При дороге

                КАБАЛА – МАЧЕХА
     Зорька наша, от такой, не коровьей жизни, совсем перестала доится.  Какое там молоко! Хорошо, хоть довезла беду и сама жива осталась и мы с ней…. В дальнем углу сарая, за загородкой, было с половину воза сена. Запашистое, с клеверком и щирицей – чистый чай! Не успел я сунуть охапку в ясли, как Зорька, довольно невежливо, оттолкнула меня в сторону, и принялась за дело, не выбирая, жуя всё подряд….
Вчера, проезжая мимо нашей квартиры, в которую попала бомба, я увидел руль от своего велосипеда и решил пройти и поглядеть что там сохранилось.. Оказалось, что только руль и сохранился… Всё же, нашёл куклу и мамину кастрюлю. Когда возвращался, то встретил сапожника Якова. Поздоровавшись, хотел пройти мимо, но он остановил меня.
    - Здоров будь, малец , чего-й то вы в Хаймов дом заселились?
    -  А я почём знаю? У отца спросите. – ответил я и пошел дальше.
    - А спрошу, не постесняюсь…   -  с угрозой шумел он, но я уже заходил в калитку, не обращая внимания.
Отец уже ушёл на работу. Мама что-то готовила  у кухонного стола, девчонки и бабушка ещё досыпали. Я заглянул в грубку, там лежали дрова, бумага и щепки, для растопки. Оторвав кусок бумаги, поджёг  от огня коптилки и зажёг лучину в грубке. Грубка сложена была добрым мастером: разгорелась быстро. Потом принёс снегу с огорода, набил полный ведёрный чугун, Мама вставила чугун в комфорку и послала меня за мякиной , в сарай. Подцепив, по дороге кошёлку, набил её мякиной и занёс  на кухню, где мама заложила её в чугун, чтоб запарилась. Потом добавила туда же очистки и пару позеленевших сухарей, накрыла крышкой – лакомство для Зорьки.
    Отец пришёл перед самими сумерками. Был молчалив и чем-то озабоченным.  Мама собрала на стол – все уселись, даже бабушка примостилась, рядом с внучками. Раздевали мундиры с картошки,  чуть подсаливали, отвратительной, пахнущей  бычьими шкурами и нафталином, солью и неторопливо жевали…После запивали морковным чаем, жидко разбавленным молоком . Всё это, каким-то образом раздобыла мама на толкучке, за колечко. Хлеба не было, даже полбулки эрзац-хлеба  стоили столько, сколько не стоили все наши пожитки…
Уже далеко за полночь ( не спалось и мне да и родители ворочались) я услышал:
    - Пока мне повезло, не упрятали в кошару,
У Пушкарей. Говорят – там коммунистов держат. Что дальше будет  - поглядим….
    - А чего делали, Миша? – спросила мама.
Отец, по- моему, улыбнулся и помолчав, ответил:
    - Баржи поднимали со дна. Нагнали пленных, полицаев… Кто в лес, кто по дрова…. Целый день заводили пластырь…  Бедлам.. А пусть их! Главное, не трогали бы. Давай спать, уже светать будет скоро…


Но поспать им, не пришлось… Только они затихли в дрёме, как загремели в калитку. Пришлось  отцу одеваться и идти на улицу. А там гремели и ругались не прошеные гости. В нашу холодную половину, управа вселила немецкого офицера и двух его денщиков, с фурой и парой добрых лошадей. Не повезло Зорьке, не повезло,.. Денщики оказались мадьярами. Один, Васил, мужик злющий и дерзкий, обозлённый на весь свет; и Димитри –
Лет двадцати, двадцати двух, от роду, уравновешенный молодой человек, немного застенчивый, тихий и задумчивый – он числился ездовым, а Васил  носил погоны ефрейтора, упитанный животик и бородку с усами.  Фридрих Шульц,  обер- лейтенант – заготовитель, был тот ещё хлюст! Стройный (как аршин проглотил), рыжеватый фашист, в пенсне, со стеком, в начищенных. до блеска, хромовых сапогах и с кобурой, которая оттягивала ремень на тощем пузе так, что казалось перетянет его и завалит на сторону. Он ходил вечно голодный потому, что постоянно требовал от мамы:
    - Матка, кушайт,  матка, салё. Шнель-шнель!
Мама не знала куда от него деваться, семья жила впроголодь, перебиваясь с картошки на воду, а ему – сало подавай! Так прошло с неделю,у нас уже нечего было менять на толкучке , на «Салё», «Млеко», «Яйки» и тут пришла  к нам помощь, откуда мы и не думали её получить. Димитри зашёл на чистую половину, закрыл за собой дверь… Что уж он говорил и как говорил офицеру – осталось тайной. Вышел со шрамом, от шомпола, через всю  щёку, а за дверью долго слышались крики и ругательства… Но даром это не прошло. Через пару дней, Димимтри принёс упаковку мармелада, две булки эрзац-хлеба и сколько-то  оккупационных марок. Мама могла ходить на толкучку и покупать «салё» и к салу, для господина фашиста.
