Левиафан Звягинцева И снова женская вина

Полное название:
И снова "женская вина", "жертва детей" и "мужская слепота" в фильме "Левиафан" Андрея Звягинцева

...Смысловое средоточие фильма намеренно расшатано, двоится, троится в отражениях: одна сюжетная линия ясна и явна, а другая и третья опрокинуты в водянистую рябь непонимания, недоговоренности. Вот, скажем, непреложность законов природы можно продемонстрировать на магните – противоположно заряженные стороны магнитов влекутся друг к другу. А если плюс соединить с плюсом, возникнет отталкивание – тот же самый закон. Это все понятно, и очень естественно выглядят два цилиндра, совпавшие друг с другом, но странным – и даже страшноватым – видится несовпадение при попытке соединить несоединимые стороны. Эта странность (а здесь мы как раз и чувствуем силу отталкивания) удивляет, волнует и, собственно, притягивает. Ее надо просто пережить и... повзрослеть, пройти мимо и уже никогда не удивляться этой собственной глупости.

В своих фильмах Звягинцев и возвращает нас к этому давно забытому глупо-детскому пласту нашей памяти.

Так устроен и сам фильм «Левиафан». Нам показывают историю про всесилие государства и бессилие «маленького человека» (как точно сказано о Николае: «симпатичный и безотказный терпила советского замеса, человек без особых амбиций, буйный во хмелю, тайно нелюбимый любимой женой» его гражданином после этого язык не поворачивается назвать), а мы видим историю про измену, любовь и предательство. Фильм уже одним названием облечен в жанр притчи, а сквозь него просвечивает трагедия людей непонимающих – и не понимают они, какую символику несут на себе. А сам трагизм даже и не в том, что государство-чудище в лице мэра и обывателей полностью сожрало человека (здесь магниты как раз и сливаются в один), а – в других сюжетах, своей мифологией и не связанных с библейским «страдающим» Иовом. Да и «страдающих» героев здесь не один, а два, даже три.
 
Во-первых, сам Николай, который подобно «страдающему» Эдипу, зрячему, но не понимающему, роковым образом не видит того, что видит его сын. А сын вовсе не подросток в трудном возрасте, он как раз и выражает суть ревности, ибо чувствует, что главный удар будет нанесен не сверху, а изнутри.

Во-вторых, жена Лилия с именем женщины-искусительницы, демоницы, согласно апокрифам первой жены Адама – Лилит. Это слово, в Ветхом Завете (Ис.34:13-14) переведенное как «онокентаврия» (получеловек-полуосел, в русском переводе «ночное привидение») чуть ли не воплощается наяву в неестественно полунагой-полуодетой Лилии в гостиничном номере с Дмитрием: она одета сверху, а снизу нага. И исчезает она ночью, как подобает привидению, сливаясь с тьмой и морской стихией. А не она ли является источником бед, спрашивается, глядя на то, что творится в доме – семье Николая? И вдруг ее не стало. Удивительная история с двумя выводами, как и с двумя кусочками магнита. Убита она, но как, кем – мы этого не знаем, только согласно левиафановскому сценарию должны догадываться, что ее смерть дело рук гадкого мэра. Но почему-то лезут и другие допущения: а мог ли и сам Николай увидеть в жене своей источник всех бед и ликвидировать его, источник, в пьяном бреду. И мы отвечаем: а почему бы и нет, в жизни и не такое происходит, а точнее – именно такое и происходит. И самое удивительное, что режиссер тоже допускает такую возможность, поскольку зритель-то не знает, не видит, а лишь должен догадываться, что злонамеренный мэр замаскировал убийство под серые цвета жизни, под «и такое бывает».

И наконец, Рома, сын Николая. Мне кажется, именно его глазами и снят весь фильм, его переживаниями осмыслено осевое событие фильма, и вообще, он главный герой, понесший, подобно невинному Иову, все бремя страдания и отмщения за грехи взрослых. Предпоследняя сцена, когда мальчика забирают его новые опекуны, она все и раскрывает. Мальчик многое видит, прозревая измену Лилии, и своими словами: «Если вы станете опекунами, значит деньги будете получать?» –  называет истинное положение вещей, отмечая косвенных виновников – друзей Николая. Государство, если брать за основу символику Левиафан-государство, «забрало» Николая, но «забирает» и сына, но сын и есть Иов, которому эта непреложность взаимного отталкивания плюсов надо еще пережить.

Есть еще и Дмитрий со своим сюжетом. Армейский друг Николая, успешный московский юрист со связями, он «папочку» одну заветную имеет, в которой описаны все злодеяния коррумпированного мэра. Это и есть «фаберже», сказочное яйцо с иглой, за которое крепко держат Кащея Бессмертного. Да одна эта «папочка» с компроматом могла бы невиданные тектонические изменения произвести, попади она – да что там в органы, прокуратуру, – а к конкурентам мэра. Но тогда была бы другая история – боевик за возвращение справедливости, чести и достоинства. И здесь, когда противник определен, и возникла бы вполне левиафановская коллизия: человек и государство, право и сила.

И теперь о целом – не стыкуются строго по линии, наподобие двух кусочков однополярного магнита, но все-таки рядом находятся почти все герои и их перипетии. Поэтому левиафановская символика перерастает собственно тяжбу человека и государства и набрасывается на другое – личное, святое. Левиафан – это и семья Николая, и его вялые («не хочу, но надо, раз просят») отношения с другими людьми, и непроницаемый, окутанный туманом («тебе лучше не знать») друг-предатель Дмитрий, и отношения с сыном, отмеченные автоматическим авторитаризмом, и давящая скудная и суровая природа приполярного края (края земли), и сама не прозревшая душа Николая, бродящая в потемках по лабиринту жизни.

Режиссерская попытка удержать символику левиафана в рамках государства даже нарочито усилена, но разве она удивит, например, западное правовое общество? Сила бесправия в России адекватна силе закона на Западе, где доминирует буква закона и порядка (особенно в плане пресловутого «квартирного вопроса»), тоже способной сломать человеческие судьбы. Другое дело, что у нас феодальный строй, а там – постиндустриальное общество.  Ведь до идеи шантажа при помощи «фаберже» попытка защиты Николая была в правовых рамках, именно как на Западе. Однако нарратив режиссера делает поворот к решению проблемы по-русски – (убирает друга-защитника и жену) – практически подставляя одинокого Николая и заставляя его сражаться с целой системой, что равносильно самоубийству или русской рулетке. Плюс к этому еще и русская тема «спасения души», ведь мэр отбирал дом у Николая не для себя, а для церкви, которая в последнем кадре и выросла на пустынном месте, вдали от города, вместо дома Николая.
 
Фильм, преподнесенный зрителю с такой перспективы: посмотрите, у нас есть государство, дикая природа, растущая церковь и есть люди, а нет законов, гражданского общества и гражданских свобод (здесь все сходится), оказывается вопросом: а есть ли у нас человек вообще, личность в частности. И здесь магниты не сходятся, поскольку однополярны.