Мой классный Братск. Часть I

                Глава 1. Приезд

    Всего семьдесят пять километров отделяло Заярск от Братска. Вечером 30-го августа 1959 года наш поезд остановился на станции Братск 1.  В то время старый Братск  уже имел статус города и номер 2.  Городом  Братском тогда, как и теперь,  назывались несколько посёлков: кроме этих двух, в него входили Порожки, Зелёный, Постоянный (он же  Падун), Правый и Осиновка, а ещё Анзёба.

Было около пяти  вечера. Мы раскрыли  вагон, мама спрыгнула и побежала  встречать грузовик, присланный за нами из Падуна. Тут же она стала искать другую машину, чтобы перевезти кур, уток и гусей в Порожки. Туда из старого Братска уже переехали наши Сурковы, Поповы и Ратнеры: то есть бабушка, её дочь Шура, Шурина  дочь Валя и Валина дочь Анечка. Четыре поколения!

Всю  нашу птицу перенесли на вторую машину. И мама уехала. Я осталась одна с вещами.  Грузчики начали их выгружать из вагона и складывать в первую машину. Этим процессом  руководила шофёрша из Падуна. Всё  происходило очень быстро. 

И вот я уже в кабине грузовика. Шофёрша решительно крутит баранку, мы выезжаем на трассу Братск - Падун. Завязывается разговор.
  - Вы что,  вдвоём с матерью?
 - Сейчас вдвоём, но у меня ещё три сестры. Одна живёт в Падуне.
 - А у вас еврейская фамилия. Вы какое имеете к ней отношение?
 - Мамин муж – отец моих сестёр -  еврей. Но он бросил маму с троими детьми ещё до войны.
 - Неправда! Евреи своих детей не бросают!
 - А он бросил.
 - Значит, он не еврей!
 - Нет, он еврей, но так поступил…

Мы остановились на перекур, шофёрша закурила «Беломор» (или «Север»), а я погуляла и  попросила разрешения ехать в кузове. Тётка сразу согласилась. Её  невысокая поджарая  фигура, простая мужская одежда и  хриплый голос выдавали человека бывалого. Потом о таких, как она,  говорили, что они «прошли и Крым и Рым». Может, она  освободилась из ГУЛАГа, может, к евреям имела прямое отношение, а может, и нет.

  Стоя в кузове, я дышала легко и свободно.  Дул ветер,  воздух был свежий и вместе с тем тёплый. Конец августа, но признаков осени я не замечала. По краям дороги высились вековые  зелёные деревья – всё было   впервые! Что  ожидает меня в новой жизни, совсем  новой? Старого не было жаль. О прошлом   не думалось, и вся жизнь была впереди!



                Глава 2. Новое жильё

«Мы въехали в Падун и остановились в Школьном переулке». Эту фразу я написала сразу после первой главы, но не так-то просто оказалось её  продолжить.  Меня оторвали от родной почвы, и только маленький корешок в моём сознании питал  надеждой: это всё-таки Братск, пускай он совсем новый, но старый недалеко, и мама с сестрою будут рядом.

Наша  новая комната оказалась поменьше  заярской, и тогда я сказала  маминой начальнице Ольге Артуровне:
  - Боюсь, что наши вещи в эту комнату не поместятся.
  - Не поместятся, - продадите! – спокойно ответила она. Но мы никогда ничего не продавали, да и наживали с большим трудом, чтобы так запросто расстаться с необходимыми и любимыми вещами.  Между тем  столы, кровати (и прочий скарб)  уже выгружали одни  соседи, а другие   вносили вещи в нашу новую комнату. Подъехала мамочка. В отличие от меня, она не расстроилась, была полна сил, и я видела, как она собрана, но чувствовалась  некоторая напряжённость.

  Соседи по квартире оказались мамиными знакомыми по старому Братску, и это меня успокоило. Их двое детей были слишком малы, чтобы вызвать мой интерес. Мы закрыли дверь, стали распаковывать необходимые на вечер и утро вещи, ставить кровати, столы, чтобы поесть и лечь спать. Но всё уже и так было сном - невнятным и тревожным,  и я этот вечер помню не очень хорошо.
 
  Утром мама стала собираться на работу, ей понадобился утюг, но мы никак не могли его найти и попросили у соседки. Мамочка ушла, а я продолжила разборку вещей и поиски утюга. Когда уже всё было разобрано, мы призадумались и поняли, что утюг  «прибрала» шофёрша не то в качестве дополнительной платы, не то в качестве трофея. Мы долго не могли купить новый, и, думаю, что мама привезла его из Москвы, куда она выехала через два дня.  В Братске электрический утюг был в большой цене, так как в магазины их почему-то не завозили. Не учли его значения в новом городе. В ту пору по всем деревням и сёлам люди обходились тяжёлыми чугунными утюгами двух модификаций: один грели на печи, а в другой закладывали щипцами горящие угли из печки. В Падуне ещё были печи,  иногда их топили.


                Глава  3. Первое сентября
 
Я не очень волновалась перед школой, так как  видела, что  она  рядом с домом и этому  страшно обрадовалась! Мне так надоело в Заярске ходить учиться за километр! Я сбегала посмотреть расписание, приготовила прошлогоднюю форму, белый фартук, портфель с учебниками и  с документами. Может, и букет у меня был, ведь мы старались перед отъездом из Заярска захватить всё, так что могли взять и цветы. Словом, я шла в школу экипированная по полной форме, и никаких сомнений не испытывала.

После шумной линейки в школе № 13, где я примкнула к своему седьмому классу, мы вошли в кабинет. Класс был дружный, я обрадовалась, что всё идёт как надо. Классная Евгения попросила старосту Наташу записать меня. Кудрявая кареглазая блондинка Наташа Михайлова обернулась ко мне, переспросив мою трудную фамилию, и записала в тетрадь. Евгения сказала, что следующим уроком будет немецкий язык. Я вздрогнула! Почему немецкий? Я ведь учу английский! Волнуясь, обратилась к Наташе: «Что же мне делать, если я учила английский?» Мне уже казалось, что нет выхода из этой ситуации. Но выход был предусмотрен. Тут же с урока меня отправили в другую школу, объяснив, что надо идти в левую сторону, и там будет школа №4.

  Солнце уже набирало силу дня, было тепло, я весело шла по левому тротуару, по пути изучая посёлок. Вот большое здание! Школа? Но мне сказали, что моя школа будет не близко, да и совсем не видно детей. Это Управление строительства Братской ГЭС. Иду дальше, спрашиваю у прохожих. Но все советуют идти дальше и дальше. В первый раз всё   кажется очень далёким. Но вот и школа! Но это   не та школа, -  эта ещё строится,  а мне говорили, что моя школа будет выглядеть точно, как тринадцатая. Ну, когда же? Когда?

И вот, наконец-то я пришла! В коридоре тишина…  Иду в канцелярию, сдаю документы, звенит звонок, захожу в класс на третий урок. В тринадцатой я никого, кроме Наташи,  не заметила, а здесь столько красивых детей, особенно мальчиков! Вижу знакомую девочку! Это Тамара Сычёва из старого Братска! Как я рада! На перемене рассказываю ей о своих приключениях, как в один день училась в двух школах, как долго шла сюда. Но посочувствовать мне не успевают: одноклассники сразу соображают, что мне надо учиться в другой школе – по месту жительства, но не в тринадцатой, а в двадцатой, где, как и в четвёртой, английский язык. Я расстроилась: снова идти в другую школу! Но меня успокаивают:
  - В другую тебе не надо! Они учатся в нашей школе во вторую смену! А как построят двадцатую, будешь ходить туда – в   новую.

Я немного успокоилась, хотя жаль было расставаться с этим классом. Забрала документы и быстро пошла домой готовиться ко второй смене.

А на обратном  пути, возвращаясь в здание четвёртой школы, я с гордостью смотрела на свою новую двадцатую. Было заметно, что она скоро будет готова, а пока я буду ходить в её  временное пристанище в конце улицы Гидростроителей.

Коллектив седьмого класса двадцатой школы оказался небольшим, но я уже так устала, что ни с кем не хотела знакомиться. Надо было собраться с силами, чтобы отучиться смену. Так я училась один день в трёх школах. Да, необычно началась моя новая жизнь на новом месте. Но это было ещё не всё. 
   


                Глава 4. Мамин отъезд

За три дня я так быстро повзрослела, что ощущала себя не в своей тарелке, как не в своей одежде  -  когда ребёнок вымахал, и одежда ему  мала.

Вечером мама рассеянно слушала мои «приключения», потому что она уже собиралась в Москву, а мне надо было срочно перебираться жить к сестре Лере на время маминого отсутствия.
  -  Надолго?
  - На два месяца. В ноябре  вернусь. Начну  работать в Москве, а потом меня переведут в Братск, и я стану получать северные.
  - Какие северные? Что такое «северные»?
  - Это надбавка к зарплате: северные и районный коэффициент. Я буду получать больше денег с северными.
  - Так у тебя разве не было северных? Ты же здесь родилась!
  - Никогда не было. Не положены были северные надбавки местным жителям.

По правде сказать, этот разговор о северных случился через несколько лет, а тогда мама не нашла нужным посвящать меня в эти проблемы. А зря. Возможно, я с большим пониманием отнеслась бы к её отъезду, и не случилось бы того неприятного разговора через два года, когда она сообщила мне:
  - Мне передали, что ты меня не любишь. Я же «не современная»!
Мне  не очень понятны были  причины маминого отъезда, но я понимала, что задавать вопросы некогда.  Утром мама уезжала в Москву, а я пошла жить к сестре Лере. Надо было успевать готовить уроки, хотя задали ещё не по всем предметам. Я очень старалась, радуясь, что вот как хорошо всё складывается со школой, и сегодня я законно  пойду учиться в свой новый класс!

Ещё  ни разу мне не случалось расставаться  с мамой на два месяца, поэтому такой поворот  жизни меня пугал, но дальнейшие события - знакомства, дружбы, уроки - несколько заполнили вакуум, в котором я оказалась. Новая жизнь, новый город, новая квартира, сменившаяся ещё на другую новую, новая школа! Но всё это - без мамы! Одна, или почти одна… Трудности закалили мой характер, но душевной близости уже почти не стало. Мы, к сожалению, отдалились.


                Глава 5. Одноклассницы   

Я была настроена на серьёзный лад, но ко мне в классе вдруг подсела большая незнакомая  девочка,  и я заметила её расслабленный вид, а расслабляться мне  было никак нельзя. Я ничего не сказала ей, но пересела на другую парту. Девочка снова села со мною. Почему она выбрала меня? Ей нужна была поддержка? Она чувствовала мой деловой настрой? Отступать дальше я не нашла в себе сил. Значит, так надо, - решила я.

Девочку звали Люда, а по фамилии – Артемьева. Эта Люда очень привязалась ко мне, а со временем и я  полюбила её. Но не зря я ощутила в ней некоторую для себя опасность. Своей расслабленностью Люда заразила меня, и ко всем моим проблемам  прибавилась ещё и эта. Но всё это случится не скоро.
Из школы домой мне было по пути не только с Людой, но ещё с двумя девочками. Одна из них – Крошнева Эльвира -  оригинальная личность. Похожая на гимназистку, даже внешне она отличалась от других. Её светлая увесистая коса, высокий лоб, длинная шея и воротник стойка,  ранец вместо чемоданчика-портфеля придавали ей стройность и уверенность. Её рассуждения  смелы и независимы ни от каких правил, кроме  хорошего воспитания и правильной речи.  Меня  это сразило!

