Новогодние развлечения в компании друзей 17

      Из небытия ее вернула холодная вода, целое ведро, окатившее Анну с головы до ног. Рядом стоял художник, на редкость приветливый, и даже улыбающийся. Он помог ей подняться. Усадил на стул и протянул стакан вина.
- Где он, - простонала Анна, с трудом удерживая себя в сидячем положении.
- Кто он? - удивленно вскинул брови художник.
- Бродяга. Я видела его распятым, вот здесь, - Анна подняла руку, чтобы указать на место, но там было пусто.
- Повтори, что ты сказала?
- Но, - споткнулась на слове Анна, - но я видела. Здесь. Он был распят.
- Ты в своем уме?! - улыбка медленно сползла с лица художника.
- Но я сама…
- Ты сама болела. Почти неделю металась в бреду. Выгнала служанку, бросалась на меня. Разгромила мою комнату. Ей богу, я сильно пожалел, что связался с тобой. Не думал, как от тебя отделаться.
- Я болела? - пробормотала Анна, совершенно сбитая с толку.
- Я даже тебе лекаря вызывал.
- Лекаря?!
- Да. Тот осмотрел тебя и сказал нервная лихорадка.
- Что же мне теперь делать?!
- Как что делать, иди домой, - художник поднялся.
- И ничего не было?
- Ты имеешь ввиду, спал ли я с тобой? Так этого не было. Я хотел сначала, ты мне приглянулась, а потом я рассмотрел тебя внимательно, и ты мне разонравилась.
- Разонравилась? - Анна переспрашивала просто так, над ней все еще витала страшная картина распятия.
- Да, - продолжал тем временем художник, - сиськи, задница. В одежде все это выглядит соблазнительно, но стоит тебя раздеть и все…

       Анна поставила на стол стакан с вином и поднялась. Ее качнуло, но голова уже контролировала тело.
- Так я могу идти, - произнесла она тихо.
- Да-да, - кивнул художник, - иди.

      Анна направилась к выходу. Внутри нее было пусто. И еще была усталость. Устало все и тело, и душа. Так, медленно переступая, она дошла до двери.
- Эй, погоди, - окликнул ее художник, - совсем забыл.

      Луиджи догнал ее и вложил в руку несколько монет.
- Зачем это? - спросила Анна, разглядывая монеты в руке, словно видела их в первый раз в жизни.
- Что значит зачем, - удивился Луиджи, - мужик я, в конце концов, или нет. Какая бы страшная задница у тебя не было, но пару раз я тебя попользовал.

      Так, с монетами в руке, Анна покинула дом папского художника Луиджи Бергамо и вышла на улицу. Светило солнце, редкие облачка хоть и плыли по небу, но были не в состоянии сделать серьезных изменений в погоде. Городская мостовая кое-где подсохла. А по улицам гулял свежий ветер. Заметив Анну он набросился на нее, растрепал волосы, попробовал задрать юбку, но Анна чисто механически придержала ее рукой. Короткая вспышка боли заставила Анну взглянуть на руку – та была аккуратно перевязана. И тогда Анна все вспомнила, все поняла.

      И полились из ее глаз слезы – соленое женское спасение. Целое море выплеснулось наружу, вымывая из сознания страх, ужас, боль. Так, рыдая в три ручья, Анна шла привычным маршрутом – к своей любимой корчме. Шла медленно, не обращая внимания на то, что ее пышная юбка волочиться по городской грязной мостовой, что сама она размазывает по щекам слезы, становясь от этого страшной, не замечая, что ее ноги иногда проваливается в выбоины, и тогда в башмаки заливаются грязь и нечистоты. Случилось с ней, нечто такое, такое, чего раньше… Ее обманывали, ее насиловали, ее били – она привыкла. На некоторые вещи и вовсе перестала обращать внимание, а в иных случая научилась действовать на опережение. Что и говорить, она была опытной и не такой уж глупой девушкой.

