Наблюдатели

(в соавторстве с О. Дерлетом)

I

В один из весенних дней 1935 года Николас Уолтерс, проживавший в графстве Суррей, Англия, получил письмо от некоего Стивена Бойла (фирма «Бойл, Монахан, Прескотт и Бигелоу», Бикон стрит, 37, Бостон, штат Массачусетс), адресованное его отцу, Чарльзу Уолтерсу, к тому времени уже семь лет как покойному. Послание это, полное старомодных юридических терминов, немало озадачило Николаса – одинокого молодого джентльмена, без малого ровесника века, – ибо речь шла о «фамильной собственности», расположенной в Массачусетсе и унаследованной адресатом семь лет назад. Автор письма отмечал, что некий Эмброуз Бойл из Спрингфилда («мой ныне уже почивший кузен») ввиду болезни не смог своевременно уведомить наследника, чем и объясняется семилетняя задержка, в течение которой собственность – «усадьба, включающая дом с надворными постройками, расположенная на севере центральной части Массачусетса, а также прилегающий к ней участок площадью около пятидесяти акров» – оставалась без хозяина.
Николас Уолтерс не помнил, чтобы отец хотя бы словом обмолвился об этой фамильной собственности. Уолтерс старший всегда был довольно молчалив, а после смерти жены, за те десять лет, что предшествовали его собственной кончине, и вовсе превратился в мрачного отшельника, полностью ушедшего в себя и старательно избегавшего контактов с внешним миром. Николас более всего запомнил его привычку время от времени пристально вглядываться в лицо сына, неодобрительно покачивая головой, словно ему не нравилось то, что он видел – вряд ли точеный, правильной формы нос, а скорее, слишком широкий рот, или странные уши без мочек, или большие бледно голубые, слегка навыкате глаза, спрятанные за толстыми стеклами очков, которые Николас носил с детства, ибо рано испортил зрение, проводя слишком много времени за чтением книг. На его памяти отец ни разу даже мельком не упоминал о Соединенных Штатах, хотя со слов матери он знал, что родился отец именно в том самом Массачусетсе, о котором говорилось в письме поверенного.
Два дня Николас предавался размышлениям. Наконец сомнения уступили место любопытству, страх перед сменой обстановки постепенно рассеялся, и одновременно возникло какое то странное предчувствие, придававшее американской собственности загадочный и притягательный ореол. И вот, на третий день после получения письма, Николас отправил Стивену Бойлу телеграмму, в которой сообщал о своем скором приезде. Заказав билет на самолет до Нью Йорка, он уже через неделю собственной персоной объявился в офисе фирмы «Бойл, Монахан, Прескотт и Бигелоу».
Стивен Бойл, старший партнер фирмы, оказался высоким господином лет семидесяти; совершенно седой, он, тем не менее, сохранил густую шевелюру и носил длинные бакенбарды, а также пенсне на длинном черном шелковом шнурке. Лицо мистера Бойла покрывала сеть морщин, тонкие губы были плотно сжаты, голубые глаза смотрели остро и внимательно. Весь его вид выражал полнейшее равнодушие к происходящему, характерное для чрезвычайно занятых людей; он словно давал понять, что ум его слишком занят невероятно важными делами, чтобы расходовать его на какую то ничтожную проблему. Впрочем, держался мистер Бойл с безукоризненной учтивостью.
После обмена обычными любезностями поверенный сразу взял быка за рога.
– С вашего разрешения, мистер Уолтерс, я перейду к сути вопроса. Об этом деле нам известно очень немного. Оно попало к нам от моего кузена Эмброуза, о чем я уже упоминал в своем письме. Эмброуз имел собственную контору в Спрингфилде, а после его смерти все дела перешли к нам. Когда мы начали их разбирать, то наткнулись на папку с бумагами, касающимися некоего поместья. В них ясно указывалось, что вышеназванная собственность, принадлежащая… простите, здесь не совсем ясно, но, кажется, «сводному брату» вашего отца, после его смерти должна перейти к вашему отцу, чье имя указывалось в документах вместе с припиской моего кузена, сделанной на ужасной латыни, которую мы так и не смогли разобрать; кажется, это был параграф относительно изменения имени, но чьего, установить нe удалось. Так вот, вышеназванное поместье, находящееся в Данвиче, что недалеко от Спрингфилда, известно под именем «земля старого Сайруса Уэйтли», а сводным братом вашего отца – если он действительно приходился ему сводным братом – был покойный Эберхарт Уэйтли.
– Прошу прощения, но эти имена мне ничего не говорят, – сказал Уолтерс. – Когда мы переехали в Англию, мне было всего два года – так говорила моя матушка. Я не помню, чтобы отец когда нибудь называл имя хотя бы одного из своих родственников, с которыми практически не переписывался, за исключением последнего года своей жизни. У меня есть основания полагать, что отец собирался открыть мне некие факты из истории нашего семейства, но, к несчастью, случилось кровоизлияние в мозг, как это именуют современные медики; в результате отец потерял способность не только двигаться, но и говорить, и хотя по выражению его глаз было видно, что он отчаянно хочет что то сказать, он так и скончался, не в силах выговорить ни слова – и, разумеется, не имея возможности изложить свои мысли на бумаге.
– Понятно, – задумчиво произнес Бойл и продолжил после паузы, словно придя к какому то решению: – Видите ли, мистер Уолтерс, мы сами провели нечто вроде расследования, но, к сожалению, так ничего и не выяснили. Местность вокруг Данвича, который, как я указывал, лежит в северной части Центрального Массачусетса, представляет собой настоящую глухомань. В Эйлсбери ее называют «землей Уэйтли», так как на почтовых ящиках многих местных ферм до сих пор сохранились имена бывших владельцев, принадлежавших к этому некогда разветвленному семейству, хотя большинство ферм давно опустело – ввиду каких то трагических событий, случившихся в тысяча девятьсот двадцать восьмом году, – и местность выглядит совершенно заброшенной. Впрочем, сами увидите. Усадьба находится в неплохом состоянии, поскольку Эберхарт Уэйтли умер семь лет назад, а с кончины его компаньона, жившего там же, прошло всего три года. Эмброуз должен был немедленно известить нас о смерти Уэйтли, но, к сожалению, сам надолго заболел и, видимо, из за болезни забыл это сделать. Полагаю, у вас есть на чем добраться до усадьбы?
– В Нью Йорке я купил машину, – сказал Уолтерс. – Так что, раз уж я здесь, воспользуюсь случаем, чтобы познакомиться со Штатами, и начну с Уолденского пруда,  который, если не ошибаюсь, лежит на пути в Спрингфилд.
– Во всяком случае, в этом направлении, – сухо заметил Бойл. – Что ж, если вам что нибудь будет нужно, пожалуйста, не стесняйтесь и звоните нам.
– Думаю, что помощь мне не понадобится, – сказал Уолтерс.
Бойл взглянул на него с сомнением.
– Как вы намерены поступить с собственностью, мистер Уолтерс?
– Решу, когда ее увижу, – ответил тот. – Понимаете, я ведь живу в Англии и даже представить себе не могу, что меня ожидает в Штатах. Честно говоря, то, что я здесь увидел, не слишком воодушевляет.
– Не думаю, что вам удастся продать усадьбу даже за полцены, – сказал Бойл. – Те края находятся в полном запустении, да и репутация у них скверная.
При этих словах Уолтерс встрепенулся.
– Что вы имеете в виду, мистер Бойл?
– О Данвиче ходят странные слухи, – пожав плечами, сказал поверенный. – Впрочем, полагаю, не более странные, чем о подобных уголках в других частях страны. И вполне возможно, что эти слухи весьма преувеличены.
Уолтерсу стало ясно, что Бойл ни за что не будет пересказывать ему разные истории, даже если он их и знает.
– Как туда можно проехать? – спросил молодой человек.
– Усадьба лежит на отшибе. Вам придется сделать крюк: сначала поезжайте в Эйлсбери Пайк, оттуда – в Данвич, затем вновь в сторону Пайк, но уже по другой дороге, это довольно далеко от Данвича. Местность там лесистая и, можно сказать, живописная. Насколько я помню, фермеры занимаются в основном молочным хозяйством. Это очень отсталый край – поверьте, я не преувеличиваю. В Эйлсбери Пайк вы сможете попасть через Конкорд, если уж решили посетить Уолденский пруд, или же ехать прямо на запад от Бостона и далее через Уорчестер. Проехав Пайк, продолжайте двигаться на запад. Не пропустите деревушку под названием Динз Корнерз. Сразу за ней увидите развилку. Там поворачивайте налево. – Поверенный усмехнулся. – И тогда вы словно окажетесь в прошлом Америки, мистер Уолтерс, в ее далеком прошлом.

