Повесть Шурка

Валентина Павлюкова
Шурка
повесть
Посвящаю отцу своему.

 

За деревнею родной, где гибкая черемуха невестой у ручья цвела,
Роняя в воду белый лепесток.
По лужам теплым детство босиком здесь пробежало.
На пестреющей долине, где не скошена высокая трава,
Меня юность у березки поджидала.
Робко за руку взяла.
По желтой осени бесшумно прошагала.
По сугробам зимним не заметно в зрелость увела. 

 



Шурка.
На всю жизнь у него осталось в памяти из детства ощущение постоянного голода. Почувствовав запах испеченной картошки в печке, мальчик  проснулся, глаза еще ни как не открывались, а есть уже сильно хотелось. Он робко позвал маму, надеясь, что она еще дома. К нему подошла старшая девятилетняя сестренка. Маруся  протянула брату большую теплую картошку и уселась рядом.  Дети, свесив босые ноги с высокой, сколоченной из досок лежанки, принялись завтракать. Доедая последний кусочек, с черными от сажи щеками, братишка  подбежал к маленькому окошечку и прильнул  к замерзшему стеклу, выглядывая, не идет ли мама. Мать он  редко видел. И поэтому очень по ней скучал.  Мария уходила рано утром в колхоз на работу, а возвращалась почти всегда, когда он уже спал. О четырехлетнем брате заботилась сестра Маруся.
Голод, холод и скитания Александр испытал на своей шкуре с раннего детства. Все началось с депортации в Сибирь. Не хотелось верить, что началась война, еще больше не верилось, что по указу Сталина о выселении  Поволжских немцев в Сибирь, надо было бросить свои дома, хозяйство и за сутки собрать в дорогу все  необходимое. 
Вместе с другими немцами, заселившими эти, еще тогда, дикие степи в 18 веке по приглашению Екатерины Второй, попали в Россию и предшественники семьи Аппельганц. Они  жили Ротгамель, ныне, ( Памятное) Сталинградской области, ранее (Царицын), имея свой дом и хозяйство.  Осеннее утро 1941года было пропитано тревогой и растерянностью. Отец зашел в дом, плотно прикрыв за собой дверь, и что-то сказал жене.  Мария тихо плакала, стараясь не напугать спящих детей. Но дети уже проснулись, почувствовав не обычную обстановку, недоумевая, почему родители складывают какую - то одежду в чемоданы, а в корзину куски сала и завернутые в полотенце булки хлеба. Потом пришла  тетя Катя, сестра  Марии и тоже горько плакала, заходили еще люди и все куда – то сильно торопились.  К полудню собралось много людей у сельского совета.  Доставка людей на железнодорожную станцию к эшелонам осуществлялась на  бортовых машинах и гужевом транспорте. Не хватило транспорта и оставшиеся мужчины, подростки и даже дети шли пешком. Было много шума, суеты. Охваченные горем,  плакали дети и женщины. Они смотрели в уходящую даль, где оставался дом. Их увозили, многих навсегда.  На железнодорожной  станции  канвой поместил депортированных немцев в товарные вагоны, набивая их до отказа. Около месяца добирались по железной дороге до места расселения. Тем временем в Сибири установились холода. Наконец, состав добрался до Омска. Здесь большую часть мужчин распределили в трудовую армию. Мария рассталась со своим мужем,  и он уже не вернется. Еще предстояло добираться  по Иртышу в восточную часть области. Здесь в селе Дали остались Мария и ее дети. В местном сельском совете поставили на учет, осуществив надзор,  определили на разные работы. В прошедшее лето многие сельчане ушли на фронт, урожай с полей не успевали убрать до наступления холодов.  Прибывшее сюда немецкое население:  женщины и подростки  с местными жителями убирали на колхозных полях полу замерзшую картошку и капусту, собирали оставшиеся ржаные и пшеничные колосья. Бригадиры вели строжайший учет за колхозным добром.   
Уже почти остыла, протопленная утром печь. Дети возвращались с улицы. Маруся крепко держала за руку братишку,  перетягивая его через высокий порожек бани, которая теперь была жильем для этой семьи. Саша капризничал и просился домой, не понимая, что его уже не вернуть никогда.  Наконец вернулась мать с небольшим узелком в руках. Дети бросились с плачем к ней, наперебой рассказывали каждый о своем. – «Сейчас, мои кровинушки, затопим печку, будет тепло, сварим суп с картошкой и муки добавим, все глядишь, по гуще будет. Сегодня килограмм муки получила, вот, растянем на неделю». – Уговаривала  детей и себя  Мария на немецком языке, забрасывая в печку дрова. «Мама, а Ванька соседский сказал на нас фашисты и папка наш тоже фашист». – Пожаловалась Маруся. Помолчав некоторое время,  Мария прижимала к себе по очереди своих детей, сдерживая слезы, тихо проговорила. – «Не слушайте Ваньку,  вот скоро кончится война и ни кто не будет больше так говорить»!  Дверь открылась и вошла Настя, молодая женщина, которая работала в одной бригаде с Марией.  Она иногда заходила, ей было жалко детей, а своих Бог не дал. А теперь уже и надеяться не на что. Время ушло. Так она считала. Она поставила кринку с молоком на стол, размотала полушалок с шеи и бросила его на лавку. – «Вот, молоко Сашке принесла». – Живо заговорила Анастасия и подхватила его на руки. – «Да ты, однако, захворал,  весь горячий, застудился верно.  Мария, положи мальчонку поближе к печке, я схожу к бабке Феше за сосновыми почками и еще, может какой травы даст».   
Возвращаясь вечером домой по заснеженной тропинке, Мария подумала с досадой: - «Зима длинная, не прокормить детей, сегодня опять бригадир обделил, выживай, как сможешь, говорит, как до весны дотянуть, дети мои ослабнут, все опухнем с голоду.  Нет, нет, доживем! Весной обещали больше посеять ржи на полях, тогда будем с хлебом! Картошка и турнепс на семена в колхозе  есть». – Мысленно рассуждала  Мария, подходя к своему жилью. Так  медленно тянулись зимние месяцы. Не суждено было Марие дождаться   весны. Истощенный и простуженный организм сдался. Свалила с ног смертельная болезнь. От ее плотного, здорового тела  ничего не осталось. Только длинные, густые волосы оставались неизменными, их светло-русые волнистые пряди,  собранные  в пучок, свисали с лавки, на которой она не подвижно лежала. Такой свою маму  запомнил Саша из далекого детства. Между прерывистыми воспоминаниями в памяти проплывают редкие картинки материного силуэта: ее длинные русые волосы разлеглись волнами по плечам, мягкий голос звучал тихо на родном немецком языке, как бы опасаясь, руки гладили нас с сестрой по голове и спине. Мы успокаивались и засыпали. 
   Дед Игнат подъехал на старой лошаденке к сельскому совету. Председатель Евгула Лаврентьевна  подвела девочку и мальчика к саням, где с узелками сидели ребятишки в старом тулупе, зарывшись в солому. - «Вот, Игнат Тимофеевич, еще двое сирот тебя дожидаются». Она передала документы на детей старику. Старик протянул мальчику свою костлявую руку. – Как звать - то тебя мужик?- Саша.- Чуть слышно ответил мальчик. Значит, Шурка. Верно, Шурка? Мальчику понравилось, его так ни кто не звал.  Соглашаясь, он кивнул головой. Усаживаясь  на облучке, дед скомандовал:  - « Ну-ка, воробьи, прыгайте, гнездитесь скорей, торопиться надо, пока солнце не село». Заскрипели, трогаясь по снегу сани. Прикрикнул дед на лошадь.- «Ну, трогай, клячонка»!  Детский дом был открыт в начале войны в деревне Елань. Сюда, на правый берег Иртыша везли осиротевших детей. Деревянный барак был разделен на две половины, для девочек и для мальчиков.  Детей разлучили. Теперь Маруся приходила иногда навещать брата.               
  Большая комната, отведенная под спальную, была заставлена рядами железных кроватей, на которых лежали серые матрасы, набитые соломой и такие же серые суконные одеяла. На ножках кроватей, которые были отдалены от печки, намерзал лед, так как тепло не доходило до дальней стены, и ее нижняя часть покрывалась инеем. Шурка спал накрытый одеялом с головой, которое просвечивалось насквозь от ветхости. В ногах, свернувшись в серенький комочек, спала маленькая собачка. Как-то, на улице прибилась к нему бездомная собачонка. Он спросил у няни: - «Кто это?» - «Наверное, мальчик». -  Не уверенно ответила няня.  «Мальчик, мальчик». – Позвал Шурка. Он побежал, изредка подпрыгивая и помахивая, пушистым хвостиком. Теперь они уже не расставались. Собачке что- то снилось. Собачонок вздрагивая, подергивал лапками. Шурка от этого проснулся. Он вспомнил, что сегодня дежурит его добрая ночная няня. Он в темноте нащупал свое серенькое пальтишко, висевшее на стене, рядом с кроватью и вытащил из его кармана еще чуть теплую картошку, сваренную в мундирах. Это тетя Мотя подкармливала его, чтобы совсем не ослаб.
