V. Сокровенное Слово. Глава 12. Деревянное сердце

   Это последняя глава романа "Отрицание Имени".
   Спасибо, что читали, особое спасибо тем, кто прочитал всё, и дважды особое спасибо тем, кто поделился впечатлениями!


                ОТРИЦАНИЕ ИМЕНИ.
               
                Часть 5.
                Сокровенное Слово.
               
                Глава 12.
                Деревянное сердце.      

      Да, дорога должна быть. Для меня этот путь – изгнание.
      Остаток дня прошёл жутко. Я был не в состоянии что-либо делать. Я впервые ощущал себя настолько беспомощным. Ната, Лёка и прибежавшая к нам Аня заботились обо мне. Собрали мне вещи, собрали кое-какую провизию, документы и деньги. Давали какие-то наставления. Я мало что понимал. Сидел на стуле, словно примерный дошкольник. Время от времени кто-нибудь из дорогих мне людей интересовался, хорошо ли я себя чувствую и щупал мне лоб. Со лбом, надо полагать, всё было более-менее.
      После позднего обеда я немного оживился, наверное, потому, что мне принесли проснувшуюся после дневного сна Розочку.
      - Я поеду с тобой, - ни с того, ни с сего сказал Лёка. Пришлось повторять ему, почему он должен остаться.
      Почему-то я не видел детей.
      - Где они? – спросил я у Малька. Я хотел побыть с ними, я и так Розочку с рук не спускал.
      - Где? Где? – растерялся Малёк. – Пойду поищу.
      Он пошёл. Пропал надолго. Вернулся странным. До того странным, что если бы я не был так озабочен собственным несчастьем, я бы всерьёз озаботился его состоянием. А так я просто спросил:
      - Лёка, что с тобой?
      Он то краснел, то бледнел, то принимался бесцельно шарахаться по углам, то улыбался, то тёр лоб и глаза и что-то бормотал сам с собой.
      - А? – встрепенулся он. – Ничего. Простудился.
      - Так ко врачу тебе надо.
      - Конечно. Вот провожу тебя – и сразу. Дети? Говоришь, где дети? У родителей твоих. Не у тех, а у других. Да. Мама твоя того… Плачет. Другая, не та. А они утешают. Но завтра они придут. Утром. Да.
      И вдруг он сказал голосом, полным боли:
      - Миче, какая несправедливость! Почему ты должен уезжать, сделав столько хорошего, только потому, что о тебе плохо думают?
     Я не знал. Моё новое деревянное сердце не возмущалось больше. Должен – и должен. Всё равно. Мне только было жаль Нату и их всех. Я бы предложил Нате развестись и раз и навсегда отделаться от меня, от постоянной докуки в её жизни, но так и не решился. Наверное, я слишком эгоистичен. Уныние просто съело меня, но я встретил Сеша и Элайн с Марикой и прочими с неестественно счастливой улыбкой от уха до уха.
     Эти трое пришли попрощаться, зачем озадачивать их своими проблемами? Мы немного посидели за столом – как же без этого. Ната тоже старалась держаться. Только Лёка продолжал быть невменяемым. Я уже заподозрил вмешательство дяди Тумы в его частную жизнь. Дети так и не объявились, и Марика даже заплакала – так хотелось ей увидеть их перед отъездом. Не знаю, как она переживёт разлуку с Василием. Хотя, долгой разлуки не будет. Я видел, как Лесик в саду Аарна целовался с мамой Васятки, для чего ему пришлось встать на цыпочки. Мало того, я слышал, как она смеялась и спрашивала: не чересчур ли быстро развиваются их отношения? На что он сказал, что скорость самая хорошая. Лесик – он человек положительный. Женится на Миле и увезёт её с сыном в Текр. Вот и вся у Марики разлука. Сон её вещим был. То есть на самом деле.
     Отъезжающие долго не пробыли.
     - Мы не вовремя? – спросили.
     - У вас что-то случилось, - сказали.
     - Не хотите говорить? Почему? – удивились.
     И тихо отбыли восвояси.
     Вот я и остался без них.
     Обняв меня крепко – крепко, Марика на прощанье прошептала:
      - Я очень мало проявила себя в этой истории.
      - Ты проявила себя лучше всех, - утешил я девочку. – Предупредила об опасности, грозящей мне, потому всё случилось так, а не иначе. В начале пути. Помнишь амулет, купленный у нас. Береги. И будь счастлива.
      - Я берегу. Я буду. Ты приедешь в гости?
      - Обязательно.

