Яровизация сознания

Читателям.
Включены фрагменты из других моих работ.
Автор.

1.
"ХАРАКТЕРНЫМ ДЛЯ МЕТОДОВ ФАШИСТСКОЙ БОРЬБЫ является то, что они больше, чем какая бы то ни было партия, усвоили себе и применяют на практике опыт русской революции. Если их рассматривать с формальной точки зрения, т. е. с точки зрения техники их политических приемов, то это полное применение большевистской тактики и специально русского большевизма: в смысле быстрого собирания сил, энергичного действия очень крепко сплоченной военной организации, в смысле определенной системы бросания своих сил, "учраспредов", мобилизаций и т. д. и беспощадного уничтожения противника, когда это нужно и когда это вызывается обстоятельствами" (Н. Бухарин. Речь на XII съезде РКП(б) в 1923 г.).

Среди делегатов съезда это отождествление большевистских и фашистских "методов" не вызвало ни малейших возражений.

Однако, из "человеческого материала" Гитлер собрался "вырабатывать" не "коммунистическое человечество", однородное и аморфное, но нечто совершенно иное. Своему собеседнику Герману Раушнингу, одному из первых своих приверженцев, председателю Данцигского сената, он говорил: "Вы ничего не знаете обо мне. Мои товарищи по партии не имеют никакого представления о намерениях, которые меня одолевают. И о грандиозном здании, фундаменты которого, по крайней мере, будут заложены до моей смерти. Мир вступил на решающий поворот. Мы у шарнира времени. На планете произойдет переворот, которого вы, непосвященные, не в силах понять... Происходит нечто несравненно большее, чем явление новой религии... Наша революция есть новый этап, вернее, окончательный этап революции, который ведет к прекращению хода истории" (Г. Раушнинг. Говорит Гитлер).

Раушнинг, порвавший затем с нацизмом и бежавший в Соединенные Штаты, поведал миру немало интересного: "Когда Гитлер обращался ко мне, он старался объяснить свою миссию провозвестника нового человечества в конкретных и рациональных выражениях. Он говорил, что творение не закончено и человек явно близится к фазе трансформации. Старая человеческая порода уже вошла в стадию упадка. Каждые 700 лет люди поднимаются на новую ступень, и залогом борьбы, еще более длительной, служит явление сыновей Бога. Вся творческая сила сосредоточивается в новой расе, которая прогрессирует, в то время как старая исчезает.

"Понятен ли вам теперь глубокий смысл нашего национал-социалистического движения? - спрашивал Гитлер. - Тот, кто постигает национал-социализм лишь как политическое явление, мало о нем знает".

Как-то Гитлер в беседе с Раушнингом о проблемах мутации человеческого рода высказал мысль о сверхлюдях. Не имея ключа к источникам вдохновения Гитлера, Раушнинг понял собеседника как селекционера, который хотел бы улучшить германскую породу.
- Вы можете не более чем помочь природе, - сказал Гитлеру Раушнинг. - Новую породу вам поможет дать сама природа. Ведь до сих пор даже в области разведения животных очень редко удавалось развить мутацию. То есть создать новые черты.
- Новый человек уже живет среди нас! Он здесь! - закричал Гитлер. - Довольно ли вам этого? Скажу по секрету: я видел нового человека! Он смел и жесток. Я ощутил страх в его присутствии...
Раушнинг заметил, что Гитлер дрожал, как в экстазе.

В специальной литературе не раз поднимался вопрос: был ли Гитлер психопатом? Конечно, не наблюдая непосредственно пациента, можно высказывать лишь догадки. Но такие ли уж безосновательные? Известны многочисленные свидетельства очевидцев, документальные кадры, записи речей Гитлера, его высказываний, книга "Майн кампф", представляющая определенное, психоаналитическое свидетельство - как, впрочем, любое сочинение импровизационного характера.

Проще всего привести соответствующие воспоминания: о том, как Гитлер в ярости катался по полу и даже укусил ковер (что дало Герингу повод как-то сострить); о странных отношениях Гитлера с женщинами, его мазохистском интимном поведении; указать на то, что детей у него не было, хотя в "Майн кампф" и в своих речах он буквально проповедовал деторож.дение: "Семья не является самоцелью, а служит более высо.кой задаче: увеличению и сохранению человеческого рода и расы. Именно в этом состоит смысл семьи и ее задача" ("майн Кампф").

Но встает вопрос: может ли сама система взглядов обнаружить психопатологию?

Воззрения Гитлера на мировую историю предельно просты:
"Природа... создает живые существа на земле и наблюдает за произвольной силовой игрой. Затем вверяет бразды правления своему любимому дитяти, самому сильному, мужественному и трудолюбивому... Сильнейший занимает господствующее поло.жение и не допускает смешения с более слабым, что может по.вредить его собственному величию. Только слабый от рождения считает такой подход жестоким".

Пока что это "дарвинизм" на уровне расхожей фразы дво.ечника, отвечающего на уроке биологии: "Сильные побеждают, слабые погибают". Дарвин от такого ответа пришел бы в ужас, хотя бы потому, что приспособительность и выживание крайне редко связаны с силой и, уж конечно, не с "мужествен.ностью", тем более с "величием"...

"Вся человеческая культура, все достижения искусства, нау.ки и техники, свидетелями которых мы сегодня являемся, поч.ти исключительно - плоды творчества арийцев. Один лишь этот факт вполне обоснованно подтверждает вывод о том, что имен.но ариец - родоначальник высшего гуманизма, а следовательно, и прообраз всего, что мы понимаем под словом "ЧЕЛОВЕК". Он - Прометей человечества, со светлого чела которого во все времена слетали искры гениальности, всегда заново разжигаю.щие огонь знаний, освещающий мглу мрачного невежества, что позволило человеку возвыситься над всеми другими существа.ми Земли... Именно он заложил основы и воздвиг стены всех великих сооружений человеческой культуры".

"Арий" в переводе с санскрита - "благородный". Для Гитлера этого достаточно, чтобы создать в воображении мифическую расу, то ли сошедшую с Гималаев, из легендарной Шамбалы (на санскрите - Шамбхала), то ли прибывшую из Фуле, мифического острова германских преданий.

В науке ариями называют народы индоевропейской языковой группы, прежде всего индоиранцев. Таким образом, арии в Европе, строго говоря, представлены прежде всего цыганами; но их, как и евреев, Гитлер обрек на немедленное уничтожение...

Все это говорится не для того, чтобы уличить Гитлера в невежестве, - для того, чтобы выявить особый тип сознания, не такой уж редкий. "Арийцы", по Гитлеру, "белокурые бестии", предназначенные самой природой для покорения мира: "Несомненно, первые человеческие цивилизации в меньшей степени основывались на укрощении животных, нежели на использовании существ низшего типа. Только после порабощения низших рас та же участь постигла животных. Поэтому вначале в плуг впрягли поверженного противника, а потом уж лошадь. Таким образом, неудивительно, что первые культуры возникли там, где арийцы, сталкиваясь с людьми низшего типа, покоряли и подчиняли их своей воле..."

Тут-то, "оказывается" и крылась каверза. Завоеватели с течением времени смешивались с покоренными народами. "Кровосмешение и соответствующее понижение расового уровня является единственной причиной вымирания древних цивилизаций... Ариец пе.рестал следить за чистотой своей крови и тем самым лишился рая, который для себя создал. Ариец погряз в кровосмешении с другими расами и постепенно потерял свои творческие задатки".

Т. е. разумнее было бы уничтожать "низшие расы" по мере того, как отпадала необходимость в них как в тягловой силе. "Все, кто не принадлежит к высшей расе, составляют отбросы".

Гитлер развивает свою мысль: "В отличие от буржуазного и марксистско-еврейского мировоззрения народная (!) философия... предполагает подчинение низших и более слабых рас, в соответствии с вечным порядком, господствующим во Вселенной. Таким об.разом, настоящая философия в принципе отвечает основной идее аристократической натуры и исходит из обязательности данного закона для всех, а также учитывает не только различ.ную ценность рас, но и различную ценность отдельных лиц. Согласно этой философии из масс важно выдвигать индиви.дуальность и таким образом... создавать некое организующее начало... Она не может дать право на существование какой-либо этической идеи, если эта идея представляет угрозу расо.вому существованию носителей более высокой этики. Ибо в мире, населенном неполноценными особями и черномазыми, лю.бые гуманные воззрения, какими бы прекрасными и величест.венными они ни были, а также любые идеи относительно идеального будущего нашего человечества утрачены раз и навсегда" ("майн Кампф").

Отныне человечеству предстоит непрестанная "свободная игра сил" с последовательным истреблением "низших" и ут.верждением "высших", пока над миром не воссияет сила, ра.зум и воля единственного - ЮБЕРМЕНШа (ницшеанского "сверхчеловека").

Гитлер: "Не устранять неравенство между людьми, но усугубить его, поставив непроницаемые барьеры. Какой вид примет будущий социальный строй, я вам скажу, камрад. Будет класс господ и толпа разных членов партии, размещен.ных строго иерархически. Под ними - анонимная масса, низ.шие навсегда. Еще ниже - класс побежденных иностранцев, современные рабы. Над всем этим встанет новая аристократия, о которой я вам не могу говорить... Но эти планы не должны быть известны рядовым членам партии".

Гитлер Раушнингу: "Я открою вам секрет - я создаю Орден". Он упоминал о Бургах, школах посвящения пер.вой ступени. "Оттуда выйдут люди второй ступени, ступени че.ловека-бога. Человек-бог, великолепное лицо Существа, будет подобен иконе культа. Но есть и еще ступени, о которых мне не дозволено говорить".

При таком ходе рассуждений не может не возникнуть мысль о собственном (Гитлера) высшем предназначении. "Из миллионов... шаг вперед должен сделать один-единственный... кто силой убеждения из зыбкого идеализма широких масс сформулирует твер.дые принципы и возглавит борьбу во имя торжества правого дела, пока из набегающих волн праздного мира не появится гранитный утес, отлитый из нерушимого единства веры и во.ли" ("майн Кампф").

Нетрудно понять, что это за "гранитный утес". После зах.вата Польши осенью 1939 г. на совещании в имперской канцелярии Гитлер заявил:

"У меня достанет ясности ума, чтобы представить вероятный ход исторических событий, и твердой воли, чтобы принять жестокие решения... В качестве послед.него фактора я со всей скромностью должен назвать собственную личность - я незаменим. Ни одна личность ни из военных, ни из гражданских кругов не смогла бы меня заменить. Я убеж.ден в силе своего разума и в своей решимости... Никто не сделал того, что сделал я... Я поднял немецкий народ на большую высоту, хотя сейчас нас и ненавидят во всем мире... Судьба рейха зависит лишь от меня. Я буду действовать в соответствии с вышеизложенным".

Подобных утверждений Гитлера можно привести множество. Так как нам давно известна судьба и Гитлера и его рейха, все эти высказывания годны, прежде всего, для некоторого врачебного анам.неза. Для психиатра клиническая картина довольно очевидна. Но диагноз определить легче, чем произнести его вслух. Нормальный чело.век с трудом признается себе, что субъект такого сорта вер.тел судьбами мира...

"Самым характерным свойством параноиков является их склонность к образованию так называемых сверхценных идей, во власти которых они потом и оказываются; эти идеи запол.няют психику параноика и оказывают доминирующее влияние на все его поведение. Самой важной сверхценной идеей пара.ноика обычно является мысль об особом значении его собственной личности.

Кто не согласен с параноиком, кто думает не так, как он, тот в лучшем случае - просто глупый человек, а в худшем - его личный враг. Параноика не занимает ни наука, ни искусст.во, ни политика, если он сам не принимает ближайшего уча.стия в разработке соответствующих вопросов, если он сам не является деятелем в соответствующих областях; и наоборот, как бы ни был узок и малозначим сам по себе тот или иной вопрос, раз им занят параноик, этого уже должно быть до.статочно, чтобы этот вопрос получил важность и общее зна.чение.

Параноики крайне упорно отстаивают свои мысли, они ча.сто оказываются борцами за ту или иную идею, но тем не менее это все-таки менее всего идейные борцы: им важно, их занимает, что это - их идея, их мысль, дальнейшее их мало интересует. Параноики страдают недостатком критической спо.собности, но этот недостаток очень неравномерно распростра.няется на различные их суждения. Обо всем, что не относится до его личности, - говорит (психиатр) В. Ф. Чиж, - параноик может судить правильно, но не может иметь правильных суж.дений о собственной личности в ее отношении к другим людям.

В общем, надо сказать, что мышление параноиков незрелое, неглубокое, по целому ряду особенностей прямо при.ближающееся к детскому; это мышление не только субъективно, но и резко аффективно окрашенное: правильно только то, что хочется и нравится параноику. У некоторых параноиков мышление, хотя и в меньшей степени, чем у мечтателей, находится в большой зависимости от непомерно развитой и не сдержи.ваемой критическим отношением и логикой фантазии, но чаще оно в гораздо большей степени определяется их чрезмерной склонностью к резонерству, т. е. к своеобразным построениям, берущим за основание какую-нибудь одностороннюю мысль и доводящим ее до крайних пределов, невзирая на явные несо.образности. В основе резонерских суждений всегда лежит та или иная ошибка суждения, самим больным, однако, не созна.ваемая как в силу его ослепленности аффектом, так и в силу слабости его критики...

Будучи, как уже выше отмечено, людьми очень узкими, па.раноики не отличаются богатством идей: обыкновенно они, ух.ватившись за несколько понравившихся им мыслей, не могут уже от них освободиться и только пережевывают их дальше на все лады". (профессор П. Б. Ганнушкин. Клиника психопатий).

Психиатром тут же даётся пример рассуждений параноика: "Главная причина движения воды есть шарообразность земного шара. Вода на шаре не может пребывать в покойном состоянии, так как на поверхности шара каждый его пункт или точка есть центр или высокое место по отношению к другим пунктам шара" и т. д. и т. п.  (на несколько страниц) из опубликованной в 1891 г. "Новой книги о природе" Иосифа П-ова.

Диагноз, как видим, поставлен по косвенным свидетельствам, без непосред.ственного наблюдения за пациентом...

Многим ли отличается от вышеприведенного высказывания уверенность Гитлера в том, что звезды представляют собой глыбы льда, отражающие солнечный свет, что обновление мира происходит тогда, когда ледяные глыбы падают на раскаленное светило, отчего происходит очередной взрыв и т.п.?..

"Человеческий род, - говорил Гитлер Раушнингу, - от начала до конца подвергался чудесным циклическим испытаниям. В наше время близится к концу солнечный период и уже заметны первые сигналы появления сверхчеловека. Бессмертная мудрость древненордических народов учит, что мир постоянно обновляется, про.ходя через крушение сгнивших веков и сумерки богов. В нашей древней мифологии символом жизненного ритма были солнце.стояния, так как жизнь движется по спирали. И человечество прогрессирует серией прыжков и отступлений".

2.
ПАРАНОЙЯ НИЧУТЬ НЕ РЕДКОЕ ЗАБОЛЕВАНИЕ (да и мало ли какие выродки появляются на свет!); не в пример важнее то, о чем писал в предисловии к своему роману об Иване Грозном А. К. Толстой:

"При чтении источников книга не раз выпадала у меня из рук, и я бросал перо в негодовании не столько от мысли, что мог существовать такой Иоанн Четвертый, сколько от той, что могло существовать такое общество, которое смотрело на него без негодования".

