Диван, как всегда, застелен синим покрывалом. Шкаф, как всегда, плотно закрыт. На тумбочке, как всегда, лежит какая-то книга. Из закрытой двери, как всегда, торчит ключ.
Но не покидало ощущение, что что-то не так. То ли воздух стал чуть гуще, чем обычно. То ли в комнате поселился неуловимый незнакомый запах. Юлю грызла тревога. Она уже сжевала половину длинной юбки, оставив от нее неровный клапоть, вцепилась в подол черной гусеницей – и продолжала грызть. Из-под укороченного подола торчали острые Юлины коленки.
Юля прошлась по комнате десять раз, двадцать раз, надцать раз, и села на краюшек дивана. Она хотела отодрать тревогу от подола, но не могла заставить себя к ней притронутся. Отогнув край покрывала, сжала тревогу двумя пальцами через ткань.  На ощупь тревога была твердой и гладкой, как стекло. И никак не отрывалась. Юля махнула рукой и снова встала ходить по комнате.
(В это же время в одной из киевских церквей – в той, что над высокими ступенями, – женщина в джинсах и черной куртке молилась, запрокинув голову. Женщина пошатывалась, а ноги ее мелко дрожали. Вдруг она изогнулась назад – и резко наклонилась вперед. Из синих губ вылетело и полетело к алтарю то ли рычание, то ли густой крик. Это повторялось и повторялось, пока священник не пришел к ней и не увел во внутренние помещения церкви).
Юля подошла к двери – проверила – заперто. Никто в комнату не войдет тайком. И ломиться тоже никто не должен.
Ускорила шаг. Уже не ходила – металась по комнате. Включила свет, хотя в комнате еще было светло. Выглядывала в окно, припадала ухом к двери, стучала пальцами по столу. Уже не пыталась ступать тише босыми ногами. Застыла. Пробежала к двери. Застыла. Пробежала к окну. Застыла. Подумала: от ее метаний на нижнем этаже должна слишком подозрительно трепыхаться люстра.
Юля подошла к высокому шкафу, открыла дверцы. Секунду поколебавшись – залезла вовнутрь и аккуратно, чтобы не прищемить пальцы, прикрыла двери. За Юлей в шкаф проползла тонкая полоска света и застыла, притворяясь темнотой. Юля сидела, обняв ноги руками и уткнув острый подбородок в острые колени. Ногтями она легонько царапала себе ладони. Тоска пожухлым сеном запуталась в волосах.
(В это же время в одной киевской церкви – той, что над Днепром и подземелиями  – какая-то женщина в длинном черном пальто обкричала отборным матом беременную. Беременная шла, не оглядываясь, и грязные проклятья отскакивали от ее спины, не оставляя следа).
До заката Юля сидела в шкафу и считала от одного до ста. Потом – от ста до одного. Потом снова – до ста. То – шепотом, то – про себя, то – шепотом, то – про себя. По рукам, от кистей к плечам, время от времени пробегал шустрым пауком страх.
Юля вдруг выскочила из шкафа и в три прыжка подлетела к двери, задергала ее за холодную ручку – дверь не открывалась. Задергала сильнее. Дверь – не поддавалась. Юля спустилась на пол, села – и перед ее глазами оказался ключ. Странно улыбнувшись и шмыгнув острым носом, Юля открыла замок. Из комнаты в черную прихожую выпрыгнул широкий луч света. Юля тихо встала и прокралась до выключателя. Зажмурилась, включила свет. Открыла глаза – в прихожей никого нет. Не было никого и на кухне, и в ванной, и в кладовой. Юля включила свет везде, и вернулась в комнату. Ей вдруг стало слишком страшно закрывать двери.
(В это же время в одной из киевских церквей – той, что по соседству с фуникулером – замироточила икона. Из глазниц черепа на иконе о страшном суде, перед выходом из храма, тонкими струйками поползли красные слезы. Собрались в крохотные лужицы на полу).
Юля с ногами залезла на диван, вжалась вся в угол. Закусила губу. Тревога догрызала юбку, тоска шуршала в волосах, по рукам быстрее и быстрее бегал страх. Сердце изнутри клевала маленькая птичка, названия которой Юля не знала. Она не попадала в такт, и сердце все время сбивалось, пытаясь подстроиться под неровный ритм ударов клюва.
Юля закрыла глаза, и с ресниц посыпались с легким звоном слезы. Юля закусила губу и тихонько замычала, покачиваясь всем телом в сбивчивый ритм сердечной птички. Слезы мелкой крупой падали на руки, на грудь, на острые коленки. Отскакивали и немного подпрыгивали, собирались в сугробы в складках остатка от юбки.
(В это же время в одной киевской церкви – той которая стоит в небольшом парке, той, у которой кафельный пол и мелкие иконы без позолоты – батюшка допел молитву за упокой рабов божьих Михаила и Алексея, Ярослава и Павла, Сергея, Олега, Евгения, Андрея, попавших досрочно в рай прямо с поля боя на непривычной войне).
Над кварталом пронеслась стая черных птиц с востока. Зависла над серым городом. И бесшумно исчезла.