2. Разрыв

Всё бы хорошо, если б не страсть дона Густаво к рассуждениям о политике за столом.

Впрочем, отца было винить бесполезно и несправедливо: Маргарита понимала, что основная ответственность лежит на ней. Не будь этого дурацкого разговора с тётей Эстер на балконе, не случилось бы ни скандала, ни бегства. Сами последствия не вызывали у неё такого уж сильного сожаления, но в душе гнездилась стыдливая досада, раскаяние за скандал и за то, что она всем испортила праздник.

На День независимости семейство Контрерас часто выбиралось в Сантьяго к сестре отца, которая жила с мужем-инженером в многоэтажке по улице Лос Милитарес. Эстер и Хавьер очень любили принимать у себя родственников, несмотря на то, что во время "семейных конгрессов" квартирка словно сжималась в объёме. Зато эта теснота точно толкала всех в объятия друг друга: родные внезапно спохватывались, как долго не виделись, не заглядывали друг к другу в гости, хотя и жили не так далеко. Примером всем служила родня со стороны дона Густаво - они, хоть и не каждый год, но прилетали из самой Испании, "со старой родины", как выражался дядя Хавьер.

Он был социалистом прекраснодушного, романтического толка, и Марго относилась к нему снисходительно, а вот её отец с ним часто спорил – их «рыцарские турниры» уже стали частью традиционного застольного сценария, ведь дон Густаво был ближе к консерваторам. Оба были не без претензий, отличались начитанностью, вот и сцеплялись завзято - такие споры заканчивались обычно отчаянным ругательством, резким взмахом руки и стопкой писко (1).

А вот тётя Эстер вообще была аполитична, зато интересовалась духовными практиками, мистикой – иной раз и её новомодным чудачествам можно было улыбнуться, но теперь и у самой Маргариты было что рассказать. Чёрт её дёрнул, конечно...

Хотя сначала она подцепила свою кузину Пилар, по которой стосковалась. Они чуть не час хохотали и болтали на всякие одиозные темы – Альба даже вклиниться не попыталась, вздохнула, полушутливо пожала плечами и ушла на кухню: помогать. Пилар с горящими глазами поведала, что едет по обмену в какой-то барселонский университет – при этом не преминула отпустить пару издевательских шуточек в адрес каталонцев: это у неё была традиция. Вообще, она будто родилась с некой ностальгией – и в большей степени ощущала себя испанкой, а не чилийкой.

Потом, где-то на середине застолья, тётя Эстер вышла на балкон покурить и расслабиться после дневной готовки. Она задумчиво ерошила пышные крашеные волосы, складывала колечком подвижные губы со скоплением малюсеньких морщинок и выдыхала сизую дымную струйку в раскрытое окно. Маргарита просочилась через балконную дверь бочком, чтобы не запустить дым в кухню.

Они заговорили о том, о сём. Когда беседа пошла живее и начала подниматься в возвышенные сферы, Марго призналась, что последнее время в её жизни гораздо больше места стали занимать и мистицизм, и религия. Тётка, кажется, заинтересовалась и слушала, склонив голову по-птичьи. Вот тут Марго и рассказала про свой сон – краснея, глядя в пол и тщательно шифруясь: имени генерала не назвала, обошлась туманными намёками. Потом ей самой казалась дикой такая откровенность. Но кроме напора впечатлений играла роль натура. Она копила в себе – неделями. А потом внезапно разражалась потоками словоизлияний.

Тётя Эстер непонятно усмехнулась и покачала головой, а Марго, ещё больше засмущавшись, перешла на вопросы веры. Семья у неё была не очень-то набожная. Поэтому - не то, чтобы фанатический, но безусловно романтический - всплеск католицизма у юной девушки выглядел и вдохновенно, и благородно. Она рассказала, как Альба помогла ей найти в шкатулке с украшениями бабушкины чётки, как она молилась по утрам. Но вот сам нечистый навеял ей эту гордыню и заставил сказать, что она хотела бы помочь молитвой одному герою – ну, пусть уж Бог простит, что не другу или близкому человеку... Но своими праведными поступками ей бы хотелось искупить его прегрешения и приблизить его к Царствию Небесному.

- Интересно, - заметила тётя. – А почему – так?