Сам по себе фюрер (от немецкого - вождь) был весьма незначительный человек со скромными личными потребностями. Он не курил, не пил вина, не ел мяса, предпочитал вареные овощи и жил с более чем заурядной женщиной; ее некоторые биографы характеризуют странно: "ни любовница, ни жена". Будучи помоложе, он носил полувоенную форму, только подчеркивавшую его узкие плечи и широкие бедра; позже ходил и вовсе в цивильном пиджачке и мешковатых брюках, не нацепляя обычно звезд и крестов.
"Скромность фюрера" всячески превозносилась нацистской пропагандой.

Он обещал народу право на труд и социальную справедливость. Вот они - "основные права немцев", а не какие-то там абстрактные "свободы" (слово это чаще всего ставилось в иронические кавычки). Каждая семья "за свой доблестный тру.довой вклад" должна была приобрести в итоге собственный домик с палисадничком и собственный же малолитражный авто.мобиль - зримые символы материального благополучия.

Трудолюбие было объявлено главной добродетелью народа, 1-е мая - рабочим праздником, государственным флагом - красный, как и у коммунистов, но со свастикой. "Благо народа - выс.шая цель национал-социалистской немецкой рабочей партии".

И - никаких забастовок и демонстраций! Дисциплина и полный порядок.

Фотография едва не во всю первую полосу газеты: Гитлер, Геринг, Геббельс, Гиммлер, Гесс с лопатами на открытии строи.тельства имперского автобана, скоростной автодороги. Техническая культура - предмет особых забот национал-социалистского рейха...

Но за этой банальностью проглядывала более важная идея, оформленная и в Советском Союзе, и в нацистской Германии одним и тем же лозунгом: "Народ и партия едины!" Вождь партии - и народа! - харизматический лидер, наделенный божест.венной благодатью.

Гитлер попытался даже, через четыре сто.летия после Лютера, провести свою церковную реформацию - под знаменем нацизма. Это должна была быть причудливая "германо-христианская" религия с примесью древнего язычества. Христос объявлялся арийцем, сыном верховного бога скандинавской мифологии Одина, покровителя военных дружин. "Ариец Христос" был распят евреями; апостол Павел (вообще-то, еврей Саул, Савл) использовал и извратил учение, интернационали.зировав его ("ни иудея, ни эллина") и наполнив аморфным гуманизмом ("Не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую"). Все это придумано евреями.

Презрение к подлинному христианству Гитлер черпает у Ницше. "Христианство называют религией сострадания. Состра.дание противоположно тонизирующим эффектам, повышающим энергию жизненного чувства; оно действует угнетающим обра.зом. Через сострадание теряется сила...

Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им дОлжно еще помочь в этом.

Что вреднее всякого порока? - Деятельное сострадание ко всем неудачникам и слабым - христианство" {Ницше. Анти.христ. Проклятие христианству).

Гитлер обращался мыслями к исламу: "Если бы арабы выиграли (решающую) битву, мир ныне был бы мусульман.ским. Ибо их религия учила распространять веру мечом и под.чинять ей другие народы. Германцы стали бы наследниками этой религии, которая полностью отвечает их темпераменту. Арабы-завоеватели из-за их расовой неполноценности в конце концов не смогли бы выжить в суровых климатических и иных условиях Германии. Они не смогли бы удержать в повиновении более энергичные племена, и в конце-концов не арабы, а немцы-мусульмане возглавили бы Империю Магомета. Какое несчастье, что у нас не та религия! Почему у нас не японский культ, считающий высшей добродетелью жертвовать собой ради родины? Мусульманская вера также куда бы больше подо.шла нам, чем христианство. Почему случилось так, что мы получили кроткое и слабохарактерное христианство".

Гитлер был крайне недоволен, что Муссолини, дуче (вождь) итальянских фашистов, у себя в Риме "нянчится с Папой": "Я просто вступил бы в Ватикан и захватил всю эту компанию. Потом я бы сказал: "Извините, я ошибся!" - но она была бы уже в наших руках".

Такова была обычная тактика, благодаря которой Гитлер одерживал свои победы. Ошеломлял (как и у Сталина) преж.де всего абсолютный цинизм; Гитлер (как и Сталин) предстал перед миром политическим деятелем, так сказать, совершенно-нового типа.

Ошеломлены были в первую очередь премудрые веймарские либералы, которые еще только что представить не могли, что.бы к власти в одной из культурнейших стран Европы пришел субъект с очевидными психическими отклонениями. Парламентаризм, конституционные свободы представлялись этим ли.бералам "естественной ценностью", достоянием цивилизации, тогда как стада штурмовиков на улицах, в пивных и своих клубах - всего лишь тактическим противовесом коммунистам, проповедовавшим грабительскую уравниловку.

Идеи "сверх-человеков" и коммунистов казались противоположно направленными, дискредитирующими или, во всяком случае, нейтра.лизующими одна другую. Но обе они целились не друг в друга, но в самую суть морали и политических институтов либе.рализма, известных со времен Перикла.

В далеком 1903 г., на II съезде РСДРП, образованнейший и интеллигентнейший Г. В. Плеханов, когда он еще поддерживал ленинские формулировки программы и устава партии, во всеуслышание заявил:
"Каждый демократический принцип должен быть рассма.триваем не сам по себе в своей отвлеченности, а в его отноше.нии к тому принципу, который может быть назван основным принципом демократии, именно к принципу, гласящему, что salus populi suprema lex esto. В переводе на язык революционера (!) это значит, что успех революции - высший закон. (В переводе с латыни на обычный язык, на русский, это означает нечто совершенно иное: "Да будет благо народа высшим законом". - М. Т.). И если бы ради успеха революции потребовалось временно ограничить действие того или другого демократического принципа, то перед таким ограничением преступно было бы остановиться... Если бы в порыве революционного эн.тузиазма народ выбрал бы очень хороший парламент... то нам следовало бы стремиться сделать его долгим парламентом; а если бы выборы оказались неудачными (для ленинцев - М. Т.), то нам нужно было бы стараться разогнать его не через два года, а, если можно, через две недели".

Плеханов, таким образом, подлинный "Иоанн Креститель" Ленина; последний в отношении "неудачной Учредиловки." не стал ждать не только две недели, но и два дня...

А вот как представлял себе "хороший парламент" Адольф Гитлер:

"Решения большинством не предусмотрены, решения принимаются только ответственными лицами... Разумеется, каждый руководитель в своем распоряжении будет иметь штат советников, но решение принимается им единолично... только он один располагает полномочиями и правом отдавать распоряжения... Невозможно обойтись без парламента, однако парламентарии фактически станут давать советы... Ни в одной из палат не будет иметь место голосование. Палаты являются рабо.чими органами, а не орудиями голосования. Данный принцип - абсолютное подчинение, безоговорочно слитое с полной властью, - постепенно сформирует элиту руководителей, создание которой в нынешних условиях, в эпоху безответственно.го парламентаризма, совершенно немыслимо" ("Майн кампф").

Сталинский парламент. Верховный Совет, допускал голосование, - но всегда ЕДИНОГЛАСНОЕ. Исключений не было!

Так не самоубийственна ли сама демократия, допускающая агитацию против себя? Не обречена ли она? В нашем веке вопрос этот встал с особой остротой. В античной Элладе гражданин, обладающий правом голоса, писал на черепке, остраконе, имя того, кто, по его мнению, опасен для народа; такого человека решением народного собрания подвергали остракизму - приговаривали к изгнанию.

При современных средствах информации и связи изгнанный может представлять еще большую опасность. Почти вся революционная деятельность в России направлялась из-за рубежа; после Февральской революции эмигранты-революционеры тут же слетелись, точно стервятники, в ослабевшую страну...

Есть ли выход?

Основополагающие принципы морали можно сосчитать по пальцам; они универсальны и идут из глубины веков. Наше время с его невероятным опытом практического социализма и нацизма должно бы пополнить моральный кодекс еще одним принципом: тот, кто проповедует идеи, должен быть готов к тому, что судить его будут не по законам, общим для всех, но в соответствии с тем, к чему сам он призывает других.

Гитлер после первой попытки захватить власть ("пивной путч") провел в комфортабельной тюрьме чуть больше года. "Если бы я не попал в тюрьму, - вспоминал он в феврале 1942 г. в ставке на Восточном фронте, - я никогда бы не написал "майн Кампф". В тот период у меня появилась возможность более глубоко осмыслить понятия, в отношении которых у меня имелись лишь чисто интуитивные догадки..."

Вспомним, что Ленин в Шушенском, в ссылке, при свете зеленой лампы, привезенной "узнику" ради комфорта будущими женой и тещей, писал брошюру "Задачи русских социал-демократов", где восставал против "дикого полицейского гнета абсолютизма, травящего мысль и знание"...

Указанные пересечения отнюдь не случайны.

3.
В АВГУСТЕ 1968 ГОДА мне довелось во Фрунзе, столице Киргизии, поселиться в одном гостиничном номере с пожилым московским адвокатом, приглашенным сюда по делу о наркотиках - изготовлению и сбыту анаши. Была, должно быть, причина, отчего клиент, нуждавшийся в защите, не стал доверяться местной юстиции и раскошелился и на мягкое купе, и на какой-то там, "по договоренности", гонорар столичной штучке, и на двухместный гостиничный номер, который до моего вселения адвокат занимал один... Но тут ввиду какого-то "республиканского съезда женщин" почти все постояльцы гостиницы были вообще выставлены на улицу; меня же после на.стойчивого козыряния моими полномочиями подселили к адвокату.

К такому временному неудобству он отнесся с юмором.

- "Только советская власть вернула женщине ее человеческое достоинство"... -возлежа на неразобранной постели в позе римского патриция, зачитывал он мне наиболее яркие ме.ста из передовицы республиканской газеты и тут же философски комментировал:
-Запасы человеческого достоинства не неисчерпаемы. Для того, чтобы вернуть их кому-то, пришлось по.немногу отобрать у всех нас.
- Перед гостиницей люди сидят на чемоданах!.. -возмущался я.
- Но вы же не уступите им свое место, -охладил он меня. -Успокойтесь, я этого не сделаю тоже. Тот, кто провозгласил свободу, равенство и братство, не понимал, что это взаимоисключающие понятия. Какая уж свобода, если меня уравняли с кем-то, да еще и вынуждают брататься с ним!.. Мне как юристу такая логическая белиберда сразу же шибает в нос. Я, как мне положено, профессионально выгораживаю подонка, - и что же, признать его собратом себе?
- Собратом по человечеству...
- Мой пес в Москве, извините, ближе мне, чем этот анашист. И понятливее тоже. Я говорю этому своему Ахмедке (я их всех ахмедками называю): "Пусть ты невиновен, пусть. Ты возьми на себя эту маленькую вину - и тогда алиби будет очевидным. Ты еще молодой, тебе даже полезно немного отсидеть, ума поднабраться"... И что же? Этот идиот в решающий момент срывается и заявляет - представляете? - что он невиновен!..
- А вдруг и впрямь - невиновен?
- Да кого это интересует! Всякий судебный процесс - каким бы он ни был! - это сделка сторон.
- Но если невиновен?..
- Тем более! Тут уж без соглашения сторон никак нельзя. Умные люди, когда их брали, тут же на ходу раскалывались. Итог тот же, но никаких хлопот ни вам, ни нам.
- Как это - раскалывались, если не виновны?
- А очень просто. Представьте: вы - подсудимый. Если вы виноваты, для вас это не такая уж неожиданность, вы определенно чувствуете себя готовым юлить, отпираться и недоумевать. Если же невиновны?.. Ваша психика пошатнулась уже с того самого момента, когда вдруг вам приходит повестка. Еще лучше, когда к вам просто приходят под утро и берут вас из-под одеяла еще тепленького. И вы едете с почетом, в персональном "воронке" на первое в своей жизни свидание со следователем. Совершая преступление, вы тем самым готовитесь к возможным новостям, тогда как в нашем случае все для вас - неожиданность. И самая большая - встречающий вас тут же, можно сказать, у порога новой жизни, ваш следователь. Оказывается, - вам это особенно приятно - он тоже человек. После того, как вы отбыли год здесь, к вам впервые обращаются на "вы", предлагают договориться, обещают содействие...
- Как - год? Он же, кого только что взяли, еще, вы сказали, тепленький...
- Господи! возможны варианты. Вариантов уйма. И все они сводятся к тому, что вам предлагают открытую и по возможности приемлемую сделку. Потому что ваш следователь на службе. И он тоже человек. И тоже себе не враг. У него тоже семья, дети и прочее. И вам предлагают договориться по-человечески. И представьте еще, что вам, скажем, выдают вексель - на словах, разумеется, там иначе не принято - на уровне "самого-самого главного"... Не поняли? Ну, тут я ничего не могу поделать. Когда-нибудь, даст бог, поймете. Представь.те себя на их месте, и это ваше ответственное партийное по.ручение.
- На чьем месте? Чье поручение?..
- Я имею в виду, что вы - следователь, и ваше положение тоже безвыходное. Поверьте, это очень успокаивает. Вы тут же перестаете отвлекаться на мелочи. Только дело, дело и еще раз дело! Человек дергается, растрачивает себя, когда перед ним какие-то варианты. Тут вариантов нет. Ни ему, ни вам. Вы работаете, трудитесь. Великий ученый Иван Петрович Павлов поставил памятник своим замученным собачкам. Ви.новаты собачки? Или Павлов виноват, этот крупный русский гений?..
- И Сталин не виноват, - подсказал я, уже улавливая логику.

Собеседник недоуменно поднял брови и, не удостаивая меня прямым ответом, прочел раскрытую страницу книги, кото.рую отложил, когда я появился у него в номере. Это были не.давно изданные у нас воспоминания Караосманоглу, турецкого дипломата:

- "Во время заседаний комиссий ООН в Женеве после войны только голос русской делегации громко раздавался под куполом Дворца Наций. Я это знаю потому, что сам присутствовал на этих заседаниях. Сначала опытный дипломат Зарубин, а затем пылкий молодой делегат Арутюнян много раз заставляли смолкать представителей западных держав... Когда кто-нибудь из русских выступал, в зале наступала тишина, полная восхищения и уважения, переводчики воодушевлялись, переводили со страстью и радостью, а председатель, обычно равнодушно смотревший, впивался глазами в оратора. Даже по самым простым, процедурным вопросам наступали русские и их сторонники, а отбивались всегда англосаксы со своими союзниками. Когда русский поднимался на трибуну, зал, где шли переговоры, тотчас же превращался в революционный суд. Кого будут на этот раз допрашивать, кого будут обвинять? Глава французской делегации переглядывался с английским коллегой, англичанин смотрел на американца застывшими гла.зами, как бы задавая вопрос: "Интересно, на кого сейчас нападут, на вас или на меня?" Вместе с тем ни Зарубин, ни Ару.тюнян не имели устрашающего вида. Но пословица гласит: "Не смотри на того, кто говорит, а смотри на того, кто заставляет говорить". Я полагаю, что делегации Западной Европы хорошо понимали, что они видят за спиной русских представителей кончики пышных усов маршала Сталина. Кроме того, в тот момент Красная Армия своими сотнями тысяч штыков контролировала крохотные границы Западной Европы, а город Женева находился от них самое большее за несколько сотен километров"...