 В столовой тоже шла борьба за выживание. Пообедав, Шурка, Ленька, Максим и Егорка поделив свои кусочки хлеба пополам, одну половинку съели с супом, а вторую засунув за пазуху, собрались вынести для своих питомцев – собачек. Большие мальчишки,  лет двенадцати, стояли у выхода. Главным из них был Оглоблин Сенька. Его все называли «оглоблей».  «Оглобля» подал сигнал: - «Тряси мелюзгу»!   Ребята разбежались   врассыпную. На этот раз не удалось убежать Леньке и Шурке. Оглобля забрал кусочки хлеба у ребят и надавал им подзатыльников. Шурка плелся с опушенной головой к забору, там обычно поджидал его лучший друг Мальчик. Собачка радуясь, прыгнула ему на встречу. Шурка виновато опустился на траву, обнимая своего преданного друга, который уже, как будто все понял, тыкал своим холодным мокрым носом, надеясь найти ожидаемый кусочек, щенок ткнул еще раз в Шуркину щеку -  Прости, Мальчик, ничего нет, не изловчился сегодня, ну ты немножко подожди,   я скоро вырасту, тогда смогу с ними справиться.- Обещал Шурка своему другу.
Он вспоминал, как по ночам  молилась няня и просила хлеба. – «Отче наш. Дай нам хлеба каждый день».- Старательно проговорил Шурка.
Долго ли, быстро ли, но время шло. Прошла зима, потом лето. Опять наступила зима. В школу ходили детдомовские  дети вместе с местными деревенскими. На стене у входа крупными буквами написано: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». Каждый раз, проходя мимо, дети в пол - голоса читали эти клятвенные строки. К учебе особого интереса Шурка не проявлял. Тогда ему казалось, что это не главное.  Шурка обрел себе нового друга. Его звали Володька Огрызков. Он был сыном школьного учителя. Сестра Маруся помогала брату справляться с уроками. - «Доля ты русская, долюшка женская» … - Читала Маруся брату. Ему больше нравилась другая строчка Некрасова. – «Только не сжата полоска одна»…
Осень 1944года сулила хороший урожай на хлеб. Дети помогали в уборке колхозникам. Надо было выполнить план по сельскохозяйственной  продукции и отправить хлеб на фронт бойцам Красной Армии. Как это делалось ежегодно. Шурка со сверстниками собирал колоски, складывая их в корзины. Потом относили на пункт приема. Терентий Иванович разрешал ребятам прятать зерно с колосков себе в сапоги. Ребятишки по трут ладошками зерно, сдуют шелуху и потом долго жуют. Терентий жалел ребятишек, особенно сирот, кто их пожалеет. Насмотрелся на фронте всякого. Председателем – то два месяца назад сделали, как списали с фронта по ранению. Больше всего мальчишкам нравилось на лугу сено убирать,  на конях можно покататься. Терентий Иванович  сажал на коней у кого ноги достают до стремени. Шурка с нетерпением ждал своей очереди. – «Ну, а ты Шурка,  кем будешь, когда  вырастешь»? – Чапаем!- Гордо ответил Шурка.  «Ну, Чапаю ни как нельзя без коня – то!» Шурка старался изо всех сил подвозить копны без потерь к месту, где женщины колхозницы с великим мастерством складывали большой стог.  Дело шло к завершению, как вдруг на небе стали появляться тучки. «Пашка, подавай скорее осиновые ветки, стог вершить будем»! Кричала  Марья своему сыну, стоя на макушке огромного стога. Ветер трепал ее старенькое ситцевое платье, волосы выбивались из под косынки. Там, на верху, она казалась  бесстрашной и величественной, такая все на свете сможет.  На минуту Шурке показалось, что она похожа на его маму. В этот момент Шурке очень захотелось постоять рядом с ней. Когда сорвались с неба первые капли дождя,  все убежали в укрытие. Марья смеялась, выжимая подол платья. – «Слава Богу! Успели!» Шурка тоже был доволен, потому что справился с работой.  Он вдруг почувствовал, что взрослеет и от этого испытывал гордость!               
-«Кони устали. Распрягайте»! – Велел дед Игнат, обращаясь к ребятам. Игнат Тимофеевич работал колхозным конюхом всю войну.  Он был уже совсем не молодым человеком. Уже давно разменял седьмой десяток. Ребята любили ходить на конюшню зимой кормить лошадей, гонять их к проруби на водопой, ухаживать за жеребятами, а летом, пасти по ночам у реки, засиживаясь у костра и слушая  истории Игната о лошадях. О них он, кажется, знал все. Стреноженные кони  мирно паслись вдоль берега Иртыша, позвякивая уделами. Только, Гордый, высокий, красивый жеребец, стоял чуть в стороне, на пригорке с поднятой головой, нервно перебирая передними ногами. Вдруг, около него появилась кобылка Майка. Она положила свою тонкую голову на крепкую шею жеребца, да так и замерла.    Услышав ржание кобылы, ребята встревожились. Игнат Тимофеевич их успокоил: - «Это она жеребенка потеряла, вон он, догонит, ишь ты, морду тянет, приучили к угощениям, вот и ждет морковки, или сахару». - Шурка подошел к жеребенку со звездочкой на лбу и протянул кусочек. Нижней губой Звездочка осторожно прикоснулась к его ладони, забрав хлеб в рот, мотнула головой и тут же скрылась на склоне.  Стоял конец июля. Вечерело. На небе зажигались звезды. Было  тихо, только где – то далеко кричала изредка ночная птица.  От воды потянуло прохладным,  легким ветерком. В реке плескалась рыба. У самого берега горел большой костер. Искры выскакивали из костра и улетали высоко, к небу и там гасли. Зашипел чайник с ароматными листьями лесной черной смородины. Ребята расположились на траве. На их лицах отражались языки пламени. Доедая испеченную, в углях картошку они слушали Игната. Он выпил пару глотков из алюминиевой кружки хлебного квасу и продолжил: - «За мою жизнь много коней я повидал. Конь, ведь, он порой бывает лучше иного человека, хоть и с норовом, но приучить все равно можно. Без коня никак нельзя: ни крестьянствовать, ни воевать. Конь годится, как говорится «и в подводу и под воеводу». Да уж очень умное животное, голова то,  вон какая большая. Лошадь чувствует настроение человека и знает, как посмотреть, как подойти. Постоишь возле нее, поговоришь, она все плохое забирает. А то и наоборот: животное сердится, или грустит, потреплешь гриву, угостишь, что в кармане отыщешь. Глядишь,  повеселел твой друг. Самому на душе радостнее станет, что поняли друг друга.  В  Гражданскую,  в нашем кавалерийском полку был жеребец черной масти,  молодой,  необъезженный. Ни кто не мог с ним совладать. Я на нем удержался, покорил. Лихой кавалерист я в молодости был, дрались отчаянно за жизнь свободную. Почти всю войну с вороным прошли. Да тут напоролись на засаду. Меня по руке царапнуло. На полном ходу вылетел из седла. А Воронка моего смертельно ранило.  Не могу забыть его глаза и бившую из ран фонтанами кровь. Красногвардейцы его пристрелили, чтобы не маялся.   Шипко тогда горевал о нем, как о потерянном бойце, ну ничего, обождите маленечко, ребятишки, скоро кончится война, мужики с фронта вернуться, трактора коней заменят».  Еще долго говорил  Игнат Тимофеевич о преданных и умных конях. Шурка и Ленька спали беззаботно на конской телеге, раскинувшись на свежем сене. Только Володька, лежа на животе, придерживая свою белесую голову  двумя ладошками, часто моргая такими же светлыми ресницами, преодолевая сон, дослушал до конца деда Игната.  Утром  ребята собирали своих питомцев, кричали наперебой: - «Рыжка, Гнедой, Буян, Зорька, Пегий, Каурый, Буланый»…   
По первому снегу ребята занимались заготовкой дров для детского дома. Завхоз, Иван Иванович, с ребятней отправились в лес спиливать поломанные     бурями березы и осины двуручными пилами,  заодно подобрать сухой валежник. Широкими полозьями от конных саней прокладывались первые зимние дорожки  вглубь леса на две версты. Первыми прошли сани, которыми управлял Иван Иванович, который здесь знал каждое дерево, подлежащее спилу. Натянув вожжи, завхоз велел ребятам оставаться на этом участке леса. Зазвенели двуручные пилы, застучали топоры, отдаваясь гулким эхом далеко по сторонам. Скоро стали наполняться повозки дровами. Шурка сидел верхом на вязанке и пытался тронуть с места лошадь. Она стояла и только мотала головой то  вверх, то в низ. Мальчик осмотрелся и у самых ног лошади увидел зайца. Он был белый, только кончики ушей оставались серыми. Шурка схватил и прижал к себе зайца, у него была повреждена передняя лапка. Он дрожал от страха  и боли. – Что с ним теперь делать?- Растерявшись, подумал Шурка. – Заберу! Надо лапку вылечить. - Твердо решил он,  бережно устраивая белька. Всю дорогу думал, где он поселит свою находку. Вдруг он вспомнил: - У Володьки Огрызкова, сына школьного учителя, есть дома кролики и мой зайчик с ними поживет».  –Успокоившись, решил Шурка. Всю зиму лесной гость прожил с домашними собратьями, которые его охотно приняли к себе, а к весне и вовсе поправился и совсем забыл, что он лесной. 
