Странное сотрудничество

     Ттухх!!! - мяч взлетел из-под ноги и отправился в серое осеннее небо, повисел там немного и упал с глухим стуком на жухлую траву.
     - Так мы идём в подвал? - спросил Генка, переминаясь с ноги на ногу.
     - Задрал ты меня уже своим подвалом! - Данила неприязненно глянул на одноклассника. - Не верю я в твои россказни. Какой идиот будет прятать такое в центре города? Ты, наверное, клей понюхать в компании хочешь или ещё чего хуже...
     - Какой клей? - выпучил глаза Генка.
     - Который нюхают, чтобы заторчать, - Данила повернулся спиной и начал собирать вещи с земли: куртку, сумку, пакет со сменной обувью.
     - А я что, наркоман? - Генка от удивления даже рот приоткрыл.
     - Не знаю я… Отстань! – Данила с трудом подавил желание врезать по толстому дегенеративному лицу. - Пойдём уже. Урок скоро начнётся.
     - А эту кожаную лабуду куда девать? С собой прихватим?
     - Верни туда, откуда взял.
     Генка пожал плечами и от всей души пнул мяч в сторону примыкающей к полю пятиэтажки, потом завертелся в поисках Данилы, который успел отойти на приличное расстояние, и закричал ему вслед:
     - Подожди, я с тобой!
     - Чего орёшь? Догоняй, давай!..

     - Матченко, не спи! - Данила вздрогнул и разлепил засыпанные песком веки. Это был шестой урок, четвёртого и пятого не было – математичка заболела, поэтому все разбрелись кто куда. Он с Генкой пошёл на импровизированное футбольное поле, запертое между четырьмя домами. Там же, в жёсткой осенней траве, они нашли старый кожаный мяч, который пинали полтора часа в ожидании химии. Химию прогуливать нельзя (её вела сама директриса), хотя и очень хотелось.
     Данила тяжело вздохнул, помассировал глаза, чтобы легче открывались, и, подперев голову ладонью, начал рассматривать одноклассников.
     Первая парта, средний ряд. Две спины: широкая и узкая. Два лидера класса: эстонец Захна и худой как смерть Шустрин. Оба отличники, красавчик Захна ещё и капитан школьной баскетбольной команды. Шустрин – староста, активист и олимпиадник по нескольким предметам. Оба – отъявленные подонки, любящие поиздеваться над слабыми. Педсовет, правда, их не трогает, помня о влиятельных родителях, чья материальная помощь в каждом кабинете мозолит глаза отвратительного цвета обоями.
     Сразу за ними сидят стервозная красавица Тополева, являющаяся собственностью Захны, и её недалёкая подруга Рыбина, как нельзя лучше оправдывающая свою фамилию: бледная, молчаливая, с глазами навыкате.
     Генка Шишикин... тут всё ясно, можно сразу пропускать.
     За предпоследним столом третьего ряда скучает похожий на цыгана Денис Вейгус. Сидит, трёт смуглой рукой тонкий нос, зыркает по сторонам разноцветными глазами и еле сдерживает зевоту. Хороший парень.
     На соседнем ряду сосредоточенно моргает Ярик Соколов. Высокий, плотно сбитый, но социально неблагополучный, поэтому, несмотря на светлый ум, имеющий несколько троек в аттестате. Ярик и Захна – это как добро и зло: вечно сражаются друг с другом и всегда с переменным успехом. Раз в неделю между ними вспыхивал конфликт, часто переходящий в выяснение отношений на кулаках.
     Новенький Стругачёв. Ёрзает, поглядывая влюблёнными глазами на Тополеву. Дурак, ещё не знает, что его в этом случае ждёт...
     Саша Кречетова и Павлик Иванов. Она сосредоточенно ведёт конспект, периодически запуская тонкие пальцы в короткие жёсткие волосы, морщит курносый веснушчатый носик. Даниле она нравится.
     Павлик – парень гигантских размеров – тоже не вызывает негативных эмоций. Держится обособленно, ни на чью сторону не встаёт, но свои принципы имеет.
     Про остальных ничего определённого сказать было нельзя. Пройдёт с десяток лет – и вся эта школьная когорта стройными рядами вольётся в поток обывателей, просиживающих штаны на нелюбимой работе. Исключения составят только рыжие близнецы Светловы и гнилозубый Рубик Саакисян. Верные шестёрки Захны, судя по своему образу жизни, так или иначе кончат плохо.
     От этих размышлений его отвлёк тычок в спину. Данила отмахнулся, не желая поворачиваться, но в спину ещё раз ткнули, в этот раз сильнее.
     - Что!! - прошипел он, всё же обернувшись.
     - Хер через плечо! Записка тебе от Шишикина! - сложенный вчетверо тетрадный лист приземлился на крышку стола, исчёрканную синей пастой.
     - Спасибо! - уже миролюбивей шепнул Данила. 
     Он развернул послание и, с трудом разбирая корявый почерк, прочёл: «Пойдём в подвал, а?»
     Данила вздохнул, взял ручку и написал с обратной стороны: «Достал ты меня своим подвалом, торчок!» Затем, поймав мгновение когда химичка отвернулась, вскочил со стула и запустил скомканным в шар листком прямо в голову Генке. Шишикин вздрогнул и почесал затылок в который угодила записка. По классу пролетел смешок.
     - Я всё вижу! - проскрипела директриса, не прекращая выводить латинские буквы формул на доске. - Если я стою спиной, это не значит, что я глухая. Ещё одна такая выходка, Матченко, и пойдёшь отвечать тему, которую я ещё не рассказала.
     - Ага, разбежался, - буркнул Данила, и добавил, уже громче. - Просто ноги затекли, Мария Павловна! Вот и привстал, чтобы размяться.
     - Дома будешь разминаться, Матченко. Староста! - директриса наконец закончила писать и обвела пустыми глазами класс.
     - Я! - Шустрин вскочил со своего места и вытянулся по стойке смирно.
     - Будь добр, проведи беседу с товарищем, а то не хватало ещё в десятом классе ваши выходки терпеть.
     - Проведу, Мария Павловна, - Шустрин лучезарно улыбнулся и сел на место, -  обязательно проведу!
     А потому украдкой повернулся к Даниле и изобразил петлю, затягиваемую вокруг горла. Настроение у Данилы упало, и до конца урока он просидел как на иголках. Сам по себе Шустрин опасности не представлял, но где Шустрин, там и Рубик, там и близнецы. Там и Захна.
     Впрочем, даже Захна – это уже много.   

