Я отвезу тебя домой. Глава 11. Всюду холод

- Я, Уттесунк, пойду за ней. Теперь. Пока не лег снег.
- Ты еще молод. – Голос сахема был тверд и ровен. – Ты молод. И ты воин. Воин, которому еще надо проявить себя.
- Я пойду, - повторил индеец упрямо. – Таронхайвакон предупредил меня. И я пойду.

Старый индеец смотрел на сына. Молчал.
То ли думал, то ли прислушивался к чему-то. Потом оглядел еще раз худощавую фигуру Уттесунка. Сказал:
- Хорошо. Когда реку-море (так индейцы называли реку Святой Лаврентий) скует лед, Таньян-Яхи вместе с другими воинами отправится к абенакам за данью. Иди и ты. И сопутствует тебе удача.

И нечего было об этом больше говорить.
И Уттесунк не говорил. Но каждое утро, выходя из дома, подставлял в надежде лицо ветру – ждал, когда тот опалит холодом его кожу.
И к ручью ходил – тому, что протекал неподалеку от деревни. Смотрел, как стягивал его ото дня ко дню ночной мороз, как хрупкая прозрачная корочка все дальше наползала на текущую воду, как стремилась соединить, сковать собой берега. Когда однажды вода остановилась, выдохнул – пора!

Уттесунк радовался. Знал: через ночь-другую отряд, - несколько десятков молодых воинов, - выйдет из деревни. Они направятся к стенам Квебека, в деревни абенаков, что расположились, раскинулись давно по берегам Большой Реки - собирать дань.
Думал горделиво: они, ходеносауни, разрешают жить на их земле разным народам, но при одном условии – полного им подчинения.

*

Уттесунк сидел в большом кругу. Наблюдал за тем, как плясали у костра его собратья. Особенно выделял вниманием Таньян-Яхи – своего друга и брата. Лицо того было сосредоточено, взгляд остер, губы плотно сжаты.
Он танцевал, и украшенная раковинами и иглами дикобраза гакаэйх*, спускающаяся с пояса до колен, колыхалась в такт барабанам.
«Великий воин, - думал Уттесунк. – Его брат – великий воин. И ему назначено вырасти еще больше: стать выше гор, сильнее Онгуиа-ахра (Ниагарский водопад), что разбил землю, вырезал ущелье там, далеко, у Великих Озер». 
Он гордился им и мечтал быть похожим на него. Оттого переживал теперь, вспоминая ухмылку Таньян-Яхи, прослышавшего о том, для чего сын его дяди собрался следовать за ними, по выбранной ими тропе.
- Достаточно ли скальпов на твоем поясе, - спросил с усмешкой, - чтобы ты, брат мой, мог задумываться о том, чтобы привести женщину в свой дом?
Уттесунк ответил ему так же, как отцу:
- Таронхайвакон сказал «пора».
Слова эти звучали весомо. Во всяком случае, Таньян-Яхи больше не противоречил ему. Кивнул – что ж… Хлопнул по плечу - пойдешь с нами.


*

Холод пришел на земли Квебека. Настоящий. Зимний.
Такой же холод царил с некоторых пор в отношениях Клементины и ее мужа.
Она думала и никак не могла понять, вспомнить не могла, когда все окончательно сломалось. Когда из супругов они превратились во врагов? Раздражение, обиды – все это копилось, собиралось и однажды обрушилось, подмяло под себя их: весь их быт, их совместные вечера, их способность хоть как-то общаться.
Оливье приходил домой все позднее и все реже. То оставался ночевать в казармах, то засиживался до утра с друзьями за картами.
В доме: на столах, на бюро, даже на полу у постели, - то появлялись, то исчезали россыпи монет. Клементина, впрочем, о результатах бессонных ночей мужа догадывалась еще до того, как успевала заметить появление или исчезновение денег. Настроение Оливье стало неустойчивым. Чаще – дурным. Он не говорил с ней больше, взглядывал едва, усаживаясь за стол завтракать. Сидел напротив, механически поглощал все, что подавала Николь. Молчал.
Молчала и Клементина. 

Она не знала, как все исправить. Больше того: она не была уверена, что в самом деле желает что-то исправлять.
Северак, - она не могла упрекать его за это, - тоже стал все чаще ночевать в казармах. Она спросила однажды о причинах – он замялся, не нашелся, что ответить. Она покачала головой – больше не спрашивала.   

