От тюрьмы, да от сумы...

А вам доводилось сидеть когда-нибудь в камере смертников? Уверен, что нет. А мне доводилось. Это было давно... очень давно. В начале семидесятых прошлого века. Меня приговорили к расстрелу за то, что я убил двух подонков, покушавшихся на честь моей девушки. Впрочем, на мою честь они покушались тоже.

Камера смертников — это одиночка. Впрочем, иногда в ней сидело двое и даже трое. Вместо шконок там стоял «гроб». Эдакое скульптурное произведение из цемента и песка. Вероятно, оно должно было пугать смертника? Да, ***-то там! Большинство смертников знали, на что шли, и знали чем это чревато. Не все соглашались с тезисом, что месть — это самое плохое, что придумано человечеством. Что есть другие пути, чтобы наказать насильника твоей жены, дочери... Да мало ли? Закон и порядок всегда защищал тех, кто больше заплатит, а простым смертным приходилось брать правосудие в свои руки. Иногда у них это неплохо получалось. Но приходилось платить. Я тоже платил. Я ждал, когда приговор приведут в исполнение...

Не все были такими. Были и такие, коих я с радостью задушил бы собственными руками, хотя и стоял с ними на «одной доске». Но рассказ не о них, а обо мне. Я не видел ничего экстраординарного, что зэки и дубаки относились ко мне с сожалением и пониманием. Часто, проходя мимо моей хаты, зэки резко открывали мою кормушку и забрасывали туда колбасу, сало, масло хлеб, сигареты, да что придётся. Дубаки закрывали глаза на это. Да что говорить они часто передавали мне подогрев от людей, которых я не знал. Однажды дубачка принесла мне пузырь водки и шмат сала.

— Юр, это тебе из девятнадцатой... А ты выпьешь, не буйный становишься?

— Да ты что, Зинуль, я становлюсь сонный, — рассмеялся я, — А не знаешь, почему они это сделали?

— Неа, — покачала головой, Зинаида.

— У меня сегодня день рождения... 25 октября... 28 лет стукнуло. В тюрьме все про всех знают.

— Поздравляю! — Сказала женщина, — А знаешь я тебе тоже подарок сделаю. Обязательно сделаю! Вот, старший смены уснёт и сделаю. Ты только сильно не напивайся, ладно?

— Не буду, — пообещал я, — а давай со мной по соточке за мой день рождения?

Я налил в алюминиевую кружку сто грамм, отрезал пластик сала, уложил его на кусочек хлеба и протянул дубачке, — закусить.

— Зина взяла кружку и сказала:

— Юр, ты хороший парень и сделал всё правильно, я тебя не осуждаю. Я желаю тебе, чтобы тебя помиловали, чтобы ты отсидел, пусть, пятнадцать лет, и вышел на свободу с чистой совестью, женился, на рожал маленьких юрчиков и девочек тоже.

Она резко опрокинула кружку, помахала рукой и стала быстро закусывать. Я налил себе чуть поменьше, выпил, пожелал ей здоровья и побольше денюжек.

Забегая вперёд, хочу сказать, что меня помиловали, я отсидел эти чёртовы 15 лет, и вышел на свободу с чистой совестью и без долгов. Так было написано на воротах зоны. Которые, открылись передо мной, когда пришёл час. Но тогда час ещё не пришёл. Я ждал подарка от Зины, теряясь в догадках, что сиё значит?

Оторвав пару страниц «Огонька», варил себе чифир. Ирония этого журнала, заключалась в том, сто он лучше всех горел, создавая меньше дыма и копоти. Тщательно отмыв кружку, я приступил к священнодействию. Сделал пару глотков, откусил от конфетки «Белочка», закурил беломорину. Кайф! А что ещё нужно, тому, кто ожидает своей смерти?

Дверь моей камеры открылась, пропустив небесное создание. Это была девушка лет 20-ти. На её голое тело был одет шерстяной костюм из тончайшей ткани, ладно сидевшей на ней. На ногах красавицы были тапочки. Я вперился в её грудь, не зная, что сказать. Это было что-то несуразное. Из ряда вон выходящее, нереальное. Наверное, я сходил с ума? Или у меня начались глюки от смеси водки и чифира?

— Я твой подарок, — сказала девица, — Зинка пришла к нам в хату и спросила, кто хочет быть подарком для Юрочки из 27-й, тот, что смертник? Но бесплатно. Девки давай орать, что на халяву не работают, а Зинка говорит: «Ещё приплатить надо будет, если старший проснётся и спалит». Я согласилась. А девки решили скинуться, если «шуба». Вспомнили про тебя. Ты хорошиииий.

Она подошло поближе и, ласково погладила меня по щеке.

— Юр да ты не меньжуйся. Давай целоваться, А? — глаза девицы заполыхали адским огнём. Она уселась ко мне на колени и полузакрыв глаза, вытянула призывно губы. Я тут же к ним присосался. Он были тёплые и сладкие. Моя рука невольно шарила по её груди. Это было так томно и приятно, мой член сразу же затвердел и уперся в её попу.

— Меня зовут Ира, — пояснила моя будущая любовница, и сняла верхнюю часть одежды, обнажая прекрасные груди на божий свет. Я тут же их облапил руками и губами. У меня сильно кружилась голова от внезапно свалившегося на мою голову такого счастья. Ирочка слезла с моих колен, села рядом и стала мять и поглаживать, то, что было у меня под робой между ног. Это было так приятно, и давно забыто, что я начал стонать от наслаждения.