Март. Месяц в Сибири совсем не весенний. Все так же дуют ветры,  валит снег. Все устали от морозов и птицы и звери в лесу. Волки голодные воют по ночам, подбираясь к человеческому жилью. Колхозный сторож расставил за фермой капканы с приманкой. Ребята бегали смотреть попавших в капкан, потом добитых,  двух волков и одну серую волчицу. Освобожденных из капканов и отброшенных в сторону огромных волков с большим любопытством рассматривали мальчишки, дергая их за хвосты и даже заглядывая в пасть, пытаясь нащупать острые клыки.   – Если не остановить это нашествие отощавших за зиму волков, они не постесняются, всю скотину порежут. Тут уж кто кого одолеет.  Этой зимой часто стали приходить к человеческому жилью. Уж много развелось их нынче! - Поясняли деревенские мужики.
Наконец пригрело   весеннее солнышко. В овраги с шумом неслись мутные большие ручьи, собирая всю грязь с собой. На влажной, теплой земле появлялась трава и постепенно вся природа  просыпалась и  преображалась. Май месяц ступил в свои права. Во дворе детского дома ребята  постарше мастерили табуретки, этажерки и другие предметы для хозяйственных нужд. Этому мастерству обучил ребят Федор Березин, которого  в начале войны комиссовали с фронта. Он вернулся без  руки. Приспособился жить и работать.  Стучали молотками, стругали рубанком доски. Стояла шумная рабочая обстановка. Шурка забрался по стволу старой березы, чтобы там закрепить новый скворечник с круглым  в него входом и ступенькой. С высоты  было видно дорогу, которая вела на  поля и другую, которая уходила к колхозной конторе и сельскому совету.  Издалека показалась женская фигура, которая стремительно приближалась. Это бежала почтальонка  Дарья. Она кричала и махала косынкой. – Шурка! Что там за шум? Чего ревет, не разберешь, лихоманка ее тряси! – Не выдержав, с нетерпением спросил Федор. – Война кончилась! Дядя Федя! Война кончилась!-  Шурка кричал в  ответ, не заметив, как слетел с дерева, обдирая ладошки. Через минуту все кричали от радости и дети и взрослые, плакали и смеялись. – Дожили до победы!- С радостным волнением в голосе произнес Федор, смахнув не прошеную слезу с усталых глаз. Над крышей сельского совета развевалось красное знамя с серпом и молотом. День был солнечный. От слез радости и светлых улыбок этот долгожданный день казался еще светлей. По радио звучала музыка. Женщины, узнав о победе,  спешили с  полей и колхозной фермы, собираясь на праздничные гулянья. Они плясали, махая цветастыми платками. Общая большая радость всех ребятишек и взрослых передавалась от одного человека к другому. Это долгожданное слово победа, которое повторяли сегодня много раз, не только в этой деревне, оно повторялось миллионами людей во всех городах и селах нашей настрадавшейся Родины. Среди толпы появился председатель колхоза, начался митинг. Слова говорили просто, но торжественно, голоса дрожали от волнения. Много слов благодарности было сказано в этот день, особенно женщинам. – «Спасибо вам бабоньки, за ваш труд, терпение, за ваши пролитые слезы в тяжелые годы войны. Еще многое предстоит нам пережить и не быстро высохнут слезы по не вернувшимся с фронта  односельчанам». – Заканчивая митинг, говорил председатель колхоза  Крутояров Терентий Иванович  бывший фронтовик.      
Потянулись дни ожиданий своих односельчан  с фронта.  Не многим было суждено испытать чувство встречи.  Люди жили неугасимой надеждой, что  ранним утром подойдет к калитке их усталый от фронтовых дорог солдат. 
Ребята каждый вечер ходили на берег Иртыша встречать баржи и пароходы. На пристани  собралось  много народу, когда колесник, хлопая  лопостями, причалил к диборкатеру. С парохода слышны наигрыши на гармошке и обрывки песни, которая волновала людские души. 
«Напрасно старушка ждет сына домой.
Ей скажут, она зарыдает.
А волны плывут с под винта за кормой.
И след их вдали исчезает»…
Встречающие всматривались на сошедших  людей на берег, надеясь увидеть своего мужа, брата, или сына. Солдат лет тридцати пяти в гимнастерке и сапогах, прошелся вдоль берега, внимательным взором стараясь осмотреть все вокруг себя. Как бы определяя: на сколько изменились его родные места в его отсутствие. Подняв голову и пристально всматриваясь,  заметил, как бежала  на встречу к нему женщина.  Солдату  хотелелось узнать в ней свою Катю, но понял, что обознался, когда она уже стояла рядом, широко и удивленно раскрыв на него глаза. – «Иван? Это ты Ваня»?  Мы же на тебя похоронку получили. А ты вот, живой! – После некоторого молчания удивленно и растерянно сказала женщина. – Да, на войне всякое бывает! Здравствуй, Клаша!- протягивая ей руку, сказал солдат, снимая с плеча вещмешок. – А я тебя сразу узнал, а Катю мою не видела? Леньку? Не терпится поглядеть на них! Вырос, уже, сынок – то, не узнаю наверно! – Быстро заговорил солдат, поднимая с земли мешок, хотел было уже направиться в деревню. Клавдия, поглядев на него осторожно и как будто, виновато, дернула  за рукав гимнастерки. – Подожди, Ваня. – Сделав длинную паузу, она не уверенно продолжила. -  Катерины нет, уже полгода, как схоронили, все ждала тебя, не верила, что ты погиб. А Ленька в Еланском  детском доме живет…-   Иван присел на край бревна, лежавшего рядом с высокой сосной.  Ноги, которые прошагали много верст за эти годы, не хотели идти. Его охватило чувство безнадежности и не преодолимой тоски. Он достал из кармана немецкий трофейный протсигар, подаренный на память другом, достал  сигарету. Руки дрожали, не хотели слушаться, опустив голову, солдат молчал и курил. Потом чуть слышно прошептал: - Разве так бывает?- Солдату вспомнилась дорога с фронта домой. Шел пешком, ехал на машине, передвигался на военном эшелоне. Дорога с фронта длинная. Повсюду разруха. Еще не скоро заплывут и зарастут травой окопы, с торчащими осколками по краям. – Это ничего.  Все уйдет в прошлое. – Думал он, приближаясь к дому. – Главное, скоро увижу своих самых родных: жену и сына. Война уйдет. А здесь в Сибири ее не так видно. Построим все заново. Ведь руки, ноги целы, я живой». Но сейчас он сомневался. Сердце ныло, ему не хотелось верить, что не увидит своей Кати.  Клаше хотелось помочь ему, она вспомнила, что детдомовские ребятишки бегают на пристань, и стала глазами искать, где они могут сейчас быть. Ленька и Шурка были на палубе парохода, который был причален к берегу до утра. – Ну - ка брысь, отсюда, пассажиры. Посторонним на судне запрещено.- Вдруг громко скомандовал человек в полосатой тельняшке с усами. – «Дяденька, разрешите нам постоять на капитанском мостике»!- Просили ребятишки матроса. – «Не положено». – Утвердительно еще раз ответил матрос и проводил их на берег. Наконец,  Клаша увидела мальчиков и позвала их к себе. – «Ленька, это отец твой»! –  Подталкивая  рукой, направила мальчика к солдату. Человек в военной форме казался Леньке большим и смелым и он не сомневался, что это его отец, бросился ему на шею. – «Папка, я ждал тебя, я знал, что ты приедешь, папка, родимый мой, теперь я с тобой жить буду»! Долго не унимался Ленька, крепко держа  за руку своего отца,  прижимаясь к его груди, на которой светились медали за отвагу.  Еще  до конца не верил в его возвращение домой. – Ленька шел рядом со своим отцом по дороге, испытывая необыкновенную радость и гордость. Шурка с Клавдией  вслед за ними подходили к деревне. Шурка подумал: - «Может я тоже завтра встречу своего отца. А вдруг он меня не узнает, ведь он меня давно не видел. А я его совсем не помню». - 
В конце июня 1945года в деревне Еланка проходил в школе выпускной, который запомнился не только уходившим из школы ребятам, но и детям помладше, наверное, потому что он был первым послевоенным. Запомнились слова директора и учителя Шурке и многим другим детям, потому что он для них был не только наставником, но и отцом.  - «Много еще печали прольется на наш сибирский народ. Трудно будет, знаю, добрую половину крепких и здоровых мужиков забрала  у нас война. Но мы не поддадимся трудностям, преодолеем их, и в этом нам поможет   одна общая радость. Этот светлый день принесла нам  - победа! Ваши отцы положили за нас свои жизни, побеждая врага  на фронте, мы одержим победу над разрухой, над голодом.  В таких обстоятельствах быстро повзрослели наши дети и на ровне со взрослыми  работали на колхозных полях и лугах.  Им не когда было играть. Но не один из них не испугался трудностей. Сегодня мы спокойны за них и уверены, что подрастает достойная смена»… 
 Через год,  руководством детского дома и медкомиссией, было решено отправить некоторых ребят на летний период времени  в Екатериновский детский дом, который после войны стал считаться санаторным.  В это число попал Шурка. На тот период времени ему пошел одиннадцатый год. Прошло недели две. На новом месте для Шурки было все другое не привычное, чужое.  Каждый день кроме обеда полагалась лепешка с медом и стакан молока для укрепления здоровья. Но даже это его не могло здесь удержать. Хотелось в Еланку к своим товарищам, туда, где для него стали все родными. Он решил вернуться обратно.  По Иртышу до пристани Скородум готовился к отплытию колесник «Ленинград».  Надо было решаться сейчас. Посадка пассажиров была почти закончена, матросы носили на палубу попутный груз. Когда дядька с усами прошел мимо Шурки, он узнал в нем, того матроса, который на этом пароходе привез Леньке отца. Он вспомнил, как этот строгий матрос прогнал их с Ленькой с палубы. «Этот не возьмет»!- Подумал  Шурка и отошел в сторону, спрятавшись за кучу железных бочек, боялся обнаружить себя. Он заметил по правому борту на корме приоткрытую металлическую дверцу. Уличив момент, пока матросы замешкались на палубе, мальчик забрался в люк под машинным отделением и устроился на небольшой площадке под валом между лопастными колесами, от которых отскакивали водяные брызги.      
