Битва за элементы

С фотографии военных лет смотрит упрямый, уверенный в себе человек в военной форме. Он лысоват, но ему нет ещё и тридцати. Это Георгий Николаевич Флёров, легенда Атомного проекта. Его путь в науку в фольклорном варианте выглядит так. Он приехал из Ростова-на-Дону в Ленинград поступать в Военно-физкультурный институт, он хорошо играл в волейбол. Оказалось, что приём документов уже закончен, и чтобы не терять год, Флёров поступил в Политехнический. На третьем курсе он подрабатывал в Радиевом институте и там попал в поле зрения И. В. Курчатова, который со своим аспирантом Мещеряковым приводил в действие риановский циклотрон, первый в Советском Союзе и в Европе. Игорь Васильевич обратил внимание на студента, который бежал по длинному коридору. В одной комнате облучался образец, в другой проводились измерения. Чем меньше времени проходило между облучением и измерением, тем точнее получался результат. Флёров бегал быстрее остальных и получал лучшие результаты. Игорь Васильевич ухватил студента за фалду пиджака и спросил: а можно сделать как-нибудь иначе? Флёров задумался. Так он стал учеником Курчатова. Это фольклор, но и солидные свидетельства тоже живописны. П. Т. Асташенков в биографии Курчатова пишет, что Игорь Васильевич не мог нахвалиться новым учеником. Он рассказывал о нём в институте, в театре, дома... Кто-то не выдержал: да кто такой этот Флёров? Я хочу видеть этого человека! Через два-три года, когда Флёров с Петржаком, оба ученики Курчатова, открыли самопроизвольное деление урана, вопрос о том, кто такой Флёров, отпал сам собой.

Флёров с нетерпением ждал откликов с Запада — их совместная с Петржаком статья была опубликована в одном из западных журналов. Но откликов не последовало. А потом началась война. Флёров, как и многие ленинградцы, пошёл в народное ополчение. Капитан, распределявший ополченцев, сказал: пойдёте в ополчение — вас убьют. Давайте мы вас сначала подучим. Вас всё равно убьют. Но хоть польза будет. Так Флёров попал на краткосрочные курсы авиационных техников.

И продолжал штурмовать «урановую проблему». Выбрал момент, зашёл в университетскую библиотеку. Опасения оправдались: в англоязычных журналах исчезли статьи по ядерной физике. Итак, на Западе уже работают над созданием атомной бомбы... А значит, бомбой могут заниматься и немцы... А у нас все работы по ядерной физике свёрнуты. И Флёров пишет письма Курчатову, Иоффе, Кафтанову, Сталину...

Исчезновение публикаций заметил не он один. Ещё в 1940 году начальник научно-технического отделения внешней разведки Леонид Квасников отдал распоряжение советским резидентам в Соединённых Штатах, Великобритании и Германии проникнуть в ведущие ядерные центры мира и выяснить, чем там занимаются. В конце 1941 года на представителей советской разведки вышел будущий участник Манхэттенского проекта Клаус Фукс. Весной 1942 года под Таганрогом в бумагах убитого немецкого офицера инженерных войск были обнаружены записи, из которых следовало, что немцы работают над урановой проблемой. Сам Георгий Николаевич скромно признавал себя лишь одним из инициаторов начала работ над атомной бомбой. Как известно, первая советская атомная бомба была взорвана на полигоне под Семипалатинском 29 августа 1949 года.

Десять лет он отдал Атомному проекту, а в 1954 году вернулся к академической науке. Прощай, атомное оружие! Флёров решил заняться синтезом трансурановых элементов. Все трансурановые элементы, известные к тому времени, начиная от нептуния и кончая фермием, были открыты в Америке, в Беркли. Через год группа Глена Сиборга получила на ускорителе 101-й и назвали его менделевий. Георгий Николаевич принял это как вызов. Счёт был 9:0 не в нашу пользу. И Флёров поставил, перед собой и своим сектором № 7, задачу: догнать и перегнать Америку.

Энтузиазма хватало, не хватало ускорителя тяжёлых ионов. Флёров умел придавать работе государственный и политический смысл. В одном из писем в ЦК КПСС Георгий Николаевич пожаловался, что Курчатов недооценивает важность работ его сектора. Реакция была молниеносной: ускоритель тяжёлых ионов будет строиться в Дубне.