— Нравится? — спросила она? — и не дожидаясь ответа, соскочила с гроба. Отойдя метра на два, она стала что-то напевать и медленно раздеваться в танце. Я тогда ещё не видел стриптиза никогда в жизни. Но догадывался что это он. Сейчас по прошествии многих лет, могу с уверенностью сказать, что эротичнее и сексуальнее я никогда больше не видел и не увижу. Раздевшись полностью, Ирочка бросила свои трусики мне в лицо. Я их поймал и, поднеся к лицу, понюхал тот божественный запах женщины. Я знал тогда, что это западло, а мне было насрать. Мне было насрать и на то, что нельзя целовать ****у у бабы. Это тоже было западло, не по-мужски и тем более не по-пацански. Я притянул её нежное тело к себе и стал в исступлении целовать прямо там внизу между ног. Она стала отталкивать меня:

— Юр, ну, ты чё!? Нельзя же так? Перестань! Ну, пожалуйста...

— Тебе, что не нравится?

— Нравится! Юрочка! Страшно нравится! Но нельзя же? — её глаза выражали желание и вместе с тем не понимание.

— Ну, ты же никому не расскажешь, а мне не придётся, — криво усмехнулся я.

— Какой же ты... — она ухватила моё лицо в свои руки и стала яростно целовать его, повторяя, — не хочу, не хочу, не хочу!

— Чего не хочешь? — не понял я

— Ах дурак, вот дурак, — расплакалась она, — ды, выебешь ты меня, наконец?

Я понял. Она не хотела моей смерти. Я стал любить её. Не знаю, была ли она проституткой, или просто опытной женщиной, но еблась она очень превосходно. Чувствуя партнёра от и до. Мне по крайнеё мере очень понравилось. И даже после всего я хватался за её сладкую жопу и гладил гладкие, мягкие сиськи, боясь забыть их вкус и ощущения своих рук.

Потом кормушка открылась. В ней появилась симпатичная мордашка Зины. Она спросила:

— Ну, как подарочек? Понравился?

— Спасибо, Зинуль! На все сто! Очень понравился!

— Живи, Юр. Пусть тебя помилуют, — кормушка закрылась. Мне показалось, что я услышал рыдания. Нет, конечно же, нет! Это мне показалось...

***Мастер и Маргарита***

Марго шествовала по Бродвею, аккуратно ставя ножки, как учили, одна за другой. На ней были сиреневые туфельки 42-го размера, подаренные ей любовником, которые он выпросил у своей бывшей, будучи на свиданке.

— Ты лучше её! — Бывалочи говоривал он ей, — откинусь, дождусь тебя, и мы будем вместе! Обещаю.
— Ах, какой ты противный! — Отталкивала его Маргоша, но забирая две пачки Беломора, говаривала, — зовите ещё!

Её стройные ножки обтягивали симпатичные чулочки, прозванные на зоне: «Паутинкой». Я невольно залюбовался её попочкой, скрытой под покровами коротюсенького синего платьица из полупрозрачного ситца. Её булочки остервенело танцевали, румбу, канкан или самбу.

Выстрелив из пачки забитую кропалями Беломорину, мне не сразу удалось её прикурить. Марго, вероятно попой почувствовала мужской взгляд, резко оглянулась и, сощурив правый глаз, приоткрыла рот, повращала в нём язычком, сделала жест мизинцем, призывно маня потенциального клиента.

— Подслеповатая курица! — Выдыхая едкий дым, закашлялся я, — Ты кому глазки строишь, пропидорша!?
— Ой, и правда! — простите Мастер, не приметила. Слаба я зрением, — Марго семеня ножками, быстро приблизилась ко мне.

— Жопу, покажи! — Сказал я.

— У меня там капуста, — огорчённо сделал обиженную рожу пидар, но жопу показал.

— Фуууу, ****ь! — Я сделал затяжку, так что из ушей дым пошёл, — вот же тварь!

— Мастер, а Мастер, а хотите я, Вам, пососу, — радостно залыбилась Марго.

Она вновь приоткрыла рот и быстро завращала язычком.

— Добей, — передавая пяточку зоновской шлюхе и, стал кашлять в нос. Типа чихая. Чтобы не обломить кайф.
— Зайчик, мой! Сейчас, сейчас! — Минетчица пала на колени и, ухватив рукой мой елдак, принялась его резво сосать, танцуя своим опытным язычком румбу, канкан или самбу. Мне в то время не доводилось получить минет от женщины, но я почему-то был уверен, что пидар сделает это лучше. Он лучше знал, как нравится мужчине. Я никак не мог кончить. *** стоял, как железный. Было здорово и приятно. Догадываюсь это было одной из особенностей дури. Тогда я не знал о другой стороне медали. За всё надо платить. Дурь сушила мозги, и зубы трескались и выпадали. Но это было потом, а пока я наслаждался впервые минетом, после десяти лет отсидки...

***

— Ну что там? — спросил ДПНК?
— Василич, ты не поверишь! Мастер шпилит Маргошу прям посреди аллеи! — Доложился начальник караула Прапорщик Зуев.
— Да ну на ***! Он же, сука, идейный! — ДПНК подошёл к окну и залюбовался происходящей оргией, — но красиво сосёт, скотобаза!

— Василич, мож определить их на пятнашку? — поинтересовался начкар.
— Та ты шо! Этаж Мастер! У него везде мульки. Хошь, чтобы зона без света и воды осталося? Не, ни можна это ни в коем разе.

— А шо ж мы бум делать када он откинется?
— Не боись подготовит смену! — ДПНК уселся за пульт и начал обзванивать бараки...

