Дедка Миша - золотые руки

Часть первая
 

        Рассказала я вам про Шиму, а дедка Миша никак из головы не идёт — так и вижу их вместе, сидящих летним вечером на брёвнышке-лавочке и между ними кот её рыжий, Васька, он постоянно бегал за ней, как собачка. Охранял!
Давно, когда меня ещё и на свете не было, старший брат моего деда, Виктор, привёз однажды зимой парнишку лет пятнадцати, который был весь оборванный, грязный и худой от голода.
Он был безродный, но фамилию свою помнил — Яковлев Миша его звали.
Но, как часто в деревне бывает, кличка — Миша безродный, сразу приклеилась к нему на всю жизнь.   
- Пусть парень у нас холодА переживёт да сил наберётся маленько, - сказал  Виктор жене своей, а жена его, Зося, портниха была знатная — всю большую родню обшивала, от нижнего белья до верхней одежды, всё могла. И на Мишу пошила, всё что надо!
          Перезимовал парнишка, обвыкся, поправился да так и остался жить у них.
Только ноги у него обмороженные были и ревматизм рано привязался, поэтому ходил он как медведь в цирке — вперевалочку и осторожно, как бы боясь сильно наступать на ноги...
Сибирь — суровый край, без тёплого жилья и одежды не выжить там!
Зато, руки у него были золотые и голова светлая, а самое главное — сердце доброе!
Как это получается, интересно, одного учат-учат ремеслу какому-то или наукам, а он всё никак осознать главного не может и даже если руки научатся, то делают они всё автоматически, без любви, а Душа в это время спит.
Может быть, его отец, которого он уже и не помнил, добрым мастером был или сам он, в прошлой жизни какой-то, творчеством занимался, а может быть, просто, Душа его постоянно бодрствовала, поэтому он всё и схватывал налету!
        Пока тётка Зося шила ему одёжку, он, как прикованный, сидел возле неё; машинка мягко постукивала, бежала ровная строчка и вот — готовая вещица — рубаха, штаны, душегрейка...
Чудо какое-то! Одев обновку, он, возбуждённый процессом созидания, кланялся,  крутился и весело похлопывая себя, приговаривал:
- Носись-носись, никогда не рвись!
Никто ещё так не радовался её рукоделию, даже дети — многочисленные племянники, которых она обшивала, сдержанно благодарили, хотя, возможно, внутри и распирало их от радости за обновку — таковы традиции были. А своих детей у них и не было.
Никому она не давала свою машинку, полученную в приданое и единственную тогда на всю нашу деревушку, а ему доверила! И к весне он мог уже многое сшить самостоятельно... 
        Так и повелось, что бы кто ни мастерил, у него тут же руки зачешутся:
- Дай, попробую - косу отбить, метлу, грабли смастерить, валенки подшить...
Когда случалось кому-то из деревенских в город на базар поехать, тут уж он не отстанет, а там обежит всё, присматриваясь, да выспрашивая, что да как делается!
Дома потом начнётся у него весёлая возня — то корзинки плетёт, бабы и девчонки в очередь к нему с заказами, за ягодами да грибами ходить с корзиночкой — милое дело! По дереву тоже ловко получалось, сначала с мелочи начал — игрушки для детей, на кухню, всякие там мутовки, мешалки; особенно прялки любил делать и дарить девкам на свадьбу, обязательно изобразит что-то - солнышко, птицу, цветочек вырежет; и не просто доска к доске, а красивой формы, с изгибами, как живая у него прялочка получалась...
В каждой избе что-то было от него, ценное для жизни — зыбка для младенца,   квашня для теста, табуретка, скамеечка, туесок, ложка деревянная для хозяина...
Но самое удивительное было в том, как он умел дарить свои подарочки — так радовался, словно это ему дарили что-то бесценное!
        Однажды Виктор поехал на Половинку, чтобы забрать валенки, которые катали там на заказ и он с ним упросился — больно хотелось увидеть как это делается! А увидев, просто вцепился в дядьку Василия, кАтальщика, умоляя обучить его делу этому!
Так появилась возможность у наших  заимских  одеваться зимой потеплее, особенно , у ребятишек, на которых всё  горело, как на огне! И шерсти овечьей хватало — остригут овечек, а они снова обрастут, пуще прежнего!
