Старый дом

 
            
Всем бывшим жителям нашего дорогого          
              московского ушедшего в небытие дома № 5
              по Бутырскому валу  п о с в я щ а е т с я.

На Бутырском  валу старый дом.               
Здесь когда-то снимало кино
увлекательный фильм " Старый двор."
Я его не встречаю давно.

Старый дом, старый двор,старый сад -
приоткрытая в прошлое дверь
я к тебе возвращаюсь назад
после стольких побед и потерь.

Я горел, я тонул подо льдом,
я держал и винтовку и нож,
я судил себя страшным судом
за малейшую подлость и ложь.

И в дремучих полярных снегах,
и в горах,одолев перевал,
встретив друга,познавши врага,
я тебя,старый дом,вспоминал.

И куда ни звала бы труба,
и в каких я ни буду краях,
ты навечно со мной, как судьба,
ты пожизненно совесть моя.

Старый дом на Бутырском валу.
ты тянул ко мне окна, ты звал,
но увел меня в снежную мглу
 от тебя - Белорусский вокзал.

Да,после стольких побед и потерь!..
        И чего было больше? Жизнь - сплошная чересполосица:белое -черное,белое - черное...С самого начала,со дня рождения.Точнее, творения. Или сотворения! Сотворения нового мира, имя которому - ЧЕЛОВЕК.
    Экзюпери славно сказал: "Все  мы родом из детства!"
         Именно так,попробуй опровергнуть.И вот странно: чем старше становишься,тем сильнее тянет в детство.В то военное,голодное,полусиротское, а всё равно воспринимается оно, как «праздник,который всегда с тобой».
Правда, Хемингуэй это о Париже написал. Но и к детству определение удивительно подходит. Во всяком случае,свое я сейчас так воспринимаю. И всё чаще прихожу сюда к этому дому - первому дорогому островку в бурном океане жизни. Ишь,как выразился!Слышала бы это моя дочь Наташа, рассмеялась бы:   
          "Папа! Тебя на высокий слог потянуло!"
     А я бы не обиделся.Потому что у меня моя высокопарная память спазмы в горле вызывает и слезы из глаз.Кто-то скажет:"Сантименты!" Может,и так.Но вы видели, как плачут ветераны Девятого мая, в день великой Победы? Кто их в этом упрекнет? Святые слезы!
    Вот и дети войны свое былое вспоминают.Кто эвакуацию, кто оккупацию- со слезами на глазах".
        И всё же, все же, все же...У меня сегодня действительно радость.Через много лет первая встреча с друзьями детства.
    Друзья детства... Раньше мы были неразлейвода. Ближе,чем родные!А теперь? У каждого своя жизнь,свои новые привязанности.Что нам даст эта встреча? И нужна ли она?
    На днях, после моего выступления по телевидению,у меня зазвонил телефон и незнакомый голос спросил не тот ли я Вадим Зубов,что жил некогда в доме пять дробь семь на Бутырском валу?
        Потом эту дробь сняли, осталась лишь цифра пять.Ну,я и ответил:да,тот самый. Тогда голос завопил: "Здорово, Карась!Это я, Васька Федотов, по кличке "Самурай"! Помнишь меня?"
    И понеслось, пошло, поехало! Часа два болтали. Вспоминали остальных. Оказалось, многие в Москве. Васька в Моссовете, затем в мэрии работал, поддерживает с некоторыми связь.Ну и договорились, что он всех обзвонит, и в такой-то день и час все мы встретимся здесь,во дворе нашего старого дома.
    Вот я и пришел.Похоже,что первый.Так что есть время с мыслями собраться,представить былых пацанов. Ага, кто-то входит во двор...Ну,давай объявляйся! Увы, прошел мимо, в подъезд. Значит,кто-то из новых жильцов.Может, даже из моей бывшей квартиры. Вон они,наши окна, в бельэтаже!
         Сколько раз я мечтал вновь взглянуть из них во двор.Поднимался по лестнице,подходил к заветной двери, а нажать на звонок не решался. Странно,но и через столько лет пролетевших,промчавшихся так незаметно и быстро,новые жильцы эту дверь не сменили. Всё,как было при нас.Только ступени лестницы заметно истончились от бесчисленных тысяч ступающих по ним ног.И это при том,что уже давно в подъезде установлен лифт...
    И вот самое первое мое воспоминание.
         Лето. Мне,вероятно,года три.
         И я,впервые самостоятельно спустившись по высоким ступеням,выхожу на крыльцо. Тогда такое высокое, а сейчас мне по щиколотку. Пухлощекий ровесник в детской буденовке с картонной сабелькой в руке идёт мне навстречу.
    - Ты кто? - неожиданным басом вопрошает он.
    - Я - Вадька. А ты?
    - А я - Мишка. Будешь со мной дружить?
    Спустя час я с восторгом докладываю маме:
    -Мишка Гринёв из четвертой квартиры - мой самый лучший друг!..
    Год тридцать седьмой...Во дворе нашего дома неоднократно появляется "Черная Маруся" или "воронок",как называют его старшие пацаны.У Женьки Бельцова и Ритки Азаровой эти "маруси" увезли отцов.А вскоре исчезли и сами Ритка с Женькой,соответственно с мамами и бабушками.
         Но нас,малолеток,это не очень волнует.И вот,взобравшись на широченный подоконник в комнате, выходящей окном во двор,я кричу в распахнутую форточку:
         - Мама приехала! Мальчика привезла!..Он два раза описался и еще не разговаривает!..
     Этот мальчик оказался моим младшим братом Валерием.Или Вареником, как его назвала впервые наша домработница Ира,прилепившая к нему это прозвище на долгие годы.
     Вареник раскрылся по-настоящему уже во время войны.Этот юный москвич имел курносый нос, кудрявящийся чубчик (предмет моей вечной зависти),и
непостижимо трудный характер.Как младший в семье,он привык к постоянным потачкам и обожанию.Сколько всяких неприятностей пережил я в свое время из-за неуважительного отношения к этому меньшому,единокровному.
         Вареник постоянно таскался за мной, куда бы я ни направился.А поскольку мы с пацанами постоянно убегали от него, то прелестное создание самолюбиво обижалось.И в отместку коварно претендовало на мои марки, книги,коньки,самокаты и самопалы. Кроме того,он обожал ябедничество и дошел в этом деле до гнусного совершенства.Стоило мне проштрафиться хоть на грош, как Вареник возводил мою вину в ранг тягчайшего преступления.
- Мамочка!Мама!-сладострастно шепелявил он.-А Вадька шегодня мячом шнова чужую форточку ражбил! Ка-ак жафутболил,аж все штёкла вывалились! На него теперь в милицию жаявят!.. А дворник Кашаткин обещал Вадьку водопроводным шлангом выпороть!!!Они ш Мишкой Гринёвым и Вашькой Федотовым Кашаткиному коту
пуштую банку к хвошту привязали!Кот заорал и домой! А там Кашаткинова бабушка штарая...Так кот её ш ног жбил и до шмерти напугал! А еще управдом Живов вчера приходил.Он соседке Зине сказал, а я шлышал. Вадька и Колька Паклин - "Коляй Бу-бу" – какие -то пистоны во втором подъезде вжрывали! А потом украли ежа из крашного уголка и засунули дяде Пете,шоферу,в машину. Дядя Петя,когда сел за руль,то сразу на ежа!И с перепугу не туда поехал. А Коляй Бу-бу ему еще шину гвождем проковырял. За то, что дядя Петя пацанов не катает...
        Вареник наушничал.Я шипел и исподтишка показывал ему кулак.Мать бледнела, роняла на пол кисти, и, отходя от мольберта,бессильно падала в кресло.
       - Эти дети сведут меня с ума,-стонала она,длинными изящными пальцами  массируя виски.- У меня срочная работа, мне картину сдавать,а тут...Ну, в кого ты такой уродился? - несчастно спрашивала она,сверля меня томным и презрительным взглядом. -У всех дети как дети, а у меня сплошное наказание.Вот погоди,вернется с фронта отец, я ему всё расскажу. Какое по счету окно ты разбил в этом  году?
    - Третье, - вынужденно сознался я.-Но я же не хотел,мяч нечаянно  сорвался с ноги.
       - Неправда, - уличая меня во лжи, торжественно завопил Вареник.-Я
видел,как он шпечиально туда жафутболил!Там Шёмка живет.А они все,все против  него.Потому что в их квартире Карандаш в кино шнимался.А еще потому,что Шёмка не хотел ш ними металлолом для фронта шобирать.Они железяк с железной дороги
натаскали, аж целый грузовик.А Шёмка дома сидел и из окна им рожи строил.
Ну,Вадька ему туда мячом и жапустил!
       - И правильно сделал,-вдруг неожиданно спокойно сказала мать, повергая юного фискала в скорбное недоумение.
       Вареник непонятливо вытаращился на нее, а мать терпеливо разъясняла:
       - То,что твой брат с ребятами собирают для фронта металлолом,просто замечательно. Кто вам поручил это? - спросила она.
       - Никто,мы сами,- гордо ответил я,незаметно показывая Варенику очередной кулак. - Мы там старый паровоз нашли и что-то от него отвинтили. Он уже заржавел весь и никому был не нужен. А на заводе из него танк или снаряды сделают!
       - Это хорошо. Но паровоз-то, наверное, тоже можно починить?
       - Да ты что! Он же без колес! Нам еще железнодорожники спасибо сказали!
         Вареник был посрамлен, разбит, уничтожен. Но проходило время,и он брал реванш.
         - Мама!-снова самозабвенно доносил он.- А Вадька с Левкой Петрощуком и Юркой Седовым с Белорусского мошта на электрички плевали! А у дрезины на платформе какие-то дядьки ехали.Так Вадька одному прямо на лысину капнул! А тот как рассердится, как закричит!..А Левка Петрощук на перилах мошта хотел стойку на руках жделать.А там милиционер был.Он как зашвиштит! А они как побегут!Прямо под машину...А машина как жаторможит! А шофер ка-ак вышкочит за ними. А они...
         Скорострельные кляузы мелкого тирана были невыносимы. Помимо меня, ни за что ни про что страдали и мои друзья.
         Женщин дома номер пять дробь семь по Бутырскому валу связывала круговая порука. Дела их чад интересовали всех одинаково.И все они, конечно же,были в курсе всех печалей и радостей двора.
          Вареник же был неуязвим. Его высокий моральный облик,от которого нас тошнило, снискал ему глубокое уважение девчонок и бабушек.
         - Из этого малыша выйдет толк,- нравоучительно заявляла то одна, то другая блюстительница порядка, беззастенчиво расхваливая младшего Зубова.- Он не то,что наши оболтусы. Хотя и их понять можно,без отцов ведь растут, без мужского присмотра. Полусироты и сироты...и всё это во время войны!..
         Больше всего Вареник любил таскаться со мной по Москве.Но любимейшим его местом была Красная площадь.Он мог часами стоять у Мавзолея, мечтая о том дне, когда сможет заглянуть внутрь.Он мечтательно представлял себе Царь-пушку и Царь-Колокол, которые хранились за высокой и пока не доступной ему кремлевской стеной. Он и не предполагал, что через много лет удостоится чести служить в охране Кремля, где досконально изучит даже самый малый уголок.
         Зная о его высокой и пламенной страсти, мы придумали ему страшную месть.Получив нагоняй после очередного Вареникова поклепа,я печально вышел во двор, где меня нетерпеливо поджидали пацаны.
         Окруженный девчонками, малыш мирно копался в просторной песочнице.
         - Вареник! Вареничек! - медоточиво позвал его Генька Русак.
         Будущий кремлевский курсант поднял голову. Нежные голоса и умильные взоры карателей усыпили его бдительность.
         - Хочешь, Вареничек, увидеть гостиницу "Москва"?
         - Да!-простодушно и радостно воскликнуло дитя,не подозревая о подвохе. - Сейчас?
         - Сейчас!
          Улыбки стали еще приторнее, а глаза счастливее.
         - Только плакать не будешь?
         - Нет,- пообещал малыш.
         По моей команде Мишка Гринёв и Васька Уваров схватили несчастного за уши и взметнули над землей, раскачивая и припевая:
         - Вот тебе гостиница "Москва"! Вот тебе Исторический музей!Вот тебе собор Василия Блаженного!
          Дикий,отчаянный рев огласил двор,заглушая гудок бегущей под откосом электрички.Мы,как нашкодившие коты,бросились врассыпную. Вареник,держась руками за натруженные уши,помчался домой,страдать и жаловаться.
          Спустя некоторое время собор Василия Блаженного и Большой театр "наблюдали" некоторые из нас.
          Прошел день... второй... Многое забылось. И повторилось заново.
           - Вареничек, хочешь увидеть Манеж и Александровский сад?
           - Хочу!
           - А плакать не будешь?
           - Нет!
           - Ну, тогда смотри!..
           - Аааааааа! Оооооооо! Ууууууу!..
          Да, золотое было времечко. Перед самой войной в нашем дворе снималась картина, которая так и называлась - "Старый двор".Главную роль в ней исполнял молодой Карандаш. У него было множество всевозможных смешных трюков. И естественно,что всё юное народонаселение двора было от него без ума.Карандаш
даже ухитрился сыграть с нами в футбол.И провёл три гола в  м о и  вратарские ворота.Операторы добросовестно сняли сей исторический матч на пленку. Но когда фильм вышел, этого эпохального события в нём не оказалось.
           Именно в эти дни я получил в подарок замечательный матросский костюм. Вместе с костюмом было куплено и пальто с золочёными витыми якорями на рукавах и в петлицах. Пацаны обалдели от восторга,узрев столь роскошного капитана.Все поочередно примерили "бушлат" и единодушно сошлись во мнении, что это - "блеск"!
           Я почти не дышал. Я ходил горделиво и тихо,оберегая бесценный наряд от случайных соприкосновений с железом и деревом.Однако хватило меня ненадолго.
           Едва осветители выкатили юпитеры (правда,тогда мы их называли "фонарями"), а операторы захлопотали у кинокамер, как все мы помчались занимать выгодные наблюдательные пункты.Самым лучшим было высокое сооружение из неструганных досок,наспех скрепленное тридцатисантиметровыми незагнутыми гвоздями,расположенное прямо под окнами нашей квартиры. Наверху был настил
из таких же  досок, и операторы снимали с него "верхний план". Жители дома в шутку прозвали это архитектурное сооружение "эшафотом".
           Обогнав Коляя Бу-бу и Вовку Киселя из одиннадцатой квартиры, я первым вскарабкался на "эшафот", ловко преодолев первый и второй пролеты. Но вдруг...
           Это было позорное и жалкое зрелище.Великолепный франт,зацепившись полой пальтишка за выпирающий гвоздь, беспомощно повис на нём, болтая руками и ногами. И чем дольше и старательнее барахтался несчастный, стараясь освободиться, тем безжалостнее трещала материя, расходясь не только по швам.