Эльвира, а  вскоре все стали называть её Элькой, всегда  в хорошем настроении, и мы никогда не замечали  за нею погружения в  какие-либо проблемы. Во всём  она находила только плюсы и умела «обыграть» всякие случайности. Так, она говорила, что у них аристократическая семья, что её мама - не просто мама, а Надежда Викторовна Громова, и в её имени слились такие важные символы, как: надежда, победа и гром! Элькиного брата  назвали Гений, правда, гением он  не стал,  потом сменил имя на Геннадий. Я слушала её, раскрыв рот, пока не устала. А устав,  перекинулась от Эльки к Вале Михайловой. У Вали тоже  брат, потом родится ещё один. Валя много трудится по дому, но и много читает. А Элька только читает, считая, что для домашних дел должны быть слуги. Как мы заметили вскоре, слугою в их доме был отец.

Довольно долго я дружила и с сёстрами Глотиными. Они родились зимою, но были погодки. Люда и Шура жили в Зелёном - он же палаточный Братск. Однажды они пригласили меня сходить к ним в гости после уроков, и мы отправились вниз с горы Падуна к ним домой. Было пасмурно, сыро и прохладно. На пути между Падуном и Зелёным оказался поросший лесом,  довольно крутой склон  стометровой высоты. Теперь всё покрыто водой Братского моря, и можно представить, какая  потрясающая глубина у Падунского побережья!

С горы мы быстро добежали до их щитового дома, сёстры затопили печку, разогрели обед и сели играть на пианино – обе учились в музыкалке.
Я сказала им о своей мечте учиться музыке, и они быстро научили меня играть собачий вальс. Наигравшись, все снова отправились в Падун. Я – домой, то есть к сестре, а девчонки - на музыкальные уроки.

Перекрытие Ангары состоялось ещё до нашего с мамой приезда – в июне 1959 года, но мне кажется, что я ещё слышала шум порогов, а вдали видела строящуюся ГЭС. Вверх по горе к Падуну мы шли не спеша, тропинка петляла, но за разговором это время быстро пролетело.


                Глава  6. Не в своей квартире

Я жила у сестры почти два месяца и очень скучала по маме и своему дому. Сестра меня любила, но у неё была масса проблем. Маленький Вовик  требовал много внимания, часто болел, с мужем у Леры были непростые отношения, хотя с виду всё, как у людей. Я уже знала из разговоров наших старших, что в семье  остро стоял денежный вопрос. Очень кстати оказались наши овощи. Лера  вкусно их готовила, а я с удовольствием ела. В доме  чисто и тепло. Но у меня всё валилось из рук. То я разливала на белую  скатерть бутылёк с чёрной тушью, то роняла сливочник со сметаной. Лера спокойна и терпелива, ни разу не наругала меня, что  казалось удивительным. Уложив ребёнка спать,  она работала – копировала чертежи.  Так что  ей  некогда  задавать мне вопросы, а я очень нуждалась в дружеской беседе. Так   в ту пору мы отдалились, и  уже никогда  не   сблизились. Я усвоила, что особо никому не нужна. Так нужда и стрессы разъединяют даже родных людей, а, казалось бы, должно быть наоборот.

Сестра с семьёй занимали не всю квартиру, в меньшей комнате жила высокая блондинка Нэля. Дверь не запиралась, и я любила в отсутствие хозяйки заглянуть в её комнату и полюбоваться стеллажом с красивыми книгами. Чего и кого тут только не было! Позднее Нэля даст мне читать  «Консуэло» Жорж Санд.

В квартире напротив жила семья Денисовых - Дрёминых. Оля была моей одноклассницей по тринадцатой школе, мы с нею подружились. К ним приходила наша ровесница по фамилии Склянова, кажется, её звали Рита.    Красивая девочка с большими светлыми глазами и тонкими пепельными волосами, заплетёнными в косички. Однажды я пошла со Скляновой не то к её дедушке, не то к отцу. Он жил на лодочной станции. Уже лежал снег, мы долго шли из Падуна к Ангаре,   вдоль скал, мимо знаменитой «лермонтовской» сосны, мимо надписи художника Сластенко «Здесь будет построена Братская ГЭС», и смотрели со стороны, как она строится. Склянова интересно говорила. Вместо окончания  «ки» в существительных множественного числа, она говорила «ти», и получалось, как я потом соединила её слова: «спичти, свечти, рукавичти, валенти, портянти».

У Дрёминых меня привлекало обширное информационное поле, хотя тогда так ещё не говорили. Пианино, множество книг, разные настольные игры и коллекции. Чувствовалось, что в семье ценятся знания, добрые поступки, труд. Мне тоже хотелось жить в такой семье. Это было современно, и Олина мама, и Олина сестра Сталина, и их отчим Денисов были умны и современны. Это новое слово так вошло в моду, что означало наилучшую характеристику! Если человек отставал  от моды, не подходил в чём-то под эталон времени, о нём разочарованно или с осуждением говорили:  «Он какой-то несовременный!..»



                Глава 7. Учёба

Учебная четверть близилась к концу. Я старалась учиться, войдя во вкус по устным предметам, так как поняла, что умение выражать мысли в устной речи –  задача  номер один. Это было в большой цене, а мне  не очень удавалось. Поэтому я старательно зубрила уроки истории, литературы, географии и ботаники. Учила наизусть Некрасова, внимательно слушала учителей. Учитель литературы Эльза Николаевна, постоянно ходившая в коричневом костюме, так, что он, вытертый до блеска,  сверкал на солнце,  давала уроки в виде лекций, не обращая нашего внимания на непонятные слова и   выражения. Порою я ничего у неё не понимала, а она не вникала в этот процесс: шпарила как студентам с кафедры вуза. Кстати, в октябре мы уже переехали в новую двадцатую школу, где вместо учительских столов были громоздкие кафедры. Вот на этих кафедрах Эльза и вошла в азарт. Я спрашиваю Эльвиру:
  - Ты что-нибудь понимаешь из того, что говорит Эльза?
  - Да, всё понимаю, - важно отвечает Элька. Но я не очень ей поверила и как-то отстранилась на уроках литературы, предпочитая читать учебник.

У меня был неплохой запас слов по английскому языку, поэтому иногда я вертелась на уроках. Нарядная, всегда в новой шерстяной кофточке,  Инна Акимовна устала от моей вертлявости и сказала:
  - Гнечутская, ты мешаешь мне вести урок. Может, ты лучше выйдешь из класса?
Я так любила Инну Акимовну, что решила сделать ей приятное и вышла. В коридоре меня увидела историчка Вера Александровна Овчинникова. Всегда ровная, она страшно удивилась:
  - Что случилось?  Почему в коридоре?
  - Меня попросили выйти.
  - Ну, я от тебя такого не ожидала!

Тогда я постучала в класс и, извинившись, попросила разрешения войти. Инна Акимовна обрадовалась, разрешила и продолжила урок. Потом  стало понятно, что она просто сделала мне замечание, я могла и не выходить. И всё-таки я поступила правильно, если так хорошо запомнила этот жизненный урок.  С того времени я старалась никогда не мешать учителю, а если не слушала, то не подавала виду.  А судьба Инны Акимовны сложилась трагически. Она вышла замуж за начальника Дубровина, у них родились две дочки. Он очень любил жену и детей. Однажды она с дочерьми возвращалась от родителей на самолёте. Самолёт разбился, и погибли все…

Математику преподавала Светлана Петровна. Очевидно, она работала первый год, вникала в наши успехи и неуспехи, беседовала с нами, и мы с Людкой Артемьевой доверяли ей. Она, Светлана, вскоре вышла замуж, потом ушла в декретный отпуск, но это было уже после восьмого класса. Через много лет я узнала, что ученики её терпеть не могут, что она злюка, и что у неё обидное прозвище Бородавка. Видимо, школа всё-таки была не для неё, и математику она преподавала не для всех.

Первую четверть я закончила без троек.


                Глава 8. Возвращение мамы

Я так соскучилась по мамочке, что была счастлива   её приезду, но мама встретила меня несколько отстранённо, и я поняла, что мы стали далеки, хотя и встретились. Мама привезла мне новое демисезонное пальто, которое оказалось чересчур длинным и немодным, да и его коричневый цвет дублировал надоевшую форму. Время для этого пальто наступит через два года, а пока я категорически отказалась его носить.

Моя мама впервые побывала в Москве в возрасте сорока шести лет. По  её рассказам я поняла, что в Москве люди живут небогато. Коллега по работе предлагала моей маме купить пирожок «пополам», с чем она не согласилась  (с непривычки делить целое на малые части с чужим человеком).

Теперь наша домашняя жизнь стала налаживаться. Мамочка очень уютно расставила вещи в нашей светлой комнате. Мне был куплен новый письменный столик из натурального дерева. Посередине столешницы был чёрный дерматин. Столик встал у южного окна, я любила  делать за ним уроки. В угол комнаты  поставлен новый фанерованный светлый зеркальный шкаф, что увеличило комнату, а  её тёмный угол посветлел. А весною мама с помощью старой знакомой достала холодильник  «Саратов».

Мама старалась вкусно готовить, Москва повлияла на неё благотворно, и даже появление у нас  в комнате  нового незнакомого мужчины меня не расстроило.  Экономист или бухгалтер, Кирилл Моисеевич Луговой очень любил выпить, и, заметив это, мама тут же с ним рассталась.

Почему же я о нём помню? А он  сделал мне незабываемый подарок! В весенний воскресный день мы втроём пошли гулять. Было сухо, мы шли по Набережной и спустились к Ангаре – в Зелёный. Там зашли в продовольственный магазин, и вдруг я увидела свою мечту: тёмно-синюю с золотом шоколадную плитку  «Александр Сергеевич Пушкин и его няня Арина Родионовна». И Кирилл Моисеевич сразу мне её купил, а ведь я не выпрашивала!

Не один день я любовалась шоколадкой, как произведением искусства! В соседнем доме жил мальчишка Лёвка Файнберг. Как-то так получилось, что он пришёл ко мне в гости. Чтобы его развлечь, я открыла ящик стола, где лежали мои богатства: открытки, письма из-за границы, чешские монеты. Показала я и свою реликвию – шоколад с Пушкиным. Чувство ли зависти я растравила в Лёвке, или он вообще был не чист на руку, но на следующий день я не нашла шоколадку. А в школе шло обсуждение новости: Лёвка показывал старшеклассникам письма из-за границы, в которых он заметно переправил женское имя на своё. А окончания слова  «дорогая»  исправить не догадался, и все мальчишки смеялись над ним:  «Дорогая Лёва!»

Убедившись в том, что этот Лёвка совершил кражу моих ценностей, я помчалась к нему:  «Верни то, что взял!» И он вернул переправленные письма, а про монеты я не спросила, или у него старшеклассники их выманили. А шоколад? А шоколад он просто съел! Но не шоколадку мне жалко, а картинку!  Всё-таки я была чрезвычайно глупа  не по-женски! Могла бы угостить Лёвку шоколадом, но мне в голову не пришло, что этот сувенир ещё и съедобный.



                Глава 9. Новый год

Приближался Новый, 1960-ый, год! Наступало новое десятилетие, в котором произошло много знаменательных событий в жизни страны и в моей жизни в частности. Страна вступала в новую эпоху - эпоху оттепели, а я быстро взрослела, (при этом оставаясь ребёнком до шестидесяти лет). Что бы ни происходило, а мамочка была со мною, и как бы я ни относилась к ней  критически, она была рядом, и я в ней очень нуждалась.

