Плавзавод ч. 5

                13.
Сережка хлопнул дверью, словно пощечину влепил. И от этого хлопка, от мнимой этой пощечины Марина, только что готовая вновь, как утром, разрыдаться от незаслуженной обиды, вдруг рассердилась и, не раздумывая ни минуты, достала из шкафа свою необъятную сумку и принялась беспорядочно швырять и тискать в нее вещи: платья, обувь, тюбики и склянки с косметикой, книги, опять тюбики и снова тряпки.
Через две-три минуты, однако, злость ее растаяла, но вновь накатила обида, жалость к себе, выдавив непрошенные слезы. До сего дня она давно уже, она даже и не помнила, когда плакала в последний раз. Она считала себя, да и все, кто ее знал, считали ее сильной женщиной. А тут вот... К обиде и жалости примешивалась еще и досада на собственную слабость, и в результате вновь обильные слёзы заструились по щекам. Ей захотелось забраться на койку, укрыться с головой и так, лежа, ждать возвращения Сергея. И тогда, она уверена была, все уладилось бы, все стало на свои места. Но вопреки этому желанию и этой уверенности она продолжала собирать и тискать в сумку свои пожитки, а собрав, наскоро ополоснула лицо и, приняв, как могла, бодрый и безмятежный вид, потащила нелегкую ношу по душным судовым лабиринтам на корму, в свою каюту.
Ей ужасно не хотелось встречаться с кем бы то ни было, особенно с девчонками - хорошо еще, что их смена на работе. Ее страшили неизбежные расспросы да и просто насмешливые взгляды при встречах.
«Недурно устроилась», - говорили про нее за глаза, и она знала об этом, да и сама считала, что здесь, на плавзаводе, ей впервые в жизни крупно повезло. Она часто вспоминала первую встречу с Сережкой, нескрываемое восхищение в его глазах и головокружение от сознания того, что это она — причина его восторга. Впрочем, тогда она и не предполагала, чем обернется их встреча, и значения ей особого не придала. Слишком свежи и остры были воспоминания о том, что осталось на берегу.
Если за сына, оставленного на попечение бабушки, она была спокойна, хотя и понимала, как будет • скучать по нему, то в отношении человека, который действительно провожал ее до Владивостока, она просто не могла в себе разобраться.
Восемнадцатилетней девчонкой она выскочила замуж, влюбившись по уши в лейтенанта-пограничника, приехавшего к родителям в отпуск сразу после окончания училища. Очень скоро, однако, поняла она, что влюбилась в офицерскую форму, а не в человека, и семь лет скитаний по заставам вдоль
южной границы страны стали для нее тяжким испытанием, а скорее даже наказанием за... Она и сама не понимала, за что это ей досталось. За наивность разве? Или за ослушание родителей? Но родители не очень-то препятствовали ее раннему замужеству. А отец, сам кадровый офицер госбезопасности, даже доволен был, что дочь за пограничника выходит. Только вот мама... То ли она лучше ее, Марины, поняла будущего своего зятя, то ли предчувствовала что?
Юрка с первого года их совместной жизни стал ревновать ее. Ревновал унизительно, всюду, когда казалось, не то что повода к ревности не было, но и ревновать-то не к кому было. Из-за дурацкой этой ревности и пить, наверное, начал, а запив, стал ревновать еще больше, часто жестоко избивая.
Дважды, забрав сына, она уезжала от него к матери и дважды возвращалась, поддавшись на слезные уговоры свекрови. А на третий раз не вернулась. Возможно, потому, что этот третий уход совпал с трагической гибелью отца, и теперь она все силы отдавала, чтобы только поддержать мать, не дать ей угаснуть под тяжестью утраты.
Свекровь опять приезжала, но Марина даже в дом ее не пустила, и разговаривать не стала, и скоро подала на развод. Юрка писал и звонил ей постоянно, выпрашивая прощение, давая страшные клятвы и зароки, а потом просто взывая к сочувствию. Она была неумолима.