Убрали трап. Пароход хрипло зашумел и отчалил от пристани. Шурка был доволен, что ему удалось провести этого не сговорчивого матроса. – «Ничего, подрасту еще не много и сам стану капитаном. Теперь можно кем хочешь стать».- Поджав ноги, он согрелся от урчащего мотора, крепко заснул спокойным сном. Когда проснулся, было уже за полдень. На какой - то пристани зашли еще пассажиры,  ему удалось проскользнуть, затерявшись между женщинами и ребятишками. – «Теперь можно не прятаться»- Решил Шурка - « В такой гуще народа меня не заметят». И спокойно стал передвигаться.  В трюме его заметила женщина, которая ехала с маленькой дочкой. Она позвала его, поманив, указательным пальцем. – «Один едешь? Далеко? Голодный»? Спрашивала женщина, не дожидаясь от Шурки ответа, и протянула ему баранку и не большое краснобокое яблочко. Девочка внимательно посмотрела на взъерошенного мальчишку в пальтишке с короткими рукавами и спросила у матери, почему он едет один. Женщина помолчав, провожая глазами уходящего мальчика, вздохнула и ответила – «А сейчас много одних, дочка». – И крепко прижала ее к себе. Шурка по ступенькам поднялся из пассажирского трюма, спрятав баранку в карман, а яблоко поднес ко рту, из дырочки выбрался червяк. – «Пассажир, покидай палубу»! – Сказал Шурка червяку и  щелчком сбросил его с яблока. На крайней скамейке по левому борту Шурка заметил пассажира  одетого в потертую, выцветшую гимнастерку, у которой правый рукав был пустой, заправлен в карман. Он вытягивал так жалостно и грустно свою песню, а сидевшая не далеко сухонькая старушка вытирала слезы, которые катились по морщинистым щекам.   
«Отец мой был природный пахарь,
А я работал вместе с ним.
Отца убили в первой схватке»…
Шурка смотрел на него и думал – «Этот бывший фронтовик, чей то отец. Хоть и без руки, за то живой. Если бы мой был живой. Где он сейчас?» -  С горестью подумал Шурка. Пассажир левой рукой потянулся к рядом стоящей зеленого цвета из толстого стекла,  бутылке и отпил несколько глотков, заметив Шурку, он поднял на него прищуренные  глаза:  «Куда едешь и чей будешь»? Выбросив, за борт пустую бутылку, он показал на скамейку. - «Садись мужик, поговорим про жись!» -  Мальчик присел на  указанное место,  молча, с интересом слушал рассказ нового знакомого о своей несчастной доле. Пароход подходил к очередной пристани. – «Вот  я и дома, только на гору подняться». Сказал пассажир, едва успев познакомиться с попутчиком. – «Ну, бывай, Шурка,    может, свидимся где». – Подав руку на прощанье, он направился на  берег, продолжив унылую песню:   
 «Я вышел на берег крутой. Горит, горит село родное.
     Горит вся родина моя».               
Наконец, пароход подошел к знакомой пристани.  Шурка с необычайным волнением ждал, пока выкинут трап на берег, ему показалось, что пассажиры спускаются в замедленном темпе, всматривался, и выбирал местечко, где бы изловчится и проскользнуть вперед. Тут он заметил своих товарищей, которые по обыкновению пришли на пристань. Шурка чуть не свалил с ног зазевавшую пассажирку с баулом, перебирая ногами ступеньки, сбежал по трапу.  Женщина, испугавшись, закричала на этого не терпеливого мальчишку: «Ах ты, пострел, куда полетел, чуть в воду не свалил, окоянный! И чей такой нетерпеливый»?- Старичок с редкой бородкой, стоявший рядом, посмеивался над ней: «Ты, бы Фекла, крыльями то не махала, а то не ровен и правда в воду угодишь, укачало, стало быть, тебя, бабонька,  раз на ногах не держишься, ишь добра – то,  сколько тащыт, добрый мужик не справится. А этот, шустрый из детдомовских  будет.  Им иначе нельзя.  Вон арда его дожидается».  У старой сосны, на взвозе, усевшись на каряги, ребята шумно обсуждали как дальше и где жить их прибывшему товарищу, так как идти сразу в детский дом нельзя, иначе отправят обратно. Шурка решительно не хотел возвращаться обратно. Володька предложил свое решение: - «Пока на улице лето, можно спать у нас на сеновале,  будем ходить в детдом на разведку. Клянемся не выдавать Шурку!»  Ленька, который уже жил с отцом, тоже поклялся помогать Шурке. Целыми днями Шурка  слонялся по лесу, когда становилось темно он не заметно пробирался на сеновал, где его ждал ночлег и кружка парного молока, которую приносил Володька и оставлял в укромном месте. Он выпивал молоко и зарывался в сено, услышав, как длинно вздохнула корова в хлеву,  не заметно засыпал под стрекотание сверчков.      
Конец июля. На горе Еланской в это время отходит душистая земляника, а потом на смену ей появляется малина. Шурка по утрам проходил ягодные места, остановившись возле оврага, срезал ножичком с дерева ветку. Один конец получился ровный, другой,  под углом, затем сделал глубокий надрез и бросил ветку в ручей, чтобы намокла, потом стучал рукояткой ножа, до тех пор, пока кора не слетела с древесины, на деревяшке получились канавки, теперь осталось заново надеть кору на древесину, получилась дудочка. «Такую,   прошлым летом, мастерил  конюх дед Игнат. А нынче, даже к лошадям нельзя пойти»! – С досадой подумал Шурка. Он побрел вдоль лесного ручья, там его ждали товарищи. Володька с Ленькой пришли не одни. Увидев Шурку, Максимка с Сережкой сообщили ему, что сбежали с детдома. Такая весть Шурку даже обрадовала, он собирался поменять место ночевки, только не нашел еще другое пристанище. «Утром  я был возле Михайловской гривы, там, в березняке небольшой овражек, он сейчас сухой, смастерим шалаш, втроем будет веселее». – С радостью предложил Шурка.  - «Ура! Надо не дожидаться вечера, приготовить ночлег». Довольные своей находчивостью, ребята отправились к овражку и тут же все занялись делом. Через некоторое время,  образовалось что- то похожее на землянку. Сверху овражек ребята закрыли  стволами сухих деревьев и слоем веток папоротника и травы, присыпали глиной. Получился теплый потолок. Сбоку оставили небольшой лаз. Солнце садилось за кроны берез.  Ленька с Володькой  заторопились в деревню, чтобы их не потеряли дома, оставив свои припасы детдомовским ребятам. «Скоро совсем станет темно». – Забеспокоился Максим и напихал веток и хвойных лапок в новое жилище, устелил ими место для постели. «Надо развести костер и будет светло».- Догадался Сережка, показывая рукой на кучу сухого валежника. На костре подвялили лесную крапиву, испекли картошку, вскипятили в котелке чай с малиной и смородиновым листом, тем и поужинали перед сном. Ребята влезли в свою землянку, устроились на мягкой постели, постепенно аромат свежей травы усыпил их. Только Шурке не спалось, было, от чего, то немного жутковато. «Хорошо Сережке, он старше нас почти на два года, он ничего не боится. Отец Ленькин говорит: на войне то же  страшно было, страх побеждать надо»! – Шурка старался прислушаться к лесной тишине, ему показалось,  что кто- то свалился с ветки, как будто уснул и не удержался, потом прокричал филин и с шумом перелетел на другой сук, это, наверное, он, старый филин, понадеялся на свои силы, но свалился». – С этой мыслью он успокоился, его сморила  усталость.  Утром деревенские ребята появились в лесу. Соболь, так звали Володькиного пса, бежал впереди, который действительно внешне был похож на соболя: приземистый, с большим пушистым хвостом. Он точно знал, куда идет его хозяин, поэтому, остановился и подал голос, когда оказался возле лесной землянки. Лесные жители поджидали друзей, сидя у костра, заканчивали свой не хитрый завтрак.  –  Пацаны, поохотимся на птицу, Соболько уж больно рвется. – Присаживаясь к костру, предложил Алешка. На лесной опушке ребята увидели тетеревиный выводок. Собака, почуяв птицу, с нетерпением ждала разрешения хозяина. Пес улегся на землю, прижимая голову, бил пушистым хвостом, ожидая удобного случая. Тетеревята тяжело с шумом перелетали с места на место. Пес визжал и подпрыгивал, царапая передними лапами скользкую траву. Володька с трудом его удерживал за ошейник. Все, таки одного тетеревенка ему удалось схватить зубами. Полетели пестрые перышки. Вдруг, почти рядом с упавшей старой сосной из кустов выскочил полосатый зверек. Шурка заметил его, громко крикнул: - «Барсук, барсук, не упусти его»! Ребята кидали палки и камни в сторону зверя. Но полосатый зверек фыркнул,  делая короткие прыжки, потерялся за склоном.  – «Ну вот, прозевали, ушел! И ты,  разиня,  ушами прохлопал»! – Указывая на собаку, Володька, безнадежно махнув рукой, присел к березовому стволу. Собака виновато помахала хвостом, полаяла в сторону исчезнувшего зверя и виновато прижалась к хозяину. Возвращаясь с лесной гривы, ребята возбужденно обсуждали  неожиданную встречу с барсуком. – «Видать в нору залез. Вон их там без счета нарыто. Пойди, отыщи, дожидается он тебя». – Поддержал разговор Шурка. – «Петли ставить надо, может в какую и попадется, это осторожный зверек, поэтому хитрит».  –  Продолжал Алешка. -  «На то он и зверь, запутывает следы, спасая свою полосатую шкуру». – Уже спокойно закончил Шурка.               