      Но проклятый художник, Анна вздрогнула и не решилась даже про себя произносить его имя, изнасиловал не тело, но совокупился с душой, грязно, извращенно, кроваво. И это был так омерзительно, так нестерпимо больно…
    
      Хозяин корчмы встретил ее удивленным возгласом.
- А мы думали, что художник тебя съел, - смеясь, произнес он.
- Что? - не поняла Анна, все еще находясь внутри собственных переживаний.

      Хозяин быстро взглянул на нее повнимательнее, и сообразив, что девушка не в себе, повторять шутки не стал.
- Пить будешь?
- Буду, немного, - кивнула Анна.

      Хозяин лично налил кружку и поставил ее перед Анной, а потом, подумав немного, в заведении все равно был полный штиль, сам присел рядом.
- Давно меня не было, - неожиданно поинтересовалась Анна, делая большой глоток.
- Давно, - поморщив лоб, припомнил хозяин.
- Зачем он меня обманул? - Анна вопросительно взглянула на хозяина.
- А-а-а, они все такие, - махнул рукой хозяин, сообразив, кого имеет ввиду девушка, и добавил, - художник, что с него возьмешь?!
- Да-да, - Анна поднялась, выложила монетки перед хозяином и направилась к выходу.
- Ты куда?
- Я пойду домой. Мне надо побыть…, - но договорить она не успела.

      В заведение вошли двое мужчин. Черные плащи и знак принадлежности к Ордену. Даже и не надо было пояснять, что это посланники Папы. Увидев их, хозяин невольно втянул живот и как-то стал меньше в размерах.
- Гулящая девица Анна, - гнусавя, словно у него насморк, произнес один из них.
- Я не…, - начал было хозяин, но Анна хлопнула по плечу посланника.
- Это я, разве не видишь?

      Посланник брезгливо смахнул с плеча ее руку.
- Велено передать, - его рука метнулась под плащ и вытащила на свет два тяжелых, бархатных мешка, опечатанные папской печатью.

      Не особенно понимая зачем, она приняла в руки деньги.
- Но…, - начала она, но посланники повернулись к ней спиной, и молча вышли из заведения…

      Анна беспомощно повернулась к хозяину.
- Ты вот что, - хозяина подошел к ней, выглянул на улицу, а потом загородил ее от входной двери, - ты Анна пройди-ка через те двери. От греха подальше.
- Но…,
- Никаких но, дай-ка я тебе плащик дам, а ты мешки эти под плащ прячь. Под плащ…

      Он еще раз выглянул на улицу, а потом крикнул громко:
- Мери, чертова кукла, выйди-ка сюда.

      Из кухни появилась заспанная служанка.
- Чего надо.
- Ты вот что, девка. Иди-ка, проводи Анну до дома.
- А что она сама-то, - попробовала перечить Мери. Но тут же прямо перед носом у нее появился кулак хозяина.
- Ты слышала, что я тебе сказал. Приболела она…
- Да, - быстро сообразив, что хозяин не шутит, согласилась служанка.
- Вот так бы и сразу. А то завела привычку.
- Да это я так, со сна, -  начала оправдываться девушка.
- Ладно. Приболела наша гостья. Понятно?
- Да.
- Вот. Доведешь ее до дома. Прямо до двери. Послушаешь, как она задвинет засов и сразу ко мне. Поняла?!
- Я что глупая что ли, - возмутилась Мери.
- Ты мне еще оговариваться начни. Все поняла?
- Проводить, послушать, как запрется и назад.
- Молодец. И еще, веди ее тихими улицами, в разговоры не вступай. Вон плащик накинь, как у нее и иди. Словно, идут две почтенные дамы, домой.
- Я все поняла.
- И не тереби ее. Вопросов глупых не задавай.
- Я поняла.
- Ну, идите с Богом…
    
      Вторая была особенно хороша, Тед не удивился бы, если бы увидел ее где-нибудь на подиуме, или на обложке журнала, а то и в кино. Дело было в том, что она была стопроцентным профессионалом, плюс еще кое-что – некая изюминка – так это принято называть у женщин.