II

Как только Эйлсбери Пайк остался позади, Николас Уолтерс понял, что имел в виду Бойл, когда описывал здешнюю местность. Дорога шла в гору, и по обеим ее сторонам все чаще попадались заросшие шиповником каменные ограды, теснившиеся к самой обочине; большая их часть была разрушена, и выпавшие камни валялись тут же, у подножия стен. Затем дорога начала петлять среди холмов, минуя рощи старых деревьев, густо увитые куманикой изгороди, заброшенные поля и пастбища, – этот край действительно оказался пустынным. Время от времени Николас замечал одинокие фермы, такие древние, каких он ранее не встречал на пути из Бостона; на многих из них лежала печать безысходной тоски и запустения; впрочем, в архитектурном смысле они были Николасу весьма интересны, ибо много лет назад у него появилось хобби – делать фотографии различных зданий, а фермерские дома, расположенные недалеко от дороги, хотя и были довольно убогими, обладали любопытными элементами декора, еще не известного Николасу. На уцелевших фронтонах некоторых строений виднелись какие то рисунки, которые вполне можно было принять за каббалистические знаки. То и дело попадались остатки дворовых построек – полуразрушенные навесы, коровники, амбары. Впрочем, среди заброшенных ферм иногда встречались и обжитые, ухоженные дома в окружении пастбищ со стадами скота, засеянных полей и лугов со скошенной травой. Николас ехал медленно. Само настроение, атмосфера этого края придавали ему какое то странное, мистическое очарование. Николасу казалось, что все это он уже видел раньше, когда то очень давно; в нем словно заговорила память предков. Разумеется, память не могла перекинуть мостик из его настоящего в прошлое, ведь тогда ему было всего два года! И все же местные виды, пейзажи, повороты казались Николасу удивительно знакомыми. Над долинами нависали округлые холмы; леса были темными и такими густыми, словно в них ни разу не раздавался стук топора или визг пилы; на вершинах многих холмов виднелись странные, поставленные в круг высокие каменные столбы, вызывавшие в памяти древние плиты Стоунхенджа, кромлехи Девона и Корнуолла.  Иногда поверхность холмов разрезали глубокие овраги, через которые были переброшены грубо сколоченные деревянные мосты, а на открытых местах поблескивали воды реки Мискатоник, верховья которой, судя по дорожной карте, находились западнее Данвича, откуда река, извиваясь, протекала через долину и уходила дальше, к Аркхему. В Мискатоник вливалось множество мелких речушек и ручьев – возможно, их образовывали бившие на холмах ключи; а один раз в поле зрения Николаса сверкнул бело голубой водопад, каскадом низвергающийся с темных склонов.
Холмы нависали над дорогой с обеих сторон, но среди них время от времени попадались просветы, за которыми виднелись болота и луга, а иногда и фермы – или то, что от них осталось. В целом ландшафт выглядел удручающе – сплошь гряды холмов с каменными нагромождениями на вершинах и жалкие, заброшенные фермы. Все здесь создавало впечатление разрыва  во времени: если вокруг Бостона кипела и бурлила жизнь, то местность в районе Данвича казалась отделенной от него сотнями лет и громадными расстояниями.
Окружающая атмосфера действовала на Уолтерса странным образом: земля, через которую он проезжал, его и притягивала, и отталкивала, и чем дальше он забирался, тем больше он проникался мрачным очарованием этого края. Чувство, дежа вю, становилось все сильнее, хотя мысли об этом вызывали у него улыбку. Уолтерс не волновался и не тревожился, ему было просто немного любопытно. Он знал, что подобные впечатления характерны для всех людей, попавших в такие места, и видеть в этом какие то предзнаменования и тайны могут лишь люди неграмотные и суеверные.
Гряда холмов закончилась, и он въехал в довольно широкую долину, где находилось селение Данвич – на противоположном берегу Мискатоника, между рекой и Круглой горой. Через реку был переброшен ветхий мост, осколок далекого прошлого, к которому явно принадлежало и все селение. Гниющие мансардные крыши, разрушенные, опустелые дома и церковь со сломанным шпилем – вот что предстало глазам Уолтерса, когда он переехал через мост. Это был край полнейшей нищеты и запустения, где даже редкие мужчины и женщины, попадавшиеся ему на улицах, были источены и состарены чем то большим, чем само время.
Остановив машину возле полуразрушенной церкви, которая, по всей видимости, использовалась в качестве магазина, Уолтерс зашел внутрь, чтобы узнать у стоявшего за прилавком угрюмого владельца дорогу к своей будущей собственности.
– Усадьба Эберхарта Уэйтли, – проговорил хозяин магазинчика, уставившись на Николаса, при этом его рот неприятно задвигался, а толстые губы начали причмокивать, словно человек пережевывал заданный ему вопрос. – Вы – его родич, да? Родич Уэйтли?
– Мое имя Уолтерс. Я приехал из Англии.
Владелец магазина, казалось, ничего не слышал, разглядывая незнакомца с живейшим интересом и любопытством.
– Надо же, вылитый Уэйтли. Уолтерс… гммм...
– Мне нужно найти усадьбу Уэйтли, – напомнил Николас.
– Их тут полно, этих Уэйтли. Штук двадцать. А, вы про усадьбу Эберхата? Она заперта.
– Ничего, у меня есть ключ, – с плохо скрываемым нетерпением и даже раздражением сказал Николас, которому показалось, что хозяин магазинчика прячет насмешливую улыбку.
– Поезжайте через мост, потом направо. Там будет с полмили. Дом хорошо виден, его не пропустишь. Перед ним каменный забор до самой реки. С трех сторон – лес. Там и жил Эберхарт, а до него Сайрус Уэйтли, Старый Сайрус, умник, образованный… – с ухмылкой сказал хозяин и добавил: – Вот и вы не иначе как образованный, судя по одежке.
– Я учился в Оксфорде, – сказал Уолтерс.
– Не слыхал о таком месте, – сказал продавец и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
Однако вскоре выяснилось, что это не так, – когда молодой человек уже собирался выйти на улицу, тот вновь подал голос.
– Я Тобиас Уэйтли, – сказал он. – Так что мы с вами вроде как родственники. Вы тут поосторожнее. В вашем доме никто не живет, но все равно – держите ухо востро.
Особое ударение, которое он сделал на слове «живет», как то очень не понравилось Уолтерсу, который не отличался суеверием, но магазинчик покинул, полный самых дурных предчувствий.
Благодаря описанию Тобиаса Уэйтли найти усадьбу оказалось очень просто. Едва Николас остановил машину возле каменной изгороди и ступил на покрытую рытвинами дорогу, как стало понятно, что этот дом был построен задолго до поколения Сайруса Уэйтли. Судя по всему, возраст постройки уходил куда то в самое начало восемнадцатого века, а ее стройные классические линии выгодно диссонировали с местными деревенскими развалюхами и фермами, тянущимися вдоль дороги от Эйлсбери Пайк. Это было массивное деревянное строение с прочными стенами, стоящее на высоком фундаменте из коричневого известняка. Дом был полутораэтажный, при том, что его центральная часть поднималась несколько выше, чем два боковых крыла. Вдоль фасада тянулась широкая веранда; парадный вход, с медным молотком на двери, наверняка относился к эпохе королевы Анны.  Дверь, а также полукруглое окно над ней обрамляла витиеватая резьба, узкая по бокам и более широкая вокруг окна; это изящное украшение явственно контрастировало с ровной и гладкой поверхностью дверного полотна.
Когда то дом был белым, но покраску уже давным давно не обновляли, и теперь, по прошествии не одного десятилетия, он был скорее буро коричневым. За домом виднелись надворные постройки, включая сложенную из дикого камня будку над родником, из которой вытекал ручей, устремляясь к поблескивавшему за лугом Мискатонику. Вдоль левого крыла дома, на расстоянии двух ярдов от него, тянулась аллея, которая некогда служила подъездной дорогой к надворным постройкам, однако это было давно, и она уже заросла деревцами, так что подъехать прямо к дому Уолтерс не смог и оставил машину у ограды.
Ключ из связки, которую дал ему Бойл, легко повернулся в замке входной двери. Ее слегка заклинило, и в этом не было ничего удивительного, поскольку ее вряд ли открывали со времени смерти последнего жильца – компаньона Эберхарта Уэйтли. Справившись, наконец, с дверью, Уолтерс вошел в коридор, тянущийся, вероятно, по всей длине дома, и увидел прямо перед собой еще одну дверь – двустворчатую, из красного дерева. Она также была заперта, но в связке нашелся подходящий ключ.
Как это ни странно, мародеры обошли стороной усадьбу, расположенную на значительном расстоянии от оживленной трассы; распахнув обе половинки двери, Уолтерс с изумлением увидел комнату, полностью обставленную и в прекрасном состоянии, если не считать за беспорядок тонкий слой пыли на полу и на мебели. Каким то чудом усадьба избежала разграбления, и это при том, что здешняя старинная мебель явно превосходила ценностью многие предметы, обычно выставляемые в витринах антикварных мебельных магазинов.
Судя по всему, главная комната была центром, вокруг которого возводился весь дом. Высота до потолка здесь составляла не менее десяти футов – вот почему средняя часть дома была заметно выше крыльев. У стены напротив двери находился камин, окруженный изумительной деревянной резьбой, среди которой почти терялись выдвижной столик и висящий над ним шкафчик. Вделанная в стену труба была украшена резным орнаментом, в центре которого располагался выпуклый стеклянный круг диаметром примерно в полфута. Орнаментированный участок имел форму треугольника с вершиной, почти упирающейся в потолок.