      *   
    Малёк сказал, что придёт с Аней на рассвете. Меня проводить.
    Осталась одна Инара.
    Почему? Как её Кохи забыл? Подозреваю, он ожидал её за воротами, как на свидание. Я до того был в этом уверен, что побрёл по дорожке заглянуть за забор. Интересно же. А Инара встала у меня на пути. Я попытался обойти названную сестру, а она шагнула вправо – и я увидел её тёмные глаза близко - близко и большие-большие.   
     - Миче, - спросила она, - что тебя гложет? Ты говорил с папой королём?
     - Да нет, - уклончиво ответил я. – Иди домой, Инара. Я хочу отдохнуть.
     - Нет, - она покачала головой. – Я тебе погадаю.
     Я усмехнулся. Она владеет даром совершенно особого гадания – через камни красноватого цвета. Но кроме неё и камня в процессе должен участвовать ещё и третий – адепт. Тот, кто прочтёт слова на шершавой поверхности минерала. Таких лишь трое пока: я, Рики и Аарн, конечно. Не будет адепта – Инара сама ничего не узнает.
    - Никаких гаданий, сестрёнка. Я помню: тебе это неприятно, или тяжело, или опасно. Ты знаешь, я тебя никогда специально не просил и просить не буду, тем более, когда ты ждёшь малыша. Да и ни к чему это. Даже не думай.
     Развернулся и ушёл в дом, где Ната укладывала Розочку спать. Я всё смотрел на дочку. Я бы всю жизнь держал её на руках.
     - Миче, - взмолилась Ната. – Не гляди так. Мы приедем, как только ты нас позовёшь. Куда угодно. Даже если не позовёшь – поедем следом и найдём тебя где угодно.
     - Да, конечно, - вздохнул я. За что она так любит меня? 
     …Время шло, и стало уже темно, и маленькая стрелка часов в нашей спальне чуть сдвинулась с цифры одиннадцать. Моё деревянное сердце отсчитывало последние минуты в городе моей бесконечной любви. Я больше не мог выносить пребывания здесь, где мешаю счастью собственных четырёх родителей. Под окном фыркал конь, взятый напрокат у Малька до первой почтовой станции, где я найму какую-нибудь коляску.
     - Ната, - сказал я. – Я уйду сейчас. Не могу больше.
     Она поняла. Она всегда меня понимает. Встала, и без слёз и ненужных возгласов положила мне в рюкзак приготовленные в дорогу лакомства. Крепко-крепко прижалась ко мне. Сказала, что дала мне с собой тёплые вещи.
     - Но взял ли ты карты, Миче? – она испуганно глянула мне в глаза. Она подумала, вдруг после всего, сгоряча, я откажусь от даров Эи. Но этого никогда не будет.
     - И даже книгу «Гадание для девочек». На память, - сказал я, но Ната не успокоилась. Ей почему-то казалось, что я болен, и она боялась меня отпускать. Но у меня ничего не болело. Или мне так казалось после испытаний на Навине.
     И я оставил свой дом и свой сад, и даже Нату и Розочку, но моё деревянное сердце не плакало. Так надо.
     На взятом напрокат коне я поехал вниз по улице, оглядываясь без конца, и видел Нату, стоящую у ворот с лампой в руке. Хотел я вернуться, и подойти к Нате, и, поцеловав её в последний раз, попросить, если я умру, не горевать сильно, беречь Розочку и устроить потом свою жизнь, найти новую любовь, чтобы быть счастливой. Но я не вернулся и не попросил, чтобы не волновать её. С чего меня вдруг посетила мысль о смерти? Я стольких опасностей избежал, а жена думает, что разлука продлится не больше, чем месяц.
     Ната стояла на дороге с лампой в руке, и только её свет разгонял мрак этой облачной ночи на нашем полушарии Винэи. Я оглядывался, и видел, что круг света всё меньше. Словно с ромашки, светящейся по воле Эи, опадают и гаснут лепестки. Дорога пошла на спуск, и стало не видно этого света. Будто двойное зеркальце, захлопнулась серединка цветка.