           Когда меня, наконец, п р и з е м л и л и, от моего бравого вида ничего не осталось.А ведь как я мечтал о лаврах Крузенштерна и Макарова,Октябрьского и Трибуца! Но лавры морехода мне были не суждены.
           Расторопный весельчак оператор запечатлел для вечности и этот эпизод.Но и он, не попав в фильм, остался лежать где-то в тайных архивах отечественного кинохранения.
           М-да, дела давно минувших лет, преданья старины глубокой!Как бы хотел я вновь увидеть ту старую ленту.
           Много лет тому назад встретившись в Кишиневе с Михаилом Николаевичем Румянцевым - незабвенным Карандашом -я напомнил ему о давних съемках. И надо было видеть, как этот маленький человек вдруг неожиданно разволновался,засиял, и
кинулся меня обнимать.
           - Да, да,-своим тоненьким счастливым голоском выкрикивал он.- Это был счастливейший миг моей жизни! И ты первый, кто явился ко мне о т т у д а  через столько лет!..
         Жаль, не спросил я тогда, сохранился ли где-нибудь этот наш  "Старый двор"? Может быть, даже у него?
         Увы, теперь уже не спросишь.
         Ну, а насчет пальто... естественно, что второго такого у меня никогда больше не было. И в тот день мне припомнили многое из моей недолгой жизни.И то, как, обнаружив на помойке мертвую замороженную собачонку,я притащил её домой и,уложив на кружевную мамину постель, принялся отогревать. Дескать,когда она оживет,мы будем с ней ходить на охоту.И то,как на трехколесном велосипедике,я выехал на мостовую, где на меня моментально наскочил растерявшийся мотоциклист. Шрам от его незадачливого руля до сих пор украшает мою голову, как и некий "спортивный" подвиг,едва не превративший мой нос в сплошное кровавое месиво.
         У забора,отгородившего наш двор от пролегающего внизу железнодорожного полотна,соединяющего Белорусский и Савеловский вокзалы, как-то собралась вся наша шустрая малолетняя компания."Дело было вечером, делать было нечего".
         И от этого "нечего  делать" мы стали кидать через забор всё,что попадало под руки, самолюбиво доказыая друг другу, кто из нас сильнее всех, метче и удачливее. Конечно, и у меня взыграло ретивое. И ничтоже сумняшеся я схватил валяющийся неподалеку целый кирпич и подбросил его вверх, горделиво задрав голову.Однако сил не хватило и,согласно закону земного тяготения,распроклятая каменюка обрушилась мне на лицо. Уж как я орал, как спасали меня,об этом можно было бы сложить героическую сагу. Тем не менее, нос,как ни странно,остался цел,на радость мне,папе,маме, и врачам "скорой помощи",примчавшимся к бедолаге.               
        Еще одну чертовскую взбучку я получил от матери уже в сорок третьем году. Добившись в районо ордера на детские галоши,она получила их в промтоварном магазине. Галоши так аппетитно сверкали и пахли, что их хотелось съесть.Увы,они были несъедобны,и во рту потом долго оставался запах упругой резины.
       Пофорсил я в тех галошах всего полдня.
       По Ленинградскому шоссе (так тогда назывался проспект,посреди которого чуть ли не до Сокола тянулся широкий тенистый бульвар),с Маяковки и Пушкинки, возвращались на стоянку аэростаты.Ночи напролет висели они,как огромные надувные колбасы, в небе Москвы.Иногда их уносили щеголеватые,хорошенькие девушки.Но чаще увозили на автомобилях.
       Проезжая через мост возле Белорусского вокзала, автомобили снижали скорость, и отчаянные пацаны, забираясь на прицепы, лихо прокатывались до ипподрома, стадиона Юных пионеров, а порой и до Центрального аэровокзала.
       Нарядившись в галоши, я отправился покорять Москву. Попив газировки на углу Лесной,вскочил на подножку вагона тормозящей на повороте "Букашки" и молодецки спрыгнул с неё на трамвайном кольце у Белорусского вокзала. Затем поднялся на мост и поплевал на крыши электричек, следовавших в сторону Савеловского и обратно.
       У мальчишек нашего двора умение плеваться считалось особым шиком. Толька Дробышев из девятнадцатой квартиры умел это делать,как искусный азиатский верблюд. Посмотреть, как оплёвывает Толька вагоны проходящих под мостом поездов, приходили ребята с Миусс и даже с Грузинской.Мне до этого умения было далеко, но я очень старался. И вот, осквернив несколько ни в чём неповинных электричек,я увидел аэростат. Аэростат приближался. Как всегда, съезжая с моста, водитель притормозил, и я грудью кинулся на станину выступающего прицепа.
        Три молоденьких девушки в шинелях,сидевших возле кабины,грозили мне кулаками и что-то кричали. Но они были не опасны.Улегшись животом на торчащую из прицепа штангу, я готовился к подвигу.Только подвиг не состоялся. Полуторка почему-то свернула налево и покатила не по асфальтовому шоссе, а по параллельной линии, выложенной булыжником.
         Теперь до меня дошло,о чём кричали девчата. Я хотел соскочить,но было поздно. Машина набрала ход. Прицеп нещадно трясло и подбрасывало. Чтобы не упасть, я ещё крепче вцепился в проклятый брус. А солдаточки, видя моё несчастное лицо и бедственное положение, помирали от хохота.
         К навалившимся несчастьям прибавилось ещё одно.Зацепившись болтающейся ногой за мостовую, я почувствовал,как слетела с неё дорогая галоша. И уже не стесняясь, истошно завыл.Поняв, что дело нешуточное, девчонки постучали в кабину водителя.Грузовик остановился. И я, с трудом свалившись с прицепа,заковылял обратно. Галоши я так и не нашёл. Пальто порвал и испачкал. Ордер на драгоценную резиновую обувь времен Великой Отечественной, как говорится, был выдан не тому...
         Что ж,вспоминать можно было долго, долго...Но тут внезапно во дворе появился  полноватый мужчина в очках, со спортивной сумкой в руке и с удивительно знакомой, хотя и несколько изменившейся физиономией. Оглядевшись по сторонам и осмотрев окна дома, он нерешительно направился ко мне.
         - Э-э, извините... Вы случайно здесь не по вызову? Ну-у... для встречи друзей детства? Тех, кто раньше жили в этом доме? Если нет, то извините. Назначили на десять, - он  посмотрел на часы, - а уже одиннадцатый. И никого.               
          Я усмехнулся.
          Передо мной стоял мой старый приятель Юрка Седов, точнее,уже Юрий Юрьевич.
         - Как  никого? А я? Меня не узнаешь? Ну-ка, Самокат,вглядись внимательней! Ну-у?
         - Постойте,  постойте, - заволновался  Юрка, снимая и вновь надевая очки. -Черт побери! Ну, конечно же, конечно... как  я  сразу не врубился? Ну,просто не ожидал...Ва-дька?! Ка-а-арась!!! Сколько лет, сколько зим! Где же ты пропадал? И ведь почти узнаваем! Как тебе это удается?
         - Скажешь тоже,- засмеялся  я.- Да я сам себя давно не узнаю.А тебя признал сходу. Хоть ты и пузо отъел, и шевелюру утратил. А походка всё та же - с пяток на носки. И очки,  как и в детстве, с носа съезжают... Ах, Самокат, Самокат! Тебя Самурай разыскал?
         - Он! Япошка! Он  у нас за связного уже много лет. Но ты-то где  был? Почему не объявлялся? Васька сюрприз обещал. Так, может быть, сюрприз это ты?  Ну, здорово, Карась! Я так рад тебя видеть!
       - Здорово, Самокат! И я тебя!
         Мы обнялись,радостно похлопывая друг друга,как вдруг кто-то громко и укоризненно пристыдил нас.
         - Вот те раз,кислый квас! Это что же за мужики на виду у всего дома
обнимаются? Самокат, оторвись! Дай и мне полюбопытствовать... Так, так, так, значит, это Карась? Ну, давай пятака! Помнишь, как в детстве силёнками
мерялись?
         - Ууу,поглядите на него! Семь десятков мужику, а всё не угомонится, - пробурчал Самокат, отрываясь от меня и поворачиваясь к вновь пришедшему.- - Узнаешь, Вадька,этого гегемона? Бывший чемпион Москвы по поднятию тяжестей господин Васька Федотов! Он же и благодетель мой, перед коим я в вечном долгу!
       - Прекрати! - недовольно оборвал его Василий, протягивая мне руку и
пожимая её. - Ну,  давай, давай... крепче... э-эх ты-ы... по-прежнему  боец! Ты, случайно, молотобойцем не работал?
        - А ты? Вон как сплющил клешню.Не иначе, до сих пор железяки толкаешь?
       - Нет, со штангой ни-ни. Доктора запретили. Сердчишко барахлит. У тебя-то оно как?
- Да покуда Бог миловал, - ответил я. - Хотя шрамов и болячек целый 
букет. Но не будем об этом. Давайте лучше о себе. Еще кто-то придет? Или нас всего трое?
       - Обещали подгрести, - кивнул Федотов. - Сегодня воскресенье. Так что ссылок на занятость я не принимал.
       Он оглянулся, и, увидев в отдалении две садовых скамьи, потащил нас к ним.
       - Чего так стоять? Да и сумка у меня руки оттягивает. Я ж немного
зарядился, ибо как без этого?
       Мы уселись, изучающе разглядывая друг друга, и испытывая некоторое
напряжение. Затянувшееся молчание прервал Юрий.
       - Ты о сюрпризе говорил... Так это Вадька твой сюрприз?
       - А ты еще чего-то ждал? Тебя этот не устраивает? Мы ж его, считай, 
почти полвека не видели. В каком году ты уехал?
       - В мае сорок четвёртого! - развел я руками, словно бы  умоляя простить меня за это.- Отца, бывшего военного корреспондента «Гудка», в Молдавию корреспондентом ТАСС направили. Ну, я с ним и отправился... Сначала в Сороки, есть там такой городок. Временно превращённый в столицу республики. А когда Кишинёв, наполовину разрушенный, двадцать четвёртого августа освободили, то двадцать пятого мы уже были там. Чего  только за то время не насмотрелся! Недавно повесть автобиографическую написал «Год военного детства». А потом мы вернулись, но уже в другую квартиру. На Котельнической... Приезжал пару раз сюда, видел Левку Петрощука, Ваську Уварова. Но уже был как чужой. Так всё и оборвалось. После  школы - в МГУ. И в конце второго семестра загремел  на "десятку" по "пятьдесят восьмой".
       - Ни хрена себе! - вытаращил глаза Юрий. - Да за что же?
       - За анекдот. А точнее, за недоносительство. Четверых нас из клуба 
на Герцена увезли на Лубянку, и там устроили "прием".
       - А что же отец не помог? - нахмурился Василий.- Он же известный 
журналист... международник!
       - Отец к тому времени умер. Военные раны... Да и вряд ли  бы  помог...
На него самого тогда уже досье собирали...
       - Да, биография... - Самокат потянулся за сигаретой и нервно закурил. - И долго сидел?
         - Да вообще-то задержался, - усмехнулся я. - За побег к главному сроку припаяли три года.
       - Так ты даже бежал? - Юрка поперхнулся дымом и закашлялся. - Во-от черт...Васька, ну-ка, тресни меня по спине! Да не так же, штангистюга! Ведь все легкие отобьешь! Кха... кха..кха... Ну, рассказывай!
       - А чего рассказывать? - я пожал плечами. - Было дело. Хотел добраться 
до Москвы, передать письмо Сталину. Но именно в день смерти Сталина меня и схватили. Думал: конец! Конвоир попался лютый. Наган в рот мне вогнал и так несколько километров до лагеря вёл. Мог бы пристрелить, да не знал, что будет дальше. Они все, вертухаи, тогда перепугались. А на волю вышел лишь в пятьдесят седьмом. Правда, с последующей реабилитацией. В Москве жить не захотел, поехал по стране. А с началом перестройки вернулся. И вовремя... потому что попозже пришлось бы стать беженцем. И вот уже несколько лет месяца не проходит, как  прихожу сюда. Ещё одну повесть мечтаю написать. Обо всех нас, о нашем детстве... о нашей войне.
       - Так ты, что же, писатель? - вытаращился Самокат.
       - Да уж как-то пришлось. Видимо, родительские гены... Восемь книг
стихов, пятнадцать прозы.
       - Че-ерт возьми! - Юрка отшвырнул сигарету. - Чеерт! Погоди... В   
последнее время на развалах мне встречались книги Вадима Зубова. Я еще
как-то подумал, а не наш ли это Карась? Самурай, ты вникаешь? Мы ж теперь
имеем собственного летописца! Ты хоть член Союза писателей?
       - Больше тридцати лет.
       - И тридцать  лет, даже  больше, о себе не заявлял! Двадцать с лишним
книг...это ж целая библиотека! Самурай, ведь любой из нас мог бы ее иметь! Хм, 
теперь я понимаю, почему ты скрывался. Не хотел разоряться на подарки  друзьям... Самурай, осознаешь, кто опошлил нашу дружбу? Вот этот самый Карась! Лучший дворовый вратарь, которому даже Карандаш считал за честь забить гол! Помните? Помните? Васька, что ж ты молчишь?
       Юрка прямо-таки выходил из себя, испепеляя меня негодующим взглядом.
       - Карандаш? - наморщил лоб Самурай. - А-а, да, да... Это когда тут
"Старый двор" снимали? Точно, точно. Только в фильм мы не попали, там прошли другие пацаны. Но почему Вадька - Карась? Откуда эта кличка?
       - Здравствуйте вам! - подскочил на скамейке Седов. - Тогда же фильм
довоенный был - "Вратарь"! И вратарствовал в нем некий инженер Карасик. Вот Вадьку "Карасиком" кто-то и  прозвал. Едва ли не сам  Карандаш!    
       - Вон оно что, - покачал  головой  Василий .- А я, право, забыл. И всё
голову ломал: ну, почему же "Карась"?
       - Ну, хватит, хватит, - прервал его я. - О себе расскажите. Вы-то как?
Ну, Васёк, ты, вроде, в мэрии? Неужели до сих пор? А ведь годы пенсионные...
       - Так я давно  пенсионер, - Самурай приосанился и молодецки расправил 
плечи. - Но еще, как видишь, не старик. Вот и зовут по старой памяти...
консультировать. Я ведь в Моссовет в начале шестидесятых пришел. И с тех  пор занимался столичным хозяйством. А в последние годы курировал центр: Кремль, Старая площадь, Охотный, Лубянка...
       - Но не только верха, - проникновенно добавил Юрка. - Он и мне в свое 
время помог выбраться из коммуналки. У меня проблемы были в нашем НИИ. Я же был эмэнэсом, младшим сотрудником. А кругом сплошь завлабы, доктора, членкоры. Попробуй их обойти! Так из года в год очередь и переносили. А у меня уже двое девок -близняшек, и вчетвером в двадцатиметровой комнатенке. Кандидатскую подготовил, а защищаться нет сил. И на счастье Ваську встретил, поплакался ему... Вот он прохождение и устроил.