Лето подошло к концу. Володька и Ленька приносили детдомовцам хлеб, картошку и молоко. Кроме этого приходилось бегать на колхозное поле и красть урожай. Ребята хорошо понимали, что они таскают у колхозного сторожа, который им разрешал сам срывать подсолнухи и ржаные колоски прошлой осенью.  Было как то  неловко, но голод брал верх. С приходом осенних дней, наступили заморозки.  В стене землянки ребята выкопали отверстие, которое служило топкой для печки, с выходом наружу, где заканчивалось вытяжной трубой. На ночь протапливали, выгребали, выделяющие жар, березовые угли, до утра сохранялось тепло.  Долго это бы продолжалось, не известно. Ночью выпал первый снег.  Свежие ребячьи следы заметил школьный учитель Петр Иванович. Поехал на лошади проверить дорогу до своей деляны и повернул  на тропинку, которая его привела к месту обитания детдомовских ребят. Обследовав жилье, Володькин отец не сомневался, что здесь обитали потерявшиеся беглецы,  –  И что же это я сразу – то не додумался?  Никого. Видно на промыслы подались. И Володька – то, как ловко обвел меня, ну молодец, сынок. Тьфу, вот варнак, эдакий! -  Вслух ругался Петр Иванович. – «Сейчас же еду к директору, надо торопиться, не спугнуть бы беглецов, лишь бы все живы были»! – Думал он, разворачивая лошадь в обратную сторону. Вечером, как обычно ребята возвращались на ночлег, не предавая особого значения чужим следам, каждый из них в тайне думал о том, как бы вернуться домой, которым стал для них детдом, но первым ни кто не хотел признаваться.  В печке трещали березовые дрова, ребята громко разговаривали, как вдруг их разговор прервал, громкий приказной голос: -  «Эй!  Лесные Робинзоны!  Вылезайте по одному из своей хижины»!  В детском доме мальчишки оживленно обсуждали, о том,  как нашли беглецов в лесу: - «Тепленькими  взяли голубчиков!  Я бы не сдался».         
- «А ты сначала попробуй, сбеги!- Предложил другой голос.
Шурка спал в своей кровати, первый раз за столько времени, безмятежно и спокойно, наверное, потому – что было тепло на своем старом месте. Уже все позади: не надо прятаться и от кого то убегать. Чуть подрагивали его ресницы, он  по  детски улыбался во сне.   
Больше всего сейчас ему хотелось быстрее вырасти, ходить по Иртышу на пароходе капитаном, стать не зависимым. Но это время придет чуть позже, а пока ему снились про это хорошие сны.   
У старой, заросшей дороги начинался сосновый бор.  Ребята в очередной раз пробирались через местную гриву к небольшому мшистому кедрачу. Урожай на кедровые орехи, как известно, бывает раз за три года. Вот и сегодня, Шурка со своими друзьями оказались около своих кедров.
-Я вижу шишки, вон там, с лева от болотца! – Закричал Володька.
Я тоже нашел кедр, но тут не густо. – Ленька несколько раз ударил палкой по стволу пушистого кедра, но шишки надежно висели.  – Нет, не поддаются, еще крепко висят, я же говорил, рано, август только начался. – С досадой рассудил он. – Эй, пацаны!  Собирайте!-  Ребята, задрав головы вверх, увидели Шурку на кедре. Он одной рукой держался за толстую ветку, широко расставив ноги на нижних сучках, другой срывал крупные шишки и бросал их вниз, которые врезались в мягкий мох, или густую траву. Володька бросился в сторону, тщательно отыскивая кедровые шишки. Они туго набили старенький рюкзак,  Ленькиного отца, привезенный с фронта еще в сорок пятом и отправились на чистое место разводить костер. В горячие угли накидали смолистые шишки, перемешивая их палкой. Смола вытапливалась, потрескивая, разносила по сторонам ароматы. Шурка выкатил  из горячей золы несколько шишек.   – Налетай, подешевело!-  Мягкие шишки чистились легко, начиная с нижнего ряда, постепенно обнажались молочные орешки.  В нынешнюю осень, в один из таких дней Шурке не повезло. Шишки уже в эту пору поспели, падали сами на землю и многие из них были пустые, видать уже по вытягивали орешки из них бурундуки, белки, да еще какие зверьки и птички, но самые огромные висели, как привязанные. Шурка подумал – Не оставаться же такому добру. – И забрался на кедр, второпях, оступился, поставил ногу мимо сучка и сорвался. Около месяца пришлось страдать от боли в ключице. Следующим летом снова судьба  парня «выбила из седла». Стоял конец жаркого июля, сенокосная пора. Ребята помогали в уборке сена. – Отдыхаем, пацаны! – Была команда. – Ура!- Разбегаясь, ребята отыскали малиновые кусты. Ягоды темно – красного цвета манили от одного куста к другому. Так замешкался Шурка в малиннике, не заметив, как наступил на змею. Гадюки выползают из сырых местечек погреться на солнце. Вот и эта лежала в малиновых кустах на сухой коряге под цвет своей кожи и поджидала жертву. - Как - будто пчела ужалила.- Подумал он и решил дойти до небольшого пригорка в лесу.  Здесь он присел на траву, убрал листом подорожника яд, похожий на кусочек сливочного масла. Солнце садилось, когда Шурка пришел в себя, сообразив, где он, собрался с силами, поднимаясь. Он шел, держался за ветки. Нога совсем не слушалась. – Только бы выбраться на дорогу.-  Крутилось в сознании.   
 
Кони не торопливо паслись вдоль лесной дороги, пощипывая траву. Игнат с ребятами подгонял табун  на пастбище, посматривая по сторонам надеясь увидеть своих помощников. – Почему Шурки сегодня не видно?- Спросил конюх у Леньки. Тот в недоумении пожал плечами.- Что вы за товарищи такие, ведь его с обеда не видно было? -  Лешка вдруг вспомнил, что Шурка ушел в лес за малиной и больше мы его не видели.   
- Дядя Игнат! Сюда. Там, у дороги кто – то лежит. -  Закричали ребята.
- Рыжка уперся и дальше не шагу. Почуял что – то. -  Батюшки мои! Это Шурка! Что стряслось с тобой парень? Еле живой!-  Ребята помогли уложить Шурку на телегу. – Игнат Матвеевич торопил лошадь, приговаривая. Ах, родимый ты мой, да как же тебя угораздило! Терпи, терпи, паря! Сейчас до больницы доедем. Терпи, соколик! -
- Он пришел в себя, Иван Петрович! – Обрадовалась медсестра Тоня, подходя к Шуркиной кровати.  Молоденькая девушка, которая в прошлом году окончила медучилище, надеялась на выздоровление этого парня. – Да, кризис миновал, слава Богу!  Организм молодой, поборется. Жить будешь, парень!- Утвердительно кивнул головой доктор,  протирая марлевой салфеткой очки.
Как то в один из воскресных дней Шуркину палату посетила сухонькая, маленькая старушонка. Откуда она взялась, для парня оставалось загадкой. Судьба, наверное, так распорядилась.