Однажды, придя домой уже после полуночи, Оливье вдруг поднялся к ней в комнату. Отворил дверь. Бросился в ее постель.
Он был мертвецки пьян.
Клементина проснулась не сразу – какое-то время боролась во сне со страшным чудовищем. Оно было огромным и не желало ей зла. Просто случайно, не глядя, оно наступило на нее – маленькую, едва ли больше размера одного из его, чудовища, пальцев. И она никак не могла выбраться, освободиться, вдохнуть.
Проснувшись, она поняла, что чудовище – не вполне сон.

Оливье придавил ее своим телом, наступил рукой на волосы. Она не могла шевельнуться.
Когда, очнувшись, она стала сопротивляться, протестовать, он зажал ей ладонью рот.

Он взял ее жестко и быстро. Двигаясь, тяжело дышал – то рычал, то всхлипывал. Кончив, откатился в сторону. Похлопал ее по щеке. Попытался чмокнуть в плечо, но промахнулся, ткнулся носом в разорванное кружево.
Ее мутило.
Когда он ушел, она не смогла подняться. Лежала, распластавшись на постели, охваченная ужасом. Прислушивалась к тому, как твердел, делался каменным ее живот. Как, едва судорога утихала, начинало биться внутри дитя. Держала ладонь на животе, шевелила губами, шептала, уговаривала ребенка подождать. Уговорила.
С этой ночи она стала запирать дверь в спальню.

Несколько дней после - оставалась в постели. Боялась шевельнуться. Все прислушивалась к тому, что происходит в ней. Будто заледенела – не могла есть, не желала говорить.
Впускала в комнату только Николь и Клодин. Вздрагивала при всяком шорохе за дверью.
Оливье не приходил. Николь говорила – не появлялся. Смотрела на госпожу сочувственно. Клементина молчала.

К концу недели, - время было около полудня, - внизу хлопнула входная дверь. Клементина поднялась, взялась рукой за  прикроватную стойку, выпрямилась с трудом – чувствовала себя так, будто была давно и безнадежно больна. Так и стояла, замерев.
Внизу звучали голоса – она не могла разобрать ни слова. Голоса смешивались, сплетались, бессмысленно нагромождались друг на друга. Потом зазвучали быстрые шаги. Когда на пороге появился Северак, Клементина вдруг выдохнула, ослабла. Задрожала. Уронила руки. Какое-то время, - ей показалось – вечность, - смотрела на него. Потом бросилась к нему, спрятала лицо на его груди. Разрыдалась.
Он прижал ее к себе. Стоял растерянный.  А она все всхлипывала, шептала что-то. Он слышал только – «пожалуйста».
Она шептала – пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Не могла остановиться. Не могла оторваться, отодвинуться от него. Не могла поднять на него глаз.

Он стоял. Держал ее в кольце рук.
Когда она утихла, перестала дрожать, оторвал ее от себя, заглянул ей в лицо.
- Что? – спросил хрипло. – Что случилось?
Она замотала головой.
- Не уходите больше. Не оставляйте меня.
Он смотрел на нее, прищурившись. Потом поднял руку, стал гладить ее по лицу – медленно, едва ощутимо. Завел прядку за ухо. Коснулся губами ее лба.
Взглянул куда-то поверх ее головы.
- Я не уйду, - сказал. – Не уйду.

Она все не отпускала его руку. Он подвел ее к кровати. Усадил ее, сам опустился на корточки.
- Расскажите мне, что произошло.
Она вдруг покраснела. Закрыла глаза.
Подождав ответа минуту-другую, он поднялся.
- Скоро обед – я пойду, распоряжусь, чтобы накрывали на стол. А вы отдохните пока.

Голос его звучал спокойно. И она расслабилась. Отпустила его руку, согласилась прилечь. Даже задремала.   

Когда Клементина проснулась, уже почти стемнело. Самое время было запаливать свечи.
Она поднялась, набросила на плечи накидку – в комнате было холодно. Спустилась вниз. Дом казался пустым. Она добрела до кухни, распахнула дверь. Николь и Клодин сидели у очага. Рядом, на полу, дремали два паренька – из тех, что время от времени приходили в дом, выполняли всякие мелкие работы: чистили крыльцо, убирали снег, кололи дрова.
Увидев госпожу, девушки вскочили, уставились на нее, как будто растерялись.