     *
     Я выехал из города через калитку в Морских воротах, которую не запирают на ночь – в городе полно рыбаков. Зато охраняют этот выход чрезвычайно усиленно. Вот меня и окликнули, но я этого ждал.
      - Миче, эй, Миче! А ты куда это? У тебя конь – рыболов и полный мешок червей?
      - Я по делам. Просто по делам. Чтобы приехать, куда мне нужно, до жары.
      - А! Ну, счастливо. Когда вернёшься?
      - Как только – так сразу, - изобразил я улыбку. А в душе почему-то тренькнуло: «Никогда».
      - Ну, бывай.
      - Пока.
      - Пока.
      По большой дороге я взял курс на восток. И ехал долго-долго, а потом вдруг сообразил, что у меня нет плана, нет представления, где я хотел бы жить. Я не понял, почему не воспользовался железной дорогой. Отпуская меня, мои друзья и Ната были уверены, что я знаю, что делаю – ведь я сам принял решение. Поезд быстро домчал бы меня, скажем, в пограничный город Кудату, где хороший климат, и тоже курорт, и море. Да, море. Я вдруг увидел себя на берегу, над тёмно-синим, бархатным, чуть волнистым простором с серебряным налётом света Ви и Навины, с отражёнными яркими звёздами, мигающими в просветах облаков, с удаляющейся от нас оранжевой кометой, летучим цветком, на самом горизонте.
    Я улыбнулся полускрытой облаками Навине. Почему-то там не считают, что я помеха для счастья. Остался бы… Перевёз бы туда семью… Но я цеплялся за свою страну, за её границы, за её море. Я хотел ещё немного пожить на родине, пока меня не вынудили совсем её покинуть.
     - Сеш, - обратился я в сторону Навины, - тогда я к тебе. Ты не скажешь, наверное, что я конкурент. Я буду тихо жить вблизи территории унну и смотреть, как Розочка по утрам играет с Налакой и другими смешными, крылатыми малышами… Но у тебя же нет моря!
     Моё деревянное сердце не замерло, когда я отвернулся от любимой мною солёной воды, от нежного ветра из страны принца Далима, когда я вновь вывел коня на большую дорогу.
     И ехал я очень странно, но эти мои чудачества не позволили погоне, высланной из Някки, сцапать меня и привезти обратно, где меня призвали бы к ответу за своеволие. Да, погоня была, но тогда я не знал и не думал об этом. На почтовых станциях, на тех, что у перекрёстков, я менял коней и ямщиков, и наугад махал рукой на первую попавшуюся на глаза дорогу:
     - Туда.
     И выходило так, что я не приближался ни к какому курорту на границе, а бесцельно мотался по стране туда и сюда. Моё деревянное сердце звало меня к морю и дому, и часто я обнаруживал себя едущим в сторону Някки. Тогда, просто ни с того ни с сего, я задавал ямщику другое направление.
     Догадываюсь, что они обо мне думали, не знаю, сколько так длилось, но начали уже созревать летние яблоки, а на рынках пахло абрикосами и персиками. И однажды, внезапно глянув в сторону, и заметив, что вокруг меня какой-то пейзаж, я увидел крупные гроздья винограда, правда, до зрелости им ещё было ой, как далеко.
     Не могу сказать, что за погода была в ту пору, шли ли дожди. Говорил ли я с какими-то людьми или нет. Мимо каких достопримечательностей проезжал. Мне не хотелось смотреть по сторонам, не хотелось обсуждать что бы то ни было. Умом я понимал, что такое шараханье по дорогам оттягивает момент встречи с Натой и Розочкой, но смятение моё от того, что произошло, было безмерным. Часто я проводил дни бездумно, словно в забытьи, лёжа в постели. Потом вспоминал: надо ехать. И, подхлёстываемый тревогой, откидывал одеяло и отправлялся в бессмысленный путь. Правы родители, я чувствителен, как девчонка. Потрясение подорвало мои силы. Но моё новое деревянное сердце оказалось сильнее прежнего, поэтому я ещё жил.
     Мне казалось, что я всё ещё беленький пёсик, которого ждёт смерть под чужим забором в чужом городе. Помните, я хотел уйти из Някки, чтобы не причинять боль Нате и другим моим близким, и вот я ушёл. Наверное, я всё-таки был болен, наверное, и впрямь слишком рано пустился в путь, не поправившись до конца, потому что не мог мыслить здраво. Меня всё время знобило и подташнивало, постоянно болела голова, я покашливал, ходил поёживаясь и сутулясь, и узнал, что подразумевала бабушкина старшая сестра под выражением «кости ломит». На постоялых дворах я только спал – и больше ничего. И с трудом начинал новый виток дороги, помня, что надо куда-то ехать. Однако, когда нехорошая личность попыталась спереть мой кошелёк, этот номер не прошёл. Я же купеческий сын, и материальные ценности у меня не умыкнуть.
     Порой стремление увидеть море становилось нестерпимым. Я едва удерживался от желания немедленно мчаться на юг. Почему надо было удерживаться, я совсем не понимал в конце. Но вот я заметил однажды себя в городишке на краю степного заповедника центральной части страны. Наконец-то слишком далеко от моря, чтобы синий свет, стоящий в глазах, не мучил и не звал к себе. Но бархатное небо, чуть волнистое от облаков, в первых ярких звёздах вечера, вызвало воспоминания и головную боль ещё большую, чем до этого. А слух внезапно уловил суматоху и плач. Просто отчаянный рёв вокруг меня – кому-то, очень многим, было гораздо хуже, чем мне, и я оглянулся в поисках проблемы, которую мог бы помочь решить. А мой ямщик сказал:
    - Дяденька Миче, куда вы рвётесь? Идёмте в гостиницу, вас же ноги не держат.
    Отчего-то он звал меня дяденькой и знал моё имя.
    Он был прав. Я всё равно мало что видел – прошёл проблеск, когда я заметил небо и степь, и снова всё стало темно и холодно, и голос пропал совершенно. Только слух работал безотказно, и слова, что донеслись до меня сквозь стенания десятков людей, разломали моё деревянное сердце на щепочки, растёрли их в пыль и убили меня.
    - Погиб королевич Петрик. Горе-то какое!
    - Погиб, сорвался в пропасть. Несчастный случай. Даже тело ещё не нашли.
    Такого не может быть.
    Он дважды мог сорваться, но остался со мной. Не может быть несчастного случая, никогда, не с ним. Нелепо.
    Тогда я сказал вознице, последнее, что смог, почти беззвучно:
    - В Някку.
    - Но дяденька Миче…
    - В Някку. К Петрику.
    И тогда дороги полетели в обратном направлении, а мой последний ямщик принялся заботиться обо мне, как о малом ребёнке. Он менял лошадей, и сам взялся доставить меня до места. Умывал меня, укутывал и пытался кормить. Но я забыл, зачем это надо. И он твердил мне, что нужно остановиться и вызвать доктора, но я не понимал, к кому. Как доктор может помочь погибшему Петрику? Я повсюду слышал о том, что его больше нет, и не будет у меня. Я хотел успеть на похороны – ведь не откажут мне, разрешат проститься? Хотя бы проститься. Между тем, я не имел представления, далеко ли до Някки. Разными жестами я просил только ехать быстрее. И в одном постоялом дворе я совсем не смог выйти из экипажа, и этот хороший человек сидел со мной там, и вызвал всё-таки врача. Но единственное, что я услышал, это совет: если я действительно Миче, потерявший брата, ничего не остаётся, только попробовать успеть довезти меня до столицы.
     - Какое страшное горе родителям, - тихонько сказал доктор. – Потерять сразу двух сыновей. Такая вот привязанность. Близнецы.
     - Тише, пожалуйста, вдруг он слышит, - голос возницы был полон боли.
     И сразу он повёз меня дальше. Ночью, не отдохнув.
     Горький запах ромашки прорвался на рассвете в ту кромешную темноту, что меня окружала. И мне захотелось снова увидеть небо. А вдруг я почувствую присутствие Петрика, который знает, что я спешу к нему? Вдруг он что-нибудь скажет мне с красивых и синих высот? Может, махнёт мне рукой, как тогда, на дороге к Вершинке, среди света и тени садов? А может, я дотянусь, и он поможет мне подняться к нему? Ведь он там один, а если я протяну ему руку, чтобы он поднял меня к себе, и останусь с ним, всем будет лучше, хотя я уже не помнил, почему, и кому всем.
    Искать очки не было сил. Кое-как я заскрёб руками по стенке экипажа и подтянулся к квадратику света.
    Ямщик оглянулся на моё шебуршание, закричал: «Эй, эй! Погодите-ка!» - остановил лошадей и собрался броситься ко мне, а я вдруг с силой нажал на ручку и вывалился на обочину дороги, лицом в ромашковые, горько пахнущие стебли.
    - Что? Что? – испуганно спрашивал ямщик, тормоша меня. А я увидел его так чётко, будто был в очках, и даже узнал его, совсем молоденького паренька: ему и его сёстрам, когда он был ещё мальчиком, мы с Петриком оказали услугу в Айкри. Потому он, наверное, так и носится со мной. Я вспомнил его имя. Я увидел ромашки, много-много. Цвели они у подножия скального выступа, который, делая резкий поворот, огибала дорога. Жёлтая, как луч солнца. И, с усилием сев, я протянул руку, понимая, что там. Вернее, КТО. Я слышал уже стук копыт летящего ко мне самого надоедливого в мире коня.
     И, когда он выскочил из-за поворота, я собрал все силы (или это парнишка соскрёб меня с обочины и поставил вертикально, раз уж я этого так хотел) и шагнул вперёд, и ещё, и немного мне не хватало. Я стал падать, а мир опять начала затоплять чернота, но моя рука успела встретить другую, я дотянулся, сильные пальцы выдернули меня из тьмы и из синевы прекрасного неба, которую я так рвался увидеть, выдернула просто в ромашковые заросли, и я понял, что не умру.
     - Петрик!!!
     Конечно, он не услышал. Зато обругал меня нехорошими словами и крикнул прямо в мои блаженно жмурившиеся глаза:
     - Тебе же сказали: ПОМНИ ВСЕГДА!
     Вреднючий Сокровище облизал мне лицо. И это было уж слишком. 
    