***

— Тебя как зовут? — спросил я.
— Маргарита, — ответил нежный голосок, — А тебя?
— Мастер, — тихо сказал я.
— Хочешь меня выебать? — внезапно сказала невидимая соседка.
— Не знаю... , растерялся я, — У тебя приятный голос, как ты выглядишь? Сколько тебе лет? И за что сидишь?
— Ой-ёй сколько вопросов! — Голос был похож на звучание колокольчиков, — осенью будет 22, я красивая. Воровайка, домушница... У тебя нет курить?
— Командир! — крикнул я, — Передай девочке курить. Разломав пачку Беломора пополам и вложив туда несколько спичек, просунул её через квадрат металлических прутьев.
Ефрейтор, ни слова, ни говоря, взял свёрток и передал девушке.

— Мастер, благодарю! Хочешь шоколадку?
— Хочу...
Через секунду молчаливый ВВ-шник, передал мне 4 дольки, завёрнутые в газету.
Давно забытый вкус. Шоколад был немного растаявший. Кажется, он был чуток солоноватый.
— Мастер не обидишься?
— На что? — Не понял я.
— Я его в тудой себе запихала, прежде чем тебе отдать, — Сказала она, — не обидишься?
— Нет! — немного огорчившись, ответил я, подумав: «А ну, как зэки об этом узнают?!».

Молчание затянулось.
— У тебя есть филки?
— Есть, — ответил я, — а зачем ты спрашиваешь.
— Хочу, чтобы ты меня выебал. Это стоит пятнашку. И за десятку можно пузырь взять. Хочешь выпить?
— Нет. А выебал бы тебя с удовольствием. У меня есть пятнашка...
— Командир! — Резко крикнула она, — тормози, я ссать хочу.

— Потерпи часок, скоро приедем, — сказал выглянувший командир.

— А вот *** тебе в грызло! Жопомордая рожа! Бочка малафейная, тормози или я тебе прямо в проход сейчас нассу, — орала благим матом разбушевавшаяся девица.

От таких слов, я просто выпал в осадок. У меня уши повяли и свернулись в трубочки, но, как ни странно это возымело действие.

Автозак медленно затормозил и остановился.
— Сержант, чё обоих выводить или по очереди?
— Выводи обоих... Пусть на живую ****у полюбуется, ему теперь долго её не придётся видеть, — расхохотался он.

Маргоша оказалась довольно симпатичной девушкой. Была зима, лютый холод, но она вышла практически раздетая. Толстый вязаный свитер коротенькая юбочка, под которой ничего не было. Задрав её, пока мне расстёгивали наручники, она повертелась и так, и этак, потом присела на корточки и стала орошать снег. Я стоял метрах в трёх от неё. Достал свою приладу, сильно скукожившуюся от холода, и занялся тем же.

В машине она спросили меня:
— Он что у тебя совсем маленький?
— Не большой, — ответил я
— Сколько?
— Коробка с три спичечных, будет...
— Самый раз! — сказала она, — пожди чуток, я сейчас договорюсь.
К её камере подошёл ефрейтор, они о чём-то пошушукались. Он подошёл к моей и открыл её. Расстегнул наручники и сказал:
— У тебя полчаса. Успеешь? — протянул он руку, — гони пятнашку.
— Смеёшься? — усмехнулся я, — разков пять успею, — протягивая ему свёрнутые в трубочку червонец и пятерик, сказал я.

Вблизи девушка оказалась ещё красивее. Я яростно присосался к её губам и с силой стал мять девичью грудь, просунул руку между ног — она была уже мокренькая.

— Мастер, а у тебя имя есть? — Шептала она, целуя меня.

— Есть, Юра, — шептал я ей и целовал горячие губы.

— Юрочка, Юрочка, подожди, мой хороший. Поцелуй меня. Мне очень нравится целоваться. Я стал целовать её грудь, плечи, шею. Мне это тоже нравилось. Она ухватилась за мой член и радостно рассмеялась:

— Как раз мой размерчик! Юрочка, у меня ****а маленькая и узкая, будь со мной поласковее, хорошо?

— Да, милая! — сказал я и осторожно стал восхождение на гору любви.

Я делал это медленно, нежно и ласково. У неё действительно оказалась узенькая щёлочка. Я с трудом протискивался, но это было так здорово и приятно, что я едва сдерживался, чтобы не насадить её по самое не балуйся. Наконец вершина была взята и, мы занялись любовным танцем стоя. Впрочем, маленькая клетушка была предназначена для одного человека. Только сидеть. Прилечь там негде было. Однако я умудрился ухватить её за сладкую попу, приподнять и насаживать на свой член со всею пылкостью и страстию на какую был способен. Кончив, мы обмякли и, повалились на стенку. Оба расхохотались.

— Время ещё есть, Юрочка? — шептала Маргоша, нежно целуя меня, куда придётся.

— Ещё есть сладкая, — шептал я ей целую губки алые, щёчки, как яблочки наливные. — Я тебя сейчас рачком оприходую, хочешь маленькая?

***

Удар был настолько силён, что из меня просто выбило дух.

***

Автозак начал гореть. Я тряс безжизненное тело девушки. Кажется, я рыдал. Может, вопил что-то не помня себя. Её сердце не билось, возле виска на снегу медленно растекалась красная жидкость. Я подбежал к машинам. Шофёр и сержант были мертвее мёртвых. Рядовой тоже. Я, ухватив за воротник шинели, осторожно выволок, стонавшего в бессознательном состоянии ефрейтора. Кинув ему, снег в лицо побежал к Камазу. Водитель был мёртв.