      Тед повернулся на спину. Блаженство расслабления после занятий сексом – что может быть лучше!? Каждая мышца его тела стало словно желе, на любое, даже самое слабое шевеление, тело отзывалось сладкой истомой, и это было замечательно, лишь немного саднила шея, по-видимому, девицы так старались, что содрали кожу. Но эта мелкая неприятность ни шла, хотя, кто сказал, что это неприятность, ни в какое сравнение со всем остальным. Тед даже и не почувствовал, как перешел в состояние глубокого, спокойного сна…
    
      Суд был назначен на конец декады. Макс по-прежнему находился в одиночной камере, что было необыкновенной роскошью – старый его знакомец, как мог, старался скрасить тяжелые дни пленника. У Макс оставалось шесть дней, до того, как он должен будет предстать перед трибуналом представителей народа. Макс даже знал, какой ему вынесут приговор, правда, старался не думать об этом. Просто он ходил по камере, делал гимнастику и сидел около камина, кстати, тоже добрая услуга старого тюремщика, потому что старое здание тюрьмы было переполнено сквозняками и сыростью. А когда приходил тюремщик, то они разговаривали и истребляли вдвоем остатки «особого запаса для высокопоставленных лиц», как это называл начальник тюрьмы.

      Как-то, это было, дня за три до суда – Максимилиан теперь именно таким образом вел отсчет времени – тюремщик пришел чуть раньше обычного.
 
- Максимилиан, Вы знаете местные новости?
- Откуда, друг мой, я же сижу в одиночке? - невесело улыбнулся Макс.
- А, ну да, извините, - спохватился и неловко замолк тюремщик, - извините, Максимилиан, я…
- Да хватит Вам. Кстати, Вы говорили что-то о новостях, - напомнил Макс.
- Да-да, сегодня, к нам привезли малышей.
- Каких малышей, - сразу не понял Макс.
- Ну, как же, юных наследников.
- Подождите-подождите, - быстро заговорил Макс, - Вы говорите о юном Генрихе и его сестре Маргарите.
- Да, именно, о них, - кивнул старик.
- Но зачем же сюда? Господи, они ведь совсем дети, - забеспокоился Макс.

      В свое время, ему приходилось несколько раз общаться с ними самими и их няней. Правда, в момент общения его больше интересовала молодая няня, но и малыши были привлекательны и забавны, он даже немного с ними подружился.

- Их привезли тайно, в наемной, закрытой карете. Как объяснил мне глава народной милиции, для того, чтобы они не попали в руки фанатично настроенной оппозиции.
- Спрятать детей в тюрьме – оригинальный подход к решению проблемы безопасности.
- А почему нет, - вроде как, возразил старик, - здесь их точно не будут искать.
- Друг мой, но именно в тюрьме, проще всего забыть о человеке. Или вспомнить слишком поздно. Понимаете? А еще, его можно запросто лишить жизни. Тем более, если речь о беззащитном и испуганном существе.
- Неужели Вы думаете…, - тюремщик даже не стал договаривать, только глаза его сделались большие и испуганные. Но Макс, все равно понял, что именно хотел сказать его собеседник.
- А Вы думаете, что это невозможно?
- Честно говоря, такое коварство, да тем более, по отношению к детям, - старик покачал головой, - мне не могло прийти в голову.
- Времена меняются, мой друг. Если Бог не защитил своего помазанника, то почему Вы думаете, что он пощадит его детей?
- Макс, Вы словно открываете мне глаза. Бог, и правда, забыл нашу бедную страну, если допускает в ней такое.
- Скажите, а кто-нибудь сопровождает наследников?
- Няня. Такая молодая, очень симпатичная особа…
- А ее имя, Вы не знаете?
- Она представлялась мне, но я, честно говоря, позабыл.
- Я попрошу Вас, дружище, припомните…
- Знаете, Максимилиан, мне проще будет заглянуть в бумаги, увы, я давно перестал надеяться на собственную память. Однако Вы взволнованы. Думаете, что она Ваша знакомая, а может быть, даже и больше…, - старик рассмеялся, но по-доброму. Как старость иногда посмеивается над страстями молодости…