Видели бы вы как Шима  радовалась своим  новеньким валенкам!  Она была самая бедненькая, всё на ней было такое изношенное, тогда она только пришла  с хутора, где мать её умерла, а Димид, племянник ее, вскоре дом их старый сломал и себе на дрова увёз, обещав, что она может у них пожить. Только пожить у них ей не пришлось -  на второй день, когда Димид, как обычно, стал жену свою жестоко избивать, Шима огрела его ухватом по горбушке, за что и лишилась сразу крова над головой! Да она и жить бы у них не смогла... 
- Ах ты, горемыка, - вздохнул Миша, открывая ей избушку и тут же широко улыбнулся, радуясь возможности помочь ей, взяв под опеку. В голове уже складывался план дел, которые надо было успеть до холодов сделать для неё!
         Сходив домой, он принёс  метёлочку, травяной веник, керосиновую лампу и корзинку от Зоси с продуктами, сверху лежала простыня, два полотенца и... земляничное мыло.
Вдыхая этот запах переспевшей земляничной поляны, она вдруг неудержимо расплакалась, как ребёнок, растущий в холодной строгости, плачет от нечаянной ласки...
Конечно, не само это туалетное мыло - величайшая редкость в то время в деревне, которое Зося получила в подарок от своей городской снохи, а та энергия Любви, сотворённая ею в душевном порыве - подарить Радость, так сильно воздействовала сейчас на Шиму!
          С мокрыми глазами и улыбкой на лице она принялась радостно наводить порядок в своей избушке, мурлыкая что-то себе под нос; когда и дворик уже был чисто выметен, нагрянула ватага ребятишек, несущих перед собой по охапке скошенной душистой травы — это Миша накосил, чтобы заменить в матрасе старое сено .
- Ну, хозяюшка, готовь завтра угощение, молодёжь решила пОмочь сделать по заготовке дров, - сказал Миша, развесив сено на прясло.
            К вечеру бабы заглядывали, уже все знали бедкое положение переселенки — несли кто что мог, в основном продукты: котелок картошки, молока, свежих огурцов, мучки, топлёного сала, соли, сахара кусочками... Кто-то принёс небольшую подушку и вязаный круглый коврик  под ноги.
Шима, от радости и смущения, всем кланялась, прижимая руки к сердцу и вытирая кончиками платка слёзы; она сама удивлялась такому обилию их, будто за все тяжкие годы её жизни они накопились и застыли внутри, а теперь растаяли и потекли ручьями...
А та обёртка от земляничного мыла, с веточками спелой земляники, вся пожелтевшая от времени, ещё долго висела у неё, приклеенная на дверцу шкафчика. 
          Утром, чуть свет, радостный и возбуждённый, появился Миша, с узелком и рыжим котёнком за пазухой
- Вот, будет греть тебя зимой, ишь какой тёпленький! А тут ребятишкам гостинцы, морс холодный из варенья сделаешь, пить захотят.
Вытащив во двор стол и табуретки, он быстро подпилил им ножки, укоротив под её рост, и в избушке перевесил пониже полочки.
Во дворе собрались подростки, чего-то радостно обсуждая; дождавшись дедку Мишу, они  обступили его и гурьбой решительно направились на место сходки колхозной бригады.
Народ затих, увидев ребят в столь ранний час, но, если Миша с ними, значит опять что-то затеяли! А идея была такая — у подростков не было постоянного места для игры; шумели и пылили у кого-то под окнами, опасаясь выбить мячом или городками стёкла.
А тут, в середине деревни, на ровном месте, стояла полуразваленная овчарня, которая ещё от коммуны осталась — портила вид и занимала красивое место!
- Дайте, пожалуйста, нам эти развалины, мы всё разберём, почистим и сделаем площадку для всех!
- В городе вон какие детские площадки, и мы не хуже сделаем, - добавил Миша, - и дрова Шиме будут, чтоб зимой от холода не погибла...
На том и порешили, бригадир даже двух парней взрослых выделил до обеда, чтобы крышу разобрали и никого не придавило.