Он отложил книгу и корректно спросил:
- Так как вы думаете, кто НАМ выиграл войну? И мутили бы чехи воду при нем, как мутят сейчас? (Напомню читателю: август 1968.- М.Т.) Парочка показательных процессов - и уже было бы, наконец, что писать в газе.тах, была бы определенность. Этот Людвик СвОбода вмиг позабыл бы, что он СвОбода - Жестом он отвел мои возражения. - Свидетели нашлись бы, будьте уверены. Факты нашлись бы тоже. У наших нынешних просто кишка тонка. Поглядите-ка, на три.буне Мавзолея - все на одно лицо. Коллективный разум - тоже один на всех... Вы удивлены моей откровенностью? А кого мне теперь бояться? Просто так вы не побежите доносить - это я вижу. А вот если бы за недоносительство соответствую.щая мера, - тогда как? Ведь это я вас, может, провоцирую? Или, опомнясь, сам побегу на себя доносить, чтобы вы не опередили... Тут сразу, поверьте, инициатива появляется.

Он переменил положение: в той же позе патриция лег на другой бок и головой к стене.
- Сталина боялись, но... Любили?.. За ним все мы были, как за каменной стеной. Великий народ, мировая держава! "Последний советский человек на голову выше любого заокеанского чинуши" и так далее. Последний - любого! Это ОН нам сказал. У некоторых зэков в лагерях на груди так прямо - цитатой - и было наколото... Вы мне не верите? Можете мне верить! Я имел к этому самое прямое отношение. Сидел ли я? И сидел, и стоял, и лежал, - я там работал! И не верьте, когда вам говорят, что всех поголовно били. Били только тех, кто запирался. Большинство и пальцем не тронули...

У меня, признаюсь, было тогда сильно разбужено любопытство, вероятно, профессиональное. После разоблачений XXII съезда КПСС, после того как пресса раз от разу проговаривалась об ужасах сталинщины, самой, большой загадкой тогда оставались "открытые процессы" 30-х годов. Как это обвиняемые - опытные политики, подпольщики в годы царизма, недавние "рыцари революции", - вожди, словом, - как это они наговаривали на себя бог весть что, не сопротивляясь, даже не пытаясь оправдываться?.. Ведь открытые же процессы - с публикой, прессой, даже с зарубежными наблюдателями... Мой собеседник, чувствовалось, знал разгадку. Сами ли "враги народа" были на скамье подсудимых или загримированные ак.теры, вполне здоровые и бодрые? Или на глазах у них пытали их детей, родителей, жен, близких, понуждая "работать" со следствием? Или насильственными дозами наркотиков сделали из них отъявленных наркоманов, готовых на все ради очередной инъекции?..

- Чушь! - холодно ответил на все это мой собеседник.

Меня тогда очень интересовало действие скополамина, называемого еще "сывороткой правды". Он парализует волю человека, побуждает к откровенным, несдержанным высказываниям и к тому же напрочь стирает из памяти все, что случилось только что на допросе.
Ответы под воздействием "сыворотки правды", относятся обычно больше к области фантазии, чем к фактам... И не был ли, наконец, задействован элементарный гипноз?..

- Знаете, как из вас выкачать любые показания, и пальцем не тронув? - цепко наблюдая меня, перебил собеседник. - Кому-то, ДРУГОМУ, член в двери прищемить - ВЫ и расколетесь... Тут всё проще, чем думают. Того, кому выбили зубы до того, как выставить напоказ, выделяют отдельным производством  - по соображениям государственной безопасности. Слышали о таком понятии как "тайна следствия"?.. Понятно, в зале на процессе сами следователи в серых красноармейских шинелях возле своих клиентов... Да это еще и не сам показательный процесс, всего лишь репетиция. Клиенты, естественно, этого не знают. Но их предупредили, чтобы без глупостей, не царское время. Солидные люди в первых рядах - вроде бы западные корреспонденты. Клиенты, естественно, перед ними горячатся, разглашают тайну следствия - и тогда им тут же дают понять, в чем дело. Снова подготовка. Кого-то - в отдельное производство, в газетах о нем так и помянут: "и другие". Новая репетиция. Допустим, клиенты опять делают глупости. Им это тут же идет в зачет... Вот так, шаг за шагом. Скоро такие вещи не делаются. Главное - спокойная деловая обстановка. Наконец, генеральная репетиция. Клиенты, наконец, ве.дут себя как надо. Клиентам намекают, что вот-де еще одна репетиция - и можно будет провести настоящий процесс. Клиенты надеются, ждут, вероятно, готовятся. Пока что на "генеральной" ведут себя отменно, не расходуют зря силы. А потом им, может быть, говорят всю правду: что это и был тот самый показательный процесс, и в таком-то ряду справа сидел выдающийся немецкий писатель-гуманист Лион Фейхтвангер...

4.
Сам Лион Фейхтвангер со своего места это видел так:
"Я никогда не забуду, как Георгий Пятаков, господин среднего роста, средних лет, с небольшой лысиной, с рыжеватой, старомодной, трясущейся острой бородой стоял перед микрофоном и КАК он говорил - будто читал лекцию. Спокойно и старательно он повествовал о том, как он вредил в вверенной ему промышленности. Он объяснял, указывал вытянутым пальцем, напоминая преподавателя высшей школы, историка, выступающего с докладом о жизни и деяниях давно умершего человека по имени Пятаков и стремящегося разъяс.нить все обстоятельства до мельчайших подробностей, охва.ченный одним желанием, чтобы слушатели и студенты все пра.вильно поняли и усвоили...
Я должен признаться (добавляет Фейхтвангер, любуясь своей объективностью), что, хотя процесс меня убедил в виновности обвиняемых, все же... поведение обвиняемых перед су.дом осталось для меня не совсем ясным. Немедленно после процесса я изложил кратко в советской прессе свои впечатления... Советские люди не представляют себе этого непонимания. После окончания процесса один московский писатель го.рячо выступил по поводу моей заметки в печати. Он сказал: "Фейхтвангер не понимает, какими мотивами руководствовались обвиняемые, признаваясь. Четверть миллиона рабочих, де.монстрирующих сейчас на Красной площади, это понимают" (Лион Фейхтвангер. Москва 1937. Отчет о поездке для моих друзей).

Карл Радек, обвиняемый на этом процессе (Фейхтвангер посвятил ему целую главу), писал об одном из предыдущих в своих "Портретах и памфлетах":
"Попробуйте изолировать ребят от таких событий как процесс вредителей. Среди детей, которых я знаю, помилование вредителей вызывало целую бурю негодования. Как же это: предали страну, хотели обречь на голод рабочих и крестьян и не были расстреляны?.."

"Разделяя - властвую", - мог бы сказать Сталин. Всякая очередная "ярость масс" еще раз свидетельствовала, что мас.сы эти равнодушно отворачивались от бывших вождей, едва их свергали с пьедестала, - так же как сами эти вожди оставались равнодушными к страданиям миллионов. В архиве писателя В. Вересаева сохранилась запись обсуждения в 1923 г. рукописи его романа "В тупике" высшими политическими руко.водителями страны. Вересаев передает свою беседу с председа.телем ОГПУ Дзержинским:
"Между прочим, я спросил, для чего было проделано в Крыму то, что мне пришлось видеть там, помнится, в 1920 году. Когда после Перекопа красные овладели Крымом, было объявлено во всеобщее сведение, что пролетариат великодушен, что теперь, когда борьба кончена, предоставляется белым на выбор: кто хочет, может уехать из РСФСР, кто хочет, может остаться с Советской властью. Мне редко приходилось видеть такое чувство всеобщего облегчения, как после этого объявления: молодое белое офицерство, состоявшее преимущественно из студенчества, отнюдь не черносотенное, логикой вещей загнанное в борьбу с большевиками, за которыми они не сумели разглядеть широчайших народных трудовых масс, давно уже тяготилось своей ролью и с отчаянием чувствовало, что пошло по ложной дороге, но что выхода на другую дорогу ему нет. И вот вдруг этот выход открывался, выход к честной работе в родной стране.

Вскоре после этого предложено было всем офицерам явиться на регистрацию и объявлялось, что те, кто на регистрацию не явится, будут находиться вне закона и могут быть убиты на месте. Офицеры явились на перерегистрацию. И началась бессмысленнейшая кровавая бойня. Всех явившихся арестовывали, по ночам выводили за город и там расстреливали из пулеметов. Так были уничтожены тысячи людей. Я спрашивал Дзержинского, для чего все это было сделано? Он ответил:
- Видите ли, тут была сделана очень крупная ошибка. Крым был основным гнездом белогвардейцев. И чтобы разо.рить это гнездо, мы послали туда товарищей с совершенно исключительными полномочиями. Но мы никак не могли думать, что они ТАК используют эти полномочия.
Я спросил:
- Вы имеете в виду Пятакова? (Всем было известно, что во главе этой расправы стояла так называемая "пятаковская тройка")"...

5.
ИСТОРИКУ, БОЛЕЕ ЧЕМ КОМУ-ЛИБО, должно быть близко понятие "человек своего времени". Нельзя приписывать человеку в иных обстоятельствах, в иное время, свою систему взглядов, свой способ мышления. С поправкой на это многие наши благополучно здравствующие современники уже требуют для себя скидки, ссылаясь на "эпоху застоя", уверенные, что бытие не просто "определяет сознание", но как бы даже на.мертво перекрывает его. Читаю в газете такое, например, оправдание "героев нашего времени" - нынешнего: "Паралич во.ли, атрофированность социальной мускулатуры у многих и многих достойнейших (!), казалось бы, людей есть одно из самых тяжких, самых трудновыправимых последствий общественного застоя".

Ну уж если застой так влияет, что тут говорить о терроре!..

Многие пятаковы (и у нас, и в Германии) "растворили свою личность в партийной коллективности"; и само понятие "личность", фундаментальное здесь, потеряло для них всякий смысл. Но бывали исключения...

"Об Ароне Сольце я должен рассказать подробней. Это был замечательный человек нашей революции... Одной из любимых его фраз была: "Где много говорится о добродетели, там наверняка прячется какое-нибудь преступление"...

Когда в 1937 г. началась развязанная Сталиным кампания массовых репрессий, такой человек, как Сольц, не смог мол.чать. Может, один из немногих он пытался бороться. Он рабо.тал тогда помощником Генерального Прокурора по судебно-бытовому сектору. Сольц стал требовать доказательств вины людей, которых называли врагами народа, добивался доступа к следственным материалам, вступил в резкий конфликт с Ежо.вым (наркомом внутренних дел. - М. Т.), Вышинским (Гене.ральным прокурором. - М. Т.)...

Сольца начали отстранять от дел. Он не сдавался. В ок.тябре 1937 г., в разгар репрессий, он внезапно выступил на конференции Свердловского партактива с критикой Вышинско.го как Генерального Прокурора и с требованием создать спе.циальную комиссию для расследования всей деятельности Вы.шинского... Часть зала замерла от ужаса, но большинство ста.ли кричать: "Долой! Вон с трибуны! Волк в овечьей шкуре!" Сольц продолжал говорить. Какие-то добровольцы, охвачен.ные гневом, подбежали к старику и стащили его с трибуны.

Трудно сказать, почему Сталин не разделался с Сольцом попросту, то есть не арестовал его. Конечно, Сольц пользовал.ся большим уважением в партии, авторитет его был велик, но ведь Сталин не церемонился с авторитетами. В феврале 1938 г. Сольца окончательно отстранили от работы в прокуратуре. Он пытался добиться приема у Сталина. Но Сталин, с которым он вместе работал в питерском подполье в 1912.1913 годах, с которым ему приходилось в ту пору спать на одной койке, его не принял.

Сольц все еще не сдавался: он объявил голодовку. Тогда его запрятали в психиатрическую лечебницу. Два дюжих са.нитара приехали в дом на улице Серафимовича, схватили ма.ленького человека с большой седой головой, связали его и снесли вниз, в карету..." (Ю. Трифонов. Отблеск костра).

Почему Сталин не убил Сольца?.. Нет ли все же какой-то системы в вакханалии арестов и убийств? Почему был убит популярнейший Михаил Кольцов, а не Михаил Зощенко, не менее популярный, но скептически сторонившийся "центральных убеждений", убит драмодел Киршон с его "героикой созидания нового социалистического человека", а не Борис Пастернак, признававшийся после посещения в 1932 г. одного из новых колхозов:
"То, что я там увидел, нельзя выразить никакими словами. Это было такое нечеловеческое, невообразимое горе, такое страшное бедствие, что оно становилось уже как бы абстрактным, не укладывалось в границы сознания. Я заболел. Целый год не мог спать"?..

Расстреляли без долгих слов Мейерхольда, "глашатая и провозвестника партийного искусства" (как справедливо писал Ю. Герман, сам поставлявший "революционные" пьесы) - но как-то хотя бы откладывалась расправа с Мандельштамом, написавшим еще в 1933 г. страшные строки о "кремлевском горце - душегубе и мужикоборце"... Не надо ли сделать допущение, что при прочих равных условиях для Сталина, санкционировавшего приговоры, известная ему порядочность человека имела какой-то вес?

Торгуясь на Ялтинской конференции 1945 г. по поводу будущего устройства Восточной Европы, Сталин так объяснил Президенту Рузвельту свою настойчивость: "В противном случае у меня могли бы возникнуть трения с моими избирателями".

Только ли циничное лукавство сквозит в этом замечании?

Не поражает ли то обстоятельство, что даже Сталин с его абсолютным авторитетом и самодержавной властью должен был обращаться к привычным нам высоким понятиям, по сути кощунственным в его устах: демократия, право, истина, правда, свобода?.. Порой он даже риторически усугублял эти понятия, удваивая их, как бы возводя в квадрат: истинная правда, народная демократия...

Что понуждало его к этому? Вопрос выглядит таким простым, что может показаться бессмысленным. А ведь он вплотную подводит нас к пониманию того, что наше общественное сознание, понимаем мы это или нет, восходит к Клисфену и Периклу. И каждый из нас не просто в потоке мировой истории, но, как губка морской водой, пропитан ею. Даже сталинским холопам льстило именно то, что их называют свободными людьми. И не просто свободными, но - "самыми-самыми"...

И в "самой демократической Конституции", утвержденной в преддверии расстрельного 1937 г., черным по белому: "Гражданам СССР гарантируется законом: а) свобода слова, б) свобода печати, в) свобода собраний и митингов, г) свобода уличных шествий и демонстраций...
Гражданам СССР обеспечивается неприкосновенность личности"...

Значит, и в таком обществе свобода личности признавалась высочайшим идеалом?

Пусть это слова, - но что, кроме слов, мог воспринимать европейский "наблюдатель" в плотном окружении "переводчиков в штатском"? И Лион Фейхтвангер пишет:
"Хотя я и сожалею, что статья 125 Советской Конститу.ции (о вышепоименованных свободах. - М. Т.) пока еще не вполне проведена в жизнь, все же, с другой стороны, я прекрасно понимаю, что Советский Союз не хочет слишком поспешно пройти остаток пути, отделяющий его от полного осуществ.ления построения социалистического государства. Никогда Советскому Союзу не удалось бы достичь того, чего он достиг, если бы он допустил у себя парламентскую демократию западноевропейского толка. Никогда при неограниченной свободе ругани не было бы возможно построить социализм".