      Девушка шла по коридору, по совершенно незнакомому ей помещению. Ее тонкая, весьма восприимчивая к искусству, да и вообще к красоте, натура позволяла ей понимать живопись, восхищаться не только мазком или подобранной световой гаммой, но и воспринимать картины, как некий фрагмент жизни, наполненный внутренним смыслом и содержанием. А некоторая начитанность и широкий кругозор, несмотря на ее участие в историческом изломе, позволяли узнавать лиц изображенных на портретах, или угадывать исторические события, фрагменты которых, по той или иной причине взволновали художника…
    
      Исторический излом. Именно он, не позволил девушке закончить образование, а потом, вопреки собственным устремлениям, толкнул ее на работу в органы. Из-за всего этого, она нечасто выбиралась в картинные галереи. Сначала не позволяли известные события, когда всем стало не до картин, а позднее работа… Но она знала, что таких огромных, практически бесконечных галерей не бывает. Со стороны, это был просто коридор, хорошо освещенный, но начинающий неизвестно где и заканчивающийся в неопределяемой на глаз перспективе…

      А вот около этой картины девушка остановилась надолго. Она не смогла найти имя художника, вместо подписи, в нижнем правом углу стоял некий знак, большой и безвкусный по исполнению. Как будто его нанесли позднее, уже по верх готового произведения, а заглядывать по ту сторону холста, она не решилась. Но тот, кто писал ее, без всякого сомнения, был странным художником. Взять, хотя бы сюжет, он был редок. Девушка напрягла память, а потом даже покачала головой – такой никогда не попадался. Кроме того, он шел вразрез со всем тем, что было написано в Библии, хотя, если подумать, и не опровергался ей.

      Умирающий на кресте сын, а у ног – его мать. Воспитанная, своим веком, девушка, без всякого сомнения, сочла бы этот сюжет пошлым, но исполнение стоило того, чтобы остановить свой бег. Мастерство художника, который выписал муки и страдания такими, что они потрясали душу, оставляли след, а точнее рану, глубокую и незаживающую. Изображение, буквально, излучало боль, самую настоящую, физическую. По телу девушки даже пробежали судороги, как если бы она на краткий миг оказалась, там. Нет, не у ног, этого бы она и вовсе не пережила бы, а где-то рядом, недалеко. И это малое расстояние позволяло слышать крики, проклятия и стоны, которые, без сомнения, должны бы были раскачивать и сотрясать и землю, и небо. Девушка невольно подняла руки, чтобы прижать их к ушам, но в последнюю минуту, услышала шаги. А, отвлекшись, поспешила отойти от картины…
    
      По коридору, быстрой походкой, какой ходят не посетители, а скорее, обслуживающий персонал, или в редких случаях хозяева, двигался старик. Увидев девушку, которая отшатнулась от картины, он поспешил приблизиться и спросить:
- Анжелина, Вы в порядке?
- Картина, - указала на полотно девушка, - она… она странная.
- Картина, - старик посмотрел на полотно, словно видел его впервые, помолчал, а потом задумчиво произнес, - и правда, странное впечатление.
- Извините, а Вы не знаете, что значит вот этот значок на том месте, где обычно стоит автограф автора?
- А вот это как раз, мне известно. Это очень старая работа, а значок означает, что картина собственность Папского Ордена.
- Ее писали монахи, - удивилась собеседница, - которая всегда относилась к людям в рясе с непонятной брезгливостью.
- Нет, конечно. Просто автор, его имя, - старик поморщил лоб, - Луиджи Бергамо, сильно согрешил и был осужден Орденом, а его работы, до тех пор, пока мастер не покается, принадлежали Ордену.
- Понятно.
- Эта работа, единственная в своем роде. Видимо, предыдущие картины художника так же попали под опалу Папы, и вполне возможно, были уничтожены. Очевидно, что это последняя из работ мастера, а может быть, даже, и единственная из сохранившихся. Мне больше не попадалось ни такого стиля, ни такого понимания текста, ни такого выбора сюжета, если хотите.
- Простите, Вы хозяин…, - осторожно поинтересовалась девушка.
- Я хозяин это дома, Анжелина, неужели Вы забыли?
- Мне как-то неудобно, но Вы не первый раз называете меня этим именем, но уверяю Вас, что Вы ошибаетесь.