А, тем временем, отца  «повысили»,  приказали сколотить бригаду, из знающих людей, и приступать к подъёму затопленных барж и катера, и даже заплатили,  за будущую работу, марки… Правда, нет ли, но  люди передали на ушко, что не сидит отец в кошаре только потому, что, в своё время,  подолгу отсиживался в ДОПРе. Может быть…

Офицер гонял фуру с мадьярами по окрестным деревням и сёлам, на заготовку  фуража.  И каждый раз, возвращаясь из поездки, Димитри становился всё мрачнее и молчаливее, приносил нам, ребятне,  то несколько печёных картофелин, то оккупационную шоколадку. Он довольно сносно говорил на украинском языке и часто заглядывал на кухню, когда господина офицера не было дома… Как-то разговорившись, он рассказал, что забрали его на войну, считай, из свадебного ложа. Поводом стал старый долг отца сельской общине. Из дому писали, что село грабят «союзнички». Молодую жену пришлось отправить, к родичам, в горное селение… Был он слишком вспыльчивым и поносил фашистов последними словами, даже не по себе становилось. Ещё замкнутее  стал и Васил . Ходил гроза-грозой, лишь желваки, на натянутых кожей скулах, выдавали его душевное состояние. Как-то вернулись они с поездки, с, раненным в руку Димитром. 
    - Напоролись на партизан, еле живы остались и только потому, что мы мадьяры. Но сказали, чтоб больше не попадались – иначе повесят… - Сообщил Васил и, со вздохом, замолчал. В итоге повезло Димитру: получил отпуск и проездные до дома! Собрали его в дорогу и он укатил..
Вернулся  из отпуска через полмесяца. темнее тучи грозовой ! Дня три молчал, а потом , как прорвало его.
    - Нема дома – сожгли, Марушу изнасиловали – повесилась, от позора. Отца застрелили, когда попытался стать на защиту невестки… Мама…бедная моя мама, ещё жива, но больше её не увижу… Застрелю  Шульца! Всех бошей перестреляю!..
Стал напиваться до беспамятства, часто плакал, грозил, потрясая кулаками, даже сдержанный Васил стал к нему относиться уважительнее, что ли?.. И все же – это сталось!.. Проигравшись в покер, в пух и прах, вернулся, уже на рассвете, Шульц и пытался согнать зло на своих ездовых
    - Свиньи, недочеловеки, дрыхните? Подъём!...
И тут, вместо подъёма, прогремел выстрел!
Щульц свалился замертво… Немного погода, прогремел ещё выстрел. Это Димитр убил себя…
Больше к нам не подселяли никого на постой. Месяца через два зашёл на минутку Васил, посидел молча. О чём-то размышляя, и выдавил из себя:
    - На фронт иду, но воевать не буду, уйду к партизанам или , как Димитр… Прощайте. – и ушёл навсегда.

                ВОДОЛЕИ.
     А в городе становилось всё неспокойнее. По ночам появлялись наши кукурузники, развешивали «лампы освещения» и, на бреющем полёте, с выключенным  мотором, забрасывали  комендатуру, здание СС, гаражи с техникой,  госпиталь,  гранатами и минами. Эти смельчаки наводили ужас на оккупантов и только начинало смеркаться, они забивались в щели, проклиная «рус-Иван», а утром подбирали и сжигали листовки с угрозами расправиться, ели не прекратят издевательства над военнопленными и мирным населением.

     Отец всё реже ночевал дома, Начальство приказывало, грозилось расстрелять, за саботаж. Зима стояла суровая, снежная, морозы доходили до сорока градусов. Лёд наморозило до метра толщиной Пока вырубали лёд вокруг затопленной баржи, то начло уже замерзало вновь. Днища барж застряли в иле . не было никакой возможности завести пластырь. Нужны были насосы для размыва грунта, а их нигде не могли найти.  Получался замкнутый круг.. Но начальство не хотело с этим мириться и грозило, грозило, грозило… Понятно, что к началу навигации, бошам нужны будут плавсредства: пароходы, катера, баржи,
А они все на речном дне. А речники «старались»
от темна и до темна вычерпывали воду из затопленных барж, катеров, забивали «подушками» отверстия, а утром были полные воды снова. Ставили на ночь часовых – итог тот же…. Дошло до того, что всю бригаду загнали в кошары, где держали активистов, но через недельку отпустили потому, что прибывший немецкий инженер подтвердил, что никакого злого умысла не было и без насосов, пластыри не завести. Долго искали насосы и всё же, на каком-то складе, в Киеве, нашли и привезли, по весне, когда начал таять лёд и к затопленному  транспорту было не подступиться . Ждали, когда пройдёт ледоход, ждали, когда схлынет разлив… И – наконец! Установили насосы, привезли своих водолазов.