     * 
     Яшка, молоденький ямщик, спал, свернувшись калачиком, на одной из трёх кроватей в маленькой светлой комнате. В углу над ним бегала целая стайка солнечных зайчиков. Петрик сидел на третьей кровати и читал «Гадание для девочек». Совершенно живой оболтус. Вокруг траур, приспущенные флаги с чёрными лентами, люди оплакивают его искренне и вспоминают в тихих беседах то хорошее, что он сделал для них, а сделал он много. Дети полушёпотом передают друг другу слова песен Блота Корка о нашем чокнутом друге, матери облачились в тёмное и вытирают слёзы за работой, мужчины мрачны, отводят глаза. Петрика любят в Някке, и не только в ней. Он какой-то совершенно свой, абсолютно родной и понятный для всех. В стране, и не только в нашей, большое горе, а чудилище это спокойно читает детскую книжку и, конечно же, опять воспользовался Отрицанием Имени. Я не могу на него! Этот Петрик!
      - Что? – спросил он, оторвавшись от чтения и глядя на меня, как глядел бы на своего коня, если бы потерял его, а потом снова нашёл.
      Говорить я не мог, и время от времени всё проваливался в темноту, спутницу мою в моменты потрясений.
      - Миче, а что я мог сделать? – Петрик опустился на колени перед моей кроватью и взял меня за руку. – Миче, ты спи, потом я тебе расскажу. Ты поймёшь – это лучший выход. Я знал, я чувствовал, как тебе плохо. Я понял, что ты умрёшь, лишившись Наты и Някки, и своей семьи. К тому же, уверен, тебе наговорили всякого. Я хотел быть с тобой, не годится, чтобы ты был один.
      И он заговорил быстро – быстро, не смущаясь тем, что я не мог ответить.  Он объяснял мне, как маленькому:
      - Миче, я сразу понял, почему меня отослали из Някки. Я приехал бы, а тут такой сюрприз: Миче нынче переселился в какое-то захолустье с целью развивать в недрах страны ювелирное дело. Мне бы никто не сказал, что маленький такой домашний суд постановил Миче никогда не заниматься волшебством и гаданием. Да-да, именно так. Да нет, очень просто тобой управлять, Анчутка, проще простого. Нату не выпустили бы из города к тебе, если бы ты ослушался. За тобой всегда был бы контроль. Никто не знал бы, кроме самых близких и преданных. Если бы ты был послушен, Нате, возможно, разрешили бы жить с тобой в той задрипанной деревеньке, которую для вас бы выбрали.
     Это были те мысли, те догадки, которые я гнал от себя, погружая сознание в темноту. Из глаз полились слёзы, холодные почему-то, а Петрик их заботливо мне утирал чистой тряпочкой.
     - Тебе пригрозили бы невозможностью видеться с Рики и девочками. Миче, их посадили под домашний арест!
     Я резко повернулся к нему. Кажется, глаза у меня вылезли из орбит, я пытался говорить, но получалось только поскуливать. Так нельзя с ними! Так нельзя с моим Рики! Со свободолюбивой и своенравной Лалой, с маленькой Мичикой, которой я обещал, что её никто не обидит!
      Петрик прижался лицом к моей руке:
      - Их заперли в комнате Лалы и строго-настрого запретили Рики использовать волшебство – а то-де, Миче хуже будет. Их привезли во дворец твои родители, Анчутка, в тот день, когда ты покинул город.
      Понятно. То-то их всех не было дома.
      - Ты понимаешь, в дни после приезда чего только ни придумывали, чтобы я не общался с тобой. Потом в одночасье велели собираться и ехать с инспекцией. Будто бы в Арре чуть ли не бунт. А капитан судна – он же не посвящён в эти семейные ужасы, он посмеялся и сказал, что пока никто ни о каком бунте не слышал. Чего там бастовать, в Арре этой? Какие поводы могут быть? Чего туда так торопиться? Тогда Мадинка сказала, что надо сделать так, чтобы судно пристало к берегу в ближайшем городе. Это было очень просто устроить. На кухне приключился ДВТ.
     Петрик засмеялся, наслаждаясь моим удивлением. Он откинул волосы со лба, и я поразился, какой же он всё ещё бледный и худющий! Ему не давали покоя в Текре, а потом в Някке два дня, празднуя его возвращение, на третий велели выметаться в путешествие – и тут же он начал действовать, бросившись на помощь мне, Нате и моим детям, что сидят взаперти.
     - ДВТ – это День Великой Тухлятины. Как-то вдруг испортились все продукты, и пришлось пристать к берегу, чтобы бунта не случилось прямо на судне. Голодные речники съели бы повара. У нас с Мадинкой уже было наготове письмо. Я отвёл кому надо глаза, а она успела отправить его с вечерним почтовым катером, так что Лёка должен был получить известие уже в тот же день попозже.
    Правильно, он его и получил. Потому и был такой, сам не свой. Столкнулся, видимо, на улице с почтальоном, вот и прочитал послание уже вечером, а не обнаружил поутру в почтовом ящике. Петрик писал, что раскусил происки и коварные замыслы, просил поддержать «всех наших» и проследить за мной, пока его нет. Рассказывал, что у него гениальный план, надо только всё обдумать и устроить, а на это уйдёт несколько дней. «Не верь ничему плохому, что услышишь обо мне. Скажи детям, чтобы не верили, но только пусть они не проболтаются и вида не подадут».
    На этом Петрик прервал рассказ, накормил меня с ложечки жидкой кашей, напоил травяным чаем и сказал, что продолжит потом, когда я немного окрепну. Я же, изо всех своих слабых сил, вцепился ему в руку, умоляя закончить историю. Ну ладно.
     Если идти вверх по реке Някке, видишь по правую руку то долины, то горы, и в одном месте, если довольно долго ехать прочь от реки по горной дороге лесами и другими живописными местами, приезжаешь туда, где вдруг с краешка горного массива открывается вид потрясающей красоты. Далеко – далеко внизу и впереди - дивный живописный простор, ограниченный, правда, широчайшим полукругом гор. А совсем на горизонте, почти рассеявшимися облачками чуть намечены новые горы, но отлично видна самая высокая и снежная вершина Някки и всей Винэи. Престолом Эи зовётся она. Священное место. И, ближе к тем далёким горам - вид на старое русло Някки. Когда-то она текла очень извилистым путём и заворачивала сюда. С высоты и издалека, бесконечная, очень широкая и всё ещё глубокая впадина кажется вышитой лентой. Она заросла цветами, вечнозелёным и вечноцветущим кустарником. Да, впадину слегка наполняют маловодные горные потоки, но с тех пор, как Някка сменила русло, это уже не та река. То есть, это вообще не река, а речушка, место слияния ручейков и небольшие озёра. Как поют там птицы! Какой невозможный покой! Туда приезжают отдохнуть душой, надышаться необыкновенным лечебным воздухом, зализать сердечные раны. Можно жить в гостинице, можно в маленьких лесных домиках – если тебе хочется одиночества, можно просто поставить палатку. А если это экскурсия, то на поездку всё равно уходит двое суток, потому что за один день невозможно вернуться к реке Някке, новому, великому водному пути. Лучше бы родители отправили Чудилку для отдыха в это красивое место.
    Он легко уговорил своих спутников и часть команды посетить прелестный уголок природы. Наняли экипажи и с песнями, радостно покатили от реки. Тем более, что до сих пор не было никаких реальных известий, что в Арре беспорядки. Ни слухов, ни телеграмм, ни гонцов, ни статей в газетах.
    А утром у авантюристов, Петрика и Мадинки, всё было готово.
    - Я очень горевал, - рассказывал мой родной дружок. – Я не мог насмотреться на неё и на Арика, я не спускал его с рук. Я улыбался и смеялся, но мне на сердце словно камень положили и сплющили его совсем. Только, Миче, нельзя было отступать. Я слышал, я знал, как вам с Рики плохо. Я торопился. А Мадина была на моей стороне. На нашей, Миче.
     Каждый раз, когда он говорит о жене, лицо его делается бестолково счастливым. Однажды я сказал Мальку об этом. Тот расхохотался и велел мне глянуть в зеркало, когда я веду речь о Нате. Лёка утверждает, что может даже догадаться, когда я просто о ней думаю. На себя бы посмотрел, а лучше бы послушал. У него через каждое слово: Аня да Аня… 
    - Ты, Миче знаешь, - рассказывал Петрик, пока воспоминания о Нате, о друзьях и хороших днях, которым я, наконец, открыл своё ожесточившееся сердце, потихоньку оживляли меня, - знаешь, что прямо от гостиницы в долину попасть невозможно. Там обрыв над долиной, но нельзя подойти к его краю. Горная речка, словно лезвие ножа, отрезала ломоть скалы – и между обрывом у гостиницы и долиной – узкое длинное ущелье, а спуски и мосты – все довольно далеко, в других местах.
     Да, я знаю. У гостиницы всего лишь смотровая площадка, а под ней – высокий обрыв, примерно, как Поперечное ущелье, но во много раз уже и круче. А речка, бегущая водопадами и завитушками, вся в брызгах и радугах, очень глубока, красива и певуча.