По обеим сторонам камина и далее вдоль всех стен тянулись книжные полки, прерываемые лишь дверным проемом. Книги на них, как сразу заметил Уолтерс, были весьма старинными. Подойдя к одной из полок, он принялся разглядывать ее содержимое. Среди томов в кожаных переплетах не было ничего позднее времен Диккенса; многие из книг были написаны на латыни и других языках, помимо английского. На одной из верхних полок лежал телескоп; промежутки между ровными рядами книг занимали разные безделушки – резные изображения, статуэтки и что то вроде древних артефактов. Посреди комнаты стоял огромный деревянный стол, на котором находились стопки бумаги, ручка и чернильница, а также несколько бухгалтерских книг. Все предметы лежали так, словно тот, кто оставил их на столе, только что вышел и собирался вскоре вернуться.
Раздумывая о том, как мог вести здешнее хозяйство последний обитатель дома, Николас взял одну из книг, похожую на старинный дневник и принялся ее перелистывать. Никаких счетов в ней не было, это он заметил сразу; страницы были испещрены красивым, но очень мелким почерком, таким мелким, что в одном промежутке между линейками умещались две строки текста. Николас прочел одну из записей: «…забрал мальчика и ушел, не сказав ни слова; впрочем, это не имеет значения; они узнают, куда он ушел…» Раскрыв другую старую книгу, он прочитал: «Несомненно, она ушла, и Уилбур расскажет об этом, если захочет; огни на Часовом холме появились снова, и козодои кричат всю ночь, как тогда, когда умер Старик».
Захлопнув книгу, Николас взглянул в сторону и только в этот момент неожиданно уловил тихий звук, который все это время присутствовал в комнате и который он только теперь распознал. Это было тиканье часов. Идущие часы в доме, где никто не жил вот уже три года! Николас не верил своим ушам. Должно быть, кто то проник сюда и завел часы. Оглянувшись по сторонам, он увидел рядом с дверью альков, в котором стояли необычные, явно штучной работы часы высотой почти в три фута. Циферблат часов был покрыт странными рисунками, изображавшими свернувшихся в кольца змей и каких то причудливых тварей, один только вид которых вызвал в нем давний знакомый страх, словно где то в глубине его памяти среди смутных воспоминаний детства проснулось одно, позволившее ему вспомнить то, что он уже видел – и не на рисунке, а в действительности. Как зачарованный, разглядывал он циферблат, пока, наконец, не понял, что стрелки часов показывают нечто большее, нежели просто время, ибо за цифрами и буквами скрывались не только часы и минуты.
С трудом оторвав взгляд от почти загипнотизировавших его часов, Уолтерс вышел из комнаты. Нужно было осмотреть весь дом. Но если он и надеялся найти еще что нибудь удивительное, то надежды не оправдались, поскольку остальная часть дома оказалась самой обыкновенной – череда простых, скудно обставленных комнат. Две спальни, кухня, буфетная, столовая, кладовка и, на самом верху, под крышей, три комнатушки, похожие на кладовки, и четвертая, скорее всего, спальня. Комнаты на втором этаже, между которыми вклинивались скаты крыши, были очень уютными, и в каждой – по одному мансардному окну, отчего они казались еще просторнее, поскольку окна были особыми, повторяющими форму фронтона, – архитектурный прием, доселе неизвестный Николасу.
Он решил, что нужно обязательно сфотографировать дом, чтобы добавить его к своей обширной коллекции; архитектурные детали фронтона и мансардных окон были поистине уникальны. Кроме того, в доме находились и другие крайне интересные архитектурные изыски, которые нужно было поскорее запечатлеть на пленку, пока солнце не скрылось за горизонтом, и дом не погрузился в сумерки.
Спустившись по узкой лестнице на первый этаж, Николас подошел к машине, вытащил оттуда все необходимое и приготовился к фотосъемке. Начал он с наружного вида, сфотографировав дом со всех сторон и уделив особое внимание мансардным окнам; затем вошел внутрь и сфотографировал центральную комнату, включая часы с их странным циферблатом и стеклянное украшение над камином, чтобы в будущем ничего не забыть.
День уже близился к концу, и Николасу пришлось задуматься над вопросом, искать ли ночлег где нибудь поблизости или провести ночь в этом доме. Поскольку во всех комнатах было чисто, Николас пришел к выводу, что искать пристанища в другом месте было бы глупо и, следовательно, ночь он проведет в уютной спальне на втором этаже. Перенеся в дом багаж, он решил запастись продуктами – такими, что не требуют долгой возни, вроде галет, крекеров, может быть, хлопьев, молока, хлеба и масла, ну и немного фруктов, если найдутся, и еще сыра, – поскольку в этом захолустье он не видел ничего похожего на кафе или закусочную, не говоря уже о ресторане, в котором местные жители, судя по всему, не нуждались. Кроме того, ему понадобится заправка для керосиновых ламп, которые он нашел в буфетной, – если, конечно, не зажигать вместо них свечи, расставленные по всем комнатам.
Значит, придется съездить в Данвич. При мысли об этом Николас почувствовал, что ему почему то очень хочется вернуться в свой дом еще засветло. Поэтому, заперев двери, он без промедления тронулся в путь.
Когда Николас поднялся по ступенькам магазинчика, на мрачном лице Тобиаса Уэйтли появилось выражение, ясно говорившее: «Так я и знал». Николаса это немного смутило; Тобиас как будто ожидал его возвращения, вот только почему?
– Мне нужно немного продуктов и керосин, – сказал Уолтерс и, не давая Тобиасу опомниться, быстро перечислил все, что собирался купить.
Уэйтли застыл на месте, глядя на Уолтерса во все глаза и, по видимому, о чем то размышляя.
– Так вы что, остаетесь? – спросил он, наконец.
– На эту ночь — наверняка, – ответил Уолтерс. – А может быть, и дольше. Пока не решу, что делать с собственностью.
– Что делать? – с нескрываемым изумлением повторил Уэйтли.
– Возможно, выставлю ее на продажу.
Уэйтли взглянул на него, как на сумасшедшего.
– Да этот дом не купят даже Уэйтли! Те из Уэйтли, которые образованные, так они про него и слышать не хотят, а остальные – те и свои то дома кое как содержат. Нет, вам придется подыскивать кого нибудь со стороны.
Все это он произнес с таким видом, словно саму возможность продажи не стоило даже и обсуждать; это несколько разозлило Уолтерса, который довольно резко заметил:
– Я и сам со стороны.
Уэйтли с какой-то иронической издёвкой посмотрел на своего собеседника.
– Ну еще бы! Вы тут надолго не задержитесь, помяните мое слово. Нет, вы свой дом продавайте где нибудь в Спрингфилде, или Аркхеме, или даже Бостоне, а здесь покупателей нет.
– Дом в прекрасном состоянии, мистер Уэйтли.
Тот ответил Николасу яростным взглядом, каким смотрят на непослушного ребёнка.
– А вы спрашивали себя почему? Там никто не жил с тех пор, как помер Инкрис. Туда никто даже близко не подходил. Уже три года. Слушай, кузен, я и сам туда не сунусь – даже просто затем, чтоб доставить тебе продукты.
– Там все было крепко заперто, – в некотором замешательстве произнес Уолтерс, – так что почему бы дому не быть целехоньким? И вообще, три года – это недолгий срок. Эберхарт Уэйтли умер семь лет назад. А кто такой этот Инкрис?
– Инкрис Браун, так, говорят, его звали, – ответил Уэйтли. – Знать не знаю, кем или чем – он был. – При этом он бросил на Николаса жесткий, вызывающий взгляд. – И откуда пришел, тоже не знаю. Он принадлежал Эберхарту.
–  Что значит принадлежал? – спросил Уолтерс.
– Просто однажды появился, и все тут. И остался. Ходил за Эберхартом, как собака. А потом вдруг исчез. Говорили, что помер.
– Кто же его хоронил?
– А никто, – грубо отрезал Уэйтли. — Это одни только разговоры.
Уолтерс с удивлением осознал, что Тобиас Уэйтли почему то относится к нему пренебрежительно, словно Николас не знает чего то такого, что знать просто обязан. Это было крайне неприятно, поскольку Уэйтли, этот деревенский болван с образованием не выше начальной школы, смотрел на Николаса с плохо скрываемым презрением, крайне раздражавшим молодого человека, – и это было отнюдь не традиционное презрение дремучего невежды к образованным людям, а нечто совсем иное. Уолтерс был и озадачен, и разгневан; впрочем, его гнев начал улетучиваться по мере того, как росло недоумение; а Уэйтли все говорил и говорил, наполняя свою речь загадочными намеками и время от времени чуть ли не с надеждой поглядывая на Уолтерса, словно пытался уловить в нем хоть какой то признак понимания и тем самым разоблачить его как притворщика.
Уолтерс слушал его со все возрастающим интересом. Из слов Тобиаса становилось ясно, что Эберхарт Уэйтли, хотя и считался «образованным», был тем не менее изгоем среди всех остальных Уэйтли – как образованных, так и невежд. Что же касается Инкриса Брауна, то он считался темной и подозрительной личностью. Уэйтли описал его как тощего смуглокожего типа с черными глазами и костлявыми руками.
– …Никто не видел, чтобы он ел, и он никогда не приходил за едой после смерти Эберхарта, однако у нас вечно куры пропадали, а еще один раз свинья пропала и потом две коровы… И люди, естественно боялись его…
В конечном итоге все, что услышал Уолтерс об Инкрисе Брауне, можно было свести к следующему: его ненавидели и старательно избегали. Впрочем, он и сам редко показывался на людях; жители Данвича проявляли к Брауну нечто значительно большее, чем обычная неприязнь к чужаку, как это нередко случается в глухих деревнях. Да, но что именно скрывалось за осторожными, а иногда и прямыми взглядами, которые Тобиас бросал на своего собеседника? Какую реакцию он ожидал увидеть? После этой беседы у Уолтерса возникло странное ощущение, словно от него не просто ждут определенной реакции, но он, ни много ни мало, обязан  поступить именно так, как от него ожидают. Вот только как?
Этот вопрос не покидал голову Уолтерса на всем пути от Данвича и мрачное настроение только усилилось к моменту, когда он остановил машину перед своим домом в лесу.