- Ну, может быть, я и неправа, но это мне так кажется – что обычным людям, таким, как мы с вами, достаётся больше тепла, какого-то личного отношения, а таким персоналиям, как... Бернардо О’Хиггинс (2), например, - им всего-то ничего. Ну кто за него сейчас молится, допустим? – чуть запинаясь, договорила Маргарита, устремив взгляд в небо между многоэтажками.

- А это и есть освободитель? – немного лукаво спросила тётя Эстер.

- Да... освободитель, - чуть помедлив, ответила Марго. – Только не О’Хиггинс. А генерал Пиночет.

Если бы у тёти Эстер был монокль, он бы выпал.

- Девочка... ты вообще понимаешь, о чём ты говоришь?

Ну всё, если назвали «девочкой», дело плохо. Марго сжалась.

- Это он тебе снился! – в следующий миг выпалила тётя.

- Нет! – крикнула Марго. И запылала, содрогнувшись: ведь её уличили. Тем злее полыхнула ярость. На себя, на тётю Эстер, на кого ни попадя.

- Ни хитри, Марго. Я ж не дурная. И всё прекрасно читается. Мне только одно непонятно: зачем ты стала всё это рассказывать?

И она снова наклонила голову, как сойка, сощурилась, пронизывала взглядом, будто хотела разгадать её коварный план. А плана-то и не было, и Марго, выйдя из себя, сделала только хуже: она горячо заспорила, что её отношение к президенту-военному чисто духовное, она понимает, что были перегибы, но убеждена, что он не исчадие зла, ему требуется помощь, спасение, и что генерал ей действительно снился, но не в эротическом контексте, нет!.. В белом мундире, красивый, но очень грустный – и вот, мол, кажется, что он сейчас в Чистилище, и ей хотелось бы своими молитвами и добрыми делами, посвящёнными дону Аугусто, помочь ему поскорее вызволиться из сурового пламени и достичь райского блаженства. Потом она сама сгорала со стыда за эту жалкую, нелепую речь.

- Ты хотя бы понимаешь, в какой ты опасности?

Вопрос тёти Эстер прозвучал неожиданно. Голос у неё был озабоченным и грустным, словно Марго валялась перед ней больная с температурой тридцать девять. Лучше бы она наорала и устроила сцену. Но она продолжала всё так же сочувственно и встревоженно:

- Ты не можешь взять на себя грехи Пиночета. Ты тогда будешь нести наказание за три тысячи убиенных людей, которые были уничтожены по приказу кровавого генерала. Я вижу образ этого чудовища, убивающего людей... Эта кровь на лице генерала и его белом мундире... – Она была в замешательстве, она повторялась – Марго в самом деле шокировала её своим признанием.

 - Эта красная кровь на белом мундире вызывает у меня чувство ненависти к этому человеку-убийце, который был и остаётся врагом человечества. А что означает твой сон? Я думаю, что генерал Пиночет, находясь в Аду, страдает, что он не раскаялся в своих тяжких грехах перед жёнами, детьми убиенных людей. Возможно, что он просит тебя, чтобы ты обратилась от имени Пиночета с просьбой прощения к родственникам, детям, женам трёх тысяч убиенных людей. Но если он явился тебе в другом сне – берегись! Это тебя дьявол искушает – самым низким способом.

На минуту воцарилось молчание – даже в мыслях.

«Ну всё, финиш»,- мрачно подумала Маргарита. В мозгу у неё пульсировал только жгучий стыд. Она не выплюнула завертевшиеся на языке грязные ругательства – горькое лекарство от потрясения, злости, обиды, физической боли. Она просто замерла и стояла безмолвно.

- Маргарита, ну не молчи. Ты же что-то имела в виду, когда начинала разговор.

- Мне нечего сказать, - выдавила она. И это было правдой. Она просто ошиблась. Потому что наивно полагала: раз человек аполитичен и обладает тонкой духовностью, то всё проглотит. Как же, разогналась. Её тайну никто не мог бы принять. Её вообще нельзя было предавать огласке!

- Маргарита, тебе нужно исповедоваться, если уж на то пошло. Пойти и рассказать священнику о своей ситуации и своих «видениях». Они очень сомнительного свойства. Куда ты?

Марго пулей вылетела с балкона. Она бросилась в комнату и нырнула в гущу народу. Там подвинулись, пару раз хлопнули её по плечу – но все смотрели на дядю Хавьера: в честь праздника он достал из шкафа аккордеон и исполнял всеми любимую мелодию – «La consentida».