     После урока Данила попытался незаметно от всех улизнуть. Не хотелось сталкиваться с Шустриным и его шоблой, не хотелось идти домой с Генкой, который вторую неделю донимал странной просьбой сходить с ним в подвал, якобы посмотреть на спрятанное кем-то оружие. Что это было за оружие Данила не представлял, да оно его и не интересовало. Ну, лежит и лежит, что ж теперь...
     Ему почти удалось покинуть школьный двор, оставалось только пройти мимо туалета. Но этого как раз сделать не удалось: там, на небольшом пятачке между розовой кирпичной стенкой и сеткой-рабицей, стоял Рубик и, улыбаясь, манил к себе пальцем. Зыркнув глазами по сторонам, Данила увидел близнецов Светловых, отрезающих пути к отступлению. Тяжело вздохнув, он пошёл на пятачок, протиснулся мимо улыбающегося Саакисяна, который, видимо, будет закрывать единственный выход отсюда, и стал спиной к рабице, мрачно наблюдая как заходят в этот загон Светловы, как отлипают от стен с сигаретами в руках Шустрин и Захна.
     - В чём дело? - как можно спокойней спросил Данила. На последнем слове голос предательски дрогнул.
     - Да как тебе сказать... - Захна приподнял красивые брови, - ведёшь себя плохо. Надо воспитательную работу проводить.
     «Успокойся. Успокойся. Они ведь тебя не убьют, поэтому старайся держаться достойно». Легко сказать, но как тут совладаешь с дрожью, когда их пятеро, а ты один? Мысли путаются, одно неверное слово и...
     - Что я такого сделал? – в голосе сама собой проскользнула жалобная нотка, пока внутри всё кричало: «Дурак! Только не начинай оправдываться!».
     - Что сделал? Родился! - подал голос Саакисян, и все заржали. А Данила стоял, обливаясь потом, чувствуя, как сухая ветка с той стороны забора царапает ему шею, и мечтал поменяться с тем деревом местами. Не физиологически, конечно, а сугубо географически. И от этой мысли ему стало так тошно, что следующая фраза вырвалась буквально сама собой:
     - Какие же вы сволочи!..
     - Что ты сказал? - переспросил Шустрин, туша сигарету о стену. Близнецы дёрнулись к Даниле, но Захна движением руки вернул их на место.
     - Я сказал, что вы все – сволочи. Причём, конченые. И ты, глухая обезьяна, самый первый мудак этой школы. Нет чтобы просто учиться! Но вам же собственный цирк подавай: с лохами и унижениями! - Данила чувствовал, как румянец гнева заливает щёки. Было важно выговориться здесь и сейчас, донеся до этого стада всю ненависть и презрение, скопившиеся за долгие годы. Надо было выдать всё, что он о них думает, пока не начали бить. С ртом, полным крови, говорить не получится.
     - Понятно. Он – глухая обезьяна, а я тогда кто? - тихо спросил Захна.
     Данила собрал остатки самообладания и тоже негромко, но отчётливо, произнёс:
     - А ты, Маркус – полнейшее чмо. Плевал я на тебя! - и действительно плюнул вязкой, пропитанной адреналином слюной.
     Наступило молчание в течение которого Захна искал по карманам носовой платок и, не найдя, вытирал лицо собственным рукавом. После этого он неторопливо достал из кармана складной нож немаленьких размеров, обнажил лезвие, и перекошенными от бешенства губами произнёс:
     - Ты понимаешь, что с тобой сейчас будет? Видимо, не понимаешь... Иначе не стал бы трепаться своим поганым помелом. Но так даже лучше. Давно я этот нож не открывал.   
     Один из близнецов сделал шаг к Даниле, но был остановлен братом.
     - Сань, ты против меня, я так понимаю? - удивился Захна. На секунду он стал похож на обиженного ребёнка, чья игра пошла не по сценарию.
     - Нет, - один из Светловых стоял, набычившись, с каждой секундой всё больше краснея от раздираемых противоречий, - я за тебя... Только ты слишком...
     - Что слишком?! - взревел Захна, - слишком – что?!
     - Ну, того... перегибаешь...
     - Перегибаю, значит?! - Захну прямо-таки колотило от ярости. - Давай-ка ты сейчас отсюда потеряешься, а завтра мы с тобой на свежую голову поговорим. Обсудим, кто чего перегнул.
     Рыжеволосый замер, не находя нужных слов, потоптался в нерешительности, кинул виноватый взгляд на Данилу и, загребая ногами, ушёл за пределы площадки. Когда его широкая спина скрылась в кирпичном проёме, Данилу захлестнул животный ужас. Внезапный союзник ушёл так же быстро, как и появился, ничем не успев помочь. К оставшимся четверым взывать было бесполезно.
     Сергей Светлов переминался с ноги на ногу, готовый по команде наброситься на Данилу, скрутить или избить, смотря что прикажут. Саакисян стоял, скрестив руки на груди, и следил за происходящим с ленивым интересом, не забывая, впрочем, о своей главной функции: охранять выход. Шустрин похихикивал где-то за спиной Захны, пока тот подкрадывался с ножом к Даниле.
     - Я покалечу тебя... - страстно шептал он, - сделаю инвалидом. Выколю глаза и отрежу уши...
     И когда Данила, сжавшийся в рабицу до полного исчезновения, окунувшийся во все возможные бездны ужаса, с отчаянной решимостью готовился идти на прорыв, случилось непредвиденное.
     С той стороны, где привалившись к стене дежурил Саакисян, началась какая-то возня. Стараясь не потерять из виду нож Захны, Данила кинул быстрый взгляд в ту сторону. Там стоял Генка, пошатываясь словно со сна. Рубика же нигде не было.
     Ни Захна, ни Шустрин не заметили генкиного появления, лишь Светлов повернулся на шум и тут же получил ботинком в пах. Коротко вскрикнув, он упал прямо на холодную осеннюю землю и принялся кататься по ней, в то время как Генка методично наносил ему в живот удар за ударом своей толстой ногой, ранее не пинавшей ничего, кроме палых листьев. Заворожённый, Данила не мог оторваться от созерцания этой совершенно невозможной сцены, и всё глядел, позабыв об опасности, как Шишикин, трясясь в такт ударам словно холодец, избивает крепкого Светлова, и думал, что если его всё-таки зарежут тут, на задворках школы, то это будет самое скучное событие из всего происходящего здесь.
     - Ты что творишь, уёбок?! - Захна наконец заметил Генку и теперь стоял, опустив нож, и глядел на одноклассника большими влажными глазами, словно готовый вот-вот расплакаться.
     Шишикин последний раз пнул Светлова, поднял на Маркуса мутные зрачки и, улыбнувшись, сказал – просто и страшно:
     - А я вас ищу...
     И сделал два шага вперёд.
Захна сделал столько же назад, а потом, будто опомнившись, резко выбросил руку с ножом в сторону Генки. Дальше всё произошло как в дурном боевике: Генка выставил вперёд ладонь, которая с тихим вспарывающим звуком пропустила сквозь себя лезвие. По руке Шишикина побежала кровь. Срываясь каплями с локтя, она падала в известковую пыль, поднимая маленькие фонтанчики, и бесследно исчезала в сухой жадной земле. Шишикин задумчиво понаблюдал за течением собственной крови, а затем резко дёрнул травмированной рукой, заставив Захну выпустить увязнувшее оружие.
     Снова возникла пауза, в ходе которой Генка, не проронив ни звука, со скрипом вытаскивал нож из раны и отшвыривал его куда-то за проволочный забор. Эти остановки сводили Данилу с ума, заставляя ещё острее переживать всю нелепость происходящего. И хотя угроза жизни миновала, всё-таки ему хотелось чудесным образом исчезнуть из туалетного закутка и очутиться дома, чтобы не видеть странную драку обезоруженного Захны и спятившего Шишикина. А ещё было бы неплохо забыть всё пережитое за последний час.
     Между тем, дело принимало следующий оборот: Генка, неторопливо закатав рукава, всё с той же глупой располагающей улыбкой медленно приближался к Захне, который с каждым шагом одноклассника отступал назад. Вот они оба прошли мимо Данилы, миновали вжавшегося в стену Шустрина с распахнутым от ужаса ртом. Затем, не выдержав психологической пытки, Захна попытался перейти в наступление.
     Он снова замахнулся рукой, но как-то неумело, будто в первый раз. Эта рука была с лёгкостью отведена в сторону, захвачена и заломлена. И снова возникла безмолвная пауза, нарушаемая пыхтением двух топчущихся на пятачке тел. Покружив немного в этом жутком танце, Генка, не выпуская скрученную конечность Захны, ударил того свободной рукой прямо в глаз. А потом ещё раз. И ещё.
     С каждым новым ударом эстонец пробовал валиться на землю, не имея возможности устоять на ослабевших ногах, но каждый раз Генка встряхивал его за вывернутую руку, возвращая в исходное положение, и продолжал бить дальше. Через минуту Захна всё же упал, заботливо придерживаемый Шишикиным за шиворот. Уже в лежачем положении он получил пару раз ногой в окровавленное лицо и затих, словно бы умер, а Генка, постояв немного над поверженным лидером класса, ловя возможные реакции, коих не последовало, выпрямился и бросил через плечо, обращаясь к Шустрину:
     - Съебись.
     Тот не заставил себя долго упрашивать. Обтерев курткой туалетную стену, староста класса дрожащим призраком медленно прошелестел мимо поверженных приятелей и, достигнув выхода с пятачка, рванул со всех ног.
     Данила остался один на один с человеком, которого даже и другом своим не считал. С бывшим классным посмешищем, тюфяком и рохлей. С тем, кто не только не мог за себя постоять, но и зачастую был не в силах разобраться, что над ним издеваются. Данила всматривался в пухлое безвольное лицо и пытался осознать, в какой именно момент всей этой истории он заснул и начал видеть странный сон про школьного лоха, самым безжалостным способом расправившегося с шайкой хулиганов.
     - Ну что, пойдём отсюда? - прервал молчание Генка.
     - Куда? - спросил Данила и не узнал своего голоса, такой он был сиплый и глухой, будто перегоревший изнутри.
     - Будто не знаешь, - лицо одноклассника расплылось в улыбке. И была она гораздо более хищной, чем лежавший в кустах за забором нож.