Работа закипела! Вскоре малышня подоспела и старики, которые уже в колхозе не работали – всем нашлось дело; дорога от овчарни до Шиминой избушки была похожа на муравьиную тропинку, где все копошились — везли, несли дрова, уступая дорогу, на ходу улыбались  друг другу, одобряли, шутили...
Радость совместного действия переполняла Души детей и стариков - все были такие светлые и красивые! Хорошая традиция когда-то была у наших предков — вместе делать важные дела; вот и теперь, на этом месте останется общая энергия любви, хорошего настроения, здесь будет всегда хорошо и никто ничего не сломает! Так хочется об этом рассказать, но позднее, а то мои мысли всё время куда-то в сторону убегают...
        Так вот, у дедки Миши — золотые руки был настоящий организаторский талант!
Нет, он не планировал на бумаге, не командовал и советов никаких не давал — всё как-то само собой получалось; может быть, он мог свои мысли передавать другим!?
Вот вчера, когда сено несли Шиме во двор, он, глянув на постройку, сказал:
- Однако, скоро завалится эта овчарня... и тут же кто-то подхватил:
- Разобрать бы её, пока никого не задавила...
- Сколько места занимает!
- Целое футбольное поле...
- Ага, вам бы пригодилось, - добавил дедка Миша.
- Надо у бригадира спросить!
И всё — идея уже воплотилась и дальше всё пошло как по маслу и никто даже не заметил, что это он всё придумал!
Из него получился бы и гениальный учитель — он всё так весело и радостно делал, что хотелось тоже непременно это сделать!
Бывает, человек так заразительно смеётся, что ты тоже удержаться не можешь, хотя и причины смеха его не знаешь; или некоторые умеют так вкусно есть какую-нибудь горбушечку хлеба, что у тебя слюнки потекут...
          Однажды, на базаре, он выменял на свои поделки из бересты разные фигурки из глины - свистульки, игрушки, горшочек, подсвечник; а у нас за деревней «добывали» для всяких нужд хозяйственных красную глину — она была такая жирная и пластичная, что можно было из неё вылепить что угодно! В то лето вся ребятня ходила чумазая от глины, чего только ни налепили... Вечером все на озеро бежали отмываться, а то домой не пустят!
          А самое расчудесное изобретение было — глиняные пуговицы, которые пришивались к его стёганым телогрейкам. Хорошо просушив  на солнце, он просто высыпал их на горячие угли костра, закрывал железной банкой, которая сверху обкладывалась дровами.
Это были волшебные вечера на берегу нашего чудесного озера; пока шёл обжиг этих пуговиц, мы успевали напечь картошки, накупаться — вода была тёплая, как парное молоко и в её зеркальной глади отражалось закатное небо, даря каждое мгновение новые красочные образы... В лесу над озером затихали птицы, уставшие за день; их сменяли лягушки и ночные кузнечики. Недавно я услышала замедленную запись пения кузнечиков — это  был хор Ангелов небесных! А мы думаем, они стрекочат, а лягушки квакают...
Постепенно костёр утихает, лишь угли беззвучно вспыхивают от дуновения ночного ветерка, глаза привыкают к темноте — вот теперь, нужно лечь нА спину и очи сами распахнутся широко-широко и увидят то, что не видят глаза — бездонный купол ночного неба с мириадами звёзд и галактик и Млечный Путь, освещаемый Богом, неудержимо поманит тебя в бесконечную даль и, веки сомкнув, тело ослабнет и выпустит Душу твою на свободу...


Часть вторая


          Я снова вернулась, чтобы продолжить мой рассказ.
К обеду весь двор у Шимы был завален дровами, а на другой день дедка Миша сложил их в поленницы вдоль стен избушки — это хоть немного да защитит её зимой от ветра и холода.
А сейчас Шима радостно суетилась у стола, накрытого прямо во дворике,  выложив всё, что ей вчера подарили, она тут же, на сооружённом кострище,  пекла на угольках пышные блины.