III

После легкого ужина Уолтерс вышел из дома в сгущающиеся сумерки, чтобы обдумать свои дальнейшие действия. Продавать дом через офис где нибудь в Бостоне было бы глупо, поскольку Данвич находился слишком далеко и вряд ли мог заинтересовать потенциального покупателя с побережья; значит, дом следовало выставлять на продажу где нибудь поблизости, например в Спрингфилде, хотя, возможно, его дурная репутация там уже известна и это отпугнет покупателей. Так, прикидывая возможные варианты, Уолтерс все больше приходил к убеждению, что с продажей дома ничего не выйдет; да теперь он и не был уверен в том, что хочет поскорее избавиться от дома, к которому начал испытывать какую то странную тягу, граничащую с наваждением. Намеки Тобиаса Уэйтли и якобы небрежные замечания поверенного, мистера Бойла, все больше убеждали Николаса в том, что, прежде чем продавать дом, его надо хорошенько исследовать. Эта собственность принадлежит ему, и только ему, и нет никакой причины столь поспешно избавляться от нее, несмотря на подспудное желание как можно быстрее вернуться в Англию.
Пока он прогуливался вдоль дома, обдумывая сложившуюся ситуацию, сумерки сменились темнотой; среди верхушек деревьев и над крышей дома вспыхнули звезды – Арктур и Спика, на северо востоке взошла Вега, а на западном горизонте, самыми последними из зимних созвездий, следуя за Тельцом и Орионом с его Псами, зажглись Капелла и Близнецы. Душистый ночной воздух наполнился ароматами леса и пряными запахами трав, к которым примешивался запах свежей воды, долетавший со стороны Мискатоника и журчащего невдалеке ручья; в лесах постепенно нарастал шум ночных голосов, которые среди холмов, окружавших Данвич, звучали гораздо глуше. Постепенно крики и песни дневных птиц стихали, уступая место голосам ночных жителей.
Николас вслушивался в эти звуки, размышляя о том, как сильно отличаются друг от друга ночная пора в сельской местности Америки и Англии, где он вырос. Здесь, в центре Северного Массачусетса, не было слышно ни кукушек, ни соловьев, зато вовсю кричали козодои, кружась над землей и шумно аккомпанируя себе всплесками крыльев. Не было здесь недостатка и в голосах лягушек, которые доносились не только от реки, но и со всех окрестных прудов и болот; их дружный свистящий, квакающий хор свидетельствовал о самом разгаре сезона.
Но, вслушиваясь в ночные голоса, Николас начал различать звуки, издаваемые явно не птицами или амфибиями. Когда ненадолго притихли пронзительные крики козодоев, их сменили звуки иного рода – то ли вой, то ли плач свирели, – издаваемые, конечно, не жабами или лягушками. Николас остановился и стал слушать. И расслышал вопли – искаженные голоса людей, которые раздавались откуда то издалека и словно с высоты. Наконец он пришел к выводу, что крики доносятся со стороны холмов, тем более что на вершине одного из них, расположенного за Данвичем, вспыхнул яркий огонь, словно там развели огромный костер. Интересно, что там происходит?
Эти голоса, звучавшие в ночной тиши, были ему совершенно незнакомы и наполняли тьму чем то необъяснимо жутким. Они то поднимались до самого высокого крещендо, то затихали, смешиваясь со звуками ночного леса и болот, сливаясь в тревожащую гармонию с неумолчным гомоном козодоев и лягушек, в котором слышался зловещий призыв.
Наконец Уолтерс пришел к выводу, что брошенные вскользь замечания Бойла о странностях Данвича, скорее всего, относились к некоторым традициям его обитателей и то, что происходит сейчас на холме, возможно, является одной из них. Успокоившись, он вернулся в дом, чтобы заняться своими фотографиями. Он решил провести весь вечер за их проявкой, для чего еще ранее перенес в дом все необходимые принадлежности. Кухонный бачок с насосом станет источником воды, а под фотолабораторию можно приспособить любую из комнат, поскольку в доме еще темнее, чем в лесу, который освещали лишь звезды. Хотя, конечно, без электричества будет трудновато.
Итак, Уолтерс принялся за работу, и через некоторое время первые фотографии были развешаны для просушки. Мастерства он не потерял, хотя снимки внутренней части дома ему не понравились, особенно кабинет, то есть центральная, самая большая комната, основа всего здания, вокруг которой оно, казалось, и было построено. А фотография резного украшения над камином и вовсе повергла его в полное изумление; сняв еще мокрый снимок с веревки, Уолтерс перенес его в соседнюю комнату, чтобы рассмотреть при ярком свете.
Теперь стена и вделанное в нее украшение были видны совершенно четко. Вот только круглый стеклянный глаз в середине треугольника как то странно затуманился. Пристально вглядываясь в снимок, Уолтерс начал испытывать непонятное беспокойство; ему не хотелось верить в то, что он видел, а то, что он видел, очень ему не нравилось. Вернувшись в фотолабораторию, Уолтерс разыскал негатив с изображением камина и отпечатал его снова, значительно увеличив центральную часть, где находился треугольник. После этого он вновь перешел в соседнюю комнату и принялся разглядывать снимок.
Нет, он не ошибся. «Дымкой», которая закрывала стеклянный круг, оказались два человеческих лица; одно принадлежало бородатому старику, который смотрел на Уолтерса прямо из середины круга, второе – худое, с резкими чертами – выглядывало из за первого; казалось, человек слегка склонил голову в знак повиновения перед стариком, хотя на первый взгляд было трудно определить, кто из этих людей старик, а кто нет, поскольку первый отличался от второго лишь наличием бороды, в то время как лицо второго, тощее, словно обтянутое высохшей кожей, было лишено какой либо растительности. Изумлению Уолтерса не было предела; в другое время он принял бы увиденное за оптический обман, но фотографии лгать не умеют, и то, что находилось у него перед глазами, не было иллюзией. Странно, что он ничего не заметил, когда разглядывал камин и резное украшение над ним; впрочем, он мог быть недостаточно внимательным, или же свет, отражаясь от стекла, помешал ему разглядеть эти лица.
Прихватив керосиновую лампу, Уолтерс решительно направился в кабинет и, подходя к его распахнутой двери, вдруг с удивлением обнаружил, что в комнате мерцает свет, словно кто то случайно оставил там зажженную лампу, – но ведь он не заходил в кабинет с тех пор, как вернулся из Данвича! Поставив лампу на пол, Уолтерс тихо приблизился к порогу кабинета. И застыл на месте, пораженный.
Свет, мерцающий в комнате, струился из стеклянного круга, вделанного в треугольник над камином. Свет был неярким; он то замирал, то слабо вспыхивал, отбрасывая бледные отсветы, словно теплившаяся в нем жизнь старалась заявить о себе.
Внезапно внутри полупрозрачного, как лунный камень, матового круга начали кружиться и вспыхивать цветные огни – розовые, светло зеленые, голубые, красные, желтые. Уолтерс стоял, глядя на удивительные переливы света, играющие в стеклянном глазу; затем резко повернулся и пошел туда, где он оставил лампу.
Чуть погодя, уже с лампой в руке, Николас снова вошел в кабинет. Но свет лампы, казалось, притушил блеск стеклянного круга. Матовое свечение ослабло; мельканье разноцветных огней остановилось. Николас подождал. Ничего не происходило. Стояла полная тишина.