     Дом, в подвал которого предстояло спуститься, являл собой необитаемую пятиэтажку, предназначенную под снос. Но если быть честным, никогда эта мрачная бетонная коробка не пустовала. Днём в её гулких пыльных коридорах шатались без дела неприкаянные дети, сбежавшие с уроков; вечером в брошенных квартирах собирались на свои посиделки неформалы и гопники; ночью на грязные вздувшиеся паркеты стелились вонючие матрасы, и на них падали в алкогольном и наркотическом беспамятстве бездомные всех мастей.
     Данила шёл, хмуро наблюдая, как с каждым шагом приближается здание без единого целого окна и прокручивал в голове разговор с Шишикиным, последовавший сразу после драки. Не получалось отделаться от чувства, что его во что-то втянули.
     «Зачем мне идти с тобой в подвал?»
     «Я ведь помог тебе, верно? Неплохо было бы должок вернуть!»
     «А по-иному нельзя?»
     «Не думаю. Мне необходима твоя поддержка. Внизу несколько АКМ лежит и куча патронов – я как увидел их, сразу оттуда дёрнул».
     «А почему о находке не заявил?»
     «Мне никто не поверит, если расскажу про тайник. Только обсмеют и скажут: выдумал всё. Я бы взял пару патронов, чтоб отнести их в милицию, но боюсь, что пропажу обнаружат, меня выследят, а потом пришьют».
     «Но если нас будет двое, то не пришьют, да?»
     «Слушай, тебя чуть не прирезали за туалетом! Я пришёл на выручку. Неужели даже теперь нельзя рассчитывать на твою помощь? Мне всего лишь нужен человек, который подтвердит, что в подвале спрятано оружие. Вдруг в нашем городе теракт готовят?»
     И далее в том же духе. В конце концов, после долгих уговоров Данила сдался, тем более, что действительно чувствовал себя обязанным Генке. Но с той минуты, как он дал согласие, его не покидало ощущение, что день закончится очень плохо. Гораздо хуже, чем начался.
     Как бы то ни было, они пришли. На полу подъезда, в который так уверенно вёл его Генка, лежал бомж, источавший зловоние. Сперва Данила принял его за изодранный свёрток рубероида, спрятанный кем-то до лучших времён, но, приглядевшись, заметил лужицу мочи, в которой лежал «рубероид» и заскорузлые чёрные пальцы с неровными, будто каменными ногтями, вцепившиеся в лохматую голову. Бомж лежал вдоль стены лицом вниз и мерно дышал.
     Увидев это, Данила содрогнулся, кинул взгляд на Генку и с удивлением заметил, что тот, не обращая внимания на смердящую тушу, радостно и торопливо раскручивал проволоку, которой была закрыта дверь в подвал. И выглядел при этом как человек, делающий последние приготовления, чтобы уйти с работы пораньше. До конца трудового дня ещё далеко, но кое-кого за примерное поведение уже отпустили...
     - Заходи, - дверь наконец поддалась. Данила всмотрелся в пылающий холодом зев подвала, мрак которого, казалось, можно было мять руками как пластилин, такой он был осязаемый.
     - Ты первый, - безапелляционно произнёс он. В глазах Генки мелькнула растерянность, потом злоба, которая тут же сменилась сонным благодушием.
     - Я бы рад, только мне надо закрыть всё как следует. Чтобы какие-нибудь придурки не поняли, что здесь кто-то есть и не заперли нас снаружи ради смеха.
     Определённо, логика в этих словах была, поэтому Данила скрипнул зубами и сделал шаг вперёд. Позади осталась школа, подъезд и спящий бомж, а под ногами лежали щербатые ступени, идущие вниз. Заскрипела ржавая дверь за спиной, и еле видимые ступеньки исчезли во тьме. Всё исчезло во тьме. Только звук запираемой двери эхом носился по бесконечному коридору. «Вот и всё!..» - мелькнуло в голове.
     - Вот и всё, - довольно произнёс невидимый во мраке Генка. - Даже если хозяин тайника вернётся раньше, чем мы отсюда уйдём, то внутрь ему не попасть!
     С каждым произнесённым словом интонации одноклассника делались всё радостнее и радостнее:
     - Стой там и не двигайся, пока я не зажгу фонарь, а то шею себе свернёшь.
     Данила промолчал и на всякий случай закрыл глаза, чтобы свет не ударил по ним. Когда он поднял веки, подвал был кое-как освещён тонким лучиком карманного фонарика. Ступени были видны – и на том спасибо.
     - Мы сейчас вниз спустимся, а потом прямо по коридору пойдём. В коридоре будет несколько комнат. Схрон – в самой дальней из них.
     Голос Шишикина за спиной звучал гулко, словно в подземелье. Они медленно спускались вниз, и Данила изо всех сил сдерживался, чтоб не кинуться стремглав обратно, оттолкнув с пути Генку, и не забарабанить кулаками в ржавую дверь, зовя на помощь... А с другой стороны, что собственно, случилось? Он просто гуляет по подвалу с приятелем, на дворе – девяностые. Какое время, такие и развлечения.
     Наконец, ступени кончились, и с обеих сторон потянулись комнаты, врубленные в узкий коридор. Луч генкиного фонарика бесстрастно блуждал вдоль стен, иногда ныряя в приоткрытые двери помещений. В одном из них мелькнула затянутая паутиной полка, на которой стояли банки с мутным содержимым: закатанными огурцами и помидорами, давно потерявшими срок годности. В полутьме они казались особенно уродливыми человеческими эмбрионами. «Здесь лежит еда, а человек в подъезде умирает там, наверху, от голода», - подумал Данила и тут же содрогнулся: сама мысль о том, чтобы попробовать содержимое этих банок, показалась ему невыносимой…
     Луч фонарика скользнул в комнату без двери. Пустая. Совершенно пустая. Не считая надписи красным мелом на стене: «Читаешь это? Далеко зашёл!»
     - У меня батарейки садятся, так что я выключаю свет. Надо немного заряда оставить.
     Прежде чем Данила успел что-то возразить, за спиной раздался щелчок и подвал погрузился во тьму.
     - Ну, что стоишь? Иди вперёд, мы почти на месте.
     Лёгкий тычок в спину – и Данила, ощупывая стены, медленно, шаг за шагом, продвигается в темноте, чувствуя, как горячее дыхание одноклассника обжигает ему шею. Он шёл и думал о том, что луч фонарика на самом деле не мог осветить этот подвал. Он просто рисовал вокруг в меру яркие голограммы, накладываемые на беспросветную и бесформенную тьму, плотную, словно бархатная ткань. И встреченные по пути банки – всего-навсего нелепые изображения, которых ни схватить, ни потрогать.
     Эту интересную мысль додумать он не успел, потому что именно в этот момент, получив мощный толчок в спину, Данила полетел куда-то вниз, в раскрывшийся под ногами пол. Его душераздирающий крик был прерван ударом о сырую землю, от которого на миг остановилось сердце.
     - Ты живой?! - голос Генки шёл откуда-то сверху. Казалось, ещё мгновение – и он заплачет.
     Данила выплюнул комок грязи, невесть как оказавшийся во рту:
     - Слышь, козёл жирный! Нахер ты меня сюда затащил? Идиота кусок...
     Сверху тяжело засопели, а затем генкин голос ещё жалостливее произнёс:
     - Это я тебя столкнул... Я бы никогда подобного не сделал, если б оно меня не заставило... Оно день и ночь говорило со мной, даже во сне... Требовало, чтоб я привёл тебя... Обещало, что если приведу – оставит в покое... Я бы сам никогда...
     Чувствуя, как холодеют от страха конечности, Данила разлепил измазанные почвой губы и как можно спокойнее произнёс:
     - Ген, вытащи меня отсюда. Будем считать, шутка удалась.
     Он не сделал попыток выяснить, можно ли выбраться самостоятельно. Голос Генки доносился из каких-то недосягаемых высот, а яма, куда Данила упал, напоминала мешок с узким горлышком, в которое теперь наговаривал совершенно бессвязный текст готовый сорваться в слёзы одноклассник. Но ещё хуже было то, что с каждым сказанным словом голос этот крепчал, лишался дрожи и неуверенности, как у человека, наконец, решившегося и теперь уже непреклонного:
     - Нет, Данила. Там будет тоннель, один-единственный. Поищи его руками. Как нащупаешь пустоту в стене, знай – это он. В конце тоннеля тебя уже ждут. У него есть какое-то дело. Как только вы закончите, оно даст мне знать, и я спущу лестницу. До встречи! Потом расскажешь, как прошло, - Генка говорил почти без пауз, будто пытался выдать всю необходимую информацию как можно скорее, пока новая волна душевных колебаний не захлестнула. Пока не исчерпался запас призрачной уверенности в собственной правоте.
     Как только инструкции были озвучены, высоко сверху раздалось эхо удаляющихся шагов, и Данила остался стоять в кромешной тьме совершенно один.