Он лежал в углу на кровати у самого окошка,  и толи спал, толи ему это только казалось. Но, однако, что – то слышалось ему как в бреду. Старушка налила воды из графина в граненый стакан, некоторое время сидела на корточках возле печки. Она старательно выкатывала лучиной угольки к дверце. Они падали в стакан с холодной водой и остывая, шипели, как змея. От этого парню становилось не по себе. Он сжался в комок, ожидая чего – то страшного. До его ушей доносились отдельные слова, которые шептала старушонка.  «Пресвятая дева Мария! …  помилуй … помоги… исцели… . Выпей сынок, тебе легче станет. Как только люди убьют змею, ты станешь поправляться, поверь мне сынок, поверь!»
Шурка покорился настойчивой старушке и сделал с жадностью три глотка.
Он проснулся утром от шума и крика за окном.
- «Змея! Змея! Бей ее, бей!»

Всю осень и зиму Шурка провел в больнице.  За это время пришлось немало  испытать боли и страданий. Он чувствовал себя одиноким, хотя Тоня в дни дежурства уделяла ему больше внимания, чем другим больным. Иногда его навещала сестра Маруся. К тому времени она уже вышла замуж и жила в деревне Березянка.  - У нее своя личная жизнь, у меня своя, мне проживать ее надо лично самому. – Как – то неожиданно для себя рассудил Шурка.  Ослабевший и похудевший он пытался самостоятельно подняться на ноги. Ноги не слушались, сильно кружилась голова, несколько шагов, сделанных на костылях, давались с трудом. Но Шурка настойчив и упрямый, не давал себе раскисать. Иногда становилось страшно от мыслей тоскливых и бессилия, потом это сменилось решительностью. – А, нет, сдаваться не буду! Надо жить! Значит, победить недуг упорством и силой, это во мне еще осталось. Осталось, я  чувствую! – Вселяя в себя надежду на будущие мечты,   истощенный  организм постепенно входил в норму, только шрам на ноге оставался, который  будет напоминать иногда о случившемся.    Последние угрозы седой зимы миновали. Снег сильно осел, постепенно превращаясь в воду, которая мутными потоками неслась вниз по склонам и попадала в Иртыш. Лед на реке темный, вздыбился. Кажется, Иртыш сердится, и вот – вот лопнет от злости, разорвется на части, тогда большие и маленькие льдины будут собираться в кучу и пригоршнями выбрасываться на пустой, песчаный берег.   

- Солнце сегодня особенное, теплее что – ли? – Задумчиво и медленно произнес Лешка, задрав голову в небо. Шурка, забравшись на старый якорь, который много лет лежал на берегу, на половину вросший в песок, пристально всматривался вдаль, за поворот Иртыша, откуда дружно и уверенно ползли льдины по течению.
- Потому – что день особенный, майский, победный и навигация скоро откроется! На реке ледоход! – Весело закричал Шурка, забрасывая камушек, на выбранную глазами самую темную льдину.
- Эй, братцы! А я дальше закину! – Еще громче кричал, подоспевший Володька, забрасывая  камушки в реку.
Домик, в котором жил учитель Огрызков Петр Иванович со своей семьей, стоял на горе. Огород, где выращивали картошку, был обнесен длинными жердями. Анна, жена учителя, хлопотала по хозяйству во дворе.
- Дождик, откуда – то взялся, моросит, не ко времени. – Сетовала на погоду хозяйка. 
- Весенний дождь не страшно. – Поддержал разговор хозяин, появившийся на крылечке. Он приложил ладонь ко лбу, прищурил глаза. По дороге шел человек в речной форме. Он быстро приближался и скоро оказался  около калитки. Узнав, своего давнего друга, учитель направился ему на встречу. 
- Неужели капитан Фатов! -
- Он и есть! Узнал!  Здорова, Петруша! – Протягивая руку, с улыбкой ответил  капитан Фатов.
- Давай, хозяйка, подчуй гостя, ставь самовар! Да покрепче, чего ни будь,  принеси, по чарочке фронтовой для разговору выпьем. -  Обратился учитель к жене, приглашая гостя в дом.
- Спасибо, я не на  долго,  по  делу я, вечером отходим, но чайку с удовольствием бы выпил.
- А ты без дела,  когда заходил, Алексей Иванович? Видимся от навигации до навигации.-
- Вот как раз леспромхозовские дела и не пускают, Петя.-
Анна поставила самовар на стол.
- Вы,  угощайтесь,  пожалуйста, вот шаньги, тепленькие еще, а я с ребятами семенную картошку накрывать от дождя. Будь он не ладен! – И скрылась за дверью. Разливая ароматный чай по стаканам, Петр Иванович спросил:
- Ну, давай, Алексей, выкладывай, какое такое дело у тебя ко мне? -
- Да,  самое   житейское, Петруша, матроса мне надо на катер, парня толкового.  Ты ведь у нас учитель Петр, всю молодежь знаешь, вот я и решил к тебе с рекомендацией. -
 - Да у нас все толковые ребята, да и лентяев,  будто нет. – Подумав, продолжил учитель.
- Ну, разве, что Шурка у нас давно хочет стать капитаном, вот его и бери. Этот не подведет. Он парень серьезный, не по годам, на моих глазах рос, в школу с моим Володькой  вместе бегали, сирота. Да и фамилия у него теперь вполне русская Сорокин. В детдоме окрестили. Так - то оно надежнее.  Ребята сейчас на выгоне, за огородом. -
- Тебе лучше знать, зови, надо посмотреть на парня. -
Через несколько минут русоволосый, рослый парень стоял перед столом, чуть растерянно посматривал, то на учителя, то на человека в форме капитана речного флота, с красиво подстриженными черными усами, еще не совсем понимая, для чего он здесь. Хотя, где – то мелькнула мысль, что в эти минуты сбывается его детская мечта. Наконец, капитан, окинув его строгим, внимательным взглядом, спросил: - Ну, что, парень, хочешь быть капитаном? – Да, хочу! – Громко ответил Шурка. – Ну, капитаном тебе еще рановато, а вот матросом возьму,  согласен?  Чуть мягче сказал Фатов. – Согласен! – По - детски радостно ответил Шурка и расплылся в улыбке. – Ну, раз согласен, через неделю будь готов, в рейс пойдешь. Мне пора, спешу на пристань! – В эту ночь Шурка долго не мог уснуть. Он представлял себе катер, палубу, капитанский мостик, рубку, штурвал. – Только бы не передумал, капитан? – Катер «Сплавшик» был предназначен для грузоперевозки между лесными промышленными хозяйствами, которые разрослись в пятидесятые годы по берегам Иртыша. Появившись на борту буксирного катера, Шурка с удовольствием  выполнял свою работу, наблюдая за обязанностями экипажа. Экипаж был небольшим, но сплоченным, как семья. Шурка, в которой был младшим. Ему в ту пору было семнадцать. Буксирный  подходит к пристани лесоучастка. Здесь цепляется баржа, груженая строительной древесиной. Команда: Отдать швартовый!                Буксирный катер, яростно хлопая по воде винтами, дает полный вперед вниз по течению. Разгар навигации. К этому времени юному матросу доверяли разные обязанности. Интересно было помочь механику в машинном отделении, а больше всего в рубке капитана постоять за штурвалом. Держа в руках штурвал, его грудь переполняла необыкновенная гордость за себя. Он смотрел далеко вперед, красивый, взрослый парень в тельняшке. Густую русую прядь волос трепал речной ветер. Он вспоминал своих товарищей и сестру. – Будем проходить мимо ее деревни, посигналю. – Думал он. Предаваясь мечтаниям, Шурка не заметил, как за ним наблюдал Фатов, шутливо улыбаясь в усы,  спокойно вздохнул и проговорил – Юный капитан, с твоим усердием так и до Карского моря дойти можем! –   Не один раз за навигацию удалось Шурке побывать у сестры Маруси в ее деревне, да и в Еланку забегал повидать своего учителя.-  Володьку и Лешку учиться в город от колхоза  отправили! – Сообщил Петр Иванович Шурке, радостно,  по  отцовски, встречая его.       
С окончанием навигации, речные суда оставались в порту до весны. Шурка работал помощником моториста. За сезон команда должна была подготовить «Сплавщик» к следующей навигации. Наступил ноябрь. Был полдень. Шурка затягивал последние гайки в машинном отделении, услышав голос механика.
- Шурка! Ну что ты возишься? Иди обедать! – Он вылез из машинного отделения и направился в каюту. На столе, кроме обычного обеда, посредине стоял праздничный пирог в честь Шуркиного дня рождения. Команда поздравляла своего матроса с совершеннолетием. Капитан  Фатов предложил гармонь парню, которой он увлекался в свободное от вахты время. 
- Ну, матрос, спой нам про Карское море, а мы послушаем по стариковски.-
Шурка, подбирая нужные аккорды, запел:
- Раскинулось море широко, а волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далеко? Подальше от нашей земли.
Не слышно на палубе песен, а Карское море шумит.
И берег красивый и тесен, как вспомнишь, так сердце болит.
Не в силах на вахте я больше стоять.  Сказал качегар качегару…
Песню прервал внезапно забежавший посыльный, с другого судна.