В углу комнаты он заметил небольшую лестницу стремянку, которую приставляли к книжным полкам, чтобы снимать книги с верхних ярусов. Уолтерс подтащил лестницу к камину, взял лампу и полез наверх, к резному украшению с треугольником и стеклянным глазом.
Оказавшись с ним почти на одном уровне, Уолтерс начал внимательно разглядывать глаз и через некоторое время пришел к выводу, что стекло сделано из какого то необычного материала. Он даже не был уверен, что это стекло, и если бы не внушительные размеры глаза, то можно было бы подумать, что он сделан из цельного опала. Но это, конечно же, было не так.
Резьба, обрамляющая камин, также оказалась настоящей загадкой. Сверкающий глаз, по всей видимости, являлся ее оптическим центром, а внешняя, треугольная, часть служила основанием. На первый взгляд все это производило впечатление обычного классического украшения. Но когда Уолтерс разглядел его с близкого расстояния, выяснилось, что этот причудливый орнамент в действительности представляет собой изображение какого то жуткого, похожего на осьминога существа; а выпуклый стеклянный круг был его огромным глазом, который к этому времени, хотя и потускнел, продолжал испускать слабый, странно колеблющийся свет.
Словно околдованный, разглядывал Уолтерс необычное украшение, не в силах отвести от него глаз. Впрочем, он не забыл и о двух лицах, увиденных на фотографии; поэтому, скользнув по похожим на щупальца резным завиткам, его взгляд неизменно возвращался к выпуклому стеклу, словно в нем непременно должны были произойти какие то изменения. Однако больше ничего странного не происходило. Глаз светился сам по себе, в этом не было сомнения, но где находился источник света, в данный момент оставалось неразрешимой загадкой.
Уолтерс неохотно слез с лестницы и принялся разглядывать треугольник. Да, несомненно, это что то вроде осьминога, только очень странного, не похожего на обычных осьминогов.
Он погасил лампу и стал ждать, что произойдет в темноте.
Сначала в комнате стоял полный мрак, в котором не было видно даже стен. Но через несколько мгновений вновь показалось радужное сияние. Первое время оно было совсем слабым и было видно, что исходит оно от выпуклого глаза в треугольнике над камином. Вскоре сияние набрало силу и вновь стало таким, каким он увидел его в первый раз. Выпуклый глаз ожил и теперь напоминал мерцающий в тумане калейдоскоп.
Неотрывно глядя на происходящее и пытаясь найти ему хоть какое то объяснение, Уолтерс начал испытывать такое чувство, словно кто то пытался ему что то внушить; как будто, стеклянный круг притягивал к себе взгляд человека, гипнотизировал, заставляя смотреть на себя помимо его воли. В то же время мысли Николаса приняли весьма странный оборот; постепенно интерес к стеклянному глазу и свечению начал ослабевать, уступая место смутному ощущению смещения земного пространства и размеров, знакомых ему из каких-то неведомых глубин сознания. Николас с беспокойством обнаружил, что его затягивает в гипнотический транс, он словно падал в бездонную яму.
Тогда он вновь зажег лампу.
Свечение выпуклого глаза исчезло, все вокруг выглядело прозаично – если только вид этого кабинета можно было назвать прозаичным. Уолтерс вздохнул с облегчением. Обнаружив, что на его лбу выступили капельки пота, он смахнул их рукой.
Какой бы ни была природа этого явления, оно казалось невероятным. Чувствуя, как дрожат ноги, Уолтерс сел и попытался объяснить самому себе, что же все таки происходит в доме и почему. Совершенно очевидно, что стеклянный глаз – это не просто украшение. Но кто его суда поместил?
Уолтерс вновь забрался по стремянке к украшению над камином и принялся рассматривать его при свете лампы. Ничто не указывало на его возраст. Возможно, оно было помещено здесь еще при постройке дома. А значит, следует разузнать, кто и как его строил. Поскольку дом явно старше любого из жителей Данвича, придется наводить справки в архивах. Также необходимо выяснить все о его бывших жильцах. А вдруг они видели то же самое? Или что то еще более потрясающее? Эта мысль наполнила Уолтерса тревогой и в то же время волнующим предчувствием невероятного открытия.
Правда для расследования придётся задержаться дольше, чем он рассчитывал. Не вдохновленный такой перспективой, Уолтерс слез со стремянки.
Решительно выбросив из головы мысли о стеклянном глазе, он заглянул в темную комнату, где сушились фотографии, после чего поднялся на второй этаж, чтобы осмотреть комнату в мансарде, где решил провести ночь. Был уже поздний вечер, и ему очень хотелось спать. Уолтерс поставил лампу на стол и открыл окно; снаружи все было по прежнему – козодои, лягушки, необычные крики и звуки со стороны темных холмов. Мансарда выходила окнами на Данвич; выглянув в окно, Уолтерс увидел, что огонь на Круглой горе погас, однако точно такой же теперь венчал другой холм на левой стороне долины, где то возле дороги, ведущей в Эйлсбери Пайк; и звуки, такие резкие для человеческого уха, доносились уже оттуда.
Уолтерс разделся и лег в постель. Но несмотря на усталость, уснуть он так и не смог. В голове вихрем проносились разные пугающие мысли под необычную симфонию долины. Тобиас Уэйтли явно знал больше, чем решился ему сообщить, но лучше разыскать кого нибудь из «образованных» Уэйтли. От них можно ожидать больше фактов и меньше суеверных предположений, приправленных хитрыми недомолвками и презрительными, ухмылками. Если как следует покопаться в библиотеке Спрингфилда, можно будет выяснить, когда был построен дом, а может быть, и узнать историю нескольких поколений семейства Уэйтли, проживавших в Данвиче.
Вот так, лежа в кровати и размышляя, Уолтерс неожиданно почувствовал, как в нем начинает расти ощущение дома как некоего самостоятельного живого существа, не терпящего присутствия посторонних; и сердце этого существа, несомненно, находилось в кабинете, который был источником энергии, будто дававшей жизнь всему дому. Уолтерс чувствовал, как его затягивает некая сила, и ему приходилось бороться с подспудным желанием выскочить из кровати и бежать в кабинет. Как все это странно и удивительно! Он ощущал на себе действие колдовских чар, дурных предчувствий, тревоги, – и вместе с тем, какого-то дьявольского восторга, как будто находился на пороге величайшего открытия, которое его обессмертит.
Он уснул где то после полуночи. К этому времени козодои, наконец, угомонились, и только несколько лягушек еще подавали голоса. Ночь была совсем тихой; крики на холмах, так тревожившие Уолтерса, также смолкли.
И все же сон его был неспокойным. Ему снились сны, каких не бывало у него прежде. Снилось далекое детство и еще кто то – кажется, дед по отцовской линии, которого он почти не помнил и о котором ничего не знал; снились громадные мегалитические здания, незнакомые пейзажи, и холодный пугающий космос где то в глубинах Вселенной, среди далеких звезд, пульсирующих чужим светом. А периодически просыпаясь, он ощущал эту пульсацию, словно в самих стенах дома тихо билось живое сердце.