       - Не устроил, а ускорил, - строго поправил его Самурай. - И не по дружбе,  а по справедливости. Приехали с кем надо, очередность проверили, указали кому следует на нарушение законности.
       - За что я тебе, Вася, по гроб жизни обязан, - шутливо поклонился Самокат,  ловко выхватив из своей сумки бутылку "Смирновской". - Давайте, мужики... - Он полез и за стаканчиками.
       - Погоди,-сказал я,-это не убежит. Ты хоть кандидатскую-то защитил?
       - Наилучшим образом. Только сейчас она мне не нужна.
       - Это почему же?
       - А потому!
       Юрий нервно вскочил и, сняв очки, торопливо протер их. Затем, снова
водрузив на нос, наклонился ко мне.
       - Понимаешь, на пенсию выходил - получил минималку. Во-первых, стажа   
не хватило. Годы институтской учебы и аспирантуры у нас отобрали. А во-вторых,
зарплата была невысокая, и коэффициент, выпавший на  те годы, оказался небольшой.Поневоле пришлось вместо научных разработок заняться окаянным челночным бизнесом. Сперва в Польшу мотался. Водку и сигареты возил. Затем в Китай за пуховиками. Да не один, а с женой. Теперь на Выхинском рынке лоток арендуем.Всяким ширпотребом малоимущих снабжаем. А о науке забыл. Хотя мой руководитель меня на докторскую тянул. Однако не судьба. Ни новым Эйнштейном, ни вторым Алферовым не стал. А ведь было горение, и стремление, и замыслы! Целых двадцать авторских свидетельств имею. Но что-то не пошло, что-то конкуренты зарубили, за что-то сам устал бороться... руки опустились. Верно говорят, чтобы в России успеха добиться, нужно жить до-олго!
        - А, по-моему, этот тезис спорный, - возразил я. - Поглядите на власть - сколько там молодых сверхудачников! С начала девяностых сотни шустрых
эмэнэсов вылезли на первые роли! Вся эта гайдарско- чубайсовская шпана.Они в основном наши судьбы и решали. И до сих пор при делах,рулят,куда
вздумается. И "прихватизация", и ваучерная афера, и дикая капитализация – их рук дело. Поэтому как кому повезет. Но закроем  и эту темку. Ты, Юр,водяру свою убери. Я коньячок принес. Он сейчас более  уместен. А стаканчики давай... Садись, да и дернем по маленькой. За встречу, за память, за этот наш дом. За то, чтобы нам уже до конца не расставаться. Не знаю, как вы, а я всех наших
пацанов вспоминаю с нежностью. Так и хочется крикнуть: дорогие мои, не было
у меня друзей ближе и вернее вас! Даже с Толькой Кирсановым, с которым вечно
дрались, сейчас расцеловался бы. Не поверите, даже Коляя Бу-бу увидеть был бы рад.
       Я достал коньяк и осторожно поставил бутылку на сиденье скамейки. Затем  вытащил две плитки черного бабаевского шоколада.
       - Хозяйничай, Юрок...
       - Нет, нет, - запротестовал Седов. - Это что? - спросил он, разглядывая этикетку. - "Двин"? Лепота! Оставим его на десерт. А причастимся все же водочкой...
       Убрав в сумку мою бутылку, он откупорил свою и разлил водку по легким
пластмассовым стаканчикам.
       - Ну, с Богом!
       - Тогда сначала за ушедших, -тихо предложил Василий.- Толька Кирсанов 
в шестьдесят восьмом во время советско-китайского конфликта погиб. Лёдька 
Барсуков на автогонках разбился... Вечная им память!
       Мы отлили, каждый из своего стаканчика, по нескольку капель на землю,
и молча выпили.
       - А Бабуин жив, и весьма процветает, - с шумом выдохнув из себя воздух
и утерев губы, продолжал Василий.
       - Так он с детства пройдохой был! - зашумел Самокат. - В гастроном наш 
в войну сумел устроиться подсобником. Что-то крал там постоянно, чем-то
торговал. Деньги изо всех карманов сыпались. Мы на карточках жили - триста
граммов хлеба... иждивенческих. А он шоколадом обжирался, сливочным маслом пренебрегал. И ведь жадный был, жлобина, никого ни разу не подкормил.
       - Это точно, - согласился я, вспомнив, как однажды Коляй позвал нас с 
Генькой Русаком в "Елисеевский".
       "Елисеевский" был в войну "коммерческим", и там было все, что только
душа пожелает. Ну, мы, голодные, думая, что чем-то там охмырнемся, пошли. 
Коляй пачку тридцаток вытащил  - были такие красненькие с Лениным. Я однажды 
на Тишинке три таких потерял. Мать за картошкой послала, а я проворонил,
а то, может, и украли. Ревел как белуга. Домой боялся идти. Последние деньги были. До сих пор, как вспомню, так сердце щемит.
         Ну, так вытащил Коляй деньги, накупил халвы, орехов грецких, "Мишек на севере", и начал жрать. Мы стоим, смотрим, что дальше будет, проснется у него совесть или  нет? А он лопает и глядит на нас нагло, вызывающе: дескать, клянчите, просите, может, я и снизойду. Но у нас как заклинило. Слюни глотаем, а унизиться не можем. Повернулись и ушли. Молча, презирающе. Коляй вослед нам орет с набитым ртом: "Пацаны, вы куда?" Но мы не обернулись. И друг дружке ни слова не сказали. Всё в душе пережили. И Бу-бу с той поры в упор не замечали. Ох, и злился же он!
       - А мы его дразнили: "Коляй Бу-бу наклал в трубу. Труба трещит, Коляй
пищит!" - продолжал Самокат.
       - Ага,-улыбнулся Василий.- Перед самой войной, как сейчас помню,его Левка Петрощук чем-то допек. Он и кинулся за ним с воплем: "У-убью-у!" И точно, шею намылил бы. Но тут "эмочка" во двор въезжает. И из нее, Вадька,
твой отец выходит. Схватил Коляя за шиворот: "Ты чего хулиганишь? Кого
грозишься убить?"
       - О, я дядю Семена помню! - обрадовался Юрка. - Особенно, когда он с
орденом Красной Звезды приехал. Весь наш дом тогда им гордился. Первый
наш орденоносец.
       - Он эту "Звездочку" за финскую войну получил. Был военным
корреспондентом. И в одном из боев на Карельском перешейке роту поднял в
атаку. Командир там погиб, а он старшим по званию оказался. Шпалу тогда в
петлице носил.
       - Шпала - значит, капитан, - сказал Самурай. - А у меня дядька, мамин брат, три шпалы имел. И погиб где-то под Вязьмой в начале войны... Ну, так вот, я продолжаю. Твой отец Коляя за шиворот взял, и тот сразу притих, задергался и... заревел. То ли с перепугу, то ли от обиды. Хотя потом все же отчаянным был. Ничего не боялся. И одевался, как блатной. Хромачи - белой кожаной изнанкой  наружу, кепочка-малокозырка, фикса из медяшки, и финка в кармане. А когда немцев от Москвы отогнали, он с какими- то шпанюками за город ездил. Едва ли не в Можайск. И оттуда патроны, ракеты, гранаты привозил. Одна у него дома потом и взорвалась. Ногу покалечило и глаз выбило. Хорошо, никого, кроменего, в квартире не оказалось. Ни сестер, ни соседей.
       - Да, да, да, - закричал Самокат. - Весь дом тогда всполошился. Думали - диверсанты! Военных и милиции понаехало! Обыски у пацанов, что постарше
нас были. У Вовки Киселя, у Бабичей, у Беляевых... Надо же! Сколько лет
прошло, а видится - будто вчера! Ну что, еще по стаканчику?
       - Можно, - сказал я. - Только не попрут ли нас отсюда?
       - А кто посмеет? - гордо выпрямился Юрий. - Мы - аборигены! Этот двор с самого рождения обживали. И вообще, Васька, ты власть или не власть?
       - Да уж как-то отобьемся, - усмехнулся Федотов. - Только торопиться
нам некуда. Весь день впереди.
       - Действительно, - поддержал его я. - Мы еще на Миуссы сходим, у 
Белорусского потусуемся. Но раз уж налил, то не будем откладывать.
       Мы снова выпили, закусив шоколадом.
       - Э-эх, хорошо пошла! -восхитился  Юрий.- Как ей и положено.Главное - что вовремя и в нужное русло. Ой, лафа, пацаны! Тыщу лет не сидел с таким удовольствием.Чтобы в своем родном дворе и со своими ребятами.Жаль, остальные не пришли. Вась, возможно, они чего-то не поняли? Я вот сразу возбудился после твоего звонка. А кого ты еще звал?
       - Всех, кто оказался на месте. Левку Петращука, Женьку Беляева, Мишку
Гринева со Светкой Ежовой...
       - Ка-ак? - изумился я. - И Светка здесь? Ба-а-алдеж! Мы же все были в
нее влюблены! Какая она теперь? Все та же красавица?
       - Долгие годы работала авиадиспетчером, - сказал Федотов. - А вышла 
замуж за Мишку. Он летчик, генерал, Герой Союза за Афган. А она к летунам 
всегда была неравнодушна.
       - Мишка - генерал? И даже Герой? - вытаращился я. - Ну, друзья, вы 
меня поражаете. Да и Светка... генеральша! Как сейчас представляю, вылитая 
Алла Ларионова. Кстати, у нее была старшая сестра Тамара. Еще лучше, еще
краше! Она-то как?
     - А ты разве не помнишь? - нахмурился Василий.
     - Про что?
     - Ну-у... в сорок третьем  году... нам по девять лет было... Юрка Кривцов из третьего дома стал за ней ухаживать. Кудрявый такой, синеглазый... всё в вельветовой куртке ходил. Помнишь его?
     - Мм, довольно смутно.
     - Так Тамарка втрескалась в него по самые уши. Ей еще шестнадцати не 
было, а ему восемнадцать. И его брали в армию - повестка пришла. Тут и 
началась... трагедия... покруче, чем у Ромео и Джульетты. Они мечутся по 
подъездам, целуются у всех на глазах... прямо с ума посходили! Томка, видно, 
не хотела его т а к отпускать...Мать всю ночь по дворам бегала, дочку искала... Та наутро явилась... я увидел - не узнал. Строгая, повзрослевшая, под глазами круги! И ни слова, ни вздоха на материнские слезы. Юрка в тот же день в военкомат и на фронт! Погиб уже в Будапеште. А Тамара через девять месяцев мальчика родила. Неужели не помнишь?
       - Нет. Из головы вылетело. Как говорил Леонов: "Здесь помню, здесь не 
помню!" Тысячи событий были, а память избирательна... А вообще-то, сколько 
после той войны осталось девчонок с младенцами на руках! Ни жены, ни вдовы...
       - Как после всякой  войны, - вздохнул Самокат, снова доставая сигарету. - И Афган, и Чечня свое добавили.
       - Но с Отечественной  не сравнить, - вздохнул я. - Там счет шел на  миллионы . Интересно, кем же стал тот солдатский пацан?
       - Могу рассказать. - Василий вынул зажигалку,  и тут же снова спрятал в карман. - Не курю, не курю, - ответил он на мой немой вопрос. - Бросил в девяносто пятом. А зажигалку ношу, так сказать, для солидности... Ну, так вот... Тот пацан - племянник Мишкин по Светке. Игорь Юрьевич, инженер-энергетик. Участвовал в ликвидации Чернобыльской аварии. Сам уже дважды дед. Как, кстати, и Мишка. А Тамара три года тому назад умерла. От рака. Всю жизнь была Юрке верна. Замуж так и не вышла.
     - Ничего себе сюжет, - поперхнулся дымом я. - И об этом напишу... Наливай, Юра, по капельке... выпьем за девчонок наших
     - Во-ойна проклятущая , - вздохнул Самокат, наливая нам еще по двадцать граммов. - Как там, в песне поется? "Враги сожгли родную хату, убили всю его семью..." И еще..."Ах, война, что ты, подлая, сделала..." Окуджава?
     - Окуджава, - подтвердил я. - На мой взгляд, у него эта песня самая 
пронзительная.
     - А ты был с ним знаком?
     - С середины пятидесятых. Только начал писать. Возомнил себя гением.
И все первые опусы по журналам разослал. И вот в лагерь, в Инту, уже после 
Двадцатого съезда, приходит ответ из "Октября" или "Знамени"... не помню
точно. Стихи, дескать, прочли, что-то в них есть, но до печати не дотягивают.
Учитесь у классиков, больше читайте, и так далее... обычная отписка, тем более, зэку. И подпись: литконсультант Булат Окуджава. Вот эта "Окуджава" меня и проняла. Ка-ак? Какой-то кавказец русского стихоплета задумал учить? А
сам-то он кто? Смеляков Ярослав Васильевич, который тоже там маялся, уже
освободился, посоветоваться не с кем... Но годы прошли, и все устаканилось.
До поры, до времени... Это потом уже общий раскол пошел. До сих пор
примириться не можем. А жаль. Нас поодиночке гнобят уже сколько лет!Никакой государственной поддержки. Приравняли творческие Союзы к общественным   организациям, а такой организацией может стать и Союз ассенизаторов...Ну, да ладно... Спустя много лет я стихотворение о Шурке Меньшове написал.  Помните Шурку? Он всегда за нас заступался.В сорок четвертом на него из Польши похоронка пришла. И Указ о награждении орденом Ленина был в газетах.
     - Тогда все пацаны, даже из соседних домов, собирали деньги на постройку танка. И мечтали назвать его "Александр Меньшов". Он же подвиг Матросова повторил! - дополнил меня Василий.
     - Да, да... - Я отбросил обжегшую мне пальцы сигарету в сторону. - Так 
вот, сочинил я вдохновенно, а получилось перепевно. Бессознательная вариация
на тему окуджавинского "Лёньки Королева". Случается такое... Но решил я ему   
как-то "Шурку" прочесть. Выступали где-то вместе, на каком-то поэтическом 
празднике. Думал: раскритикует. А он: знаешь, говорит, было бы здорово издать
поэтическую антологию о Солдате. Чтобы туда и мой Ленька, и твой Шурка, 
и Сереги Орлова парень, и еще сотни одних только солдат вошли! Вместе с Васей
Тёркиным Твардовского. Была такая задумка. Да перестройка и развод наш дикий всё порушили. Затем настали девяностые. Госиздательства рухнули.А коммерческим – до фени. Им "чернуху"  подавай! Но я все же надеюсь, что настанет время и подобную антологию кто-то издаст. Пусть безгонорарную, пусть для начала небольшим тиражом,но чтоб  стала эта книга - Книгой Солдатской Памяти. Так что, братцы, выпьем за помин и Шурки,  и всех воинов. Всех, кто ушел на фронт из нашего дома и не вернулся. Вечная им память!
     - Вечная... не вечная, - отлив очередные несколько капель на землю, 
сказал Василий. - Но пока живы мы, живы и они.
     - А про Шурку у тебя где-то опубликовано? - спросил Самокат.
     - К сожалению, нет. Не хотел обвинений в подражательстве. Тем более
сейчас, когда вокруг столько злобы...
     - Но ты прочти его нам. Давай, не ломайся! Помнишь наизусть?
     - Я все стихи свои помню.
     Я поднялся со скамьи, прислонился спиной к дереву, растущему рядом, 
и прикрыл глаза.

