Человек Времени

*  *  *  *  *  *  * 

Глава I

Неизвестный человек

Вот и пришло время, друзья Вы мои, поведать Вам о житие человека, без которого мир не был бы тем, чем Мы с вами видим его теперь. Человеком, именно с большой буквы, который всем своим существованием заразил бы целые поколения, если бы хоть кто-нибудь хоть что-нибудь знал о нем.

*   *   *

Птолемей Фадеевич Филантропов происходил из набожной советской семьи, занимался наукой и еще молодым специалистом стал преподавать в Институте естественных наук в Ленинграде. Законная супруга Птолемея Фадеевича души не чаяла в спокойном послушном муже. Они счастливо сожительствовали на северной окраине города за Выборгской стороной и воспитывали ее оборванцев сыновей. Птолемей Фадеевич чуть свет натягивал кренпленовые короткие широкие штаны со стрелками и наряжался на работу. И хотя он работал очень далеко, за центром, путь свой не спешил начинать загодя, выходил из дому всегда впритирочку, тютелька в тютельку, чтобы успеть на занятия в Институт естественных наук. Птолемей Фадеевич не считал себя несчастным - он был примерным семьянином и порядочным мужем-подкаблучником. Жена его очень любила, но жил и спал он в передней в коридоре на коробках из-под инженерной аппаратуры, так сказать делал свой вклад в мировую экологию, не покупая нормальной мебели. Большие коробки из-под аппаратуры так ему пригляделись, что он устроил там, в нижнем ярусе под аппаратурой в коробке библиотеку, книги по механике твердого синего тела. Сверху за годы жалости над ним, ибо он принимал гостей всегда на коробках, а жена в комнату других ученых не пускала, он скопил немало шерстяных пледов. Теплое ватное бесформенное ложе из пледов чудесно обнимало теплую спину Птолемея  Фадеевича и погружало его всякий раз в бесконечный уморительно-упоительный сон ученого-мечтателя. Его друг, и научный соратник Фарисей Молибденович говаривал, что своя картонная коробка с библиотекой синего тела лучше двух зал чужого Эрмитажу. Уж лучше выставить свои труды на коробке, чем в залах Эрмитажа, хоть бы и на 3 месяца, ведь потом все ваши картины получат пинка под зад, а картонная коробка, уж если она ваша, то Вас и переживет. В ответ Птолемей Феликсович хвастался, что всякий раз после того, как он потрясет свою гражданскую супругу этими коробками, у него – приступ простатита. Будильником Птолемей Фадеевич никогда не пользовался, т.к над счастливыми молодыми проживала гражданская сожительница сбежавшего супруга, Пихаря Удмуртиевича Кукушкина, оставившего ей двоих голодных детей. Каждое утро Силестина Патрикеевна Вибрирующева, библиотекарь института благородных девиц оглашала спальню Птолемея Фадеевича в одно и то же время характерным зубодробительным звуком слива водопроводных труб, что так надежно гарантировало Птолемею Фатеевичу приход на работу вовремя. Так вот утро Птолемей Панкратьевич начинал всякий раз с того, что сползал на дно коробки так, что сам собой вставал в ней на ноги. Под ногами Птолемей Фадеевич имел полные и порожние 3-х литровые банки с водой, любил так сказать частью ночью напиться, частью – не любил далеко ходить за удобствами. Из всего выше сказанного читатель уже заметил, что по своему благородному происхождению ученого-натуроведа Птолемей Фадеевич любил комфорт в самых замысловатых, эстетских формах. Теща подавала ему в коробку шланг с теплой коричневой туалетной водой, и он совершал, всякий раз, свою тайну интимного коридорного омовения, услаждал свое теплое тело приятными мылами и бальзамами. Он называл этот процесс прийти в себя. Его ноги опускались в кожаные домашние мокасины, которые он доставил себе из городу Парижу. Затем приходило время наряжаться. Птолемей Фадеевич любил, чтобы все-то на нем сидело плотненько и со вкусом драпировался всякий раз до утреннего кофию. Но обилие драпировок так захламило его гостиную-переднюю, что горы шмотья теряли равновесие и валились всякий раз, когда он вылезал из коробки омывшись и напомадившись. Толстый