     «Главное не паниковать… главное не паниковать…» - пульсировало в висках, а в глотке уже назревал вопль несогласия против такого исхода событий, против этого проклятого дня, в котором его чуть не покалечили дважды: когда издевались за школьным туалетом и когда столкнули в яму. Вскоре Даниле предстоит объясняться с родителями избитых одноклассников, а может – и с самими избитыми одноклассниками. И непонятно, что из этого хуже.
     Текущая ситуация была не менее плачевной. Его, по сути, заперли внутри глиняной темницы и спасения ждать неоткуда, потому что Генка, скорее всего, повредился рассудком. Можно было попытаться найти тоннель и отсидеться там какое-то время, но где гарантии, что обещанная помощь придёт?
     Размышляя так, Данила потихоньку шёл тем самым единственным коридором, уходящим под небольшим углом вниз, ощупывая сухие крошащиеся стены на предмет препятствий, и не давая страху задать каверзный вопрос: к кому выведет эта дорога?
     Через несколько минут коридор кончился. Данила понял, что оказался в огромном пустом помещении, из которого, впрочем, тоже не было выхода. Пол перестал уходить вниз и выровнялся, стены справа и слева разомкнулись, и стало будто бы ещё темнее, хотя возможно ли это? Дальше идти не имело смысла. Будто подтверждая этот факт, в голове вспыхнуло:
     ТЫ ПРИШЁЛ.
     Слова возникли сами собой, будто нарисованные с обратной стороны сетчатки пробегавшей по глазным сосудам кровью. Данила почувствовал, как пол уходит из-под ног, и сознание меркнет, грозя отправить тело в обморок, но в ту же секунду на трепещущее, готовое отключиться сердце будто накинули бархатную вуаль, и оно замерло под ней, словно бы вовсе не существовало. Страх отступил, и Данила запоздало отметил, что помутнение разума вызвали даже не эти слова, невесть как возникшие в голове, надиктованные кем-то или чем-то, притаившимся во мраке, а то, что войдя сюда, он не почувствовал ни малейшего присутствия чего-то живого, не услышал ни единого звука, издаваемого дышащей плотью. Значит, одно из двух: либо он тоже сошёл с ума, либо в этой залитой тьмой норе жило что-то, не имеющее подобия на всём белом свете. Данила с сожалением подумал о сорванном обмороке – такая передышка была бы очень кстати.
     - Ты кто? – просипел он сквозь пересохшие губы. Ужас, словно неспокойный океан, снова и снова захлёстывал его душу, но всякий раз кто-то невидимый гасил эти волны страха, накидывая всё новые вуали.
     Я НЕ ПОМНЮ, ЧТО Я. Я БЫЛО ЗДЕСЬ ВСЕГДА И БУДУ ВСЕГДА. ТЫ НУЖЕН МНЕ.
     Вот так вот! «Ты нужен мне»… Данила на мгновение представил Захну, который произносит те же самые слова, и, как ни странно, ощутил жгучее желание оказаться сейчас возле школьного туалета с располосованным лицом, избитым и оборванным, только бы не стоять здесь и не слушать, как кто-то невообразимый говорит, что нуждается в нём. Сломанные рёбра были бы лучшим исходом этого дня, если уж на то пошло. 
     - Я нужен тебе для чего? – Данила закрыл глаза и начал раскачиваться вправо-влево – это хоть как-то отвлекало от невозможности испугаться.
     ТЫ ТАКОЙ ОДИН. МНЕ НУЖНО ТО, ЧТО ТЫ НОСИШЬ ВНУТРИ. ДАШЬ ЭТОМУ ВЫЙТИ – ПОЩАЖУ.
     - Чему выйти?! Выйти – чему?! – Данила сорвался на крик. Страшно, непонятно и проклятые вуали падают и падают на измученное сердце.
     ТВОИ ПЕРЕЖИВАНИЯ – МОЯ ПИЩА. ДАШЬ МНЕ САМЫЕ СИЛЬНЫЕ – ИСПОЛНЮ ТВОЮ ПРИХОТЬ.
     - Какую прихоть?!
     ВЫЛЕЧУ ОТЦА.
     Эти два слова, будто удары молний, пронзили насквозь. Самая заветная мечта, самая невыполнимая… Перед глазами один за другим побежали кадры из жизни, и было непонятно, то ли горькие воспоминания сами нахлынули в неподходящий момент, то ли кто-то услужливо вызывает их к жизни.
     Вот мелькнула пьяная фигура со спутанной рыжей бородой, лежащая посреди лестничной площадки… В тот день маленький Данила три часа провёл на улице. Придя после школы домой, он не смог сдвинуть тело отца, загромоздившего входную дверь, а попросить соседей помочь не догадался. Следующая картинка: отец трясущимися руками наливает полный стакан, залпом выпивает его, закуривает сигарету, блаженно улыбаясь, а спустя мгновение роняет её из рук и бежит в туалет, где долго и натужно блюёт, потому что изношенный организм уже не принимает алкоголь. И ещё одна: Данила по дороге в школу старается быстрее проскочить перекрёсток с покосившимся ларьком, в котором сидит, обложившись порванной обувью, отец и штопает трясущимися руками очередной ботинок. После этого проклятого ларька ещё неприятнее было проходить мимо пожарной части, где папа когда-то был начальником.
     - Я согласен, - прошептал Данила, а внутри страшным воем заголосил внутренний голос: «Ты что-о?!. Ты с кем сделку заключаешь?!.».
     - С тем, с кем посчитаю нужным, - процедил вполголоса он, а после, поймав кураж от внезапного приступа смелости, рискнул задать вопрос:
     - Хочу знать, как ты выглядишь. Покажись мне.
     Ответом ему была тишина. Лишь где-то вдалеке что-то скрипнуло, будто туго натянутый канат проскользнул по гладкой поверхности. Вслед за этим сверху пронёсся гулкий перестук, сопровождаемый шелестом осыпающейся земли. И всё. Данила попятился к стене. В голове возникла следующая картинка: гигантская трёхметровая крыса, с фасетчатыми глазами и покрытой слизью шерстью, с огромными тонкими паучьими лапами, раскинувшимися по всему пространству мешка, и мохнатым паучьим же брюхом выпускает из отверстий на боках лианообразные щупальца и, закрепив их, подтягивает своё тело к потолку. Что это было: болезненная фантазия или образ, спроецированный существом, Данила так никогда и не узнал.
     - Как ты всё это осуществишь? – крикнул он во мрак. И снова только короткое эхо ответило ему. Постояв немного, Данила начал потихоньку отступать вглубь коридора. Тишина безразлично подзвучивала шарканье его ботинок, пока он, шаг за шагом, пробирался спиной вперёд к месту падения, ежесекундно ожидая удара от своей неслыханной дерзости, ведь его никто никуда не отпускал. Он шёл и шёл, и конца этому не было, пока его руку не задел свисающий с потолка канат.
     Шишикин выполнил обещание: верёвка, перепачканная генкиной кровью, свисала из пролома, через который он сюда попал. Подёргав её несколько раз, Данила начал подъём. Уже подтягиваясь за бетонные края, он чуть было не упал обратно, дёрнувшись от яркого света включённого фонарика, валявшегося в пыли. Батарейка почти уже села, а сам он светил тускло, но и этого было достаточно, чтобы ослепить Данилу, только что покинувшего абсолютный мрак.
     Прикрыв рукой глаза, он наощупь добрался до фонарика и погасил его. Затем, посидев немного в ставшей привычной темноте, Данила снова щёлкнул выключателем и, жмурясь, медленно побрёл по коридору. Он шёл мимо комнат с остатками велосипедных деталей, миновал помещение, полное банок с тошнотворным содержимым. Скользнул лучом по красным буквам в абсолютно пустой комнате: «Выбрался?! Поздравляю!..» Стоп! Надпись, вроде, была немного другой… Но нет ни времени, ни желания думать над этой загадкой. Вперёд, вперёд! Наружу!!
     Дойдя до неплотно прикрытой двери подвала, Данила отбросил окончательно потухший фонарик, и выбрался наружу. В глаза ударил слепящий закатный свет, струившийся через подъездный проём, а в нос – непередаваемый аромат мочи и мусорки, исходивший от скрюченного в той же позе бомжа.
     - Я выбрался? – спросил сам себя Данила.
     - Ты выбрался, - чужой голос заставил вздрогнуть. Он шёл со стороны спящего бродяги, который ранее не подавал признаков жизни. - Только не забудь завтра вечером прийти в школу ещё раз. Дверь будет открытой. Надо лишь зайти и потерпеть до утра. Будет страшно, но это и есть главное условие. Выдержишь – больше тебя никто не тронет. А сбежишь до восхода солнца…
     Голос замолк, тело оставалось всё таким же пугающе неподвижным. Стряхнув ступор, Данила медленно обошёл бомжа, не спуская с него глаз, а затем стремглав бросился домой.      