Что-то ухнуло. Произошёл небольшой взрыв, и машина для перевозки преступников загорелась синим пламенем.
— Ну, и хули, стоишь? — Спросил очнувшийся ефрейтор, — беги, пока есть возможность. Я скажу, был в бессознанке и ничего не видел...
— Не хочу, — сказал я.
— Меня Саша зовут, — сказал солдат, протягивая мне руку, — спасибо, что спас мне жизнь.
— Меня, Юра, — пожимая ему руку, ответил я.
— Я знаю... А её Маргарита... если бы не она... Сгорел бы ты...

Маргоша прошло уже много десятков лет, но я благодарен тебе за то, что ты, пусть невольно, спасла мне жизнь и подарила незабываемые минуты любви...

Я помню тебя! Светлая память...

***Кмерная любовь***

В камере было жарко. Адская вонь давно не мытых тел.

Я бросил матрас на свободное место.

— Братела, откуда будешь? — спросил золотозубый, — и за что чалишься?

— Я обязан отвечать?

— Ну, ты же попал в коллектив, расскажи о себе. А мы послушаем. Интересно же. А то скучно здесь.

— Сейчас я тебя развлеку, — доставая заточку из сапога, — сказал я, — Тебя как порезать? Вдоль или поперёк?

— Э-э, Юрок, ты чё сразу надулся, как мыльный пузырь? — парень спрыгнул с верхних нар.

По всему было видно, что мне с ним не справится. Он двигался мягко, как кошка. Вероятно, он неплохо владел восточными единоборствами.

Я спрятал заточку, злясь на себя — плохое начало.

— Курить будешь? — Спросил Сан Ли, так звали моего будущего учителя Корейца.

— Буду, — ответил я, — спасибо.

Я вытянул сигарету из протянутой пачки.

— Никогда не говори больше: «спасибо», — сказал золотозубый.

— Почему это?

— Патаму што: «Спаси боже мою сраку от армянского ***», — ответил он.

— А как надо?

— Благодарю, — сказал Сан Ли.

Лучше всех горел журнал Огонёк, неплохо шли вафельные полотенца, свёрнутые в трубочку. Золотозубого звали Витёк. Он классно варил чифир. Профи. Ему удалось пронести почти два килограмма под видом махорки. Он соединил раскрошенный плиточный чай «Белочка» с сосновыми опилками...

Дни сплетались с неделями. Недели с месяцами. Все в хате уже знали друг о друге всю подноготную.

Вскоре я знал УК досконально и, услышав номер статьи, мог слово в слово процитировать, о чём она. Не прошло и полгода, как я мог разбираться во всяких судебных закорючках и зацепках похлеще любого юриста. Сокамерники стали просить меня написать им кассационные жалобы. Я с радостью это делал. Написал и себе. Узнав об этом, родственники потерпевших написали встречную жалобу, что мне мало дали...

Моё дело пересмотрели. Меня приговорили к смертной казни. Я сидел в одиночке. Теперь там дни сплетались в недели, а недели в месяцы. Я ждал. Когда меня помилуют или увезут в исполнительную тюрьму для...

По-правде говоря и, не ждал вовсе. Устал или привык. Читал книги, перекрикивался с друзьями, мечтал о женщинах и свободе. Чесал языком с дубаками и дубачками. Время, будто, остановилось для меня. Иногда я даже не знал, какой день недели и какое число.

***

— Осужденный. Фамилия, имя отчество. Начало срока, конец срока, — дубачка зыркнула на меня и спросила, — это правда, что ты не сбежал и вытащил прапорщика из горевшего автозака?

Я ответил и добавил:

— Неправда — он был ефрейтором.

— А чё не сбежал?

— Чтобы такие суки, как ты, спрашивали.

— Дубинки хочешь? — Дубачка была сильно зла. Я был последним. Стоял один в изорванной одежде и без мешка.

— Ну, идём, — она придала мне дубинкой направление.

Я вошёл в пустую камеру. Сильный удар резиновой дубинкой по спине.

— Хочешь ещё?

— Хочу. Только не гладь больше, не надо. Ударь, так, как хотела бы ударить убийцу. Конченую мразь.

Я упёрся руками к стене, ожидая удара.

Шелест перелистываемых страниц. Удара не последовало.

— Юр, но ведь ты защищал свою женщину? За что же тебя так...

— Я отнял жизнь у двух людей. Третий скончался в больнице. Это справедливо. Я должен быть наказан. Ударь меня. Только не гладь. Ударь со всей силы.

Она ударила. Я сложился пополам. Адская боль. Но мне это нравилось.

— Ещё!

— Нет, я выполнила твою просьбу, теперь проси, что хочешь.

— Отдайся! Прям здесь и сейчас.

— Юр я не могу. Я замужем, попроси, что-то другое

— Курить хочу. Дай сигарету или папиросу.

— Хорошо, я выполню, обещаю, — сказала она и крикнула, — в камеру его!

Внезапно кормушка открылась и в ней показалась симпатичная мордочка дубачки.

— Юра, лови, — передавая мне наволочку с сигаретами, сказала она.

— Лена! ****ь, я просил только одну сигарету, а здесь, наверное, 50 пачек.

— Юр, иди ты на ***. У тебя было желание? Я его выполнила. В расчёте?

— Неа. Позволь тебя в губки поцеловать?

— Пошёл в жопу! Я же тебе сказала, что замужем.