IV

Утром Уолтерс отправился в Спрингфилд. После ланча в местном ресторанчике он зашел в публичную библиотеку, где представился библиотекарю, господину средних лет, чье имя, согласно правилам, было указано в настольной табличке – Клиффорд Пол. Ему Уолтерс и объяснил цель своего визита.
– Вы пришли в нужное место, мистер Уолтерс, – сказал Пол. – У нас есть документы, касающиеся и дома, о котором вы говорите, и всего семейства Уэйтли. Старинная семья. И достойного происхождения. К сожалению, сейчас у них не лучшие времена. Впрочем, нас интересует их прошлое, а не печальное настоящее.
Уолтерса проводили в читальный зал, где перед ним выложили архивные документы, связанные с историей округа, и несколько объемистых папок. Сначала он просмотрел архивы – один из тяжеленных фолиантов, заполненный в основном автобиографическими и биографическими заметками различных людей, в том числе членов семейств; публиковались они главным образом за счет тех, чьи имена были упомянуты на страницах книги. Большая часть материала касалась самых обыденных фактов.
Уолтерс нашел фотографию – совсем плохонькую, воспроизведенную, видимо, с еще более плохой ферротипии,  – Сайруса Уэйтли, удивительно похожего на кого то, кого Уолтерс видел совсем недавно, что было, конечно же, полным абсурдом. Описание жизни Сайруса оказалось на редкость кратким. Дом, расположенный недалеко от Данвича, он купил у некоего Дадли Роупса Гловера, наследника сэра Эдварда Орма, который построил его в 1703 году, после чего в течение двадцати лет, предшествовавших его исчезновению, путешествовал по Европе. Гловер также почти не жил в усадьбе, предпочитая проводить время в Европе. И более о доме ни слова.
Что касается Сайруса Уэйтли, то информация о нем была скудной и не отличалась разнообразием: путешествовал, был дважды женат, от каждой жены имел сына. Один из сыновей стал его наследником, второй покинул дом еще юношей, и больше его никто не видел. О занятиях Сайруса Уэйтли было известно только то, что он был «землевладельцем» и, возможно, спекулировал земельными участками. Эберхарт Уэйтли, как родственник Сайруса, ставший его наследником, в записях практически не упоминался.
Однако в папке с документами, касающимися семейства Уэйтли, оказались записи иного рода. Они, наоборот, изобиловали множеством мелких подробностей. Первые записи относились ко времени появления семейства в Данвиче. В Северный Массачусетс Уэйтли перебрались в 1699 году из Аркхема, здесь и проживали до 1920 года, когда опубликовали историю округа. В разветвленном генеалогическом древе семейства были указаны и Эберхарт, и его пропавший брат Чарльз. Приводились биографии родственников, в основном в виде коротких некрологов, взятых из газеты «Рипабликен», издающейся в Спрингфилде, или аркхемской «Эдвертайзер». Но были и другие документы, достойные не меньшего внимания, чем официальные некрологи, поскольку собрал их некто, обладающий более живым воображением, нежели обычный клерк.
Все они, так или иначе, касались местных преданий о семействе Уэйтли. Например, приводился отчет о пламенной проповеди, прочитанной его преподобием Джептой Хоугом, который в 1787 году приехал из Аркхема, дабы стать настоятелем методистской церкви Данвича. Вот что в нём было:

«Нам известно, что здесь проживает некое семейство, члены которого совокупляются с дьяволом и рождают монстров, как путем колдовства, так и с помощью греховной плоти. Еще сорок лет назад мой предшественник, преподобный Эбайджа Хоудли, представитель конгрегационной церкви, произнес с кафедры в этой самой деревне следующие слова: "Приходится признать, что богохульные заявления об адских игрищах демонов стали слишком хорошо всем известны, чтобы не обращать на них внимания; эти проклятые голоса, что доносятся из под земли, слышали уже многие почтенные люди. Я сам не далее как две недели назад стал свидетелем проявления дьявольских сил, случившегося на холме за моим домом. Я слышал хрипы и вопли, стоны, визг и шипение, каких не могут издавать рожденные на земле твари; нет, эти звуки могли доноситься из бездн, отыскать которые можно лишь с помощью черной магии и самого дьявола". Да, я тоже слышал эти звуки, эти адские вопли, мерзкую какофонию, которой не место на земле. Берегитесь! Вы знаете, о ком я говорю!»

И так далее в том же духе; проповедь была очень длинной, и Уолтерс, при всей его заинтересованности, дальше читать не стал. К тексту проповеди прилагалось сообщение о том, что большинство прихожан Данвича постановило прекратить деятельность местной методистской церкви, ввиду, во первых, «неблагоразумия» преподобного Джепты Хоуга и, во вторых, его непонятного исчезновения. Оказывается с преподобным Хоугом случилось то же самое, что за сорок лет до того случилось с его коллегой Сноудли, который внезапно исчез через месяц после своей проповеди, посвященной борьбе с силами зла.
В папке находился толстый конверт, в котором Уолтерс обнаружил вырезки из газет, с большей или меньшей долей юмора описывающие «Странные происшествия в Данвиче», как гласил один из заголовков. Статьи были взяты в основном из аркхемской «Эдвертайзер» и, откровенно говоря, являлись обыкновенными байками, в которых рассказывалось о «монстрах», возникавших ниоткуда прямо на глазах накачавшихся контрабандным виски пьянчуг из Данвича. Уолтерсу эти россказни показались весьма забавными, однако нельзя было отрицать, что в Данвиче действительно произошли удивительные события, обратившие на себя внимание кого то из сотрудников Мискатоникского университета уже после того, как по этому поводу вдоволь повеселилась «Эдвертайзер». Выяснилось, что с событиями в Данвиче каким то образом связана смерть Уилбура Уэйтли, случившаяся накануне, но вовсе не в Данвиче, а в стенах Мискатоникского университета в Аркхеме. Несколько статеек из «Транскрипта», издаваемого в Эйлсбери, носили не менее веселый характер, но за всей этой веселостью скрывалось одно: летом 1928 года в Данвиче происходили странные события, достигшие кульминации в сентябре того же года.
«Без малого семь лет назад», – подумал Уолтерс. В связи с событиями в Данвиче упоминалось также имя некоего доктора Генри Армитеджа, библиотекаря Мискатоникского университета. Уолтерс принял это к сведению, решив навести справки о докторе Армитедже и по возможности побеседовать с ним, если придется забираться в самые глубины истории семейства Уэйтли. Разумеется, ничего конкретного газеты не сообщали. В них говорилось лишь о гибели домашнего скота и исчезновении нескольких человек, правда, имена их разнились и искажались от отчета к отчету. Кроме того, исчезнувшие не принадлежали к семейству Уэйтли, хотя один из них, по фамилии Бишоп, был их родственником, но близким или дальним – определить было уже невозможно. Вообще, родословная Уэйтли включала огромное количество кровно связанных с ними семей – Бишопов, Хоугов, Маршей и других; вполне возможно, что и преподобный Хоуг, который так неосмотрительно обрушил обвинения на одно из семейств Данвича (Уолтерс не сомневался, что проповедь была направлена именно против Уэйтли), и сам являлся их дальним родственником.
Уолтерс внимательно рассмотрел генеалогическое древо Уэйтли. Среди множества разнообразных Хоугов преподобного Джепты Хоуга не оказалось. Кроме того, выяснилось, что в семействе практиковались близкородственные браки – очень часто мужем и женой становились двоюродные братья и сестры; так, Элизабет Бишоп вышла замуж за Эбнера Уэйтли, Лавиния Уэйтли – за Рэлсо Марша, Блесс Бишоп – за Эдварда Марша и так далее. Иначе говоря, происходило постепенное вырождение всего семейства или, по крайней мере, той его ветви, представителей которой жители Данвича прозвали «образованными».
Уолтерс задумался. Получалось так, что он узнал немногим больше, чем ему рассказал поверенный Бойл, а именно: Данвич – это медвежий угол, семейство Уэйтли давно пришло в упадок, в связи с тем, что в Данвиче происходили какие то странные события, о которых потом было много слухов, большей частью преувеличенных или осмеянных теми, кто считал себя выше предрассудков. И все же Уолтерса не покидала одна мысль: во всех этих россказнях, байках и насмешливых статейках было нечто общее, словно они были вариацией на одну и ту же тему; ему даже не хотелось читать дальше, поскольку и так было ясно, что люди стали свидетелями чего то жуткого и удивительного, чего не могли объяснить и о чем боялись рассказывать; да и сам Уолтерс, вчитываясь в записи, терялся в догадках – все это было выше его понимания. Пытаясь уверить себя, что у него просто нет больше времени на это чтение, он прекрасно понимал и другое – ему почему то совсем не хочется детально изучать историю семейства Уэйтли.
Закрыв папку, он отнес ее библиотекарю.
– Надеюсь, вы нашли то, что искали, мистер Уолтерс, – сказал тот.
– Да, нашел. Благодарю. Возможно, эта папка мне еще понадобится.
– Берите, когда хотите, сэр, – ответил Пол и, слегка замявшись, спросил: – Вы, наверное, родственник Уэйтли?
– Я кое что получил от них в наследство, – сказал Уолтерс. – Однако не думаю, что я их родственник.
– Ради бога, простите, – поспешно сказал библиотекарь. – Я только подумал… я знал некоторых из них. Вы немного на них похожи, хотя, с другой стороны, в мире, наверное, очень много похожих людей, не состоящих между собой в родстве.
– Вы безусловно правы, – вежливо согласился Уолтерс.
И все же слова библиотекаря его неприятно задели. Тобиас Уэйтли и не подумал скрывать, что считает его своим родственником; так прямо его и назвал – «кузен», да еще презрительно хмыкнул. Мистер Пол тоже заметил сходство и тоже высказался по этому поводу, правда весьма почтительно. Видя смущение и растерянность библиотекаря, Уолтерс поспешно добавил:
– А может быть, я и в самом деле их родственник, только очень дальний. Семейство Уэйтли весьма разветвленное, но я так и не выяснил, с какой стати моему покойному отцу была завещана эта собственность.
– Можно спросить, о какой именно собственности идет речь?
– У вас ее называют «земля старого Сайруса Уэйтли».
Лицо мистера Пола прояснилось.
– Этот мистер Уэйтли был…
– Знаю, – с улыбкой перебил его Уолтерс. – Он был из тех, кого жители Данвича называли «образованными».
– Да, именно так, – сказал библиотекарь.
– Что придает вопросу о нашем возможном родстве несколько иную окраску, мистер Пол. Вы со мной согласны?
– Согласен. О других ветвях семейства рассказывают ужасные вещи, сэр. Вы их услышите, я уверен. Я знаю, вы читали газетные статьи. Там все описывается очень туманно, а иногда и вовсе лживо, а вот я убежден, что в некоторых глухих уголках Данвича происходит нечто загадочное и, боюсь, ужасное.
– Как и во многих глухих уголках по всему миру, – заметил Уолтерс.
И вышел, оставив библиотекаря в полном смятении. Итак, его уже причислили к клану Уэйтли. Отец мало рассказывал ему о своих родственниках, хотя и не скрывал от сына американского происхождения их семьи. Эта мысль Уолтерса не слишком обрадовала; хотя, с другой стороны, в этом не было и ничего плохого.
Беспокоило другое – двойственность его собственных ощущений. Его словно что то притягивало и в то же время отталкивало. Англия, которую он покинул совсем недавно, казалась теперь затерявшейся где то в неизмеримой дали, зато Данвич начал оказывать на него необъяснимое воздействие не только дикой и по своему прекрасной природой, но и странной отчужденностью от внешнего мира, между тем как этот самый мир очертя голову упорно стремился к некоей призрачной цели, которая вполне могла оказаться разрушительной для него.
Когда Уолтерс вернулся в свою усадьбу, дом, выглядел повеселее, словно с нетерпением ждал его возвращения. Это естественно, когда при свете дня все страхи рассеиваются и кажутся глупыми. Тем не менее, усадьба Уэйтли не утратила своей мрачной и таинственной притягательности. Уолтерс уже начал воспринимать дом как живое существо, хотя никак не мог определить, почему у него возникает это чувство. Сердцем дома представлялась главная комната, и Уолтерс был почти уверен, что скоро из нее донесется то самое биение, которое он слышал ночью. Он постарался избавиться от этого навязчивого чувства, но в кабинете его ждало новое потрясение.
Здесь произошла перестановка – комнату словно подготовили к приему посетителя: кто то разложил на столе бухгалтерские книги и пододвинул к нему стул. Уолтерс уселся за стол, окинул взглядом гроссбухи, раскрыл ближайший из них и обнаружил тонкий конверт, на котором было нацарапано: «Тому, кто придет».
Конверт не был запечатан. Уолтерс вынул из него сложенный пополам тонкий листок бумаги.
«Чарльзу, – прочитал он, – или сыну Чарльза, или внуку Чарльза, или Тому, кто придет после… 
Знай, что ты должен быть готов к пришествию Тех, кто наблюдает, и исполнить то, что должно исполниться».
Подпись отсутствовала, почерк был корявый и неразборчивый.

