Кольцо

Дембельская весна в Дрездене двигалась к заветному финишу со скоростью умирающей черепахи, дни растягивались, каждая минута службы тянулась липкой, вязкой, как сосновая смола, бесконечностью.
Салаги ежедневно, после съеденной за завтраком пайки масла, под пение «Славянки» торжественно прокалывали иголкой очередные дырочки в календарях «дедов». Служба становилась на день короче. Каждый прокол в календаре пропускал яркий лучик свободы к заветной гражданской жизни, будил ожидания неизвестного, но обязательно счастливого будущего.

Иногда Батя - командир полка, отдавал солдатиков немцам на хозяйственные работы. Что он получал за наш труд, мы не знали, да нас это и не интересовало.
И вот, в один из весенних деньков, троих «дедов» - меня, Санька и Валентина отправили работать на две недели в деревню к немцу.

Валентин,флегматичный, уверенный в себе кряж,с которым мы дружили ещё с учебки, а Санёк, по кличке Скец - высокий, плечистый парень с авантюрным характером, за что не раз попадал на «губу». Кличка Скец прилипла к нему, трансформировавшись из его фамилии Воробьёв. Понятно, что все стали звать его Воробей. Однажды, прапор, перепутав, обратился к нему - Скворцов. Мгновенно его переименовали из Воробья в Скворца. Так и понеслось – Скворец да Скворец, но длинно как-то очень. И с чьей-то легкой руки Скворец - сократился до Скец.

Немца, к которому нас привезли, звали Гансом, а мы тут же окрестили его - Бюргером. Выглядел он лет на семьдесят,такой щупленький, белобрысый, задорный воробей с ёжиком седых волос,обладатель крепкого хозяйства и не большого гаштета,по – нашему это маленький пивной ресторанчик. Ганс знал несколько русских слов, мы - немецких, так и общались. Выполняли любые поручения - копали траншеи под фундамент, пилили дрова, убирали навоз, грузили уголь, подметали двор… Бюргер просто светился от счастья, глядя, как мы пашем.Кормил Ганс, как на убой,о таких завтраках и обедах солдаты могли только мечтать, а на ужин нам наливали ещё и по кружке пива! Вот это жизнь!

Скец всегда что–то мастерил. Надо отдать должное – руки у него были вставлены тем концом, каким нужно. Ещё в полку Сашок изготовил из рандоля обручальное кольцо. Металла он не пожалел и сделал его довольно широким и массивным, умудрился нанести на внутреннюю часть кольца звездочку и пробу из цифр. Скец шлифовал кольцо бархоткой с нанесённой на неё пастой ГОИ. Занимался он этим делом при каждом удобном случае и упорство вознаградило по заслугам - кольцо стало сиять ярче золотого. Сашок рассказывал нам, как подарит это чудо своей девушке по переписке при встрече. Правда, он не уточнял какой. Скец переписывался и объяснялся в любви, одновременно с шестью девушкам из разных городов. Он любил их всех, каждая нравилась ему по - своему, таскал шесть фоток «заочниц» в военном билете, постоянно хвалился ими и мечтал повстречаться со всеми лично.

Все хорошее быстро заканчивается, подходило к концу и наше пребывание у Бюргера. В последний день командировки немец накрыл для нас богатый стол посреди двора. Мы сидели с Гансом, пили пиво, вдыхали аромат весеннего воздуха и были по-настоящему счастливы. Чем больше пили, тем лучше понимали ранее не доступный для сознания и казавшийся таким трудным немецкий язык. От крепкого пива молодая солдатская душа наполнялась любовью ко всему миру и постепенно раскрывалась для излияния нахлынувших чувств и признаний в уважении к дорогому Бюргеру.
С каждой выпитой кружкой из нас всё больше и больше высовывалось чувство, знакомое каждому русскому – «Уважуха».
Мы уважали бюргера и всеми фибрами своей души ощущали, что немец тоже начинал уважать нас.
В порыве вселенской, братской любви Скец достал рандолевое кольцо, и показал немцу. Оно сверкнуло шафрановым цветом в посошковых лучах хмельного заката. Вот что могут сделать с обыкновенной рандолью упорные руки советского солдата! Немец нежно взял его, попробовал сфокусировать своё зрение, затуманенное алкоголем и начал восхищённо цокать языком. Звездочка и цифры на внутренней поверхности массивного кольца, имитировавшие пробу, многократно усилили восторженные эмоции бюргера.