За пьянство его уволили из армии, и понесло его по свету, неприкаянного, неприспособленного к гражданской жизни. Но и тогда в ней не возникло жалости к бывшему мужу, и никакие уговоры не заставили бы ее теперь вернуться к нему.
От природы жизнерадостная, общительная, она и теперь, несмотря на пережитое, вовсе не замкнулась, не отрешилась от мира, сумев довольно скоро, если не забыть вовсе, то как бы переключиться на новый образ бытия. Теперь она была разборчива в знакомствах, научилась лучше понимать людей и около трех лет назад встретила человека, которого, казалось ей, по-настоящему полюбила.
Произошло это совсем неожиданно, она даже удивлялась потом, как это случилось. Они уже два года проработали вместе, и Марина все это время лишь из вежливости здоровалась с этим невзрачным внешне мужчиной, лет на пятнадцать
старше ее, занимавшим должность начальника одного из отделов управления, где Марина числилась техником-технологом, но фактически была агентом по снабжению и, с ее энергией, агентом просто незаменимым.
Наверное, они могли бы быть счастливы, если бы Валерий Дмитриевич, Валера, не был женат. У него была красавица жена — Марина удивлялась даже, почему это Валерка (так она звала его по его настоянию) предпочитал ее своей высокообразованной и роскошно красивой супруге. А еще у него была дочь- подросток и, видимо, она и была главной причиной того, что Валерий Дмитриевич не решался подать на развод. Хотя и обещал неоднократно.
Три года тайной любви (любви ли?), встречи на квартире, снятой им специально для этого, поездки на его машине в лес, иногда на его дачу, если он был уверен, что туда не нагрянет жена. Он был необычайно обаятелен при всей его внешней невзрачности, ласков и трогательно нежен. А еще он был изысканным гурманом, как он сам говорил, в любовных играх. После примитивной, животной грубости мужа, все это было так необычно, так притягательно, но вместе казалось таким постыдным, что она поначалу даже противилась этому, ужасалась, но в конце концов приняла, хотя и полагала про себя, что соучаствует в разврате. И все-таки ей было хорошо с ним. Если бы не постоянное ощущение смутной тревоги, некоторого душевного дискомфорта. Ей хотелось спокойствия и надежности.
Однажды на даче, когда они только приехали туда, и он, не выходя из машины, собрался дать волю своим чувствам, она неожиданно для самой себя, вместо того, чтобы ответить на его ласки, спросила вдруг:
- Ты еще не решился на развод?
- Ну, я же говорил тебе, малышка (ей нравилось, что он ее так называл), вот оформлю перевод и тогда сразу развожусь, - он говорил, продолжая ее целовать. Она отстранилась.
- Ну сколько можно ждать, Валер? Сколько можно кормить меня обещаниями? Может, этого перевода вообще не будет? Я устала, честное слово.
- Но ты же понимаешь, девочка моя, нужно прежде о материальной стороне подумать. Перевод оформлю, у меня будет четыреста оклад, минус алименты - на триста еще можно будет жить. А сейчас... Ты же сама знаешь...
- Но ведь я работаю, хватит нам...
- Я не хочу, чтобы ты у меня работала. Я хочу...
- Мне кажется, - оборвала она его, - что ты никогда не решишься на развод. И все эти разговоры о переводе - только отговорка. Тебя устраивает то, что есть. У тебя есть семья, есть покорная любовница, а я... Мне надоело это. Через неделю я уезжаю.
- Куда? В командировку? - спросил он, вновь привлекая ее к себе.
- Нет, не в командировку. Уезжаю на год. Надеюсь, тебе хватит года, чтобы разобраться, нужна ли я тебе или можешь вполне жить без меня.
- Ты шутишь? - не поверил он, вновь целуя ее.
- Нет, Валер, это серьезно. Мы с Людой Гуськовой поедем во Владивосток.