Эти кощунственные в нашем понимании слова непременно надо соотнести с другими - в той главе "отчета для друзей", которая названа так: "Мир и война". Фейхтвангер пишет о том, что занимает его неизмеримо больше, чем строительство гипо.тетического социализма:
"Повсюду на земле много говорят о приближающейся войне, и вопрос: "Когда, думаете вы, начнется война?" -является излюбленной темой разговора. Но, несмотря на то, что каждый заигрывает с мыслью о войне, на Западе никто, за исключением жителей фашистских стран (Германии и Италии. - М. Т.), не принимает ее по-настоящему, всерьез, подобно тому, как люди живут и строят планы, не принимая серьезно в расчет собственную смерть, хотя и не сомневаются в ее неизбежности. Однако в Советском Союзе каждый на все сто процентов уверен в предстоящей в ближайшем будущем войне... Нелегкая задача - рассказать, как рисует себе фашистов средний советский гражданин. Приверженцы Гитлера, Муссолини, Франко кажутся ему своего рода первобытными людьми, дикарями, которые, несмотря на свое современное техническое вооружение, не имеют элементарнейших понятий о цивилизации. Фашисты, думает советский гражданин, считают цивилизацию своим злейшим врагом и поэтому посягают на жизнь его, советского гражданина, как представителя этой враждебной им цивилизации. Из всех изречений немецких фашистов советские люди запомнили особенно крепко одно. Оно помещено в офи.циальном Календаре германцев, распространилось не только в Германской империи, но и НА ВСЕМ ВОСТОКЕ, и гласит: "Человек германского духа никогда не будет интеллигентом". А так как все советские люди - каждый крестьянин, рабочий и солдат - стремятся именно к тому, чтобы стать интеллигентами, то германский фашизм является для них олицетворением враждебного принципа..."

Эти предельно наивные в устах западного интеллектуала, даже лубочные слова писались отнюдь не "для друзей", как сказано в подзаголовке "отчета"; это нас, советских людей, Фейхтвангер с грехом пополам как-то втискивает в рамки рациональной цивилизации - в противовес другой, иррациональной, мистической, подобной ацтекской, где "не просто" прино.сились гекатомбы жертв, нет - жрецам следовало как-то так изловчиться, чтобы вырвать сердце у еще живой жертвы... Ни Бухарину, ни Зиновьеву или Радеку не довелось испытать хотя бы в малой мере то, что испытает мать с ребенком на руках на краю рва, наполненного трупами...

Выбор у Фейхтвангера невелик, если есть вообще какой-либо выбор. Он знает уже, что мудрый француз Андре Жид, посетивший империю Сталина за год до того, дал честный нелицеприятный отчет своему западному читателю. Живой классик Жид, обольщенный дотоле большевиками, разоблачает их перед всем светом, - но выстоит ли Франция с ее "руганью в парламенте" в войне с Гитлером? И Фейхтвангер приводит слова "одного из ведущих государственных деятелей Советского Союза": "Если бы не было нас, и если бы мы не вооружались, то фашисты давно развязали бы войну. Деятельность демокра.тических парламентов в основном сводится к тому, чтобы портить жизнь ответственным деятелям, препятствовать им в проведении необходимых мероприятий или, по крайней мере, за.труднять это проведение".

Пусть в империи Сталина свобода это фикция, зато "каждый шестой рубль общих поступлений в Союзе отчисляется на мероприятия по обороне против фашистов... О войне говорят не как о событии далекого будущего, а как о факте, предстоящем в ближайшем будущем. Войну рассматривают как жестокую необходимость, ждут ее с досадой, но с уверенностью в себе, как болезненную операцию, которую нужно перетерпеть и благоприятный исход которой не подлежит сомнению".

Фейхтвангер предчувствует, что Франция премудрого Андре Жида, подобно Веймарской республике, падет от пинка гитлеровского сапога так быстро, что и лица ее не успеют разглядеть, и много лет еще будет расхлебывать свой позор. И Россия Сталина останется в Европе, быть может, единственным островом какой ни на есть рациональной, хоть и безжалостной, цивилизации...
И он заключает свой "отчет" уклончивыми словами: "Если спросить меня, какова квинтэссенция моего мнения, то я смогу, по примеру мудрого публициста Эрнста Блоха, ответить словами Сократа, который по поводу некоторых неясностей у Гераклита сказал так: "То, что я понял, прекрасно. Из этого я заключаю, что остальное, чего я не понял, тоже прекрасно".

Еще один "аргумент" Фейхтвангера, опять же через цитирование - на этот раз Гёте: "Значительное явление всегда пленяет нас; познав его достоинства, мы оставляем без внимания то, что кажется в нем сомнительным".

И наконец, - как в геометрии "доказательство от противного":
"У западной цивилизации не осталось больше ни ясно.сти, ни решительности. Там не осмеливаются защищаться кулаком или хотя бы крепким словом от наступающего варварства".

6.
СОВРЕМЕННЫЙ АМЕРИКАНСКИЙ ПУБЛИЦИСТ Лев Наврозов пишет:
"Вчера спрашиваю почтенного процветающего американца немецкого происхождения - как жилось при Гитлере? Поскольку я, видимо, расположил его к себе, сказав, что из 17 самых значительных композиторов двух прошлых столетий 14 были немцами и австрийцами, он доверительно ответил: "Это было счастливейшее время моей жизни".

И я вспоминаю вслух немецкую присказку: "Май жизни цветет однажды и никогда больше".
В глазах у него слезы. А я задаю ему вопрос, который я задаю всем жившим при Гитлере: как им виделся Гитлер? Но он, наверно, решил, что и так зашел чересчур далеко и, по.молчав, почти просительно говорит: "Как бы вы ни были умны, вам этого не понять, потому что вы не родились немцем"...

"Тот, кто хочет понять национал-социалистскую Герма.нию, должен знать Вагнера", - говорил Гитлер. Сам он, как уверяли близкие ему люди, мог просвистеть оперу Вагнера без единой фальшивой ноты.
"Из всех искусств важнейшим для нас является кино", - будто бы (свидетельство Луначарского) сказал Ленин. Но в фильме, каком бы то ни было, важен сюжет, логика событий. Тогда как музыка это непосредственный выплеск эмоций, не ассоциированных с конкретным содер.жанием. Музыка зовет вас, - но туда, куда вы сами уже нацелены; она пробуждает дремлющие в вас чувства, усиливает вашу отвагу, но способна усугубить грусть, подкрепляет го.товность идти в бой  или - броситься с моста в реку; она спла.чивает людей, подчиняя их маршевому ритму, тогда как иные модернистские какофонии способны хоть кого привести в смятение...

Гитлер (как и Сталин) не любил в искусстве модерна - и этим стяжал среди нацистской элиты славу поборника яс.ного классического стиля. Теоретизируя, он любил ссылаться на Ницше, для которого существовала одна лишь "инстинктивная мудрость"; высшим проявлением такой мудрости опять-таки была музыка - непосредственный "язык бытия", немецкая классика...

Вообще, вся несравненная немецкая классическая музыка выросла в известной мере из убожества общественного бытия. Конкретная радикальная мысль преследовалась; безадресные музыкально-эмоциональные порывы вполне поощрялись: гениальные композиторы и целые оркестры находились на содержании владетельных князей - и великий Гайдн, капельмейстер семейства Эстергази, лишь в почтительнейшей форме - в музыкальной (его "Прощальная симфония") рискует обратиться к своему благодетелю с нижайшей просьбой увеличить содержание бедных музыкантов...

Фридрих Великий - "северный Соломон" - попытался было взять на содержание Вольтера, которого называл в своих письмах "французским Аполлоном", и сам Вольтер уже склонялся к этому, - и все-таки из затеи ничего не вышло. Можно ли покровительствовать свободной мысли - Вольтеру, Монтескье, Дидро, Гельвецию?.. Можно  - лишь мысли абстрагированной, педантичной, тяготеющей к голой безэмоциональной логике, так ска.зать "геометрии мысли", характерной для немецкой же классиче.ской философии, расцветавшей как бы под аккомпанемент гениальной музыки...

Композиторы, прежде всего классические, распределялись в гитлеровском рейхе по ранжиру. Первым бессменно стоял, конечно же, Рихард Вагнер, любимый маэстро фюрера (и Ницше тоже), "выразитель истинного нордического духа". Его грандиозные (уже и по продолжительности) оперы представали образцом патриотического выбора темы и ее решения; воскрешая героический германский эпос; Вагнер как бы предвосхищал рождение нового рейха, очищенного от скверны гнилого либерализма, омытого кровью героев, подобных вагнеровскому Зигфриду, не ведающему сомнений.

Герой, не ведающий сомнений, - вот оно, по Гитлеру, олицетворение свободы, которая вся, так сказать, безудержное устремление по предуказанному пути. Фюрер полагал, что он послан Германии самой судьбой; при трубных звуках, подчер.кивавших неукротимую мощь оперных героев в их картонных доспехах, в этого физически довольно жалкого человека, по его же словам, "вливались всякий раз новые сокрушительные силы".

Гитлеру импонировала и личность композитора, который и сам в свое время претендовал на фюрерство в своей епархии - в искусстве; Вагнер считал, что явился прямо на смену Бетховену, все прочие, которых смеют еще называть великими, - Берлиоз, Шуман, Мендельсон-Бартольди, Мейербер... - "жиды, позорящие искусство, стремящиеся обольстить грубую неразвитую душу народа", тогда как он, Вагнер, явился спасти эту душу, "погибающую в бездне жидовских интриг"...

Бетховен числился чуть ниже рангом, но тоже в числе первых; это был, прежде всего, композитор, так сказать, на экспорт: он должен был, как это он делал и прежде, достойно представлять Германию в еще не покоренной Гитлером и, значит, загнивающей Европе.
Уже после войны Томаса Манна призывали вернуться из эмиграции; вот, что он ответил:
"Дирижер, который, будучи послан Гитлером, исполнял Бетховена в Цюрихе, Париже или Будапеште, становился виновным в непристойнейшей лжи - под предлогом, что он музыкант и занимается музыкой и больше ничем... Каждый, если только он случайно не был евреем, всегда оказывался перед вопросом: "А почему, собственно? Другие же сотрудничают. Вряд ли это так уж страшно"... Как НЕ запретили в Германии этих двенадцати лет бетховенского "Фиделио", оперу, по самой своей природе предназначенную для праздника немецкого самоосвобождения? Это скандал, что ее не запретили, что ее ставили на высоком профессиональном уровне, что нашлись певцы, что.бы петь, музыканты, чтобы играть, публика, чтобы наслаждаться "Фиделио". Какая нужна была тупость, чтобы, слушая "Фиделио" в Германии Гиммлера, не закрыть лицо руками и не броситься вон из зала!" (Т. Манн. Письма).

Позиция сегодня вполне понятная. Она одна, даже помимо известных романов, могла бы обеспечить Манну заметное место в европейской культуре тех страшных лет. Он и сам заме.чает, что во время войны "полсотни радиопосланий в Герма.нию... казались мне более важными, чем "художество". Тем более "непозволительно, невозможно было заниматься "культурой" в Германии, покуда кругом творилось то, о чем мы знаем. Это значило приукрашивать деградацию, украшать пре.ступление. Одной из мук, которые мы терпели (в эмиграции.- М.Т.), было видеть, как немецкий дух, немецкое искусство неизменно покрывали самое настоящее изуверство и помогали ему. Что существовали занятия более почетные, чем писать вагнеровские декорации для гитлеровского Байрейта (оперного зала. - М. Т.), - этого, как ни странно, никто, кажется, не чувствует. Ездить по путевке Геббельса в Венгрию или какую-нибудь другую немецко-европейскую страну и, выступая с умными докладами, вести культурную пропаганду в пользу Третьей империи - не скажу, что это было гнусно, а скажу только, что я этого не понимаю и что со многими (возвратясь из эмиграции) мне страшно свидеться вновь"...

Но в довоенном концертном зале где-то в Европе, скажем в Норвегии, где "экспортному" Бетховену предстояло представлять Третий рейх, вполне мог находиться другой прославленный властитель душ, тоже Нобелевский лауреат по литера.туре, как и Томас Манн, - "великий скандинав", "викинг XX ве.ка" Кнут Гамсун; уж он-то наслаждался бы, разумеется, мастерским исполнением "Фиделио"...
И, бесспорно, видел бы во всем этом политико-музыкальном представлении подлинный "праздник немецкого самоосвобождения"; ведь с этими чувствами и мыслями он и вступал в 1935 году семидесяти шести лет от роду в свой квислинговский филиал нацистской партии. В немецкой "национальной революции" (о которой Томас Манн писал как о "противоестественной и гнусной", которую великая Марлен Дитрих называла "революцией потных ног") Гамсун услышал "могучий симфонизм, подобный гулу надвигающейся очистительной бури".

Ну а грозная природа как таковая всегда вдохновляла Кнута Гамсуна; разочарованный буржуазной культурой, он помещал своих излюбленных героев прямо сре.ди норвежских диких фьордов, утесов, дремучих елей. Это были люди труда (но непременно с художественной жилкой), вступавшие, что называется, в единоборство с природой: корчевавшие пни, дробившие скалы, - но непременно с оттенком превосходства над прочими, занятыми менее утомительным делом. И само собой, высказывался о свободе в том смысле, что она-де не для робких сердец, видел в ней "сокрушение всех препятствий на раз и навсегда избранном пути"...

И когда весной 1940 г. гитлеровцы вторглись в Норвегию, старый писатель восторгался подвигами этих "новых викингов"; несмотря на крайне трудные природные и погодные усло.вия, оторванность от баз снабжения, десантирование как с моря, так и с воздуха проходило даже с опережением графика немецкого командования. Понимал ли тогда Гамсун, что это он, более чем все прочие квислинговцы разом взятые, он - прославленный писатель, поставивший свое перо в услужение нацистам, преподнес фюреру свою обезоруженную родину?..

В ночь на 9 апреля германский крейсер "Адмирал Хиппер" и четыре эсминца подошли к узкому горлу Тронхейм-фьорда, перекрытому с обеих сторон норвежскими береговыми батареями тяжелого и среднего калибра. Лучи прожекторов пересекались на воде. Шлюпке было не проскочить незамеченной...

Но медлить нельзя: на подходе британская эскадра. И командир группы капитан 1-го ранга Гейе принимает самое наглое решение: пока он по мегафону убеждает норвежцев не стрелять, все пять судов прорываются в глубь фьорда. Лишь вслед им раздается несколько почти случайных выстрелов. Немцы высаживают десант, захватывают артиллерию с тыла и разворачивают ее против Тронхейма. Важнейший форпост центральной Норвегии сдается без боя...

Чем же так заворожил норвежских артиллеристов гитлеров.ский капитан? Быть может, они увидели в нем подобие гамсуновского лейтенанта Глана - ницшеански безрассудного ЮБЕРМЕНШа? Или капитан читал в мегафон избранные места из переписки "великого скандинава" с его нацистскими поклонниками?.. Или, как Гитлер - немцам, он насвистывал потомкам викингов героического Вагнера, бросающего вызов судьбе?..

7.
"ДЕМОН НЕКОГДА ПОВЕЛЕЛ СОКРАТУ слушаться духа музыки, - писал наш Александр Блок в своем личном манифесте "Интеллигенция и революция". - Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте Революцию".

