Я отвезу тебя домой. Глава 12. Таньян-Яхи

Две худощавые фигуры приближались к Квебеку. Было заметно, что они провели в пути не один день, и последние лье давались им непросто. Один - был утомлен в особенности. Он шел позади. И первому приходилось то и дело замедлять шаг, чтобы сохранять между собой и тем, что шел за ним, максимально целесообразное расстояние.
Выбор этого расстояния – дело интуитивное. Приблизься слишком – и человек окончательно расслабится. И не найдет больше в себе сил идти. Ускорься, позволь расстоянию чересчур увеличиться – и уставший и обессилевший потеряет надежду догнать и тоже встанет.

Д’Эмервиль не позволял себе ошибаться. Шел впереди, оглядывался время от времени.
Когда за поворотом показались стены форта Монсе, замедлил шаг.
Несколько лет назад за этими стенами находилась миссия иезуитов. Теперь же разрушенный ирокезами форт пустовал. Лишь изредка служил он пристанищем путникам, не успевшим засветло добраться до Квебека.
И д’Эмервиль готов был сегодня признать себя таким неудачливым скитальцем и воспользоваться возможностью – остановиться до того, как его спутника оставят последние силы.

- Переночуем здесь, - сказал догнавшему его отцу Менарду.
- До Квебека осталось немного, - с трудом произнес тот. – Если постараемся, уже сегодня сможем уснуть в тепле.
Д’Эмервиль покачал головой – не уверен.
- Мы придем слишком поздно. К тому же квебекцам, как мне кажется, сегодня не до нас.
- Вы тоже чувствуете этот запах? – тревожно взглянул на д’Эмервиля отец Менард.
- А кто бы не почувствовал?

В воздухе пахло пожарищем. Отсюда, с того места, на котором теперь стояли путники, нельзя было разглядеть деталей. Острые шпили городских церквей выделялись на фоне серого неба. И редкие огни в домах показывали, что город жив. Однако было также ясно, что совсем недавно где-то тут произошла битва. Следы ее едва угадывались в неверном свете луны. Чтобы понять, что произошло, следовало пройти вперед – до того места хотя бы, где стояла деревушка абенаков. Но д’Эмервиль не был уверен в том, что теперь следовало любопытствовать. Во всяком случае, он не хотел тащить с собой своего попутчика. Тот слишком нуждался в отдыхе.
 
Д’Эмервиль взял спутника под руку. Направился в сторону единственного, выглядевшего целым, дома. У порога замер, опустил на ступени заплечный мешок. Поднял палец, призывая сохранять тишину.
Отец Менард и сам слышал. И чувствовал.
Бесшумно ступая, они вошли внутрь. В доме отчетливо пахло смесью медвежьего жира, дыма,  табака и крови. Запах индейца. И дыхание – едва уловимое.

Они постояли, привыкая к темноте. Потом огляделись.
Отец д’Эмервиль поблагодарил Господа за полную луну. Если б не полнолуние, он не сумел бы  разглядеть в углу скрюченное тело. Оставив спутника, д’Эмервиль подошел к лежащему на полу, склонился над ним. Присмотрелся. Коснулся густо смазанной медвежьим жиром кожи, пробежал пальцами по телу, выискивая раны. Но пока индеец оставался там, в дальней, темной части комнаты, нечего было и надеяться хоть что-то понять.
Д’Эмервиль замер на мгновение над телом. Качнул головой. Все-таки рискнул – поднял индейца, вынес его на свет, положил под окно. Стал внимательно осматривать. Индеец был тяжело ранен – это стало очевидно. Лужа крови в углу и след, протянувшийся за ними, пока отец д’Эмервиль нес индейца на руках, говорили о том, что кровотечение было сильным.
Иезуиты вдвоем дюйм за дюймом обследовали раненого. Тот стонал едва слышно. Разобравшись, разглядев полученные индейцем раны, д’Эмервиль снял с себя рубашку, разорвал ее на полосы. Взялся перевязывать. В первую очередь перетянул жгутом ногу – откуда хлестала кровь. Осмотрел рану на голове – она показалась ему легкой. Так – царапина. Гораздо хуже выглядела другая, последняя, рана, которую он сумел обнаружить. Стрела. Она застряла в боку, между ребрами. Похоже было на то, что индеец пытался вытащить ее и обломал. И теперь острие торчало из раны. И вынуть его в этих условиях не было никакой возможности.