- Зачем? А как же я?! - наконец дошло до него. - А как Санька, в конце концов?
- Сын останется с мамой, а ты... Я же сказала, этот год тебе для решения, ну, что будем делать дальше...
То была последняя их встреча, их близость там, дома. Потом они с подругой заключили договор и через неделю самолетом вылетели в Москву, оттуда - до Владивостока. А Валера до самого вылета, даже до самого выхода их в рейс, кажется, не верил, что она уходит от него так надолго.
Он сумел оформить себе командировку во Владивосток (их Управление имело прямые связи с родственной конторой в Приморье) и летел с ними одним рейсом и все шутил, и разговаривал, будто направлялись они на отдых или легкую веселую прогулку. И даже во Владивостоке, когда они с Людой прошли медицинскую комиссию и получили направление на плавзавод, и он пришел к ним, в их шестиместную каюту, ему, похоже, все казалось, что они, все эти молодые, красивые женщины собрались сюда просто развлечься. И наставления
давал ей шутливые, даже не представляя, какими «развлечениями» обернется для всех них предстоящий год.
И была ужасающая, до галлюцинаций, усталость от двенадцатичасовой без выходных и праздников работы, когда даже по нужде приходилось отпрашиваться у мастера. Была изнуряющая аллергия при работе на кальмаре, и руки раздирал зуд, и кожа трескалась, покрываясь коростой и язвами, и никакие мази и кремы не избавляли от этого, и приходилось терпеть, пока не переходили на какую-то другую продукцию и все проходило само собой.
А еще постоянная униженность, ощущение собственной неполноценности, второсортности промтолпы перед насмешливой снисходительностью штатного судоэкипажа. И даже мужчины из цеха обработки, из той же промысловой команды, держались с ними, женщинами, нахально и грубо до цинизма, потому, наверное, что их было меньше, чем женщин, что они были здесь «в цене».
Не раз в отчаянье Марина порывалась бросить все, сбежать домой, к сыну, к матери, и она сбежала бы, если бы не условие, которое она поставила перед Валеркой.
После похорон отца они постоянно ощущали если не нужду, то какую-то унизительную стесненность в средствах. К тому же их двухкомнатная квартира была тесноватой, нужен был обмен, но для этого тоже нужны были деньги. Отчасти поэтому она и решилась отправиться в море. Но все-таки она сорвалась бы до срока, если бы не Валерка.
Она часто писала ему, сетуя на переживаемые невзгоды. Это поддерживало, приносило облегчение в первое время. А еще помогали его письма. Валерка просто засыпал ее письмами, писал их, за редким исключением, каждый день, выкраивая время на работе. Впрочем, дома писать ей, разумеется, он не мог. Письма его не отличались разнообразием, но все полны были нежности и трогательного сочувствия, любви и веры в предстоящую встречу. С каждым транспортом Марина получала целые кипы его писем, к удивлению и зависти подруг. И когда бывало особенно трудно, она забиралась на свою койку, отгораживалась от мира цветистой занавесочкой и читала и перечитывала письма, которые были у нее аккуратно пронумерованы, подобраны одно за другим. И становилось легче, и возвращались силы, чтобы назавтра вновь выйти на разделку, потрошить рыбу и ждать, ждать... ждать конца рейса, ждать следующего транспорта с новой партией писем, среди которых, наконец, окажется оно, самое-самое долгожданное. «Марина, развод оформлен, - сообщит ей Валерка и позовет нетерпеливо, - срочно возвращайся домой».
Но время шло, все дальше от Владивостока уходил плавзавод, а Валерка все не сообщал о разводе, все не требовал ее возвращения. И потом она встретила Сережу.