V

Уолтерс несколько минут сидел в раздумьях над этим странным посланием. Первой его мыслью было, что это чья-то издевательская шутка из тех, когда местные пытаются от провинциального безделья подшутить над чужаком. И в то же время, какой-то едва различимый голос нашёптывал, что это не шутка.  Из этого письма следовало, что жители Данвича не понаслышке знали его отца, а также то, что он, Николас, остановился в этом доме. Но вот об этом знал только один человек.
Уолтерс смял письмо, быстро накинул плащ и отправился к проклятому лавочнику. 
Над развалинами церкви сгущались тяжёлые, серые тучи и на этом фоне Данвич приобрёл поистине зловещий и неприступный вид. Приближаясь к магазину Тобиаса Уэйтли, Николас всё больше ощущал угрозу, словно нарастающую извне. Тем не менее, стараясь скрыть своё беспокойство, он решительно подошёл к прилавку и бросил на него смятое письмо. Вышедший из подсобки Тобиас, с удивлением взглянул на смятый клочок бумаги.   
— Что это?
— Я думал, ты мне расскажешь, кузен, — сказал Уолтерс, специально делая ударение на последнем слове. — Я нашёл это у себя на столе. Похоже на какое-то предупреждение.
Тобиас пробежал глазами  послание, и на его грубоватом лице отразился неподдельный страх.
— О, Господи, это снова началось!
— Что началось? — Уолтерс в нетерпении переступал с ноги на ногу. — Что всё это значит? Кто был у меня дома и о каких наблюдателях идёт речь? Ну же, отвечай!
Уэйтли закусил нижнюю губу, и на его лбу и переносице выступил пот, несмотря на то что был довольно холодный и сумрачный день. Если бы не зелёная листва вокруг, можно было бы подумать, что сейчас поздняя осень.
— Я думаю вам лучше уехать отсюда, пока не поздно. Уехать и никогда не возвращаться.
Тобиас едва ли не с мольбой смотрел на своего кузена, в то время как тот, так и впился в него пристальным взглядом, ожидая увидеть за суеверными страхами насмешку над глупым настырным  родственником.
— Нет уж, я докопаюсь до правды! И если кто-то из деревенских провинциалов решил разыграть меня, чтобы отобрать родовое имение, то у него ничего не выйдет!
— Это не розыгрыш, — пробормотал Тобиас почти шёпотом, словно опасался, что его услышат. — Земля Сайруса проклята, и проклятье это ложится на всех, кто на неё приходит.
Продавец замолчал; по его упрямо сжатым губам Уолтерс понял, что больше он ничего от него не добьётся. Он с презрением оглядел убогую лавку, и тут в его глаза бросилось, что помимо обычной утвари для ведения домашнего хозяйства Тобиас торговал ещё всякими снадобьями и талисманами, а в некоторых склянках, заполненных мутно-жёлтым раствором навсегда застыли насекомые и эмбрионы земноводных. Последние выглядели особенно уродливо, словно были творением чьих-то жутких экспериментов.
— Чёрт, да что у вас тут происходит! — в сердцах воскликнул Уолтерс, и уже повернулся, чтобы уйти, но наткнулся на высокого старика, который как будто вырос перед ним из ниоткуда. На нём было какое-то неопрятное рубище и мятые парусиновые штаны, в которых обычно ходят рыбаки. Его глаза на покрытом сетью морщин лице были прозрачно голубыми и по-рыбьи ничего не выражали. Когда Уолтерс хотел пройти мимо, он зацепил плечом старика; что-то зазвенело и покатилось по полу. Уолтерс глянул под ноги и увидел, что это амулет в виде солнца с лучами, изогнутыми, словно волосы Медузы.
— О, простите, кажется вы уронили, — рассеянно пробормотал Уолтерс, и, подняв амулет, протянул его старику.   
— Нет, я думаю это ваше, — сказал старик голосом, не допускающим возражений. Он посторонился и спрятал руки в своей сутане, похожей на жреческое одеяние. Уолтерс во все глаза смотрел на него, потом перевёл взгляд на Тобиаса: тот словно застыл с таким же каменным и неприступным выражением.
«Пусть меня пристрелят, если эти двое не сговорились», — подумал Уолтерс и, быстро спустившись по разбитым ступенькам, покинул заведение Уэйтли.
Как только старые развалины церкви скрылись из виду, Уолтерс остановился, чтобы рассмотреть странную вещицу. Она была сделана из какого-то чёрно-синего металла и больше всего напоминала солнце с одинаково изогнутыми лучами. Было в ней что-то притягательное и зловещее одновременно, словно зов далёких миров. Уолтерс повертел талисман, и уже хотел запустить его в кусты, но сам не зная зачем сунул в карман пальто. Солнце уже почти зашло, и среди буков и редких захудалых ёлочек появился вечерний туман. Из-за кустов снова раздалось кваканье лягушек, которому вторили крики козодоев и других ночных птиц.
Запахнув пальто, Уолтерс заспешил к поместью; вскоре он уже подходил к его громаде увенчанной по углам декоративными башенками. В вечерних сумерках дом приобрёл пугающий и величественный вид, его тёмные окна смотрели на окружающий лес, словно чего-то выжидая. На углу рос старый платан, корни которого переплелись на тропе, словно окаменевшие змеи. Об один из таких корней Уолтерс споткнулся и полетел лицом в грязь, но вовремя успел выставить руки. Неожиданно под пальцами он ощутил, что-то скользкое и юркое и в ужасе отдёрнул руку. Когда он поднял голову, то успел заметить чьё-то сгорбленное тело и мелькнувшую перепончатую лапу, которые тут же скрылись за деревом. Уолтерс в смятении вскочил, взбежал на крыльцо и загремел ключами, отпирая старый замок. Чувство, что за ним наблюдают, теперь уже не было таким призрачным, и каждую минуту он ожидал, что из-за деревьев появятся те самые Наблюдатели. Николас вбежал в дом, захлопнул дверь и задвинул её на засов, однако этого было явно недостаточно, чтобы чувствовать себя в безопасности, и он принялся закрывать ставни на окнах. Когда он закрывал окно, выходящее на восточную сторону, то заметил, как среди зарослей желтоватым блеском сверкнули чьи-то глаза. От страха у него волосы встали дыбом, и он напряжённо вглядывался во тьму коридора, ожидая, что на него оттуда выпрыгнет неведомая тварь.
На полке стояла запыленная керосиновая лампа; Уолтерс зажёг её и поспешил в кабинет. Там он поставил её на стол, среди разбросанных бумаг и огляделся: более зловещую обстановку было трудно себе представить. Скульптурные узоры над камином были похожи на тёмные цветы, а стеклянный глаз больше всего напоминал чёрную жемчужину, вделанную в изображение треугольника. В тусклом свете лампы кабинет казался чуждым, а зев камина, украшенный ручной лепкой тайным входом в другой мир.