портфель Птолемея Панкратьевича был похож скорее на саквояж врача нежели на тонкий чемоданчик учителя. Как известно всем городским франтам, стиль портфеля заключается в том, чтобы он чуть продавливался от краев внутрь, а не наоборот. Портфель же Птолемея Фатеевича надувался мячем для регби. Жизнь Птолемея Панкратьевича не была сахаром, а потому ручная кладь его напоминала НЗ летчика или саквояж провинциального ветеринара. Там была и клизма от внезапных запоров в дни сессии и шприцы с большими дозами глюкозы для улучшения работы мозга,  и шоколадный пудинг и теплый свитер. Запасы творогу хлебу под свежим “беконом” на сутки не покидали саквояж Птолемея Фадеевича. Провода с различными штепселями причудливо переплетались там с жидкими настойками и воскресными выступлениями на семинаре. Сверху Птолемей Фадеевич кринпленовые штаны из Мосодежды, купленные в 1936 году его дядей, сочетал с армейским кителем, украшенным погонами и золотыми пуговицами и карминовым шейным платком, под которым красовался широкий но короткий толстый шерстяной галстук. Птолемей Фадеевич был уверен, что теплая войлочная обувь и плотная синтетическая  одежда спасут его от июльской жары лучше, чем парусиновые гамаши и шаровары с большой кепкой. Коллекция обуви Птолемея Федеевича тоже составляла часть его страсти. Он предпочитал обувь из крепкой свиной кожи с открытыми носами типа сандалет, ибо вся обувь с закрытыми носами так или иначе посредине срока своей службы обретала открытые, он принял это как часть своего стиля. Носки Птолемей Фадеевич к серьезным аксессуарам не относил, потому носил их по очереди, согревая в течение дня то одну, то другую ногу и объясняя это тем, что стирает жена редко и так носок хватает в 2 раза дольше. Утром Птолемей Фадеевич выбегал из двора к метро весь в поту в теплом байховом одеяле поверх твидового пальто чтобы не дай бог по дороге туда не простудиться и не получить очередного обострения радикулиту. Жена как только муж из дому за дверь накрывает мокрую картонную коробку аккуратной вязаной скатертью с семейным гербом их союза ученого и домохозяйки в знак того что мужа нет дома и комната его закрыта на ключ. Рост Птолемея Фадеевича от такой сытной, укромной и покойной жизни становился все меньше прежнего и приближался к 140 см и как-то в свой юбилей в воскресенье он решил сдать своей жене паспорт на хранение, чтобы власть жены над ним была полной и безраздельной. В тот же день Птолемей Фадеевич поехал на кладбище и заказал себе местечко поближе к дороге, чтобы лучше видеть и слышать проносящиеся автомобили, он их так любил и всегда мечтал об одном, но знал что это невозможно –жена считала вождение опасным буржуазным увлечением для мужа и всякий раз отвлекала его танцем как только он заговаривал об этом. Огромный внутренний мир Птолемея Фадеевича не страдал от убогой тесноты его скромных личных апартаментов, скорее они были тем узким отверстием, через которое он видел огромный мир будущего науки, техники, медицины и спорта. Он верил, что он это заслужил и что когда-нибудь его жизнь станет лучше и жил ради этого светлого коммунистического будущего. В душе он всегда был настоящим коммунистом, не имея своих, он щедро до беспамятства и безраздельно любил чужих детей, любил студенчество, комсомол, молодежь, сполна отдавал себя научным поискам, декадами просиживая с печатной машинкой в большой своей картонной коробке.  Он все отдавал маленьким оборванцам на папертях церкви, кутулями относил в церковь старые половые ветоши, те что допускала жена, говоря при этом, что все равно выбрасывать, а так хоть убогим детям тепло да отрада. За доброту и щедрость к чужим детям Птолемей Фадеевич и любил свою жену. Он любил электронные вычислительные устройства, но сам ими пользоваться не умел, только смотрел на них как на скульптуру, мерцающую лампочками, и дарил их первому прохожему студенту. Все что он имел в молодости, он давно отдал людям, а все что зарабатывал, раздавал беднякам.
Глава II

