Воспоминания моей мамы, 7

ТРИ  ВСТРЕЧИ
Болит, очень болит правая почка. И низ живота тоже. Я лежу на земляном полу в огромном помещении бывшего оружейного склада. Народу очень много и многие лежат прямо на полу, потому что на четырехярусных нарах мест нет, все занято, сидят впритык.
 Я больна, я очень больна.
Все мы – зеки, и здесь в бараке одни женщины. Наш этап только что пригнали: двадцать четыре километра по кругу от бухты Нагаево до бухты Веселой мы шли по морозу, а был январь 1951 г.
Чувствую я себя ужасно, а кое-что в своем теле вообще не чувствую, особенно ноги. В бухте Нагаево у меня украли валенки и я шла эти двадцать четыре километра в ботинках сорок третьего размера. Они болтались у меня на ногах, как не знаю что, ведь они были на целых семь номеров больше моей ноги. Шла, как на колодках. Под конец ног совсем не чувствовала. Но все же дошла.
Когда нас ввели в это огромное переполненное помещение, я так и свалилась у входа. Тут и лежу. Ног у меня совсем нет и жутко болит правая почка. И еще низ живота – тоже.*
Но погибнуть мне не дали, – нашлись-таки добрые души. Посреди барака стояла огромная железная печь, так называемая, времянка. Две женщины греют на этой времянке кирпичи, заворачивают их в телогрейку и прикладывают к моим ногам. На дворе жуткий мороз, времянка же раскалена до бела, и был случай, когда телогрейка с кирпичом на моих ногах загорелась.
Но все же эти две женщины выходили меня, дай бог им здоровья, если они еще живы. Сначала мне казалось, что их обеих я вижу впервые. Я не заметила, когда они присоединились к нашему этапу. Но когда мне стало полегче, одну из них я узнала. И не мудрено, ведь мы с ней были знакомы еще с Ванинской пересылки, со злополучной тринадцатой зоны.
В этой зоне в бухте Ванино я пробыла почти месяц. Начальник лагеря назначил меня помощником по быту зоны, руководствуясь, по-видимому, моим прорабским прошлым и тихим поведением. На мои плечи легла целая куча всяких хозяйственных дел по зоне. Многим приходилось заниматься, набирая для работ зечек. Хорошо, если картошку чистить. А если веники в лесу заготавливать?
Вот как раз на заготовке веников и случилось мое знакомство с Ниной. Она – блатная, воровка и так далее, хотя внешне довольно симпатичная женщина. И хоть я – помощник по быту зоны, разница между нами в глазах начальства была огромной: она – всего лишь уголовница, а я – политическая, ей верят, а мне – нет.
Приходит как-то Нина ко мне в барак.
– Ремизовская, ты будешь брать бригаду за венками в тайгу?
– Да, я.
– Возьми меня.
– Хорошо. А из какого ты барака?
– Из десятого.
Бог ты мой! Но ведь там воры-суки. Барак внутри зоны дополнительно окружен двойной изгородью из колючей проволоки. Сообщение сидящих в десятом бараке с общей зоной только в сопровождении конвоя. Как же она оказалась здесь без сопровождения? И настойчиво повторяет:
– Возьми меня в бригаду, Ремизовская. Не забудь!
Что делать? Как помощнику по быту зоны мне наверняка попадет. Но в то же время я знаю, что такое воры-суки. Их я боюсь больше, чем начальства и даже больше чем воров в законе. И я соглашаюсь.
На следующий день часа в четыре дня наша бригада в сопровождении конвоя выходит за зону. Нас, зечек, человек двадцать. Прошли мы в сторону ближайшей сопки километра три или четыре и начали ломать лозу для веников. Довольно быстро наломали по хорошей вязанке, и конвой стал собирать нас в кучу. Перед тем, как возвращаться в зону, пересчитали. Как чуяло мое сердце – одной нет. И именно этой Нины. Конвой сразу ко мне:
– Это ты, Ремизовская, виновата! Ты настояла, чтобы эту «суку» из десятого барака взять в бригаду. Теперь держись!
Когда вернулись в зону, меня сразу же отправили к оперу, а там – наручники и допрос.
Это было мое первое знакомство с наручниками такого типа. Они, оказывается, так устроены, что когда их заклацнут, надо сидеть тихо и руками не шевелить. Я этого еще не знала и, сидя перед опером*, понемногу шевелила руками, старясь найти более удобное положение. А наручники от этих движений все туже и туже стягивали мои руки. А тут еще и опер со своим допросом. И когда я, наконец, поняла, что это за наручники, руки мои опухли и налились кровью, сначала сильно покраснели. А потом начали синеть. Была дикая боль.
Я сидела и плакала, а опер, стуча рукояткой нагана по столу, без конца повторял одни и те же вопросы: когда я сговорилась со сбежавшей «сукой» и куда она подалась? Боже мой, ни с кем я не сговаривалась и откуда мне знать, куда подалась эта глупая Нина. Я была уверена, что  бежать из зоны глупо: все равно поймают. Куда тут убежишь в этой стране, где всюду лагеря? Только лишний срок намотают.
Хотя допрос, в общем-то, был недолгим, в тюрьме меня допрашивали гораздо дольше. Но руки мои погибали. Вскоре я уже вообще не могла отвечать на вопросы и только плакала от боли. Когда опер снял с меня наручники, мне было так плохо, что я тут же упала на пол. Но про Нину я так оперу ничего и не сказала.
И вот уже на Колыме эта новая встреча с нею. Значит, ее поймали и, наверняка, добавили срок, если там было куда его добавлять. Мы с ней на эту тему не говорили. Да и вообще мы практически не общались. Она сделал все, что могла, спасая меня от гибели. Но когда я оправилась, мы должны были находиться в разных местах зоны, ведь я – политическая, а она всего лишь уголовница, «сука».
Прошло почти десять лет, шел уже 1958 год. Я – свободный человек. После освобождения я пробыла на «материке» какое-то время и вернулась в Магадан, чтобы что-то подзаработать себе и своим детям – тогда в Магаданской области были приличные льготы для вольнонаемных. Оформилась прорабом на известковый завод, который строился в Эльгенском районе. Поселок тоже назывался Известковый.
Через три дня после моего приезда в Известковый, когда полным ходом шла приемка объектов строительства, я вдруг неожиданно встретила Нину. Она тоже была свободной, у нее был муж и маленький ребеночек – вполне приличная женщина с нормальной семьей. Мы встретились как старые друзья-заговорщики: она не выдала меня, когда ее поймали, а я не выдала ее, когда меня допрашивали в наручниках.
Но дружбы между нами не получилось.


Рецензии