К Новому году старшеклассники оформляли вестибюль, столовую и  актовый зал нашей двадцатой школы. Я не умела так ловко рисовать, но хотелось тоже участвовать, поэтому раскрашивала чужие наброски на больших листах бумаги. Помню, что оформлением руководила девятиклассница Ольга Лазутина. У неё было много помощников, и она привлекала всех не только искусством, но умом, красотой и чувством юмора. Помню среди её обожателей очкастого и очень неглупого Олега Савкина с пышной  светлой шевелюрой. Он подбрасывал Ольге шутку, а она чуть сдержанно, но  весело тут же парировала.

Вспомнились новогодние утренники в Заярске, особенно в шестом классе. Мама сшила мне тогда костюм скромной ромашки, а Руфина Степановна многим девочкам шила великолепные костюмы на заказ (то есть за плату), достойные всемирной выставки. Но и моя ромашка была хороша. А   из всех, сшитых Руфиной костюмов, больше других запал мне в душу  костюм цветочницы. Или в нём была самая красивая в ту пору девочка, но я целый год мечтала о таком костюме и решила делать его сама из подручных материалов.

  У меня была пышная ситцевая юбка, белая блузка, нашёлся и фартучек. Но главной деталью  была корзина с цветами! Какие цветы я положила в корзину –  не помню, но вот сама корзина мне удалась. Глядя на новогоднее фото и, опираясь на память, я взяла два листа картона. Нижний лист я раскрасила бронзовой краской, а  верхний – тёмной, затем лезвием и ножницами прорезала в нём цветочки и прочие фигуры. Склеила два листа вместе, вырезала дно и причудливое тулово корзины. Приделала ручку из скрученной проволоки. Получилась сказочная корзинка!

После шумного вечера в школе, мама отправила меня в Анзёбу к сестре Тамаре, там я встретила Новый год.

Встреча оказалась необычайно тяжёлой. Тамара с мужем Эдиком, которого мы очень любили, и с  сыном Женечкой – ему шёл третий год и он был моим любимым племянником -  жили в Анзёбе  в  семейном общежитии. Тридцать первого декабря они ушли на работу, а я осталась с ребёнком. Родители пришли в обед, накормили нас, уложили спать малыша, и ушли  на работу.  На улице в ту пору был мороз, что-то около минус сорока пяти градусов. (С того времени я называю Анзёбу полюсом холода города Братска). Но в доме было  тепло!

Я читала книгу и почему-то ощутила прохладу, поэтому села поближе к батарее, продолжая читать. Вдруг боковым зрением  заметила ползущего по радиатору таракана. Я быстро подняла с пола кубик и стукнула паразита! Но к моему ужасу, он был не один -  полезли десятки! С агрессивным омерзением, я их била и била, пока не заметила, что батарея совсем остыла!

Прибежавшие молодые родители принесли новость: авария! Прорвало трубы! Наверное, все разом включили электроплитки, и свет погас! А приближался Новый год! Народ в общаге был молодой и горячий, быстро затопили плохо обогревающие печи, весело  встретили бой курантов, долго не спали, а когда залегли, то свалили на себя  горой все тёплые вещи. Ребёнка грели родители, а я очень мёрзла, хотя и была закалённая. До сих пор боюсь холода!.. Днём подключили тепло.


                Глава 10. Борис Пастернак

Главным источником информации в ту пору было радио. Из газет мама выписывала только «Пионерскую правду». Больше года по радио звучало странное слово: пастернак. В  «Книге вожатого» или в «Книге о вкусной и здоровой пище» (такая была у Тамары) я узнала, что пастернак – это растение, его используют в пищу. Но что-то чересчур горячо сообщают об этой приправе! Послушав внимательнее, я наконец-то поняла, что Пастернак – это человек. Его обвиняют в каком-то преступлении, но наши враги за рубежом стоят за него! Кто же он такой, если о нём говорят так много? Сказали, что он как-то особо  оклеветал Родину, но как – непонятно. А какой вред может принести один-единственный человек  самой большой и самой сильной  стране? Я не знала, кого спросить, да и стеснялась. И нигде, кроме как по радио, о Пастернаке не говорили. Никто. Теперь я подозреваю, что наша учительница Эльза, конечно  знала о нём, но нам не рассказывала, а мы и не спрашивали. А потом всё стихло, будто и не было никакого Пастернака, и я забыла эту фамилию.

Мама заботилась, как могла и как умела о моём просвещении. Она стала покупать оранжевые тома  «Детской энциклопедии», а потом позволила мне подписаться (без задатка) на собрания сочинений Максима Горького  и Антона Чехова. Мне нравились все тома энциклопедии (кроме математики, химии и физики с техникой). Я читала с удовольствием: «Астрономию», «Минералогию», «Биологию». А любимыми стали  «Искусство» и  «Язык и литература».  Нигде о Пастернаке не встречала - не было!

Прошло полтора года. Мы учились уже в девятом классе. На школьном поэтическом вечере вышел шестиклассник Сёма Галёркин и не  громко,  но экспрессивно начал читать:

                Борис Пастернак

                Приедается всё.
                Лишь тебе не дано примелькаться.
                Дни проходят,
                И годы проходят,
                И тысячи, тысячи лет.
                В белой рьяности волн,
                Прячась
                В белую пряность акаций,
                Может, ты-то их,
                Море,
                И сводишь, и сводишь на нет…

Стихи потрясли. Таких я никогда не слыхала. Своей образностью и музыкальностью они отдалённо  напоминали стихи Александра Блока. Не все слова, (а их было так много!) и не все образы были понятны, но в их рьяности была такая мощь! Да, этот поэт заслужил внимания всей страны! А перестали о нём говорить, оказывается потому, что 30-го мая 1960-го года он умер.
Нобелевский лауреат, он вынужден был отказаться от Нобелевской премии!..

Когда почти через тридцать лет был наконец-то разрешён к печати его  «клеветнический» роман  «Доктор Живаго», я впилась в него в поисках той, приписанной Пастернаку клеветы. Но он, Пастернак, утихомирил мой политический пыл. «Не спеши, - говорил он мне своим повествованием, - приостановись, оглянись. Всмотрись и  вслушайся.  Задумайся над вечностью бытия.  Самое ценное и прекрасное  -  это  сама жизнь!» И  никакой клеветы  в этих словах, и во всём романе не было и нет!



                Глава 11. Интернациональная дружба

Я не буду вникать, почему в те времена были в моде клубы интернациональной дружбы.  Это явление, как говорится, носилось в воздухе, поэтому и я вступила в такой клуб в школе, а потом и в посёлке.  Переписку с заграницей я начала ещё в Заярске. Девочка из Чехословакии прислала мне  бумажный макет знаменитых пражских часов. Как в самой  Праге, в  этом макете двигались святые, о которых мы не имели никакого понятия. Да и вообще, все, кого я спрашивала, что это за штука такая из заграницы, никто не знал. Похожа на часы, но часы ли это? Да бог  знает, что это такое!  Одно недоумение.

В читальном зале Братской городской библиотеки в Падуне было  много журналов стран народной демократии. Я листала все эти журналы, а потом догадалась записать адреса редакций. В эти редакции я отправила письма с просьбой передать мой адрес девочке или мальчику. Так я стала ещё переписываться с Райнером из ГДР (из Германии), Тай-Сеном из Китая (или Кореи?), девочкой Ёлкой из Венгрии. Несколько раз писала в журнал  «Польша», но писем не получила. Из Кореи или Китая получала очень бледные пейзажные открытки. Я всем отправляла кучи открыток, но теперь вижу, что в то время они тоже были несколько убоги. Сейчас вспомнила, что переписку с китайцем я добилась через Китайское радио, но вскоре она прекратилась, так как отношения  с  Китаем  ухудшились.

С Райнером Велдгрубе я переписывалась дольше всех. И так жалею до сих пор о прекращении контактов! Я же и прекратила. Зря он прислал мне такой прекрасный подарок! Подарок меня напугал. Я поняла, что не смогу его отдарить, да и невозможно было найти достойной вещи. Нет, это была не очень дорогая, но очень красивая вещь! В наших магазинах ничего подобного я не видела. Так что это было? Всего-навсего,  туалетный набор: узкая длинная расчёска, массажная щётка и щётка для одежды. Но все три предмета  из нежно-зелёной прозрачной пластмассы, а щётки  не из свинячьих волос, а из белого пластика.  Набор укладывался в коробочку на белый атлас, а закрывался прозрачным футляром. Узнаёте? Теперь подобный набор и упаковку можно встретить в каждом магазине, а тогда в нашей стране не было такого.

Словом, я восприняла этот подарок,  как чересчур дорогой и интимный, и перестала отвечать на письма. Что подумал Райнер о далёкой дикарке? Выманила подарок, получила и с концом? А ведь раньше я писала ему большие письма, и он мне доверял. Не привыкла я к подаркам – вот в чём причина! Как бы хотелось мне повиниться! Но где тот Райнер? А какое у него красивое имя -  как у поэта Рильке! Того звали Райнер Мария Рильке.

Живя в Заярске, я уже знала из газеты про Оксану Костюченко и её подвиг. Я спрашивала про Оксану у Эльки, у сестёр Глотиных, и вот однажды, идя по улице Гидростроителей, мы встретили красивую стройную девочку на костылях. Это была она, Оксана! Последствия полиомиелита не давали ей ходить обычным способом, но она вся была необычна. Как рассказала Элька, мать Оксаны - француженка, и её зовут Жермэн. Когда  был арестован  греческий патриот Манолис Глезос, Оксана решила  помочь сбором подписей в его защиту. Передвигаясь на костылях, обходила она не только школы, но разные конторы, и  много подписей собрала за освобождение   Глезоса.

Мне захотелось, как Оксана, собирать подписи, и я пошла в райком комсомола. (Тогда я уже вступила в комсомол). Фрэд Павлович Юсфин дал мне поручение собирать подписи в защиту Патриса Лумумбы. Я собирала  их сначала  в своей школе, а потом пошла по конторам. Это было несложно, но и непросто. Надо  обладать энергией и уверенностью. А  каково было Оксане? Но, в придачу к уверенности, её выручало необыкновенное обаяние!

Манолиса Глезоса освободили, а Патриса Лумумбу убили…



                Глава 12. Школьная жизнь

Наш седьмой класс пополнялся новыми учениками. Поступил красавчик из Москвы Стасик Эрман, которого захватила Людка Глотина. Благодаря Малой Советской энциклопедии и чтению взрослых иностранных романов, она сделала огромный скачок вперёд, обскакав многих, а меня и подавно.

В конце декабря к нам в класс пришла странная девочка. Она всем улыбалась и интересовалась тоже всеми. Кажется, я таких ещё  не встречала. Ну, была в Заярске Зенкина, везде сующая нос, но та  постоянно ныла и жаловалась, а этой, новенькой, палец в рот не клади - сама цапнет. Говорит то, что думает, камня за пазухой не держит – одним словом не охарактеризуешь. Смелая? Да, но не только. Активная? Не только. Злая? Бывает, но редко.  С годами, мы с Людкой Артемьевой о ней говорили:  «Петриха – умная». Её звали Петрова Лариса, но она любила, чтобы её называли Лора. Потом она станет старостой класса. Лора оказалась не только любознательной и любопытной, но отчаянно вездесущей и задиристой. Потом она сама признается в своей  странности:  «Говорят, не плюй в колодец – пригодится напиться. Ведь знаю, но плюну!»