Кормушка закрылась. Кроме сигарет в наволочке оказался чай, сахар и сало.

Иногда, глубокой ночью мы вели степенные разговоры. Больше всего мне нравилась Лена. Она не позволяла мне щупать сиськи и совать руки между ног, потому что была замужем. Зато, как оказалось, мы читали с ней одинаковые книги и смотрели одинаковые фильмы. Она часто просила меня извинить её за то, что ударила меня тогда.

И если я её сильно попрошу, то она бросит своего мужа, и будет делать всё, что я захочу.

Конечно, я не желал ей зла. И категорически был против. Однако она таскала мне постоянно, то сигареты, то еду. Я упрашивал её не делать этого. Но она всё равно это делала.

— Юр тебя скоро убьют, но я постоянно молю Бога, чтобы тебя помиловали. Это не справедливо. Почему подонки ходят на свободе и творят свои гнусные дела, и им за это ничего не бывает? Юрочка прости меня, за то, что я тебя тогда ударила.

— Лен! ****ь, ну хватит уже. Ты не виновата и не стоит просить у меня прощения. Я сам напросился. Получил и доволен.

Ещё была Зоя. Я называл её Зайкой. Сначала она категорически отрицала всё и вся, а потом приподнимала кофточку и позволяла ласкать свои груди.

Я ласкал, а другой рукой ласкал себя. Потом она вставала на табуретку, и я ласкал её между ног. Иногда мы кончали вместе. Зоя сразу убегала и не подходила до утра.

Однажды ко мне в камеру подселили парня. Он не был смертником. Кажется, он поднялся с малолетки на взросляк, по достижению 18-тилетия.

Его звали Влад. Он не был рассказчиком, но любил слушать. Я был у него мамочкой, рассказывающей на ночь сказки и разные истории, прочитанные из книг или придуманные из головы.

Когда нас выводили на прогулку, многие кричали мне всякие гадости о нём, но я не слушал. Зайка перестала позволять щупать её, завидев у меня сокамерника, Лена, тоже, прекратила наши беседы.

В один из банных дней, мы мылись в душе, Влад стал странно вести себя. То он стеснялся раздеться, то на вопрос потереть ли ему спинку, категорически был против. Со мной тоже творилось, что-то не ладное.

У смертников есть поговорка: «Раз я скоро сдохну, то мине всё похуй!»

Я подошёл к нему сзади и с силой прижался к его телу. Мои руки стали, невольно, мять его сиськи нулевого размера. Мне вдруг, захотелось того с парнем. И это было вовсе не противно. Я просто хотел его. Я очень хотел выебать его в жопу прямо в душе. Ещё я хотел дать ему за щеку и в момент оргазма разбрызгать ему свою сперму на лице.

— Юрочка, — сказал он, — я тоже этого хочу, но ты ведь не сделаешь мне больно?

— Конечно, не сделаю, — растерялся я, помогая себе рукой.

Владка отбросила мою руку и прошептала на ухо: «Не торопись, милый, потерпи до дома»

Дома она протянула мне водяную смазку и со словами: «Теперь я полностью твоя», позволила заняться с ней любовью...

Как она сосала? Толька тогда я понял, что женщины не умеют сосать. Потому что у них нет *** и они не знают, что нравится мужчине. А её жопа? Бывало я **** её по пять раз на дню. И раком, и боком, стоя и лёжа. Владка, как никто другой, чувствовала, когда надо сжать покрепче, а когда расслабить своё «влагалище». Кончали мы по-обыкновению вместе.

Кажется, я был счастлив. Судьба подарила мне любовь. Пусть и не женщину...

Но настал день, когда мне сказали: «Выходи». Судьба вновь надсмехалась надо мной. Сказавшей была Лена. Она плакала, вытирая слёзы платком с Чебурашками и Крокодилами Генами. Владка упала на колени и дико вопила: «Юрааааааа! Не бросай меня! Я умру без тебя!».

Нет, меня не расстреляли. Заменили на 15 лет. Но я никогда больше не встречал ни Лену, ни Зайку, ни Владку. Если они живы — счастья им и любви, а если нет, пусть земля будет им пухом.

****Виртуальный роман***

— А он не буйный? — Спросил солдат у прапорщика, — может закоцать его в браслеты?

— У меня есть уши, — сказал я, — Вы говорите обо мне так, будто я собака, а не человек!

— А хрен тебя знает? — сказал вэвэшник, — написано, что тебя везут в психушку.

— Так не на лечение, а на экспертизу. Чувствуешь разницу?

— Всё равно посади его в одиночку в самый конец, — приказал главный.

— Повезло тебе, — усмехнулся охранник, — рядом с бабой будешь сидеть в отдельном купе.

— За, что она? Сколько лет и как звать, сразу поинтересовался я

— На ходу подмётки рвёшь! — Усмехнулся служивый, — Ольга, 25 лет. Башку топором отцу отрубила.

— Нифигасе?! Повезло! Офигеть надо!

— Только она ни с кем разговаривать не хочет. Себе на уме.

— Понятно, — ничего не понял я, особенно, в чём мне повезло.

Пока охранник отыскивал ключ от связки моего купе, подозреваю, он спецом меньжевался, я разглядывал свою соседку. Она сидела у противоположной стены, вперив невидящий взгляд, куда-то вдаль. Миловидное лицо, ладная фигурка. Нежные тонкие пальцы, прикрывающие симпатичные коленки были похожи на музыкальные. Я попытался поймать её взгляд и улыбнуться ей ободряюще. Она мимолётно взглянула на меня и повернулась, вперив взгляд в противоположную стенку. Наконец дверь была открыта, я вошёл в купе спец вагона, прозванного зэками: «Столыпин»

Сильно хотелось курить, но охрана пообещала дать отменных ****юлей, тому, кто посмеет курить на стоянках. «Потому, что тут от дыма не продохнёшь. Поезд тронется, и курите сколько влезет».