Подняли одну баржу…вторую, подняли катер, начали поднимать катер у техучастка, как утонула одна их поднятых барж… На ней зачищали  несёный ил и песок наши военнопленные.  Каждого второго расстреляли,
Тут же, у баржи. Ночью утонула вторая баржа, её караулили их же солдаты… Солдат отправили на фронт, а на пристани поселился взвод СС . Пошли допросы,  дознания, отсидки в кошаре, что под Пушкарями… Только в июле отремонтировали дизель и запустили  один из катеров, продолжали поднимать баржи.  Без них толку в катерах никакого.
                «МИРОНОСИЦА»
  А случилось это – дня за три-четыре до Великодня , сорок второго, прошлого столетия. С утра, на толкучке шушукались завсегдатаи, тихонько, на ушко; вечером сновали из дома, в дом старушки и, тоже шёпотом,  сообщали о великом чуде. «У отца-настоятеля, разоренного монастыря, «обновилась» и заплакала икона Заступницы Рода Человечьего  - Матери Божьей Марии. И несут Заступницу крестным ходом , в матерь городов Русских, в Киев-град, в Лавру Печерскую» Уже и комендантский час вот-вот настанет, а серые старушки сновали и сновали меж домами. Побывала одна из них и бабки нашей… Не ах-ти богомольная баба Уляна, ради чуда, засобиралась и себе, с утра, на заручейную улицу.
    - Внучек, ни ногой никуда, с утра двинем к Калиновне, а уж оттуда, прибьёмся к людям…
Ещё брёл патруль по улице – два гитлеровца с автоматами, гремя по брусчатке кованными сопогами, а бабуля подняла меня, полила воды на руки, чтоб умыться, сунула мне горбушку и мы подались из дома. Только открыли дверь, а там соседка-старуха уже ждёт.
На улице свежо, ночью шёл дождь, в уголках, кое-где лежали остатки снега. На предстояло пройти мимо церкви, спуститься к ручью, у пристани, а там – рукой подать и домишко бабкиной подруги, Калиновны… Только перешли улицу, как баба Уляна споткнулась села сподницей в лужу.. Смешно… Помог ей выбраться на сухое, но куда ж теперь идти-то?.. Вернулись переодеться. Пока: туда-сюда, пришлось торопиться. Только начали спуск от церкви, как от ДОПРа, по Советской, прогазовали  две  крытые, тупорылые машины.
Остановились у моста через ручей, из них высыпали солдаты и замерли в шеренге «на товсь». А, тем временем, из-за поворота, показались хоругви, церковный крест и дальне поток людской, заполонивший всю ширь улицы.
Офирек гаркнул команду – и грянул залп, а люди шли… Они не могли остановиться потому, что их толкали задние ряды, недовольные остановкой, ешё не понимая, что происходит впереди…
Грянул ешё залп!..
Коллона дрогнула, ахнула, пыталась повернуть назад, но улица сжимала, не давала ходу,. Трещали и падали заборы и плетни, стоял невообразимый гвалт и вопли… Всё же передние двинулись назад, а на улице остались лежать убитые и раненные…
Снова прозвучала команда, как ругательство. Солдаты уселись в машины и через несколько минут, у пристани и мостика, не осталось живой души. Опомнясь от увиденного, не помню, как оказались дома …

                «РЫБАЧОК»
     Ниже Теучастка, правый берег реки представлял собой тяжёлый ил с ракушечником, заросший(местами) осокой и кувшинками. Течение здесь уходило к левобережью и, в относительно тихой воде, у кустов, водились  добрячие окуни, подлещики да краснопёрка..  Тут мы с дружками, частенько лавливали  мелочёвку . Приносили домой подспорье, к столу.
Однажды( кажется – в июле…), мы, уж было, собрались по домам, когда по крутой тропке, спустился к берегу немецкий солдат. Потопкался на мураве, сбросил одежду, попробовал ногой водичку…посмотрел на наш улов, выдавил, с презрением:
    - Шайзе! – и помахав в сторону Техучастка, добавил – Век-век! Шнель!
И мы отправились, не спеша решая свои проблемы… Дошли, почти до поворота, когда сзади раздался громкий хлопок и истошный крик немца. По инстинкту, бросились на помощь, только остановил нас Васятка, старший из нас:
    - Не ходите, ребята…я…я сам…
А оттуда, где несколько минут тому, были и мы,  неслись страшные вопли и корчилось от боли израненное тело… А, со стороны техучастка, спешил по берегу полицейский патруль. Мы бросились, было, следом, но Васятка остановил нас, со словами:
    _ Бегом, ребята, домой, не то загребут в комендатуру…наплачемся! – и мы припустили, что было духу.