Приехала из Москвы Юлька Брянцева. Очень смелая и активная!. Быстро всех научила курить (но это было уже в восьмом классе). Тоже умная, тоже с хорошо подвешенным языком.

На фоне этих новеньких многие из нас проигрывали. Есть два способа отстоять себя: отстраниться – самый простой, и другой - карабкаться и общаться. Я сразу  сдаюсь и отстраняюсь. А потом, не общаясь, начинаю карабкаться. А если замечаю к себе интерес, начинаю общаться. Некоторые расценили мою слабость, как хитрость, а я теперь понимаю, что у меня была заниженная самооценка. Но что поделаешь, если я так заточилась – вижу свои недостатки, и всё! А как другие? А они не всегда  их видят.

Теперь про то, как я карабкалась. Конечно, мне нелегко давалась математика, но  мне помогала Люда, и я выполняла все задания. Русский  привлекал меня больше, с ним была связана речь, которая в то время высоко ценилась. Я всерьёз взялась за русский язык. Эльза, кроме упражнения, постоянно задавала на дом найти и выписать к правилам свои примеры.  Так, мне пришлось перерыть на сто рядов томики и Лермонтова, и Некрасова, а Пушкина у меня тогда не было. Каждый день я тянула руку со  «своим» примером на очередное правило русского языка, а Эльза очень одобряла мой выбор.

По литературе  было сложнее. Моя речь проигрывала и Петрихиной, и Юлькиной, и Элькиной, и Глоткиной. Я сникла, сжалась.

Однажды Эльза задала на дом учить наизусть прозу Максима Горького  о бабушке из его  «Детства». Вызвала меня, я начала, боясь сбиться:
  - Бабушка не плясала, а словно…
  - Стоп! – закричала Эльза, - Кто так читает? – и она кисло скопировала меня.
  - К следующему уроку, чтобы я услышала настоящую пляску!
Два дня, стоя перед зеркалом, я репетировала отрывок. В самом начале урока Эльза вызвала меня:
  -  Начинай пляс бабушки!
И я продолжила в её тоне – весёлом и решительном:
  - Бабушка не плясала, а словно рассказывала что-то!…
  - Ну вот, другое дело! Ставлю пять!

Так в моём отрочестве явилась добрая фея и расколдовала меня, избавив от зажатости и  комплекса неполноценности. Но временами он проявляется по сию пору.      


                Глава 13. Выпускники

Тогда седьмой класс считался выпускным, как теперь девятый. После седьмого можно было поступать в техникум. Если бы я уже знала, кем я хочу быть, то этот вариант мне бы вполне подошёл. Но оказаться одной, без мамы – нет, об этом не могло быть и речи.

Как водится, учителя пугали нас экзаменами, может, поэтому мы сдали  всё  хорошо. Я – на «4» и «5». Стали готовиться к выпускному вечеру. Мама сшила мне белое платье из ткани пике. Оно было с широкой юбкой, отделано красным сутажом в виде матроски. Жаль, что после стирки сутаж полинял, и платье оказалось испорченным. А тогда я чувствовала себя прекрасно! Взята первая высота, выпуск, белое платье!

Я была счастлива, и не обратила внимания, как страдает Юлька Брянцева, что её любимый Валерка Шуревич пошёл по улице со мною, а не с нею. Да все шли вместе, гурьбой и парами, я даже не заметила, что так получилось, я не о Щуревиче думала, просто было хорошо: тёплый июньский вечер, и экзамены позади. Думалось о самом лучшем, что ещё будет впереди. Но одноклассницы были на Юлькиной стороне, решив, что я специально завлекла Щуку, а я и не умела этого делать.

Оказалось, что школа нас вовсе не отпустила, а придумала нам тяжёлое заделье: штукатурить не то сарай, не то гараж. Помнится, мы  штукатурили  его снаружи. Для этого  приколачивали гвоздями рейки крест накрест, потом кто-то их замазывал глиной, а сверху белили. Для меня эта работа  стала бессмысленной каторгой. Я постоянно била молотком по пальцам,  продвигаясь сантиметровыми шагами - ну, просто убивалась! А такие, как Элька, не заморачивались! Они и молотка в руки не брали.

Пока мы стучали по пальцам, десятиклассники завершили сдачу своих экзаменов, а нас отправили  в лог за цветами. Этот лог располагался за Братской улицей – на месте нынешнего залива, отделяющего Падун от промплощадки и посёлка «Энергетик». Мы нарвали букеты жарков, пошли с ними в школу, поднимаясь вверх, к нынешней автостанции. Было жарко, хотелось пить.
 
После такой разнообразной практики, я слегка вздохнула. Вечерами  прибегала к Вале Михайловой. Мама сшила мне ещё одно платье из сатина: розовое с белыми цветами и с белым воротником. В Валином доме проживало немало мальчишек постарше нас, но я не умела определять возраст, и общалась со всеми наравне.

Один, по имени Генка, пригласил меня прокатиться с ним на велосипеде, и я согласилась, так как никто никогда меня не катал. Я села боком на багажник, проехала пару метров и заметила, что у велика нет крыла, и моё новое платье запачкалось, к тому же накануне прошёл дождь. Но  неловко останавливать седока, да и что-то ему объяснять было уже поздно. Он свернул на Набережную, но не к коттеджам, а в противоположную сторону. Там ещё ничего не построили.

Генка остановился, я слезла с багажника, стараясь не смотреть на грязное платье. Сев на бревно, он закурил. Я молча ждала. Он докурил, поднялся, приблизился ко мне зачем-то очень близко. Так близко, что я ощутила его кудрявые мягкие волосы и вдруг заметила, что у него помутнели глаза. Может, с ним плохо? – подумала я. Но вдруг он  обмусолил мои губы,  намочив их. Мне было очень неприятно, но я набралась терпения, чтобы его не обидеть и подумала: «Может, он меня так поцеловал? Если поцеловал, то  полагается «дать ему по морде». А если это вовсе и не поцелуй (неприятный какой-то!), то, за что я буду «давать ему по морде»? Что он подумает? Что скажет? Скажет:  «Я же не целовал тебя!» Я молчала, но не скрывала, что мне всё это не нравится. Он, может, и сам был не рад, но спросил:
  -Ты будешь меня ждать из армии?

Я пришла в ужас: так он, оказывается, уже взрослый, а с виду небольшой!  По моей растерянности он понял, что не буду.





                Глава 14. Чуна

Ох, как не хочется рассказывать о Чуне! На днях я перечитывала книгу Анатолия Жигулина «Чёрные камни», где большой раздел посвящён этому страшному месту в четырёх часах езды на поезде от Братска. Чуна располагается посередине между Братском и Тайшетом. Всё это пространство было  покрыто лесами лагерями политзаключённых, среди которых на строительстве железной дороги оказался и Анатолий Жигулин в возрасте 19-20 лет в 1949-50-м году. Мне  тогда  было 4 и 5 лет…

Моя средняя сестра Тамара и её муж Эдик были специалистами по деревообработке, поэтому они  оказались  в этих местах, куда перебрались после года жизни в Анзёбе. Их сагитировали работать преподавателями  при  деревообделочном комбинате в Лесогорске – напротив Чуны. Тамара на один день приехала в Братск, нахвалила новые места: много зелени и речка, уговорила меня съездить к ним в гости.

Мы приехали на станцию Братск 1, сестра пошла за билетами, а я присела на чемоданчик на перроне. Народу было предостаточно, я задумавшись, ждала сестру, она задерживалась  в очереди. Подошёл мужчина среднего роста во всём сером и с чемоданом:
 - Девочка, покарауль мой чемодан, я скоро приду.
 - Хорошо, - ответила я, продолжая сидеть на своём чемодане.
Минут через семь - десять, человек вернулся, молча взял чемодан и ушёл. Прошло ещё пять – десять минут, он снова подошёл:
 - А где мой чемодан?
 - Так вы же его взяли!
 - Ничего я не брал! Отдавай мой чемодан!
 - Но как же так? Вы подошли, взяли и унесли.
 - Я только сейчас подошёл! Кому ты отдала мой чемодан?
 - Я думала, что Вам. Выходит, что это были не Вы. А кто – я не знаю.
 - Пойдём в милицию!

Тут пришла Тамара, я рассказала ей, как всё было. Мужик требовал идти с ним в милицию, и мы пошли -  в привокзальную.

Возмущаясь, он по-своему изложил моё «преступление», а я, отвечая на вопросы милиционера, рассказала, как всё произошло. Приближалось время отхода поезда, милиционер, записав мой адрес, отпустил меня с сестрой, но странный мужик обещал, что он не даст мне уехать.

Мы от него затерялись в толпе, шмыгнули в свой вагон – тогда не проверяли паспорта, да и билеты долго не рассматривали.  Успокоившись, я взглянула в окно и неожиданно увидела своего преследователя! Он бежал вдоль состава по пустому перрону: или меня искал, или похитителя своего деревянного чемодана.

Целый год я жила в страхе, ожидая прихода милиции, хотя осенью мы переехали в другой дом.



                Глава 15. Лесогорск

Какое красивое название у такого жалкого местечка! Выйдя на станции Чуна, мы двинули в сторону реки с одноимённым названием.  А как мы перебрались через широкую реку, я не помню, так как не могла забыть  своего приключения в  Братске-первом. Не то был мост, не то  паром?… Или мост был далеко, и мы к нему долго ехали на машине?

Дом, где теперь жила моя сестра,  почти такой же, как в Анзёбе. У него  веранда, где  каждый день я читаю роман Толстого  «Война и мир». Четырёхтомный роман помещался в одной черной большеформатной  книге, изданной в 1941 году. Это  знаменитое и уже уникальное издание. Возможно, оно ещё живёт в какой-то семье. Однажды сестра позвала меня на минутку домой, я поспешила, рассчитывая сразу вернуться к книге. Но что-то отвлекло, я не вернулась, а вспомнила о книге на следующий день, и, конечно, её уже кто-то прибрал! Жаль до сих пор!  Последний том я брала у соседей в Братске.

Сестра с мужем работали, а я сидела с трёхлетним племянником Женечкой. Или сестра не работала? Всё перемешается в моей памяти и долго не захочется вспоминать после трагедии, которая случится в этой семье через полгода. Нет, кажется, пройдёт ещё год. Значит,  пока ещё есть отсрочка…

Река Чуна с виду очень красивая. Она похожа на речку Китой – берега в пышных зелёных кустарниках, нет обрывов, как на Ангаре, но холодная, мутная, пугает своей неприветливостью и глубиной. Словом, в жару она меня не спасала.

После обеда, ближе к вечеру, я ходила несколько раз в кино, но ничего хорошего не увидела. Посёлок не радовал. Он был какой-то затхлый и убогий. По всей вероятности, его недавно населяли заключённые и расконвоированные - некоторые из них и сейчас  жили здесь.   Однажды мы с  Тамарой и с Женечкой ходили в гости в  двухквартирный дом с огородом, где нас вкусно угощали свежей картошкой с малосольными огурцами!
               
        Мой племянник – ангел! Очень милый, спокойный и рассудительный мальчик. У него  вкусные щёчки, и я без конца их целую.

Муж сестры Эдик собирался ехать в Иркутск не то в командировку, не то просто в отпуск – он был иркутянином. С чемоданом он перебирался к вокзалу через реку Чуну по бонам. Боны – это большие плоты из свежевырубленного леса. Их делают для лесосплава.  До сих пор представляю, как худой долговязый Эдик, в костюме и с чемоданом в руках бежит по бонам.  Он спешит на поезд, перепрыгивает с плота на плот! Это так опасно, ведь можно упасть, но Эдик очень ловкий, он ни разу не споткнулся и не упал!