Наконец состав громыхнул и стал медленно набирать ход. Этапируемые зэки, кто куда, дружно задымили в коридор. Дым тут же подхватывался ветром и, уносило из вагона. Я достал беломорину и с наслаждением закурил. В соседней камере раздался шорох. В стене было прокручено две дырочки, размером с указательный палец. Я приложил к одной из них губы и сказал:

— Оля привет! Меня, Юра зовут. Ты куришь? Если да, то я тебе прикурю и закину.

Молчание.

Я набрал в лёгкие побольше дыма и пустил тоненькую струйку к ней через дырочку. Тут же пальчик девушки закрыл её.

— А понял! Ты не куришь... Извини... А знаешь, я вот представил: Мы с тобой едем в поезде в одном купе на воле. Ты подсела на остановке. Но оказалась совсем неразговорчивой. Ну, типа... бука.

В соседнем купе раздался тихий смешок.

Воодушевившись я в упоении стал продолжать.

— Я тебя спрашиваю, как зовут, а ты, молча, надула свои прелестные губки. Тогда, чтобы привлечь твоё внимание, стал показывать фокусы с картами, но это тоже было тебе не интересно. Тогда отчаявшись, я решил перекусить, чем Бог послал. А Бог послал мне: запеченную курицу. Насколько помидоров, огурцов, зелёный лучок, — перечислял я всё это, давясь слюной.

Я живо представил давно забытый вкус божественных продуктов и взглянул на полбуханки чёрного хлеба и традиционную палку селёдки, которую обычно выдавали перед этапом. Рядом с ними сиротливо соседствовала последняя банка консервов.

— И ещё там была банка с моей любимой килькой в томате, — взглянув на неё, продолжил я

— Юра перестань, пожалуйста, — тихо сказал ангельский голосок за стенкой, — У меня ничего нет кроме куска хлеба и ржавой селёдки. Я бы за банку кильки, не знаю что...

— Сейчас поправим! — сказал я, и громко крикнул: «Командир!»

Через секунду выскочил солдат, который сопровождал меня. Следует учесть, что последняя хата в коей я обитался, была как раз у входа.

— Чё орём? Усмехнулся он, — ****юлей захотелось?

— Прям мечтаю! — Расхохотался я, — открой кормушку, а потом эту баночку, потрясая баночкой с килькой, пояснил я свою просьбу.

Солдат откинул кормушку, воткнул штык нож в банку и двумя движениями вскрыл её.

— Держи, — передавая её мне, осклабился он.

— Не-е, командир, Оле передай. Это для неё, — кивая на соседнее купе, попросил я.

— Как, ты?! — удивился он, — ну ты даёшь! Она вообще ни с кем не разговаривает...

Солдат скрылся из моего вида, послышался стук откидываемой кормушки.

— Это тебе Юрий передал. Ешь на здоровье.

Парень закрыл кормушку и ушёл к себе...

За стенкой послышались звуки. Оля ела осторожно и тихо, вероятно помогая себе корочкой. Попив воды, она прильнула к дырочке в стене и сказала:

— Спасибо, Юра! Ты прямо волшебник.

— Не за что Оль. На здоровье.

Я прикурил папиросу и крепко затянулся. Я не смел, осуждать её за то, что она сделала, не зная досконально, как и что там произошло, а спрашивать боялся, можно было враз разорвать ту тончайшую ниточку, которая протянулась между нами.

— Юр, прикури и, пожалуйста, просунь мне, если это тебе не трудно.

— Конечно, не трудно! — сказал, я и просунул папиросу огнём к себе.

Мне было приятно слышать не только её ангельский голосок, но и уже давно забытую манеру общения, она в каждое предложение вставляла: «пожалуйста», «Спасибо». Хорошо, хоть на «ты» обращалась. В зэковской среде не принято «выкать». Тут же в ответку получишь поговорку: «Вы-ебу, Вы-сушу, Вы-дрочу».

Девушка, сделала затяжку и тут же закашлялась. Подозреваю, она была не курящей.

— Ты ведь никогда в жизни не курила, — сказал я, — а зачем, тогда?

— Пора начинать, — грустно поведала она.

Я заглянул в дырочку, она сидела у моей стены. Её не было видно.

— Ольчик, — попросил я, — сядь, пожалуйста, напротив, хочу на тебя посмотреть.

Она с готовностью исполнила мою просьбу. На сей раз передо мной сидела совершенно другая женщина. Она что-то сделала со своей причёской, на ногах были чулочки, а не типа лыжный костюм. Симпатичные светлые трусики были прикрыты тёмной плиссированной юбкой. Одна из дырочек, была достаточно низко, чтобы разглядеть их краешек. Я здорово возбудился, как молодой человек прошлого века, случайно заметивший прелестную ножку, упрятанную под многочисленными юбками. Моя рука тут же оказалась в брюках и принялась, что-то там, сильно затвердевшее, тереть, мять гладить.

Она пересела к моей стене и стала говорить.

— Юр, знаешь мне, конечно, приятно твоё отношение ко мне. Потому что ты придумал себе образ прекрасной дамы, но это совсем не так.

— А как?

— Я преступница и совершила тяжкое преступление...