Их никто не слышал, вот и чудесно – Марго решила замять происшествие. Если бы только не папины разглагольствования о политике!

Дона Густаво потянуло на реминисценции: он оседлал любимого конька и принялся рассуждать своим занудным, обстоятельным тоном о судьбе страны, о суверенитете – и Марго уже сидела в напряжении. Но вот он дошёл до «параллелей» и начал сравнивать военных и правительственные хунты 1811-го и 1973-го годов, и выступил с предположением, что семьдесят третий год тоже можно считать годом восстановления независимости от советской интервенции, что вояки – молодцы, завтра надо будет и их вспомнить добрым словом, и он гордится, что его дочь избрала военную карьеру.

Так-то оно было так. С этими мыслями Маргарита соглашалась, отцовская гордость была ей приятна – но сейчас она ощутила только глухую злобу. В комнате мигом сгустились тучи. Казалось, к рискованным речам дона Густаво все привыкли, да и совсем рьяных леваков тут не было, казалось, разгорится и отшумит очередная перепалка, но сегодня Марго всё ощущала обострённо. Во-первых, он её подставлял. Зачем он вообще приплёл её службу в армии?! Во-вторых, ей претило не содержание, а подача этих речей: аргументы казались недостаточно грамотными, выражения не остроумными, логика нарушенной, а когда факты заканчивались, отец начинал упрямо, тупо повторяться – Маргариту бесила «некомпетентность». Уж она бы развернулась. Но всё равно молчала. Ей и свои тезисы казались недостаточно отточенными, а скорой на язык она никогда не была. Ещё её раздражала сама манера ввязываться в безрезультатные склоки или дискуссии: толку не будет, ничего не изменится, только настроение – к чертям.

И вот она сидела, скривившись как от зубной боли, и слушала.

- Таво (3), да как ты не понимаешь, - горячился дядя Хавьер, - то, как мы живём сейчас, даже твоя хвалёная экономика – это не заслуга Пиночета и его шайки! А ещё бизнесом занимается! Посмотрел бы ты на показатели при диктатуре и в девяностые!

- И Рим не сразу строился! – запальчиво парировал сеньор Контрерас. – А плановая экономика лучше?

- Да Рим не Рим...

- ...провал полный, вон русские как поплатились!

- Хватит на русских всё валить, ты вон про вояк начал! Я считаю, что они мундир свой запятнали, и век не отмоются! Ты спрашиваешь, мол, плановая экономика – это нормально? А трупы на улицах – нормально? А все с заткнутыми ртами – нормально? А дикая нищета?! Правильно этих сволочей к ответственности притянули, жаль, что этот старый чёрт без суда умер!

Вот тут Марго и взорвалась. Иной раз она бы только хмыкнула на эти разглагольствования. А тут не выдержала - вскочила и заорала:

- А вот от военных руки прочь! Да наплевать мне, что вы там думаете, и на все ваши «права человека», и на демократию, и вообще! Нашли тут мальчиков для битья! Да военный режим в тыщу раз достойнее всего, что тут было, и марксистов, и нынешних... да что демократы? Тьфу! Шавки! Одна деградация! А сами вовсю достижениями нашими пользуются, а что не так – сразу вину валить, и в экономике, и в социальной сфере – и чтоб мы извинялись вечно, может, ещё об асфальт башкой постучать перед Ла-Монедой? Надоело!

- Да какая муха тебя укусила?! – закричала тётя Эстер, тоже громче, чем надо, тоже расстроенная после глупого разговора на балконе.

- Ты ещё начни массовые убийства оправдывать! – крикнул вслед её муж.

Донья Элена в шоке застыла с вилкой в руке. Пилар сидела бледная, как гипсовая статуя. Альба кусала губы. Дон Густаво растерянно замер, открыв рот.

- А вот и начну! Все носятся с этой сопливой свободой, готовы позволить на голову себе сесть, гордятся – да нашли чем! Правильно леваков душили, чтоб не расхаживали тут с гранатой в кармане. Для любого режима есть только одна оценка – эффективность и конкретные результаты...

- Это тоталитаризм!

Она чуть не расхохоталась ужасу этого возгласа.