               После двух сестер замужних и брательников женатых
               был в семействе он самый меньшой -
               сын погибшего в тридцатых пограничного комбата
               наш бутырский - Шурка Меньшов.
 
               Был он крепок в плечах, был и хваткий, и цепкий,
               мог любого стереть в порошок.
               От Миусс до Бегов, от Бутырки до Зацепы
               знали, кто такой Шурка Меньшов.
               
               Был он в МУРе на учете, и имел три привода.
               Но об этом, где надо - молчок.
               И ему предрекал усечение свободы
               участковый товарищ Волчок.
               
               Но когда пришла война, и на стол легла повестка,
               Шурка, черту не сват и не брат,
               молодой, неженатый , не имеющий невесты,
               попрощался и пошел в военкомат.
               
               Эти черные дни вы до смерти запомните.
               В каждом сердце рубец или шов...
               Мы однажды прочли, как сражается на фронте
               рядовой Александр Меньшов.
               
               А назавтра принес письмоносец похоронку -
               извещение с черной каймой.
               И узнал весь наш двор, что в сраженье под Поронино
               рядовой Меньшов погиб как герой.
               
               И подвыпив, сказал наш товарищ участковый,
               умудренный, седой милиционер:
               "Дай вам  Бог, пацаны, чтобы Шурку Меньшова
               вы пожизненно взяли в пример!"
               
               И еще пришло письмо - дерзким вызовом смерти,
               и в нем Шурка писал, как всегда:
               "Если кто-то вам скажет, что погиб я, не верьте!
               У меня ведь фартовая звезда!"
               
                Ну а время летит. Год сменяется новым.
                И восьмой десяток веку пошёл.
                И так верится мне, что вместе с Ленькой Королевым
                где-то здравствует Шурка Меньшов.
      