— Понятно... А я добропорядочный гражданин, и оказался здесь совершенно случайно. По навету и наговору. Я же ничего не совершал предосудительного, верьте мне люди! А то, что один из негодяев напоролся своим пузом на нож, который я взял в руку, чисто посмотреть — это его вина, а не моя. А второй споткнулся, когда хотел его поддержать и наткнулся своей грудью на нож прямо в сердце. Но ведь в том нет моей вины, правда, же? Я ведь не нарочно? Всё произошло чисто случайно... А третий жил ещё долго. Это вина врачей, уверен! Он прожил почти две недели. Нет, здесь нет моей вины, — чуть ли не на полном серьёзе продолжил я, — Пред тобой, Оленька, можно сказать агнец божий, а меня посадили в тюрьму с убийцами, грабителями и насильниками.

— За что ты их так? — Спокойно спросила Ольга.

— Месть, — ответил я, — они покушались на честь и достоинство моей женщины... на мою впрочем, тоже, — немного помолчав, докончил «агнец божий»

— А я ударила топором своего отчима прямо по шее... Это наверное тоже была месть? Он сильно избил мою маму. Она и сейчас в больнице...

— А менты сказали, что ты голову отрубила своему отцу, — сказал я, — вечно всё напутают или преувеличат. Ну и правильно сделала.

— Ты не осуждаешь меня?! — удивилась Ольга.

— С какого коня? — грубо ответил я, — я не судья и не прокурор. Окажись я рядом с тобой в тот момент, добавил бы ещё, чтобы наверняка.

— Какой ты кровожадный?! — тихо прошептала Ольга.

— Нет, справедливый, — сказал я, — почему мерзавцам и сволочам всё позволено? А когда справедливость торжествует — она наказывается. Что ему было за то, что он избил твою мать, да так сильно, что она попала в больницу?

— Ничего... , — сказала Оля.

— Значит, ты поступила правильно! Не кори себя. Пусть тебе дадут 15 лет, ты выйдешь и продолжишь жить, а он сгниёт в сырой земле, но больше никогда, ни кому не сможет сделать зла, принести вреда.

— Ты так считаешь? — удивилась девушка.

— Более того, я в этом уверен!

— Боже мой, — сказала она, — час назад я была в таком состоянии, что была готова наложить на себя руки. И вдруг привели тебя, и ты всё перевернул! Я теперь, действительно хочу жить. Я ведь была права... Но воспитание... и порицание всех. Соседей друзей... Даже мама, когда узнала... , — Оля всхлипнула но тут же взяла себя в руки и попросила ещё папиросу, — теперь буду курить, — сказала она.

Я не стал её отговаривать. Пусть это вредная и ненужная привычка, но ей это было нужно для доказательства своей правоты. Я перевернул её мировоззрение с головы на ноги, вдохнул в неё дух сопротивления обстоятельствам. Ей теперь хотелось жить всем назло. Мы ещё поговорили о том, о сём, и решили завалиться спать. За окном была ночь. Негромкие голоса не очень-то и мешали. Больше половины вагона спало. Те, у кого были деньги, покупали у солдат, чай, водку и женщин. Женских было целых два купе в самом начале вагона. А между нашими три пустых...

Спал я недолго: часа 3—4. Проснувшись, закурил. Тут же услышал шорох в соседнем купе.

— Юр, ты уже не спишь? — услышал я прелестный голосок.

— Да, проснулся только что... , а ты?

— Минут 15 назад. Расскажи мне сказочку...

— О чём?

— О нашей встрече в поезде в купе... на воле.

Усевшись на своего конька, я тут же начал:

— Меня ожидал отпуск, я ехал к пальмам, морю и прекрасным женщинам из холодной Сибири в жаркий Крым. На одной из остановок ко мне в купе подсела женщина. Она была очень красива, её волнистые волосы щекотали моё сердце, прекрасные глаза щипали душу, а от ангельского голоска, уши сворачивались в трубочки и разворачивались вновь. Но она была слишком серьёзной и молчаливой. Достав из объёмистой сумки книгу: «Письма незнакомки», занялась увлекательным чтением. Все мои попытки разговорить её оборачивались провалом. Она была букой. Отвечала на все мои вопросы односложно: «да, нет». Вконец отчаявшись, я решил бросить это неблагодарное занятие. Время клонилось к обеду. Мой желудок утробным ворчанием прямо заявил об этом. Я решил перекусить, чем бог послал...

— Юра, ну не начинай! — застонала Оля, — А то опять кильку буду просить.

— Это была последняя бака, — с сожалением ответил я, — но у меня есть ещё сало, пряники и сахар.

— Ой! Только не сало. К пряникам я равнодушна, а сахар у меня тоже есть... Лучше продолжай, только без аппетитных подробностей.

— Итак, — продолжил я, — среди всего прочего у меня была баночка кильки в томате.

Завидев её, глаза девушки полыхнули адским пламенем, она отбросила книгу и сказала:

— Всего лишь за один кусочек этой божественной пищи, я готова на всё! Хотите спою? Или станцию?

— Сначала, скажи своё имя, — попросил я, элегантно вскрывая банку.

— Оля! — сказала внимательно слушавшая меня, девушка.

— Божественный аромат рыбного продукта заполнил всё купе, — продолжил я.

Ноздри девушки затрепетали в предвкушении неземного блаженства: «Ах!», — воскликнула она: «Просите, что хотите! Но дайте только кусочек!»

Оля рассмеялась за стенкой. От её нежного смеха у меня закружилась голова, но я взял себя в руки и продолжил.