- Ну и пусть! Как вы мне все надоели, - неожиданно произнесла Марго, с тёмной, тихой злостью обводя глазами присутствующих. – Вы бы только знали...

После этого она вихрем вылетела из комнаты, шваркнула из шкафа свои туфли, стала обуваться, а на рассерженный крик матери: «А ну вернись!» не обратила ни малейшего внимания, схватила сумку и ринулась за порог, изо всех сил хлопнув дверью.

Тётя Эстер, всё ещё глядя перед собой, только и произнесла:

- Как ненормальная... Что с ней стало? Она была такой спокойной девочкой...

У четы Контрерас не нашлось ответа. Ведь и они-то прекрасно знали и помнили, что Маргарита, несмотря на слишком серьёзный вид и – изредка - раздражительность, была действительно «спокойной девочкой».

Старый темноватый лифт скользил вниз с лёгким гудением, а Маргариту наполняла лёгкая паника. Такое чувство, что в неё и правда демоны вселились – и как она теперь со всеми помирится после такой выходки? Хотя ведь особо и на личности не переходила, значит, нетрудно будет... Нет, трудно. Ей сейчас казалось, что если она извинится, то совершит некое предательство.

Совместная вечерняя прогулка отменялась. По крайней мере, для неё. Придётся организовывать досуг самой, невесело усмехнулась девушка, выбора здесь нет. И она пешком дотопала до станции Манкеуэ, села на метро и бездумно поехала в центр.

День независимости расцветил всю страну сине-бело-красными тонами, национальный флаг красовался повсюду и в самых разных интерпретациях: полотнища, майки, рисунки, кружки. Многие улицы сузились и загромоздились: они были облеплены палатками и ларьками, заставлены длинными рядами ярмарочных лотков, и в этих проходах ни на минуту не прекращалось бурление людского потока. Отовсюду неслись звуки куэки (4), тут и там мелькали белые платочки, взмётывались короткие пышные юбки, слышалось бренчанье шпор – казалось, в танце кружится вся страна. Вместе с гитарным перебором в воздухе разливался горячий, пряный аромат асадо (5) и шашлыков, от которого так и текли слюнки, манили румяными бочками пирожки-эмпанадас. На Национальном стадионе в Сантьяго проводилось театрализованное шоу, в Ранкагуа наездники состязались в ловкости, небо расцветало десятками воздушных змеев – у любителей развлечений просто глаза разбегались. А ведь завтра ещё День вооружённых сил и большой парад!

Мысль о параде снова навела на Маргариту мрачные мысли – они словно давно угнездились в мозгу, а теперь выстрелили, как сжатая пружина, и заставили её вести себя, как псих. Она чувствовала себя оскорблённой – и то было даже не личное оскорбление, нет.

Просто Маргарита всегда ощущала себя либо членом своей семьи, либо ученицей своего класса, либо, наконец, курсантом Военной школы – ей не казалось, что это как-то ущемляет её индивидуальность. Скорее, наоборот, помогает самореализации. Она испытывала инстинктивную неприязнь к тем, кто бахвалился независимостью, индивидуализмом, на каждом углу говорил, что ему начхать на то и сё: на школу, на указки родителей, на общество, - бросался словами типа «личные права», «каждый сам за себя», «self-made man» (6) ... Такие ребята всегда пренебрежительно относились к ней, «паиньке», посмеивались над её loyalty (7) – а она считала их донельзя вульгарными, развращёнными и вообще детьми «общества потребления».

И вот теперь в лице её дон Хавьер оскорбил армию – так Маргарите казалось. И если б не это, она бы и не стала так беситься. Да, конечно, её и папа пилил, мол, ты ведёшь себя по-детски, на всё обижаешься, к тебе на хромой козе не подъедешь, не дай Бог не так что-то скажешь и не так посмотришь – всё. Марго и правда жилось несладко. Потому что она и правда видела сплошные намёки и подвохи, читала между строк, когда там было пусто. Так неграмотный человек пялится на лист с важным видом, притворяясь, что умеет читать – вот и она пыталась подозрительностью компенсировать простодушие.

Но не всегда же она была пустой, эта подозрительность.