        - И вот это стихотворение ты отказался печатать? - зашумел Самокат.- Ну и дурак! Извини... Это же стихи из разряда памяти! Памяти с большой буквы! И как они написались, пусть так и остаются. А на злопыхателей наплюй! Ну вот, мою уговорили, - закручинился он, переворачивая бутылку вверх донышком. - Займемся федотовской. У тебя ведь, Васька, есть?
     - Естественно,- усмехнулся Василий.- И не одна... Но пока передохнем.
Дай первую преодолеть. А то очи у тебя уже красные.
     - Красные? У меня? - загорячился Юрка, оглядываясь по сторонам и ища, 
куда бы выбросить посудинку. - Да это от бессонницы! Всю ночь не спал, думал 
о твоем сюрпризе. А так ни в одном глазу. Я по части градусов стойкий!
     - Я не сомневаюсь, - успокоил его Самурай. - Но бутерброд все же возьми.- Он достал из своей сумки пакет с бутербродами и протянул его Юрию.
       - Ешь! И не ломайся!
       - А я не из ломающихся, - хохотнул Юрий и, выбрав из пакета бутерброд
с колбасой, умял его в два счета. - О-о, а это еще кто? - прошамкал он с набитым  ртом, указывая на появившегося во дворе мужика.
       По всей вероятности, это был бомж. Неопрятный, заросший рыжеватой
щетиной, в старом офицерском кителе, спортивных штанах и стоптанных кедах.
Подойдя к мусорным бакам, стоящим в отдалении, он вытащил из них какую -то
тряпку, осмотрел и сунул себе в мешок. Затем, заметив нас, неуверенно направился к нам.
    - Э-э... м-м... граждане... или господа? – хрипловатым , явно простуженным и пропитым голосом заговорил он. - Пардон!.. Кхм... кхм... Приятного вам... Хорошо сидите. Завидую! Э-э... позвольте пустую бутылочку? Мерси! От пивка у вас нет?
     - Нет. Эта единственная, - отдавая ему бутылку, неприязненно буркнул Юрий.
       - Ммм... весьма сожалею... - Мужик принял тару, обнюхал горлышко и, 
вылив несколько оставшихся капель на ладонь, слизнул их. - Моя самая заклятая!
Злодейка с наклейкой! Из-за коей часть жизни пошла прахом. Э-э, господа, если 
вам рассказать, так это горький роман, чудовищная повесть. Обрыдаетесь, 
сочувствуя неприкаянной душе!.. М-м... разрешите?
       Он вознамерился присесть на скамью, но Самокат возмущенно замахал
руками.
       - Нет, нет, нет! Сейчас не до тебя!
       - Нет, так нет, - жалко улыбнулся мужик. - Понимаю. За пределами общества! Но тогда, может, угостите? Нальете хоть чуток? Битте, как говорится. Человек человеку - друг, товарищ и брат!
       - Ну, вы видели нахала? - возмутился Юрка. - А ключи от квартиры, где 
деньги лежат, тебе не вручить?
        - Но вы же не Бендер, - снова улыбнулся бродяга. - А про "Двенадцать стульев" я тоже читал. И не надо кричать. Я к вам с почтением, никого не обидел... За бутылочку спасибо. А то, может, вернуть?
       - Погоди, - сказал Василий и, достав свою бутылку, откупорил ее и налил стаканчик бомжу. - Выпей, коль душа требует. За этот дом, за этот двор. Чтоб стоять им еще долго!
       - Благодарствую... - Бомж осторожно принял стаканчик, стараясь не
расплескать водку.
       - Кхм... А чем этот дом знаменит?
       - Да хотя бы тем, что в нем прошло наше детство, - сказал Василий.
       - Тогда пусть он стоит еще сотню лет, - искренне пожелал мужик и,
выпив, утерся обтерханным рукавом кителя.
       - Заешь! - протянул ему бутерброд Василий. - И будь здоров!
       - Еще раз благодарствую... - Мужик спрятал бутерброд в карман. Огляделся по сторонам, покачал кудлатой, давно не стриженой головой. - Счастливые вы! Свой дом, свой двор!.. А у меня ни того, ни другого.
       - Пропил, что ли? Или продал? - догадался Самокат.
       - Если бы! Так не обидно было бы. Сам я Павлово-Посадский. Но с конца
пятидесятых в Прибалтике жил. В Риге работал на судоремонтном. На латышке 
женился, квартиру заимел. А когда весь этот общий раскол начался, русских стали выживать, изгонять отовсюду. Родичи жены заставили ее развестись со мной, из квартиры выписали... с работы уволили. Покрутился, помыкался, и  вернулся в Россию. Да только и здесь я никому не нужен. Уже старый, больной,
родственников не имею.
     - Но хоть паспорт-то есть? - поинтересовался Василий.
       - А как же? Сохранил. Только он эсэсэсэровский. Безо всякого гражданства.
       - Тогда так... - Василий достал из кармана маленькую записную книжку, 
написал что-то на листке, вырвал его и подал бомжу. - Вот тебе телефон. Позвони в понедельник. Лучше после двенадцати. Постараюсь помочь. Как фамилия-то твоя?
       - Николай Потапов. Позвоню, - пообещал мужик. - А не обманешь?
       - Не обману. Хотя ничего не обещаю. Как получится.
       - Ладно. И на том спасибо, - в пояс поклонился ему бомж. - В первый раз за все годы кто-то ко мне участие проявил. Прощевайте! Дай вам Бог!
       - И тебе того же, - пожелал ему я.
       Юрка усмехнулся, проводив бродягу недоверчивым взглядом.
       - Как думаете, не спагетти он нам на уши вешал? Сейчас столько фармазонов развелось, что только рот разевай!
       - Да не похоже, - сказал Васька. - Возможно, что и вправду беженец.
Если позвонит, проверим. - Он налил себе водки, и залпом выпил. - Ой, беда,
беда! Такого, пожалуй, и в войну у нас не было. Сколько тысяч бездомных, 
сколько сирот! Я в метро иной раз боюсь спускаться. Там на каждом шагу нищета
вопит и стонет.
       - Но и мафии достаточно, - хмыкнул Самокат. - Нищая мафия! Миллионы
загребает! Целые полчища работают на нее!
       - А я все равно подаю, - вздохнул Василий. - Особенно тем, у кого дети. И буду подавать... хотя, может быть, не деньги, а шоколадку,печеньице... Деньги отберут, пропьют, проиграют, а конфетку или булочку ребенок съест.
       Мы помолчали. Каждый вспоминал что-то свое, негативное. Наконец я 
заговорил, предложив навестить наши бывшие квартиры.
       - Попробуем, а? Поглядим, кто там живет. Потрогаем родные стены...
       - Я - за! - воодушевился Юрка. - Только кто нас туда пустит? Вон даже 
подъезды у всех на замке. Закодированы, забаррикадированы! Не то, что раньше
у нас.
     - Так ведь у нас гексогеном дома не взрывали! - яростно выдохнул Василий. - И в любом незнакомце не видели врага.
     - А зайти к себе в квартиру... это же мечта, - сказал я. - Вон они, мои окна, так и смотрят, так и зовут!
     - Но у тебя писательское удостоверение с собой? - поинтересовался Юрий. 
     - С собой. А что?
     - Так его и предъяви. Писателю не откажут. И у Васьки служебное , наверное, еще похлеще? Вот и попробуем. Вроде мы из комиссии по обследованию жилья!.. Ну, чего вы усмехаетесь? Что я такого сказал? 
     - Да ты бы взглянул на себя, - засмеялся Самурай. - Жаль, зеркальца нет. Ты же, друг-комиссант, всех жильцов перепугаешь. Весь твой принятый градус на лице отражён. И весьма впечатляюще, уверяю тебя.
         - А ты на себя оборотись, - обиделся Юрий. - "Чем кумушек считать,
трудиться..." Вот уже второй раз он про облик мой талдычит , - повернулся он 
ко мне.
       - Так ведь я, Юрочка, никаких прожектов не строю, - примирительно 
положил ему руку на колено Василий. - А мечтать не запрещено. Мечтать даже
полезно.
       Он снова взял бутылку и налил нам по полстаканчика.
       - За исполнение желаний!
       Мы подняли стакашки, но выпить не удалось.
       - Это что же за мечтатели тут собрались? - неожиданно раздался громкий 
женский голос и перед нами возникла невысокая седая старушонка в застиранном 
ситцевом сарафане и в шлепанцах на босу ногу. Выражение ее маленьких, остро 
буравящих нас глаз не предвещало ничего хорошего. - Ишь! - с невыразимым 
надрывом воскликнула она. - От своих, молодых, покоя вечно нет, так теперь
и пожилые посторонние расположились. А ну, проваливайте отсюда, не то
милицию вызову! Старикам, детям с мамашами во дворе нельзя побыть. Все
скамейки постоянно незваные гости занимают!
    - Это какие же незваные? Кто посторонний? - справедливо возмутился 
Самокат. - Ты разуй лучше глаза, вглядись внимательней! - Он торопливо снял 
очки и повернулся к бабке в профиль и фас. - Ну, углядела? Пацаны, вы ее узнали?
    Мы с Василием согласно кивнули. Перед нами стояла наша подружка детских лет Люба Корчагина, постаревшая, изменившаяся, но все же узнаваемая. Да и как можно было не узнать этот остренький нос, эту несколько оттопыренную и по-прежнему пухленькую, несмотря на возраст, нижнюю губу, этот голос, вечно
захлебывающийся , словно от восторга, и как будто не поспевающий за мыслями.
    Кажется, узнала нас и Любаша. Личико ее слегка подобрело, и суровые 
морщины вроде даже разгладились.
     - Х-хе, - хмыкнула она.- Действительно, вроде знакомые... Ну, конечно, 
вы в нашем ЖРЭУ работаете,- лукаво прищурилась она. - Сантехнику ремонтируете!
У меня в туалете стенной бачок на компакт поменяли. Вы или не вы?
     - Не мы! - грозно нахмурился Самокат. - Любка, ты что? Неужели не узнаешь?
     - Может, узнаю, - хихикнула Люба. - Но, однако, не уверена. Потому как не должно такого быть.
     - Чего - такого? - не понял Седов.
     - А этого самого, - подбоченилась она. - Чтоб через столько лет чуть не каждую неделю бывшие жильцы во дворе появлялись. Вы в Госдуму нацелились?
Или сразу в правительство? Тоже за нашими голосами пришли? Тогда давайте
агитируйте! Созывайте народ!
     - Постой, постой, - оборвал ее Федотов. - Что-то я не понимаю. Ты нас
действительно узнала?
       - Так же,как и вы меня,- усмехнулась женщина.- Особенно тебя. Сколько лет вместе в штандер играли, в салочки, в прятки. Однажды даже целовались!
Как это можно забыть?
       - Ха-ха-ха! Точно! Было дело! - рассмеялся Василий. - В четвертом подъезде... на втором этаже. Спасибо, Люба, напомнила. Я же в тебя влюбленный был. Но остальных-то признаешь? Вот это Юрка Самокат.....
       - Знаю, Седов! Из тридцать пятой квартиры. По нему Надька Михлина, 
подружка моя, сохла. Ишь, какой солидный стал! Не иначе, начальник. А вот
третьего... помню, но назвать не берусь.
    - Да это же Карась! Вадька Зубов из первой! Его отец военным корреспондентом был в войну!
     - А-а, теперь уяснила. Они раньше всех из нашего дома уехали. Потому и 
запамятовала.
     - Но теперь-то узнаешь? - обрадовался я.
     - Вынуждена согласиться, - дипломатично ответила Любаша. - Потому лишь, что вспомнила, как ты висел и ревел!
       - Где? Когда? Чего ты выдумываешь? - оскорбился я.
       - Э-эх вы! - укоризненно прищурилась подруга. - Сами всё позабыли! Вы же нас, девчонок, за людей не считали. А мы вечно за вами, как дуры, бегали. И вот сейчас у нас забор, отделяющий железную дорогу, бетонный? Так?
       - Так, - кивнул я, не подозревая подвоха.
       - А раньше был из досок, но тоже высокий. Помните?
       - Ну-у... и что из того?
       - А то, что собралось однажды сколько-то вас и принялись швырять через
забор камни. Было такое?
       - Было, было, - поторопился признать я ее правоту. - Но не стоит вспоминать об этом.
       - Это почему же? - засмеялась Любовь. - Очень даже приятно! Ты ж тогда
отличился больше всех. Схватил целый кирпич, да и бросил, голову задрав. А он 
всей тяжестью тебе на морду лица! Ну и орал же ты! Мы все перепугались, не знали, что делать. Кто-то из взрослых прибежал, кирпич с тебя скинул. А у тебя нос,  как у япошки с озера Хасан, сплющенным сделался.
       - И никаким не сплющенным, - решительно возразил я. - Это ты уже придумала. Значит, только из-за этого меня и вспомнила?
       - Не только поэтому, - улыбнулась Любаша. - О  каждом из вас начни 
припоминать, так и обхохочешься, и обрыдаешься. Ты хоть не обиделся? А то
я еще вспомнила, как у нас тут кино "Старый двор" снимали, и ты...
     - Да ладно, все это, конечно, помнят, - заторопился я, меняя тему разговора.- И дирижабли тогда летали, и паровозы ходили. Мы сбегали к ним с откоса и старались попасть под струи пара. Так здорово было! А еще старьевщики тут  частенько появлялись. Татарин один интересно кричал: "Шурум-бурум, берум!"
       - Я помню! - воодушевился Самокат. - У него в обмен на тряпки чего только не было! Свистульки глиняные, опилочные мячи на резинках, воздушные шары... Мы ж, когда он появлялся, все во двор выбегали. Натуральный обмен вели, как  Миклухо-Маклай с дикарями.
       - А еще точильщик приходил, - сказал Василий. - Ножницы, ножи ему из всех подъездов несли. Он точило крутит, искры веером сыпятся, а мы под эти искры  руки подставляем. Забавно!
       - Теперь точильщиков днем с огнем не сыскать, - вздохнула Люба. - Одни 
бомжи лишь и шастают. Но вы зачем всё же пришли? Только не говорите, что
просто так! Пусть с водкой, с закуской, но повод-то есть?
       - Конечно. Столько лет не виделись, - ответил Василий. - А ведь все друзья детства. Вот в детство и вернулись. Сидим, вспоминаем...
       - А что ты про Думу и правительство толковала? Они здесь при чем? 
       - А вы не догадываетесь?
       - Ни слухом, ни духом! - клятвенно приложил руку к груди Юрка. - И   
как на духу!
       - Так ведь выборы скоро, - развела руками Любаша. - И в Госдуму, и в
городскую. Вот Колька Паклин, помните такого, к нам на днях приезжал. На 
двух "мерседесах"! Разодетый, вальяжный! Решил баллотироваться и ищет голоса. 
А где их больше наберешь, как не в своем бывшем доме? Чего нам только не обещал!
        - Коляй Бу-бу? - не  поверил Самокат. - Коляй - в депутаты? Мало ему того, что и так имеет, но теперь еще и неприкосновенность потребовалась? Не иначе, как на чём-то прогорел.   
        - А он кто вообще? - поинтересовалась Люба. - Вёл себя, как министр...
С такой охраной  приехал, куда там президенту!
        - Олигарх он, Любаша, - сказал Василий. - Только мелкого пошиба. Ни 
нефтяной, ни алюминиевый, ни газовый магнат. Но владелец целой сети магазинов, 
кафе, пары фабрик и еще кое-чего.
        - Да как же он сумел все это захапать? - изумилась Люба. - При его-то двух классах с  тремя коридорами?
        - Как? История умалчивает, - уклончиво ответил Самурай. - Но сейчас немало
обогатившихся - таких же.
        - И чего он обещал? - уставился на Любу Юрий.
        - Ну-у... лифты отремонтировать. А то ездить в них страшно. Скрипят так, 
что, кажется, вот-вот оборвутся. Евроремонт у малоимущих сделать. В том числе,   
и у меня. Лекарствами обеспечивать. Лишь бы мы голосовали.
        - Да, посулы широкие, - усмехнулся Самокат. - Только чем они обернутся?
        - Да, наверное, ничем, - улыбнулась и Люба. - Нам что, в первый раз? Сколько
было обещаний, чего не сулили! А на деле ни одно обещание не выполнено. Да и на
прием к нашим избранникам не всегда попадешь. - Она достала из кармана сарафана
платочек и осторожно промокнула повлажневшие губы. Затем задорно оглядела нас.
- Но чего вы посмурнели? Вон же и водочка выдыхается, да и закусочка, наверное,
есть... Так что не останавливайтесь, и старушке, как подружке, плесните чуток.
       - Х-хе, о чем разговор? - оживился Василий, достав еще один стаканчик, а
за ним из той же сумки очередные бутерброды. Наполнив стакан до краев, подал 