Как-то на переходе Марина с Люсей Гуськовой выбрались на кормовой ботдек подышать свежим воздухом, повспоминать, посплетничать о доме (их сыновья учились в одном классе). Они долго сидели на бухте капронового каната, поеживаясь в куртках от хладного весеннего ветра, и говорить вовсе не хотелось, больше молчали, каждая думая о своем, но думая совсем одинаково: «Как там мой непоседа? Бабка, поди, совсем замоталась с ним, а он вообще от рук отбивается? Ленится, наверное, как всегда. И я вот тоже ленюсь. Надо бы бегать, аэробикой заняться, а то уже ни одно платье не налезает. На люди показаться не в чем»... Они никогда почти и не покидали их, эти немудрящие, невеселые мысли, будто коконом обволакивая, затуманивая их сознание, все их существо, иногда обостряясь до тягучей сердечной боли, когда хотелось взвыть от тоски или бежать куда-нибудь или сделать что-нибудь такое...
- Давай прямо завтра с утра бегать начнем, - предложила Марина.
- Давай, - охотно согласилась Людмила и вдруг рассмеялась.
- Ты что?! - спросила Марина недоуменно.
- Да сколько мы уже с тобой начинали так?! Пошли, спортсменка! - Людмила поднялась, потянулась с хрустом, вытянув руки вверх, выгнулась по- бабьи и вдруг заявила громко:
- Мужичка бы сейчас, - зажмурилась мечтательно и добавила, - с волосатой грудью. - Она тряхнула руками, шлепнула оторопевшую, готовую расхохотаться Марину по затянутым в трико ягодицам и скомандовала:
- Пошли!
Они еще постояли у борта, глядя зачарованно на свинцово-ртутные переливы воды под кормой, потом обогнули кормовую радиорубку, заглянули мимоходом в иллюминатор к главмеху и вдруг замерли от неожиданной картины.
На деревянном палубном настиле между двух шлюпок, слегка раскачиваясь по мере качки судна, какой-то мужчина стоял... на голове. Был он бос и обнажен до пояса, с плечами и грудью, густо покрытыми темной растительностью, синее трико на нем было закатано до колен, ноги как-то странно переплетены. Глаза его были закрыты, и, похоже, он не слышал, не замечал ничего вокруг.
Марина сделала знак Людмиле, но та сама заметила «йога», как они обе про себя его окрестили, и, сдерживая смех, настойчиво указывала пальцем, видимо, на волосатую его грудь. Потом она приблизилась, прошептала в самое ухо Марине:
- Мне такой сегодня снился.
Марина не сдержалась, прыснула, и йог услышал их, открыл глаза, хотя и не спешил встать по-человечески. Они затихли и с интересом ждали, долго ли еще он так простоит, и вздрагивали не столько от холода, сколько от вида обнаженной фигуры. Марина приблизилась, даже голову попыталась извернуть, чтобы разглядеть лицо. Толком так и не рассмотрела.
Наконец мужчина медленно сложился, сел на палубу, почти тут же поднялся и отчего-то сразу смутился.
- Это вы наш инструктор физкультуры? - спросила Марина, чтобы развеять неловкость. Она почему-то тоже вдруг устыдилась, будто уличенная в подсматривании.
- Нет, - сказал мужчина, оказавшийся совсем молодым, симпатичным парнем, - я не инструктор физкультуры. - Он мягко улыбался и не сводил с Марины глаз.
- Жалко, - сказала она.
- Почему?
- Мы тоже хотим научиться стоять на голове. Правда, Люда? - Марина обернулась к Гуськовой.
- Всю жизнь мечтала, - усмехнулась Людка, но Марина не слушала ее. - А вам не холодно? - спросила она парня.
- Нет, - он повел крепкими плечами. - А вы озябли?
- Как суслики.
- Если вы не против, могу предложить чай. Хотите чаю?
- Люда, мы хотим чаю? - вопросила Марина требовательно, не оборачиваясь, и сама ответила:
- Конечно, хотим. А вы где живете?
- Я? Там, в носовой.
- Так вы матрос? В боцманской команде? Или мотоботчик?