     На следующий день в 10-ом «Б» царило нездоровое возбуждение. Первый урок только-только начался, и школьные новости ещё не успели расползтись как следует и обрасти слухами и домыслами, поэтому, хоть незримые молнии и били вовсю, настоящая буря всё никак не рождалась.
     Денис Вейгус сидел, подперев голову рукой, и рассеянно следил за перешёптывающимися одноклассниками. На занятиях отсутствовало сразу три человека: Захна, которому по неподтверждённым сведениям в драке напрочь выбили левый глаз, Шишикин, который с какой-то стати в этой драке участвовал, неизвестно, правда, на чьей стороне, и Матченко, непонятно каким образом сюда приплетённый.
     Приятели Маркуса вели себя тише воды, молча о произошедшем. А на Шустрина вообще было страшно смотреть: казалось, ещё мгновение – и он упадёт в обморок. Даже сейчас, находясь за несколько метров от него и созерцая одну лишь костлявую спину, Вейгус чувствовал волны ужаса, исходившие от старосты класса.
     Ещё одна странность заключалась в том, что близнецы Светловы сидели теперь далеко друг от друга. Александр пришёл чуть позже брата и, ни слова не говоря, сел на свободное место рядом со Стругачёвым. Перед уроком никому из старых друзей руки он не пожал.
     Поломав немного голову над всеми этими обстоятельствами, Денис всё-таки вырвал из середины тетради лист, быстро набросал текст записки и швырнул её, скомканную в шарик, через головы на соседний ряд. Соколов, на чей стол она приземлилась, развернул бумажку («Как думаешь, они Даника избили?») и, поразмышляв немного, набросал ответ, тут же отправленный обратно.
     «Мне кажется, его после урока выцепили. А Генка под горячую руку подвернулся. Семёнов из параллельного их обоих возле туалета видел».
     «Тряхнёшь Шустрина, чтоб детали рассказал? Я помогу, если надо».
     «Нет. Они сейчас испуганных шакалов напоминают. Сидят как на иголках и в полном неадеквате. Можем яростно отхватить!».
     «Что предлагаешь тогда?»
     «Зайти к Матченко домой и расспросить его».
     «Когда пойдём?»
     «Хоть сейчас! Геометрии не будет, а на физкультуру можно забить».
     «Понятно. Хотя, я уже на физкультуру вдоволь назабивался, как бы трояк за четверть не схлопотать».
     «Не дрейфь. Прорвёмся!». 
     Перебрасываться записками они закончили как раз к концу урока, поэтому, когда прозвенел звонок, оба без лишних слов собрали вещи и покинули класс. Спустя пару минут после их ухода, на территорию школьного двора заехал милицейский уазик. Вчерашний конфликт действительно имел тяжёлые последствия. 

     Два парня стояли на тесной площадке и мучительно долго жали кнопку звонка. Они собирались было уходить, как дверь всё же распахнулась.
     - Ребята, вы к Даниле? – худой рыжебородый мужчина по ту сторону дверного проёма выглядел плохо: еле стоял, привалившись к стене, был весь в поту, широко распахнутые глаза нездорово блестели. 
     - Да. А он дома? – Ярик бросил быстрый взгляд на Дениса. В классе все так или иначе знали о семейном положении Данилы. Знали о том, что мать бросила сына ещё в детстве, а сама укатила на юг, где следы её затерялись. И о том, что отец Данилы последние несколько лет – запойный алкоголик, которого никто уже трезвым не видел. Сейчас этот измождённый мужчина выглядел так, будто раз и навсегда решил завязать с пагубной привычкой.
     - Проходите, ребята, я вам чай сделаю. Если он ещё остался… - отец Данилы стёр рукавом выступившую испарину и, захлопнув дверь, медленно, будто в задумчивости, побрёл на кухню.
     Одноклассник встретил их сидящим в кресле в своей комнате. Вейгуса неприятно удивила мертвенная бледность его кожи, нервно сцепленные в замок руки и совершенно безжизненный взгляд.
     - Привет, Даня, - произнёс Ярик, нерешительно ступая на старенький ковёр. - Вот, решили проведать. Узнать, всё ли в порядке…
     - Мы слышали, у тебя был конфликт с Захной, - подхватил Денис, всё больше смущаясь от неестественного вида Данилы: казалось, человек в кресле несколько дней уже как мёртв.
     - Ты расскажи, что у вас там случилось. Если они тебе угрожали, то мы вместе разберёмся. Хватит уже терпеть ублюдков…
     - А-а? - Данила поднял на товарищей мутные, как у больного, глаза и вперился в точку где-то между их телами. - Что вам тут нужно? Вы зачем пришли?
     Ярик с Денисом переглянулись.
     - Да просто, навестить…
     Данила нахмурил брови, будто пытаясь осмыслить сказанное, а затем раздражённо махнул рукой:
     - Не надо!.. Нечего вам тут делать! Уходите, - и обхватил голову руками так сильно, будто опасался, что она слетит с плеч.
     - Ты уверен? - спросил Ярик, отступая обратно в коридор.
     - Уходите отсюда, - повторил Данила и царапнул ногтями обивку.
     - Если хочешь, мы... - начал Вейгус, но договорить не успел.
     - Уходите отсюда, что непонятного?! - Данила почти кричал. - Вам по буквам повторить, или как?! Катитесь отсюда!! Проваливайте!!!
     Денис снова открыл было рот, но крепкая рука дёрнула его за рукав и силой потащила к выходу.
     - Не надо… Лучше завтра ещё раз придём. Сегодня толку не будет, видишь, в каком он состоянии? - шипел Ярик на ухо товарищу, ногой пытаясь попасть в кроссовок.
     - Вижу! Поэтому и хочу остаться.
     - Он в истерике, разве непонятно? Давай по-другому попробуем. Предлагаю воплотить твою первоначальную задумку.
     - Какую?
     - Выследим Шустрина и заставим его рассказать про вчерашнюю драку. Как раз и момент удачный, они там все перессорились походу.
     Вейгус пожал плечами, не прекращая завязывать шнурки:
     - Что ж, давай выслеживать Шустрина. Уж он-то на физкультуре точно объявится. Хотя чует моё сердце – это решение выйдет нам боком.
     Ярик хотел было спросить, что значат подобные слова, но передумал, а потом сразу же про них забыл. Теперь его мысли крутились вокруг того, как лучше допросить старосту, чтобы не нажить себе проблем. Повторять вчерашние события в качестве новых героев совершенно не хотелось.
     Квартиру они покидали в полной тишине. Ни один, ни второй не обратил внимания на растерянную тощую фигуру, застывшую в конце коридора с двумя ненужными кружками чая.
    
     Данила решил выйти из дома в половине одиннадцатого вечера. Пока ноги вели его в школьный двор, голова катала внутри одну только мысль. Мысль о том, что всё кончится плохо. Иначе и быть не могло. Когда стоишь лицом к лицу с говорящей темнотой, которая обещает исполнить твои желания в обмен на не пойми что, это значит цена будет высокой, коварство – запредельным, а счастливый исход – невозможным. Однако же не прийти – значило обречь себя на что-то более страшное, то есть остаться без гарантий вообще. Если уж подвальное нечто умело подчинять себе людей, разговаривая их ртами, то наказать Данилу за невыполненный уговор ему будет раз плюнуть.
     Кроме того, в глубине души теплилась надежда, что в итоге всё как-нибудь само собой разрешится: дверь школы будет на замке, на территории ему встретится охранник, вышедший на шум из своей пристройки, и Данила после недолгих пререканий будет отправлен домой. А вслед ему понесётся ругань мужика в форме цвета хаки. И будут те звуки слаще любой колыбельной.
     Его надежды не оправдались. Дверь школы была не заперта: выдранный с корнем замок лежал на ступенях крыльца. Данила сглотнул и кинул взгляд на сторожку охранника. Свет не горел. Приоткрыв изуродованную дверь ровно на столько, чтобы можно было в неё протиснуться, он вошёл.
     Эхо первых шагов зависло на секунду в воздухе, а потом заметалось вдоль стен. На их поверхностях, загубленных синей масляной краской, периодически вспыхивали и гасли отсветы фар проезжавших где-то вдалеке машин. 
     Данила торопливо поднялся на второй этаж и замер, прислонившись к холодному окну лбом. Школа была до краёв наполнена тишиной и мраком, становясь похожей на вырезанный из картона призрачный лабиринт. Казалось, тронь подсвеченную стену рукой – и она беззвучно рухнет на пол, обнажив ещё одну, точно такую же бесцветную и ненастоящую. И Данила тоже стоял вместе с ними и цепенел, готовый рухнуть от чьего-либо прикосновения.
     Из забытья его вывели звуки внизу: тягучий скрип двери, через которую он попал сюда, и сразу же – шаги. Лёгкие, редкие. Крадущиеся.
     «Ну, всё! Началось...», - промелькнуло в голове. Данила беззвучно отошёл от окна и встал у края лестницы. Тело билось в мелкой дрожи, но он и не думал убегать, хотя адреналин выбрасывался в вены с каждым толчком сердца. Если ты не знаешь, что тебя ждёт – лучше не делай лишних движений. Бегущего можно ударить в спину... Бегущий всегда жертва... Бегущий никогда не видит всей картины целиком, и поэтому уязвим в оценке ситуации...
     Шаги раздавались всё ближе. Их характер изменился: тот, кто шёл, был уже на лестнице. Раз... Два... Три... Четыре... И синкопой в паузах между ними – удары сердца.
     Данила еле держал глаза открытыми. Веки опускались сами собой, кулаки слабели и разжимались, будто всё его тело, уставшее от постоянного напряжения, только и мечтало о безропотной капитуляции.
     Но сдаваться не пришлось. За секунду до того, как фигура неизвестного оказалась в поле зрения, он услышал торопливый шёпот: «Данила! Не пугайся, это я».