В августе я вернусь в Братск. А через год Эдик повезёт Женечку в Иркутск на обследование, где у ребёнка признают белокровие. Врачи попробуют его спасти, сделав  операцию на печени. И в конце августа 1961 года мы с мамой получим телеграмму из Иркутска: «Женечка не выдержал операцию и скончался». При рождении его заразили гепатитом, сделав  укол грязной иглой.

Он умирал в сознании шесть дней. Без сна, временами коченея. Медсестра знала, что больной безнадёжен, но, боясь, что он умрёт, не давала ему спать. Очнувшись, он сказал оперировавшему врачу: «Когда я вырасту,  стану хорошим врачом, и буду спасать людей, не как Вы… »  И застыл.

….Когда Тамара поняла, что её сын умер,  мёртвой хваткой   вцепилась в горло  медсестре и чуть её не задушила.



                Глава 16. Разное
 
Всё это страшное случится через год, но  лето 1960-го   оказалось тревожным и богатым  необычными  эпизодами.

Когда мама ехала в Братск, здесь уже знали, что она шьёт, и после московской командировки у нас стали появляться заказчицы. Помню троих: Короткова Нина, Кожевникова Галина и  не то Маргарита, не то Лариса.

Короткова так добродушна, что общаться с нею  -  одно удовольствие!  А Кожевникова оказалась очень странной особой. Мама сшила ей две вещи – черную зауженную юбку и розовую блузку. Видимо, блузка примерялась на разные лифчики, что раздражало заказчицу, которая не поняла причину неудобства и  решила, что всё дело в искусстве портнихи, а точнее, в её неискусстве. Кожевникова стала  пристально сравнивать плечи и проймы блузки, их тщательно вымеряя, и чтобы доказать  вымышленный  дефект маминой работы, принесла к нам  логарифмическую линейку.  Измеряя этой линейкой доли миллиметра, она увидела разницу в деталях на 0,3 миллиметра. Хорошо, что мамочка нашла в себе силы посмеяться и не приняла близко к сердцу такой оборот.

Маргарита  - настоящая супер-дама. Из её рассказов я узнала, что она жила в Китае, была артисткой и пела на сцене. Вероятно, всё это происходило в Харбине, и, скорее всего, окончилось заключением, иначе Маргарита не  работала бы теперь лаборантом в ГИДЕПе* (потом это называлось ГРП – группа рабочего проектирования), а продолжала бы петь. Мамочка перешивала Маргарите–Ларисе её концертные платья. Но если бы Маргарита была действительно в заключении, то платья бы не сохранились. Но она могла их отправить  родственникам. Словом, это пример того, как я «умею» домысливать ситуацию.

Платья у Маргариты  были роскошны! Одно из  вишневого шёлкового плюша с вышивкой ришелье, другое  бежевое шерстяное - тоже с вышивкой ришелье по вороту, галстуку  и манжетам. А третье – из шёлкового ярко-синего  бархата с наклеенными серебристыми блёстками в виде вееров. Мама  перешивала эти платья, упрощая их фасоны.   В моду вошли простенькие платья – без излишеств. До сих пор я храню остатки тех нарядов  - лоскутки и вышивки.

Так вот,  эта Маргарита, глядя на мой нос, уверенно сказала:
 - А тебя будут два мужа. У тебя раздвоенный нос, как у меня. У меня было два. Есть такая примета.

Но я в приметы не верила, мне не хотелось иметь двух мужей. Но запомнилось потому, что мне это предсказывала  артистка - её интонации были профессиональны.   

Вскоре зашла цыганка. Вроде я ничего ей не давала, но она успела сказать, что я проживу… лет. Можете на месте точек поставить цифру 100, если не жалко.



                Глава 17.  Новый переезд

Соседка по квартире Галя Галянт  -  мамина знакомая: её мама и моя мама дружили ещё в старом Братске. А вот муж Гали – Михаил - оказался диковат, и моя натура отвергала  его грубость. Свою родную дочь он называл шмындрой, а сыночка – сычом. Сначала я восприняла это как шутку, а потом  эти прозвища мне  всё больше и больше не нравились. Когда Галина сообщила, что скоро в нашей общей кладовке сделают ванную и туалет, Михаил  стал возмущаться:
 - Ты туда сходишь, - сказал он жене, и будет стоять вонь на всю квартиру!
 - А я – смою!
 - Как это ты смоешь? Да я не пущу тебя туда! Да я никому не разрешу устраивать в доме уборную!

Грибной сезон был в разгаре, мама бегала за грибами при каждой возможности. Мы варили грибные супы, радуясь растительной пище, ведь никаких овощей у нас теперь не было. Однажды мы оставили суп на полу. Михаил пришёл пьяный, увидел кастрюлю и прилично из неё поел.

К сентябрю 1960 года мы с мамочкой переехали в другой дом. Наш адрес теперь был такой: Улица Братская, дом 28, квартира 3. Площадь нашего жилья осталась прежней, но вместо одной большой комнаты у нас стало две небольших. Моя комната имела всего семь квадратных  метров, но впервые у меня была своя, отдельная комната!

Нам выкрасили стены, а мы сами сделали на них накат, то есть накатали рисунок специальным валиком, окуная его в краску. Моя комната -   жёлтого цвета, а мама захотела белую. Я решила устроить у себя модный интерьер. Вместо кровати с высокими железными спинками, я придумала поставить модную тахту. Но тахты не было. Я подумала и сказала маме:
 - Давай не будем ставить спинки?
 - И что же получится? Кроватных ножек ведь тоже не будет.
 - А мы поставим сетку на… чурбаки. Поищем во дворе четыре одинаковых чурки.
 - Ну, пойдём искать,- сказала мамочка, и под прикрытием темноты мы закатили четыре невысоких и одинаковых чурки, с которых я ободрала кору. Кроватная сетка встала на них прочно. Теперь надо купить ткань одного цвета на шторы и покрывало. Пришлось выбирать, исходя из небольшой суммы, и ограничиться жёлтым ситцем с оранжевым рисунком. На письменный стол мамочка водрузила  новую настольную лампу с белым стеклянным абажуром.  Когда  включили лампу, то абажур оказался нежно-зелёным - такой сюрприз! Я очень полюбила свою новую комнату, она приводила в восторг не только моих одноклассниц, но и старшеклассниц, заходивших в гости.

Когда  выкупили все тома Чехова и Горького,  я придумала, как сделать книжные полки.  Нашла на улице неширокую доску, распилила её надвое по ширине комнатной двери. Остругивать доски было нечем, поэтому  обернула их бумагой. Затем на верёвочные петли и большие гвозди  подвесила полки для книг.



                Глава 18. Записки сумасшедших

Когда я получаю то, о чём долго мечтаю, мне начинает казаться, что это уже есть у всех. Не знаю, как у вас, а у меня именно так. Я не люблю, когда мне завидуют, и сама завидую  «белой» завистью, но, конечно же, не всегда. А вообще, чувство зависти – двигатель прогресса. Испытывая это чувство, я начинаю думать, планировать и действовать. Многого ли я добилась? А всего, что по силам и возможностям. Большего, чем я могу,  не желаю. Свои мечты  согласую с собственной натурой: с интересами, увлечениями и силами, а иногда и со страстями. Страсти дают мощный импульс энергии в достижении цели, но они и опустошают. Надо это помнить и не разочаровываться понапрасну.

Итак, у меня  отдельная модная  комната! Здесь я могу общаться с подругами, когда захочу, и когда захотят они. До этого мы без конца  бродили по улицам, отыскивая хорошенькие лица да модные детали, заметив, что иногда это встречается разом - что называется, в одном флаконе. Тогда получается образ, от которого трудно оторваться. Особенно,  если в нём ощущается тайна.

Так выглядит девушка по имени Юнона, по фамилии Иохвидова. Но больше всех нас сводит с ума девушка, с прозвищем Африка.  Чаше мы встречаем её на катке. Африкой её называют за смуглый цвет кожи, тёмные глаза, большой, накрашенный красной помадой рот, но ещё и за необыкновенную грацию. Она стремительно пролетает круг за кругом на беговых коньках под мощный голос Эдит Пиаф, несущийся из репродуктора. Подражать ей хотелось, но это было невозможно – в ней всё было уникально!

Каток работал первую зиму. Ещё в мае мы  неохотно покрывали поле стадиона кусками дёрна, и вот результат! На катке собирались по субботам, а в обычные дни делали уроки и бегали по подружкам. Мама была спокойна, когда приходили ко мне. Девчонки листали модные журналы, мечтая о чужой внешности и взрослых нарядах.  Это  надоедало, и я завела общую тетрадь, подписав её  «Записки сумасшедших». Она не сохранилась, но кое-что из неё  помню.

Все писали, что хотели и не подписывались, только я знала авторов, так как после их ухода  тут же хваталась за тетрадку. Иногда это были куплеты, порой мне неизвестные. Раиса Лунёва, напевая, стала записывать:

Хочу мужа, хочу мужа,
Хочу мужа я.
Принца, герцога, барона,
Или короля!

А без мужа злая стужа.
Стынет кровь моя!
Хочу мужа, хочу мужа,
Хочу мужа я!

Раиса решила добавить сюда что-нибудь своё, и приписала две строчки:

И будет муж мой чёрный, как ворона,
И рожа будет страшной, как у пса.

Мне не очень понравилось такое, но я решила продолжить:

И будет он в одежде из капрона,
И, как дурак, нацепит  «USA»!

Тогда ещё  никто так  не наряжался.
Помню, что я сочинила безо всякого подвоха про Валю Михайлову, которой  был поставлен диагноз, схожий с моим: анемия и гипотония.

А Михайлову Валентину достопочтенная мамаша
Поит чаем с коньяком с гречневою кашей.

Думала, что ей понравится, а она заплакала.… В авторстве я не призналась. Мы дружили с Валей, мне совсем не хотелось делать ей больно. Я с удивлением заметила, что такой пустяк может разрушить дружбу, чего я никак не планировала.

Вспомнилось вдруг про карты, в которые однажды играли у Вали в каникулы. Я играла впервые, и вся компания обучала меня. Но со мною произошло нечто странное. Я вдруг ощутила себя в неком новом для себя измерении, в котором я не была собою. Голова закружилась. Вспомнились страшные заярские рассказы  про уголовников, которые проигрывали в карты людей, а потом убивали свои жертвы. И я твёрдо решила: никогда больше в карты не играть! До сих пор я следую этому правилу.


 
                Глава 19. День рождения школы

В октябре 1960 года нашей школе исполнялся  один год. К этому  годовалому  «юбилею» готовился весь коллектив. Я горячо взялась за общее дело. Всем было задано писать сочинение о школе, а лучшие из них планировалось зачитать на общешкольном вечере. Я написала в сочинении: «Школа стала для меня вторым домом, а порою мне кажется, что первым».

На всю катушку я, восьмиклассница, подключилась к подготовке праздника. Штаб, во главе с Эльзой Николаевной, назначил меня репортёром. Я бегала по классам и собирала сведения: что сделано учениками ко дню рождения школы. Записывала наскоро во время перемены, а читали в штабе вслух:  «Собрали металлолом, но машина не пришла» - и хохот Лазутиной. Так я и не поняла, над чем она смеялась: над  несвязностью моей речи, или  над «недисциплинированностью» машины.