- Ребята, кто у вас Воробьев?- Крикнул забежавший.
- Нет у нас таких-
- Ну, или, Синицын,  в общем, у кого фамилия птичья? Его почтальон ищет. – Добивался настойчивый, паренек.
Все повернулись на именинника. В это время вошел почтальон и протянул конверт.
- Сорокин Александр, получи повестку в Советскую Армию. -
-Ну вот, я же говорю, фамилия птичья, да еще и поет соловьем! – Весело хохоча, подтвердил все тот же паренек.
- Вот и повеселили нас сегодня. Армия – это дело мужское и вполне серьезное. Иди, расписывайся в получении повестки, сокол! – Уже серьезно сказал капитан.
Дальний Восток! Звучит особенно красиво! Братская ГЭС, Иркутск, Тайшет, многоводная, бурная река Амур. Про это Саша Сорокин только читал и слышал от людей, которые сами там побывали. А теперь ему предстоит увидеть эти широты своими глазами. Что там ждет впереди! Вместе с уходящими верстами, отсчитывающими стуком вагонных колес, уходило Шуркино детство, оставаясь там, на Сибирских просторах, где уносило его водами Иртыша. Оно оставалось в лесу, где Шурка  проворно лазил по деревьям, разоряя птичьи гнезда, бегал по лужам и носился по сугробам. Где остались лучшие надежные товарищи и единственный родной человек – сестра Мария. В том детстве навсегда осталась в памяти его мама.   
«- Я служу на границе, где полярная мгла.
Ветер в окна стучится, путь метель замела.
Нежной, ласковой самой письмецо свое шлю.
Мама, милая мама, как тебя я люблю!»
Где Родина моя?
Новая страница в биографии моего отца и целого немецкого народа с колоний Поволжья, открылась с началом Великой Отечественной войны. Когда таких мальчишек как Шурка, который был описан в рассказе депортированных, привезенных в товарных составах в Сибирь осенью 1941года, было множество. Из этих детей, выжившие помнят, какое не безоблачное было их детство, как они мало смеялись и как много плакали.  Им повезло. Они выжили. Конечно, война никого в нашей стране не оставила без страданий. Российским немцам пришлось подавлять в себе те унижения, которые нанесло им правительство. Вдруг, в одночасье, сделать их врагами своей страны. В которой этот спокойный труженик народ жил колониями, превращая приволжские степи в сады и огороды и привольные хлебные поля. Это же надо было так внушить немецкому народу, что они виноваты в том, что война, что они виноваты перед другими народами страны, которые в свою очередь были убеждены в виновности депортированных народов. Находились люди среди местного населения, которые испытывали ненависть к приезжим немцам, не скрывали этого. Это подтверждают многие живые свидетели. Тот же мальчик с национальностью немец, оказавшийся в детском доме, из рассказа «Шурка», не заплакал по указанию воспитательницы, когда она велела плакать по ею выдуманной причине. Тогда шла война. И какое было у нее тогда состояние, что она чувствовала? Она схватила связку ключей со стола и ударила ими семилетнего мальчика по голове. Со злостью произнося слова: Сейчас ты у меня умоешься кровью, немчура проклятая, я тебя заставлю плакать! Сегодня шрам на лбу напоминает ему о том разговоре с воспитателем, хотя мой отец давно ее простил. Приходилось многим немцам забывать о своем происхождении по возможности менять свои фамилии на русские. Не предполагала в свое время Императрица такой судьбы своим соотечественникам, когда приглашала их из Германии на благо России.    
Передо мной районная газета города Маркса, тогдашнего Екатериненштадта. На первой странице статья с материалом, который подготовил старший научный сотрудник Марксовского филиала областного музея краеведения. Статья посвящена к 250 – летию Подписания Екатериной 2 Манифеста о заселении Поволжья. Читаю: «Мы, ведая пространство земель нашей  империи, между прочаго усматриваем наивыгоднейших к населению и обитанию рода человеческаго полезнейших мест, до сего времени еще праздно остающихся, немалое число… всем иностранным дозволяем в империю нашу въезжать и селиться…»  Так начинается Манифест великой российской императрицы Екатерины 2 от 22 июля 1763 года. В 18 веке Среднее Поволжье с центром в городе Саратове представляло собой пустынные степи, бывшие местом разбойного промысла множества вольных ватаг. Разбойники подстерегали обозы из Астрахани и Средней Азии, грабили казенные и купеческие суда. В то время, как в правобережье Волги безраздельно властвовали   разбойники, на левой луговой стороне обитали орды киргиз кайсаков, так же безпрепятственно, при отсутствии государственной власти, грабивших и разорявших все, что попадалось под руку. Еще в царствование Елизаветы Петровны были выработаны общие положения для призыва колонистов, что и осуществила Екатерина 2. Для управления колонизационными мероприятиями в Санкт-Петербурге была учреждена канцелярия опекунства иностранных во главе с фаворитом императрицы графом Григорием Орловым и вице-президентом Василием Баскаковым. Несмотря на противодействие западноевропейских правительств, не желавших лишаться трудоспособных подданных, колонизация набирала обороты. Переселение приняло грандиозные по тем временам масштабы. В 1764 по 1772 годы на Волге было основано 105 колоний, в том числе на луговой стороне – 60. Рост колонии является ярким свидетельством улучшения благосостояния жителей. Так надворный советник Попов, изучив состояние колонистов Екатериненштадта на рубеже 18-19 веков, отмечал, что «особливое трудолюбие и ограничения» здешних жителей довели их «почти до хорошего состояния». Аккуратный, любящий во всем порядок, бережливый, трудолюбивый народ, который выполнял любую тяжелую работу, принося огромную пользу стране, прекрасно уживался с другими народами. Но тут война! И другое правительство решило, что сегодня российские немцы не в угоду здесь. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 г. «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья» был нарушен их привычный образ жизни. Из указа первого пункта: «Переселить всех немцев из Республики немцев Поволжья и из областей Саратовской и Сталинградской в следующие края области: Красноярский край – 70000 чел. Алтайский край – 91000 чел. Омская обл. – 80000 чел. …» Это была самая массовая депортация народа в истории России. Это был правительственный план уничтожения российских немцев. Проведение операций по переселению было возложено на группы сотрудников Н К В Д  СССР и милиции. Как проводились доставки немцев до ближайшей железнодорожной станции и погрузка в вагоны составов. Как  было трудно на чужбине, оставшимся даже без теплой одежды, изнуренным каторжной работой,  выжившие, бывшие переселенцы вспоминают. Мария Аппельганц (Фомина по мужу) говорит: В 1941году мне исполнилось 9 лет. Я хорошо помню этот день. Родители собирали одежду в чемоданы и завязывали в узлы.  Мама укладывала продукты, соленое сало, хлеб в корзины, не могла сдержать слезы, когда доила корову, напоила нас с братом последний раз парным молоком и выпустила корову со двора. Мы, дети, конечно, не понимали обстоятельств  случившегося, мне тогда казалось, что скоро мы вернемся домой. Многие плакали, когда проходила погрузка на бортовые машины, или на гужевые подводы. Люди, в солдатской и милицейской форме, торопили с погрузкой, подталкивали и ругались на тех, кто не мог забраться на машины. Помню, как упала бабушка, оступившись в спешке, милиционер ругал ее унизительными словами, небрежно затолкнув  в машину. Она потом всю дорогу тихо плакала. А мне ее было очень жалко. В поезде мы были в одном вагоне. Она почти ничего не ела и несколько дней лежала на полу вагона на подстеленной под нее соломе, как и все, мы спали на соломе. На станции ее сняли с поезда. Она умерла, не доехав до станции назначения одни сутки. Так же, умирали, заболевшие в дороге дети. Ехали мы долго в Сибирь, простаивали составы целыми днями, двигались в основном ночами. В вагонах было грязно и тесно, кормили горячим не каждый день.  Измучанные тяжелой дорогой, мы прибыли на железнодорожную станцию Омской области. Здесь, распределяя по населенным пунктам, плыли на барже по Иртышу. Нашего отца, как и многих мужчин, оставили в леспромхозе работать в лесу под надзором работников Н К В Д, где он умер.  Мама,  недолго работала в колхозе, где нас поселили, стараясь спасти меня и моего брата от голода, сама почти не ела, случалось, что за работу маме не давали хлеба, ели собак, когда совсем стало туго, обменивала что -  то из своей одежды  на картошку и даже картофельные очистки. Мама  заболела тифом и умерла. Нас оформили в детдом, поэтому мы выжили. Хотя, многие дети и там, замерзали на смерть по ночам. Позже, из детдома меня к себе забрала тетя Катя Галингер, мамина родная сестра. Я очень старалась помогать ей по дому и ухаживать за тремя ее детьми. Прошло тяжелое время, я вышла замуж, никогда больше не вернувшись в Поволжье, потому, что понимала, что прежнее уже никогда не вернешь. Родиной стала для меня Сибирь, потому что, в сибирской земле навсегда остались лежать мои родители.