Что сталось на берегу, узнали только на следующий день… У погибшего солдата, в ранце, нашли несколько русских гранат. Немец пришёл к реке поглушить  рыбу, но не учёл времени взрыва нашей гранаты и она взорвалась у него в руках.
Долго ещё после этого случая, мы не ходили на то место рыбачить. Нам казалось, что рядом находится тот, погибший фашист.

                БУДНИ 
     Дома стало просторно, но немного грустно без  Димитра и Сасила. Перед трагедией, они частенько сиживали на нашей половине , делились новостями из дома, пытались понять нашу, довоенную жизнь, удивлялись порядкам и закона советской Державы , собирались что-то менять в своей жизни да видишь, чем всё обернулось?...
И Зорьке стало роскошно в сарае – битюгов тоже увели куда-то, забрали часть сена, но много и осталось. Мама умудрилась как-то раздоить Зорьку, подкармливала  травой да старыми отрубями. У коровы спрятались рёбра, отвисло вымя, она , даже, пыталось бодаться со мной, пока я убирал навоз и закладывал свежее сено в ясли, пыталась улизнуть во двор, на травку, но… Мама или отец выводили её попастись, только поздно вечером, в огород, чтобы не увидели полицаи и не пустили под нож.
Отец то отчерпывал воду из поднятых барж и катера, с бригадой, то сидел  в Пушкарях, в кошаре. Пока не приехал новый инженер. Тот обследовал русло ручья, что у теучастка и предложил загнать туда две баржи и катер. Так и сделали. Тогда ниже влавсредств, в ручье соорудили плотину и, когда воды набралось вдосталь – баржи и катер расположили вдоль берега затона, а воду спустили. Утром и баржи, и катер стояли на сухом берегу и, хочешь или нет, а пришлось ремонтировать  дыры и конопатить днище и борта .
Уже, в начале августа собрали караван -  три баржи и катер, загрузили  брёвнами , набрали свою команду, для охраны разместили пулемёт и взвод полицаев, и двинули помалу вниз по течению. Обстановки никакой, надежда на старые столбы, которые ещё не спилили на топку да, струю же, карту, составленную ещё Мафушей. Но река-то своенравная, особенно в разливы, она почти каждый год меняла русло…
Не да, нужда заставит…
Рассказывали потом, что до Чулатова добрались, без особых приключений, а как только вошли Мезенские крючки, так хоть возвращайся восвояси…. Только вывернули из очередного поворота, а перед ними открылось два рукава… Течение прёт и в одно и в другое… Куда править прикажете?.. Стали на волокуше(волокуша кусок цепи на тросе, которая волочится по дну реки, когда судно, караван, идёт вниз по течению). Спустили лодку, усадили трёх полицаев и велели разведать оба русла. Вернулись поздно вечером, так и не определив, старица это. или русло реки. На завтра повторилось так жеи со вторым рукавом….  После совещания, на предмет, куда идти – решили идти по правому рукаву. Шли два дня и … упёрлись в перемывную песчаную гряду – старица!. Проблема… Из-за узкозти русла, барж не развернуть, пришлось буксировать кормой… до развилки выходили три дня… Злые, как черти(злые ли черти?..),
Бросились догонять упущенное время, рискнули плыть, с  прожектором, в темноте…и зря!  На крутом повороте напоролись на корча… Катер замешкался и на него, со всей дури, налетели баржи! Катер затонул тут же, сразу – баржи снесло на середину реки, волокуша зацепилась за корч и караван попал в западню. На одной из барж была малая ( на два человека) лодка.. Отправили двоих в Мезень, за помощью и стали ждать выручки …
«Помощь» пришла тёмной ночью, когда все спали,  дружно посапывая… Живых свидетелей не осталось, можно только предполагать…

     Ближе к осени, появились ночные бомбардировщики. «Рус Иван» наводили ужас на гарнизон, ночевали по щелям, погребам, в тёплые дни – под крутым берегом рыли углубления, пережидали до утра налёты. Потом вдали, по вечерам, доносилась, еле слышная  канонада…
Как-то, ближе к вечеру, во двор зашёл полицай и приказал собираться в дорогу. Куда? Зачем?
    - Приказано, не знаю… Выступать затемно. – и убежал…
Выкатили «беду». Заложили на ночь побольше сена Зорьке, загрузили то что понадобится в дороге. Вырыли в сарае  яму, заложили в неё всё «ценное» - документы, скарб, Остатки картошки, свёклы и моркови, с огорода. Закрыли досками, засыпали, утрамбовали, прибили на место пол. На сон времени не осталось да и какой тут сон, когда не знаешь куда, когда и как?

