Новогодные развлечения в компании друзей 15

      Братья обнялись и отправились в ближайшую харчевню. Присели в самом дальнем от двери углу и заказали вина. Когда бутылка и пара стаканов были на столе, Томас достал из-за отворота камзола бумаги, и протянул их брату.
- Что это?
- Разрешение, патент, ну и всякие другие необходимые бумаги.

      Толстый внимательно принялся читать бумаги, запивая каждый прочитанный документ глотком вина. Одна за другой бумаги проходили через руки Толстого и ложились в стопочку рядом с Томасом.
- Ну, что думаешь? - поинтересовался брат, увидев, что Толстый одолел все бумаги.
- Бумаги с королевской тайной печатью, - Толстый посмотрел на брата, - думаю, что ты не зря потратил столько времени.
- Не зря, - кивнул, соглашаясь, Томас, - но главное здесь то, что король не просто позволяет мне комплектовать команду, он даже не оговаривает количество кораблей, которое будет под моей командой.
- Да-да, я заметил, только…
- Ну что только, что только?! Это значит, что я могу, с разрешения короля, понимаешь – сам король мне это разрешил – собрать хоть целую эскадру!
- Это хорошо…
- Что за пресное – хорошо!? Это отлично, это просто великолепно! Черт возьми, братец, я предлагаю возглавить тебе любое судно, на твое усмотрение, которые мы возьмем в ближайшее время, как приз. Каким будет твое решение, или тебе надо время для размышлений?
- Зачем, я согласен.
- Вот и замечательно. А пока, поплаваем вместе, на моей посудине, с именем «Гром».
- Я согласен… черт возьми! - настроение Толстого, попав под влияние старшего брата, наконец-то начало подниматься, - и правда, почему бы нам не отправиться в море!
- А теперь, если конечно, ты еще не хочешь вина, пойдем и в четыре руки попробуем все-таки заставить этот портовый сброд закончить погрузку, хотя бы до захода солнца…
    
- Насколько я понимаю, сейчас что-то, около девяти часов, - Макс пытался согреться, исполняя танцы народов мира, и если в другой ситуации, это было смешно, то сейчас, вызывало сочувствие.
- Намекаешь, что мы можем со спокойной совестью идти в тепло? - Тед, собственно говоря, занимался тем же самым, то есть пытался не дать себе замерзнуть.
- Я думаю, мы дали Толстому приличную фору. Надеюсь, что он успел выбраться хотя бы из этих владений.
- Я тоже на это надеюсь, - кивнул Тед.

      Медленно, стараясь не перейти на бег, парни двинулись в сторону дома. Они были, буквально в ста метрах от крыльца, когда над лесом раздался тяжелый, тягучий звон. Колокол ударил трижды.
- Мы как раз вовремя, - пробормотал Тед, поднимаясь вместе с Максом по знакомым ступеням.

      Стучать в дверь пришлось единожды, как только кольцо коснулось пластины, дверь открылась, и на пороге возник уже знакомый парням Берг. Тед хотел что-то сказать, но даже слова оказались лишними.
- Прошу оставить здесь зимние вещи и следовать за мной. Хозяин уже распорядился относительно вас. Комнаты для вас готовы, впрочем, как и напитки, и горячие ванны.
- Передайте серу Дункану О’Тулу нашу благодарность, - попытался быть вежливым Тед.
- Я думаю, у вас самих вскоре будет такая возможность. Кроме того, будучи предупрежден о вашем позднем возвращении, я рискнул и, так сказать, на свое усмотрение выбрал для вас комнаты.
- Мы вполне доверяю Вашему вкусу, Берг, - пробормотал Тед.
- Дело не только во вкусе, - ответствовал слуга, - выбор производился весьма тщательно, с привлечением нумерологии, гороскопов, а так же и современных способов психологического тестирования.
- Однако, - только и смог произнести Тед, невольно оглянувшись на спутника.