— Я положил на кусочек чёрного хлеба самую большую рыбину и передал его страждущей. Оля откусила кусочек. На её лице отразилось неземное блаженство. Она медленно пережевала его, поцокав язычком от удовольствия и продолжила поедание божественной еды. Когда всё было закончено, она воззрилась на меня в ожидании, что я потребую от неё взамен. «Снимите блузку и лифчик, я хочу полюбоваться на ваши прелести под ними», — проговорив это, я вдруг испугался, подумав, что она обидится.

Оля затихла, затем сказала:

— Юра дай мне немного времени и помолчи... Смотри в дырочку.

Я прильнул к отверстию в стене. Моя рука тут же оказалась в брюках. Член был твёрдый, как скала. Рассказ, рассказанный мной же, здорово возбудил меня. Я очень живо представил, как это происходит в реальности и, стал тихонько, неслышно мастурбировать. Не прошло и минуты, как девушка села напротив. На ней была сатиновая блузка с отложным воротничком, сквозь неё чуть просвечивал светлый лифчик. Оля расстегнула верхние пуговки и сняла её через голову, тряхнув при этом волосами. Закрыла руками свою грудь. Зато она раздвинула ножки, позволяя мне полюбоваться её беленькими трусиками. Прильнув к нижней дырочке, я это сделал незамедлительно. Я чуть с ума не сошёл от увиденного. Моя правая рука стремительно двигалась. Было очень приятно. Я расстегнул брюки, было неудобно и тесно. Ещё немного и я бы забрызгал стену, но тогда я бы не увидел главного. Убрав руку, попытался расслабиться.

Девушка за стеной, завела руки за спину, бюстик упал, а её руки вновь закрыли то, что мне очень хотелось увидеть. Моя рука вновь оказалась внизу, я продолжил мастурбировать. Оля сильно стеснялась, повернула голову налево в проход, как бы опасаясь, что выходящий солдат увидит её и опустила руки. При виде такой красоты, я уже не мог сдерживаться, стал кончать и застонал. Девушка и так догадывалась, чем я там занимаюсь, поэтому сделала вид, что не заметила. Быстро одевшись, она сложила ручки на коленях и сказала:

— А что было дальше?

— Я попросил её снять трусики и показать то, что под ними, — хрипло продолжил я.

— С удовольствием, — сказала настоящая Оля, — но не прежде чем ты покажешь свой... , — она замялась не находя нужного слова.

Девушка встала и прильнула к дырочке. Я отступил на два шага и продемонстрировал ей свой... Он вновь затвердел. Я никогда не обладал эксгибионистическими наклонностями, но в тот раз страшно возбудился, демонстрируя свой член женщине. Она углядела на нём каплю спермы и попросила намазать ей папиросу и передать ей.

Ну и как? — спросил я её.

— Сладковато солоноватая, — ответила Оля, — хочу больше попробовать.

А теперь смотри, — она отошла подальше сняла трусики, приподняла юбку и повертелась вокруг своей оси.

Затем погрузила свой пальчик в сладкую щёлочку и начала мастурбировать.

— Хочу посмотреть как ты это делаешь, — с придыханием сказала она.

Мы поменялись ролями. Теперь я стоял и занимался онанизмом перед её взором, а она смотрела и делала это же с собой. Через пару минут она отступила, села у противоположной стены, сильно вытянула ноги прямо перед собой, закатила глаза, представляя, как мы любим друг друга в вагоне, мчавшем нас к Чёрному морю и пальмам, стала самоудовлетворяться. Мы кончили почти одновременно. На сей раз я не стал обрызгивать стену, а заполнил левую ладонь. Аккуратно скатав трубочку из плотной бумаги, заполнил её спермой и передал своей женщине. Я уже считал её своей. Будто наша виртуальная любовь, была настоящей. Впрочем, она была такого же мнения. Проглотив мою сперму, сказала, что представила будто сделала мне минет. Мы здорово устали после происшедшего и улеглись рядом. И хотя между нами была тончайшая фанерная стена, нам казалось, что мы чувствуем тепло тела другого.

Я сказал: «Оля я люблю тебя!», она ответила: «Юра и я люблю тебя!».

Через несколько часов стали выводить в туалет. Я снял с себя рубашку и попросил солдата открыть кормушку, чтобы передать ей на память. Потом настал её черёд. Возвращаясь, Оля попросила солдата передать мне свою блузку, тоже на память.

Когда солдат ушёл, она тихонько прошептала:

— Юра, там низ блузки влажный, я вытерлась после нашей любви.

Я тут же прислонил её к лицу и вдохнул её аромат, произнеся при этом:

— Божественный аромат моей женщины, которую я любил!

Через час была её «остановка». Она подскочила к моей камере, ухватилась за волнистые прутья и, заплакав, спросила: «Юрочка мы с тобой встретимся когда-нибудь?»

— Ольчик! Не плачь! Встретимся, обязательно! И поедем вместе в одном купе. Нам будут ждать Чёрное море, пальмы, солнце и песок.

Она улыбнулась сквозь слёзы и пошла на выход. Мне тоже было очень грустно. Я знал, что солгал ей. Мы никогда не встретились. А её блузку в какой-то из пересыльных тюрем у меня отобрали менты при шмоне и, бросили в мусорное ведро. Ехидничая при этом: мол не пристало мужику таскать с собой бабские тряпки...

Я не сильно горевал. Я помнил тот запах. Запах своей женщины, с которой у меня произошёл виртуальный роман.