                СНОВА В БЕГА…   
     Началось отступление, по-немецки пунктуально и точно. По дороге двигалась стройная колонна тупорылых грузовиков Замыкала колонну полевая жандармерия, за ней шагали полицаи, за ними беженцы, то есть –мы, а за нами, снова - жандармы. Приказ был таков:
    - Шаг в сторону, без разрешения –расстрел, отстанешь – расстрел, возражаешь – расстрел… - вой на есть война…
Пару дней порядок строго выполнялся, потом начали отставать и грабить ближние сёла, полицаи. Нас – «беженцев» никуда не пускали с дороги. В кустики, только со стражей, по воду, только с полицаем или с жандармом. Ночевали только на дороге три-четыре часа и следом за хвостом отступающих…
К концу второй недели достались до города Речица. Там, под мостом, обнесённая колючей проволокой, была для беженцев площадка. Туда нас и «поселили». Закрылись ворота и мы стали «обживаться» на новом месте. Кроме колючки, на площадке ничего не было. За время отступления, Зорька так исхудала, что еле на ногах держалась. Даже сено с соломой, что служило «периной» в беде, не очень-то её прельщало. Ей бы на травку, так не разрешают… Дня через два, на площадку явились заготовители. Общупали Зорьку вдоль и поперек, покачали головами, вынесли вердикт:
    - Шайзе! -  И ушли в город, промышлять…Полторы недели, до самых заморозков, кормили нас голодом.. Доставались беженцам изредка очистки и отбросы  от солдатской кухни… За это время похоронили двенадцать человек, умерших от болезней и голода. Хоронили тут же у колючки... Там остался лежать и мой братишка Анатолий. Пусть земля будет пухом!
Но вдруг, фашисты поняли, что так может вымереть весь «щит» и они открыли ворота…
    - Идите, ищите пищу, но на ночь возвращайтесь на место… Наверное, только поэтому остались живы… Со скрипом, но люди подавали, кто картофелину, кто кусок тыквы, редко- хлебушка корку, но выжили! В таком аду – это счастье!...
     Речица – старинный купеческий город, на правом берегу Березины. В детской памяти мало что осталось. Смутно помню мост – пешеходный ли, железнодорожный? Перед ним, с обеих сторон стояли пикеты – особо сильный был городской. Помню – были в трёх  местах миномётные батареи, у больших зданий стояли танки и большие орудия. У моста и по городу располагались зенитки и гусеничные тягачи. Улицы замусорены пустыми, бумажными бутылками из-под  машинного масла, дурно пахнущими пакетами, ящиками от снарядов, патронов, мотками провода, заграждениями из колючей проволоки… Помню как нас гоняли офицеры, от  солдатских помоек и свалок с отходами. Конечно доводилось бывать и в старом городе, где проживали какие-то дальние родичи, но люди сами перебивались с картошки на воду… Помню, как хоронили младшего братика, умершего от дифтерита… Но самое яркое воспоминание – освобождение:
Было, будто бы, вчера...
Страх, до ныне, душу сушит...
По селу, из-за Днепра,
Били залпами "катюши"!
Грохот, вой да треск огня,
Вопли гибнувших фашистов..
А грядущий залп в меня?...
(в палисаднике душистом)
Нет...как-будто пронесло...
Рядом разбросало пушки...
Как бежали!?. Нету слов:
Очутились на опушке.
Отдышаться не могли,
А очухались лишь к ночи,
Заплутали среди мглы,
Пересчитывая кочки.

А, к утру, прорвались наши!
Наши Красные войска!
Мир прикидывался краше,
Канул страх, ушла тоска...
Рдели лозунги и флаги,
Угощали детвору...
Пили, чистый спирт,  из фляги,
Самогонную муру...
... Вот и амба передышке
Стал майор приказ читать.
- Стройся! Смирно!!(всё привычно)
Марш! ..фашистов добивать!
 Вот так остались в памяти те события.
 Пора было в путь-дорогу, домой, но как? Фрицы, последнее время до того оголодали, что сожрали нашу Зорьку, с потрохами… Идти пешком, не получалось: бабушка и сёстры. до того отощали, что без «беды» было не мыслимо выступать. Догоняющие немцев батальоны, поделились с нами, чем могли, но жтого было слишком мало, чтобы зиму коротать здесь,. на чужбине … Власти в городе ещё не было, помощи никакой, но кто-то из местных, шепнул отцу, что у срарой реки, у болота, видели прибившихся коровёнок, чьи они, кто знает?.