Детство

По легенде, Птолемей Фадеевич был внебрачным сыном-любимчиком богатого купца промышленника Фадея Саввовича Филантропова от четвертого гражданского гератрического брака. И отец в 1917 году подарил ему на 37-летний юбилей легкий спортивный двухместный заднеприводный автомобиль, чтобы как напутствовал тогда отец:  “Ты сын мой теперь совсем уже заматерел, так буди словеса и телеса твои, очи твои, приданым моим этим прекрасным русским бабам, коих  не успети мы довольно радостию ублажити, шедши ты дале по Руси-то и возрадуй красоту души русской праздным и разгульным житием твоим и делити его с женским русским полом… “Так прощался отец с сыном на предсмертном своем одре, с украшенным парчей бордовой заморской и позолотою балдахином. В 1918 году Птолемей Фелантропов вступил в коммунистическую партию, а 3 унаследованных завода и спортивный автомобиль подарил советскому гегемону. Церковь он не любил, так как вечно удивлялся, что он приносит вещи и ветошь тем кто приходит туда, а они все что имеют сами отдают батюшке. Он удивлялся как церковь обирает людей, но сам давать перестать не мог. Видно этот мир не наклонится и не повиснет на опоре, вокруг которой сейчас вращается до тех пор, пока в нем есть равновесие людей, которые только берут, потребляют и никому ничего не отдают, и людей которые отдают все что имеют и созидают и ничего не просят взамен. В равной степени удивляешься существованию обеих типов, ибо поразительным является и то и другое, но именно они составляют полюса для намагничивания энергией человечества. Птолемей Фадеевич считал себя калакагатом и всегда стремился к гармонии. Он высоко ценил эллинистическую и Римскую культуру и всегда сполна отдавал себя чтению о ней. Но мы не об этом хотели Вам рассказать. А о чем то важном в жизни этого человека, поведать о какой-то тайне. Но разве мы можем поведать эту тайну вот так вот, вдруг, только для того чтобы рассказать о ней в этой книге. Нет друзья дорогие мои, не можем, во первых потому что если бы мы ее знали, то никогда не рассказали, а во-вторых, если бы рассказали, то она тут же перестала бы быть тайной. Значит если мы можем Вам о чем-то тут рассказать то это и не тайна вовсе, а просто то, что вы раньше не знали. А теперь узнаете.  Это 1 (один) день Птолемея Фадеевича.