- Голд? - тихо, протяжно, и с явным уважением спросил немец.
 
- Чего он сказал? – не понял Скец.

-Красивое - перевели мы ему.

-Ещё бы, я его сутками полировал- с гордостью произнёс Сашок.

- Вифель?- спросил немец.

Это слово - «сколько», знали мы все. Скецт повернулся к нам:

- Смотрите, как оно ему понравилось! Думает что золотое! Ну, я же ему этого не говорил…. А что он там думает и додумывает – это его дело.

Повернувшись к Гансу, он громко продолжил торговлю:

-Сколько, сколько! А сколько дашь? – Сашок потер несколько раз большим по указательному пальцу.

Немец достал толстый бумажник, послюнявил пальцы и не твёрдой от выпитого рукой, отсчитал Скецу очень приличную сумму немецких марок. Санёк взял деньги, медленно повернул голову, глядя куда-то вдаль, потом посмотрел на пачку купюр и без сожаления сказал:
 
- Как-то позорно брать у него столько марок. Немец нормальный, не жлоб. Да и кольцо дешевле стоит. Я думаю, что правильно будет его деньги у него же и спустить.

Подмигнув хмельным глазом, Скец помотал толстой пачкой перед нашими носами и театрально произнёс:

-Гуляем, рванина! Пошли к немцу в гаштет, чего мы тут на задворках сидим, угощаю всех!

Приняв позу Ленина на броневике и указав нам рукой направление на гаштет, Сашок картаво продекламировал:

-Вперёд! Верной дорогой идёте, товарищи!


Немец быстро понял идею Скеца несказанно обрадовавшись, что деньги потратятся в его заведении. В обнимку мы шумно ввалились в ресторанчик Ганса. За столом тихо и неспешно, попивая пиво, беседовала компания из шести человек. Вот же загадочная русская душа, которую мы и сами- то не понимаем, а куда уж понять её расчетливым и педантичным немцам. От выпитого пива, наших братских объятий, вида тихой немецкой компании, расположившейся за массивным, деревянным столом, Сашкина душа стала наполняться любовью ко всему человечеству и желанием делать всем добро. Пачка денег жгла ладонь, жар от них грел душу, которая пылала в желании развернуться во всю свою русскую ширь и мощь. Санёк помахал веником купюр и командным голосом заорал на весь гаштет:

-Гуляют все! Солдаты платят!

Он жестом показал на нас, на расположившуюся в зале компанию, на бар с бутылками и смачно пощелкал пальцем по горлу.
Атмосфера в зале стала быстро меняться. Веселье стремительно набирало обороты. Компания немцев, производивших впечатление флегматичных и заторможенных, оказалась довольно шустрой и шумной, когда халява, зелёным змием заползла к ним на стол. Пить они стали быстро и по нашему совету с удовольствием мешали пиво с водкой. Русский «ёрш» делал своё дело, крушил стену непонимания, смешивал все языки, рождал единый, простой и доступный для общения. Говорящих становилось больше чем слушающих, шум в гаштете нарастал пропорционально употреблённому алкоголю. Началось братанье. Все немцы нас уважали и любили! По-настоящему, по-честному! Гордость советского солдата, находящегося на передовых рубежах социалистического лагеря, культивируемая в нас ежедневно замполитом, после широких жестов Скеца, просто пёрла и ярко светилась на наших пьяных, счастливых физиономиях! Скец без жалости, картинно швырял купюры на стойку бара и в очередной раз, ткнув пальцем в какую-нибудь бутылку, орал:

-Гуляй Германия! Россия платит!