его женщине. - Прошу, милая Люба. За здоровье твое, за добрую память! Ты-то   
кем в жизни стала? Я вот в мэрии работал. Юрка ученым был, а сейчас -
коммерсант, ширпотребом торгует. А Вадька - писатель, романы сочиняет.
       - Ишь ты, - бережно приняв стаканчик, уважительно покачала головой   
подруга детства. - Стало быть, все выжили, никто не пропал. А я как была санитаркой 
в роддоме, так ею и осталась. В нашем миусском, бывшем имени Крупской.
Так что общий у нас не только этот дом, но и родимый родильный, из которого 
всех нас вынесли.
    - И дети у тебя есть? - спросил Василий, наливая понемногу себе и нам.
     - Как не быть, - Люба поочередно оглядела всех нас. - Без этого нельзя.
Трое сводных. Две девицы и парень. У меня мужики не задерживались. Сотворит
ребятенка и... ищи его потом! Сама всех подняла, на ноги поставила. Ванька -
слесарь в трамвайном. Нинка - водитель троллейбуса. Нюрка - врач-педиатр в
нашей поликлинике. У всех семьи, у всех дети. Так что я не одна. Да и вы ведь,
наверное, давно уже деды?   
     - Давно, давно, - подтвердил Самурай, поднимая свой стаканчик. - Но
давайте выпьем. Снова за всех нас, за все хорошее!
     Мы дружно выпили и потянулись за закуской.
    - Э-эх, - вздохнул Самокат. - Гитарку бы сейчас! Для душевной раскованности,
чтоб накал страстей излить! Я ж почти двадцать лет в самодеятельности пел. На 
профессиональную сцену не раз приглашали.
    - Так чего же не пошел? - удивился я. - Сейчас был бы народным...
    - Да наука удержала, - махнул рукой Юрка. - А теперь уже поздно. Только
и радости - для себя и для друзей...
    - Значит, гитарку, - встрепенулась Любаша. - Тогда пожалуйте ко мне. Я 
самоварчик спроворю , вареньем угощу. В прошлом году Сёмка Бурштейн так же
неожиданно заехал. Так от этого вареньица оторваться не мог, даже прослезился.
Тощий, очкастый... как был Паганель, так им и остался.
-Сёмка?- изумился я.- Вечный наш противник? Это же в его окна мы свои
мячи фугасили! Потом, правда, помирились. В основном, из-за Белки, сестры его.
Вот девка была, своя в доску! Во всех наших играх и похождениях участвовала.
-Ну, Сёмка уже давно не Сёмка, а Семен Ефимович. В Израиле живет. Сейчас
там едва ли не самый знаменитый врач. Приглашал меня к себе, в клинику свою
лечиться. Даже адрес оставил,- похвасталась Любаша.- А Белка по-прежнему здесь.
Сейчас, видимо, на даче. С ногами у неё плохо. Но, если бы знала про вас, обязательно примчалась бы.
-Ну, что ж,- усмехнулся Василий.- С Белкой мы, конечно же, обязательно встретимся. А с Сёмкой по интернету свяжемся. И вот если он приедет, то все вместе и закатимся к тебе на чаёк. А  пока побудем  здесь, - отказался Василий. - Кто-то из наших может появиться,
а нас не обнаружит.
    - Так у тебя есть гитара? - воодушевился Самокат.
    - Почему ей не быть? - гордо повела плечами Любаша. Дескать, что же мы, 
разве хуже других? - И гитара есть, и баян... Ванька мой на всех инструментах 
шпарит! Да и молодежь тут у нас ночами куролесит. И с гитарами, и с
магнитофонами, чуть не до утра. Я их вечно гоняю. А тут вдруг сама... Но ничего,
это ж день, и мы никому не помешаем. Так что ждите, сейчас я Ванюшкину принесу.
    Люба вскочила и заторопилась к своему подъезду.
    - Поспешай! А то душа изнемогает, - крикнул вслед ей Самокат, и вдруг
расплылся в улыбке. - Ба-а, кого я вижу! Еще один сюрприз!
    Из появившегося во дворе "Вольво" неторопливо вылезли пожилой генерал 
в лихо сдвинутой набок фуражке, его красивая спутница и молодой человек в 
форме курсанта военного летного училища.
    - Наконец-то! - строго заговорил Василий. - А мы вас ждать перестали. Ведь 
на десять назначено. Почему задержались?
    - Не сердись, Самурайчик, - нежно улыбнулась женщина, и приветственно 
помахала нам рукой.- Мы Горьку встречали. Утром только прилетел. И вот с нами
напросился.
    Генерал уже шел к нам, широко расставив руки, словно бы собираясь всех 
нас сгрести в охапку.
    - Здорово, пацаны! - зарокотал он хорошо поставленным командирским басом.
И, вглядевшись в меня, отступил на шаг. - Елки-моталки! А ведь это Вадька Зубов!..
Карасятина, черт! Дай я тебя обниму!..
     -У-утюг! - завопил я. - Е-мое! Шишка с перцем! Братцы, неужели это Мишка
Гринёв? Да нет, нет, не может быть! Это ж я в наших играх всегда командующим   
был! И  вдруг... нате вам - Ми-и-ишка! У-утю-уг!
     - Ка-арась! Зараза! Где ж ты был столько лет?
     Мы обнялись. Затем снова отстранились, взыскательно оглядывая друг друга.
Генеральский мундир сидел на Мишке, как влитой, и очень ему шел. А тут еще и 
Звезда Героя, и почти не поблекшие синие глаза. Ну, мужик хоть куда, многие «наяды»,
наверно, сохли. Вот только ноги при его раздавшемся широком торсе показались
мне малость коротковатыми. Очень он напомнил мне Ивана Никитовича Кожедуба,
с которым я был близко знаком, особенно в его зрелые маршальские годы. Но ведь
среди бывших летчиков-истребителей немало было похожих - время и возраст
к о р р е к т и р о в а л и  фигуры.
     -У-утю-уг!
     -Ка-а-арась!.. Светка, возрадуйся! Твой вечный воздыхатель! Погляди, какой 
зубр! Импозантный, вальяжный! - закричал Мишка, подталкивая меня к жене. -
Да обнимитесь же, черти!
     - Здравствуй, Вадинька, - ласково сказала Светлана, подставляя мне щеку для
поцелуя. - Я тебя по телевизору видела и сразу узнала. А теперь и наяву. Хорош,
хорош , ничего не скажешь. А вот я постарела, и довольно сильно. Не правда ли?
    - Неправда! - опровергла её появившаяся с гитарой Любаша. - Наговариваешь 
на себя. Все бы так изменялись. Любой деве семнадцатилетней сто очков фору
дашь!
    - Ой, да что ты, - замахала руками Светлана. - Какая уж там фора? Льстишь
ты мне!
     - Да ничуть! В самый раз, - подтвердила Люба, отдавая гитару Юрке. -
Куколкой была, куколкой и осталась. Поздороваешься со мной, генеральская
жена? А то, может, не узнаешь? Вот меня жизнь потрепала, так потрепала!
     - Любочка, милая, - обнимая ее, засмеялась Света. - Да как тебя не узнать?
Ведь улыбка твоя - одна такая на свете!.. Вот... а это, позвольте представить, 
наш старший внук Егор, - повернулась она к курсанту. - Будущий военный летчик, 
как и его дед.
     И пока Егор представлялся, прикладывая руку к пилотке и поочередно 
пожимая руки старшим, Самокат уже успел налить очередной стаканчик, и генерал
приготовился его опрокинуть. Однако Светлана Андреевна была на страже.
     - Михаил Александрович! - укоризненно воскликнула она. - Что же это 
такое? А ну, отставить! У тебя еще и вечером семейное торжество. А ты,  Юра, 
милый друг, генерала не спаивай. Успеете еще и за встречу, и за все ваши детские 
проказы и выходки.
     - Видали? - хохотнул Гринёв, послушно вернув стаканчик Седову. -
Командерша! Ладно, слушаюсь. Подожду. Ну, а как вы тут без нас? Небось ,
уже о многом перетолковали?
     - Да какое о многом? - с досадой проворчал Самокат, передавая стаканчик 
мне. - Давай хоть ты, Вадька, чего добру пропадать... О многом, - повторил он. -
Когда бы мы успели? Так, по мелочам... эпизодично, обрывочно...
     - Так и вся наша жизнь из эпизодов состоит, - сказал Мишка, с завистью 
поглядывая на стаканчик в моей руке. - И память сходу выхватывает лишь то,
что лежит на поверхности. Я вот ехал сюда и на глобальное настраивался. А 
вспоминались то педальные машины  и деревянная горка на Миуссах, то, как мы 
зимой на коньках за проезжавшие грузовики самодельными клюшками цеплялись, 
то, как на подножках и на "колбасе" "Букашки" ездили. Помните "Букашку"?
Трамвай маршрута "Б"? Он с Лесной заворачивал на площадь Белорусского 
вокзала. А посреди площади будка кондукторская стояла, и вообще трамвайное
кольцо.
     "Букашка", - тут же вспомнил я. - Я под эту "Букашку" однажды попал. В
третьем классе это было, меня из нашей сто сорок второй перевели в двадцать 
восьмую на первой Тверской- Ямской, угол Александра Невского. Там я сдружился с Мишкой Гусевым,сыном поэта Виктора Гусева. Того, который написал сценарии фильмов "Свинарка и пастух" и «В шесть часов вечера после войны». А "Букашка" тогда с Большой Грузинской при повороте на Лесную замедляла ход. И мы с Мишкой, возвращаясь из школы, прыгали к ней на подножки. Однако в тот раз мне не повезло. Я лихо запрыгнул и вдруг увидел стоящего прямо перед собой милиционера. Все! Конец! Сейчас он меня схватит!Между тем трамвай уже набрал ход, но я, не думая о последствиях, попытался спрыгнуть, и меня тут же потащило под подножку. Спасибо, вожатый заметил и резко затормозил. Тот же самый милиционер, совершенно белый от испуга, выволок меня и осторожно поставил на ноги, ощупывая и оглаживая.
       - Жив? Жи-ив?. - как заведенный, повторял он. - Что же ты это делаешь, 
сумасшедший малец? Проводить тебя? Где ты живешь?
       - Там, - неопределенно махнул я рукой, и вместо того, чтобы поблагодарить
спасителей, резво дал дёру в сторону Миусского парка.
       Все это пронеслось в голове в какую-то долю секунды, и я снова включился
в общий разговор.
       - Ну, а если о глобальном, так именно двадцать второго июня, где-то в
десять часов утра Толик Крицкий погиб. Выехал на самокате на мостовую, а 
на него пятитонка! И всё на наших глазах! Потом его увезли, всё замыли, затерли...
Но кто-то газету окровавленную повесил на забор. Она висит, а в это время
Молотов по радио выступает. Помните, черный раструб на столбе у гастронома
нашего? И вот под ним толпа, люди замерли... плачут... И мы тоже там толчемся ,
уже всё понимая. Как-никак, первоклассники... грамотеи с малых  лет... Помните?
Мишка? Васёк?.. Ну?.. Так вот с той поры у меня Великая Отечественная с этой
детской кровью ассоциируется. Словно символ всего, что нам довелось пережить.
       Я закончил эту тираду и, вспомнив, что в руке стакан с водкой, залпом
осушил его.
       - Пережить, - вздохнул Василий. - И ведь пережили. С горечью, с болью...
рано повзрослев. И всю войну - в Москве. В эвакуацию не уезжали, за что спасибо 
нашим родителям. Они же все верили, что Москву не сдадут!
       - А помните, как у Большого театра подбитый "юнкерс" поставили? - резко   
ударив по струнам гитары, напомнил Юрка. - Пацанва со всех районов тогда к нему
съезжалась. И без нас там не обошлось.
       - А выставка трофейного вооружения в парке Горького? - дополнил   
воспоминания Михаил. - Там уже не только "юнкерсы", но и "мессеры", и
"фокке-вульфы" были. А танки, а орудия! Я раз двадцать туда ездил. Да и с тобою,
Карась, мы тоже там были.
       - Помню, помню! Всё помню, Утюжок. А когда немцев пленных по Садовому
кольцу гнали? Мы на Маяковку примчались, когда половина их уже прошла. А они 
всё шли и шли. И за ними поливальные машины - следы их смывали. Так что мы -
современники и свидетели такого, о чем в веках будут помнить. И даже первый
московский салют мы с твоего, Самокат, балкона наблюдали. Тогда от вас еще
кремлевские звезды были видны.
       - Сейчас их, наверное, не видно, - предположил Самокат. - Вон же всё новые
высотки позакрыли.
       - Ой, ну хватит, хватит! Умолкли! - замахал руками Самурай.- Наговоримся
еще... Светочка, Михаил, присаживайтесь. По такому случаю немножко коньячку.
Карась притаранил. Да не что-нибудь, а "Двин". Внуку вашему можно?
       Васька  вытащил на свет мою бутылку, и  умело сорвал пробку.
       Михаил усмехнулся.
        - Можно и внуку, если он не возражает.
       - Нет, нет, - бросив беглый взгляд на Светку, отказался курсант. - Я
воздержусь. Мне просто приятно с вами побыть. Я обо всех вас столько слышал.
И от бабушки, и от деда.
       - Интересно, интересно, - не выпуская из рук гитары, прищурился Седов. -
И что же они рассказывали? Как мы хулиганили, как с уроков сбегали, как шайка
на шайку с новослободскими дрались?
       - Ну, что вы! Наоборот, - застенчиво улыбнулся парень. - Всё только
героическое. В воспитательных целях! Как за ранеными ухаживали в госпитале,
что был в церкви напротив. Как во время воздушных тревог на крышу лазили,
чтобы зажигалки тушить. Было такое?
       - Зажигалок не тушили, не сподобилось, - честно признался Васька. - Но 
на крышу лазили, удирая из метро и дворового бомбоубежища. Ох, и выдрал
меня как-то за это отец! Он начальником эвакопункта был на Белорусском вокзале.
А в одну из ночей сорок первого года фугаска упала на привокзальную площадь.
Два старых дома снесло, в остальных, окружающих, взрывной волной все стекла
повыбило. А я в эту ночь из бомбоубежища смылся. Поднимаюсь на крышу, а
там Генька Русак и твой дед с биноклями. Глядим: небо все в прожекторах,
с крыши Второго часового завода зенитки палят, самолеты ревут, аэростаты
качаются, и из перекрестных лучей пойманный "юнкерс" пытается  вырваться.
Мы орем: "Ага, попался! Смерть фашистам! Смерть Гитлеру!" Но тут нас
дружинники обнаружили и родителям сдали. Вот тогда-то наутро меня батя и
"приласкал". С того дня я и в метро, и в наш подвал, как миленький, бегал.
    - Ну что за человек? - загорячился Самокат. - Призывал всех умолкнуть,
а сам снова завелся. Долго еще будешь себя жалеть? Вроде одному тебе по тылам 
попадало. Разливай! А то шоколад уже растаял!
       Когда Василий совершил священнодействие и все наконец дружно выпили,
Самокат ударил по струнам.
       - А теперь споем! Можно романс. Но сначала что-то довоенное. У нас,
Егорушка, песни в основном патриотические были. Это сейчас "юбочка из
плюша" и "люби меня по-французски"...тьфу! А раньше - "По военной дороге", 
"Если завтра война", "Броня крепка и танки наши быстры"...э-эх! И не хочешь,
а подпоешь. Мы на них воспитывались. Вот, послушай...
Броня крепка и танки наши быстры,
И наши люди мужеством полны.
В строю стоят советские танкисты,
Своей великой Родины сыны.
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
пойдут машины в яростный поход,
когда нас в бой пошлет товарищ Сталин
и первый маршал...
Нет, чего-то мне не хочется петь ни о генералиссимусе, ни о первом маршале.
Послушай другую... Вот эту...
    Оседлаю я горячего коня,
                Крепче сумы приторочу в перемет,- чувствительно закатив глаза, запел Седов.
-Встань казачка молодая на плетень, проводи меня с конем на бюллетень!-
неожиданно продолжил за него Мишка.
Самокат подскочил от обиды и неожиданности.
-Ну, зачем же ты так? Зачем песню испортил?
-Так ведь и она же подхалимская,- миролюбиво улыбнулся Мишка.- Про того же
первого маршала. Забыл, как там дальше? «Красный маршал Ворошилов, погляди, на казачьи богатырские полки!». Да если бы СССР войну с его конницей встретил, то мы и недели не продержались бы. Так что лучше давай романс. Ну, хотя бы «Белую акацию». Светланкину любимую... А?
-Что ж, пожалуйста. Итак, в сопровождении ансамбля ветеранов нашего двора, романс!  Солист - застуженный артист дома на Бутырском валу Юрий Самокат. Дирижер - генерал авиации Гринёв, в прошлом обладатель простонародного дворового псевдонима
"Утюг". Прошу, маэстро!..
   