В 1960 году ускоритель тяжёлых ионов был собран, через год готов к экспериментам. Начался штурм 104-го элемента. Любительский снимок с тех дней сделал первый ученик Георгия Николаевича Сергей Поликанов. Вот они, телеграфным стилем. ...Радостные ожидания. Первые сигналы из микромира. Флёров: бьюсь об заклад, что это 104-й. Поликанов: да, по-видимому, так... Флёров: пора бежать за коньяком. Поликанов: пожалуй, одной бутылкой здесь не обойдёшься. Да, здесь нужен ящик... Ещё одна проверка, и... Жестокое разочарование. Это не 104-й. Какой-то паразитный сигнал. Откуда, что за ним стоит? Флёров: неважно, подавить — и дальше. И тут оказалось, что у его первого ученика и правой руки в Лаборатории Сергея Поликанова особое мнение: надо понять, что же это всё-таки было? Ведь в этом смысл исследовательской работы. Выяснили: америций. Давно изученный элемент, только вёл он себя необычно. Обычный америций живёт подолгу: в зависимости от изотопа, его период полураспада составляет от сотен до сотен тысяч и более лет. А этот распадался за 0,014 секунды. Именно столько предсказывали для 104-го. Случайное совпадение.

Флёров спешил не случайно: 104-й мог оказаться последним элементом в Периодической системе. Так предсказывали теоретики, да без них было видно, что время жизни от элемента к элементу падает в десятки и сотни раз. Счёт уже идёт на доли секунды. Сколько осталось — один, два, три элемента? Никто не знал. Флёров подгонял своих сотрудников: забудьте о диссертациях! Думайте об общем деле!

Необычное поведение аномального америция, необъяснимое в капельной модели ядра, подтолкнуло молодого московского теоретика из Курчатовского института Вилена Струтинского (а он был в курсе дубненских дел) к созданию новой модели, в которой всё получило своё объяснение. Неожиданным оказалось другое: из новой модели следовало, что начиная с некоторого номера время жизни элементов начнёт возрастать, и в области 114-го возможен «островок» стабильных элементов.

Американцы решили получить 114-й «в лоб», направив пучок ионов аргона на кюриевую мишень. Ничего не получилось. Начались поиски следов сверхтяжёлых элементов в природе... Тоже неудача. Решили идти к «острову стабильности» постепенно, элемент за элементом синтезируя их на ускорителях. На это были брошены все силы Лаборатории ядерных реакций. Флёров умел собрать коллектив в единый кулак и придать ему нужное направление. Он мог зайти к любому сотруднику, будь то старший научный или механик, и спросить, как идут дела. Ляровцы предупреждали друга друга по телефону: «Флёров идёт по коридору»... Флёров уезжал в командировку — Лаборатория отдыхала. Флёров возвращался — Лабораторию начинало лихорадить. Коридоры пустые, каждый сидит в своей норке и дышит в трубочку...

Флёров повторял: надо работать, мы отстаём. Он жил духом первых пятилеток, а страна была уже другой. Счёт с американцами «размочили», но тут в соревнование включились немцы из Дармштадта. Дальше снова фольклор. Где-то в конце 70-х Флёров взял себе за правило осматривать конференц-зал перед началом общелабораторного семинара. Время от времени он обращался к кому-нибудь с вопросом: а вы что здесь делаете? Вам здесь не место. Работать, работать! И семинары стали пустеть. Флёров встревожился: плохой признак! И на семинары стали сгонять. И когда на семинары снова стали ходить, Флёров снова вспомнил, что надо работать...

Инициативу в синтезе трансуранов перехватил Дармштадт: борий, хассий, мейтнерий, дармштадтий, рентгений, коперниций — всё это было открыто там. Но до «острова стабильности» первыми дошли в Дубне. Это случилось в самом конце 90-х годов. Время жизни 114-го измеряется в секундах, до стабильности ещё далеко, но это на порядки больше, чем у ближайших элементов. Через 10 лет дубненский результат подтвердили в  Америке. За это время в Дубне дошли до 118-го. Наши сверхтяжёлые элементы —  самые сверхтяжёлые элементы в мире: все, начиная со 113-го и кончая 118-м, синтезированы в Дубне. На очереди 119-й. Уже готовится пучок ионов раскалённого титана... А 114-й элемент назван флеровием. Так закончилась эта великая битва.