      Так вот, двое ненормальных инсценировали падение Петрика в эту пропасть. Мой Чудик, отойдя от смотровой площадки на некоторое расстояние (что, кстати, запрещено, по этой самой причине), на глазах почти у всей команды, на глазах толпы туристов и отдыхающих, хозяина гостиницы и его жены, а также, капитана и повара, ухнул вниз в месте ужасающей крутизны и скалистости. Ходят слухи, будто бы под узким руслом – таинственные провалы, водовороты, уносящие всё под гору, потому редко-редко находят тела сорвавшихся, почти никогда. Уцелеть очень сложно, хотя бывали случаи. Но тела королевича не нашли.
     Представляете, что было, что пережили все эти люди. Весть о таком кошмаре сразу разнеслась по стране. Добралась до Някки и причинила «всем нашим» много горя. Я даже говорить не хочу.
      Представьте теперь состояние Мадинки, которой это чудилище заливало, что его шкурка уцелеет по причине огромной магической подготовки, которую он якобы провёл вечером и ночью. Да он просто сиганул в самое глубокое место, где водоворот и провал. Какая там, к чёрту, может быть подготовка?!
     Вы спросите, откуда я знаю про глубину и провал? Ну, видите ли, я сам сорвался в детстве с этого самого места, любуясь, понимаете ли, во тьме ночной на освещённый светилами пейзаж и заслушавшись соловьёв. Я был мелким, лёгким, а когда вырос, имел дурость показать Чудилке, Рики и Лёке исторический омут. Мама и папа ничего не знают, я не сказал никому из взрослых, чтобы не волновать. Почему я не расшибся о воду или камни, почему не запаниковал и не заорал, а сообразил, как действовать? Я не знаю. Течение действительно затащило меня под гору, но я, уже тогда отличный пловец, вынырнул на поверхность и, стукаясь головой о потолок пещерки и нахлебавшись воды, умудрился зацепиться за камни и удержаться на месте. На моё счастье, давно не было дождей, реки обмелели, и между водой и потолком образовалось маленькое воздушное пространство. Я мог высунуть глаза и нос. А оглядевшись (видел я тогда гораздо лучше), заметил пятнышко света. Это везение: только начавшая всходить Ви заглянула в пещерку. По одному из рукавов подземного потока, я добрался туда, взобрался на каменный выступ, подтянулся и вылез через отверстие, загороженное снаружи густыми кустами. Карабкался, карабкался и выкарабкался туда, где спуск, дорога и мост. Вернулся в гостиницу и соврал, что упал в маленький детский «лягушатник» в саду. При этом, на голове у меня обнаружились шишки, одежда была в жутком виде, а левый бок, нога и рука – сплошной синяк. Ну, мне, конечно, влетело, потому что папа и беременная Рики мама уже довольно долго разыскивали меня на обрыве, и все постояльцы стояли на ушах. Я переживал, мне было стыдно. Мама тогда в сердцах воскликнула: «Чтоб ты так волновался о своих детях!»
     Слова с далеко идущими последствиями. Она, наверное, тогда же о них и забыла.      
     Так вот, огромная подготовка Петрика свелась к тому, чтобы выяснить: не завалили ли камни выход в кустах, из которого я тогда выбрался, и долгому стоянию над обрывом с целью рассчитать траекторию полёта. Исхудавший до невероятности за время Текрских приключений, Чудила рассчитывал не шмякнуться слишком сильно. О том, что течение могло притащить в это место камень, и он свернёт себе шею, как-то ему не думалось. Я не знаю, как Мадина его терпит. Другая бы пристукнула, право!
      Бедная девочка пребывала в абсолютном ужасе, пока не увидела, что живой и здоровый муженёк машет ей из кустов у выхода из пещеры, где припрятаны одежда и деньги. Пока его все искали, это чудо моё переоделось, настроило как надо Отрицание Имени и отправилось пешком в долину на тот берег ущелья. И такой сухопутной дорогой вернулось в Някку обходным путём. Наняв какую-то таратайку, конечно.
      Прибыв в столицу, Петрик первым делом захотел поговорить с Рики, но нигде его не нашёл. Королевича не узнавали в погружённом в траур и плач городе. Те, кого однажды коснулось Отрицание Имени, подпали под его влияние первыми. Остальные, заметив кого-то, похожего на Чудилку, расстраивались вконец и рассказывали дома:
     - Вот, уж нет в живых нашего Петрика, а он всё мне мерещится на улицах. Как прежде, когда вот так запросто гулял по Някке.
     Чудилка не рискнул положиться только на Отрицание Имени. Он надел шляпу с широкими полями и, вообще, оделся как простой обыватель, и пользовался заклинаниями Отвода Глаз и другими.
     В общем, ни Рики, ни Мичики он не нашёл в тех местах, где им положено быть: ни на улицах возле дома, ни в парке, ни в магазине отца, ни даже на пляже. На дверях нашей лавчонки, торгующей серебром в Серёдке, висел демонстративно огромный замок. Чудила подивился такому халатному отношению к семейному бизнесу и пренебрежением Наты к моему делу. Встревожился и хотел было бежать к ней, но вспомнил, что она ведь оплакивает его, Петрика, потому, наверное, и не до торговли.
      До таможни было ближе, поэтому он направился туда, высчитав что сейчас смена Малька, и узнал, что наш дружок там больше не работает. Вот так дела! Пришлось ему ограничиться разговором с дворником за углом, и подробностей он не узнал. Только то, что «начальник так сильно вопил, что стены дрожали, и, если б такое слышали контрабандисты, то перемёрли бы мигом все до единого». Теперь приходилось идти к Мальку домой. Боясь, что разъярённый дядя Тума нанёс Лёке множество жутких увечий, Чудилка ускорился, прыгнул к нему в сад через забор и пробрался к дому с бешено колотящимся сердцем.
     Наш дружок с унылым видом рисовал на листке какой-то зигзаг. Увидев Петрикову физиономию в окне, он малахольно произнёс: «А, вот и ты!» - и отвернулся. Но Чудик всё равно полез в проём.
     Очень был зол на него Лёка, говорил, что мол, сам чуть не скончался от подобных известий, и чуть с ума не сошёл, пытаясь объяснить «всем нашим», что это такая Петрикова задумка ради помощи Миче. Наслушавшись подробностей о несчастном случае, произошедшем на глазах у многих свидетелей, он сам не очень верил в то, что наш дружок вернётся. Видимо, Чудилка планировал что-то, да не успел. Коркам он объяснять ничего не стал, не имея таких полномочий, поэтому они все едва ли не в обмороке.
     - От радости что ли? – усмехнулся наш Охти. За что получил подзатыльник от Малька, скорого на руку. Учитывая наличие слуг, ругаться приходилось тихо, от чего Лёка очень страдал.
     Конечно, они помирились.
     - Я спросил у Малька, где же дети, и почему закрыта твоя лавка? – рассказывал мне мой королевич. – А он говорит, что ребят из дворца не выпускают, и видеться с ними не дают. Лёка всё ходил у ограды парка, и сначала иногда видел детей, и даже говорил с ними. Когда ты уехал, Рики порывался мчаться за тобой. Миче, взрослые ему не сказали, что ты добровольно оставил Някку, представили это, как состоявшееся наказание. Грозили, что, если он покинет территорию дворца – тебе же будет хуже. Никакие призывы к разуму не действовали. Рики объяснял, что тебе плохо, но его не слушали. Карты от него прячут.
      Светлая Эя! Да это же издевательство над моим мальчиком!
      Лёка совершенно перестал видеть ребят после вести о гибели Петрика. Он передал им содержание Чудилкиного письма – но мало ли, вдруг известие правда? Дети оплакивали своего друга и брата где-то в недрах дворца, боясь поверить надежде. И вот теперь Петрик пробрался в королевский дворец примерно так, как мы с Лёкой, когда разыскивали его. Ему удалось поговорить с убитыми горем Мичикой, Лалой и Рики, развеселить их, рассказать о своих планах, научить, как себя вести, и убедить их в том, что добудет для них Миче во что бы то ни стало. Он обещал им, что скоро мы будем жить все вместе – неважно где: в Някке ли, в каком-то другом городе, а может даже, стране. Главное, вместе. Велев ребятам надеяться и ждать, изображая скорбь, Чудила нагло умыкнул из конюшни Сокровище, не таясь, вывел его из главных ворот, и беспрепятственно уехал на нём из Някки, на прощание заглянув к Нате и Аарну с Саей, обнадёжив их тоже. Коркам ничего пока не надо было знать.
    Он ехал ко мне, и на дорогах Някки Сокровище проявил себя с лучшей стороны. На Зов Крови Петрик нёсся кратчайшими путями, и встретились мы очень скоро, ведь я тоже приближался к столице, настолько слабый, что не слышал его Зова, не ощущал даже лучика надежды сквозь темноту отчаяния, пока он не оказался рядом совсем. Но Петрик крикнул: «Помни всегда!» - и я вспомнил то, что забыл. Слова моей Покровительницы, мой сон перед тем, как она сделала мне подарок. И до меня дошло, что вот оно что значит, когда нет света. Я думал, что та история, закончившись, осталась на Навине, а надо было помнить всегда.          
     С хитрой улыбкой Петрик вынул что-то у меня из-под подушки. Всего лишь цветок ромашки, свежий, горько пахнущий, словно только что сорванный. Но он не во дворе добыл его.
     - Та самая, - торжественно провозгласил Чудила, и я нашёл в себе силы, чтобы слабенько усмехнуться.