  Анна Вейнгарт рассказывает: «За 24 часа собрали, что смогли. Накормили домашних животных и отпустили за ворота, мама поставила ведро с молоком на стол и вышла из дома. В подвалах остались висеть копченое сало и мясо. Все не заберешь с собой. В амбарах заготовки на зиму дробленое зерно, фураж. Много загубили на колхозных токах   пшеницы. Лучше бы позволили загрузить хлеб в вагоны и отправить на фронт. Но вместо этого представители КГБ занимались срочным выдворением немцев из своих домов, запихав их в скотские вагоны. Отец работал в труд  армии, которая находилась дальше от нас. Мать, имевшую троих детей и больную свекровь, оставили в Челябинской области.  Она работала в лесу, обрубала сучки с деревьев и бревна женщины вытаскивали на своих плечах из лесу по глубокому снегу. За этот труд выдавался паек, который вечером она делила дома. Свекровь не ходила, больные ноги отказали. И она подумала, что детей накормят в детдоме, определила их туда в мамино отсутствие, решив, что наша мама будет съедать свой паек сама. Тогда мама с трудом добилась детей назад. А нам уже номерки присвоили.  Ели котлеты из собак. Наверное, поэтому и выжили. Отец,  работавший в лагерных условиях, находился вдали от нас. Бараки для проживания строили для себя сами трудоармейцы.  Находились там люди под постоянным надзором. На вышке стоял часовой, на работу сопровождал конвой с собаками. Кормили очень скудно. Многие, не выдержав таких испытаний, болели и умирали. Зимой трупы складывали штабелями на берегу реки. С приходом весны бульдозер сбрасывал замерзшие тела с крутояра в реку Миаз. Они плыли по течению далеко на север. Было великим счастьем, если случалось, что кому то повезет и его отправят на фронт.  На фронте кормили, а если погибнуть придется, то  достойно в бою, а не сгнивая в лагерных застенках.  В  колхозах тоже было не сладко.  Ребята дергали турнепс, мелкий прятали в карманы. У двоих нашли по одному килограмму, на этом основании их посадили на один год. За расхищение колхозного добра. Прошел срок, Они жалели, что украли не по два килограмма. Так как в заключении хотя бы как то кормили. Виктор Рейсих вспоминает:
«Я родился в сорок первом.  На барже проплывали по реке депортированные немцы, распределяясь по селам и деревням. В одной из них требовались учителя  в школу. -  Вспоминает сын Рейсих Маргариты Яковлевны – Я рано научился читать. Как и все дети,  не доедал. Я постоянно ощущал голод. Мама советовала, чтобы не думать о еде увлекайся чтением.
Эмилия  пятнадцатилетней девочкой депортировалась из Саратовской области. В дороге пробыли более двух недель. Кормили плохо, не хватало воды, да и та была не всегда чистая. В Сибири пришлось поголодать, хорошо, что крапива и лебеда росли повсюду. Срежем ее, она опять вырастет, словно хотела помочь, уберечь от голодной смерти. Из листьев кислые щи получались. Добавит мама немного пшена, мы наедимся все, хлеба меньше требовалось. Когда на моей родине столько хлеба осталось лежать на токах, без  хозяйственно, гниющим под дождем. Наверное, лучше было бы оставить немцев на своей родине, урожай бы убрали, хлеб отправлен  на фронт, меньше людей бы с голоду умерло. Конечно, бывало, что обижали детей немецкой национальности даже в школе со стороны взрослых. Я, как старшая не ходила в школу, не до этого было. Мой младший брат во время войны учился в младших классах, еще несколько ребятишек немецкой национальности учились с ним. Учительница  всему классу внушала, что вот такие же немцы сегодня убивают ваших отцов, а вы дружите с ними. После уроков местные ребятишки побили моего брата, со словами: немец, бей фашистов. Тогда в школу пришла Гросс  Муттер,  увидев на стене портреты: Ленина, Маркса, Энгельса, спросила эту учительницу: «Что вы рассказываете детям об этих известных людях?» Прошло немного  времени, мама узнала, что у нее в эти дни погиб муж. Позже отношения в школе изменились к лучшему. 
Местные жители воспринимали приезжих вначале насторожено, постепенно понимая их положение, увидели их ответственность  к труду, так как немцы с первых дней вышли на колхозные работы.  Конечно, из местных  находились и такие, которые были настроены враждебно. Но, пройдет время, конечно не малое и все недоверие местных жителей к переселенным немцам сотрется. Подрастут новые поколения и станут создавать новые семьи. У девушек немецкой национальности появятся русские фамилии, у них родятся дети, которые уже не будут знать национальной вражды. Российские немцы вынесли все унижения, тяготы изнуряющего физического труда, которым сталинское правительство хотело истребить ни в чем не повинный народ, одновременно извлечь из этого выгоду, вытягивая последние силы. Прошло отчаяние у обманутых и обобранных, обреченных на  вымирание в далекой Сибири немцев – переселенцев. Сибирь для многих из них стала родиной, на которой они остались и живут сейчас. Поволжские немцы в Сибири реабилитировали себя 
перед простым народом раньше, чем вспомнило о них новое правительство.
Вернемся к сталинским временам. Сталин и Берия осуществляли свой поэтапный план уничтожения немецкой нации в Советском Союзе. Читаю в газете «Русланддойче», материал, опубликованный 20 лет назад под заголовком «Социальная реабилитация российских немцев…».
  «Среди первых актов приказ Сталина № 35105 от 8 сентября 1941 года. Один из его пунктов гласит «Изъять из частей академий военно – учебных заведений и учреждений Красной Армии как на фронте, так и в тылу военно служащих рядового и начальствующего состава немецкой национальности и послать их во внутренние округа в строительные части». А служило тогда в Красной Армии 64, 6 тысячи немцев». Вот один пример, который подтверждается документом. С началом войны, сын Марии Штейнле из Сталинградской области был призван в ряды Красной Армии. Родственники гордятся, что он погиб защищая свою страну от гитлеровской Германии. Потомки этого солдата рады, что ему не пришлось пройти круги ада в лагерных условиях и считают, что ему повезло, потому что он погиб на фронте, а не в унижениях лагерных застенков, как его многочисленные родственники. Справка, которую мать получила с военного комиссариата на свой запрос, передается своим потомкам и бережно ими хранится, для того, чтобы, те, кто придет после них, гордились, что их дед, не успевший еще познать жизнь, молодым погиб, защищая свою Родину. 
 Снова возвращаюсь к газете «Война кончилась – мобилизация немцев продолжается». Строки Булата Окуджавы:
«Сталин трубочку раскурит –
Станут листья опадать.
Сталин бровь свою нахмурит –
Трем народам не бывать.
«Но вернемся к  трудармии. В июле 1945 года (война уже кончилась) издается еще одно постановление ГОКО - № 9526 – о дополнительной мобилизации спецпереселенцев в угольную промышленность. Через трудо мобилизацию, через трудоармейские лагери Н К В Д прошли около 800 тысяч Советских немцев, где без суда и следствия помещали практически в тюрьму, где брали отпечатки пальцев, записывали особые приметы на теле. Некоторым людям самим пришлось строить для себя подобные лагеря: вокруг сплошная ограда с колючей проволокой, по верху военизированная охрана, собаки, бараки с многоярусными нарами, многочасовой, непосильный физический труд, скудное питание, отсутствие одежды, за малейший проступок – карцер, если человек случайно шагнул в сторону – стреляли без предупреждения.       
Всех, кто остался в живых, взяли под строгий позорный комендантский надзор НКВД – МВД. 26 ноября 1948 года издается Указ ПВС СССР (под грифом «с с»), которым ужесточается режим спец поселения. За сомовольный выезд (побег) из мест обязательного поселения «давали» 20 лет каторжных работ.
Наконец, 13 декабря 1955 года принимается Указ ПВС СССР «О снятии ограничений в правовом положении немцев и членов их семей,  находящихся на спец поселении». Этот указ, конечно, был в определенной степени прогрессивным.  Но он сохранял запрет на возвращение людей в места, откуда они были выселены. Лишь в 1964 году указом ПВС СССР от 29 августа снимается огульное обвинение, предъявленное им в 41-м. Это почти 10 лет прошло, пока доказали с помощью зарубежных архивных документов несостоятельность обвинении советских немцев в пособничестве фашисткой Германии. Но запрет на выбор места жительства российскими немцами был снят только в 1972 году. Хотя, даже сегодня нельзя сказать, что все проблемы решены. Теперь уже никто не вернет отобранное в 41-м.  Да это уже не главное. Главное, что они свободные, равноправные люди. За эти прошедшие десятилетия российские немцы вернулись в Поволжье и построили новые дома. Многие из них уехали на свою историческую родину. Хотя в Германии немало надо потрудиться для достижения желаемого результата. Но Российские немцы не бояться черной работы. Наверное, самые отважные в Сибири, пустили корни и не собираются срываться. В свое время Екатерина 2 думала, приглашая в Россию немцев из Германии, заселить в Сибирь, да побоялась, что они там замерзнут. Но теперь, спустя много лет они доказали, что и в Сибири можно жить. Везде надо трудиться. Только бы никогда не повторилась война!