Отец нашёл в заначке, пару зелёных сухарей, выпросил у зажилистой бабушки, жменю очиток и мы поспешили в луга, на поиски…  Набрели на  коровок у водопоя, где из артезианской трубы вытекала вода, даже в морозы. Зима выдалась снежной и мы порядком устали, ползая по сугробам. Коровки, сначала сторонились нас, но, то ли вспомнили былое, то ли учуяли угощение, только самая крупная корова подошла к нам и сунулась мордой отцу в карман, к сухарику. Он поласкал коровку, набросил на рога верёвку да она и не сопровотивлялась, доверилась людям. А тем временем, подошла и годовалая тёлка, потёрлась о материн бок и потянулась к отцу, за угощением. Пара остальных коров держалась  поодаль. Папа сказал уверенно:
- Зорька! Пойдем, голубушка, путь не близок – и она, коротко мукнув, пошла рядышком. За ней, след в след, топала телушка, я замыкал шествие. Уже впереди показались крайние дома, когда я почувствовал, за спиной, сопение…Оглянулся – нас догоняли остальные коровы, Когда мы подошли к бараку, где остановились после освобождения из плена –
Нас окружили оголодалые люди, с топором и ножами, готовые тут же свежевать поживу… Отец, которого уважали, за правду и защиту, успел крикнуть:
- Товарищи, потерпите ещё малость! Подумайте, как домой добираться станете?
Связывайте узлы, грузите на спины коровкам и – в дорогу!
Он подвёл новую Зорьку к беде, думая как-то она воспримет оглобли? Но коровка сама переступила оглоблю, повернулась и ждала  пока отец крепил на ней шлею и привязывал оглобли. Только потом сказал раздумчиво:
-Повезло нам, коровка уже знакома с упряжью …Что ж, рушаем! Там, по дороге, видел  стог сена или соломы - покормим животину, а повезёт, то и в дорогу возьмём… Мы и потерпим, а коровки устанут, подкрепиться попросят..  Сборы у нас коротки: бабушка и сёстры в беде, мама – рядом…
- Трогай, Миня! – и мы двинулись в метель, по еле видной дороге, на ночь глядя… За нами потянулись остальные земляки, благо все с одного места, а гуртом и батька побить не грех.. Ушли не все, семей двадцать нашли пристанища в городе, кто – до весны, а иные и насовсем.
Папа оказался прав и версты через три, не далеко от дороги, стоял, общипанный со всех сторон, стог сена. Распрягли Зорьку, поснимали поклажу со спин  коровок и они воткнулись мордами в стог.  Мы устроились с другой стороны, развели костёр, вскипятили воды, пили кипяток, заедали, кто чем мог, согревались…
Перед самым утром, отец поднял всю валку. Надёргали сена в дорогу,  и  - в путь!..
     Через неделю пути, мы добрались до Мены, оттуда до маминой родины было десять вёрст, а до Новгород- Северска - около двухсот
По ночам трещали морозы, под сорок, бабка и девочки мёрзли да и коровка выдыхалась, от бескормицы и усталости.. Решили добираться в бабушкину хату – всё же рядом, а там видно будет…   
     Достались на Набережную улицу, где стоял бабушкин дом: длинный, просторный, на две половины, со старым садом и колодцем – стоял он вдоль улочки, отгороженный узким палисадом…но где же он?..  В углу усадьбы стояла невзрачная хата, соломой крытая; чёрные брёвна казались рёбрами какого-то «завра». К нему тянулась протоптанная тропочка , в снегу, вплотную, к глухой стене хаты, примыкал дощатый сараюшка. Оттуда доносился голос коровы.
Бабушка, завидя всё это – заохала, закрестилась, полезла из «беды» на дорогу. Мы спустили её,  аккуратненько поддержали, чтоб старая не упала. Срипнула калитка и на улицу выглянула соседка, тётка Марфа, увидя нас, всплеснула руками, вскрикнула:
    - Боже правый! – полезла целоваться и причитать. Заметив возню против окон, вышла из хаты молодица, постояв малость, подошла к перелазу, узнавая, и не признаваясь, стояла, остолбенев. Мы тоже молчали… Наконец, первой, не выдержала напряжения мама.
    - Ну, здравствуй, племянница! – произнесла она Как поживаешь?
А я никак не мог припомнить – кто же передо мной? Оказалось, что это моя двоюродная сестра Галя. Я помнил её молодой дивчиной, году в тридцать девятом. Она тогда приезжала погостить к бабушке и часто брала на прогулки. А тут стояла, неприбранная тётка, в телогрейке и суконном платке, кое-как повязанном на голове.
    - Здрасьте… - опомнилась Галя – А чого вы тут, откуда? – и снова замолчала.
    - А где же дом-то? – Подала голос бабка.
    - Так «зажигалка» угодила, сгорел… Вона что осталось от дома – кивнула она на хату. – Батька осенью построил… Вот, живём…
Ну, так принимай гостей, соседка, не на улице же им зимовать! – встряла тетя Марфа – Веселей будет…
    - Ну-к, шо ж… Заходьте, как-то будем помещаться…
     …Когда перенесли узлы и другое барахло в хату, распрягли и поставили в сарай Зорьку, уже потемнело, небо вызвездилось,  мигали в небе яркие звёздочки, трещал морозина.
