Ленин

Они дошли до Ленина. Бронзовый вождь лежал в цветах на холмике и глядел в небо. Чтобы добраться до памятника, нужно было взбираться вверх, обрывая эти цветы. Никто не знал их названия. Их звали мусорными или сорняками. Паша, закинув духовое ружье на плечо, полез первым. Оля последовала за ним, Юра, подумав, тоже. Таня осталась внизу. Скривив лицо под выглянувшим из-за тучи солнцем, она сплевывала шелуху от семечек в траву. В траве трещала насекомая мелочь, время от времени ветер приносил от реки холодивший щеки воздух.

Почерневшие бронзовые глаза Ленина смотрели в небо. Затылок вождя уже начал уходить в землю, а ноги ниже колена у него были отломаны.

– И ради этого мы сюда перлись? – спросил Паша, обойдя памятник, и посмотрел на лица друзей. Оля отвела взгляд, а Юра пожал плечами.

– Думал, он больше, – буркнул Паша и осмотрелся. С холма открывался вид на реку, покрытую радужной пленкой. Когда солнце снова ушло за тучу, вода почернела. За рекой стоял лес, вскрытый в середине, словно шрамом, вырубкой. Над лесом поднимался косой черный дымок. С другой стороны к холму с памятником подходила проселочная дорога, уже начавшая тонуть в траве и цветах.

– Это Москва-река, что ли? – как бы в воздух спросил Паша. Обращался он к Юре, у которого дома был разрисованный географический атлас и Большая советская энциклопедия, из-за чего он прослыл ботаником. Что такое «советская» он, правда, не очень понимал, но думал, что это то же самое, что и «научная».

...Они встали в шесть часов и пару часов шли по затерявшимся в отсыревшем утреннем лесу рельсам узкоколейки (Оля сразу же натерла ноги). Шпалы вели в тупик, в котором застыл маленький и уже проржавевший паровоз. Паша залез в его кабину через разбитое окно и подергал рычаги, но они не двигались. В кабине валялись бутылки и пожелтевшие газеты, на стенке был прикреплен календарь за 2010 год, страницы которого украшали фото девиц в бикини. Паша фыркнул. Он полагал, что в календаре должны были быть машины, самолеты или, по крайней мере, танки... От паровоза они свернули вбок и двигались еще с полкилометра, пересекая проходящие по лесу борозды (как будто гигантская пятерня скребла землю), пока не вышли на луг. Юра показал на холм вдалеке, и они направились к нему мимо молчащей линии электропередач.

– И чего он тут валяется? – спросил Паша.

– Хотели выбросить, – ответил Юра и кивнул в стороны воды, – в реку.

– Зачем?

– Умный больно был, – сказал Юра неуверенно. – Когда живой был.

– Это когда было то?

– Ну, лет двести назад...

– От большого ума лишь сума да тюрьма... – тихо пропела, а скорее прошептала Оля. На лоб Ленина выползла ящерица, и девочка попыталась ее схватить. Ящерица скрылась под памятником.

– Вот холера, – сказал Паша и плюнул в Ленина. Он попытался представить его живым, но не смог.

– Не ругайся, – сказала Оля. – Мама говорит, это слово нельзя говорить.

– Ну что, посмотрели своего вождя? – крикнула снизу Таня. – Пошли уже, семечки кончились.

Паша достал перочинный ножик и вырезал на лбу вождя неприличное слово. Оля нарвала разноцветных цветов, и они начали спускаться с холма. «Дай ножик», – попросил вдруг Юра. Паша кинул ему нож. Вернувшись на вершину, Юра добавил надпись, которую видел в энциклопедии – «Слава КПСС». Он сам не знал, зачем сделал это. Юра сложил нож и сбежал с холма вслед за уходящими ребятами.

– Суровые годы уходят... – начала было Таня. Прежде чем она набрала в грудь воздуха, чтобы петь дальше, Оля тихо сказала: «Моя мама не любит эту песню», и Таня не стала продолжать. До леса дети шли молча. На опушке Паша обернулся и, погрозив кулаком в сторону холма, выкрикнул – «Холера!»

Февраль 2015