Чип в голове

С. был вертолетчиком в Сибири. Силен был как медведь, сумел уйти от шатуна  и из сотни передряг поменьше выходил победителем. Садился в метель, взлетал в пургу, и когда его потом спрашивали о строгих правилах летного дела, лишь иронически щурил уголки глаз, потому что в те давние годы правила летного дела в Сибири сводились к поговорке «кто смел – тот и съел», а смелости нашему С. было не занимать.

Однажды, разгоняя свой потрепанный еще в горах Кандагара Ми-8 по полосе аэродрома (взлет с разгона требует меньшего форсажа, что и безопаснее, и выгоднее), С. понял, что это будет его последний полет.

Сотни часов над тайгой, когда с миром людей тебя связывает лишь потрескивающая рация и стрелка старого компаса, и ты начинаешь доверять своим ощущениям больше, чем приборам. Потому что прибор – это в конце концов лишь комбинация резисторов, проводов, магнитов, и если у тебя в баках горючего на сорок минут,  до ближнего зимовья полчаса лету, ветер сечет под винт, солнце садится за сопку, и ошибка с углом захода на глиссаду станет твоей последней в жизни ошибкой - тут и начинаешь доверять себе больше, чем бездушному железу. Так, по крайней мере, рассказывал нам С., и усомниться в его словах нет никаких оснований.

И действительно (интуиция не обманула), то был последний полет вертолетчика. С. доставил груз на дальнее зимовье, забрал оттуда барышню на сносях, благополучно посадил свой Ми-8 (у трапа дежурила скорая - в полете начались схватки), отправился в контору, вытребовал расчет и первым рейсом улетел в родной город. Тайгу он больше никогда не видел.

Два месяца С. приводил в порядок отчий дом в казачьей станице на окраине Алма-Аты. Переложил печь на сибирский надежный манер. Перестелил полы. Проредил виноградную лозу над беседкой. Потом заскучал без дела и устроился шофером (и, о чем напрямую не говорилось, но подразумевалось, в случае непредвиденных обстоятельств его опыт и физические кондиции могли пригодиться и были бы по достоинству оценены). Водить ему предстояло почти антикварный мерседес, чудовище о двенадцати цилиндрах, что размерами и мощью могло бы поспорить с его вертолетом - разве что не летало.

Много воды утекло с той поры в реке Малая Алматинка, но я все еще вижу эту картину, будто дело было только вчера.  Мы с братом сидим на заднем диване (диване, сенаторы мои, и кто же укорит нас за пристрастие к автомобильной старине?), читаем газету (собственную – других мы в ту пору не читали), вьется горный серпантин, С. время от времени бросает взгляд на дорогу, но большей частью погружен в чтение газеты с противоположной стороны. Такая манера вождения поначалу несколько настораживала, но потом мы привыкли, да и сами-то всегда предпочитали доверять интуиции, а не приборам… чего же требовать от шофера? 

- Вчера входил в астрал, - время от времени сообщал С. так, будто речь шла о походе в магазин.

В Сибири наш шофер дружил с шаманами. Постиг тайные науки и секретные практики. Вспоминая чтение газеты на серпантине, когда одно неверное движение или размажет тебя об острые гранитные сколы, или выбросит в пропасть, я теперь понимаю, что без мистики дело тогда не обходилось.

Воспитание требовало ответа. Кто-то из нас, из-за газеты, имитируя живой интерес, осведомлялся:

- И как там?

* * *

А еще у С. был родственник. Кузен. Он эмигрировал в Канаду года за два до того, как наш шофер вернулся на родину.

Канада родственнику не понравилась.

Там была какая-то история с шашлыком: то ли его было запрещено жарить, то ли он там не получался как надо. А знайте, друзья мои – по части шашлыка нет в мире больших перфекционистов, чем жители Малой станицы и других районов нашего города.

Кузен был страстным собачником. Эмигрировал он вместе со своим псом. Оформление документов на эмиграцию собаки в Канаду было сопоставимо с восхождением на Эверест, но кто-то же всходит на Эверест, пока мы тут бухаем, сенаторы мои – взошел на него и кузен.

Как оказалось, взошел напрасно. Мало того, что шашлык не жарится, так собаке заставили вживить в голову чип. Я рассказываю то, что слышал. За что купил – за то и продаю. Канадские патриоты уже объяснили, что чипы вживляют добровольно, из какового объяснения легко сделать вывод, что история с чипом в голове по крайней мере не является выдумкой разочарованного кузена.   

Глядя на страдания собаки (добровольный чип не давал ей кидаться на людей, котов и других собак), родственник открыл в себе русское начало, тоску по березовым перелескам и бездонному русскому небу.

Переехал куда-то на Алтай. Выковырял чип из собачьей головы, и зажили они счастливо. Только бросаться на людей и зверей после всего перенесенного собаке уже не хотелось.

Никто комья грязи в них не кидал, бранных слов на заборе не писал. Наоборот, все село приходило слушать рассказы про ужасы жизни в Азии и Америке.

Кузен построил дом, купил трактор.

Стал фермером.

Однажды ночью ферма сгорела.

Пришли односельчане. Объяснили, что негоже собственным преуспеянием мозолить глаза и быть немым укором тем, кто живет пусть и небогато, зато на родной земле. Живет испокон веков, по традициям прадедов, а не бегает по миру в поисках жирного куска.

Ни агрессии, ни злости в их речах не было. Была печаль, смирение, но и неколебимая уверенность в своей правоте. И терпели они, как выяснилось, с самой зимы, потому что по холодам жечь нельзя, не нелюди же они какие-то.

Кузен и собака вернулись в Алма-Ату. Через месяц сваливать из нее пришлось уже нам с братом.

Город эмигрантов у нас какой-то.