      Широко открытые глаза и уважительное удивление в них, говорили сами за себя. Позади них послышались быстрые шаги, Тед и Макс оглянулись. Их догонял хозяин дома.
- Спасибо, Берг, - произнес он, жестом отпуская слугу, - я сам провожу гостей. Я так понимаю, - продолжил Дункан, когда Берг почти растворился в одном из боковых коридоров, - ваш маленький отряд опять понес потери.
- Какая-то нелепая ситуация, - начал было излагать Тед, продуманную, и отрепетированную версию, но хозяин остановил его.
- Какая разница, Тед, - произнес хозяин, - дело в том, мой дом, как бы вам, точнее это сказать, не благосклонен к людям, не отличающимся храбростью.
- Не понял, - Макс переводил взгляд то на Тед, то на хозяина.
- А, - махнул рукой старик, - давайте без присказок. Толстый, так ведь вы его называете, не самый храбрый человек. Я бы даже сказал, трусоватый. В отличие от вас…
- Почему Вы такого мнения о нем, - поинтересовался Тед, готовый в любую минуту вступиться за достоинство Толстого.
- Опыт, друг мой, опыт.
- А так же, нумерология, гороскопы и современные способы психологического тестирования, - язвительно повторил услышанную ранее фразу Макс.
- Отлично, - искренне рассмеялся старик, - вы не только смелы, но и умны, а это, поверьте, не так уж часто встречается. Поэтому, я вам говорю, вы поступили совершенно правильно, отправив именно его за помощью.
- Что?! - в один голос воскликнули Макс и Тед.
- Ну, неужели вы думаете, что я поверю в какую-то нелепую ситуацию. Смешно, право. Ну, да ладно, вы не были бы сами собой, если бы не попробовали. Кстати, с подругами вашими все в порядке, только писательница, по неосторожности получила маленькую травму – стукнулась головой о каминную полку, но ей уже оказана соответствующая помощь, кстати говоря, вашей же подругой, Софией. Так что можете не беспокоиться.
- Мы можем их увидеть?
- Конечно, здесь же не тюрьма. Только вначале, я рекомендовал бы вам, все-таки согреться. Да и переодеться бы не помешало, а то ваши костюмы выглядят не очень опрятно.
- Мы так и сделаем, - пообещал Тед, тут же решив про себя, что пока не узнает, как обстоят дела у Анжелины, он даже и в комнату заходить не будет.
- Вот и отлично. Теперь, когда все более или менее ясно, я продолжу…
    
      Все эти ужасные выдумки и сплетни, которыми была окружена жизнь папского художника Луиджи Бергамо, так он обычно представлялся, были лишь, попыткой придумать что-нибудь ужасно страшное. Но скудость ума городских обывателей не шла дальше людоедства. Действительность же была…
    
      Уже неделю Анна провела в специальной комнате возле мастерской. Ее даже можно было назвать уютной, насколько может быть уютным, спартанское жилище, но девушка и раньше не была избалована комфортом. Единственное неудобство ей доставлял  запрет на выход на улицу. Анна пыталась сопротивляться и настаивать, но у художника в запасе была пара средств, более чем убедительных. Дня три Анна не разговаривала с Луиджи, а тот ходил мимо, смотрел на синяк под глазом и добродушно посмеивался. Привыкшая к общению с яростными мужчинами, ибо большинство ее клиентов были именно такими, Анна смирилась. Тем, более, что художник пообещал ей щедрое вознаграждение. Хотя девушка отнеслась к этому обещанию с улыбочкой, намекая на то, что она отлично понимает, от каких таких богатств у художника такое нищее жилище. Луиджи Бергамо хотел уж в очередной раз прибегнуть к рукоприкладству, но передумал. Более того, он даже снизошел до того, что принес ей часть суммы. В черном бархатном мешке, с личной печатью главы папской области. Принес, бросил небрежно под ноги, сверкнул глазами, и, не говоря ни слова, вышел.