- Ну... не совсем. Так идете чай пить?
- Люда, идем?
Гуськова хотела было отказаться, сделав многозначительную понимающую физиономию, но Марина подхватила ее под руку и решительно скомандовала:
- Ведите!
Так они впервые попали в гости к четвертому штурману, пили чай и слушали музыку, и Марине ужасно приятно было чувствовать на себе восхищенный взгляд этого крепкого, располагающего к себе парня, молодого, но как ей показалось, просоленного до мозга костей, знающего, что ему надо в жизни. Тогда, прощаясь, он пригласил приходить их еще, в любое время, когда он не стоит на вахте. Говоря это, Сергей не сводил глаз с Марины, и выходило по всему, что именно ее он и приглашает, лишь из вежливости обращаясь к обеим. И Марина уже на следующий день хотела воспользоваться любезным приглашением, оправдывая свое желание потребностью интересного общения взамен опостылевших бабьих сплетен.
Однако она не пошла ни завтра, ни в последующие дни, заметив вдруг немой укор в глазах Гуськовой и других девчонок. А может, и не было никакого укора, может, то зависть была, только Марина решила, что лучше ей не ходить. Она по-прежнему каждый вечер перед сном доставала из-под матраца Валеркины письма и, спрятавшись от посторонних глаз, вновь и вновь перечитывала их.
Только теперь почему-то письма не казались такими же нежными и трогательными, как прежде.
«Ну зачем ты меня отпустил, Валерка?» - мысленно обращалась она к нему, пытаясь вызвать его в своем воображении, но с каждым разом это давалось все трудней, все дальше уходило то, что было там, на берегу, а перед внутренним взором все настойчивей, все четче возникало другое лицо, слышался другой голос.
Чувствовала ли она какие-то обязательства перед Валеркой? Пожалуй, нет. И он сам был в этом повинен. Но было тут нечто иное, скорее всего это было обязательство перед девчонками. Они видели Валерку, видели кипы писем, которыми он ее засыпал, и все они недоумевали, почему она ушла в море, когда ее так любят. Они считали, что это просто ее каприз, и, Марина видела это, жутко ей завидовали, что она так любима. И выходило по всему, что они вроде причастны к этой любви, как свидетели, и решиться пойти к Сереже значило бы предать их.
Около месяца они с Сергеем не виделись. Лишь несколько раз она наблюдала его издалека во время учебных тревог. Да каждое утро слышала голос его из динамика, кажущийся почему-то казенным и очень далеким. А ведь они были так близко друг от друга! А может, он забыл про нее? И то восхищение в его глазах ей пригрезилось? Если бы оно действительно было, он, наверное, нашел бы повод для встречи. А может, он встречается с другой?! В хорошеньких, гораздо моложе ее, девчонках здесь не было недостатка. И каждая из них посчитает за счастье встречаться с таким парнем. Да, надо выбросить это из головы, решила она про себя, забыть, будто и не было ничего. Придумала тоже...
А тут еще одна напасть: еще один кавалер привязался, настойчивый, бесцеремонный - Ванька Стеценко, точильщик из их смены. Ни с того, ни с сего начал вдруг знаки внимания оказывать: то ножи без очереди поточит, то станет рядом, рыбу резать помогает - поневоле улыбнешься благодарно, не гнать же за это. На дне рождения у одной из девчонок за столом рядом оказались, и тогда он сразу к себе потащил - пришлось отбиваться. На всякий случай еще и пригрозила
ему, что, мол, в другой раз ему не поздоровится, накостыляют, есть кому вступиться. Она искренне имела в виду Сергея и очень пожалела тогда, что он про нее забыл.