В хате было затишнее, но холодно, зажгли какганец-плошку, по стенам запрыгали тени, на окнах замерцал тускло иней…
У Гали оказалось двое малышей – крикливых, сопливых, грязных. Они орали во всё горло, то ли напуганные незнакомцами, то есть – нами, то ли они так и орали, с утра до вечера?
Папа вышел во двор, стучал топором, во тьме, вернулся с оберемом корявых, сырых веток и сел к лежанке, стал растапливать топку. Дрова долго не разгорались – дымили, сычали, стреляли угольками и, вдруг вспыхнули ярким пламенем. Он прикрыл дверцу и в лежанке загудело! Мама с Галей отбросили кружкИ и вставили в конфорки здоровый чугун намытой картошки. Скоро по хате пошёл тёплый дух, потянуло ко сну, вдруг замолчали племяши, запахло варёной картошкой, зарычало в голодном животе. Где-то,  к полуночи мы сидели за столом, чистили горячую картошку, перекидывая её с руки в руку, макали в крупную соль, воняющую нафталином и бычьими шкурами, и уплетали её, чуть подмороженную, сладенькую… Галя жевала картошку и совала жову то в один, то в другой рот племяшей. И те трудились на славу! Насытясь, стали собираться ко сну. Баба Уля, с племяшами , забрались на теплую ещё печь Девочек уложили на лежанку, а мы улеглись на  полу-доловке, куда отец принёс здоровую охапку соломы …
     Хотя легли поздно – подхватились рано. В хате выстыло, долго не належишь… Так началась наша сельская жизнь…
Первым делом,  с мамой,  поспешили в школу. Если разобраться, то я учился полтора месяца в школе, потом, за «оскорбление» немки-училки, был отчислен, с чёрным билетом – не имел права учиться на территории «Фатерлянда», но я бегло читал, даже газеты, знал почти всю таблицу умножения, свободно считал без палочек, «в уме» , даже умел писать…с ошибками…
Приняли меня сразу в третий класс и пошли мои мытарства школьные, но об этом, как-нибудь после…
               ВЕСНА СОРОК ТРЕТЬЕГО
     Весна приблудилась раненько… Сугробы, что местами сигали крыш, в одночасье осели, Через денёк-второй потекли звонкими ручьями, под снегом, ухоженный, на улицах, наст пока держал, но, к вечеру, если провалился, то по самое некуда! Солнце жгло немилосердно! Носы полупились, уши обгорели, ноги вечно мокрые, что интересно, никто не простывал и, через неделю, от сугробов одни поминки остались…
Намёрзлись мы за зиму знатно, нужны были дрова… Где их взять на Украине? Дилема…
Решили, хоть из старья – сшить лодку. Без неё, у реки, невозможно. Решено. Строим!
Отец принёс из Судоверфи, где он работал нормировщиком, старую, отслужившую конопать - когда-то просмоленную пеньку. Мы её распушали, сплетали в косички и конопатили сшитую лодку. Получилось не на выставку, но держалась на воде уверенно, а что ещё нужно?.. И вот, когда начала прибывать полая вода, мы выплыли на промысел: всё что плыло и напоминало дрова – могло гореть в печи, вылавливали и везли к берегу. Так за пару недель мы заготовили дров года на два.
Когда же схлынула вода – подоспела пора перевоза коровок на летний выпас. В «хутор», так у нас звали кошары для скота на противоположном селу береге.
После отступления нацистов,  на протяжении всей реки, не найти было исправного парома, взорванный, ещё при отступлении Красной армии, железнодорожный мост лежал в реке.Спешно возводилась временная переправа, но туда с коровой не пойдёшь – своих проблем навалом. Местные умельцы придумали связывать две-три лодки, на них ложили настил и загородку, чтоб корова не чувствовала себя слишком вольно, Загоняли коровку и плыли на тот берег…
И в ту весну, перевезли Зорьку таким же способом, построили плотную кошару из плетней краснотала, накрыли, от дождя, (кто чем смог) – волк не проникнет, от воров дежурили, по очереди. Так же пасли стадо, на выделенном участке луга.
     Как-то, после дойки, остались мы с мамой, подправить высохший плетень, да заменить песочек в кошаре, чистый,  под бок Зорьке. Когда закончили, сели перекусить. Сидим, о чём-то рассуждаем, когда услышали оклик:
    - Анюта?.. Анна Фёдоровна!.. – мы повернулись на голос…и, о-о! Перед нами стояла, постаревшая, худющая, но живая Мафуша! С котомкой за плечами, с подорожным посохом – вся серая от пыли и усталости и с каким-то, неестественным блеском, в воспалённых глазах … Мы рванулись к ней, усадили рядом, угостили – что было, а было сало и варёная картошка.
