Коробка с двумя сотнями смертей

- Не дрейфь, Сашек.
- Я не дрейфлю.
- Да? Ручонки то, дрожат?
- Холодно…
- Ерунда! - не только видя, дрожание рук бойца-перводневки, но и, слыша металлический звон играющей в них пулеметной ленты, старшина с положенным ему по званию солдатским юмором приободрил рядового. – Скоро «чехи»  попрут – согреешься. Главное ПэКа  заряди, и ни чего не бойся.
- Я не боюсь, товарищ старшина, – вяло и неуверенно ответил молодой солдат – ответил лишь потому, что надо было как-то реагировать на слова старшины.
И пытаясь доказать, что в его душе есть и бесстрашие и готовность к бою, паренек одним движением, попытался вогнать патронную ленту в «окно» пулемета. Но то, что на его памяти так лихо демонстрировали супермены Голливуда, ему сделать не удалось. Полнейшее отсутствие опыта и кардинальные отличия настоящего пулемета от бутафорского, привели лишь к тому, что патронная лента, прогремев звеньями, соскользнула вниз, упав во мрак заметаемого снегом ночного окопа.
«Молодец, раз не боишься, - сделав вид, что не заметил явного конфуза, старшина похлопал незадачливого пулеметчика по плечу и пошел с проверкой дальше. – Сидоренко, не высовывайся!… Лялюшкин укрепи бруствер! …»

Александр Горблевский – некогда студент престижного столичного ВУЗа, сейчас сидел в наспех отрытом, промерзшем окопе, и в который раз сокрушался по поводу дурацкого романа с дочкой проректора:
«Если бы я только знал, чья она дочь и каков ее папаша…? Сдавал бы сейчас первую сессию третьего курса!»
Если же представить какие чувства рождались в Горблевском при отряхивании, налипающего на спину снега и от следовавших одна за другой неудач с пулеметом, не трудно было понять, почему сдача экзаменов сейчас вспоминалась им как, нечто светлое и беззаботное. Но, увы - оставшееся далеко-далеко.
Причем это «далеко-далеко» было вполне конкретным местом на карте России, отстоящим от нынешнего «места Сашиной дислокации» на добрых три тысячи километров.

Село Первомайское было прямо перед ним. Всего, каких-то пятьсот – семьсот метров от линии окопов. Как объяснил, принимавший пополнение, старшина - на дистанции одного броска:
«Один бросок… Минуты две боя… И, либо вы их прижмете к земле – либо они впрыгнут в ваши окопы. А там уж - у кого штыки длиннее и нервы крепче…»

Штыка у Саши не было, а нервы начинали сдавать уже сейчас.
С каждой минутой, приближающей неминуемую развязку «первомайской» трагедии, с каждым новым провалом в приведении к бою вверенного ему оружия, Горблевский все больше и больше психовал, время от времени желая закинуть «долбанную железку конструкции Калашникова» подальше в поле. Желательно туда, где всю ночь копошились саперы.
- Не получается, что ли?!
- У меня? – понимая, что в заданном ему вопросе - в ответе на него, его спасение, Саша, сам не понимая зачем, изобразил оскорбленное удивление. И хотя в душе он давно признавал свое бессилие, ему все еще нужно было время, для того чтобы признать это вслух. Всего каких-то несколько секунд - чтобы успокоиться и решиться на обращение к неизвестному ему соседу- громиле с просьбой о помощи.
- Ты кончай прикидываться, дурень! Не получается так и скажи! Дай сюда!
Рослый, борцовского телосложения парень положил огромную кисть на ствол пулемета, обхватил его толстыми посиневшими от холода пальцами и, никак не реагируя на сопротивление хозяина, забрал ПК себе.
- Сейчас «чехи» попрут, дубина! А у тебя «газонокосилка» не заправлена! Давай ленту!
Саша обречено протянул «участливому» соседу ленту и превратился в молчаливого статиста, наблюдающего за неизвестным «таинством» - заряжанием пулемета.
- Ты, сколько служишь?
- Второй месяц. Пошел… второй месяц.
- Нет. Я в смысле – здесь? Сколько здесь - на войне?
- Сегодня первый день…
- Понятно, – многозначительно произнес сосед, возвращая пулемет. – С эшелона в бой. Много вас таких было... Стрелять то умеешь?
Ответом на вопрос была тишина. Саша молчал - сам не зная почему. Он был оскорблен таким к себе отношением и в то же время был раздавлен пониманием правоты столь низкой оценки своей значимости как солдата.
Правда, даже дай он какой-нибудь ответ, то вряд ли бы удостоились внимания. Было видно, что «старший товарищ» к этому моменту уже имел четкое представление о прибывшем «усилении». Менять свое мнение он не собирался. Да и предпосылок для этого не видел.
- Слушай сюда, малец…
Саша слушал наставления соседа с неохотой, если вообще слушал. Советы, способные составить честь преподавателю общевойскового училища, влетали в одно его ухо и вылетали из другого. В голове оставались лишь пугающие обрывки фраз:
««Чехи» попрут… Близко не подпускай – закидают гранатами… Когда поднимемся мы - не долбани в спину… Длинными не бей… И не забудь с предохранителя снять! Полег у нас тут пацаненок - весь бой жал на крючок, и думал, что стреляет. «Чехи» же взяли его тепленьким. Рассветет, можешь посмотреть – голова его торчит на шесте изгороди. Обязательно посмотри – она тебе будет и ориентиром и напоминанием…»
Пулемет, доставшийся Саше лишь потому, что отцы-командиры определили его вторым номером к старослужащему Коле-верзиле, вертевшему этот пулемет как пушинку и перед самым выездом слегшему в госпиталь, тяжелой ношей лег в закоченевшие руки.