     Он не ожидал её увидеть. Вот никак не ожидал. Подруга детства, маленький конопатый сорванец. Их так и называли: два солнышка, потому что во всём городе невозможно было найти двух таких рыжих детей, выросших в разных семьях. Он всегда удивлялся количеству веснушек на её плечах и упругости её медных волос, естественно завитых в крупные локоны.
     Когда они стали постарше, их дружба только укрепилась. Соседский мальчишка, вздумавший было дразнить женихом и невестой, получил от неё увесистым камнем в висок ещё до того, как Данила успел открыть рот, чтобы ответить на оскорбление.
Он не был в неё влюблён. Не успел. После восьмого класса она уехала в детский лагерь на побережье, а осенью вернулась совсем другая: повзрослевшая, прекрасная и абсолютно чужая. После пары встреч, заканчивавшихся натужными разговорами, он стал её избегать, а потом она переехала на другой конец города, и Данила больше с ней не пересекался.
     Иногда он думал о своей бывшей подруге, и тогда перед его глазами вставала всегда одна и та же сцена, в которую намертво впечатался её образ. Она переминается с ноги на ногу, похохатывая, перед огромной лужей, дождь льёт ей воду прямо на волосы, не в силах пропитать их влагой – они только слегка пушатся, удерживая на своих торчащих кончиках отдельные капли. В руке у неё босоножки, а драные джинсы закатаны до колен, и Данила видит белые, словно выточенные из мрамора, стройные ноги с маленькими ступнями, на которых ярко выделяются крапинки чёрных капель. Этот дождливый день запомнился ему навсегда.
     - Кира? Что ты тут делаешь?
     Она загадочно улыбнулась, и Данила не смог оторвать глаз от кружевных полос света, то и дело скользивших по её лицу.
     - Я гуляла с собакой и забрела на школьную территорию. Как видишь, удачно!
     - А разве твой дом…
     - Уже нет! Мы снова переехали. Родители купили квартиру здесь неподалёку. Но не в нашем с тобой дворе.
     Данила вздрогнул, услышав последнюю фразу, точнее, то с какой нежностью она её произнесла.
     - Я сразу тебя узнала, и мне показалось странным, что ты стоишь ночью на крыльце школы. Потом стало ещё интереснее, когда ты зашёл внутрь. Подобного я уже не могла пропустить... Эх, когда-нибудь любопытство меня погубит, - закончила она с притворным вздохом.
     Он стоял, смотрел на её узкие плечи, обтянутые белой курткой, на тяжёлые крупные локоны, в которых утопало лицо. Смотрел на её чёрные в полутьме глаза, будто пропитанные окружающей ночью, хотя он знал, что их цвет на самом деле то ли серый, то ли зелёный. Он делал внутри себя десятки попыток сказать одно лишь слово: «Уходи!», но не мог произнести его вслух. Это было сложнее, чем смотреть в глаза пятерым отморозкам. Сложнее, чем идти вглубь тёмной норы к безымянному нечто.
     И вдруг Данила, сам того не ожидая, бросился ей на грудь, обнял крепко-крепко, и сквозь рыдания рассказал всё, каждое событие того паршивого дня, пока она молча гладила ему волосы. Когда он закончил, Кира произнесла:
     - Мне жутко слышать подобные вещи. Прямо-таки мороз по коже. Но я тебе верю. Невозможно, чтоб школу бросили открытой на ночь. И трудно представить причину, по которой ты бы осмелился зайти сюда в полночный час. То, что говорило с тобой в подвале, хотело твоих эмоций, я правильно понимаю?
     - Да, - кивнул Данила. - Мне кажется, оно хотело моего страха. Это ведь самое сильное чувство. И в то же время – самое длительное. Бояться можно сколь угодно долго. В подвале я постоянно испытывал приступы ужаса, которые гасились, чтобы я оставался в сознании. А может, это оно так выпивало мой страх, и он просто-напросто исчезал из меня.
     - Ты рад меня видеть? – спросила вдруг Кира, едва дослушав.
     - Очень! 
     - А может ведь быть такое, что ему нужна от тебя эмоция, отвечающая за радость встречи? - Данила попытался найти в её глазах хоть тень улыбки, но они оставались серьёзными. Только лишь мерцали загадочным чёрным пламенем.
     - Всё может быть, - вздохнул он, так и не поняв, было ли сказанное шуткой. - Меня тревожит только одно: отец с прошлого вечера ни капли не выпил, что на него совсем не похоже. Обычно он пьян всегда, когда-то меньше, когда-то больше. Хоть пару глотков пива в день, но сделает. А вчера и сегодня папа был абсолютно трезвым. Это значит, существо из подвала свою часть договора выполнило, уж не знаю, каким образом. А вот я, похоже, сделку провалил.
     Наступила тишина, которая заполнялась лишь их взглядами и золотистыми кружевными полотнами, ползущими по стенам. Потом она прижала его к себе, поцеловала в губы и произнесла:
     - В любом случае, ты честно пришёл сюда один, и следовательно, всё сделал в рамках правил, тогда как я припёрлась по собственной воле. Уходить я категорически отказываюсь, даже если ты начнёшь меня пинками выгонять. Вот такая я своенравная особа! И если будут какие-то претензии от долбанного невидимки, мол, что это ты, приятель, табу на одиночество нарушил, то мы в ответ просто разнесём его подвал! А пока давай что ли, погуляем по этажам. Надо же как-то время скоротать. 

     - Смотри, кабинет литературы не заперли, - Кира тронула пальчиком дверь, та бесшумно распахнулась. - Ну, и правильно: чего тут красть? Ни приборов, ни реактивов…
     Они уже битый час бродили по широким пустым коридорам, побывали на первом этаже, постояли возле окна, заглянули в раздевалку. Потом Кира сказала:
     - Если здание не заперли, есть шанс, что и какой-то из кабинетов будет открыт. Почему бы не проверить? Времени у нас много, а я уже устала бродить. Присесть хочется.
     Первая же дверь, с которой они начали осмотр, оказалась открытой. Кабинет изнутри походил на гигантский аквариум: глухой, наполненный плотным, словно жидкость, воздухом. Тени дёргающихся от ветра уличных деревьев колыхались вдоль стен как морские травы.
     - Какая здесь атмосфера застоявшаяся! Давай окно откроем? - Кира, словно призрак, проплыла в темноте мимо Данилы, замершего возле доски, поскрипела ручкой и с грохотом распахнула оконную раму. Лёгкий сквозняк просочился в кабинет, тронул занавески и навсегда растворился в окружающей тьме.
     - Включим свет? - предложила она.
     - Не надо. Без него лучше, - Данила сел на учительский стул. Кира присела на край стола рядом. - Знаешь, так странно, что мы встретились при подобных обстоятельствах. Эта комната… - он окинул взглядом нагромождение бликов и теней,
- она похожа на картину Васнецова. Ту, в которой Иван Царевич вместе со своей любимой стремится откуда-то вырваться или, наоборот, куда-то ворваться на сером волке. 
     - Такая странная аналогия...
     - Ситуация располагает, - усмехнулся Данила. - В покинутых ночных комнатах очень много глубины и недосказанности. Тоски и тревоги. Совсем как на той картине. И там, и тут – открытый финал. И мы с тобой – люди на полотне. Мы тоже безмолвно и неподвижно скачем. Так хочется, чтоб нас в конце пути ждало что-то хорошее.
     Она улыбнулась. Данила не видел улыбки, но почувствовал её.    
     - Я верю, что всё будет хорошо. Не может быть иначе. Не просто так я оказалась возле школы в нужный момент. Значит, мы обязательно выйдем победителями, раз судьба дала тебе поддержку…
     - А ты ведь уйдёшь потом своей дорогой? - перебил он Киру. - Ночь закончится, и я снова тебя потеряю, как тогда, когда ты приехала с моря.
     - Нет, больше меня не потеряешь. А чтобы ты в этом не сомневался… - она откинулась назад, выдвинула ящик стола, на котором сидела, и после недолгих поисков извлекла оттуда длинные узкие ножницы, мёртво блеснувшие в свете уличных фонарей. - Я оставлю тебе задаток. Маленькую гарантию того, что мы ещё увидимся.
И прежде чем он успел схватить её за руку, Кира щёлкнула лезвиями возле своего лица, отделяя огромный витой локон от своих волос.
     - Держи! Если я, коварная, всё-таки передумаю, можешь провести обряд приворота по моим патлам, и тогда уж точно от тебя не отлипну! - сказала она и залилась смехом, тем самым, который звучал над лужей в его воспоминаниях.
     - Ну, зачем же ты… - запоздало промолвил он, машинально беря локон в руку. Тот был мягкий и упругий. И чуть тёплый. Вздохнув, Данила положил подарок в карман.
     - Полтретьего ночи, - сказала Кира, глянув на циферблат школьных часов, изрезанный светом и тенями. - Долго ещё до рассвета. Может, снова по школе прогуляемся?
     - Давай, - согласился Данила, и они покинули кабинет литературы, аккуратно прикрыв за собой дверь. Коридор был залит лунным светом, падающим на пол через оконные проёмы. Стены уже не отражали свет фар – все водители давным-давно спали. Полюбовавшись немного ночным пейзажем из окна, они медленно побрели по направлению к лестнице.
     - Ой, посмотри, как красиво! - Кира уже стояла возле перил на небольшой площадке, и её чёрные глаза восторженно блестели. - В санскрите есть такое слово: «тииртха-шилаа», что значит – каменные ступени, ведущие к воде. Это вот оно и есть!
     Данила поравнялся с девушкой и глянул вниз: лестница, потерявшаяся в дымке мрака, ближе к концу снова обретала очертания и уходила прямиком в золотистое море лунного света. Едва заметная паутинка теней, дрожащая где-то снаружи, вплетаясь в золотой ковёр по эту сторону окна, создавала своим трепетом иллюзию колеблющейся воды.
     - Красиво, правда? - услышал он за спиной, а про себя подумал, что ради всего этого стоило здесь оказаться. Было очень тихо, но Даниле слышался плеск лунных волн, едва различимый в шелесте ночного ветра.
     Вдалеке завыла собака, тонко и обречённо. «Интересно, что там с ней происходит?», - подумалось ему. Внезапно он вспомнил про пса, с которым гуляла Кира. Может, это он воет, сидя на привязи?
     - А где ты оставила своего питомца? - спросил Данила через плечо, не в силах оторвать взгляда от золотистых вод.
     - Нигде. У меня его не было.