          На пасеке качали мёд и дух его пьянящий наполнял всю деревню! Бабка Аксинья, жена пасечника, принесла большую миску ошурок, обильно политых  мёдом; это такие восковые плёночки, которыми пчёлы закрывают вызревший в сотах мёд, тогда он не вытечет и  долго сохраняет свою целительную силу. Возьмёшь такую запечатанную рамку, она тяжёлая- претяжёлая, плёнку срезают специальным тонким ножичком и тогда мёд можно выгнать, быстро вращая рамки, в медогонку; а из неё уже течёт он в подставленную ёмкость тугой янтарной струёй — такой ароматный, пахнущий солнцем и всеми цветами и былинками родной земли...
          Вот, совсем недавно, каких-то сорок лет назад, на земле ещё был настоящий мёд и здоровые пчёлы! Настоящая еда, которая насыщала  человека  энергией и здоровьем, а теперь всё труднее найти пищу, не опасную для жизни, как и здорового ребёнка  -  человеческого детёныша. Что это — алчность, безответственность наша или чей-то злой умысел?
Чтобы мы совсем перестали соображать и души наши уснули покрепче, и не слышали тихий голос Бога, который в каждом из нас?
         
           Какая замечательная детская площадка получилась тогда на месте старой овчарни!
Когда к вечеру было всё убрано и почищено — пространство радостно заиграло, освещенное вечерним солнцем; две высокие берёзы, прижатые раньше к стене постройки, с обратной стороны её, сейчас торжественно выступили вперёд, расправив свои ветви и сияя белоствольным нарядом! С каждым годом это место становилось лучше и красивее — это был дворец культуры под открытым небом — гордость нашей деревни и пример для подражания!
           Первое, что решили сделать — это садик для малышей. У большинства старших ребят были младшие братья и сестрёнки, за которыми они должны были смотреть, пока родители на работе. С ними вечно были проблемы — то убегут куда-то, то в речку залезут или под ногами постоянно крутятся, того и гляди, - мяч в голову прилетит!
Возле берёз и загородили садик из низкого штакетника, с калиточкой, внутри была песочница, два столика, лавочки, качели, самодельные игрушки деревянные, которые сделали старшие мальчишки. Девочки постарше тоже любили там играть в куклы, в школу и малышам было весело и интересно. Мамы очень радовались такой затее и не переживали теперь за своих малых!
          На большой площадке тоже поставили скамейки и столб с фонарём, теперь тут вечером проходили полянки, где встречалась взрослая молодёжь и даже приходили из других деревень. Иногда киномеханик из посёлка привозил кино и тогда здесь был настоящий праздник! Ребятишки, с криками: - «Кино приехало!», носились из дома в дом, радостные и возбуждённые, в ожидании чуда. Народ, поужинав и управившись с домашними делами, прихватив табуретки и скамейки, прибывал в кинотеатр под открытым небом.
Земля, дома и деревья уже утонули в вечерних сумерках, однако, небо всё ещё озарялось солнцем, закатившимся за пшеничное поле. Мы гурьбой стояли возле киномеханика и неотрывно смотрели в его немигающий стеклянный глаз, когда он потерял на лесозаготовке свой живой глаз, ему вставили этот - кукольный. Наконец, он подмигивал нам своим  живым глазом и включал кино! Мы мчались вперёд и быстро рассаживались на низкие лавочки перед экраном.
Нарушая привычную тишину, громко играла незнакомая музыка вступления, вызывая волнение и лай собак; часто были фильмы про войну — тогда собаки жалобно скулили и забивались в будки, как от грозы. Первый раз, когда с экрана танк поехал прямо на нас, мы, особенно девчонки, с визгом бросились бежать, чтобы спрятаться за спины взрослых! Чаще всего показывали подряд  два фильма и когда они заканчивались, многие несли домой своих уснувших малых на руках.
          Очень хочется рассказать ещё как дедка Миша — золотые руки наряжал Шиму!
Увидев её с жалким узелком в руках, в выцветшей от времени и частой стирки  одежде, он тут же возгорелся желанием принарядить её — был он такой жалостливый, как говорила моя бабушка, что не мог спокойно смотреть когда кто-то страдал или кого-то обижали...
В первые же ненастные дни он засел за шитьё тёплой стёганки — это такая, в основном деревенская, тёплая куртка, простёганная на вате, ещё называют её — фуфайка.