Она ела медленно, но чувствовалось, что
сдерживает себя, чтоб не наброситься на еду, с озверением. Всё же побеждала природная сдержанность. Когда Мафуша покончила с угощением – перекинулись несколькими словами, но беседа не клеилась, чувствовалась сильная усталость путницы. Мама спохватилась и мы быстро пошагали к лодке… Дома, мама согрела в печи чугун воды, отыскала что-то из, чудом сохранившейся, довоенной одёжки и увела Мафушу в загородку, за хатой, где мы мылись летом. Вернулись они помолодевшие, умиротворённые и притихшие… Я понял, что был недолгий разговор, который так подействовал на обеих.  Вечером, когда пришёл с работы отец; после бурной встречи, было решено пригласить самих близких и посидеть вечерок вместе. Конечно гонцом выступал я, собственной персоной. Перво-наперво – наш милиционер, Коньков Василий Иваныч, потом Лопцев Иван Иваныч – начальник пристани и главный инженер Судоверфи – Ланец Василь Степаныч.
Собрались все к восьми вечера. На столе пыхтел, раскочегаренный мною ведёрный самовар и пара бутылок мутноватого»зелья» .Только собрались садиться за стол, как у перелаза остановилась представительна пара и послышался голос:
    - Эй, честная компания, а лишних гостей принимаете?..
    - Ильюша?! – Вскрикнул отец и бросился встречать друга, следом подались остальные
После бурного веселья, послышался голос отца:
    - И всё же, как оказались тут?
    - Ответила жена Ильи Костылева:
    - То, что вы вернулись, местные шкиперы рассказали. Давно собирались да всё, что-то мешало и вот – собрались и, неожиданно, так удачно!
    - Все, Михаил, гостей баснями кормить, зови к столу – опомнилась мама. Начал накапывать запоздалый дождик и все дружно подались в хату.
Посидели хорошо. Костылевы привезли городской снеди, давно нами забытой и открываемой,
Как экзотику, снова. Сидели, почти до петухов да и когда легли в тесноте, то долго еще точилась полусонная беседа… Давно посапывали племяши и девочки, давно бабушка перестала поминать бога, а Мафуша и мужики всё бубнили и бубнили… Мне так и не пришлось уснуть. Я слушал , стараясь не шуметь и передо мной вставали картины Мафушиного рассказа, страшного и романтичного – даже военные мытарства, не шли ни в какие сравнения.
Зашевелилась мама, захникали, пока ешё, племяши… Мама вышла в коридор, загремела подойником – пора и мне вставать. Поднялась и Галя, тоже на дойку.  Скоро мы  шли по улице, а, к нам, присоединялись соседки; делились новостями, позёвывали в ладошки.
    - Нюр, а Нюр! А чего-й-то лампу всю ночку жгла? Мо самогонку варила? Так зови, посидим… -Начала Зинаида-солдатка – шо-то скучно, бабоньки! Ни тебе мужика, ни тебе самогоночки, так и похудеть не долго. За два месяца один Остап вернулся и тот – на костылях… С кем бы душеньку отвести? Миня, а ты чого уши навострил, пострел? На мякиша, заткни их и не слушай наши теревени..
Женщины просыпались, от утренней прохлади и Зининых побасенок Улыбались, качали головами, толкали друг дружку в бока, похохатывали…
    - Нюра, а как твоя прибившаяся подружка? Выдужала? Больно тоща, а приезжала до войны – ох и краля! Не зря Коньков, аж стелился перед ней…
    - Так любова у них случилась – Встряла соседка, Катерина – Бач – сам-то милиционер, а не спас бабу от поругания… Эх, военная доля! Сколько покалечила и души не осталось нетронутой…
    - А знаете – отходит от пережитого Марфа Кирилловна.. . Пошла на работу, баржи строит: инженерша, ведь, в коллективе ценят – Ответила задумчиво мама – Вчера Костылевы приехали из области, так там её тоже не забыли. Хлопочут о переводе в область…
Дальше я не слышал разговором. После дождя, в лодке вода и я рванул вперёд, чтобы к приходу женщин, успеть отчерпать её.
 Женщины подошли к берегу тихонько напевая, а как уселись в лодку, так и потекла раздольная украинская «Распрягали хлопци коней»… А с «дуба» деда Яши, колхозного перевозчика, доносилась «Ой ты, Галя, Галя молодая…» Просыпался погожий летний день, мычали в «хуторе» бурёнки, вторя песням. Восточная сторона неба заалела – скоро и первый лучик сверкнёт, позолотит окрестье.
Пока женщины доили и отгоняли на поляну коровок, я размотал леску на удилище, не успел забросить, как пошли поклёвки. В те годы, в реке было очень много бычка. Другая рыба не успевала заметить наживку(червячка),
А этот брал наверняка! Крючки – заострённая и согнутая стальная проволока, три-пять крючков на леске, и клевал так, что цеплялся на каждый крючок. Пока вернулись женщины – у меня добрая низка висела  с лодки…
                ИСПОВЕДЬ МАФУШИ.