Быть может, есть загадочные пересечения смыслов, внятных лишь изощренному слуху?.. "Творение Вагнера, появившееся в 1849 году (манифест композитора "Искусство и Революция". - М. Т.), связано с "Коммунистическим манифестом" Маркса и Энгельса, появившимся за год до него. Манифест Маркса, мировоззрение которого окончательно определилось к этому вре.мени, как мировоззрение "реального политика", представляет собою новую для своего времени картину всей истории челове.чества, разъясняющую исторический смысл революции...

Творение Вагнера, который никогда не был "реальным политиком", но всегда был художником, смело обращено ко всему умственному пролетариату Европы. Будучи связано с Марксом идейно, жизненно, то есть гораздо более прочно, оно связано с той революционной бурей, которая пронеслась тогда по Европе...

Пролетариат, к артистическому чутью которого обращался Вагнер, не услышал его призыва в 1849 году. Считаю нелишним напомнить ту слишком известную художникам и, увы, все еще не известную многим "образованным людям" истину, что это обстоятельство не разочаровало Вагнера, как вообще слу.чайное и временное никогда не может разочаровать настоящего художника, который не в силах ошибаться и разочаровы.ваться, ибо дело его есть - дело будущего...

Вагнер все так же жив и все так же нов; когда начинает звучать в воздухе Революция, звучит ответно и Искусство Вагнера...

Новое время тревожно и беспокойно. Тот, кто поймет, что смысл человеческой жизни заключается в беспокойстве и тревоге, уже перестанет быть обывателем. Это будет уже не самодовольное ничтожество; это будет новый человек, новая ступень к артисту" (А. Блок. Искусство и революция. 12 марта 1918 г.)...

Тогда же, когда другой почитатель Вагнера Кнут Гамсун вступал в нацистскую партию, в 1935 г., Карел Чапек грустно заметил: "Есть ли что-нибудь достаточно пагубное, страшное и бессмысленное, чтобы не нашлось интеллигента, который захотел бы с помощью такого средства возродить мир?"

Этими словами он заканчивал свой пророческий роман "Война с саламандрами". Саламандры - не люди; да, они очень похожи на людей, но свободу понимают вполне по-гегелевски - как осознанную необходимость, как полную и безоговорочную преданность Верховному Саламандру - кстати, человеческому существу, фельдфебелю 1-й мировой войны Андреасу Шульце...

Ремарка одной из трагедий Шекспира: "Богемия. Пустынный морской берег..." Шекспир не слишком ладил с географией. На самом деле Богемия, нынешняя Чехия, наиболее удаленная от моря область Западной Европы, самое безопасное место при вторжении саламандр. Они подкапывают и обру.шивают в море одно побережье за другим, но герой романа пражанин пан Повондра (обыватель, столь ненавистный и Вагнеру, и Блоку) пока что спокойно забрасывает удочку в свою мирную Влтаву, воде которой еще течь да течь до впадения в Северное море...

Вдруг он видит высунувшуюся из воды "как раз напротив Национального театра" большую черную голову.. Сом? Нет, это - саламандра!.. "Значит, ОНИ уже здесь... Значит, конец".
Пан Повондра в ужасе складывает удочку, возвращается домой, ложится в постель и умирает. Последние его слова - о вездесущих саламандрах, столь похожих на людей...

В октябре 1938 г. немцы захватили чешские Судеты; их разведывательные самолеты шныряли над Прагой. Немецкий летчик на карикатуре в нашем "Крокодиле": "Опять эти чехи подсовывают под наш самолет свою территорию!.."
В декабре того же года, за три месяца до падения Праги, Карел Чапек умер. Ему было всего 48 лет. По свидетельству врача Йозефа Харвата, который был до конца у постели больного, больше собственной судьбы его волновала судьба родины. "Я провел тогда у изголовья целую ночь, - вспоминает Харват. - Хотя я старался помешать ему говорить, чтобы он не утомлялся, он упорно возвращался к этой теме, принимая все это ближе к сердцу, чем собственную болезнь. Когда он на другой день умер, у меня осталось впечатление, что ему не хотелось жить в фашизирующемся мире. Я не стал скрывать этого своего предположения, пожимая в знак сочувствия руку его жене.

Если бы он тогда перенес пневмонию, он бы не перенес концентрационного лагеря. Во время гитлеровской оккупации Чехословакии арестовали его брата Йозефа (мы были с ним вместе в Дахау и Бухенвальде, он вел себя необычайно муже.ственно, но, в конце концов, погиб в Бельзене" ("Карел Чапек в воспоминаниях современников").

А Кнуту Гамсуну суждено было пережить войну и разгром нацизма. Во время оккупации Норвегии он постоянно подбирал у ограды своей усадьбы изящные томики собственных сочине.ний, которые выбрасывали его прежние восторженные почита.тели. Нетрудно было выловить этих невидимок, но писатель стеснялся обращаться в местное отделение гестапо. Гамсуну еще предстояло в 1949 г., когда ему было уже 90 лет, написать покаянные мемуары "На заросших тропах", где он признавал свою вину перед Норвегией...

Вероятно, он был искренен в своем раскаянии; он не оправдывался, прежде всего стремился понять самого себя, но, само собой, чтобы и читатели поняли его тоже, - и тут уж невольно выходило самооправдание, потому что понять - значит так или иначе простить.

Но что следовало понять читателям мемуаров кающегося нациста? Как сформировалась ПРОТИВОЕСТЕСТВЕННАЯ модель сознания, придавившая собой столь незаурядную лич.ность? После освобождения Норвегии, прежде чем предать Гамсуна суду за предательство, его подвергли длительному обследованию в психиатрической клинике, которое не показало че.го-либо, могущего в тот момент обрадовать самого Гамсуна.

В чем тут дело? Отчего я выделил это - ПРОТИВОЕСТЕСТВЕННОСТЬ?..
Можно посмеиваться над любителями социалистических утопий. Нужно судить за их реализацию уголовными средствами. Но социализм сам по себе - все на том же магистральном пу.ти мировой истории, только не впереди, как кажется теорети.кам социализма, а далеко позади. Он - возвращение вспять, это - КЛАССИЧЕСКИЙ социализм древних восточных империй; оттого-то и приходится загонять в него современного человека палкой, а то и пулей.

Но социалистическое прошлое, тем более коммунистическое (КЛАССИЧЕСКИЙ первобытный коммунизм человеческих ОСОБЕЙ, а не личностей) многим, далеко не худшим из людей, представ.ляется раем. Достойнейшие представители человечества оболь.щались социалистическим миражом.

Но невозможно обольститься нацизмом, не признав большую часть человечества пригодной лишь для рабского состояния или для истребления.

Социализм, даже сталинского типа, не разрушил естественных основ бытия. Собственно, основы эти даже декретировались. Пропаганда идеальной любви и верных супружеских отношений даже перехватывала через край, доходила до сусальной пошлости...

Тогда как в нацистской Германии был сработан пропагандистский рекламный ролик (вероятно, не один) о солдатах, отобранных по стати и отпущенных на побывку с единственной целью - "оплодотворить истинно немецких девушек", чтобы они в свою очередь рожали "истинно немецких воинов", - проще говоря, для случки.

Нацизм ВНЕ магистральной дороги истории - как Спарта, как социальные химеры, придуманные писателями-фантастами, как Камбоджа при Пол Поте, как Гаити при Дювалье, "папе Доке", который объявлял себя "помазанником африканских богов" и ввел собственную религию - "водуизм". Сам папа Док имел обыкновение молиться африканским богам, сидя в ванне со шляпой на голове, раз в году спал на могиле основателя нации Дессалина, чтобы пообщаться с его душой, и убивая гаитян с поводом и без повода, объявлял, что исполняет высшее повеление. Черная раса была объявлена высшей, "подлинными ариями".

И, само собой, Дювалье был поклонником Гитлера. "Гитлер был великим человеком, - говорил он. - Его не понимали так же, как не понимают меня". В беседе с западногерманским журналистом в 1968 г. он сказал: "К несчастью, во время второй мировой войны Гаити объявила войну Германии. Какой позор!.."

8.
ЛИЦО НАЦИЗМА НЕЛЬЗЯ БЫЛО НЕ РАЗГЛЯДЕТЬ. Да оно и не скрывалось. "майн Кампф" не только мог прочесть каж.дый; книга прямо-таки навязывалась немцам. Надо отдать должное Гитлеру: он последовательно воплощал в жизнь изуверские принципы, откровенно провозглашенные им заранее.

И все же лейтмотивом Гамсуна после войны стало общеизвестное: "Я - верил!" Во что? После Нюрнбергских процессов (над нацистскими главарями, над гитлеровскими судьями, над "общественными", "добровольными", всякими прочими фашистскими организациями), после вскрытия километровых рвов, забитых расстрелянными, и контейнеров с зубными коронками, инвалидными протезами, детскими игрушками,-теперь престарелому классику уже трудно было не только объяснить другим, но и самому себе, во что же он тогда верил. Когда-то, в далекой юности, удрученный своей долей наемного рабочего за океаном, в Америке, почти безъязыкий среди людей, говоривших по-английски, он поверил своему старшему современнику Фридриху Ницше, что "добродетель - оружие слабых". Это сказано было на понятном языке, близком к норвежскому - на немецком; это отдавало отвагой викингов, их презрением к опасностям, к самой смерти...

И это же, в конце концов, оказалось напыщенной пустой фразой болезненного, затравленного собственным одиночеством немецкого педанта, позволявшего себе бушевать лишь на бумаге.

В конечном счёте, так или иначе побеждает именно добродетель, иначе все человечество (и палачи тоже) оказалось бы в общем рву. Да и викинги тоже по-своему чтили добродетель. Это они основали первое в христианской истории демократическое государство - Исландию, чей парламент, альтинг, старейший в Европе...

Ему же, Гамсуну, демократия казалась - как когда-то Платону - торжеством серости, апофеозом мещанства. В его устах слово это звучало, как плевок. После тягостных лет непризнания, став писателем, он ощутил себя избранным, посвященным, аристократом духа,- и с этих холодных высот снисходил к крестьянину, землепашцу, с его (как казалось Гамсуну) почти первобытным сознанием, близким самой природе. Это были как бы два полюса бытия - элита и пасомый ею народ, немыслимые один без другого. Прочие, вне этих понятий, третировались им как "масса".

Марксизм был "религией масс". Гамсуна задевало то, что какая-то незримая духовная нить связывала через столетия евреев-Моисея с его десятью заповедями, Христа, Маркса...

Гамсун восторгался Спартой, ее порядком, дисциплиной, несгибаемыми традициями. Классическую Элладу, считал он, сгубил крикливый афинский мещанин с его агорой, торговой площадью, вечно переполненной бездельниками и торгашами. "Торгашество" в любой форме, даже когда это была элемен.тарная торговля, было ему глубоко антипатично. Он взирал "на всю эту суету" свысока.

Как же это он, классик, лауреат, знаменитость, просто - старый опытный писатель, знаток человеческой души, не разглядел того, что как раз откормленные, затянутые в начищенные сапоги и мундиры ЮБЕРМЕНШи - всего лишь безмозглое стадо, слепо повинующееся своему фюреру...

...Фотография, обошедшая мир: мальчик лет десяти с поднятыми руками, за ним, несколько сбоку, эсэсовец с автоматом. На мальчике застегнутое пальтишко, аккуратная кепка; конвоир рослый, плечистый, так что его черный мундир ему слегка тесен, руки, небрежно держащие автомат, выпирают из обшлагов.

В глазах ребенка отчаяние: это его путь к могиле. Лицо эсэсовца довольное, улыбающееся; ему приятно, что его фотографируют. Он, вероятно, выглядел бы серьезнее, значительнее при выполнении доверенной ему акции, если б, быть может, его не смешил кто-то - сам фотограф или столпившиеся позади камеры товарищи. Быть может, просто была чудная погода...

Мальчик идет впереди небольшой колонны прилично одетых людей; все они с поднятыми руками - может быть, по указанию фотографа, для пущего эффекта. Потому что какая же может исходить от них неожиданность: женщины, пожилые мужчины, старушка, вот этот мальчик...

Вот и конвоир оттого-то, может, и улыбается, что понимает нелепость здесь своего грозного вида...

Люди идут на расстрел по старой булыжной мостовой родного города; прохожие на тротуаре провожают их застывшими от ужаса взглядами...

Известность фотографии имела неожиданные последствия: спустя много лет опознали улыбающегося конвоира. Оказывается, он и не думал скрываться, не подозревал даже, насколько известен миру. Все эти годы после войны он был горнорабочим, нелегким трудом выслужил себе приличную пенсию. Примерный семьянин; давно уже внуки. Аккуратно посещал местную церковь - вовсе не для замаливания грехов; просто, как водится, стал с годами богобоязнен.

Сам узнал себя на снимке, ничуть не отпирался, удивился своей популярности. Он и на фронте потом, после гарнизонной службы, точно так же выполнял приказы, бывало с риском для жизни. Он не любит вспоминать об этом: война все равно проиграна. Сам он считает, что это фюрер зарвался: шло все так хорошо, Наполеону так не везло, - вот и надо было вовремя остановиться, еще до Польши, до того, как Германия получила общую границу с Россией, а Франция и Англия объявили войну... Или... нет, все-таки после раздела Польши. Францию не надо было трогать, война на Западе сама собой и угасла бы. И жили бы теперь в полноценном рейхе.

А в эсэсовцы отбирали тогда в основном как на парад: по росту, по стати, по цвету глаз... Это была массовая организация - что-то около миллиона, да еще миллиона полтора войск СА - штурмовиков, рангом пониже... Дисциплина была их первой заповедью - а как же! Приказ есть приказ.

Западное либеральное общественное мнение, как бывало не раз, опять всколыхнулось на какое-то время. Но скоро успо.коилось, рассудив: бессмысленно карать человека, даже не понимающего меры своей вины, - какой уж тут нравственный эффект!.. Да и была ли вообще его вина? был ли у него, строго говоря, умысел на убийство? было ли умышленным само по себе убийство, если исполнитель присягал на верность своему государству и исполнял свой долг так, как он его понимал, повинуясь приказу? Да и справедливо ли обвинять из сотен тысяч одного-единственного, которому не повезло с его злосчастной известностью?..

Словом, либералы, как всегда, мучились размышлениями в отношении человека, размышлениями не мучившегося...

Но возникает и еще вопрос: откуда бы вдруг такой урожай на убежденных изуверов и исполнительных палачей? Словно бы немецкие матери расстарались заблаговременно, предчувствуя спрос...

Увы, в истории любого народа, если присмотреться, всегда так: кого-то в избытке. Хорошо, если композиторов или философов,-тогда мы наслаждаемся классической же немецкой музыкой или лезем в дебри классической же немецкой философии. Ну а если востребуются иные человеческие свойства, не талант, яркость и своеобразие души, а нечто всему этому противоположное?..

"Гиммлеру было поручено организовать СС не как охранно-политическое учреждение, а как подлинный религиозный орден с иерархией степеней, начиная снизу, от "светских братьев". Высшая ступень была образована посвященными во все тайны СС руководителями Черного Ордена...

Вспомните историю религий. Им понадобились столетия, дабы культ принял ясную форму... Нацизм же имел в своем распоряжении лишь несколько лет. Однако же, успехи нацизма как культа, как новой цивилизации, превзошли все, когда-ли.бо бывшее в истории. Это страшный для нас факт! Мы ощущаем его особенное значение. Мы ощущаем этот факт как удручающе грозный символ.