          Бабка Зося, покопавшись в своём сундуке, достала пару юбок, платье и тёплый полушалок — всё это было из её молодости, когда она ещё была стройная, а юбки носили длинные... Из пышной юбки тёмно-синего цвета, с раскиданными по полю мелкими голубыми цветочками, он сделал верх её фуфайки, которая была длиной выше колен, с удлинёнными рукавами, которые подгибались и держали тепло. Наверное, это была первая и единственная женская телогрейка — красивая, тёплая и уютная!
А ещё вышло две юбки, рубашка и нарядный фартук — и, наверное, впервые в её жизни всё это хорошо и аккуратно сидело на ней, было с её плеча.
          Но вот когда он скатал и подарил ей к первому снегу валенки, её радости не было конца! Старые уже не подлежали ремонту, их подошвы, которые много раз подшивались, просто отвалились и Шима со страхом думала о предстоящей зиме. Сейчас, в порыве радостной благодарности, она схватила его руку и пытаясь поцеловать её, словно получила от него благословение на дальнейшую жизнь, повторяла: - «Золотые ручки, золотые ручки...»
А он, смущённый и растерянный,  подняв руки вверх, бормотал: -  «Уймись ты, птаха окаянная, чего удумала!»  Это было так смешно — дедка Миша был похож сейчас  на медведя, который испугался лесную птичку, поэтому все весело смеялись!
          Грустно. Это были последние счастливые годы жизни нашей милой родной деревушки... Ничто не предвещало тогда её гибели, она жила как и прежде — вольно дышала, радовалась, купаясь в лучах солнца, окружённая золотыми пшеничными полями;
чистый родник наполнял озеро и каждую весну спускались на него дикие гуси, летящие на Север — прародину свою. Их прилёт мог случиться в любой весенний день, но обязательно вечером — пространство наполнялось хлопаньем крыльев, радостными криками птиц и всплесками воды; деревенские, стараясь не делать резких движений, поспешали к озеру и стояли там неподвижно, с замиранием сердца, дивясь на это явление.
          На другой день, на рассвете, птицы вылетали на берег, который переходил в большой луг, расправив крылья, с силой махали ими, стряхивая воду, прогуливались, перекликаясь, немного щипали траву. Вдруг замирали, вытянув шеи, прислушивались, и, наклонив головки, поглядывали в небо. Наконец звучал призывный клич вожака, поднимающегося ввысь, и все срывались следом за ним с радостными криками! Тогда и я прыгала, махала руками и кричала им  вслед: - «Счастливого пути! Прилетайте снова...» - они поднимались всё выше, выстраиваясь в клин, удалялись от нас, приближаясь к своей цели...
          Каждое лето созревала душистая лесная клубника, голубица, черника и грибы вырастали прямо за огородами — земля неустанно родила и кормила нас.
Шима жила теперь безбедно, благодаря Бурёнке — кормилице своей и огороду. В это время у нас за деревней в лесочке построили птицеферму, а ещё выстроили клуб, осталось только внутри отделать.
Я заканчивала седьмой класс, когда вышло это бредОвое постановление о ликвидации «неперспективных» деревень, в которых нет школы и магазина.
Это было последнее, печальное лето прощания — состояние неприкаянности и растерянности охватило всех. Особенно жалко было стариков, они не представляли себя в новой — суетливой и шумной жизни большого села. Бабушка, которая постоянно поддерживала наш большой красивый дом в идеальном порядке, сейчас, как одержимая, мыла окна, стены, шоркала с песком наше высокое крылечко в девять ступенек... Папа, сын её, ворчал и просил «не надрываться и не рвать душу», но она просто не знала как ещё можно выразить свою любовь и благодарность дому, который согревал и защищал, который строил её молодой муж со своими братьями, вложив в него столько силы и любви...
          До поздней ночи Пальянов Юрка, получивший прошлым летом от Божьего Странника гармонь в подарок, играл жалостные песни, сидя у себя на завалинке; когда он затихал, на другом конце печальные девичьи голоса заводили самую грустную песню — про одинокую тонкую Рябину и гармонь тихо вторила им. Вдруг звонкий голос боевой Любки разрывал ночную тишину!

                Мой милёнок, как телёнок,
                Только веники жевать!