Деньги таяли, а любовь Ганса к Сашке - росла. Нашего бюргера распирало от чувства любви и уважения к советским солдатам, его пробило на слезу. Пьяные, солёные капли дружбы между народами текли по его красным щекам, он растирал их ладонью по лицу, беспрерывно обнимал и лобызал Скеца.
Под утро, упившаяся в лоскуты компания немцев, орущая марш, кое- как выползла из гаштета. Оставшиеся в ресторанчике - выглядели не лучше. Зелёный змий халявы впрыснул основательную дозу алкоголя в немецких гостей, советских солдат и старого Бюргера. Сознание периодически отключалось. Штормило. Сидя за столом в обнимку с Вальком, стараясь не свалиться со скамьи на пол мы, тихо, душевно, роняя скупую солдатскую слезу, блеяли «Степь да степь кругом…». Напротив, так же в обнимку, сидели Ганс и Скец. Они периодически клевали носом в стол и не внятно, без перерыва шептали друг другу признания в любви, уважении и вечной дружбе. Эти чувства, льющиеся нескончаемым потоком из Бюргера, всё ж таки умудрились переполнить необъятный душевный сосуд Сашка. Помутнённое сознание Скеца билось в конвульсиях от желания как-то проявить свои чувства, он просто не знал, что ему сделать и как полнее выразить до конца, до самого конца, до донышка свою любовь и уважение к немцу.
Душа требовала опорожнения!
Наконец, пьяный в хлам мозг осенило! Скец полез в карман, бережно достал бархотку с завернутым в неё кусочком пасты ГОИ и протянул Гансу.
 
- От всей души! Дарю!

Бюргер сразу и не понял всех щедрот и ценности этого подарка, он даже не понял, что это такое. Сашок взял кольцо у Ганса и стал медленно, терпеливо объяснять и показывать, старенькому несмышлёнышу, как пользоваться этими не хитрыми приспособлениями для поддержания постоянного блеска «золотого» кольца.
Думаете, лучшее средство, что бы протрезветь – ледяной душ?
Нет!
Лучшее средство – бархотка с кусочком пасты ГОИ!
Туго соображая, начиная понимать, в чём дело, немец стал трезветь на глазах, беспрерывно хлопать белёсыми ресницами и бормотать что-то невнятное себе под нос.
Сам того не желая, Скец поджёг фитиль коварного обмана, который загорелся и пробивая себе путь в запутанных немецких извилинах, напрочь залитых «Ершом», с шипением и болью всё же добрался до кусочка не тронутого алкоголем серого вещества Ганса, способного ещё детонировать.
Произошёл мощный взрыв головного мозга!
Бюргер заорал!
Он грозил кулаками, топал ногами, остервенело стучал ладонями по стойке бара, требуя сейчас же, немедленно положить сюда все его деньги.
Наши, расплавленные от алкогольных коктейлей мозги, абсолютно отказывались понимать такую бурную реакцию немца.
-Мы же только что были друзьями навек! Мы же уважали друг друга! Чего он так разошёлся?
Бушевал Ганс мощно, не обращая никакого внимания на наши попытки его успокоить, но возраст берёт своё.
Бюргер выдохся, с трудом сел на лавку, нахохлился как старенький воробышек, чирикнул что-то по - своему последний раз и весь обмяк.
Сашок, пошатываясь, подошёл к немцу, сел рядом, отечески прижал его голову к своему широкому плечу. Бюргер слегка дёрнулся, пытаясь освободиться из крепких объятий Скеца, и затих. Послышались слабые всхлипывания, которые стали быстро нарастать, усиливаться, как вой приближающегося снаряда и вдруг его прорвало. Ганс зарыдал, зарыдал навзрыд, безутешно, как малый ребёнок, уткнувшись в широкую грудь Сашка. Горькие, солёные слёзы обиды заливали и без того просоленную гимнастёрку советского солдата.
Сашок гладил Ганса по голове, и тихо шептал:
- Успокойся, успокойся. Никуда твои деньги не делись. У тебя же все и остались. Ни одной марки себе не заныкал. Ну, гульнули. Раз живём. Не убивайся ты так. Зато как душевно посидели….
Рука солдата продолжала нежно перебирать седой ёжик немца. Рыдания и хлюпанья старого бюргера медленно стали затихать, веки тяжелеть, глаза сами собой закрываться. Ганс успокаивался и плавно, как в тёплое море, погружался в непонятную, напевную, ласковую речь.
Казалось, что немец всем своим существом начинал растворяться в тихом шепоте Сашка, ощущая и чувствуя эту загадочную русскую душу, её широту, мощь и размах