    
        ...Время давно перевалило за полдень, а мы всё сидели, вспоминая минувшее.
Мы и попели, и даже потанцевали  под Юркину гитару, Люба с Седовым и
Федотовым, а я со Светланой. Да, когда-то я был влюблен в эту нынешнюю
женщину, по-прежнему прекрасную и привлекательную. Я так крепко прижимал её
к себе, и она так восторженно кружилась, время от времени обращаясь к Мишке,
который делал вид, что не обращает на нас внимания:
        - Эй, генерал! Не ревнуешь? Посмотри, как писатель меня обнимает!.. Кружи,
кружи меня, Вадинька! Давно я так не кружилась!
          Юрка рвал струны гитары, то и дело меняя ритмы: то вальс, то танго, то черт
знает что. Светка уже задыхалась, изнемогая. Но когда я пытался прекратить наш 
"марафон", она умоляла:
       - Нет, нет, не останавливайся! Давай еще... еще-е!
       - Дождется Карась, что я вызову его на дуэль! - наконец не выдержал Мишка и
положил свою руку на плечо Самоката. - Все! Заканчивай! Ей нельзя... она недавно...
после операции... Светик, я тебя прошу...
       - А-а, - раздраженно выдохнула Светка. - Все нормально. Ничего со мной не
случится. Вечно ты, Мишенька, преувеличиваешь.
       Однако призыву супруга вняла и опустилась на скамью , томно обмахиваясь
платочком.
        - Домостроевец! - со смехом выдохнула она. - И чуть что, так сразу дуэль!
         - Ну? Неужто "Отелло"? - засмеялся и  я. - Утюг, ты чего? Правда, что ли,
ревнуешь? Тогда действительно дуэль. Дуэль! И только на шпагах!
        - Да ну тебя к черту! - расхохотался и Мишка. - Тоже мне...
        Он хотел еще что-то сказать, но внезапно умолк и повернулся к медленно
вползающему во двор автомобилю.
        - О-о, не слабо! "Шестисотый" мерс, - подал голос Самокат.- Еще кто-то
прикатил... Кру-утой, видно, мужик...
         Лимузин с сияющими тонированными стеклами, за которыми не было
видно находящихся в нем, сделал круг по двору и остановился рядом с машиной
Гринёва. Дверцы его одновременно распахнулись и оттуда выскочили двое
мощных амбалов, помогая выбраться пузатому старичку с резной тростью в руке
и черной повязкой на левом глазу.
          - Кхм, - кашлянул я. - Не нравится мне этот субъект. Не гармонирует он с 
нами. Разные общественные категории. Да и морды у его шестерок весьма 
угрожающие.
         - Но, может, он по другим делам приехал, - наклонившись к деду, негромко 
сказал Егор. - Дом у вас большой, народу живет много.
         - Да. Но хромой целеустремленно к нам подгребает, - продолжал я. - И
мордовороты в карманах руки держат. Уж не стрелка ли здесь назначена? Кого
и с кем?
         - Да это же Бу-бу! - засмеялась Люба. - Паклин Колька! Или не узнали?
         - Как не узнать, - проворчал Федотов. - Только какой черт его сюда принес?
         Теперь и я узнал нежданного гостя. Весь в черном, с черной "бабочкой"
на шее, он казался представителем престижного похоронного ведомства, по
службе обязанным носить этот траур.
         - Постойте в сторонке, - приказал он своим людям, продолжая подхрамывать
к нам. - Ба-а! Какие люди! Любка, это ты сей вернисаж организовала? Не подвел
меня Шнурок, не обманул. Вся старинная братия почти в полном составе. И 
даже генерал! Здорово, Мишаня! Сто лет тебя не видел. Очень тебе все эти звезды
идут!
         - Здорово, Бу-бу, коль не шутишь, - ответил  Мишка, демонстративно
пряча руки за спину.
         Коляй заметил этот жест, но заводиться не стал.
          - А почему "Бу-бу", а не Николай Иванович? - добродушно усмехнулся он. -
Что за фамильярность? Я же тебя не "Утюгом" назвал, а чин по чину... по званию.
И с кирюхами твоими уважительно обойдусь, хотя вижу, что по-прежнему у вас 
не в почете. Ну да Бог вам судья... Здравствуй, Юрок! Привет, Вадимчик! - со
старческой хрипотцой выкрикивал он, и настороженное, темное, единственное
его око прямо-таки ввинчивалось, как буравчик, в каждого из нас. - Удивляетесь
моей памяти? Так у меня глаз - ватерпас! Один раз увидел - на всю жизнь запомнил.
Особенно тех, кто из меня крови попил. Это тебя, Федотов, касается. Как ты не
наезжал на меня из своей мэрии, каких ментов не натравливал, а я весело живу.
И надеюсь жить долго!
        - Живи. Только другим не мешай, - хмуро буркнул Васька. - А то у тебя
хватка прямо паучья!
        - Ну не надо, не надо, - опираясь на палку, переступил с ноги на ногу
Коляй. - К чему злые выпады? Хотя я могу их принять за комплимент. В наши
дни только так существовать и следует. Чуть расслабишься, растеряешься, и тебя
тут же сожрут.
        - Но ты приехал не затем, чтоб свое кредо обнародовать? - парировал
Василий. - Что-то тебе надо? И, кстати, причем здесь Шнурок? Почему Серега?
        - Так ведь именно он мне о вашем сходняке доложил, - едко усмехнулся
Коляй. - Он мне благодарный. Сколько лет на меня пашет! Я ему, алкашу, спиться
не позволил. Подобрал, подлечил, приставил к делу.
        - Но как тогда Шнурков узнал о нашей встрече? - недоуменно пожал
плечами Васька.
        - Да это я его позвал, - положив гитару на колени, повинился Юрий. - 
Встретил на Беговой, ну, и пригласил... все-таки он наш... бутырский. А он
Коляя посвятил, а сам прийти побоялся. Позорник! С малых лет перед сильными
прогибался!
       - Зато живет хорошо, - хохотнул Бу-бу. - Ни в чем не нуждается. Во всяком   
случае, лучше любого пенсионера. Я вот Любке говорил: потрудись на меня  и 
за раз получишь столько, сколько за год не заработаешь. А твоя, Михаил, пенсия,
если не секрет, на сколько тянет?
        - Сколько есть, все мое, - отрезал  Гринев.
        - Ага! - насмешливо покачал головой Колька. - Страшная военная тайна!
Только не больно ты на это "свое" разгуляешься. Правда, тебе теперь за "Героя"
 приплачивают чего-то, но все равно ты по достоинству не оценен. Как и все
остальные. Как ты, Самокат. Мне Шнурок донес, что ты на барахолке тряпьишком
торгуешь. А ведь был большим ученым, что-то изобретал. И вот у меня ко всем
вам деловое предложение. Я все ваши пенсиешки многократно увеличу.
Поработайте со мной, вливайтесь в команду. Мне такие уважаемые люди нужны. 
Служба в основном будет представительская. При ваших-то связях можно многое 
связать! Ну, чего призадумались? Я предлагаю верняк! Вы - мне, я - вам, и - мир
во всем мире!
       - Ну, а в доме, тут, у тебя какие дела? - спросил Василий. - Любаша рассказала.
       - А я не скрываю, - форсисто выпрямился Бу-бу, покосившись на парней, 
не отрывающих от него глаз. - Надо мне человечка одного в Думу пропихнуть. 
Выборы на носу, и голосов много требуется. Особенно надежных. Тем более,
что я провожу его по этому избирательному округу.
       - Ты  проводишь? Именно ты? - не поверил я.
       - А что тут такого? - пренебрежительно оттопырил нижнюю губу Колька, 
явно презирая меня за непонятливость. - Ежели я - спонсор! Ну, а если не я, так
общественное объединение. Например, кондоминиум нашего бывшего дома.
Ведь различные партии своих по спискам протаскивают, ни с какими избирателями
не советуются. А мы демократически... народным волеизъявлением! И если вы
авторитетом своим мне поможете, у нас точно в Госдуме будет свой депутат.
       - Персональный? Карманный? - хмыкнул Юрка. - Имени господина Паклина?
И для этой марионетки тебе нужны голоса?
       - Так ведь я же не бесплатно, - обиженно процедил Коляй, явно задетый
издевательским тоном Самоката. - Все чего-то получат. И с этим  домом разберемся,
надеюсь, в лучшую сторону. А кому, чем  и как депутат будет служить, это забота
заинтересованных. Ведь не секрет, что повсюду лоббирование идет. Каждый 
пытается что-то выжать для своих .
       - Не секрет, - сказал я. - Но почему тогда сам не баллотируешься? При твоем-то
умении ты в Думе лучше преуспел бы.
       - Ну, во-первых, я стар, - нехотя ответил Бу-бу. - А во-вторых, у меня бизнес.
И  пустопорожняя говорильня меня не прельщает. Тем более, что основные дела
решаются в кулуарах. А кандидат мой - говорун и умелец еще тот! Вот ты, Зубов,
кто сейчас?
       - Вадька - писатель, - опередил меня Самокат. - Тебе же, наверное, и писатели
требуются?
       - Еще как! - поощрительно улыбнулся мне Коляй. - Если золотое перо, то 
я  раскручу его круче всяких акуниных! Тут же полное собрание сочинений 
издам! Тебе, Юрок, не лоток, а модный бутик предоставлю. И Федотову, уж как я
его не люблю, а приличную денежную синекуру устрою. Черт возьми, не чужие
же  мы! Столько лет друг друга знаем!
       - Ну, а мне что предложишь? - насмешливо спросил Михаил. - Меня тоже
возьмешь? Уж не швейцаром ли в свой престижный офис?
       - А ты, Мишаня, вообще вне конкуренции, - "обнадежил" его Коляй. - Твое
дело - орденами сверкать и щеки надувать. Ты у меня  будешь замом по имиджу!
Самое престижное генеральское занятие. Ну, так как? Сговоримся? Кто еще вам
подобное предложит?
       Мы переглянулись, понимая друг друга.
        - Да-а, - покачал головой Василий. - Предложение заманчивое. Только я за
всех скажу: а не пошел бы ты на...
        - Что-о? - побагровел Бу-бу. - Куда это "на"?
        - А туда! - сжал кулаки Самурай. - Сколько лет на свете прожил, а не уяснил,
что не все в этом мире продаются!
         - Вре-ешь! - выдохнул Колька. - Любого можно купить! Все зависит от
количества цифр в энной сумме!
        - Может, и так, если судить по некоторым, - вызывающе глядя в 
гладко выбритое мясистое лицо Коляя, заговорил Михаил. - Но на нас твои
количества впечатления не производят. Так что правильно Васька говорит:
вали ты отсюда! И дорогу к этому дому забудь. Он для тебя теперь - запретная
зона!
          - А ты что за запретитель? - забесновался Коляй. - И кому угрожаешь? Мне?
Мне-е? Да я только мигну, и от твоего генеральства ничего не останется! И
даже от этого дома. Я же его покупаю по остаточной стоимости! И уже
договорился со всеми властями. Затем снесу к чертовой матери, чтоб и памяти
не осталось! А на месте его та-акое построю, что вся Москва сбежится  смотреть!
          - Надейся, - усмехнулся Васька. - Только лапки у тебя, паучок, коротки. И 
кого бы ты ни купил, не призвал себе в помощь, ни Дума вам не обломится, ни
этот дом.
          - А вот мы посмотрим, - яростно застучал палкой по земле Колька. - Поглядим: 
кто кого? Встанете поперек - раздавлю, не задумываясь! Пусть хоть всю авиацию 
Утюг на меня поднимет. А еще у вас ведь детки и внуки есть. Побеспокойтесь о
них... мало ли чего случается? Непрочен человек, и смертен... смертен...
        - Господи! Что он говорит? Чем он угрожает! - закричала Светлана. - Миша,
Юра, Вадим, да ответьте же ему!
        - Я отвечу, отвечу, - набычился Мишка, поднимаясь со скамьи. - Я ему сейчас
вторую ногу собственными руками выверну! Ах ты, гад! Мразь поганая! Как был
уголовником, так им и остался!
        - Ну-ну, ты не очень, - отступая, забормотал  Коляй. И, видя, что Гринёв 
вот-вот его ударит, заорал своим амбалам: - Шрам! Булыга! Ко мне! Вы чего там
замерли? Доставайте "волыны"!
        Телохранители, опомнившись, бросились к хозяину, на ходу выхватывая из
карманов пистолеты. Убедившись, что он надежно прикрыт, Бу-бу снова осмелел.
         - Ко-озлы! Фраера! Подумайте, с кем связались! Я  вас в детстве давил, и
теперь душить буду! Вы меня еще попомните! Я-а... ва-ас...
         Коляй захлебывался ругательствами, не замечая Егора, который, сбегав к
своей машине, достал видеокамеру и теперь снимал всё происходящее.
         - На хрен! От генерала до барыги! Всех сучат! Всех под корень!
         - А вот тут ты Бубуин прокололся окончательно, - прервал его истерику Самурай.
- Вон же сколько свидетелей из окон глядят! Бандит, бандит он и есть! В какую бы
шкуру ни рядился. Кстати, нас даже снимают. Егор, иди сюда! Чувствую, что будет 
новый фильм "Старый двор"!
          - Шра-ам! - заголосил Коляй. - Отними у щенка видеокамеру! Ну-у? Живо!
         Широкоплечий, коротко остриженный парень послушно бросился к Егору,
но его опередили Михаил и Василий. Встали - глаза в глаза. И малый опустил 
пистолет.
          - Ну, чего застыл? - затопал ногами Коляй. - Шмальни сперва в воздух!
А не поймут - по ногам!
         - Да что я, идиот? - откликнулся парень. - На глазах у всего мира!.. Отдай
плёнку, сачок! Я хорошо заплачу!.. Двести баксов... триста! Ну? Ты же, курсант,
таких сроду не видел!
          - Видел и побольше, - усмехнулся Егор, продолжая водить камерой от него
к Коляю. - А ты обернись! Насчет вас уже звонят!
       - Да, да, - помахав зажатым в руке мобильником, крикнула Светлана. -
Я вызвала милицию! Сейчас приедут!
         Шрам застыл в растерянности, видя, что Коляй и второй его кореш спешат
к "мерседесу". И этим тотчас же воспользовался Михаил. Бросившись на бандита,
заломил ему руки.
          - А "пушку" лучше отдай! Плохое это дело! Ты еще молодой, за кого лоб
подставляешь?
          - Не-ет! - вырываясь, завопил Шрам... - Отвали! Пристрелю! Отпусти,
па-аскуда-а!
          Вырывая оружие, он нажал на спусковой крючок, и грохот выстрела заставил
вздрогнуть окружающих. Однако Мишка с Василием окончательно скрутили "бойца".
          - Э-эх, дурила, - осматривая левую свою руку, выругался Михаил. - Себя
же и  погубил! Говорил я тебе, за кого лоб подставляешь?
          - Ми-иша! - бросилась к нему Светлана. - Ты ранен? Вызвать "скорую"?
          - Да нет, пронесло, - облегченно вздохнул Мишка. - Лишь рукав опалило...
- Он повертел в руках отнятый пистолет. - Смотрите-ка, "вальтер"! И возможно,
уже засвеченный!  Ну, Бу-бу, ты и за это ответишь!
          - Босс! Булыга! Не бросайте меня! - истошно вопил между тем качок,
обращаясь к садящимся в "мерс" бандитам и тщетно пытаясь вырваться из железных
объятий Самурая.
          Бубуин, уже ввалившись в машину, высунулся из открытой дверцы и проорал
напоследок:
          - Падлы ничтожные! Война, так война! Я ж вас всех по одному отслежу и урою!
          "Мерседес" мягко фыркнул и, сорвавшись с места, тут же скрылся за домом.
          - Напрасно он так, - передавая Шрама Юрию и мне, сказал Василий. - Не
жалеет себя! Не сознает, что его самого уже урыли!.. Камера у тебя надежная?
Не подвела? - обратился он к Егору.
          - Новейшая из новых! - обнадежил Егор. - Отец  в честь окончания третьего
курса подарил. Я все с самого начала заснял. Словно предчувствовал. Вон, кажется,
милиция приехала!
          Во двор влетел милицейский "жигуль", и из него выскочили капитан и двое патрульных с автоматами в руках.
          - Повели! - приказал Василий мне и Юрке, и мы тут же потащили Шрама к
"жигулю".
          Шрам визжал, вырываясь, но мы держали его крепко. Затем, после объяснений 
и составления протокола, с передачей отнятого оружия, пообещав явиться для
показаний по первому зову, мы попрощались с милиционерами и вернулись к скамье.
          - Ну, теперь я за Пакляшку ломаной копейки не дам, - радостно потирая руки,
возликовал Самокат. - Теперь ему кранты!
          - Ломаной копейки? Кто знает, - с сомнением пожал плечами Василий. -
Плёнка, конечно, доказательство веское. И стрельба, и пистолет... Всё для следствия
и суда. Но сколько раз даже вопиющие дела оканчивались ничем! Ведь сказал же
Бу-бу все зависит от цифр! И я с подобным уже не раз сталкивался.
        - Но теперь ему никакие цифры не помогут, - обнадежил друзей я. - Я ребят
из СМИ подниму, сам буду писать. И полагаю, что за Бубуина никто не вступится.
Он лишь шавка для тех, кто за ним стоит. А теперь сам подставился и их подставил.
Депутатскую аферу тут, считайте, провалил. Шухер громкий поднял. А такое не
прощают!
       - Ну, а если впрямь продолжится нашествие проходимцев, нацелившихся
откупить всё окрест, то мы дом этот превратим в сталинградский дом Павлова. 
Ни один фашистюга ведь там не прошел! - стукнул кулаком по спинке скамьи Михаил.
        - Правильно, - поддержал его Самокат и, схватив гитару, ударил по струнам. -
Я всё сокрушался, только не смейтесь, что живу мелко, скучно... закис в своей торговле 
и света белого не вижу. А теперь у нас вроде бы цель появилась. Может быть, самый 
мой последний боевой рубеж! А? Неплохо сказал? -
Юрка нервно хохотнул, словно  боясь, что его упрекнут в пафосности.
        - А что? Ситуация обычная. Коляй неспроста проговорился. Вон место-то
какое! Это же центр! Справа - Ленинградка, слева - Тверская, а посередине  - 
Белорусский. Так что желающих завладеть им много,- вздохнул Василий. И помолчав, добавил:- Тем более, что и дом-то наш действительно старый. И уже не косметического, а капитального, несомненно, ремонта требует. И поэтому городу его проще продать. Хотя, может быть, я и ошибаюсь.
       - Но ты же вхож ведь по-прежнему во все инстанции? - неуверенно спросил
Юрка. - Так или нет?
        - Пока вхож, - поджал губы Самурай. - Но ведь время и люди постоянно
меняются. Короче, завтра буду в префектуре, свяжусь с районными властями. О чем
узнаю - сообщу.
       - Так что, Любаша, - ловко перебирая струны гитары, заговорил Самокат.-
Будем надеяться, что всё это миф. И стоять нашему дому еще много лет.
       - Дай-то Бог! - истово перекрестилась Люба. - А то выселят и загонят куда-то
на кулички, в какую- нибудь Капотню. А я здесь родилась, здесь хочу и помереть.
И ни за какие коврижки отсюда не уеду!
       - Да-а, не так я представлял себе  нашу встречу, - вздохнул я.
       - А чем она тебе не нравится? - повернулся ко мне Мишка.- Замечательная!
Каждый доказал, чего он стоит. Света, а ведь и мы с собой чего-то привезли.
Выноси!
       - С удовольствием, - сказала Светлана. - Вот теперь в самый раз. Для снятия
стресса.
        Она направилась к машине.
        - Э-э, - снова отложив гитару, забормотал Юрка. - И у меня в заначке тоже
осталось. Сейчас, сейчас... - Он принялся копаться в своей сумке и вдруг восторженно
вскрикнул: - Ма-ать твою! Совсем забыл! Пацаны! Я ж случайно у себя в столе
"жостку" обнаружил! Сколько лет там валялась... Э-эх ты, милая! Я же чемпионом
двора по ней был!.. А ну, кто хочет расслабиться? Кто игру не забыл? Рискнешь,
генерал? Слабо тебе?
        - Почему слабо? - азартно откликнулся Утюг. - Ноги еще крепкие. Выдам класс!
       - Ну, тогда держи! - Юрка кинул Гриневу кусочек свинца, укрепленного на 
клочке старой овчины. - Чемпионат начинается!
       - Ми-иша! - укоризненно воскликнула Светлана, возвратившаяся к скамейке
с бутылкой шампанского в руках. - Миша... не солидно! На тебя же внук смотрит!
И еще вон... из окон глядят!
       - Ну и что? - сказал я. - Пусть посмеются. А то глупый выстрел весь дом
взбудоражил. Отдавай жостку, Утюг. Я попробую!
        - Ну  уж  нет, - заартачился Мишка. - Следующим будешь. Пацаны, считайте!
          - Михаи-ил... Ну, это невозможно, - Светка с отчаянием воззрилась на Любашу.
- Верно говорят: седина в бороду, а бес в ребро! Ой, мальчишки, мальчишки... и
когда только повзрослеют?
          - Ра-аз... два... три... четыре, - принялись считать мы , глядя, как умело работает
генерал. - Давай, давай!.. Светка, не мешай! Не сбивай с ноги!
          - Ну, хватит, хватит, - поддерживая Светлану, вмешался Василий. - Завелись!
Молодец, Мишка! Доказал. И хватит!
          - Но я тоже хочу, - запротестовал я, снимая с Мишкиной ноги взлетающую 
жостку. - Дайте и мне покрасоваться! Раз...два... три... четыре... а-а, черт! Не
повезло... Тогда снова... Раз...два... пять... одиннадцать... Ага! Вот... вот...
          - Карась! Ну, выпить же хочется, - снова закричал Самурай. И отобрав
у Светланы бутылку, принялся срывать с горлышка серебристую фольгу.
          - Посмотрите на него! А сам-то, сам, - ехидно хмыкнул Юрка. - Дай тебе
волю, футбол начнешь гонять! Как когда-то мы здесь с циркачами сражались...
Ну, ладно... открыл? Тогда разливай!
          - Подожди... подождите! Это не убежит... В общем, так, - с шумом выдохнув
из себя воздух, замахал руками Гринёв. - По случаю приезда нашего внука Егора
и тезоименитства моей любимой жены...
- Света именинница? Эх, как славно! - обрадовался я, возвращая жостку
Самокату. - Поздравляю, Светочка!
          - Не перебивай! - погрозил мне кулаком Утюг. - Короче... предлагаю всей
компанией поехать к нам. Кто за это предложение? Единогласно! Тогда, Самокат,
запаковывай сумки... Любушка, ты с нами?
          - Нет. Извините, ребята, - смущенно развела руками Люба. - Во-первых...
если по совести, то мне и надеть-то нечего...
          - Да перестань, - зашумел Самокат. - Тоже мне, причина! Я вон тоже не
во фраке, и ничего...
          - А во-вторых, внуков мне сейчас должны привезти. Так что, хочешь не 
хочешь... Но вы-то снова сюда когда-нибудь заедете?
          - Обязательно! И не раз, - обнадежил её Михаил. - Мы же решили этот дом
защищать.
          - Тогда давайте через недельку. Тоже с утра на этом же месте, - предложил
Федотов. - Я остальных наших постараюсь разыскать. А ты, Люба, Белку предупреди.
Ну, так что, голосуем?
          - Согласны! Без возражений! Встречаемся! Только, чтобы не опаздывали! -
загомонили мы.
          - Тогда поехали! - приказал генерал. - Сколько у нас машин?
          - Наша, - сказала Светлана.
          - И моя , - сказал Юрий. - Старая "Волга", но бегает классно.
          - Значит, разместимся и обойдемся без такси. - Михаил ласково обнял за плечи
внука. - Ты, Егорка, не пил, тебе и рулить...
          - Слушаюсь, товарищ генерал, - обрадовался  курсант. - Но, одну минуточку...
я что-то придумал... Встаньте все на фоне нашего дома!.. Вот та-ак... отлично! Все
в кадре! Съемка началась!..
          - Братцы мои, - неожиданно задергался Юрка. - А что же, в квартиры наши
мы не зайдем? Ведь нас с генералом куда угодно впустят
          - В следующий раз, в следующий раз, - пообещал Василий. - И первой на
очереди будешь ты, Любаша. Так что жди!
          - Уже жду! Ночей спать не буду. Значит, на следующей неделе?
          -Да, да... Да!
       