      Анна относившаяся к деньгам более трепетно, чем этот сумасшедший, подхватила мешок и тут же пересчитала. На столе перед ней лежало целое состояние. Анна попробовала представить себе, как она потратит эту колоссальную сумму, но ее ждало глубокое разочарование – у нее не нашлось столько материальных желаний, а налог с пяти борделей, которые она могла бы построить, и вовсе ее расстроил. Строить в городе подобное заведение, когда две трети жительниц его отлично промышляет этим на дому, было крайне невыгодно, а значит глупо. Анна даже внесла в список желаний свадьбу и воспитание детей, но все равно, оставалось еще очень много…
      Зато ожидание теперь было не таким скучным. Анна часами раскладывала столбиками монеты, пробовала их на зуб, любовалась их блеском. Однако радость ее была недолгой, однажды за этим занятием ее застал Луиджи. Ярость, которой обычно и причины не требовалось, вспыхнула в нем. Он хорошенько отлупил Анну и забрал деньги. Как Анна его умоляла! Стояла на коленях, обещала исполнения самых неисполнимых желаний и одновременно слала самые страшные проклятия – художник был неумолим.
      Так в жизни Анны началась весьма странная полоса…
    
      Первое судно, которое Томас решил атаковать, была испанская галера. На руку новоявленному флибустьеру был и туман, и трудный для плаванья проход между островами. Галера шла с забранными парусами, только на нижнем ряду весел. Именно в этот момент Томас и дал команду к атаке.

      Фрегат как тень выскользнул из туманной пелены и дал залп правым бортом. Испанский капитан, хоть и считал себя морским волком, был захвачен врасплох. Ломая левый ряд весел, фрегат встал борт у борт к галере,  Томас дал команду:   
-  На абордаж!

      Абордажная команда, вооруженная короткими, широкими палашами, пистолетами и абордажными крючьями только этого и ждала. Метнулись крючья и намертво привязали галеру к фрегату. А следом, кто по перекидным мостикам, кто с помощью веревок, а самые отчаянные просто так, волной хлынули на палубу галеры. Страшные, с раскрашенными лицами и диким ором, оно гарантировали себе победу, еще до того, как посыпались первые искры от столкнувшихся клинков. Бой был коротким и кровопролитным. Менее получаса потребовалось молодцам Томаса, чтобы отправить команду испанцев, кого за борт, а кого и вовсе, к праотцам.

      Правда, добыча, вряд ли стоила больше, чем потраченный порох, но Томас был рад и этому. Во-первых, это была первая добыча, и можно было частично расплатиться с командой, а во-вторых, и это было намного ценнее захваченных денег, был опыт. Было и третье, в глазах пиратов, да и в глазах самого Томаса и его брата загорелся огонек азарта. Так или иначе, но братья вступили в самую рискованную игру того времени – стали флибустьерами.

      После дележа добычи, когда пираты праздновала свое первое удачное дело, напивались до потери сознания и просто падали на палубу, кто в полузабытьи, а кто сонный, Всеволод и Томас поднялись на капитанский мостик.
- Ну, и как тебе, - поинтересовался Томас у брата.
- Горячо, - признался Толстый, - будоражит кровь. Только вот добыча, конечно, могла бы быть и солиднее.
- Знать бы, - со вздохом произнес Томас.
- Точно, - хлопнул себя по лбу Толстый, - ну конечно, как мы до этого с тобой не догадались! Это же так просто!
- Ты это о чем?
- О разведке, конечно. Исключительно о разведке.
- Ну-ка, объясни, - Томас наклонился поближе, а Толстый понизил голос, чтобы не давать посторонним ушам лишней информации.
- В больших портах, а еще лучше, в торговых компаниях, нам нужны свои люди. Мы им будем платить, а они будут передавать нам, сведенья о том, кто, когда и, главное, какой груз везет. Нам надо будет только вовремя появиться в нужном месте и в нужное время. Как мысль?
- Толково, - покачал головой Томас, - очень толково.
- А теперь, пойдем спать, потому, что я буквально, с ног валюсь от усталости.
- Иди братишка, мне хочется еще постоять, посмотреть, ощутить, так сказать…
    