     *   
     Уж я ругал его, ругал, когда смог говорить!
     - Ты же королевич, балбесина, ты не пацан из Серёдки. Ты бросил свою страну, ты отказался от престола, понимаешь? Ты причинил горе родителям, дубинушка ты такая! Они совсем не плохие люди, просто испуганные. Я очень их понимаю.
     Он сказал, глядя куда-то в угол:
     - На глупые слова насчёт престола, даже отвечать не буду. А родители? Да, они хорошие… правители. Одни из лучших известных государей.
     - Петрик!
     - Я их люблю, - вздохнул он. – Но с ними я не пережил и тысячной доли того, что пережил с тобой. Не они искали меня по всем мирам, выручали из беды, больными и заколдованными не они спешили за мной по реке. Наоборот, хотели тебе помешать! Это не испуг, Миче. Это трусость и низость. Но это их проблемы.
    Помолчали. И вдруг, с неожиданным отчаянием, Петрик воскликнул:
     - Обвинить тебя в том, что ты задумал причинить мне вред!.. – и выскочил из комнаты. Он очень близко к сердцу принял всё это.
     Нет, ни Лёка, ни Аня не проболтались. Сказала Петрику Ната, рассудив, что он должен знать.

     *   
     Яшке этим летом впервые доверили почётное дело извоза. Отец строго-настрого запретил ему, пока он так молод и неопытен, принимать заказы на далёкие поездки. Поездка со мной обещала быть недалёкой, а вон оно как вышло. Увидев меня в городке у Поштойты, и поняв, что я болен, наш давний знакомец взял меня под своё крыло и, оказывается, сначала вёз к себе домой. Наплевал на невнятные указания дороги, чувствуя, что мне нужны помощь врача и покой. Но потом всё понял правильно и погнал лошадей мимо Поштойты, в сторону Някки. Понадеялся, что отец не будет сердиться, раз такое дело. Заваленный подарками для себя, мачехи, отца и сестёр, Яшка-ямщик уехал домой. Мы обещали помнить его и помочь, если что. Замечательный парень!
      Мы с Чудилкой дорвались, наконец, до настоящего отдыха, так необходимого нам после всех приключений. Объедались фруктами, гуляли по окрестностям крохотной горной деревушки, возле которой мы встретились, просто валялись на траве, или в гамаках в саду. Отрицание Имени действовало вовсю, не только Петриково, но и моё, сделанное во время ученичества у Престола Эи. Я хранил его на голубятне в дедушкином сундуке, поэтому оно не пострадало при пожаре. Петрик знал об этом и прихватил артефакт для меня – на всякий случай. Меня тоже не узнали бы знакомые, если бы только я сам того не захотел, и наши имена ни о чём не говорили жителям окрестностей. Подумаешь, Миче и Петрик какие-то. И мы старались при посторонних употреблять наши прозвища.
        Перечитали все имеющиеся в деревне книги, поправились, Петрик даже загорел, потому что теперь, благодаря мази Сеша, тоже прихваченной Чудилкой в дорогу, мы могли ходить в пустынных местах без рубашек, не опасаясь напугать до полусмерти ненароком встреченную даму. От наших уродливых шрамов, конечно, остались следы, но не сравнить с тем, что было. Я не злоупотреблял хождением в полуголом виде, потому что анчу не слишком полезно подставлять незащищённую кожу солнцу, да ещё Петрик сильно нервничал, когда видел те шрамы, что у меня напротив сердца спереди и сзади. Хоть я уверял его абсолютно честно, что там ничего не болит. Эти шрамы у меня, наверное, навсегда.
     И уже мы почувствовали в себе силы для самой активной деятельности. Для планов на будущее. Для поездок, развлечений и трудовых подвигов в купеческом деле. Для встречи с любимыми женщинами, в конце-то концов.
     - Боюсь, Чудилка, не выпустят к тебе Мадинку из Някки, да ещё с Ариком – он ведь наследник престола. Ты-то нынче так просто, один из граждан.
     - Не бойся. Я буду заниматься шантажом, - успокоил он меня.
     Вот уже несколько вечеров Петрик писал послание родителям.
      «Мама и папа, здравствуйте! Я жив и здоров, ничего со мной не случилось на самом деле, у меня всё нормально. Боюсь, вы не поймёте того, что я испытал, когда узнал о ваших планах в отношении Миче и ваших действиях в отношении Лалы, Рики и Мичики. Может, те чувства, что вы пережили, горюя обо мне, дадут вам об этом некоторое представление. И представление о чувствах Миче. Он едва не умер, лишившись своего города и своей семьи. Подумайте о том, что было бы после этого со мной, и какие были бы у нас с вами отношения.
     Решение Миче покинуть Някку до вашего приговора вызывает уважение и лишает вас возможности управлять им и мной. У вас два варианта действий.
     Первый. Вы оставляете всё как есть. Нет сына – нет проблем. Живите спокойно. Но вы выпустите из города всех, кто захочет жить там, где живём мы. Включая Рики Аги, Мичику Аги и Лалу Паг. Немного погодя, когда чуть улягутся страсти, вы отпустите Мадину, мою жену, и сына Арика с ней. Я буду жить под чужим именем, и моя семья со мной. Конечно, вы сможете видеться с внуком. В этом случае вы вольны сделать своим преемником его или кого захотите. Уверен, это будет достойный человек. И, возможно, для вас это лучший выход.
     Если же вы станете противиться переезду тех, о ком я говорил, и не оставите нас в покое, я расскажу всем, как вы поступили со своими сыновьями, и что странная забота о них помешала вам признать старшего сына живым.
      Второй вариант. Вы объявляете о том, что я остался жив, сам добрался до одной из низинных деревушек, потерял сознание, долго поправлялся, никто не знал, кто я такой, ну и так далее. И вот теперь оказалось, что я живой, но, захотев вернуться домой с Миче, сперва заехал за ним туда, куда он уезжал по делам. Мы вернёмся вместе, если решим вернуться.
      Скажу честно, что люблю Някку не так фанатично, как Миче, и спокойно могу жить везде, даже на Навине, жаль, только, что в этом случае, с Ариком вы будете видеться реже. Я даже рад, что обрёл свободу.
      Подумайте хорошо, прежде чем принимать решение. Откровенно говоря, первый вариант для меня тоже предпочтительней, потому что, видя вас каждый день, я всегда буду вспоминать, какую боль вы причинили Миче, мне и всем. Не знаю, смогу ли простить.
      Если же выберите второй вариант, то не стоит ставить условий. Всё должно оставаться так, как было до того дня, когда Миче, Лёка и Аарн бросились мне на выручку. Хотя, повторяю, видеть вас мне будет тяжело. Если я вернусь в Някку, то стану жить отдельно со своей семьёй.
      О вашем решении нам с Миче скажут колокола, которые или промолчат, или оповестят страну, что я жив, в конце последнего летнего месяца.
      Всё ещё любящий вас сын, Петрик Охти». 
      И кто скажет, что это не шантаж? Он несвободен, но ставит условия и живёт, как хочет, и всегда тихо-тихо добивается своего. Это и есть то чужое имя, под которым он собрался жить: Петрик Тихо.
       Я говорил, чтобы он не распространялся обо мне, не упоминал для родителей моего имени, но Чудилка лишь пожал плечами и отправил именно этот, лаконичный и сухой вариант, всё рассчитав до последних чисел лета.