Авторы просят читателя понять, что СС не вызывалась ни.какими политическими, военными или внутригосударственны.ми соображениями. Была иная необходимость, которую авторы называют магической. В концлагерях происходят посвятитель.ные занятия нацистской магией. Это жертвенники, где производятся массовые человеческие жертвоприношения, чтобы скло.нить благоволение могущества к делу Черного Ордена. Концлагеря - макет будущего мира, где все народы будут оторваны от корней, лишены всего, превращены в каких-то кочевников, в сырой материал, с которым можно вершить все, который превращается в удобрение для будущего цветка-высшего человека, общающегося с богами. Это макет, это модель - обратная модель бывшей нашей планеты, которой суждено сделаться пашней для магических плугов Черного Ордена. Чем были печи Освенцима для черных магов? Пекарней кровавого теста, Ритуалом!!" (Бержье, Повель. Утро магов).

Пока что, до достижения полной победы, Гиммлер свел тайную доктрину Ордена к самой краткой формуле: "Верить, повиноваться, сражаться! Точка! Это всё!"

Кто же гонит на убой это стадо ЮБЕРМЕНШей, откормленное и вымуштрованное? Кто же они, эти, так сказать, НАД-ЮБЕРМЕНШи, воплотившие, надо думать, сверхнордические дух и стать?.. Ведь это он, Гамсун, аристократ духа, решил, что в гитлеризме, как это случается лишь в высоком искусстве, этическое начало - наконец-то! - слилось с эстетическим, достигнут идеал калокагатии - гармонии, согласно древнегре.ческой философии, физического и духовного в человеке. Все так просто: правота тех, кто обладает нордической внешностью, "белокурых бестий", уже не подлежит сомнению; не может быть сомнений в правоте "сверхчеловеков" перед "недочеловеками"!

Каковы же - надо думать! - их вожди?!?

Ницше, лишившись разума, грезил в краткие моменты про.светления вагнеровской "гибелью богов": принявшие вызов судьбы не ждут пощады, рушится в театральных языках пла.мени Вальхалла, их заоблачная обитель...

Коричневая "Вальхалла" к моменту своего краха весной 1945 г. выглядела как крысиная нора, вскрытая лопатой: все ее обитатели забились по щелям либо разбежались без оглядки. Ни один - а все они были, кстати, вполне призывного возраста в условиях военного времени - не принял вызов судьбы, не погиб в бою или хотя бы попытался прорваться из окружения с оружием в руках; это был сущий позор после стольких лет героической трескотни. Все они, грозившие миру, либо приняли яд, либо сдались в плен, чтобы быть затем повешенными.

Психологи знают, что раздавить зубами ампулу психологически куда легче, чем подняться в атаку с возможностью выжить. Трусу легче покончить с собой, чем серьезно рискнуть...

"Хочется напомнить читателю о маленькой подробности. Последнюю связь этих предтеч гигантов, этого передового от.ряда человеко-богов с нашим реальным миром осуществлял сторож берлинского зоопарка. Забравшись на дерево, он по единственному сохранившемуся телефонному проводу сообщал в гитлеровский бункер, что русские солдаты идут со всех сторон" (Бержье, Повель...).

Здесь логично бы поставить точку, если б историософия не отражала события в зеркале личной судьбы. БЫТИЕ - ЧЕРЕЗ СОЗНАНИЕ!

Так кому же поверил старый писатель? чему он поверил?.. Он даже не мог написать в своих покаянных мемуарах "МЫ - верили", потому что Видкун Квислинг, фюрер норвежских нацистов, был повешен сразу же после войны, а прочие квислинговцы тут же слиняли до полной потери цвета, точно их и во.все не было. Гамсун остался с глазу на глаз со своим народом. Родной сын отказался от него...

Как же это в угоду предвзятой идее, заведомо бесчеловеч.ной, загублена столь счастливо и плодотворно завершавшаяся было жизнь? Как это Томас Манн, либеральный сытенький интеллигент, не прошедший, как считал Гамсун, настоящую обкатку жизнью, сразу же увидел, что "национал-социализм - это совершенно не поддающаяся учету, совершенно патологи.ческая сфера, нравственная и интеллектуальная пропасть, от.куда каждую минуту может выйти на свет божий любая, са.мая невероятная нелепость"?

Тогда, в начале 30-х годов, Гамсун присоединился к тем, кто третировал эмигрировавшего немецкого писателя за "духовную измену родине"; теперь он горько завидовал Томасу Манну, которого его освобожденная от нацизма родина вся.чески зазывала вернуться и осыпала почестями. И скромному честному обывателю, который не дал сбить себя с толку дешевой демагогией, он тоже теперь завидовал, потому что не стать подлецом иной раз серьезная заслуга.

9.
ВПРОЧЕМ, И СТАЛИНА чрезвычайно занимал вопрос соз.дания "нового человека". При этом он сильно уповал на "бытие", которое, как это было установлено классиками марксизма, "определяет сознание".

В устах Сталина философская фор.мула опростилась до расхожей фразы: "Каков образ жизни лю.дей, таков образ их мыслей".

Слова вольтеровского героя насчет "лучшего из миров" стали едва ли не официальной догмой. Реалии сталинского террора ничуть не колебали этот казенный оптимизм, что отчасти предвидел и Вольтер. Его Кандиду случилось наблюдать казнь заслуженного военачальника; публика ничуть не была огоро.шена этим, напротив, казалась "чрезвычайно удовлетворенной". "За что убили этого адмирала?" - недоумевает Кандид. "За то, - сказали ему, - что сам он не убил достаточно людей... В нашей стране убивают время от времени одного адмирала, чтобы придать бодрости другим".

Но подобное "бытие" непременно должно быть подкреплено идеологией. Вышеприведенная сталинская фраза характерна для стиля установочного произведения эпохи - "Истории Всесоюз.ной Коммунистической партии (большевиков)", прежде всего, второго раздела ее четвертой главы - философского - "О диалектическом и историческом материализме". Раздел открывается словами, исключающими какой бы то ни было критический анализ: "Диалектический материализм есть мировоззре.ние марксистско-ленинской партии".

Все здесь написано не для того, чтобы размышлять, - для того, чтобы запомнить. Для удобства запоминания отдельные положения нумерованы, подпункты снабжены буквенными обозначениями: "Марксистский диалектический метод характеризуется следующими основными чертами: а) ..., б) ..., в) ..., г) ... Марксистский философский материализм характеризуется следующими основными чертами: а) ..., б) ..., в) ..." В наличии три "особенности производства", пять "основных типов произ.водственных отношений" - и не дай бог обнаружить четвертую "особенность" или еще один "тип"!

Цитируемая "История" имеет подзаголовок: "Краткий курс". Это ничуть не значило, что вслед за кратким появится полный курс тоже. Ни боже мой! Все, что требовалось для запоминания, было уже изложено в этой "Истории" "под редакцией комиссии ЦК ВКП(б)" и канонизировано - "одобрено ЦК ВКП(б)", что, как и само название, тоже было вынесено прямо на обложку.

Как "комиссия", так и "одобрение" абсолютно безымянны. Неизвестно еще, кто сам будет канонизирован, хотя бы после смерти, кому суждено быть замордованным и расстрелянным в популярном тогда, в 1938 г., качестве "врага народа"... Ни единой фамилии даже в обычных выходных данных на последней странице - ни художника книги, ни технического редак.тора, ни корректора...

"История" точно спущена с небес.

Это была и впрямь священная книга на манер Торы, Нового завета или Корана, одну цитату которой можно было подтверждать лишь другой цитатой из нее же (для чего, скажем, в канонической Библии есть даже специальные сноски на каждой странице, отсылающие к соответствующим цитатам на других страницах); это был четко очерченный круг познаний в области философии и истории.

Об этой явленной миру философии М. Горький, доживи он, уже не посмел бы отозваться уничижительно, как лишь за несколько лет до того обо всей прочей - как о гнилом продукте "пленной мысли интеллигента":
"Философия даже горчишника не выдумала, а горчишник и касторовое масло в деле борь.бы против смерти значительно полезнее философии".

Краткой сталинской философии было подвластно всё.

"Сам Аллах не может изменить прошлого", говорят на Востоке; сталинский "Краткий курс" смог. История трех русских революций была переписана заново, избавлена от "лишних" имен, так что оказывалось, что все было совершено умом и во.лей величайших людей планеты - Лениным и Сталиным; они вынесли на своих плечах Россию, поставив ее, в конце концов, впереди всего "прогрессивного человечества". Они - "титаны мировой истории", а Сталин еще и "Корифей науки".

Кто же еще мог бы создать такой "Краткий курс", в котором наличествовало бы все, что должно составить полное, без ненужных просветов и сомнений, мировоззрение "нового человека, строителя будущего"!.. Такой "курс" в принципе не мог не быть кратким: ему предстояло лечь в голову любого калибра сразу же и целиком.

Михаил Зощенко когда-то иронически характеризовал свой стиль: "Я пишу очень сжато. Фраза у меня короткая. Доступная бедным".
Канонизированный "курс" тоже доступен "бедным", нетребовательным в ум.ственном отношении неофитам. И, как выяснилось, вполне способен был их устроить, растолковать всё и вся, вдоль и попе.рек, представить Универсум простым, как утюг.

В принципе, всякое "учение" внешне очень смахивает на подлинную науку, но между ними существеннейшее различие: в "учении" выводы предшествуют фактам. Научная теория вытекает из совокупности наблюдений, их анализа; один-единст.венный факт, противоречащий строгой теории, способен разрушить ее до основания. Могут быть какие угодно претензии к классическому дарвинизму с высоты современных знаний, но мы не сомневаемся в объективности ученого. Сам Дарвин шестую главу в "Происхождении видов" назвал - "Затрудне.ния, встречаемые теорией", а седьмую - "Различные возраже.ния против теории естественного отбора"; они его мучили до конца дней.

В "учении" подобным сомнениям нет места. Тут принцип иной: факты подбираются к готовой идее. "Лишние", не подтверждающие "что следует", препарируются либо попросту отбрасы.ваются. Победоносное воссиявшее Учение (с большой буквы!) накладывает на них табу. В этом не всегда виновен сам "основоположник" (или, в китайской терминологии, "совершенно-мудрый"). Грандиозная Идея - "спасения человечества" или его "облагодетельствования" - ослепляет некритичное сознание. До фактов ли тут, этого "подножного корма" разного рода приземленных наук? Тем паче, что обычно наготове высокомерный тезис: "Факт - еще не вся правда"!

Сталин как "основоположник" не страдал скромностью. Его имя не было вынесено на обложку, но присутствовало почти на каждой странице. Это было уникальное Учение, утверждавшее самодержавную власть самого Сталина. "Курс" подкреплялся комментариями, исходившими также от вождя. Сравнивая выходившие одно за другим все новые издания (общим числом более десятка) "Вопросов ленинизма", сборников сталинских статей и речей, можно видеть, как произвольно и конъюнктурно - можно сказать, у всех на глазах - манипулировал он фактами, что-то отбрасывая, что-то на ходу добавляя. Это называлось "диалектикой"; "истины" тоже были особыми - "диалектическими". Суть всего марксизма - многих томов, часто путаных, но всегда со стремлением дознаться до сути - был" сведена лишь к загадочной "диктатуре пролетариата", персонифицированной во всеведущем и всемогущем вожде.

Загадочной - потому, что если пролетарии - те, кому "нечего терять", проще говоря, неимущие,- приходят к власти, они перестают быть пролетариями: им уже есть что терять...

10.
ЕСТЕСТВЕННЫЕ НАУКИ ТОЖЕ ПРИНОРАВЛИВАЛИСЬ к такому уровню мышления. Раз уж сознание - все-таки высшее проявление материи - "определяется бытием", то что же им не определяется!.. Наследственность - та уж точно бы должна "определяться": "Наследственность есть эффект концентрирования воздействия условий внешней среды, ассимилированных организмами в ряде предшествующих поколений".

Это - из доклада академика Т. Д. Лысенко на знаменитой сессии Всесоюзной Академии сельскохозяйственнух наук 1948 г.

Лысенко рассуждал так. Любой организм приспособлен к условиям среды, в которой живет. Могло ли это произойти без влияния на него самой этой среды? Если приспособленность целенаправленна (кита - к водной стихии, птицы - к воз.душной, пшеницы, ржи, клевера - к данному климату, к данной почве, освещенности, увлажненности...), следовательно, она направлялась конкретными условиями бытия; следовательно, извне, меняя эти условия, можно направлять развитие организмов.

А так как дети обычно похожи на своих родителей, значит, приобретенные признаки передаются им тоже.

Не правда ли - ясно, логично, здраво? А главное - просто!

Рассуждения генетиков были куда темнее. В каждом организме, считали они, да что там - в каждой клетке есть особая, совершенно заповедная сфера: внутриклеточный набор генов, сформированный в хромосомы, возникающие перед наблюда.телем, точно из небытия, к моменту деления клетки. Только их устройство определяет, во что разовьется зародыш: в кита, в блоху или в ржаной колос.

Поддаются ли хромосомы воздействию извне? Да, но весьма специфичному: радиационному, отчасти химическому... Причем воздействие это практически всегда разрушительно, во всяком случае, с непредвидимыми результатами. Для того, чтобы получить искомую форму, нужен постоянный, из поколения в поколение, отбор удачных отклонений, мутаций. Прямым активным вмешательством, скажем, облучением семени, можно лишь наплодить мутантов, т. е. уродов, в надежде обнаружить экземпляр со случайно возникшим нужным признаком.

Что-то подобное генетики проделывали с мушками-дрозофилами. Тогда как народное хозяйство нуждалось, конечно, не в мухах, а в многопудовых свиньях, высокомолочных коровах, длинношерстых овцах, рекордистках-несушках...

"Наука же, которая не дает практике ясной перспективы, силы ориентировки и уверенности в достижении целей, недостойна называться наукой", - заявлял "народный академик" Лысенко.
Он уверяет, что гарантированно преобразует озимые злаки в яровые - "ЯРОВИЗИРУЕТ" семена, увлажняя и охлаждая их; так они, по мнению академика, наберутся нужного им холода (к которому "привыкли со времен Великих оледенений") и станут уже произрастать как яровые.

Так не проглядывает ли здесь возможность управлять самим видообразованием, превра.щать одни виды в другие: сорный овсюг в полезный овес, срав.нительно малоурожайную чечевицу в чрезвычайно урожайную кормовую вику?.. Дали поистине неоглядные.
В сугубо научном "Журнале общей биологии" фотографии "метелки овсюга с зерном овса" и наоборот - "зерна овсюга из метелки овса" и даже "растение чечевицы, в одном из бобов которого найдено семя плоскосемянной вики"...

Мы бы, вероятно, не поверили, если бы прочли, что свинья опоросилась не только поросятами, но еще и ягненком, а узрев подобную фотографию, непременно заподозрили бы подвох, - в отношении же "вики с чечевикою" мы обычно более доверчивы; многие ли, в конце концов, отличат одно растение от другого?..

Как знать, может, и впрямь "в определенных условиях" рожь является "порождением пшеницы", как утверждает "народный академик" в своей брошюре "Новое в науке о биологическом виде" и на страницах Большой советской энциклопедии - для миллионов читателей?..