Лазутина была редактором световой газеты, куда вошли новости по каждому классу об отличниках и о достижениях. А начиналась газета, как и положено, с передовицы, где было  всё самое важное  о нашей школе вообще. Так, был представлен  «портрет» школы,  вырезанный из классного фото. Школу укутали в пелёнки, вставили соску: вот такая она у нас ещё маленькая!

Среди портретов отличников я увидела одноклассника Колю Сафонова, и после праздника умыкнула его фото,  сохранив  до сего дня. Коля был необычным мальчиком и очень нравился мне. В его лице читался высокий интеллект и глубокая драма. Он жил с мачехой в семье брата, и хозяйка его недолюбливала.

Световая газета демонстрировалась в большом зале на белом экране в полной темноте. Через эпидиаскоп показывали отдельные кадры – фотографии или рисунки, а комментарии читал диктор. Затаив дыхание, смотрела я на экран и внимательно слушала – так  интересно! В  «передовице» зачитали без авторства и мою строку о любимой  школе, Потом было веселье: игры и танцы, но этого я уже не помню – световая газета затмила всё!

Не раз на школьных вечерах мы играли в почту, а я «почтальонила», или вела другие игры без микрофона. У меня был такой силы голос, что был слышно на весь зал!


                Глава 20. Классная жизнь

«Страх - вдруг я не такой, как все? И ужас: вдруг я такой, как все?» -  такие вопросы задаёт себе подросток - лирический герой поэта Евгения Винокурова в стихотворении  «Отрочество». Так было и у меня. Всё время в моём сознании шли сравнения с одноклассниками, со старшеклассниками. Как и всех, меня одолевали разные комплексы. Я то склонялась к эпатажу, то была ниже травы. Да, моя мечта о комнате сбылась, но  ещё  не сбылись  другие мечты.

Хотелось быть эрудированной и вообще умной, хорошо учиться и  «ходить» с мальчиком – ну, об этом никто не говорил, но все девчонки мечтали…

Уже тогда появилось в употреблении это словечко: эрудиция. Элька даже  пела песню, где была куча слов с окончанием на -ия: меланхолия, эрудиция и т. д. Меня занимал вопрос, что такое ум вообще. Я ощущала, что ум и эрудиция в одном ряду, но это не одно и то же.

С учёбой было не просто. С математикой пока терпимо. С литературы я часто убегала по общественным поручениям. Когда изучали Пушкина  «Евгений  Онегин», я особо не перечитывала, полагаясь на прочтение в шестом классе, но вступление, как и все, выучила наизусть. Новая учительница литературы Антонина Хромая задала писать сочинение по «Образу Татьяны». Я столкнулась с тем, что это не так-то просто  -  по-умному написать, - а очень хотелось. Поэтому я заглянула в учебник, где с удивлением прочла, что Татьяна – крепостница,  о чём прежде не думала.

Я решила вставить эту фразу в сочинение на всякий случай, совсем не рассчитывая на успех. Но оказалось, моё сочинение понравилось учительнице, хотя она меня вовсе не знала и заглянула в список фамилий, чтобы назвать. Но мне было очень стыдно – ведь я списала с учебника!

В тот год мы сидели с Люсей Евлашиной на последней парте, потом нас рассадили. Мы не слушали учителей, а красили ногти акварельными красками. Было красиво, только не прочно. Вечерами мы бродили по улицам, высматривая хорошеньких мальчиков. Люся раньше меня обзаведётся другом. Кажется, вскоре она перешла в вечернюю школу и пошла работать.

Моя соседка Юлька Брянцева часто забегала ко мне, в том числе покурить. Я говорила ей по-сибирски:
 - Сейчас заложу дверь!  (То есть замкну).
 - Чем ты собираешься заложить? Камнями? – смеясь надо мною, интересовалась Юлька. Она уехала в Москву после второй четверти, а я продолжала «курительное» развлечение. По правде говоря, я не могла вдыхать дым, и курила просто за компанию и, не вдыхая дыма. А вот некоторые мои одноклассницы, к сожалению, курят до сих пор. Выходит, что и тут я их  «перехитрила».


                Глава 21. Новый, 1960-ый год

Снова началась подготовка к Новому году, снова костюм, снова Новогодний школьный вечер! Такие вечера всегда проводились 30-го декабря. Наш восьмой класс уже приравнивался к старшим, и восьмых классов было уже два! К нам пришли ребята из  семилетней семнадцатой школы, и из школы № 13. Я так интенсивно жила, что на этот раз почти не заметила новеньких, к тому же они были в другом классе.

Опять оформление школы, опять организация вечера. Но я решила поддержать традицию своего детства - сделать новогодний костюм, о чём и мама мне напомнила:
 - Выбирай, - сказала она, - из рижского журнала. Смотри, сколько здесь интересного!
 - Но они такие сложные! Как сделать такое самим? Мне нравится костюм шахматной королевы. С чего его начать? Где взять ткань в четкую черно-белую клетку? Лиф можно сделать из двух тканей (чёрной и белой). А что делать с юбкой?.. Я придумала! Мы её раскрасим!

Итак, мы взяли белую ткань, её накрахмалили, погладили. Затем я расчертила на ней клетки, рассчитав размер клеток, с учётом подгиба, по ширине и длине ткани. Окунула кисточку в чёрную тушь и начала через одну красить клетки в чёрный цвет.  «Шахматная доска», то есть моя юбка получилась отличной!

Мамочка пришила к юбке уже приготовленный ею лиф с фигурным вырезом  и без рукавов. Я долго вертелась, оценивая мамину работу, а заодно и свою. Через день были готовы шахматные фигуры, которые по маминой просьбе нарисовали в ГИДЭПе. Я раскрасила их в два цвета: чёрный и золотой – чёрной тушью и бронзовой краской. Вырезала и разместила на шахматной доске своей юбки. Это было великолепно! На голове у меня золотой    королевский зубчатый венок!

Жаль, что рядом  не было  фотографа Александра Михайловича Белявского, и никто не запечатлел мой костюм!

Мамочка так  увлеклась этим костюмом, что решила продолжить творческий процесс. Она купила трехцветный клетчатый шёлк, мы выбрали под него фасон, и мигом она  сшила мне сверхмодное платьице!

Это платье произвело фурор! Опишу его подробно. Три его цвета – это серый фон, а по нему чёрно-белые полосы образуют  клетки. Юбка в мягкую  бантовую складку, рукав в три четверти, большой воротник,  крупные белые перламутровые пуговицы. На пояс ткани не хватило, сестра Лера дала мне свой модный широкий лакированный пояс-ремень чёрного цвета. Но это ещё не всё. Сногсшибательной деталью была сшитая из марли и накрахмаленная нижняя юбка!

К сожалению, в костюмах народу было мало, а платье само по себе затмило мой костюм! В нём  было всё  криком моды!

Я была захвачена организаторской суетой  вечера, поэтому не замечала ни  завистливых, ни восхищённых взглядов. По традиции, выкрикивая на весь зал, я разносила почту, продавала лотерейные билеты, организовывала ручеёк. По пути  отмахивалась от обидных шпилек Серёжки Торопина, в которого были влюблены все девчонки. Все, кроме меня. Но вот я огрызнулась и отвернулась, а он … задрал мне юбку! Я была в ужасе от такой неслыханной дерзости! Никогда не предполагала такого покушения! И   взглянула на него с  ненавистью!.. Этот случай испортил мне праздник.


       
                Глава 22. Второй Новогодний вечер

Дворца пионеров в Падуне не было, да мы уже не пионеры и в нём никак не нуждались. Но оказалось, что в нашей школе после уроков работает Дом пионеров, и  устраивается не то утренник, не то вечер, и нам выдали пригласительные билеты. Почему не пойти повеселиться и забыть безобразный поступок Торопина?

Я накрутила концы  прядей волос  на бигуди, надела своё «скромное» новенькое платье с нижней юбкой и пришла на вечер. Народу было немало, собрались учащиеся четырёх школ Падуна, но в целом, не так много.   Мне помнится, что ёлку уже убрали.    В своём новом платье я ощущала себя комфортно и уверенно, уже замечая любопытные взгляды. В зеркале вижу, как платье ладно на мне сидит, как с пышным шёлком гармонируют мои волнистые волосы. Было отличное настроение! Но некоторые ему позавидовали…

Ко мне подошла пышная невысокая темноглазая дама – директор Дома пионеров - и безаппеляционно приказала снять нижнюю юбку и размочить волосы! Она назвала меня вопиюще безнравственной! Я пыталась возражать, тогда она предложила мне уйти с праздника.

Было бы лучше, если бы я ушла, но не хотелось уходить, и я стала себя убеждать, что  ничего страшного, что убавится пышность волос и юбки, я ведь останусь в своём новом платье. Пришлось пойти в туалет, снять юбку, размочить пряди волос. Взглянула в коридорное зеркало. На меня смотрела серая мышь. Собрав остатки  хорошего настроения, я вошла в зал.

В зале шли детские игры, а мы были уже не дети. Хорошее настроение не вернулось. Я чувствовала себя униженной и лишней на этом детском празднике.
 - Пойдём гулять, сказала я Люсе,- и мы пошли одеваться.

Эта история возмутила не только меня, но и моих одноклассниц. Мы были уже шестидесятниками, как скажет на уроке литературы Саша Москальский. А пышная дама в длинном платье по фамилии Соляймон, стала для меня олицетворением не только ханжества, но и вообще  зла.

Моя заярская подруга Лариса Авдеенко жила уже в Братске, и дружила с Лийкой Соляймон, очень  хвалила её за ум и  хороший характер. Мы слегка познакомились с Лийкой, и я с удивлением заметила, что Лариса права: Лийка оказалось тем яблоком, которое далеко откатилось от яблони-мамаши.

Пройдёт три  года, и все женщины - и кому за тридцать, и за сорок, и за пятьдесят - укоротят юбки выше колен. А иначе стало просто неприлично появляться на людях. Уверена, что моя  «надсмотрщица» тоже оголила толстые коленки.    


                Глава 23. Ещё один вечер

Сёстры Глотины уже год, как жили в Падуне недалеко от нашего дома. Они были погодки, и день рождения праздновали в один день. На этот раз были приглашены многие одноклассники,  и я в их числе. Нужен был подарок.  Я устремилась в книжный магазин, который располагался не в центре, а на краю посёлка – в начале улицы Гидростроителей.  Долго ходила я вдоль прилавка, не зная, что купить. Продавец Руфина Николаевна подсказала, какие книги надо дарить: в тканевом переплёте, увесистые, то есть толстые, и лучше зарубежные. Людка увлекалась зарубежными, поэтому я обрадовалась совету и купила красноватый том.

Читая зарубежную литературу, Людмила Глотина повзрослела раньше нас. Она организовала вечеринку по всем правилам: с вином,  закусками и   танцами, а также с новыми для нас играми.

Родители сестёр ушли в гости, хозяйничали дети. После ужина мы стали танцевать парами. Тогда танцевали только так, а если пары не было, то девчонки приглашали друг друга. Во время танцев, так как все стеснялись, как и на школьном вечере, выключили свет. Но в школе горели огни на ёлке, а сейчас свет горел в коридоре, да за окном светили фонари, падал снег. На  радиоле крутилась пластинка, и Майя Кристалинская пела голосом, проникающим в самую душу:

                А снег идёт, а снег идёт.
                И всё мерцает и плывёт…
        ……………………………

                А снег идёт, а снег идёт…
                И всё вокруг чего-то ждёт…
        ………………………………

                Мой самый главный человек!
                Взгляни со мной на этот снег.
                Он чист, как всё, о чём молчу,
                О чём сказать хочу…

На этом можно и закончить этот чудесный вечер. Ах, если бы так! Но родители Люды и Шуры сами загуляли, а нам стало скучно. Кто-то предложил сыграть в «бутылочку». Я не стану описывать эту бессовестную игру, но все мы тогда, я уверена, целовались впервые. Я помню этот первый поцелуй… У меня возникло ощущение, что Саша и есть мой «главный человек», и значит, любимый, а  для конспирации я стала называть его Прелюд.