Глава Ш

Один прекрасный день

Шёл ноябрь 1953 года. Как мы сообщили Вам, Птолемей Фадеевич бежал в Метрополитен, который только недавно и прорыли-то, а ветер развевал его одеяло и твидовый плащ. Из плаща ветер вытянул студенческую ведомость, в которой стояли очень важные оценки. А Птолемей Фадеевич тихо спускался по лестнице на перрон. Тем временем ведомость поднялась на ветру и опустилась на крышу троллейбуса №13. Этот маршрут по случайности повез ведомость прямо в институт естественных наук. Птолемей Феклистович позвонил на кафедру сказать что опаздывает, на что Ираклий Мефистофелевич сказал по прямому телефонному соединению через телефонистку, что уже начал читать лекцию за него. В это время на лекцию к Птолемею Фадеевичу опаздывал молодой студент Измаил Ануфриевич Торопилов-Находящев. В те годы среди юношеской скептически настроенной интеллигенции модно было брать две фамилии – отца и гражданской сожительницы. Измаил Ануфриевич, подходящий к Институту естественных наук, вдруг увидел летящую ведомость Птолемея Фадеевича и решил сделать из нее самолетик, пока не началось занятие. По счастью, самолетик Измаила Ануфриевича приземлился к Ираклию Мефистофелевичу и все бездельники сразу получили двойки. Он подавал огромные надежды Птолемею Фадеевичу, который, поняв, что все равно опаздывает, решил прекратить пытку своего тучного тела метрополитеном и пересесть на трамвай. Так оно было приятнее, да и билет на трамвай тогда стоил не 27 рублей как в метрополитен, а всего 19 рублей! По дороге, Птолемей Фадеевич встретил своего старого школьного друга, Валентина Индюкова-Зевакина. И они вместе вспомнили, как в 1938 году весело играли в пятнашки на трамваях. Пожалуй, нет более азартной спортивной игры друзья мои, нету! Погрузившись в воспоминания, Птоля и Валя зашли в старинную и прекрасную рюмочную “Висла” на Гороховой, что называется подергать баб за их люляки и стукнули вдвоем по рюмашке. Выпивкою их обносил стильный, костюмированный в хороший серый твид официант, которому на вид было то ли 30 то ли 70 лет, невысокий, а оттого не склонный падать на пол, он качался на ходу и имел до того наспиртованное лицо, что всегда изображал улыбку вовсе без мышечного на то напряжения. Не взирая на ранний час дня, рюмочная вся гудела от рассказов, историй, анекдотов. И вдруг Птолемею Фадеевичу стало так покойно и приятно на душе, что он и запамятовал, что ехал в Институт Естественных наук читать лекцию. Тем временем день уже клонился к закату, ведь трамваи по Ленинграду ходят не быстро. И Птолемей Фадеевич спросил за пятак у стряпчего садовую тачку, положил туда друга детства Валентина Даниловича, и повез все это на Сенную площадь, чтобы отправить его оттуда срочным поручением до дому. Извозчик оказался форменной тварью, попросив за извоз лежачего беззащитного тела человека семьдесят три рубля, сорок одну копейку. Тогда Птолемей Фадеевич махнул рукой и пошел в ту часть Сенной площади, где стояли таксомоторы. Поездка на автомобиле ЗИМ казалась ему слишком шикарной для друга, которого он все же любил, но тот был без сознания и потому не за что не оценил бы торжественность поездки. Тогда Валентина Даниловича положили в грузовой отсек Фаэтона “Победа” и, отдав в качестве платы за проезд рукописи своего нового романа и пары рождественских поздравлений дамам, Птолемей Фадеевич, наконец смог отсоединиться от теплого еще от спиритуозу тела своего любимого школьного друга. Странное знаете ли все же возникает состояние романтическим сумеречным вечером часов эдак в 5 или 6, когда весь день уже испит до дна, а вечер еще предстоит вкусить пустым голодным до приключений чревом авантюриста! В Институт было идти уж как-то неуместно, т.к. лекции слушают тогда разве что вечерние студенты, да и те уже подходят к концу, значит применения в педагогике Птолемею Фадеевичу уже сегодня не найти. Птолемей Фадеевич повернул голову налево и увидел всю светящуюся огнями Гороховую улицу, в конце перспективы которой в мареве осеннего заката горел в лучах заходящего за горизонт солнца золотой шпиль с корабликом. Дамочки в шляпках с легкой фатой мелкими шажочками в узких длинных юбках и драповых серых осенних пальто семенили по мостовым, грузные фигуры матросов и офицеров весело напевая свою фронтовую, шагали в ногу, мальчишки в отцовских шляпах и сапогах пускали над мостовой деревянного змея из фанерной двери аптечки. Вдруг Птолемей Фадеевич у себя за спиной услышал разговор одной женщины. Он не знал что звали ее Зинаида Ираклиевна Студнева, и была она дочерью заведующего кафедрой. “Ой, а ты как тут оказалась?”- спросила женщина у самой себя стоя на садовой улице и разводя руками от удивления и улыбаясь, желая обнять себя. “А я отражалась в мокром люке, любовалась своими новыми бигудями” – отвечала она сама себе. “Осторожно, тебя помойной тачкою тут задавит”, бережно предупредила она сама себя. “Пойдем я покажу тебе кое-что новенькое…”, ответила женщина сама себе громко, радостно и с азартом повела себя в сторону ТЮЗа. Птолемей Фадеевич посмотрел прямо и увидел Садовою улицу во всем ее вечернем великолепии. Автомобили выстроились в стройные ряды так плотно, что образовали не два ряда, а четыре, От множества ландо рябило в глазах и Птолемей Фадеевич закрыл их. Тогда его слух начало ласкать многоголосье клаксонов  и свинцовые прелести выхлопных газов.
Птолемей Фадеевич открыл глаза и повернул голову направо и снова как в калейдоскопе увидел Гороховую улицу. Увидел длинную красную линию до Фонтанки, там, за ней, в мареве заката – украшенный колоннадой колоссального коринфского ордера прекрасный известняковый фасад Театра Юного Зрителя. Казалось, что до него десять или пятнадцать верст, он казался словно храмом на Олимпе, недосягаемым, строгим и прекрасным. Он горел в лучах заходящего солнца теплым бордово-золотистым сиянием, как огромный слиток червонного золота. А на пути к нему в вечернем вибрирующем воздухе он видел сотни проводов, автомобилей, лес шляп и шляпок, которые словно раздвигали пространство. Так Птолемей Фадеевич стоял истуканом час или два, изумленный представшей пред его неискушенными очами прекрасной картиной вечернего осеннего Ленинграда, города который он безусловно любил и боготворил, но не мог позволить себе жить в той его части в которой желал, а именно на Выборгской стороне. Его всегда манила романтика производств и заводов, леса труб, источающего разноцветные дымы на фоне серого неба,  как струи красок, пущенных тюбиками на серый холст. В убогих кварталах промышленных районов он видел стремление человека к прекрасному будущему, к будущему, где он поселится в высоких залах, будет слушать классическую музыку и вспоминать, каким тяжелым трудом он всего этого достиг. В спутанных проводах Выборгской стороны сплетены сотни надежд и питающие их судьбы, которые трудятся и ждут прекрасного будущего, которое как они верят, когда-нибудь обязательно настанет.

*     *     *

В этот момент счастливый старожил Выборгской стороны Рупрехт Рупертович Раухман откусил от удовольствия и наслаждения кусок своей деревянной курительной трубки, подавился ею, задохнулся и умер, так и не осознав своего мещанского счастья.

14 октября 2012 года. Солнечное осеннее Ленинградское утро на пр. Просвещения.  Редакция в 18.48, 16 ноября 2014 года на о. Голодай.