Встретились они вновь, как бывает в таких случаях, совершенно неожиданно. Марина, по обыкновению, вместе с Гуськовой шли как-то после утренней смены на ужин и буквально лбами столкнулись с Сергеем у двери в надстройку. Как потом Сережа признался, он тогда, потеряв надежду на ее приход, сам отправился к ним. А встретившись, смутился, как в первый раз, и обрадовался одновременно и даже поздороваться забыл, а только спросил ее:
- Вы почему так надолго пропали? Почему не приходите?
- Почему мы не приходим? - стараясь за смехом спрятать радость от встречи, обратилась Марина к Гуськовой.
- Дела, - вздохнула та сокрушенно; разведя руками.
- Дела, - повторила Марина, тоже сокрушенно вздохнув. - Но сегодня придем обязательно, - поспешила добавить она.
- Хорошо, я буду ждать, - Сергей все еще заметно волновался, и, словно чтобы окончательно смутить его, Людка спросила:
- А целоваться будем?
- Давай я тебя поцелую, - пришла Марина на помощь Сергею и потянула подругу за плечи.
- Вот еще! - вырвалась та. - Какой интерес с тобой целоваться! - Она заспешила в столовую, оставив их наедине.
- Вы в самом деле придете? - спросил Сергей.
- Вы - это я или мы? - озадачила его Марина.
- Как вам удобно, - ответил он, чуть задумавшись над ее вопросом.
- Хорошо, значит, мы придем.
И с того вечера они с Гуськовой зачастили в носовую надстройку, наверх, «где белые люди живут», просиживая у Сергея далеко за полночь, и наутро, как ни странно, вовсе не чувствовали себя утомленными, невыспавшимися. Вторая молодость пришла, смеялись они беззаботно, хотя и понимали, что бесконечно это продолжаться не будет, что рано или поздно Сергей сделает выбор - или уже сделал, только не решается пока сказать - и одной из них... Вот только которой? Он одинаково внимателен был к обеим. В Марине уже заговорила гордость, и она вот-вот готова была хлопнуть дверью, уступив место Гуськовой. А та тоже надеялась...
Однажды, провожая их после одной из посиделок, Сергей придержал Марину у трапа и, вновь заметно волнуясь, сказал:
- Мне хочется, чтобы ты одна пришла, Марина. Я против Люды ничего не имею, но... - он осекся, натолкнувшись на ее взгляд.
Что в ней было тогда, она и сама объяснить не могла бы. Она давно хотела бы одна ходить к нему, быть с ним наедине, но не могла решиться, втайне ожидая этого приглашения. Он впервые позволил себе поцеловать ее, коротко, несмело - она почувствовала легкую дрожь волнения в его осторожных руках. Она не противилась поцелую, но и не ответила на него, резко повернулась и, так и не сказав ни слова, побежала вдогонку за Людмилой.
А назавтра она пришла к нему. Одна. Пришла будто по делу - погладить выстиранные накануне платья, сославшись на то, что в гладильне, как всегда, очередь.
Сергей долго тихо сидел на диване, наблюдая, как она сосредоточенно, тщательно, складочку за складочкой разглаживает наряды, а потом вдруг заговорил:
- Я не знаю, Марина, что у тебя дома, на берегу. Ты не очень-то распространяешься об этом. Но ты видишь, наверное, как я к тебе отношусь...
- Ты, кажется, и к Гуськовой так же относишься, - съязвила она.
- Нет, не так, совсем не так, - запротестовал он. - У меня к тебе такое...Не знаю, что это - любовь или что другое. Не знаю вообще, способен ли я на это, на любовь. Ведь говорят, это талант, дар божий - способность любить. А талант он не у всех бывает. В общем, в вечной любви я пока не клянусь, но...
Марина медленно водила утюгом по одному месту, напряженно ожидая, что он скажет дальше.
- У меня к тебе деловое предложение, - сказал он решительно. - Впереди у нас еще почти два года рейса. Подумать страшно. Я сам не бывал еще в таких. Не буду загадывать, как у нас сложится потом, но, если мы будем вместе, эти два года не покажутся нам такими уж муторными. А может, наоборот...