Пускай даже ремесло её было таким интеллигентским, военный переводчик – это не вполне солдат. Но она носила форму и гордилась этим, чувствовала, что она плоть от плоти чилийской армии. И тут ей говорят о покаянии и прощении. Какова наглость! Это всё та же манера, всё та же мода – делать из военных мальчиков козлов отпущения. Утешение и отрада всех этих крючкотворов – таскать офицеров по унизительным судебным процессам на потеху честной публике, валить на них вину за неудачи - притом не забывая изрекать нечто дидактичное и вовсю пользуясь плодами достижений военного режима. Но армия запятнана. И теперь будьте хорошими мальчиками, покажите послушность, извиняйтесь, извиняйтесь без конца.

Так думала Марго, кипя от негодования. Которое как-то мягко, разом отхлынуло, когда она почувствовала усталость и то, как у неё горят подушечки стоп в туфлях. Она прекратила безумный бег и наконец-то оглянулась вокруг. Она инстинктивно не потащилась в толпу на Пласа-де-Армас и зашла в район улицы Уэрфанос с её чуть потрёпанными, но симпатичными зданиями начала двадцатого века – впрочем, их, как и везде, то тут, то там разбавляли коробки, построенные «без ума, без фантазии». Пёстрая тень кривых акаций, низеньких, как и всё здесь, действовала умиротворяющее. Маргарита побрела медленно, хотя от этого ощутила ещё большее утомление.

Она решила подумать о чём-то приятном. Но как ни воскрешала в памяти горячий песок пляжа, или похвалу начальства, или смешливые беседы с Пилар, или даже съеденную конфету – воображение отказывалось цепляться за эти мелочи и возвращалось к тому сну, что она видела неделю назад, как раз в годовщину переворота.

Ей приходилось признать одно: что злосчастный генерал не только владеет её мыслями, а что она – любит его. Причём любит давно, с той поры, как в первый раз задержала взгляд на фото и почему-то умилилась его улыбке, с тех пор, как носилась по всему городу, выискивая книги о нём, как неожиданно больно было ей читать всякие неприятные факты (хотя теперь она спрашивает: факты ли?)... Из зловещей, но безжизненной фигуры для неё начал вырастать человек: со своими талантами и противоречиями, силой и слабостями, забавными деталями. Она им восхищалась, неодобрительно ему хмурилась, переживала, она, в конце концов, жалела его – иногда даже не умея объяснить, почему.

Кто бы подумал, что это выльется и в сон, и, того пуще, в безобразный скандал. Неожиданно она вздрогнула от оклика.

- Сеньорита!

Марго обычно не оборачивалась ни на крики, ни на возгласы, ни, тем более, на чей-то свист. Но тут она почему-то оглянулась – к ней обращался человек лет сорока с небольшим, по виду обычный служащий в тёмном костюме. А, ерунда, наверное, хочет спросить дорогу. Он приблизился и спросил, чуть понизив голос:

- Маргарита Контрерас Келлерманн?

- Допустим, - отозвалась она.

Но тут незнакомый дядька вынул и ткнул ей какое-то удостоверение. Марго похолодела и спросила неприветливо:

- Вы из полиции? Что я уже натворила?

- Вы? – переспросил мужчина. – Помилуйте, творить вам только предстоит!

- Так вы откуда-то из правительства, - полувопросительно протянула девушка.

- Да, и так можно сказать, - кивнул незнакомец, даже с какой-то радостной готовностью. – Мы долгое время к вам приглядывались и решили...

Он назвал имена её командиров, упомянул о предложении назначить её преподавателем, добавил пару слов о семье. Действительно, «они» кое-что знали о ней.

- ...неволить вас никто не собирается, но вопрос обсудить надо. Как вы смотрите на то, чтобы поговорить за чашечкой кофе?

Марго не возражала. Во-первых, не дерзнула отбиваться, во-вторых, она бы с удовольствием присела, в-третьих, ей становилось любопытно, в-четвёртых, нахлынуло то же самое желание, как во сне: плыть по течению и смотреть, что будет.

- Моя фамилия Сепульведа, кстати.

«Наверняка ненастоящая», - мысленно отметила Марго.

Они повернули обратно и неторопливо зашагали по малолюдной улице Уэрфанос, ведя светскую беседу на отвлечённые темы. В тени акаций дремали кирпичные двухэтажные дома. Они были покрашены в насыщенный тёмно-красный. Там и сям, совсем как в Вальпо (8), попадались граффити (в основном с нулевой эстетической ценностью). «Руки бы поотрывала», - лениво подумала девушка. Справа на стене был грубо намалёван АК-47 и аббревиатура – MIR (9). «Ублюдки», - с точно таким же автоматизмом подумала Марго.