- Сколько теперь времени? – спросила Клементина. – И где господин де Северак?       
Николь и Клодин помолчали, потом заговорили одновременно.
- Господин де Северак еще не вернулся. Сказал – скоро буду. И пропал. Сказал – через полчаса чтоб стол был... Мы накрыли. Вы спали. А он ушел. Мы и убрали…
Клементина смотрела на них, соображая. Потом подошла ближе.
- Что вы ему рассказали? – спросила тихо. 
Они опустили головы. Обе.

Клементина ахнула, заметалась. Бросилась к двери.
- Подайте мне плащ, быстро! – кричала. – Быстро!
Девушки суетились, хватали ее за руки, отговаривали.
- Нельзя, госпожа! Нельзя! Господин де Северак сказал, чтобы его ждали дома. Он вернется. Может, он на службе… Господин де Лоранс…
Клементина не слушала. Только когда ее слуха достигло имя мужа, она замерла на мгновение.   
Повернулась.
- Что вы наделали, девочки! – сказала. – Он его убьет.

*

Он мог бы убить.
Северак слушал лепет двух девиц, сжав кулаки. Они говорили еле слышно – то и дело умолкали, переглядывались, теряли слова. Ему и не нужно было подробностей. Он уже понял. И теперь, глядя на поникшие фигурки девочек-служанок, вспоминал их госпожу: ее бледное лицо, тонкие руки. Ее глаза. Он впервые видел страх в ее глазах.

Он дослушал до конца. Когда обе замолчали – кивнул. Пристегнул шпагу, медленно завязал тесемки плаща. Натянул перчатки. Распорядился насчет обеда. Последнее, едва он вышел за порог, показалось ему нелепым – какой обед! Какой, к черту, обед! Что бы дальше ни произошло, аппетита сегодня не будет ни у кого. 

Он старался идти спокойно. Но чем дальше отходил от дома, тем хуже ему давалась сдержанность. Сначала прибавил шагу, еще прибавил, наконец, побежал. Добрался до площади Оружейников, пересек ее, обошел высокую стену, огораживающую казармы, свернул в арку. Вышел на небольшую площадку перед входом. Здесь проводил время Оливье де Лоранс – когда не пил и не играл. Тут и нашел его Северак.

Тот стоял в окружении солдат, что-то им говорил. Показывал куда-то вдаль.
Северак подошел ближе. Завидев его, солдаты расступились. Давали ему путь. Он подошел совсем близко. Остановился.
Они долго смотрели друг другу в глаза. Наконец, Северак размахнулся и изо всех сил ударил Лоранса кулаком в лицо. Тот пошатнулся, отступил на шаг. Утер кровь, закапавшую с разбитой губы. Схватился за шпагу, выдвинул ее на фут из ножен. Потом, взглянув еще раз на Северака, загнал ее обратно в ножны, убрал руку с эфеса.
- Деритесь, черт бы вас подрал! – вскричал Северак.
Тот покачал головой.
- Нет.
Оливье де Лоранс махнул рукой - отпустил солдат. Когда те разошлись, оставили их одних, снова посмотрел на Северака.
- Как она? – спросил.
- Она? Она чуть не потеряла дитя.
Оливье де Лоранс прикрыл глаза.
- Я был пьян.
Северак схватил его за грудки, приблизил свое лицо к его лицу. Смотрел ему в глаза.
- Вы думаете, это вас оправдывает?
- Я думаю, что это вообще не ваше чертово дело! - зашипел Оливье.

Северак не успел ничего ответить.
Со стороны реки раздался вопль – многоголосый, дикий, исполненный ненависти. Он накатился издалека, растекся в воздухе, обрушился лавиной на город. На побережье заполыхали индейские деревни – одна, другая. Они не могли еще этого видеть. Они стояли друг напротив друга, но в лицах их уже не было враждебности. Только собранность и осознание предстоящего.

На ближайшей к ним сторожевой башне солдат что-то прокричал, выпрямился, выстрелил. Не успел перезарядить мушкет – схватился за грудь, повалился через перила на землю.
Все это Северак уже отмечал на бегу, по пути отдавая приказы. Лоранс строил свой отряд, Военный губернатор готовил воинов к бою.
На город опускалась темнота.


Примечания:

* гакаэйх - одежда северо-американских индейцев, юбка