Тут уж недалече до "управления природой", от которой незачем ждать милостей. "Брать их у нее наша задача!" (лозунг, приписываемый садоводу-практику Ивану Мичурину).

Помести человека - тоже, в конечном счете, "биологический объект" - в соответствующие условия, сформируй среду, - глянь, получит.ся нечто новое - "НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК"! Физкультура укрепит тело, бытие сформирует сознание, целенаправленное, без ненужных отклонений, воспитание послужит окончательной отделкой - и мечта многих поколений утопистов станет, наконец, явью; пусть до светлого грядущего, до полного коммунизма еще далеченько (не хватает еще, скажем, хлеба и капусты), тогда как люди будущего (на манер героев последних актов пьес Маяковского "Клоп" и "Баня") - пожалуйста, налицо!

Сам Лысенко авторитетно заявляет: "В нашем Советском Союзе люди не родятся (вероятно, где-то родятся? - М. Т.), родятся - организмы, а люди у нас делаются - трактористы, мо.тористы, механики, академики, ученые (то есть не все ученые - академики и не все академики - ученые? - М. Т.)... Я не родился человеком (!), я сделался (!) человеком. И чувствовать себя в такой обстановке - больше, чем быть счастливым... Меня часто спрашивают, кто мои родители. И я обычно отвечаю: крестьяне, с 1929 года в колхозе. А, по сути, у меня есть и другие родители: Коммунистическая партия, советская власть и колхозы. Они меня воспитали, сделали настоящим человеком... Что такое яровизация? Ее не было бы, если бы не было колхозов и совхозов (!). И если бы не было советской власти, то я, наверное, не был бы на научной работе (!)".
(Последнее замечание - абсолютная истина).

Все это было чрезвычайно близко пониманию Сталина. Он поучал:
"Надо беречь каждого способного и понимающего работника, беречь и выращивать его. Людей надо заботливо и вни.мательно выращивать, как садовник выращивает облюбованное плодовое дерево".
"Необлюбованный экземпляр" Сталин, на манер селекционера, считал браком, неизбежным отходом, и "выпалывал" без всякого сожаления.
Те, кому доводилось бывать на дачах Сталина, вспоминают его подстригающим кусты, равняющим их по ранжиру...

В рассуждениях Лысенко (а биология была не единственной из адаптированных в ту пору наук) было несколько привлекательных, на взгляд Сталина, особенностей. Во-первых, авторитет самого Дарвина, который в прошлом веке, до возникновения генетики, считал, что признаки и свойства передаются от родителей потомству на основе гипотетических геммул - не.ких мельчайших частиц, будто бы выделяемых всеми клетками тела родителей и образующих в совокупности их гаметы, половые, клетки.

Сталин помнил, разумеется, слова Энгельса, сказанные им на могиле друга: "Подобно тому, как Дарвин открыл закон развития органического мира, Маркс открыл закон развития человеческой истории".
В эпоху, когда книга Дарвина совершала свое триумфальное шествие по миру, покоряла умы, такое сравнение подчер.кивало абсолютную непреложность выводов Маркса. Правда, сам Дарвин не был в этом уверен и, как мы знаем, решительно уклонился от посвящения ему "Капитала", заметив в ответном письме, что чересчур "прямые доводы" Маркса его смущают. Он упоминает здесь же, что "ограничил себя областью науки", намекая на то, что выводы Маркса не кажутся ему абсолютными.

В сталинском государстве никто бы не отважился на подобное откровенное сомнение. Ведь революционное движение, объявившее марксизм своим знаменем, вознесло именно Сталина на вершину власти - и в этом не должно, не могло быть никаких случайностей! Рычаги истории в данном случае срабо.тали - конечно же! - неумолимо и закономерно. Только так - и не иначе!

"Наука - враг случайностей, - в свою очередь заявлял Лысенко. - Такие науки, как физика и химия, освободились от случайностей. Поэтому они стали точными науками... Изживая из нашей науки менделизм-морганизм-вейсманизм (генетику. - М. Т.), мы тем самым изгоняем случайности из биологической науки".

В глазах Сталина это было весомым доводом в пользу адаптированного им марксизма. Случайности не устраивали его даже в микромире, отчего квантовая механика с ее вероятностными процессами долго пребывала в загоне и освободилась, хотя бы частично, от философской опеки неучей только в связи с очевидным государственным триумфом - успешным испытанием отечественной атомной бомбы.

Еще одной привлекательной особенностью лысенковской "яровизации" был необычайный оптимизм этой "теории", обе.щание немедленных свершений (словцо, бывшее тогда в необычайном ходу), гарантия надежного управления развитием организмов (то есть людей тоже), - все это было весьма кста.ти в виду "сияющих вершин коммунизма", о которых нам тогда прожужжали все уши...

11.
МЫ ПРИШЛИ К ОБЫЧНОМУ В МИРОВОЙ ИСТОРИИ ИТОГУ: идеократии, идеологической тирании (в любом ее варианте - от сталинского социализма до национал-социализма) требуется НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК. Какой-то не такой, каким его создала природа. Еще Платон настаивал на отборе лучших, по его представле.нию, и, по сути, на принудительном осеменении (браки "красивых с красивыми..."); конфуцианцы с их принципом вэнь-хуа - "переработкой человека на основе мудрого древнего слова и просвещения" - предпочитали воспитание под неукоснительным надзором; классические социалисты-утописты упирали на прямое беззастенчивое принуждение; Сталин и Гитлер приноравливали для этих целей науку, как они ее понимали...
Всех их не устраивал почему-то обычный человек с его естественными страстями, заботами и радостями.

Чем же не угодил он социальным экспериментаторам, творцам новой реальности, которая почему-то не произрастала сама собой, как дерево или колос, которую (эту реальность) почему-то приходилось, что называется, тащить из земли, способствуя ее росту, от чего она почему-то скукоживалась и сохла?
Вот эту глухую обиду творца на собственный неразумный народ, отворачивающийся от запланированного на его долю счастья, быть может, лучше всех выразил один из последних наших генсеков Юрий Владимирович Андропов.
Главный кремлевский врач Е. Чазов, лечивший и проводивший на вечный покой одного за другим четырех генсеков (что само по себе могло бы быть отмечено в "Книге рекордов Гиннесса"), в своей книге "Здоровье и власть" представляет нам Андропова как умнейшего, честнейшего, образованнейшего и интеллигентнейшего из всех правивших нашей страной генсеков. И в это можно поверить, если назвать всех четырех, правивших после Сталина: Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко.
Далее - Горбачев, чей бег на месте проходил уже на глазах нынешнего поколения...

Почему же так и не удалась "ЯРОВИЗАЦИЯ" СОЗНАНИЯ, почему мы так и не доработались до НОВОГО ЧЕЛОВЕКА, который воплотил бы в жизнь все, что надо?
Вот, по словам Е. Чазова, мнение на сей счет Ю. В. Андропова:
"Главное, мы должны быть сильными, - не раз повторял он. - А это во многом зависит от состояния экономики. А она, в свою очередь, определяется людьми. К сожалению, человеческое сознание более инертно, чем прогресс общества (!. М.Т.). Мышление человека не доросло до сознания, что НУЖНО ТРУДИТЬСЯ ДЛЯ ВСЕХ (!). Мы создали собственность для всех, а каждый хочет получить из этой собственности только свою выгоду и прибыль. Поэтому мы должны быть крайне осторожны в реформах. Самое трудное - сопоставить интересы каждого и интересы всех. И самое главное - уровень культуры: общей, политической, труда, межнациональных отношений, общения. Здесь мы не в первых рядах, и это самый главный наш недостаток" (Е. Чазов. Здоровье и власть).

"Мышление человека не доросло до сознания..." - это замечательное признание. Ведь для того чтобы мышлению "дорасти" до сознания, ему надо расти... вниз. Ибо сознание изначально присуще человеку, мышление же напрямую связано с интеллектом, не с элементарным сознанием, но с ОСОЗНАНИЕМ действительности; себя в ней. Знание - вот первый уровень. Знает и животное - место водопоя, своего хозяина т. п. Человек - "знает, что он знает"; это нечто большее, чем сознание.

Человек в историческом развитии, становясь личностью, перерастает элементарное сознание. Уже он не способен жить по чужой указке, даже самой мудрой. Потому что, как бы ни мудра была указка, она - для другого человека, для самого этого мудреца. Это он должен жить по собственным принципам.

Человек не может "трудиться для всех": у него своя уникальная жизнь. Да и не должен он это делать, да и не нужно это! Заботясь (в рамках закона) о себе, семье, близких, он уже сопричастен к благим делам человечества. И принимать его надо, каков он есть. Природа и без нас потрудилась на славу.

Андропов жаловался, что, увы, "состояние экономики опре.деляется людьми". А что как попытаться обойтись БЕЗ них? Как ни странно, такая идея зрела "наверху". Уже в пору горбачевской гласности на симпозиуме в Тбилиси, собравшем цвет нашей кибернетики, мне в неслужебной раскованной обстановке довелось слышать примечательный разговор двух лиц, едва ли не определявших развитие этой науки в нашей стране. Один - мой знакомый, крупный математик-дискретник, другой - так сказать, куратор этой отрасли науки то ли по линии ЦК КПСС, то ли даже по линии КГБ. Мне он, разумеется, не представился. Друг с другом они давно на "ты".

Диалог я воспроизвожу по старым записям, сделанным тогда же. Он дает некоторое представление об опасностях, подстерегающих всех нас в будущем. Утописты, ставшие профессионалами на государственной службе, никогда не оставляют надежд создать новую, удобную для них реальность.

После некоторого возлияния, достаточно скромного, начал (имея в виду предшествовавшую переброску репликами) "куратор":
- Ты вот философствуешь... А марксизм чему нас учит?
Ученый: - Чему же нас учит марксизм?
К.: - Чтобы жить и мыслить, надо иметь пищу, материальные блага. Значит, каков образ жизни людей, таков образ их мыслей. Есть надстройка и есть базис. И базис в основании над.стройки, а не наоборот, - так или не так?
У.: - Допустим.
К.: - А ты вот увидел вокруг себя трудности - и уже пустился в философию, уже скис. Тогда как - что?
У.: - Так что же?
К.: - Трудности созданы для их преодоления, вот что! Я не обещаю тебе райскую жизнь. Так и передай дальше: мы ИМ не обещаем райской жизни...
У.: - Это, слава богу, уже и по "ящику" слышим. Хуже бы не было, - и это уже слышим...
К.: - Тем более важен базис мышления - незыблемые принципы. Сахара с мылом нам не хватает? Нам не хватает веры, это главное! Почитай-ка про библейского Иова...
У.: - Я читал Книгу Иова.
К.: - Досталось же человеку! Проказа с головы до пят, дом рухнул, детей задавило, жену изнасиловали, жрать нечего...
У.: - Жену, по-моему, не насиловали.
К.: - Неважно. Не в этом суть! Главное, он и тут понимает: Господь ни при чем. Это Сатана мутит.
У.: - Это сейчас в парткружках проходят?..
К. (раздражаясь): -Да, есть недоработки. У кого их нет? Но история уже сама об этом подумала, уже позаботилась о нас. История специально подсовывает нам наш главный козырь - его будто чуяли наши основоположники, - мы же этот козырь в упор не видим. Там, за бугром, пользуются нашими же козырями, обставляют нас, как хотят, хватают то, что исторически им уже не принадлежит, - пока мы тут хлопаем ушами. Они уже там домохозяек вооружили компьютерами, уже яичницу жарят на компьютерах, - пока мы тут на пальцах считаем. Вот бы где наше плановое - сверху донизу! - хозяйство, наша централи.зация сгодилась бы - на страх врагам. У них там неуправляемая стихия рынка, а у нас тут - вообрази! - грандиозная, в масштабе всей державы. Государственная Автоматизирован.ная Система Управления, словом, ГАСУ какая-нибудь, - на манер ЦСУ, даже Госплана, даже, я бы сказал, всего Совета Министров... Грандиозный безошибочный мозг, который каши не просит, а только - учитывает, подсчитывает, распределяет, дает задания, планирует...
У. (иронически): - Конечно же, мы закладываем туда нашу идеологическую программу в виде готового алгоритма, какие-то основы нашего государственного устройства, как-то там двоичным ко.дом растолковываем "ху есть ху", чтобы своих невзначай не зацепило, - и предоставляем полную свободу действий... Те.перь мы можем спокойно руководить, не дергаясь по разным хозяйственным мелочам...
К.: - Нет, кроме шуток. Ну, наподобие Единой Энергетической Системы, ЕЭС, которая, кстати, действует в масштабах всей страны. Ночь над Сибирью, там дрыхнут, а у нас тут еще только вечер, "ящики" включены, - сюда электроэнергию, где-то она нужнее - туда ее... Вот так бы и с мясом, и с маслом, и с мылом, и с гвоздями...
У.: - Ну, а если нигде - ни гвоздей, ни масла?
К.: - Зато сразу ясно, кто виноват, с кого спрос. У нас привычка: спрос - с руководства. Но само оно, ты это знаешь, свиней не пасет. Спроси с него то, что положено: твердости, требовательности, принципиальной оценки, - пожалуйста! Не анекдот ли: мясо с нас спрашивают те, кто сами должны его производить, - это ж абсурд! Государство не может дать наро.ду больше того, что сам он наработал, - это ж элементарная политэкономия. Вы трудитесь, мы руководим, - какие тут счеты?.. Если бы каждый работал с огоньком, как положено, - и руководить было бы легче. Тут-то твоя машина и могла бы разработать каждому на его рабочем месте абсолютно четкие, бес.спорные, научно обоснованные задания, поставить каждого под научный контроль - и тогда уже требовать, требовать и требовать! Ее - машину - не уговоришь, не умаслишь, не объедешь, не подмажешь. Не подвержена ни пьянству, ни коррозии, ни коррупции: взяток не берет. Где такая машина? Ведь захотели же иметь свою атомную бомбу - сделали! А первую в мире водородную бомбу сам Сахаров делал. Вот на кого бы надо равняться! Ему за это многое прощается...
У.: - Знаешь, чем отличается миниюбка от компьютера? В первом случае: чем меньше материала, тем больше информации. Во втором - наоборот.
К.: - Информации тебе навалят - успевай обрабатывать.
У.: - Цифири навалят, а не информации. Я как-то посчитал: государству выгоднее бы вовсе отменить кибернетику - как в 53-м году объявить лженаукой. Штука в том, что у любого компьютера уйма конструктивных достоинств, но один прин.ципиальный недостаток: он не переваривает лжи. В машину - такова уж специфика - надо заложить только правдивую информацию. Попадет хоть капля лжи - и ложь оттуда катит уже лавиной, в геометрической прогрессии. Человек с таким свойством может найти у нас профессиональное применение, машина - нет. Любой бухгалтер в этом случае предпочтительнее: он всегда подправит явный абсурд собственным здравым смыслом. Здравый смысл в машину не вмонтируешь. И она громоздит ложь на ложь до размеров Останкинской телебашни.
К.: - Не учи жить! Я тоже имею к этому кое-какое отношение...
У.: - Ты у Олега (Олег Антонов, авиаконструктор. - М. Т.) в его конторе когда-нибудь был? Там у него дивная машина, золотом за неё плачено. И вот - тот же каприз, который даже японцы не смогли превозмочь: для того чтобы выдать точный ответ, нужна правда, только правда, ничего, кроме правды. Олег вот уже который год бьется только над тем; чтобы его люди перестали врать в своих отчетах, перестали бы засорять дорогостоящую вещь, у которой уже отлаженные программы сбиваются из-за этого - из-за цифрового мусора. Ты бы посмотрел, как она невинно мигает своими чудными фиолетовыми глазками, выдавая чудовищную чепуху! Олег при мне однажды чуть ее по физиономии не съездил, - но нельзя, не собственная жена! Тонкая японская штучка!
К.: -Ты мне лапшу на уши не вешай...
У.: - Ты еще, может быть, поставишь передо мной задачу создать такую машину, которая автоматически отсеивала бы правду от лжи. Кстати, задача необычайно интересная, философская задача, но - и я над этим в последнее время только и думаю - принципиально неразрешимая. Как поиск "философского камня", как создание вечного двигателя... Это я говорю тебе как математик. Может быть, ты хотел бы иначе: как-то так закладывать в машину ложь, чтобы она, перерабатывая ее, выдавала правду?
К.: - В идеале только так и должно быть. Из чего-то там, из натурального дерьма, кажется, делается капрон, вообще - синтетика? Ты побывай как-нибудь на химическом производстве, не побрезгуй. Там ведь черт-те что закладывается в аппа.рат, а выходят чудные изделия!.. Тот же кибернетический "черный ящик" со входом и выходом...
У.: - Идеальный "черный ящик" - козел, жующий солому. И мы знаем, что козла нельзя кормить его собственным дерьмом. И еще - как ни загружай его этим дерьмом сзади, изо рта солома не выпадет.
К.: - Ладно, подойдем смеха ради с другой стороны. Пусть, как ты говоришь, ложь. Но и она, как и всё на свете, как любое счетное множество, подчинена статистическим закономер.ностям, - нас же этому еще в вузе учили. Я, например, никогда не перебиваю человека, когда он врет. В конце концов, ложь его складывается в итоге в такую чудную полновесную информацию - пальчики оближешь! Россыпи лжи - тот же золотоносный песок. Ты прав, задача лишь в том, как отделить металл от примесей. Так решайте же эту задачу! Великий Сен-Симон...
У.: - Один из источников марксизма или - одна из составных частей? Я всегда путаю...
К.: - Ты Ленина не трогай. Это святое. Так вот, Сен-Симон будто предвидел нашу перестройку: "Математики! Ведь вы находитесь во главе, начинайте!"
У.: - Итак, пора создать всеохватывающую автоматическую систему, которая и меня бы ежечасно направляла и контролировала, всего лишь... Сам я вот уже сколько лет бьюсь у себя над гораздо более простой задачей: как приучить людей не лгать. Хотя бы в мелочах. Хотя бы тогда, когда это им самим не выгодно. Нет же, привычка - вторая натура. Я ведь - при нашем-то социалистическом либерализме - не могу даже позволить себе выгнать проходимца просто, по-человечески, без экс.цессов и судебных издержек. Он же тебе всегда докажет, что безработицы у нас быть не должно. И я должен выживать его постепенно, топить, гробить, расходовать время, за которое получаю - тебе это известно - вполне приличную зарплату, ка.лечить себе нервы. Я сам постепенно втягиваюсь в ту же всеохватывающую ложь... Понимаю, она, вероятно, тоже необходима: как-то, своей пустотой, держит государственный корабль на плаву. Только компьютеру этого не втолкуешь. Этим он все-таки отличается от человека. И еще тем, пожалуй, что не ворует. У меня, вроде бы, что? чистая наука, дискретная математика, - что тут возьмешь? Берут! Несут! Сразу и не сообразишь, что несут: не формулы же!.. Формулы, впрочем, тоже воруют - го.товые программы. Целую диссертацию, чуть подвернется, - сопрут! В масштабах страны, я полагаю, - это же тихий ужас! Кругом ворованное! Богаче нас, поистине, в целом мире нет: сколько ни разворовываем, все что-то да остается. Что же это, скажи на милость: общенародное - значит уж ничье?! Да ведь после нас одни каменья останутся!..