                Проводил меня до дому,
                Не сумел поцеловать!
 
Её голос обрывался и в воздухе повисало напряжённое ожидание; помолчав, он тихо заводил про весну на Заречной улице, -

                Теперь и сам не рад, что встретил,
                Моя душа полна тобой.
                Зачем, зачем на белом свете
                Есть безответная любовь...

Осенью Юрку забрали в армию, он так и не смог объясниться в любви...
          Теперь я подошла к самому печальному моменту моего детства, тогда, я думаю, оно и закончилось -  система, которая держит нас в путах своих, захватила меня крепкими щупальцами и втянула в своё нутро. И только благодаря тому Божественному Свету и Любви, которыми было заполнено пространство моей деревни и тем Ангелам охраняющим меня, я смогла сохранить в себе искорку света, которая всю жизнь согревала мне Душу...
          Ранним утром, в начале августа, когда стоят уже последние тёплые ночи, Шима доила свою Буренку, которая, закрыв глаза, мирно жевала морковку; кот сидел у её ног, неотрывно следя за тугой струёй молока, мелодично падающей в подойник.
Сердце у Шимы болело от предстоящих перемен, от неизвестности, которая ожидала её, но она всегда умела радоваться тому моменту, в котором проживала сейчас и здесь!
       -  Жди, Вася, получишь тёплого молочка,- кот, коротко мяукнув, потёрся об её коленку.
       -  Кушай, кушай, моя золотая, вкусная морковочка, - приговаривала она, заканчивая дойку.
Солнце осветило верхушки деревьев, прямо за огородом у неё рос березник и птицы сейчас, словно, дождавшись Солнца — дирижёра своего, исполняли утреннюю серенаду любви!
          Вдруг стукнула калитка и во дворе появился Димид, с короткой верёвкой в руке.
        - Ну, чего надумала, тётка? Мы уезжаем сегодня, все уедут, чего тут одна с коровой-то делать будешь? А я позабочусь о ней.
        - Пошто разлучить-то нас хочешь? - взмолилась Шима, - молоко забирайте, только как же я без неё-то...
        - Ещё спасибо мне скажешь, - бросил он, одевая петлю на рога Бурёнки.
Шима, обессиленная, словно ноги её подкосились, опустилась на колени и, уткнувшись лицом в тропинку, по которой корова выходила на пастбище, беззвучно заплакала.
Бурёнка, увидев свою любимую хозяйку на земле, вдруг, наклонив голову, так заревела страшным голосом, что Димид ударил её концом верёвки по лицу.
И тут, рыжий кот с разбегу прыгнул ему на спину и вцепился когтями! Оставив верёвку, Димид сорвал с себя взбесившегося кота, но, прежде чем он с силой бросил его на землю, тот успел разодрать ему руки — жёлтые глаза его горели, шерсть встала дыбом, он готов был прыгнуть ему в лицо!
Пригнувшись, и закрывая голову руками, злодей побежал к выходу, но кот с шипением снова запрыгнул ему на спину! У ворот он наткнулся на увесистый посох дедки Миши, который снял с его спины Ваську, приговаривая: - «Вот  молодец, прогнал нечистую силу!»
Услышав его голос, кот сразу успокоился и, подняв хвост трубой, побежал к Шиме, которая, обняв Бурёнку за шею, успокаивала её и та наконец перестала реветь не своим голосом!
          С окровавленными руками и перемазанным кровью, потным лицом, Димид хотел выскочить на улицу, но его встретил народ, сбежавшийся на голос Шиминой коровы.
        - Люди добрые, гляньте на этого душегуба! Напился крови у бедной  старушки...
Во двор проталкивалась мать Димида, почуяв, что там происходит что-то неладное.
        - Явилась, лихоманка! Какого злыдня выкормила, - приветствовал её дедка Миша.
          Казалось бы всё благополучно закончилось, но после пережитого стресса Бурёнка стала совсем другая — в этот день она не захотела идти на пастбище, Шима принесла ей из леса свежей травы, берёзовых веточек, но она, грустная, стояла под навесом и ничего не хотела. Вечером она не дала молока — у неё сгорело молоко, как бывает у кормящей матери при стрессе или несчастье. Я принесла ей большую краюшку хлеба, посыпанную солью, она послушно брала кусочки, жевала их, опустив голову, глаза её были потухшие и я, уткнувшись лицом в её шею, горько заплакала.
