Я поняла 6

                Я поняла 6

     Несмотря на то,  что мы разговаривали исключительно о тревожном международном положении (как тут не вспомнить Ремарка), Али на третьем бокале вина выудил у меня признание, о том, что на наем квартиры у меня отложено три с половиной тысячи крон.
     - А надо восемь двести, - изрек.
     - У меня впереди пять дней, - независимо сказала я (памятуя о 29-ом и 30-ом декабря).
     - У тебя впереди не пять дней, а четыре, потому что банки в пятницу работают до 2-х.
     - Банки в пятницу работают до 5-ти.
     - Ну хорошо же. В четверг не звони и не плачь, не поможет.
     - Между прочим, не я тебя пригласила сегодня.
     - Между прочим, я пожалел, что тебя пригласил.

     В понедельник у меня было плюсом 1.700. Это я продала холст Бенони. Иначе было бы плюс 700 (да простит меня Миша Годес за бухгалтерию). Во вторник минус 400. В среду минус 200.  Люди перебирают миниатюры за 50 крон штучка, и просят скидку до 40 крон, как будто я продаю магнитики на станке у Павлинки! Обнищала Европа.
     Русских нет. А ведь последние пять лет только русские нас и спасали в эти гребаные последних две надели января. Теперь у них доллар 70 рублей на бирже, а на черном рынке все 100. Мама с сыном платили мне 400 крон за большую Жданову, и сказали "на наши деньги это тысяча двести", а ведь я помню,  еще  в сентябре посылала маме 50 долларов, и они стоили 2 тысячи! Шок.
     Русских нет. Европа обнищала.
     В общем, в четверг, около полудни, объявился на  Гавелаке Юрка ( они уже около двух недель на Гавелаке не объявляются, как, впрочем, и Светка, которая уехала с мамой в  Чешские Лазни, и Фира, которая вообще уехала на родину, в Казань, и Седа, которая уехала в Питер, к подружке на свадьбу, ) и некстати поинтересовался, как тут дела:
    
     - Я одна, как лунь, и седа, как перст, - сказала я из-за перманентного шока, - Мне вечером надо отдать Наташке 8.200, а у меня 2.200. Минус 6-ть.  Шесть тысяч.
    - Держись! - засмеялся Юрка, - всего-то три холста Бенони и вопрос решен. Но если что - звони вечером.
    Я была так растрогана, что пошла на склад за тубусом. Думала, вдруг, только потому, что у меня тубуса нет, я ничего не могу продать. Продавцы такие мнительные люди. Почти как писатели.
     Я застряла в этом лифте. На обратном пути. Буквально на двадцать сантиметров от выхода.  У нас два лифта на складе, и один из них периодически застревает. Но не угадаешь, какой.
     Я билась там, как муха о стекло, я звонила даже справцу. У меня было цыганское счастье - справца пан Соукуп послал куда-то с поручением на другой конец города, а справцем конечно же, был пан Седлачек, который,  как мне кажется, меня конкретно недолюбливает.  У меня не было ни одного телефона из тех, кто стоял на Гавелаке, кроме телефона Али.
     - Я застряла в лифте! - заорала я, когда позвонила ему, - никого нет! Один твой телефон!
     - Выдержи! - заорал и он, и примчался, как будто меня в этом лифте убивали, или прекратили мне давать воздух, - Выдержи! - орал мне, и когда нашел кладовщика Франту, и тот поставил лифт на ручной режим, и они меня вытянули вручную, и еще все время хихикали, а мне было так горько, что я буркнула "Спасибо", и пошла.
     - Постой, - сказал Али, зыркнув на меня лиловым глазом,  - Вечером.  В "Рихторовом доме".

     - Сколько тебе не хватает? - спросил он меня после третьего бокала.
     - Шесть.
     Он вывернул все карманы. У него получилось четыре.
     - Значит, две тысячи я принесу тебя завтра утром. В кафе на Юнгманово, где провожу последнее время своих полчаса перед работой. В конце-концов, я не могу тебя оставить выброшенной на улицу.
     - Але-е! - ворвалась Маришка в наш диалог по телефону, - извини,  тебе нужны эти шесть тысяч?!
     - Уже не нужны, Маришечка. Господи, как я тебе благодарна за этот звонок!  Я. Мы. Тут сидим с Али...