Прошел час, а может быть и больше. За спиной уже занимался рассвет, а обещанное «сейчас «чехи» попрут» все и не начиналось.
Первомайское, обозначаемое в ночи кострами вчерашнего артобстрела, наконец-таки, выходило из-под одеяла ночи. Уже сейчас в седой дымке, пограничной межой плывущей посереди снежной целины и иссиня-черным отживающим последние минуты ночным небосводом, можно было разглядеть россыпи черных пятен.
Воронки от разрывов бомб и снарядов, оставляя в идеально белом снежном покрове черные, слегка припорошенные язвы, сейчас, в предрассветной темноте походили на «отпечатки копыт», тянущегося к водопою зверья. И если у черты окопов, они встречались крайне редко, то по мере приближения к Первомайскому, единичные отпечатки объединялись в следы больших стай, быстро «затаптывавших» девственно белый цвет в черноту мерзлого грунта.
Село представляло собой одно большое перепаханное поле, издалека кажущееся незамерзающим болотом - черной лужей, проявившейся на снежном покрове. Собственно села как такового уже не было.
Посреди черного пятна, совпадавшего с границами Первомайского, сиротливо высились столбы печных труб, которым не дано было сгореть вместе со стенами, некогда отапливаемых ими домов.
«Маленький Сталинград, – подумал Саша и тут же поправился. – Нет, скорее Хатынь или Хиросима».
Что первое, что второе, что третье сравнение, для него были едины, различия меж ними заключались лишь в степени разрушения и количестве жертв. В этом плане и Хатынь с Хиросимой были «побратимы» Первомайскому. Ни там, ни здесь, в Сашином понимании живых не было, нет, и не могло быть.
«Кто оттуда попрет?! – первый же взгляд на «просветляющееся» Первомайское словно перерезал лямки, удерживающие на Сашиных плечах тяжеленный груз страха и ожидания. – Разве там могли остаться люди?! Если только в виде обуглившихся головешек. Боя не будет…»

- К бою! – эхом на последнюю мысль Горблевского взорвался в его мозгу голос соседа.
- К бою!
- К бою.
- К бою… - катилось по окопу «живая цепь» .

И не дав стихнуть последнему «к бою», грохот выстрелов и вспышки взрывов разорвали долгую ночь.
В ту же секунду, что-то громыхнуло за спиной. В ночи, разбрасывая в стороны снопы белых искр, багровым факелом полыхнула машина. Был ли это танк или БМП Саша не знал. Он не отличал одно от другого, да и ни машина приковывала его взгляд. В Сашиных глазах застыл вывалившийся из люка горящий танкист, тело которого пожирали языки пламени, плясавшие по лобовому листу машины.
«Чего уставился! Стреляй, давай!»
Сильный удар в бок вывел Горблевского из оцепенения и наполнил его уши звуком боя. Впереди - в темноте, там, где рвались снаряды и мины, откуда прилетали трассеры, наступал враг. Маленькие с виду безобидные темные фигурки, то и дело мелькали в всполохах разрывов. Их было много. Как показалось Саше очень много. Они все шли и шли, не ложась, не пригибаясь, в полный рост, не взирая на ураганный огонь и минное поле. И количество их все росло и росло. Горблевскому казалось, что враги его бестелесны - подобны снежинкам, кружащим над полем боя.
«Ты, что идиот?! Стреляй давай!»
Увесистый кулак «шефствующего» соседа лег на спину и буквально кинул Сашу на пулемет.
Пальцы сжали ручки ПК. Приклад уперся в плечо. И впервые в жизни Саша Горблевский нажал на спусковой крючок, наведенного на людей оружия.

Пулемет не то прокашляв, не то, пролаяв, железным лязгом мечущегося затвора, ударил в плечо и замолк.
Саша попробовал посильнее нажать на спусковой крючок, потеребил патронную ленту, даже встряхнул ПК, в надежде на чудо. Но чуда не случилось. Спусковой крючок все также мертво болтался под пальцем. Фонтана огня и трассирующего росчерка, что при первых выстрелах вырвались из-под рамки прицела и которых Саша немного даже напугался, не было. Правда, спокойней от этого Горблевскому не стало. Вместо слепящего пламени выстрелов, в его глаза буквально лезли «чехи», из маленьких темных черточек превратившиеся в хорошо различимых людей. Хотя, по тому, как они выглядели, людьми их Саша бы не назвал.
Одетые в изодранные запачканные камуфляжи, лишенные каких-либо эмоций, кроме застывшей на каменных лицах кривой каменной улыбки, с остекленевшими глазами, от бедра длинными очередями полосуя пространство, «чехи» надвигались на Сашу.
«Почему? Почему они идут? Их что пули не берут? - расширившимися от ужаса глазами Горблевский поверх пулемета смотрел на боевиков и машинально давил на спуск. – А может быть ни кто по ним и не стреляет? Может, я остался один? Все убиты…?»
С этой мыслью в попавший в прострацию мозг Горблевского вновь ворвался грохот боя, словно кто-то щелкнув тумблером, включил звук.