- Нам идти недолго, это здесь, - извиняющимся тоном проронил Сепульведа.

Они свернули и пошли по улице Сьенфуэгос. Маргарите здесь нравилось. Поэтическое название и, конечно, облик: плоская брусчатая мостовая, как в каком-нибудь Роттердаме, и скромные, без претензий, но всё равно очень милые «колониальные» дома. Здесь стояли и машины, и новенькие мотоциклы, но казалось, эта улица создана для прогулок пешком – так и хотелось по-хулигански вылезти прямо на средину мостовой.

- Там вроде был ресторанчик с таким смешным названием? – вопросительно посмотрела Марго.

- Да, «Вакас гордас» (10), - кивнул Сепульведа, - но мы не зря его прошли, здесь есть другое отменное заведение. Вы можете не знать о нём. Оно открылось-то недавно. Может, недели с две назад.

Она сразу заметила новенький, вылизанный вход: тёмно-зелёный ковёр, дубовая дверь, два искусственных апельсиновых деревца, как гвардейцы у входа, и вывеска с завитушками: «Наранхо» (11).

В кафе было не так уж людно, несмотря на праздник. За столиком у колонны их поджидал нетерпеливо, нервно усмехающийся человек лет тридцати. У него были темноватые, медно-рыжие волосы и голубые глаза. Лицом он напоминал английского баронета – красоты не было, её замещало благородство. Он учтиво, но как-то возбуждённо поздоровался.

- О, я вижу, это и есть та самая Марго Контрерас, не подставное лицо и не агент!  Ну посмотри, это видно невооружённым глазом. Её взгляд! А линия рта? Посмотри на её руки, - и взял Маргариту за кисть. Она смутилась. Руки у неё были небольшие, белые, с короткой ладонью и с совсем не музыкальными, хотя приятной формы, пальцами – но в некоторых ракурсах всё же могли сойти за аристократические.

 - Такими руками и надо убивать, - спокойно произнёс Сепульведа. Марго это покоробило, но она смолчала. «Рассматривают меня, как племенную скотину», - мелькнуло в голове.

- Может, вы объясните? – сумрачно осведомилась она.

- Действительно, каюсь, - быстро произнёс рыжий. – Меня зовут Рохелио Бланко. Или просто майор Бланко. А то я, видите ли, в гражданском. Может, что-нибудь закажем?

Марго заказала всего лишь чай, салат и грибной жюльен. Она больше смотрела на стены и обстановку. Оранжевый свет нежился на сливочных салфетках, негромкая музыка ласкала слух, вплетая голос аккордеона в ненавязчивые электронные созвучия – это был Bajofondo Tango Club, “Naranjo El Flor”.

Сепульведа заговорил:

- Видите ли, Маргарита, вы необычная девушка.

О да. Кто бы сомневался.

- В практическом плане у вас блестящие способности: знание языков и полководческий талант.

Первое туда-сюда, а второе откуда взято?

- Но главное, что в духовном плане. Вы разительно отличаетесь от современной молодёжи. Они думают о шмотках, телефонах, парнях  и тёлочках, о фастфуде, машинах, но никто не думает об Идее. Идеи неравноценны, их сейчас много расплодилось. Хотя если всё свести к простому – то суть у многих одинаковая. Сколько угодно – и мнений, и позиций. Но мало тех, кто поддерживал бы Традицию. – В его интонациях как-то отчётливо ощущалось, когда он напирал на заглавные. – Мало тех, кто верует в Бога. Тех, кто ценит личностей и события минувшего. А особенно – тех, кто хочет, чтобы это «минувшее» было не прошлым, а настоящим.

 - Да о чём же речь? – грубовато переспросила Марго. Ей хотелось знать конкретику. 

- Сеньорита Контрерас, вступайте в Армию Пиночета, в Ночную армию...

- Что?

- «Дневной» мы называем нынешние вооружённые силы – ханжески робкие, несознательные. Но есть и реальная мощь. Лучшие из лучших. И мы хотим, чтобы вы присоединились, Маргарита, вы – наш шанс!