 - Бурёнушка, не печалься, родная, проживём без молока, а потом родишь телёночка и снова молочко появится, успокаивала её Шима, обливаясь слезами жалости к ней.
Если утром удавалось проводить её на пастбище, то к обеду пастух уже ничего не мог поделать, она вдруг вставала как вкопанная, поднимала голову вверх и решительно направлялась в деревню, всё быстрее и быстрее, переходя на бег и начиная протяжно мычать!
Другие коровы волновались и тоже устремлялись за ней!
Известно много примеров, когда собаки очень верны и привязаны к своему хозяину, но чтобы корова была настолько чувствительна и привязана к человеку - это было удивительно.
          Возможно, когда Шима спасала жизнь погибающего телёнка, какие-то высшие силы вложили в него крошечку сознания, более высокого чем у обычной коровы — она могла любить, переживать, радоваться — это была награда для её спасительницы.
Я думаю, она чувствовала тогда опасность для Шимы, когда та упала на тропинку, возможно, у неё случился микроинфаркт, поэтому Бурёнка так страшно заревела и молоко у неё пропало. 
          И вовсе не напрасно она волновалась — в середине августа не стало Шимы.
Последний день её жизни на Земле выдался прекрасным — лёгкий туман быстро рассеялся и ласковое солнышка пригрело, как летом; поля вызревшей пшеницы сияли под солнцем и волновались от лёгкого ветерка, летели паутины и ласточки собирались в путь...
Милые, бедные ласточки, никто не встретит вас здесь весной и гнёзд ваших не будет тут!
Высокое небо чистой голубизны было украшено маленькими жемчужными облаками, которые плыли на горизонте.
          Уже несколько дней Шима прощалась с этим миром — лицо её было просветлённое, незнакомая улыбка блуждала на нём; она не замечала суеты, связанной с переездом, которая наполнила нашу деревушку, всегда такую умиротворённо спокойную.
Накануне вечером, когда я принесла Ваське парного молока, она сидела с ним на крылечке в лучах заходящего солнца.
    - А это тебе гостинец от бабушки, - я подала ей тарелку, завёрнутую в газету, она торопливо развернула её и просияла, там лежало три звёнышка крупной жирной селёдки и две молодых, ещё тёплых, картошки; она с таким наслаждением, медленно, съела кусочек селёдки и половину картошки - это было её последнее желание, уже три дня ей не хотелось ничего есть.
Кот, напившись молока, запросился ко мне на колени.
       - Возьми к себе моего рыженького, когда я умру, пожалуйста, - вдруг сказала она.
       - Не надо. Не умирай, - прошептала я.
       - А ещё, на память возьми георгин мой красный, а то он зимой замёрзнет...
Когда я уже собралась уходить, она остановила меня и вынесла своё лоскутное одеяло, закатанное в рулон и перевязанное верёвкой.
        - Передай дедке Мише, когда повезут его, будет вспоминать нас в доме престарелых...      
А на другой день, перед обедом к нему прибежали две испуганные девчонки, рассказав, что возле озера Шима упала и не встаёт; он послал их к нам и мы с бабушкой побежали  туда.
Она лежала на пригорочке, поджав ноги, одна рука её была раскинута, словно кому-то посылала она привет, а другая прижимала к груди ветки рябины — лицо её было светлое, даже казалось мне, что она улыбается нам... или тому, кому посылала свой последний привет.
Впервые я не испугалась смерти и ко мне пришло осознание, что жизнь не кончается и есть великая сила, которая всё устроит как надо... Бабушка тихо сжала мою руку, может быть, она тоже думала об этом.
Дедка Миша тяжело опустился на колени и, закрыв ей глаза, заплакал как ребёнок, словно это был его единственный родной человек, от которого зависела вся его дальнейшая жизнь...
       -  Не хотел тебя расстраивать - увезут меня в дом престарелых, думал как ты тут останешься одна... А ты вон что удумала... Мне бы смерти такой... Боженька душу твою не оставит..