- Сэр, вы никак делаете мне предложение? - она насмешливо глянула на него. - И надолго? До Скрыплева или подальше? Может, прямо до Владивостока? А там вас, наверное, встречать будут? Ты ведь тоже не очень откровенничал на сей счет.
- Скажу честно, - Сергей будто не заметил насмешливого ее тона. - У меня на берегу... там есть, вернее, была женщина, почти жена. Но теперь, когда я тебя встретил... В общем, я уже написал ей об этом. О тебе. Теперь все от тебя зависит.
- А вы решительный человек, Сережа, - она снова перешла на "вы". - Или торопливый? Вы, видно, были уверены, что я не откажусь? Вот так, одним махом возьму и перейду к вам жить? Слетаю мухой за шмутками и - прямиком в постель. А чего? Ведь это прежде всего подразумевается. Ты, наверное, так и хотел сказать: забирай, мол, барахлишко и перебирайся ко мне в апартаменты. И, конечно, уверен был, что я ни минуты раздумывать не стану. Еще бы. Из вонючей шестиместки да в этот комфорт. Только я, извини, еще подумаю.
Откуда всплыла в ней эта злость, она и сама не понимала. И говорила совсем не то, что хотела бы сказать. Ведь он был достаточно деликатен с нею и вовсе не покушался на ее гордость и честь. И может, он действительно в нее влюбился?
Марина выключила утюг, сложила свои платья. Сергей тронул ее за руку, смотрел то ли вопрошающе, то ли просительно, жалобно как-то.
- Я не тороплю тебя, - произнес он тихо. - Думай.
- Какое сегодня число? - спросила она вдруг.
- Четвертое, - сказал он недоуменно. - Четвертое марта.
- Ну вот, через три дня, седьмого, нет, лучше восьмого, я дам ответ. Наверное, праздничный вечер будет...
- Наверное, - кивнул он.
- И ты меня на него пригласишь?
- Конечно, только я танцевать не умею.
- Ничего, научим.
- Ладно, я согласен, - улыбнулся он.
Марина зачем-то ободряюще кивнула ему и ушла.
Однако восьмого марта она не пошла на праздничный вечер и на дискотеку да и все эти дни не заходила к Сергею. В ночь на шестое к борту плавзавода пришвартовался транспорт из Владивостока, и Марина вновь получила ворох писем от Валерки и посылку от него же с дефицитной мазью для рук, и вечерами, читая его письма, она думала, что помышлять сейчас о чем-то, даже возвращаться к разговору с Сергеем было бы просто предательством. По крайней мере теперь.
А десятого Сережа сам пришел к ней. Марина только что помылась в душе после смены и, поужинав, забралась на койку, решив просто отоспаться. Тут он и пришел. Поздоровался со всеми - девчонки как раз в кино собирались - нерешительно стал у дверей. Марина выглянула из-за занавески, поняла, что нужно вставать. Девчонки тоже поняли, к кому он пришел, заторопились в кинозал, оставив их одних. А Марина, сама себе не признаваясь, ждала этого прихода, еще раньше ждала и ужасно была рада ему, хотя знала уже, что ответит, ответит отказом. И оттого испытывала какую-то неведомую ранее сладкую боль и тоску.
Она что-то говорила о своем возрасте - Сергей был на четыре года моложе ее, - о том, что у него все еще впереди, что он еще встретит молодую... Сергей с первых ее слов все понял и все время молчал, склонив голову. А она принялась вдруг уговаривать его, чтобы он Гуськовой занялся, что она очень хорошая женщина, или Анфису Аленкину закадрил - она ему очень понравится...
- А может быть мне обеих сразу... того?.. - вдруг оборвал ее Сергей и, ничего больше не сказав, ушел. А ей хотелось закричать, вернуть его, но она молчала, хотя и знала теперь наверняка: быть им вместе. Только бы он и в самом деле на другую глаз не положил.