Д’Эмервиль, наконец, выпрямил спину. Взглянул на отца Менарда.
- Похоже, с момента ранения прошло совсем немного времени.
Тот кивнул.
- Я его знаю, - сказал. - Это племянник великого сахема могавков. Ирокезы называют его Таньян-Яхи. Христианское же его имя – Франциск.
- Великое имя.
- Да.
Д’Эмервиль посмотрел на своего попутчика, державшего теперь голову индейца на своих коленях.
- Откуда вы его знаете? – спросил.
- Восемь лет назад я преподавал в колледже иезуитов.
- И он был вашим учеником?
- Не самым плохим.  И времена были не самыми плохими. Тогда мы надеялись еще заключить с ирокезами, - самыми большими врагами христианства, - союз, который позволил бы французам процветать на этой земле. Но что сделаешь, если первые же три выстрела Шамплена погубили на корню всю нашу будущую дипломатию.
Д’Эмервиль кивнул – он и сам часто думал: сложись первая встреча с ирокезами по-другому, кто знает насколько легче проходила бы колонизация.
Он, впрочем, не готов был сейчас философствовать. Повторил, возвращая отца Менарда к настоящему:
- Был учеником. И что потом?
- Он сбежал. Вернулся к своему племени.
Отец Менард говорил тихо:
- Ирокезы очень вольнолюбивы. Им тяжело даются ограничения, смысла которых они не понимают.
- Не думаю, что в этом они так уж отличаются от нас с вами, - усмехнулся д’Эмервиль.
Внимательно всмотрелся в бледное лицо ирокеза. Дыхание того было тяжелым, хриплым.
- Побудьте с ним. Я скоро вернусь.
- Куда вы собрались?
- Взгляну, что там произошло.
- У вас уйдет на это часа два, а то и больше. Он может не дожить.
- Что вы предлагаете?
- Идти сразу в Квебек.
- С ирокезом на руках? - Д’Эмервиль покачал головой. - Не слишком удачная идея. Если я правильно понимаю, ваш бывший ученик самым непосредственным образом связан с тем, что произошло этим вечером у стен Квебека. Если бы я мог хоть одним глазом взглянуть… Впрочем, вы правы. Теперь нет времени проявлять излишнее любопытство. Скоро мы и так все узнаем.
Он подумал.
- Скажите мне, друг мой, готовы ли вы идти еще пару часов ради того, чтобы ночевать в тепле? Или предпочтете остаться здесь?
Отец Менард посмотрел на него укоризненно:
- Некоторое время назад я сам предлагал вам не останавливаться.
- Я помню. И если бы не этот ваш Франциск я бы и сейчас настаивал на том, чтобы закончить сегодняшнее наше путешествие здесь. Но его присутствие и его состояние делают это невозможным. Во всяком случае, для него. И для меня. Вы же можете выбирать.
Д’Эмервиль улыбнулся, желая смягчить неожиданно проявившуюся суровость тона.
- Я пойду с вами, - ответил отец Менард.

Через полчаса они снова шагали по укрытой снегом земле. Тянули за собой волокуши. Не разговаривали – берегли силы. Им еще предстояло преодолеть недавно вставшую реку. Лед на Лаврентии был еще совсем непрочен. И передвижение по нему нельзя было считать безопасным. Но решив идти, они больше не думали ни о чем, кроме конечной своей цели.

Иезуиты пересекли реку, поднялись на берег, еще немного прошли вглубь леса до небольшого форта, упрятанного между двумя сходящимися скалами.
Обнаружить форт, не зная о его существовании, было не так-то просто. Сверху, от взглядов тех, что решили бы пройти верхней тропой, его укрывала нависшая скала. С тыла защитой единственному, огороженному палисадом, дому служила стена из кристаллического сланца, спереди его прятали от случайных глаз густо наросшие вокруг ели.
Когда иезуиты приблизились, преодолели последний рубеж, – ряд плотно стоявших друг к другу деревьев, - шагнули за палисад и вышли на площадку перед домом, из-за одной из елей выступил человек. Молча склонился перед ними, взглянул коротко на лежащее на волокушах тело. Потом перехватил у них заплечные мешки, пошел впереди – торил им путь. У порога их встретил другой, вооруженный мушкетом, человек. Узнав отца д’Эмервиля, он тоже соорудил что-то вроде поклона. Приотворил дверь, ведущую в большую комнату, заглянул туда, негромко позвал кого-то. Отдал приказание.
Два человека подняли тело с волокуш, внесли его внутрь. Молча. Деловито.
В молчании проводили пришедших в соседнее помещение, предложили еду и вино. Постелили постели.
Отец Менард видел, как в комнату, где на большом столе лежал теперь раздетый догола индеец, внесли свечи. Много свечей.
- Что там теперь происходит? – спросил он отца д’Эмервиля, с удовольствием растянувшегося на брошенном на полу матрасе, набитом свежей соломой.
- Сейчас лекарь попытается сделать то, что не могли бы сделать мы – спасти ему жизнь, - ответил тот. 