Уолтерс сел за стол и принялся изучать бумаги газетные вырезки в папках. И тут же пожалел, что не просмотрел их как следует с самого начала. Из весьма отрывочных записей следовало, что Уэйтли проводили жуткие ритуалы и жертвоприношения, за которыми следили Наблюдатели, посланники некого ужасного бога, пребывающего вечном космосе. И в каждом ритуале упоминался худой темнокожий жрец, который на неведомом языке произносил древние заклинания. Уолтерс тут же догадался, что это и был тот самый человек, который называл себя Инкрисом Брауном. Какую роль во всём этом играл Эберхарт Уэйтли было неясно, по-видимому, он был просто документалистом. Уолтерс попытался расшифровать последние записи, сделанные на исковерканной латыни вперемешку с неизвестными ему словами. Сочетание Nebros Sol показалось ему смутно знакомым и, порывшись в памяти, он вспомнил, что оно могло означать «тёмный дух». Но кто и для чего пытался его вызвать он так и не узнал, потому, что записи обрывались.
Снаружи послышался странный звук, похожий на скрип, вслед за которым раздался шорох, как будто по стене провели чем-то шершавым. Одновременно сверху раздался стук, как если бы там, что-то упало. Уолтерс вскочил и нащупал в кармане револьвер. Эти звуки не были потусторонним наваждением, они были совсем рядом, а он был один в пустом доме, окружённом со всех сторон безлюдным лесом. В наступившей тишине послышалось царапанье и вдруг дверь затряслась, грозя слететь с щеколды. В образовавшуюся щель пролезла кожистая лапа с длинными когтями. Уолтерс выстрелил, и на дубовой панели появилось пятно, напоминающее чернильную кляксу. С той стороны послышалось злобное урчание, от которого у Николаса застыла кровь в жилах. Снова сверху раздался удар, от которого задрожал потолок и осыпалась часть штукатурки. Уолтерс посмотрел наверх и увидел трафарет, точь-в-точь изображавший талисман, подобранный им в магазине Тобиаса. Как только он извлёк его на свет божий, все нечеловеческие звуки по ту сторону двери сразу прекратились. Уолтерс взобрался на стол и вложил талисман в форме солнца с волнистыми лучами в трафарет над камином. И тут же холодный металл словно ожил: кольцо начало расширяться, а лучи поползли по стенам будто чёрные щупальца. От неожиданности Уолтерс оступился и сбил на пол лампу, которая вспыхнула языками пламени. Он спрыгнул и принялся затаптывать его сапогами.
Кабинет начал заполнять тёмно-фиолетовый туман, который струился казалось отовсюду. В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появилась тёмная сгорбленная фигура. В фиолетово-серебристом свечении Уолтерс различил два горящих жёлтым глаза с узкими зрачками.   
— Уррррр...глах..нгаор... Йог-сотот! Йог-сотот! Йог-Cото-о-о-от!!!
В дверном проёме появились чьи-то тени, однако Уолтерс уже не обращал на них внимания. Наблюдатели один за другим тонули в перламутровом облаке, которое становилось всё ярче, словно над головой Уолтерса вращалась целая галактика. Когда он поднял взгляд, перед ним предстало невероятное завораживающее зрелище: радужное сияние лилось из стеклянного глаза посреди треугольника, который превратился в пирамиду, мерцающую голубоватым светом, исходящим от покрытой неизвестными океанами планеты.
Когда туман окончательно рассеялся, Уолтерс увидел, что он стоит посреди песчаной пустыни, а справа шепчет волнами океан. Он не понимал, как он здесь оказался, но у него сразу же появилась мысль, что это не просто перемещение в пространстве: это место было таким древним, словно возникло на заре человеческой цивилизации. И пески и море и даже сам воздух были другими. А ночное небо и звёзды над головой были такими словно он и вовсе смотрел на них из другого измерения. Уолтерс беспомощно озирался, чувствуя, что ещё немного и он сойдёт с ума. Теперь он понял, куда его так тянуло, но страх и ужас перед неизвестным затмевали все остальные чувства и мысли.
Он повернулся к таинственной пирамиде и почувствовал облегчение. К нему, медленно ступая среди неподвижных песчаных волн, шёл какой-то старик, за которым семенил смуглолицый мавр с выпученными как у обезьяны глазами. Оба были в просторных одеждах, а на голове у мавра была тюбетейка с треугольным орнаментом.
«Неужели, это те самые люди, которых в Данвиче все считали умершими?».
— Ну вот, ты наконец-то ты явился. И исполнил то, что было предначертано нашему роду.
— Вы... вы Эберхарт? — Уолтерс едва мог говорить, от волнения его горло совсем пересохло.
На изрезанном морщинами лице старика появилась улыбка.       
— Нет, я Сайрус. А Эберхарт, твой дядя, позади тебя.
Уолтерс обернулся, и едва не закричал от ужаса: из развалин у подножия песчаного холма, отдалённо напоминавших поместье Уэйтли, показалось то самое существо с глазами ящерицы, которое ломилось в его кабинет. Уолтерс узнал его по ране на руке оставленной пулей. Ещё несколько мутантов, похожих на человекообразных амфибий вереницей уходили в океан. Увидев, что эти существа не обращают на него внимания, Николас повернулся к старику. 
— Куда они направляются? 
—  Туда, где в своём подводном царстве дремлет великий Ктулху. Но у  нас с тобой другой путь.
И он приглашающим жестом показал на пирамиду, ко входу которой вела цепочка следов. Радужное сияние потускнело, словно кто-то прикрыл гигантский глаз и тут Уолтерс увидел то от чего ему захотелось бежать из этого проклятого места. Однако сковавший его ужас не давал ему пошевельнуться.
Странный, увитый щупальцами клубок, который над старым камином в усадьбе казался лишь причудливым орнаментом, приобрёл поистине исполинские масштабы и даже затмил несколько ярких созвездий. Он начал медленно подниматься из-за пирамиды и вот уже Уолтерс различил пульсирующую чёрно-красную субстанцию, щупальца которой извивались в космосе среди мерцающих звёзд. Он заметил, что некоторые заканчивались раскрытыми пастями со множеством тонких зубов. Старик воздел руки к небу и прокричал:
— Йог-Сотот, порождение Тёмного Солнца и Вечного Хаоса — мы идём! Мы идём, чтобы принести тебе свою жертву!
 Смуглокожий бедуин начал бормотать заклинания, которые вогнали Николаса Уолтерса в гипнотический транс, и, невзирая на весь ужас происходящего, он покорно пошёл навстречу своей судьбе.

  VI 

Двое стояли у подножия Сторожевого холма и смотрели на старую усадьбу, окружённую старыми платанами и чахлыми елями. Коренастый старик в шляпе и рыбацкой одежде и мальчик, которого он держал за руку. Они только что вышли из дома Уэйтли, где старик навёл кое-какой порядок, после чего запер двери и ставни. Ключ он спрятал в карман, и теперь, казалось, прислушивался к сытому кваканью лягушек из соседних болот. В одной руке он держал снимки, сделанные Николасом Уолтерсом в доме.
— Вряд ли у этого дома в ближайшие несколько лет найдётся владелец, — пробормотал себе под нос рыбак. — Ну, а если найдётся, тем лучше для нас. Верно, мой мальчик?
Он поднёс спичку к снимкам, те запылали, и пламя заиграло в глазах с золотистой сетчаткой и узкими зрачками. Малыш издал звук, похожий на внутриутробное урчание, а когда старик начал спускаться к мосту, засеменил следом, оставляя влажные перепончатые следы.

Дописан 7 февраля 2015