- Луиджи, когда я смогу вернуться?
      Пошла третья неделя пребывания Анны в каморке художника. Она исхудала, платье, из которого ее пышные формы норовили выскользнуть, теперь казалось даже большим. Лишенная косметики, умывающаяся ледяной водой, весь день проводящая взаперти, Анна чувствовала себя самой несчастной женщиной в мире.
- Луиджи, и все-таки, когда я смогу вернуться?
- Не раньше, чем мы завершим работу, - бросил художник, когда Анна в очередной раз пристала к нему с этим вопросом.
- Какую работу? - поспешила уточнить Анна. Ответа на этот вопрос она добивалась практически неделю, получая вместо ответа то зуботычину, то молчание художника. И еще не известно, что получать было приятней.
- Ты так сильно спешишь вернуться в свой гадюшник?
- Я, между прочим, твой дом не обзываю, - надулась Анна, - хотя он тоже, далеко не королевские покои.
- Вот ведь, она еще разговаривать нормально умеет, - усмехнулся Луиджи и повернулся, словно собираясь покинуть комнату Анны.
- Постой, - заспешила к нему девушка, - не обижайся, ты говорил о работе. О какой? Что мне надо делать?
- Вот, это другое дело, - улыбнулся Луиджи, и, вернувшись в комнату, устроился на колченогом стуле, - помнишь того бродягу, с которым я привез и тебя.
- Помню, - кивнула Анна.
- Хорошо, так вот, теперь мне нужно, чтобы ты его полюбила.
- Только после того, как он помоется, а то чего доброго, подхвачу какую-нибудь болезнь от него…
- Дура, - коротко произнес художник и толкнул ее, принуждая сесть на кровать напротив него.
- Но ты сказал полюбить?
- Да, но я не сказал совокупиться, чувствуешь разницу?
- Не особенно, - призналась Анна, разглядывая художника во все глаза.
- Полюби его так, словно он твой отец, или брат. А еще лучше, ребенок. Да, твой единственный ребенок, - Луиджи поднялся со стула и начал ходить по комнате, - у тебя есть дети?
- Трое, - пробормотала Анна.
- Хорошо. Среди них есть мальчики?
- Двое, - ответила Анна, стараясь припомнить, когда же она последний раз видела их.

      Художник мгновенно заметил, как дернулось лицо девушки, тогда он сел с ней рядом.
- Так-так, напрягись. Ты ведь их мать, ты должна заботиться о них. Они ведь плоть от плоти твоей. Понимаешь?
- Еще бы папаш их вспомнить, - пробормотала Анна, потому, что никогда серьезно не рассматривала свое материнство. Для нее ее отпрыски были не более, чем побочный материал, а то и вовсе, отходы ее работы.
- Ерунда, зачем тебе знать их отцов. Для тебя это не важно. Главное что, что именно ты их родила, понимаешь?
- Одна, что ли?
- Ну да, вроде того. Воспринимай их, словно бы они были зачаты непорочно.
- Но это невозможно, я ведь не Мария, - Анна перекрестилась, как всегда делала, когда всуе упоминала имя Божьей матери.
- А ты попробуй.
- Да что попробовать-то?! - воскликнула Анна, сбитая всеми этими выдумками художника.
- Значит так, - начал заводиться  Луиджи.

      Он схватил Анну, подтащил ее к маленькому комнатному алтарю и буквально бросил на колени перед ним.
- Видишь Господа нашего?
- Ну да, - чуть заикаясь, наверное, не только от страха, но и от неожиданности, произнесла Анна.
- Смотри на него, и думай, что он твой ребенок.
- Хорошо-хорошо, - закивала Анна, испугавшись, даже сама не зная чего.
- Теперь дальше. Завтра я принесу тебе эскизы…
- Чего принесешь, - не поняла девушка.
- Наброски, эскизы, а черт. Не важно, будешь смотреть и думать о том, что и тот, кто нарисован, тоже твой ребенок. Постарайся менять их местами, в голове, понимаешь?!
- Как это?
- Завтра. Черт возьми, завтра. Господи, какая же ты дура, Анна, - воскликнул художник и покинул ее комнату…
    