*

Они покинули место ночлега на рассвете.
Едва ступив на заснеженную тропу, отец Менард не удержался, спросил у своего попутчика:
- Чей это был дом?
Д’Эмервиль ответил, задумавшись на мгновение:
- Одного моего друга.
- Мы воспользовались гостеприимством вашего друга в его отсутствие? Он не будет сердит? Мы создали ему сложности, оставив на попечение его людей ирокеза. Это не слишком большая радость для большинства белых в этой стране.
Д’Эмервиль улыбнулся едва заметно.
–  Он не будет против. Мой друг – человек военный. И он, и его люди привыкли к сложностям.
Отец Менард кивнул успокоено. То, что хозяин дома - человек военный, было очевидно.
Люди его были молчаливы и споры. Они не только выполняли приказы. Они предугадывали их. И отец Менард умел это оценить.


*

Всю ночь сыпал снег. Благодаря этому картина, представшая поутру перед глазами Мориньера, была не так ужасающа, как могла бы.
Пожар был недолгим. Индейские хижины сгорели быстро. И к утру все пространство, совсем недавно занимаемое индейской деревушкой, было выбелено дочиста. Снег упрятал все: запорошил окоченевшие к утру тела скальпированных, укрыл пятна крови. Навел порядок.

Мориньер прошелся по деревушке, отгоняя с дороги оставшихся без хозяев псов. Те бегали кругами, поджав хвосты. Ложились, снова вскакивали. При приближении белых молча бросались им под ноги. Казалось, пытались найти среди людей прибежище.
Мориньер смотрел внимательно по сторонам, слушал шедшего за ним офицера. Он был теперь почти уверен: беда, свалившаяся на горожан, во многом была спровоцирована ими самими. Квебек не был целью ирокезов. Если бы не стрельба, которую открыли по могавкам часовые, стоявшие на вышках, те, скорее всего, вообще не вошли бы в город.
Даже встреченные огнем французов, разъяренные, они едва пересекли границы Квебека. Промчались по краю, звеня, громыхая висевшими на поясах украшениями из ракушек. Угрожали – вопили так, что у жителей города волосы шевелились на головах.
Скользнули, протекли по окраине, оставив за собой несколько трупов. И исчезли.
 
Выслушав замечание Мориньера, офицер возмутился:
- Разве мы не должны вступаться за слабейших? Проклятые ирокезы нагоняют страх на все прочие нации, проживающие на этих землях. Абенаки, гуроны, оттава, - все они приходят к нам, просят нашей помощи и поддержки! Можем ли мы отказать им?
Мориньер усмехнулся.
- Звучит необычайно трогательно. Но коль скоро вы и ваше руководство решили взять на себя такую серьезную, даже возвышенную миссию, неплохо было бы позаботиться о том, чтобы в результате ваших действий не страдал ваш собственный народ. Иначе все ваши благородные намерения оборачиваются лишними бедами, а великолепные слова, призванные пристыдить не таких, как вы, высоконравственных - выглядят пустословием и бахвальством.
   

*

- Как все произошло? – чуть позднее спросил он Северака, расположившись в одном из кресел в кабинете.
Посмотрел на друга. Глаза того были воспалены, под ними легли густые, черные тени.
- Не знаю,  - пожал устало плечами Северак. – Я многого не видел. Я со своим отрядом защищал индейскую деревню, расположенную с южной стороны города. Впрочем, - он усмехнулся, - защищал – сильно сказано. Очень сильно. Когда мы прибыли туда, почти все уже закончилось. Ирокезы действуют молниеносно. Мы так пока не умеем.