Этот умоляющий тон показался ей экзальтированным, происходящее напоминало фарс. Но здесь многое выглядело неестественно. Из стены справа росла непонятная лоза, в листьях которой лишь частично скрывались апельсины, предлагая себя украдкой. Марго сорвала один и стала чистить, поглядывая краем глаза на рыб в маленьком бассейне рядышком.

- Я бы с радостью, но что... что вообще подразумевается?

Она растерялась и не знала, как сформулировать вопрос.

- Нет, вы сначала скажите, хотели бы вы служить моему генералу или нет, - неожиданно твёрдо, без восклицаний, проговорил Бланко.

Марго выдержала его взгляд. Ей показалось, что шутовства здесь всё-таки меньше, чем по первому впечатлению.

- Хочу, - произнесла она.

- Считайте, что вы уже принесли присягу, - сказал Сепульведа. – Осталась сущая мелочь – посвящение.

«Хм! И что же они будут... как масоны?».

Но тут принесли еду, и разговор потёк в каком-то размазанно-идейном русле. Марго, конечно, согласилась, что у нынешних праволибералов кишка тонка, кивнула насчёт того-сего. И тут Бланко предложил тост:

- Сегодня день независимости, так давайте же за неё и выпьем! За освобождение!

Они чокнулись. Марго пригубила свой карменер, но вино так и застыло во рту. У него был солёный и железистый вкус. Это была просто-напросто кровь. Но под взглядом Сепульведы она выпила весь бокал до дна. Не таких странностей она хотела.

Заметив её растерянность, Бланко улыбнулся:

 - Ну, что ж, вы уже прошли первую ступень посвящения. Конечно, это чисто символически. Но вы вступаете в ответственную должность, и мы должны быть уверены, что вы готовы испить всю чашу до дна.

Марго машинально кивнула, хотя её насторожило туманное и торжественное упоминание о «должности» – занять которую она вовсе не стремилась. Она схватила и раскусила две дольки апельсина и отвернулась к бассейну, чтобы прогнать наваждение. Из воды высунулась большая персиковая рыба и разинула рот; внутри что-то поблёскивало. Маргарита протянула руку и, скользя пальцами по неправильному твёрдому овалу рыбьего рта, достала кольцо. Это был мужской перстень, смутно знакомый – вернее, классический, ведь всё классическое кажется смутно знакомым. Золотой, с квадратным рубином. Она положила его в карман.

А в принципе, это не самая отвратная секта. Вдруг там будет культ святого Аугусто? Неплохо бы дослужиться до главной жрицы.

- Что теперь от меня требуется? – медленно проговорила Марго.

- Ничего. Идти домой. Мы вам позвоним.

- А вы...

- Да, у нас есть ваш телефон. Извините.

Она засобиралась, Сепульведа провёл её до входа, но провожать не стал. Маргарита снова почувствовала саднящие ноги и с досадным вздохом побрела к ближайшей автобусной остановке. Её не заботило, есть ли кто дома, как она будет объясняться, не было неловкости из-за необходимости извинений – мысли вращались совсем в другой сфере. Она сама не призналась бы себе, насколько не терпится снова встретиться с этими странными незнакомцами.
________________________________________
1.Крепкий алкогольный напиток, производимый в Чили и Перу из винограда.
2.Бернардо О’Хиггинс Рикельме (исп. Bernardo O'Higgins Riquelme; 1778-1842) - революционер, национальный герой Республики Чили, руководитель борьбы за независимость испанских колоний в Южной Америке.
3.Сокращённое от имени Густаво.
4.Национальный чилийский танец
5.Национальное чилийское блюдо, куда входит мясо, домашняя колбаса, железы, почки, кровяная колбаса. Также в него можно добавить курятину, баранину, мясо ламы или телёнка. Готовится на гриле, подаётся с хлебом, салатом, соусом чимичурри и красным вином.
6.Дословно: человек, который сделал себя сам (англ.)
7.Верность, лояльность (англ.)
8.Сокращённое название города Вальпараисо.
9.MIR (Movimiento de Izquierda Revolucionaria) – леворадикальная чилийская партия и партизанская группировка, основанная в 1965 г., преимущественно пролетарская и маргинальная по составу. Пик активности и численности – 1973 г. (ок. 10 тыс. членов).
10.В переводе с испанского «Толстые коровы».
11.В переводе с испанского - апельсиновое дерево.