      Оставшись одна, девушка попыталась выполнять наставления художника. Но то ли из-за новизны занятия, то ли из-за плохо поставленной задачи, у нее ничего не получилось. В результате Анна легла спать с ужасной головной болью. Но вместо желанного отдыха, ей всю ночь снились кошмары. Снились красные пески, по которым она шла босиком. Она что-то искала, очень давно, она была уверена в этом, так, по крайней мере, это было во сне. Но этого мало, она так давно шла по этим пескам, что иногда даже забывала, что именно ищет. И это было самое ужасное… А потом ей снился город, очень похожий на этот, только намного красивее и чище. Только даже в таком городе у нее было одно занятие – искать. А красота, чистота, доброта – это все было, как бы мимо нее. Она обошла весь город, все его улицы, все закоулки, но увы… А потом огромный лес и снова… Там, во сне она удивлялась, насколько она сильна, ее не пугали ни дальние переходы, ни высокие горы, ни дороги… Единственное чему она успела удивиться, только удивиться, но не испугаться, было одиночество. Совершенно невозможное, какое-то даже вовсе нечеловеческое одиночество…
    
      А потом наступило утро, пришел художник и принес первые эскизы. Плотная ткань, натянутая на доску, иногда бумага. В основном, там была изображена голова бродяги, только чисто вымытого. Художник даже причесал его, хотя, каким-то странным образом…
- Ну, и как тебе наш бродяга, - поинтересовался художник, показывая Анне один за другим наброски.
- А он совсем не старый, - удивилась Анна, взглянув на художника.
- Лет, тридцать пять, наверное, - ответил мастер и положил рисунки на стол, - я оставлю тебе их все. Посмотришь, а завтра скажешь, какой из рисунков тебе понравился больше.
- Хорошо, только, - неожиданно Анна покраснела, этого не случалось с ней уже неизвестно сколько лет, - ты бы сказал служанке своей, пусть она хоть воды принесет. Помыться мне надо…
- Хорошо, скажу, - кивнул художник.
- Только пусть, это служанка будет, а то некоторые любят мужиков с водой присылать…
- Ладно, но только завтра…, - пробормотал Луиджи и ушел.
    
      Весь день Анна рассматривала лицо бродяги. Но видела его просто нарисованным, рассматривала, как рассматривают картинку. Его не было, были просто бумага и уголь. Стоило ей хоть на мгновение отвлечься, глаза тут же начинали рассматривать материал, на котором было сделано изображение. Тогда приходилось себя одергивать. Несколько раз, прикрыв глаза, она пыталась представить этого бродягу целиком, то есть с телом. Но получалось тоже не хорошо, скорее даже хуже. Тогда вообще все сминалось, и уже ничего нельзя было разглядеть, так, обрывки, куски. А иногда и вовсе становилось плохо – бродяга виделся ей голым, точнее она знала, что это бродяга, но перед ее лицом был его… Тогда внизу живота у нее теплело, и так уж ей хотелось, что она сама… Луиджи Бергамо, она даже и не видела его, вошел в комнату… Два следующие дня она провела связанной по рукам и ногам, и мало того, брошенная прямо на пол. Да, она кричала, плакала, просила прощения… Устав и охрипнув, она засыпала, и тогда ей снился кошмар – она уже не искала – теперь искали ее. А она пряталась, и ей было страшно…

      Он развязал ее поздно вечером, сам перенес на кровать и оставил, ничего не сказав. А утром, страшная, как смертных грех, служанка принесла воды и даже помогла вымыться. Но молча, все молча. У Анны даже мелькнула мысль, что это страшилище – немая, но выяснять, правда это или нет, Анне было ни к чему.

      Анны на месте не оказалось, София некоторое время ждала ее, устроившись на диване, но подруга так и не появилась. Тогда София написала несколько слов на листе бумаге и приколола к спинке дивана, тщательно обведя написанное губной помадой, чтобы записка сразу бросилась в глаза подруги. Помедлила еще немного и вернулась к себе. В какой-то момент, она даже и не поняла в какой именно, некое тревожное чувство поселилось в ней. Сначала, как едва заметная головная боль, на которую, конечно, можно было не обращать внимание. Надо было только найти подходящую позу и закрыть глаза. Но с каждой следующей минутой, тревожное чувство становилось все сильнее и сильнее, а вместе с ним разрасталась и боль, пока тревога не превратилась в тоску, сосущую сердце, а боль и вовсе стала невыносимой…