     Он очнулся сразу же после падения и первым делом попытался встать. Шея тут же отозвалась дикой болью. Он попробовал опереться на руки, но они не слушались.
     «У меня его не было» - после этой фразы последовал сильный удар в спину, и Данила кубарем скатился с каменной лестницы, по пути ломая кости. Теперь он лежал, неподвижный, в луже лунного света и с ужасом считал шаги за спиной.
     - Ну как же ты сразу-то не догадался? - её голос был всё ближе и ближе, и не было возможности закрыть уши, чтоб оборвать его звучание. - Сам посуди, о каком страхе может идти речь, если ты уже с детства окунулся в дерьмо по самую шею? Нет, Данила, страх – это для слабаков. Отчаяние – вот что мне было нужно от тебя. Последняя дверь, которая всегда остаётся закрытой, как бы ты ни скулил и не царапался. Чуешь трупный запашок измены? Конечно же, чувствуешь! Предательство никого ещё не оставляло равнодушным…
     Шаги гремели уже совсем близко, он слышал их дрожь своим левым ухом, приросшим к полу. Спустившись, Кира замерла возле окна, слегка заслонив телом лунный свет. Она так и осталась в зоне недосягаемости его взгляда. Голова Данилы была повёрнута в противоположную сторону, поэтому он видел лишь кусочек коридора и дверь кабинета химии, на которой распласталась ужасающе огромная тень. Тень человека, который только что покалечил его, столкнув с лестницы.
     - Зачем… - просипел он через разорванные губы, - зачем ты сделала это?
     - Затем, что пора тебе вернуться назад, Данила, - проговорила тень женским голосом, в котором он больше не узнавал интонации Киры. - Я – крайне терпеливое существо, но и меня, порою, охватывает бешенство от этих нескончаемых повторений.
     - Не понимаю, о чём ты, - хрипел Данила, делая попытки повернуться. Бесполезно. Лишь очередная порция боли пронзала шею, которую он, вероятно, сломал при падении.
     - Ничего личного, - произнесла тень, - я просто забираю то, что моё по праву. Ты попался очень быстро, чем сэкономил мне уйму времени. Или это я научилось тебя ловить. В любом случае, маленькую награду ты всё-таки заслужил. Запомни эту ночь, Данила! До неё миллионы наших свиданий заканчивались тем, что ты уходил в бездну с кучей вопросов в голове. Ради интереса, сегодня я впервые дам на них ответ. А ты постарайся не сдохнуть, пока я здесь перед тобой распинаюсь!
     Когда вокруг не было ни суши, ни моря, а было лишь одно бесформенное нечто, неразличимое само для себя, я упало со звёзд прямиком в бурю, из которой рождался этот мир. От удара я раскололось на две части, что было крайне несправедливо, ты так не считаешь? Как только земля стала твёрдой, я вгрызлось глубоко в её недра, потому что солнечный свет раздражал меня до невозможности.
     Так проходили века, тысячелетия, эпохи сменяли друг друга. Но меня это мало трогало, потому что вся обозримая история – всего лишь мгновение, в которое успевает чихнуть моя несуществующая собака. Только один момент не давал покоя: с первой минуты моего пребывания здесь, я мучительно переживало свою расколотость, свою недостачу. И мне это не нравилось, потому что я помнило себя иным, более целым.
     Тень на двери нервно задёргалась, будто бы увеличившись в размерах. Данила хотел закрыть глаза, но не мог оторвать взгляд от чёрного пульсирующего пятна.
     - Тогда я начало искать свой исчезнувший кусок. Сперва безрезультатно, но потом удалось взять след и выяснить, что та самая потерянная часть рождалась живой душой в обычном человеческом теле уже много-много поколений, ничего не помня о своём прошлом.
     С тех пор я рыскаю день и ночь, затрачивая неимоверные усилия на поиски мест, где ты родишься. Потом я стараюсь подобраться к тебе поближе. И это тоже непросто, так как ты всё время разный, поэтому приходится придумывать новые сценарии своих ловушек. Но и этого мало. Тебя ещё нужно не упустить, ведь так часто ты ускользал в самый последний момент! 
     Силуэт снова дёрнулся, будто бы в радостном возбуждении, а после угрожающе замер.
     - Если бы ты знал, как мне всё это осточертело! Я давно мечтаю убраться отсюда, но у меня недостаёт сил. Чтобы уйти, мне нужен весь я. А значит, и весь ты. Ощущаешь теперь всю глубину своей важности?
     Существо сделало паузу, выжидая ответ.
     - Кира, Кира... Что стоило тебе быть настоящей… Разве так трудно было прийти ко мне на самом деле?.. - Данила почувствовал свои горячие слёзы, струившиеся по щекам на пыльный пол. Тень на двери растворилась в радужных бликах, будто её и не было. Наступила тишина, прерываемая лишь всхлипами, затем голос продолжил:
     - Не стоит убиваться по тому, что никогда тебе не принадлежало. Ты не человек, Данила. Ты – сгусток иной реальности, по ошибке одетой в человеческую плоть. В тебе дремлют мои силы, которые ты время от времени пробуждаешь. Вспомни приход одноклассника на помощь – это ведь целиком твоя заслуга, твоя неосознанная манипуляция. Хотя… здесь есть и мой вклад тоже, раз уж мы одно целое! - голос у окна хохотнул.
     - И что?! – почти в истерике крикнул Данила силуэту, - что теперь?! Толку от всех моих способностей, если они привели меня к могиле… Я не хочу умирать, слышишь, тварь!.. Не хочу поглощаться тобой!..
     Голос заметался по коридору и исчез под потолком. Тень завибрировала, изогнулась, в её контурах проявились новые детали, будто то, что пришло к нему под видом Киры, трансформировалось в эту минуту в нечто новое.
     - Так или иначе, подобный момент наступит. Уже наступил…
     - Подожди! Подожди… - Данила сглотнул слюну, пытаясь выиграть время, - ответь только, зачем нужно было загонять меня в школу, зачем все эти мучения перед смертью?
     - В этом есть смысл! Как уже было сказано, мало тебя найти. Надо ещё и удержать. Называя место, я привязывало тебя к нему. Мне оставалось только прийти туда, куда ты сунешься сам по собственной глупости в удобный для меня час.
     А подвергнув душевным мукам, я высвобождало твою нездешнюю суть из всех лишних психических наслоений, которыми ты обрастал с самого своего рождения. Мне они ни к чему, я этот человеческий мусор вовнутрь себя тащить не собираюсь. Страдание же прекрасно сбрасывает с драгоценного ядра всё лишнее.
     И ещё, мучения – это маяк. Думаешь, так просто расслышать единственный голос среди пустых людских воплей? Умирая без надежды, вложившись полностью в своё поражение, ты уже не скроешься в момент перехода в гуще физических явлений этого мира, а я уже не промахнусь, схватывая пустоту, как бывало когда-то раньше. Пройдёт время – и ты снова родишься в новом теле, ведь я ещё не настолько сильно, чтобы удержать тебя полностью. Но крошечные фрагменты откалываются от тебя с каждой твоей поимкой. Они переходят ко мне безвозвратно. Поэтому всё-таки наступит момент, когда я сожру тебя целиком.
     После этих слов тень выросла ещё раз, перестав помещаться в поле зрения и окончательно потеряла антропоморфные черты. За спиной послышался шорох, будто что-то большое и грузное начало неторопливо двигаться.
     Данила почувствовал, что сейчас наступает финал всей его дурацкой жизни. Жизни без матери, с вечно пьяным отцом, с постоянной нехваткой денег и уважения, с неудавшимися попытками вырваться из своего личного ада, который теперь, в эту самую минуту, целиком и полностью вбирался адом иных масштабов, теряясь в нём песчинкой.
     В памяти мелькнула вчерашняя сцена за туалетом, и от мерзких воспоминаний Данилу горячей волной окатила ярость. Поэтому неудивительно, что в момент, когда кто-то нездешний склонялся над ним, так и не показав своё истинное лицо, рот Данилы начал торопливо извергать из себя неведомые ранее проклятия, в которые была вложена вся ненависть, боль и гнев, накопившиеся к этой минуте.
     - Бессмысленные речи, - было последнее, что он услышал, прежде чем длинные узкие ножницы, которыми был отрезан локон, вонзились ему шею.