       * 
       А в первый день осени я и Петрик покидали это затерянное в горах, но красивейшее захолустье. До этого дня я успел купить себе Мерзавку, рыжую лошадку выносливой горной породы, и вот мы поехали под синим, и раздольным, и радостным небом. А навстречу нам бежали шесть мальчиков и столько же девочек младшего и среднего школьного возраста – едва ли не все здешние дети. Несколько старшеклассников спускались в долину, в деревню побольше, спеша успеть к началу занятий в первый учебный день. Матери с малышами на руках махали им вслед.
      Я думал о Рики и Лале – с каким настроением они пойдут в школу, если их пустят? О Мичике – я обещал купить ей сумочку для книг и за руку отвести в класс. О Нате… А может, у них уже собраны вещи – ехать к нам? Тогда надо скорей искать место, где мы сможем обосноваться и куда привезём наши семьи.
      - Мне нравится твой настрой, - балагурил Петрик. – Ну что, к морю? Я же знаю, ты без него не можешь.
      «В каждой бочке затычки!»
      «Наша гордость!»
      «Любимчики!» - шептали неведомые голоса в траве и ромашках, которые всё цвели. И я подумал, что это знакомые нам привидения, наши предки, прилетели проведать, как у нас дела.
      - Красиво, - улыбнулся Петрик. – Лично я и просто в горах мог бы жить. Будем искать такое место, где и море, и горы. Я знаю парочку. Эй, Миче, как хорошо, что мы помогли отстоять всё это!
      И он, высоко подняв руку, помахал в воздухе ромашкой – даром Эи из сна, её оберегом и оружием, похожим на солнце. Мне вспомнился каменный рельеф из пещеры, где последний Охти Навины прятал заколдованный меч.
     Всё так, как должно было быть.
     - Эгей!
     Но всё же, Петрик придержал на повороте Сокровище и обернулся, прислушиваясь. В его глазах было горе.
     - Это у школы в низине, - сказал я. Там, чуть слышно, побрякивало железное било, скорее всего, приветствуя учеников.
     И мы поехали дальше, не сообразив, что в оставленной нами деревушке просто не было колоколов.