(Диалог незадолго до российской революции августа 1991 г. ...)

12.
ПРИ МАТЕРИАЛИЗАЦИИ ИДЕИ случаются изъяны (где их нет!), но, быть может, сами эти социальные проекты действительно сулят человечеству процветание и счастье? Для чего, собственно, дан нам разум, как не для того, чтобы, руководясь им, спроектировать и построить, наконец, идеальный мир!

Готовых проектов хоть пруд пруди. Идеальные миры (похожие один на другой, как сапоги, отличающиеся, как известно, лишь правизной и левизной) описаны во множестве книг. Есть среди них и великие, ставшие классикой философской мысли. Возник даже особый жанр на стыке философии и искусства, пылкого воображения и холодной логики - утопия. Слово это переводится как "место, которого нет".

Пока - нет; нет - так будет! "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...".

Правда, возможен и другой перевод: утопия - "то, чему нет места"; неосуществимость: "у" - отрицание, "топос" - место...
Почему едва ли не все утопии, разделенные подчас тысячелетиями, обнаруживают такое необычайное сходство, кажутся описанными с некоего общего источника? Ведь авторы чаще всего и не подозревали о существовании других утопий, творили самостоятельно... Не открываются ли здесь некоторые природные закономерности мышления, воображения?..

Но если это так, то не предначертано ли самой нашей природой осуществление утопий? Не воплотится ли желаемое, так или иначе, в действительность?

"Люди думают, что достаточно доказать истину, как математическую теорему, чтобы ее приняли... - предостерегает Александр Герцен. - Что проповедовали древние христиане, и что поняла толпа? Толпа поняла все непонятное, все нелепое и мистическое; все ясное и простое было ей недоступно; толпа приняла все, связующее совесть, и ничего, освобождающее человека. Так впоследствии она поняла революцию только кровавой расправой, гильотиной, местью; горькая историческая необходимость сделалась торжествующим криком... Нам непростительно увлекаться, думать, что достаточно возвестить миру евангелие, чтобы сделать из него демократическую и социальную республику".

Порой, в самом деле, казалось, будто вот-вот сбудется чаемое; обычно так бывало в переломные эпохи потрясений, войн, великих открытий и технических изобретений. Но итоги всегда были ошеломительно непохожи на исходный замысел. "Сила вещей ведет нас, по-видимому, к результатам, которые не приходили нам в голову", - ужаснулся Луи Сен-Жюст, один из вождей якобинской диктатуры. Он, как это всегда бывает, проглядел эволюцию самих якобинцев; она-то и сместила ожидавшиеся итоги. Благие цели тут же обернулись жесточайшим террором по отношению к тем, кто хотя бы лишь сомневался, в достижимости этих целей. Террор обратился вскоре против самих якобинцев; и Сен-Жюст был гильотинирован вместе с Робеспьером, который также не учел сложного взаимодействия целей и средств.

Это же имел в виду Энгельс в письме русской террористке-народнице Вере Засулич: "Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали, - что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории, которой избежали немногие исторические деятели".

Историкам давно следовало бы сформулировать свой "принцип неопределенности", подобный тому, какой принят в ядерной физике. Там этот принцип констатирует невозможность определения в одно и то же время как местоположения электрона, так и его скорости: либо одно - либо другое. Само вторжение измерительного средства в микромир тут же смещает в нем все значения, и подлинный вектор состояния оказывается неуловимым.

В этом физическом эффекте проявляется двойственность природы электрона: будь он только материальной частицей, все выглядело бы гораздо проще; но он проявляет себя и как энергетическая волна. Наши измерительные средства не способны учесть эту двойственность.

Природа любого человеческого общества также двойственна: его стабильность поддерживается постоянным равновесным взаимодействием противоречивых, часто взаимоисключаемых, индивидуальных интересов. При вторжении рациональной, всегда схематизированной и вместе с тем абсолютизированной идеи в столь пеструю реальность неизбежно преображается не только "материал", но и "инструмент". Мертвые идеи, вторгаясь в живую жизнь, овладевая умами, материализуясь в поступках индивидов и действиях толп, трансформируются прямо на глазах, превращаясь в разрушительную силу...

"Мильоны вас. Нас - тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы - мы! Да, азиаты - мы,
С раскосыми и жадными очами!.."

Эпиграфом к известному стихотворению Блока "Скифы" (этой поэтизированной идее) - не менее известные строчки поэта и ФИЛОСОФА Владимира Соловьёва:
"Панмонголизм! Хоть имя дико,
Но мне ласкает слух оно..."

Вот ведь, и Ницше уповал на пришествие "скифов": "Где варвары XX века? Ясно, что они могут появиться и взять на себя дело (! . М.Т.) только после потрясающих социальных кризисов..."

Что ж, вот они - варвары!
Госдепартамент США\State Department опубликовал ежегодный доклад о глобальном терроризме (Country Reports on Terrorism 2007).
По данным авторов доклада, в 2007 году от рук террористов в мире погибло более 22 тыс. человек, что на 8% больше, чем в 2006 году.
Наиболее опасной для США террористической структурой остается "Аль Каеда", которая частично восстановила свой потенциал. В список организаций, которые США официально признают террористическими, вошли 42 названия...
Иран назван государством, наиболее активно поддерживающим террористические структуры (большей частью, в Палестине, Ираке и Афганистане).

Кроме него к числу государств-спонсоров терроризма отнесены Куба (поддерживает террористов из Испании и Латинской Америки), Северная Корея (продолжает укрывать террористов из "Японской Красной Армии"), Судан (предоставляет убежище, средств и оружие ряду ближневосточных и африканских террористических группировок) и Сирия (активно поддерживает палестинские и ливанские террористические группы)...

Бессмысленным варварством отмечено начало нового тысячелетия. Исламские шахиды-смертники, молодые, лишь начинающие жить люди взрывают себя в переполненных автобусах, в кафе, на молодежных дискотеках. Они направляют на жилые дома и административные здания начиненные взрывчаткой автомашины, захватывают самолеты и врезаются в высящиеся над городом башни. Они еще не заполучили ядерную бомбу, но уже готовы исчезнуть, испариться в гигантском огненном клубе вместе с десятками, сотнями тысяч своих жертв...

Не пролог ли сегодня очередной революции, способной потрясти мир, - исламской? Предтечами большевистской революции тоже ведь были террористы - народовольцы.
Им самим казалось, что движет ими только идея...
Еще ближе по духу нынешним исламистам . нечаевцы с их тайной революционной организацией "Народная расправа"...

Тогдашних варваров впрямую двигала ненависть.
А нынешних?

Хитроумные кукловоды шахидов соблазняют их не столько идеей, сколько исламским раем с гуриями, непрерывно обновляющими девственность. То есть обращаются не к разуму этих молодых людей, а напрямую - к физиологии.

Недовольство жизнью (собой, в конце концов), стремление перекорежить мир, не всегда столь обнажено и очевидно. Однако почти всегда в основе "мировых скорбей" не столько разумные, "идейные" мотивы, сколько интимные механизмы.
Вот завещание пилота-смертника Мохаммада Атты, найденное в его багаже, оставленного в аэропорту Бостона незадолго до того, как он 11 сентября 2001 года направил самолет на северную башню Международного центра в Нью-Йорке:

"Все стоящие рядом с моим телом должны поминать Аллаха и молиться за то, чтобы я оказался среди ангелов. Я хочу, чтобы вы положили меня рядом с правоверными мусульманами и положили лицом к Мекке.
Я не хочу, чтобы женщины приходили на мои похороны и позже на мою могилу".
Вот так.

Понятно, далеко не все беды сводятся к сексуальной ущемленности. Но в ряду ценностей секс занимает особое место, соприкасаясь с важнейшей функцией всего живого.
И попытки так или иначе справиться с ним приводят не только к личным трагедиям, но и к социальным - тоже.
Отвращение к нормальному быту, к норме как таковой (отчего и подспудная тяга к смерти) сближает с публикой такого пошиба подчас и самых высоколобых.

Удивительна схожесть с безвестными зомбированными фанатиками, явившимися как бы из перпендикулярного мира, признанного и вполне успешного писателя. Не обольщаясь моральными качествами писателя Эдички Лимонова, не откажешь ему ни в таланте, ни в искренности. В его "Дневнике неудачника", обзор собственных унижений (прежде всего - сексуальных) перерастает в ревность ко всякой норме, ко всем, удовлетворенным своей земной жизнью:
"И я, не моргнув глазом, твердо принял сторону зла - ведьм, упырей, грешников, нацистов, чекистов... Освальда, убившего Кеннеди, Че Гевары... Эту цивилизацию нужно разрушить везде на Земле - и в России, и в Китае, и в Америке. Разрушить ее и объединить для этой цели всех, кто не удовлетворен... Мы, неудачники, говорим: "наша цель - разрушение"...
Хорошо с близкого расстояния выстрелить в выпуклый дряблый живот Президента Соединенных Штатов Америки... Потом вбежать в экспериментальный коттедж и захлопнуть дверь. И пока они лезут в двери и окна - выпрямиться на несгораемой крыше и пустить себе жаркую пулю в висок. Прощайте".

ЭПИЛОГ.
Важнейший урок истории в том, что она ничему не учит.
Таково расхожее мнение.
"Историк - пророк, предсказывающий назад" - ироническое замечание Фридриха Гегеля.

Порой сами историки иронизируют над своей наукой, полагая, что "Теория относительности" приложима, скорее, не к физике, а к истории. Знание прошлого всегда несколько приблизительно. Вот характерный профессиональный анекдот.

Когда-нибудь наш дальний потомок, роясь в прахе веков, отыщет очки, пенсне и монокль - и решит, что очки (в капитальной оправе, с дужками) носил, вероятно, человек весьма состоятельный, пенсне, кое-как цеплявшееся за нос, принадлежало лицу среднего достатка, тогда как монокль - конечно же, пролетарию, которому недостало средств даже на приобретение второго стекла...

А вот как обращается один историк (Сергей Хмельницкий) к другому (Юрию Герчуку):
"...Ты времени сын, тебе не дано
Постигнуть в плену систем,
Что сгнили мосты и давным-давно
Фиалки пахнут не тем,
Что корни пуская, живя в борьбе,
Летя кувырком во тьму,
Эпоха подобна самой себе
И более ничему..."

К историкам и истории отношение обычно настороженное:
"Я на мир взираю из-под столика:
Век двадцатый - век необычайный...
Чем столетье интересней для историка,
Тем оно для современника печальней". (Николай Глазков).

В сущности, о том же, но в иной тональности, - Федор Тютчев:
"Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые,
Его призвали Всеблагие,
Как собеседника на пир,
Он их высоких зрелищ зритель..."

Всё так. Всё по-своему справедливо. Но мне ближе суждение библейского Экклесиаста: "Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас".

Сказано чересчур категорично, но в принципе - верно.

Еще ближе мне суждение тоже небезызвестного Козьмы Пруткова:
"Если бы всё прошедшее было настоящим, а настоящее продолжало существовать наряду с будущим, кто был бы в силах разобрать: где причины и где последствия?..
Настоящее есть следствие прошедшего, а потому непрестанно обращай взор свой на зады, чем сбережешь себя от знатных ошибок".

И впрямь, кого же и вопрошать о настоящем (и о грядущем, чтобы избегнуть "знатных ошибок"), как не человека, сведущего в том, что уже было?..
*  *  *