Он не хотел говорить.
Мориньера интересовала общая картина – кто? когда? почему? какими силами?
Северак же мог думать только об одном: он не уберег… не сумел уберечь ту единственную  женщину, которая просила его защиты. И это мучило его теперь более всего.
Оттого, когда Мориньер задал свой очередной вопрос, он не удержался, проговорил вдруг глухо.
 - А ведь в этом есть и ваша вина.
Мориньер посмотрел на него пристально.
- В чем?
- В том, что ее теперь нет.
- О ком вы говорите, друг мой? – спросил сочувственно.
- Я говорю о графине де Лоранс, о Клементине, о той девочке, которую вы сделали разменной монетой в этой вашей придворной игре в перестановки. Разве не вы организовали этот ее брак с Лорансом? Разве не из-за вас она оказалась здесь, на этой дикой земле, связанная узами брака с человеком, находившим ее всего лишь неравноценной заменой великолепной принцессе, которую он вынужден был оставить? Одна – без дома и практически без семьи!
- Что? Все сложилось так плохо? – спросил Мориньер тоном безразличным.
Северак взглянул на сидящего перед ним человека. Промолчал.
Не дождавшись ответа,  Мориньер усмехнулся:
- Брак – всегда лотерея, мой дорогой.  И коль скоро в вашем случае это не так, - во всяком случае,  вы имеете смелость так полагать, - вам остается только радоваться. Но делать из этого вывод, что счастье в браке – закономерность, не стоит.

Мориньер не собирался больше об этом говорить. Но горестное выражение лица приятеля заставило его поинтересоваться все же:

- Вы видели тело господина де Лоранс?
- Да.
- А тело графини?
- Нет, но…
Северак замолчал, уставился на Мориньера.
- Вы думаете, она может быть жива?
- Я ничего не думаю. Я просто спросил.
- Я видел только тело ее служанки, Николь. Оно обнаружено в Нижнем городе. Клодин говорит, она выбежала следом за госпожой…

Он вспомнил снова:
- Не оставляйте меня. Не оставляйте.

Ему не хотелось рассказывать Мориньеру о последних событиях в их доме. Он не мог об этом говорить. Но и не думать – не мог.
Искала ли она спасения у них в тот вечер или пыталась спасти их сама – именно они: Лоранс и он, Северак, - были виновны в том, что она погибла.
Или не погибла?

- Вы думаете, она может быть жива? – снова спросил он, взглядывая на Мориньера с надеждой.
- Не знаю, - покачал головой Мориньер.
Подумал.
– Нет. Скорее всего, нет, - ответил, наконец.
- Я стану искать ее! – воскликнул Северак. – Я…
- Вы станете делать то, ради чего сюда приехали, - оборвал его Мориньер. – Вы будете жить в Квебеке, воевать, если придется. И когда будет нужно, отправитесь во Францию.
- Если я не буду уверен, что она погибла, я не смогу уехать. Я должен буду найти ее.
Мориньер поднялся. Прошелся по комнате.
- Вне зависимости от того, как сложатся обстоятельства, вы будете делать, что должны. Если господин де Грасьен не успеет до лета завершить свои дела здесь, если не появится другой, удобной, верной, оказии, именно на вас ляжет ответственность за доставку отчетов его величеству. Кроме того, вас во Франции ждет невеста. В конце концов, господин де Северак, разве вы не обещали ей вернуться? Или вы передумали? Вы теперь влюблены в вашу пропавшую без вести?
- Это не ваше дело, сударь, - огрызнулся Северак.

Мориньер подошел. Положил руку на плечо Севераку.
- Не валяйте дурака, Жан-Луи. Даже если она была жива вчера, сегодня, скорее всего, все изменилось. Вы сказали: она беременна. Ваша девушка-служанка утверждает, что, выбегая из дома,  она только набросила на плечи плащ. Подумайте сами. Долгий путь, холод, страх. Каждое из этих обстоятельств по отдельности губительно для женщины, ребенок которой должен вот-вот появиться на свет.
Он помолчал. Дал возможность Севераку осознать сказанное им.
Потом продолжил:
- Если даже предположить, что ирокезы взяли ее в плен, шансов дойти - у нее почти нет. Она не сможет идти достаточно быстро. А, замедляя их движение, она станет им обузой. Оставьте ваши надежды, друг мой.