Вечером женщины собрались, поплакали, вспоминая добрыми словами, прибрали её - всё приготовила она к смерти своей и даже за рябиной сходила в лес.
В день похорон деревенские собрались у неё в ограде, вместе накрыли стол поминальный; такой маленькой казалась она сейчас и удивительно было — откуда бралось в ней столько силы и где помещалось такое большое сердце, способное так любить...
Долго ещё в глазах у меня стоял её образ, в синем платочке в белый горошек, с гроздью яркой рябины у самой щеки...
           Через несколько дней простились мы и с дедкой Мишей — золотые руки.
Виктор умер давно и Зося, которая жила с семьёй племянника, была уже старая и беспомощная. Сейчас нужно было разбирать дом и перевозить его в посёлок, бросать свою землю, рушить всё хозяйство, так удобно устроенное; наверное, поэтому случилось у молодых помутнение, что решили они сдать дедку Мишу, как безродного, в дом престарелых.
К обеду приехала машина. Женщина, которая будет сопровождать его,  вошла в дом; в это время кто-то начал звонить в колокол, который когда-то дедка Миша с мальчишками поставил на площадке, чтобы при надобности можно было собрать быстро народ. И, действительно, сейчас он быстро собрался — взрослые, старики и ребятишки пришли проститься с любимым членом большой деревенской семьи. Дедка Миша, увидев их, радостно заулыбался, плечи его выпрямились, а губы задрожали — он делал усилие, чтобы не расплакаться. Все обнимали его, трясли руку, давали какие-то гостинцы, а кто денежку, бабушка моя испекла пирожки со свежей капустой, которые он очень любил и дала пять рублей — большие деньги, потому как пенсия у неё была двенадцать рублей!
           Развязав узелок, он достал румяный пирожок и, закрыв глаза, постанывая, съел его - последний, самый вкусный пирожок на родной земле...
         - Налетайте, ребятки, а то я лопну! Там меня теперь каждый день будут кормить калачами да пирогами!
Ребятишки, немного помешкав, разобрали пироги.
Вывели из дома бабку Зосю и усадили на табурет, подойдя к ней, он низко поклонился
         - Спасибо тебе, Зофья Адамовна, за доброе сердце твоё, не дали мне сгинуть, прости, если что не так  было...
         - Бог с тобой, - отвечала та и перекрестила его на путь.
Когда я вышла вперёд и со словами: «Шима просила взять», протянула ему одеяло, он растерялся, смутился, но глаза его засияли и приняв подарок он прижал его к себе как ребёнка. Женщина, с интересом наблюдавшая сцену прощания, сказала ему, что не нужно ничего брать, всё ему выдадут там, но он только сильнее прижал свёрток и толпа загудела, прося разрешить...
Она махнула рукой и пригласила его в машину.
Все молча разошлись, подавленные прощанием и предстоящей разлукой с деревней; уже сжаты были поля, убраны огороды и выкопана картошка, вот-вот начиналась школа у детей и надо было трогаться...
Так исчезла с лица Земли маленькая жемчужина — наша деревушка, сотворённая Богом и людьми
           Бурёнку забрали в колхоз - Шима так хотела. За два дня до её смерти, она вдруг успокоилась и перестала убегать с пастбища — она стала обыкновенной коровой, словно те способности, что даны ей были сверху, теперь отключились. Кот Васька прожил у нас ещё пять лет, пока не умер от старости. А красный георгин, он и сейчас пышно цветёт у меня в саду и огороде, у леса и в старой бочке -  никогда не болеет, стойкий и радостный в любую погоду; я думаю, любовь Шимы ещё сохранилась в нём. Ведь энергия Любви никогда не исчезает!            
А от дедки Миши хранится у меня, вся изношенная деревянная лопаточка, которую он подарил моей бабушке, она  чистила ею квашню от теста.
          Благодарю Бога за таких замечательных учителей, подаренных мне в детстве...
 
«Дедка Миша с Шимой сидят рядышком, ноги свесив с облака и радуются как дети, что их вспомнили. Как хорошо, что ты вернула их в мою память», - написала мне моя младшая сестрёнка, вот я и радуюсь!