     - Кофе или чай? - Лапин застыл в ожидании посреди комнаты.
     Воронов ответил не сразу. Он медленно обвёл взглядом убогое помещение с низким потолком и облупившимися стенами, внимательно рассмотрел пригоревшее днище медного чайника и, наконец, вперился безжизненными водянистыми глазами в лицо собеседника: скользнул по всклокоченным русым волосам, небрежной эспаньолке и только после всего этого опустил тяжёлые набухшие веки.
     - Сигарету. Ни кофе, ни чай, а сигарету, - произнёс он, откидываясь в кресле, и добавил, прислушиваясь как Лапин журчит водой, заваривая в своей кружке пакетик, - и откуда у вас, Алексей Семёнович, такая неистребимая тяга к тяжёлым жизненным условиям? Специалисту вашего уровня должно быть стыдно ютится в этой дыре.
     - Ничего, Саша, я привык, - ответил Лапин, ставя кружку возле открытого окна, чтобы немного остудить.  - Всю молодость в отцовской хибаре провёл, вот любовь к старым вещам и осталась. Ты не думай, я умею тем же самым электрочайником пользоваться, просто медный... надёжней, что ли.
     Воронов пожал покатыми плечами, придвинул к себе пепельницу и закурил:
     - Мне кажется, пора бы уже менять привычки. Иначе какой смысл в вашей квалификации, востребованности и зарплате?
     - Не знаю, Саша, - произнёс Лапин, присаживаясь на краешек стула, - та история со студентом-некрофагом* вывела меня из равновесия, потому я сюда и переехал, чтобы немного оклематься. Не до новых привычек мне теперь.   
     - Говорил я вам, заявление надо было писать, дело заводить, - проворчал Воронов, выпуская дым в потолок.
     - Не всё так просто, - возразил Лапин, - у меня закрадываются мысли, что другой человек в этой истории замешан... Но давай лучше поговорим о деле. Помнишь того парня, которого зарезали ночью в школе в прошлый четверг?
     - Конечно, - кивнул Воронов, - только не зарезали его, а он сам в себя ножницы загнал. На рукоятке не было чужих отпечатков. Матченко вскрыл горло на втором этаже, потом потерял равновесие, скатился вниз, сломал шею и обе руки, и умер от потери крови.
     - Да нет, Саша, не так всё было, - Лапин отхлебнул из кружки, сморщился и снова поставил чай на подоконник. - Вскрытие мне по секрету рассказало, что парень сначала пересчитал носом ступеньки. От собственной неосторожности, в чём я лично сомневаюсь, или от толчка в спину, что больше похоже на правду. А уж потом, спустя минут двадцать, кто-то воткнул ему в шею ножницы. Сам школьник этого сделать бы не смог: из-за перелома шеи он оказался парализован. Такие дела.
     Помолчали. Затем Воронов потушил сигарету и спросил:
     - Вы уверены в этом? Ошибки быть не может?
     - Исключено. Он получил удар ножницами после того, как скатился вниз.
     - Жаль, - сказал Воронов, вставая. От движения кресла со стены сорвался маленький кусочек штукатурки и с тихим щелчком упал на пол. - До разговора с вами обстоятельства выглядели более-менее понятными. Неясным было только назначение пряди волос, которую Матченко зачем-то срезал со своей головы и положил в карман, но это мелочи. Теперь же, после вашего рассказа, придётся возвращаться к началу и строить новую версию. Если бы школьный охранник в своей сторожке от инфаркта не умер, я бы решил, что убийство школьника – его рук дело… В любом случае, спасибо за информацию. Я бы посидел ещё тут с вами, да жене обещал пораньше прийти.
     - Я провожу тебя, Саша, - Лапин залпом допил остывший чай и вышел в коридор – отпирать замок.
     - Пока ты не ушёл, я бы хотел сказать тебе ещё одну вещь, - судмедэксперт стоял, загораживая дверь, будто опасался, что гость покинет дом, не выслушав. - Ты как-то упомянул в разговоре, что в ночь убийства рухнула какая-то пятиэтажка на окраине города?
     - Да, - отрывисто произнёс Воронов. Ему было жарко стоять в куртке и хотелось скорее выйти на улицу. - В 02:53 наш легендарный гадюшник в прямом смысле провалился сквозь землю. Причём, без видимых на то оснований. Как ни странно, туда же ушли даже подвальные помещения, будто внизу что-то взорвалось. К счастью, в здании на тот момент никого не было, а точное время мы узнали из многочисленных свидетельств. Когда ночью под ухом что-то взрывается, человек склонен сперва глядеть на часы, а потом уже – в окно.
     Лапин внимательно слушал, покачивая в такт словам головой, а потом произнёс:
     - Я в мистику не верю, но мы, люди, работающие со смертью, знаем, что обычные наручные часы могут сильно помочь в установлении её даты. Никогда не интересовался, почему стрелки замирают после гибели владельца – чудо это или какие-то электрические импульсы, выделяемые телом в критический момент... Короче говоря, время смерти паренька – без семи минут три после полуночи. Как эти события связаны между собой – я не знаю, но надеюсь, это выяснишь ты. Ты ведь у нас следователь.

     Воронов шёл по пустынной улице, сгибаясь под порывами ветра. Со вчерашнего дня погода испортилась: весь день в городе стоял густой туман, а к вечеру из промозглого серого неба начал срываться мелкий дождь.
     По дороге он заглянул на почту, купил конверт и, уединившись за маленьким столиком в углу, аккуратно заполнил все необходимые поля. Затем, посидев немного в тишине, достал из папки общую тетрадь, вырвал из середины двойной чистый лист и, сложив вдвое, засунул его в конверт, тщательно заклеив.
     Выйдя на улицу, Воронов постоял немного в нерешительности перед синим почтовым ящиком, а затем вдруг скомкал конверт дрожащими пальцами и порвал на мелкие клочки.
     - Ещё ничего не понятно... Надо бы немного подождать... Они ведь как говорили: если действительно что-то странное случится, только тогда их можно беспокоить… - шептал он, торопливо стряхивая в урну хлопья бумаги с ладоней.
     После этого быстро, почти бегом, спустился с лестницы и, втянув голову в плечи, побрёл под холодным дождём домой, раз за разом повторяя в уме одни и те же строчки, невесть откуда взявшиеся в памяти:
     «Страшно рычащая Сцилла в пещере скалы обитает.
     Как у щенка молодого звучит её голос. Сама же –
     Злобное чудище. Нет никого, кто б, её увидавши,
     Радость почувствовал в сердце...»**





 
      
     * отсылка к рассказу «Влажный блеск её глаз»
     ** отсылка к рассказу «...И умерли в один день» (1 и 2 вариант)