В дверь постучали. Сёстры Глотины думали, что это пришли родители, а это пришла моя мама с сестрой Тамарой. Обеспокоенные моим долгим отсутствием в поздний час, они пошли меня искать, не зная номера квартиры. Увидели, что во многих окнах нет света, но услышали музыку. Не ошиблись!

Ругали меня долго и за позднее время, и за выключенный свет. Никто ещё не ведал, что мы  - наше поколение - и есть первые жертвы мировой  сексуальной революции 60-х годов. Пожалели бы лучше…

    

                Глава 24. Приметы времени

Время летит, а в памяти остаются его приметы, то есть события и детали тех лет. Денежная реформа, Постановление ЦК КПСС о начале строительства коммунизма в нашей стране и «Моральный кодекс» строителя Коммунизма. Кожаные папки вместо портфелей, «Малая Советская энциклопедия» и белые пуговицы.… Расскажу обо всём по порядку.

С первого января 1961-го года появились новые деньги. Но, как мне помнится, старыми деньгами ещё можно было пользоваться некоторое время.  Глядя на новые цены, я всё считала в режиме старых цен, удивляясь, что так стало дёшево. Но и мама, и сама жизнь в магазинах или в школьном буфете учили меня уму-разуму. Сейчас вспомнилось, как в заярской школе, добавив к рублю копеек десять, я получала три(!) пирожка с картошкой. А теперь на рубль – шесть или семь, но вместо тысячи мама стала получать сто рублей, и  старый рубль превратился в десять копеек, которые я получала на завтрак, но их бывало не достаточно. Новый рубль  подорожал, и жизнь подорожала вместе с ним. Помню, как я обрадовалась, что пирожное стоит, не два двадцать, а двадцать две копейки, и дала за него старыми деньгами. Словом,  в моей голове была  ужасная путаница!

Стоит ли упоминать выстриженные чёлки у всех девочек средних и старших классов! Я обрезала чёлку ещё в Заярске, потом прятала, зачёсывая и отращивая. А в восьмом классе с чёлкой была даже  строгая Элька!

Мода  мощно набирала силу, становясь универсальной и всемогущей! Чтобы не стать как все, надо было постоянно следить за журналами мод. Мне это было легко, потому что мама шила, а сестра из Риги присылала журналы. Так я стала в некотором роде законодательницей мод в классе, а в школе были ещё три такие девочки. Да, не сразу я поняла, что именно мода и делает всех одинаковыми. Только самые первые её «ласточки» отличаются от толпы.

Белые пуговицы сначала появились в журналах мод на платьях. Я стала иногда надевать в школу под фартук вишнёвое платье с рукавом в три четверти и с белыми пуговицами, а потом догадалась пришить белые на форму. Ну, тут началась эпидемия! Все стали подымать рукава, изображая  «три четверти» и пришивать белые пуговицы.

Однажды я пришла на приём к терапевту. Врач Мануленко измерила мне давление, нашла его очень низким, а когда я одевалась, разглядела мою форму:
  - Теперь я понимаю, почему моя дочь-первоклассница поднимает рукав повыше и требует пришить белые пуговки. А я-то никак не пойму, откуда  такое желание.
Родители сестёр Глотиных выписали «Малую Советскую энциклопедию», и уже пришёл первый том. Людка читала его от корки до корки, не выпуская тома из рук. Однажды я зашла к Шуре, так как больше дружила с нею. В гостях у Людки был одноклассник Стасик Эрман. Людка полистала энциклопедию, открыла на нужной странице и сказала:
  - Посмотрите, тут голая женщина!

Стасик долго смотрел, а я закрыла глаза. Они уговаривали меня посмотреть, дескать, ничего особенного, но в моей памяти всплыла ужасная картинка  на стене в  клубной уборной Заярска, и я ответила им:  «Ни за что!»



                Глава 25. Снова появляется Василий

Уже шли весенние каникулы. Я выглянула в окно посмотреть, какая погода, будет ли таять. И вдруг через тюлевую штору увидела бегущего мимо окон  маминого заярского дружка Ваську. Он лихорадочно посмотрел на номер дома, но побежал дальше. Я в страхе отскочила от окна. Его ещё здесь не хватало! Хорошо, что убежал, а если бы зашёл… Нет, я не впустила бы его! Но наша квартира была всё-таки коммунальной. Тогда мы жили вместе с семьёй Крыловых.

Маша Крылова, молодая женщина, называла меня Клеопатрой, или сокращённо Клео. Иногда она втихомолку пронзала меня долгим змеиным взглядом, испытывая, почувствую ли я его. Сначала было не очень приятно, но я привыкла, зная, что этот взгляд не злой, а шуточный. Маша, не зная ничего про Ваську, могла его и впустить. Я решила ей всё рассказать.

Но в обеденный перерыв мама пришла домой не одна, а со своим Василием. Только сейчас до меня дошло, что он пробегал мимо нашего дома по пути из милиции, где или отмечался, или писал заявление на прописку.
Я старалась с Васькой не общаться, но он постоянно вязался ко мне, стал докладывать маме или о моём отсутствии, или о визитах подруг. Иногда его замечания были двусмысленны, с неприятными намёками. Я огрызалась,  порою  не зная, что и ответить. Он же решил не сдаваться и доконать меня. Что он всё-таки хотел?

Однажды он столько вылил на меня жалоб, что моя мама схватила бельевую верёвку с намерением меня  отстегать. Я была в шоке настолько сильном, что плохо помню, как случилось, что вдруг у нас оказалась прямо в этот момент моя  сестра Лера. Она начала кричать на маму, вразумляя так:
 - Это из-за кого ты собралась бить родную дочь?!

Маму это мгновенно вразумило! Василий уехал.

Столько лет прошло! И вдруг сегодня мне стало его жалко. Ведь я ничего о нём не знаю! Даже фамилию! А может, он воевал, попал в окружение, а за это его и посадили…. Деревенское происхождение, или  лагерь придали ему такой несимпатичный вид…. Мне не нравилась его кепка. Кирилл Моисеевич ходил в шляпе, но был тихий алкоголик и вообще выходил в белых кальсонах при моей сестре, отчего та свирепела. Так какая же разница между кепкой и шляпой? А возможно, я  просто боялась маминого Василия, и ангел-хранитель  меня берёг.
 
               

                Глава 26. Строительство коммунизма

На  22-ом  съезде КПСС была принята  новая Программа партии о строительстве коммунизма в нашей стране СССР на 20 лет. «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме»! – провозглашалось в  этой Программе.

Значит, в 1981 году наступит коммунизм? Значит, да. Я поверила. Но, чтобы построить коммунизм, надо много работать и воспитывать своё сознание. Появилось новая характеристика - «сознательный». А ещё -  «идейный». Многие не верили в идею коммунизма и протестовали, посмеиваясь:  «Ты что, идейный?». А те, кто верил, называл антиподов несознательными и безыдейными.

Я верила и была сознательной и идейной. Всё в «Моральном кодексе строителя коммунизма» меня  устраивало. Разве плохо, когда  «человек человеку – друг, товарищ и брат»? А это было самым первым пунктом в кодексе. Замечала ли я расхождения  этой идеи с жизнью? Да, замечала, но верила, что всё воспитуемо, всё поправимо и всё исправимо. Увы, я идеалистка! На таких, как я, идеалистов, тот кодекс и был рассчитан. Впрочем, со временем я забыла его, хотя и знала наизусть. А то, что в 1981 году будет коммунизм, вошло в подсознание. Когда же настал тот самый  81-й год, я испытала настоящее разочарование (а казалось,  навсегда забыла эту дату).

Таких дурочек, как я, было немного.  Большинство одноклассников жили с  отцами, много рассуждавшими о политике, а моя мама будто и не знала и никогда не говорила ни о какой Программе Партии. Лора Петрова как-то рассказала нам анекдот. Спросили пастуха: «Что такое коммунизм?» Пастух ответил: «Коммунизм подобен горизонту: чем ближе подходишь, тем он всё  дальше и дальше». Я запомнила, хотя грустно было слышать такое…

И всё-таки тогда мне было трудно  представить полное изобилие. Как может человек остановиться в своих потребностях и не пожелать забрать   без денег всё, что захочет и сколько захочет? На это подруга Лариса Авдеенко  ответила так:
 - Будет такое изобилие, что люди быстро насытятся и будут брать только по потребностям.

Её слова меня убедили. Надо сказать, что и теперь, хотя и за деньги, мы берём только то, что нам нужно. Некоторые люди с готовностью  избавляются от лишнего, но часто   меняют вещи. А я люблю носить одежду долго и питаюсь умеренно.

Тем временем в Падуне города Братска уже возникли новые коммунистические веяния: магазин  «без продавца» и кино  «без билета». Эти два нововведения географически размещались на двух концах посёлка. Магазин  - в начале улицы Гидростроителей, а кино – в её конце, то есть в кинотеатре «Падун».

В магазин любила ходить моя мама, а я бегала в кино, покупая билет, но не предъявляла его контролёру. Так воспитывали сознательность в массах.
Однажды  меня вызвал к себе директор школы Анатолий Викторович Фёдоров:
 - На тебя поступила жалоба из кинотеатра «Падун». Ты ходишь в кино, не покупая билеты.
 -Такого не может быть! Я всегда покупаю билет. Это ошибка!
 - Так сходи и разберись.

Возмущённая, я побежала в кинотеатр в тот же день. Представилась контролёрам, они очень удивились, глядя на меня. Не сразу мы с ними сообразили, что другая девочка проходила на сеанс без билета, а когда её  «застукали», она назвалась моим именем, фамилией, и даже класс и школу указала мою. После контролёры  её снова увидели и допросили, она призналась, а меня  отправили в 7-ой класс школы №13,  где  училась эта Светлана - с жалобой на неё. Я нарядилась во всё модное и пошла на разборки: пусть и ей достанется, чтобы не порочила моё честное имя.

Когда я вошла в  класс,  неожиданно увидела учительницу, уже ставшую легендой в нашем посёлке. Это была Елена Борисовна Волынец! Я объяснила суть своего визита и сделала паузу в ожидании Светкиной выволочки. Но Елена Борисовна  грустно сказала:
 - Что же ты Света, так девочку подвела? У неё своих проблем хватает.
 - Нет-нет, у меня всё хорошо! - поспешила я заверить Елену Борисовну.

В ответ она осмотрела меня с головы до ног, вздохнула, но ничего не сказала.

Меня мучила загадка, почему Елена Борисовна так подумала обо мне? Потом я предположила, что я была хоть и «по моде», но несколько нелепо одета: с претензией на моду. ода раздражала большинство несовременных учителей, о чём знала Елена Борисовна. Она вообще знала всё.

А магазины «без продавца» и теперь существуют!  В них, как и тогда, работают не продавцы, а кассиры.



                Глава 27. «Глобус»

  Мне кажется, что это произошло осенью, но, может быть, весной. В наших краях они не сильно отличаются. Ветер сдует листву, снег выпадет в сентябре-октябре, да тут же начнёт таять. Вот вам и весна! А весною в пасмурный день подует северный ветер, земля покроется ледяной коркой, да припорошится снегом. Вот вам и осень!