   2009 год.
    
   КОНЕЦ РОМАНА "ОТРИЦАНИЕ ИМЕНИ".
   
   ПРОДОЛЖЕНИЕ (первая глава романа "ЗАПРЕТНАЯ ГАВАНЬ"): http://www.proza.ru/2015/03/28/1286

    Да-да, это вовсе не окончание рассказа о приключениях Миче и Петрика. Следующий роман называется "Запретная Гавань". Мы узнаем, отчего герои не вернулись в родной город, где обосновались, как у них шли дела, воссоединились ли они со своими семьями и как реагировали на поведение строптивых сыновей родители.
   По всем приметам, небольшой, запретный для чужаков, но полный своеобразных легенд, обитателей, тайн и первозданной красоты, заморский континент пытается втянуть Някку в войну. Почему именно сейчас, кто готовит вторжение, какими силами располагает враждебная страна? Это всё предстоит выяснить Миче, собирающемуся в разведку. Однако, замыслы друзей срываются раз за разом, и каждый раз эти события имеют далеко идущие последствия. В результате наша компания выручает из беды неведомое существо, обзаводится удивительными знакомцами и недругами, отстаивает победу Миче и Рики в Великих состязаниях мастеров… И внезапно на первый план выходит новый герой: калека Таен, пропавший друг детства, упомянутый Миче в «Отрицании Имени». Весьма интересна и неоднозначна роль этого неординарного человека во всей истории и даже в самом существовании волшебников Някки в последние несколько лет. Миче взят в плен, и с этого момента действие переносится на континент за морем. Там нелепо разделившуюся компанию ждут новые приключения, походы, сражения, открытия, решения загадок, а кого-то - встреча с любовью... Будет рассказано, как Някке удалось избежать войны, а Таену – уготованной ему судьбы, и то, кто он такой на самом деле.
   На этом фоне проясняется история Лалы Паг и исчезновения её матери и отца. С неожиданной стороны мы увидим Лёку Мале и его семью. Нас удивит участие во всём деле Аарна Кереичиките. Мы зададимся вопросами: зачем Миче навязали перстень Шутка Отца Морей, чем пригодится ему артефакт и будет ли возвращён хозяину? И ещё: неужели герои старых легенд существуют на самом деле? 
   Но до сих пор не известна настоящая причина странного отношения к Миче всех его четырёх родителей. Победители, братья Миче и Петрик, всё-таки разлучены по задумке семейств Охти и Аги. Что-то из этого выйдет?.. 

Иллюстрация:
ромашки восхитительных Соловецких островов в тамошнем Ботаническом саду.      
                НА СЧАСТЬЕ.

НАЧАЛО (первая глава романа "Отрицание Имени"): http://www.proza.ru/avtor/irinafurgal&book=17#17
ВООБЩЕ САМОЕ НАЧАЛО ИСТОРИИ
(первая глава первого романа о наших героях, "Возвращение солнца"): http://www.proza.ru/2009/05/22/353
ПРОДОЛЖЕНИЕ (третий роман, "Запретная Гавань"): http://www.proza.ru/2015/03/28/1286