Скатившись на дно окопа, для замены магазина, сосед, словно кожей почувствовал Сашин взгляд. Он мельком посмотрел в его сторону. И… бурлившее в нем стремление быстрее вернуться в бой, иссякло.
- Ты чего?!
- … - еще не зная, что ответить, Саша с сияющим счастьем лицом, от того, что в окопе помимо него есть еще хотя бы один живой человек, растерялся и лишь протянул соседу пулемет.
- Что?!
- П-п-пулемет… - растерянно начал Горблевский и тут же, осененный догадкой, выпалил. – Патроны кончились!
- Патроны…?
Сосед обвел Сашу придирчивым взглядом.
- Кончились? А ты стрелял?!
- Да…
- Я не слышал, как ты стрелял! Ты - придурок! Откосить хочешь?! Стреляй давай…
Пышущий гневом боец потянул к Горблевскому свои руки, и единственное, что смог в свое оправдание сделать в конец перепуганный Саша, это вложить в них пулемет:
- Он не стреляет! – срывая голос, закричал Саша, готовый разрыдаться от обиды и от осознания своей беспомощности. – В нем наверно патронов нет!
Ветеран вскинул вверх пулемет и демонстративно нажал на «спуск».
- Я же говорю, патроны…
Ни чего солдат передернул затвор и вновь положил палец на спусковой крючок. Грохот выстрелов и всполохи огня обозначили воскрешение грозного ПК.
- Но он не стрелял…! Не стрелял…!
- Это осечка! Надо было передернуть!
- Ее больше не будет…?
- Передернешь затвор. Вот так. И все пройдет, – и прежде чем вернуть ПК хозяину, «наставник» словно оценивая вес пулемета, потряс им. - У тебя в ленте еще выстрелов двести. Понимаешь, малец? Двести выстрелов – это двести смертей…
Хлопок, рванувшей за окопом, гранаты поглотил слова «ветерана» и в следующее мгновение от его философских потугов осталось одно воспоминание:
«Граната! «Чехи» у окопа! Давай, малец! Вали их!»

И вновь, сильная рука соседа кинула Горблевского на бруствер, да так, что Саша едва не вылетел из окопа.
Из ствола ПК полыхнул огонь. И тут же в поле кто-то вскрикнул и опрокинулся в снег. А на его место уже вставал другой, для того чтобы так же упасть. Отовсюду, куда не уводило отдачей ствол, доносились крики, взметались руки, и кто-то, спотыкаясь на бегу, валился в снег.
Вскоре Саша перестал замечать пляшущее на конце стволе пламя. Перестал слышать слившиеся в беспрерывный рокот выстрелы длинной очереди. Перестал ощущать подобную ударам молотка отдачу. Единственное, что достигало его мозга были брань, крики и какая-то нечленораздельная разноголосица, складывающаяся в бравую горскую песню.

Когда кончился бой, Саша не заметил. Так же как, и не заметил, когда кончились патроны. Остывающий пулемет лежал на дне окопа в грязной луже растопленного снега. Рядом сидел Саша…

«Есть кто живой? – глянув в окоп, окрикнул, офицер с белой повязкой на рукаве. – Эй! Сюда! Здесь еще трое, без признаков…»
Рядовые медицинской службы, прибежав на зов командира, положили наземь носилки и попрыгали в окоп.
- Мертв. Пуля в голову…
- И этот мертв…
- А это кажись дышит…
Сашу попытались аккуратно положить на землю. Но при первом же прикосновении он, подобно высвобожденной сжатой пружине, вскочил на ноги и стал испуганно озираться вокруг.
«Живой?!» – окрикнул Горблевского офицер.
Саша попытался было выскочить на ноги, но повисшие на его плечах «медики» не дали ему этого сделать.
«Живой. Может быть контуженный. Но живой. Мертвые так не резвятся…»
- Рядовой! – прокричал в ухо Горблевскому офицер. - Ты меня слышишь?! Тебя как зовут?!
- Меня? Коробочек… Коробочка... Коробка...  – зашептал в ответ Саша и тут же взорвался воплем, – Коробка на двести смертей! Не подходите ко мне! Вы же не хотите стать двести первым?!

После нескольких инъекций Саша Горблевский успокоился, перестал биться,  и даже позволил санитарам вытащить себя из окопа и увести.
Понурив взгляд,  поддерживаемый медиками, он молча шагал по полю. И лишь изредка, над полем изрезанным окопами, с проплешинами черных воронок и изуродованными телами, едва слышно звенел срывающийся с губ Саши смешок придурковатого диснеевского дятла.