Старшеклассницы (из 9-го класса) Оля Ертанова и Алла Макерова предложили мне выучить стихотворение незнакомого поэта Евгения Евтушенко «Людей неинтересных в мире нет»:
 - Стихотворение надо прочесть на заседании Клуба интернациональной дружбы в клубе «Комсомолец». Мы скажем тебе, когда состоится. Ты пока учи.

Я пришла домой, открыла листочек, стала читать. Стихи были очень необычны! Во-первых, в них всё было понятно. Во-вторых, всё для меня близко. Стихи притягивали доверием и интимностью. Автор  раскрывал мне тайну жизни и смерти, о чём я старалась не думать. В стихах были печаль и    отчаянье, но  жили надежда и  умная мужская сила.

Людей неинтересных в мире нет.
Их судьбы - как истории планет.
У каждой есть особое, своё,
И нет планет, похожих на неё.

И если кто-то незаметно жил
И с этой незаметностью дружил,
Он интересен был среди людей
Самою незаметностью своей.
         
        У каждого - свой тайный личный мир.
        Есть в мире этом самый лучший миг.
Есть в мире этом самый страшный час,
Но всё это неведомо для нас.

И если умирает человек,
С ним умирает первый его снег,
И первый поцелуй, и первый бой…
Всё это забирает он с собой.

Да, остаются книги и мосты.
Машины и художников холсты…
Да, многому остаться суждено.
Но что-то ведь уходит всё равно!
 
Таков закон безжалостной игры.
Не люди умирают, а миры!
Людей мы помним мёртвых и живых,
Но что мы знаем, в сущности, о них?

Что знаем мы про братьев, про друзей,
Что знаем о единственной своей?
И про отца родного своего
Мы, зная всё, не знаем ничего…
…………………………………..

Я учила стихотворение, а при этом взрослела.

Конечно же, очень волновалась, как прочту эти стихи, тренировалась перед зеркалом, а читать пришлось со сцены  большого зала клуба «Комсомолец» в самом начале  устного журнала, который потом получит название «Глобус».
 - Ну вот, - сказал тихонько Юсфин, - хорошо прочла, а ты волновалась!  Удивительно, как этот человек успевал говорить со всеми одновременно: громко - со сцены со всем залом и тут же тихо - за кулисами со мною.

Я старалась не пропускать ни одного выпуска устного журнала. Если я приходила первой, то занимала места для нескольких подруг- одноклассниц – так делала каждая из нас. Выступала со сцены и Елена Борисовна с поломанной рукой в гипсе и многие другие известные люди посёлка Падун, а также гости Братска.

Я не помню того выпуска  «Глобуса» =  «Человек в космосе» – возможно, что я его пропустила, но тот самый день, 12-ое апреля 1961 года, помню. Был солнечный день, текли ручьи, небо с облаками ярко отражалось в лужах. Я пошла за молоком, а когда вышла с бидоном на улицу, услышала возглас: «Человек в космосе!» Сначала подумала, что это шутка. Кто-то переспросил парня, и он  увлечённо что-то говорил про радио, но я уже спешила домой, чтобы убедиться самой: да, радио не умолкало!..

  Сообщили, что космонавт Юрий Гагарин в космосе пел: «Родина слышит, Родина знает, где её сын в облаках пролетает…» А в заярской школе на уроках пения мы учили эту трудную песню. Молодая учительница музыки играла на скрипке. Чтобы мы правильно пели, она брала скрипку, говоря нам: « Послушайте, как звучит эта фраза» и проигрывала строчку, а мы повторяли. На следующем уроке был опрос, и я получила «пять»! Теперь я ходила по дому и пела: «Но не сдаётся гордый и смелый!… Всею судьбой своей ты утверждаешь, ты защищаешь мира великое дело, мира великое дело!»



                Глава 28. Творчество

Так мечталось о любви! Вот я её и придумала! Но придумывать совсем на пустом месте я не склонна. Должен быть повод, предпосылка, чей-то интерес ко мне. Тогда это вызывает мой ответный интерес, не всегда, конечно, но если совпадает с моим вкусом.

Однажды в доме Вали Михайловой, то есть в её подъезде, на лестнице, где мы часто общались с противоположным полом, на меня обратил внимание старшеклассник Валентин Деев. Я была совершенно равнодушна к нему, что не скрывала, он и отстал. Но мои фантазии разыгрались! Я вдруг ощутила, что понравился, что думаю о нём, мечтаю о встрече. Все случайные эпизоды, а они были, потому что я стала ходить по маршруту своего героя, нашли отражение в моём личном дневнике.
                Это были записи уже не шестиклассницы, они отличались подробными описаниями, сравнениями, размышлениями. Для конспирации мой герой был назван ещё одним музыкальным прозвищем: Этюд. Бывало, идём по улице с Артемошкой,  и вдруг она или я вскрикиваем вполголоса: «Этюд!»

Я запомнила его в сером костюме на последнем звонке – Валентин был выпускником. Пепельный сероглазый блондин, стройный, улыбчивый и неглупый. Я даже с его сестрой познакомилась, а иногда  звонила им от соседей, которые тут же донесли моей маме, и она преподала мне урок, что девочка не  должна  навязываться и сама проявлять инициативу. Я перестала звонить, а свои страдания вылила на бумагу – в дневник и в поэму о любви. В девичьем туалете я прочла поэму одноклассницам. Они были в восторге, а Лора Петрова отметила строчки:

                Очень трудно просто так любовь оставить,
                И она во мне ещё  чуть-чуть осталась…

Однажды прихожу домой, захожу в мамину комнату, вижу, что она гладит бельё. Одной рукой гладит, а в другой держит какую-то тетрадь, и, не замечая меня, с увлечением читает. Я в шоке: что такое она может так читать? Обхожу вокруг и вижу свой почерк! Мой дневник! Выхватываю его,  бегу в слезах к себе и рву на клочки!

Жаль до сих пор. Не уничтожайте дневники! Ведь они - слепки времени, свидетели  прошлой жизни,  А  жизнь, способен «вернуть» только дневник. Но ещё и письма. Лучше сдайте их в музей.



                Глава 29. Велосипед

Моя мамочка не всегда могла купить для меня то, что я очень хотела, но старалась, а иногда по принципу «лучше поздно, чем никогда». Она не  делала этого  специально, но так получалось.

Ещё в Заярске я мечтала о велосипеде. На несколько минуток  брала велик у Куприяновичей и научилась ездить по ровной дороге возле дома. Приехав в Братск, я уже не представляла себя на велосипеде, были другие окрестности, да и я повзрослела. И вдруг мама купила мне дамский велосипед!

А вообще-то её уговорили купить, то есть подсунули. Одна тётка   выиграла  велик в лотерею, он ей был ни к чему, вот она и продала  моей маме этот ужасный допотопный агрегат. На её месте я бы и получать его не стала, или уж подарила бы кому-нибудь, но чтобы продать выигрыш…. я бы не додумалась. Скажете, что зря? Нет, не зря, потому - скажу по секрету - чем больше отдаёшь, тем больше получаешь.

Ну, велосипед, так велосипед!  А вдруг я буду носиться на нём вдоль всего длинного посёлка? Но сначала надо попробовать, когда никто не видит. Было лето, каникулы, я встала пораньше, надела  брюки, вывела велосипед, поехала с первого раза. Вот я еду вдоль улицы Гидростроителей и сворачиваю в парковый переулок: слева дома, справа парк. Но дорога идёт уже под уклон, а у меня нет тормоза, и никто никогда не учил меня тормозить.

Дорога всё круче, колёса крутятся всё быстрее и быстрее. Я уже лечу, соображая, что если проеду мимо кустов, к стадиону, то разобьюсь. А если в кусты, то расшибусь, но останусь жива. Я мигом перелетела Набережную и завалилась в кусты. Выйдя из состояния шока, осторожно, с трудом поднялась. Всё болело, особенно копчик. Велосипед был поломан, я привела его домой. Год или два откликался мне этот велосипед болями в спине, когда я ходила в кино. Он стал началом многих, самых разных проблем, но тогда, естественно, я не догадывалась, что ещё  меня ожидает. 

 

                Глава 30. Юрик

Между тем мы вышли на летние каникулы, заниматься было нечем, списка книг для чтения нам скорей всего не дали. Все журналы мод были изучены, денег на ткани не хватало. Моя сестра Лера быстро сообразила, что я могу временами нянчить её сына Вовика, хотя бы забирать его из детского сада.

Я была  чересчур категорична, решив, что у меня уже есть любимый племянник Женечка, а Вовку я называла «противный», мне вовсе не нравилось следить за часами (а своих часов у меня не было), боясь пропустить время, когда надо бежать в детсад. Вовик быстро усвоил моё словечко и стал говорить обо мне:  «Галя питивная!». Настала такая скучная жизнь!

Как-то с Валей Михайловой идём по улице Гидростроителей, далеко впереди видим идущего навстречу блондина.
 - Торопин! – говорит Валя, но я-то лучше вижу:
 - Нет, это не он!  Заметно ниже.
 - А кто же?
 - Да, а кто?

Мальчик, нам незнакомый, шёл с кем-то из наших. Мы остановились и познакомились. Завязался разговор, я чувствовала, что мы понравились друг другу. Так получилось, что с той поры мы с ним почти не расставались и ходили по посёлку за руку. Юра меня постоянно фотографировал, исполнял все мои желания, везде мы ходили вместе: на стадион, на вечеринку в школу, в магазин, когда посылала мама, за Вовкой, на праздник День строителя.

Тогда была в моде высокая причёска с названием «бабетта» – в честь героини французского фильма  «Бабетта идёт на войну». Волосы при этом безжалостно начёсывались  «против шерсти» и собирались сзади под широкую пластмассовую заколку – иногда их делали из очёчников, то есть футляров для очков. Я тоже носила такую причёску, хотя мама говорила, что причёска делает меня старше на пять лет. Я стирала и наглаживала платья, крахмалила нижнюю юбку – была при полном параде!

А Юрик? У него тоже была модная причёска: уже не  «кок», который носили раньше, а  «ёжик» - вверх торчащие волосы. Юра приехал от бабушки из Перми к маме, у которой была вторая семья. В поезде он заразился педикулёзом, заразил меня. Он вылечился быстро – остригся наголо и ходил в жару в берете, а я мучилась, а потом укоротила волосы, сменив  «бабетту» на  «матье», хотя Мирэй Матье  нам была ещё не известна.

Юра помогал мне и моей сестре в домашнем хозяйстве. У нас уже была стиральная машина, и он приходил к нам крутить валик - отжимать бельё после стирки, а вручную - после полоскания, хотя я его об этом не просила. Он ещё не работал, и постоянно толокся возле меня. У моей Леры стиральной машины не было, и Лера приносила бельё к нам, я его стирала, а назад мокрое  и тяжёлое бельё тащил Юра.

Я с интересом приобщалась к домашнему хозяйству. Мне, конечно, нравилось не всё. Однажды в какой-то глупой кулинарной книжке я прочла, как самим сделать шоколад. Юра меня поддержал не только морально, но изъявил желание закупить все продукты, да побольше. Получилось чуть ли не два противня!  Но так называемый шоколад не собирался застывать, а в жидком виде его было невозможно есть. Одним словом, Юра  пришёлся к моему дому, и мои родные не увидели в этом никаких проблем. Жителям же посёлка мы просто глаза намозолили, то есть замылили. А проблемы притаились!  Почему их никто не предвидел и меня никто не предупредил?!