         Э П И Л О  Г
          

           Свои обещания мы честно сдержали. И еще несколько раз собирались во
дворе нашего старого дома. Побывал я  и в прежней своей квартире, оказавшейся
не такой уж просторной, как в детстве. Все  тут было чужое. И лишь память живая,
возвращаясь в былое, восстанавливала его. Вот в этой самой большой комнате была
гостиная, рядом отцовский  кабинет, а дальше, напротив кухни, наша с Вареником
"резиденция", длинная и узкая, как пенал, с выходящим на соседний дом окном.
           Хозяева, видимо, понимая мои чувства, не тревожили меня, позволяя
отдаться воспоминаниям. Однако злоупотреблять их терпением было неудобно,
и, поблагодарив за доверие и гостеприимство, я спустился во двор по знакомым,
заметно стершимся от многих тысяч ног, ступеням, помнящим не только меня, но
и всех моих близких. И потом, во дворе, расположившись с друзьями всё на тех
же скамейках, я изредка поглядывал на с в о и окна, неизменно видя в одном из
них чье-то явно заинтересованное лицо.
          О Коляе Бу-бу мы больше не вспоминали. Федотов как-то обмолвился, что
того привлекали,  но он выкрутился и исчез из поля зрения, вероятно, затаившись
до лучших времен. Компания наша заметно расширилась. В доме к нам уже привыкли,
а благодаря Любе и узнали кое-что о каждом из нас. Всё было нормально. И вдруг
однажды утром мне позвонил взволнованный Самокат.
          - Вадька, если можешь, немедленно приезжай  на Бутырский!
          - А что случилось?
          - Приезжай! Увидишь... А я пока обзвоню остальных!..
          Я примчался первым. И, выскочив из машины, увидел то, от чего невольно 
сжалось сердце. Соседняя с нашим домом шестиэтажка, где располагалось несколько
магазинов, в том числе и продуктовый, в котором мы отоваривались по карточкам
во время войны, была почти разрушена. От нее оставались два нижних этажа с
жуткими провалами выщербленных окон и сохранившаяся на фасаде табличка:
           "Улица Бутырский вал. Дом  № З".
           Это был шок, обвал, смятение, какие случаются лишь при природных 
катаклизмах , неожиданных и непоправимых. А еще это было запланированное
торжество Бу-бу, предсказавшего разрушение нашего дома. И неважно уже было,
его ли  стараниями образовались эти рукотворные руины, или чьими-то иными,
могущественными и безжалостными. Время, завидное месторасположение корпусов
с их деревянными перекрытиями и изношенными коммуникациями сделали свое
дело. И, конечно же, теперь и наш родной дом ожидала подобная участь.
           Потрясенный увиденным ,  я не заметил, как подъехали еще несколько человек. 
Мишка Гринёв, Федотов, Юрка и Левка Петрощук.
          Молча, стараясь не глядеть друг на друга , чтобы не сорваться в психоз и
истерику, мы мимо гор еще не полностью вывезенного мусора, вошли в наш двор.
И таким  вдруг обреченным, осиротевшим, заброшенным показался мне ДОМ, что 
я невольно полез в карман за валидолом. Бросив таблетку под язык, повернулся к
Федотову.
          - Но ты-то ведь знал? Почему же не сказал нам?
          - Почему, почему! - взорвался  Васька. - Да потому, что не хотел рвать ваши
сердца! Всё тут было предрешено заранее, и ничего нельзя было сделать. И вообще, 
какое, собственно, отношение мы имеем к этому дому? Ну, жили здесь когда-то,
детские годы провели... а потом ведь разъехались, кто куда. А тем, кто нынче здесь
живет, будущее расселение во благо. Кроме разве некоторых аборигенов, вроде 
нашей Любки. Но и она, если дадут квартиру где-то поблизости, со временем
утешится. Так что не нагнетайте... у меня, не меньше, чем у вас, душа болит. Но,
хочешь, не хочешь, всё течет, все изменяется.
          - И добавь еще, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку, - съязвил
Самокат. - Но ведь мы-то вошли! И с твоей, кстати, помощью! Я сейчас, может,
заново ожил, по-другому на мир смотрю. Ведь для меня каждая наша встреча,
как... не знаю что... как... праздник!
        - Который всегда с тобой, - добавил я. - А мы его...
        - Что мы? - уставился на меня Самурай. - Предали? Опошлили? Свели на нет?
Так это же нонсенс, ерунда на постном масле! Как встречались, так и будем
встречаться. Не здесь, так где-то в другом месте. Москва большая, и памятных мест 
у каждого из нас достаточно. Те же Миуссы, Белорусский вокзал, да хоть и дома
у меня... я только рад буду.
        - Будем, не будем, - задумчиво сказал Мишка. Он сейчас был в штатском и
никак не походил на боевого вояку. - Будем, конечно, без этого уже нельзя. Только
этой вот ауры, - он обвел глазами весь дом - от первого до  шестого этажей, - этой
вот подпитки духовной уже не будет. Ну, да ладно, пошли, чего уж там... Кстати,
я больше сюда никогда не приеду. Это ведь словно на родное пепелище...
        - Ой, ой, слова- то какие! Ну ладно бы, Карась. Ему по профессии велеречивость
положена. А тебе-то, генералу, на кой она? - усмехнулся Федотов. - А я вот проститься 
с  домом приду. И поклонюсь ему в пояс за всё, с ним связанное. Ну, а что на его
месте  вырастет, мне тоже интересно. Конечно, не отель и не  жилой монолит. Теперь
их возле железных дорог строить запрещено. Короче, поживем - увидим...
        "Если доживем", - хотел сказать я, но промолчал.
        Мы сидели в каком- то скромном бистрошке неподалеку от Белорусского
вокзала, мрачные и неразговорчивые, словно на поминках. Да и о чем было говорить?
Всё случилось так неожиданно и внезапно. Как порой и с людьми, вроде бы при
полном здравии отходящими в мир иной от инсультов и инфарктов.
          - Хотя чего там, - осушив очередной бокал пива, пробормотал Самокат. - Как
говорится, с точки зрения вечности ничего ведь не произошло. Дом пока стоит. Его
еще не расселили. А чему быть, того не миновать. Даже сталинские высотки постепенно
разрушаются, хотя и были построены после войны. А наш родной выстоял и в годы
пятилеток, и в Отечественную , и во все эти смутные лета. Так что давайте, братцы, 
выпьем за него. И за наше вновь обретенное нерушимое братство!
          Что же, Юрка был прав. Времена меняются, и жизнь постепенно меняется вместе с ними. Остается лишь память. Иногда на века, иногда на протяжении лишь одного поколения. На наших глазах, при нашем общем попустительстве развалилось величайшее государство, огромный  ОБЩИЙ ДОМ, построенный нашими предками.
Разбежались по своим национальным пределам те, кого выпестовала и вынянчила
Россия. И до сих пор, как в годины великих смут, от раззора и бед, от тоски и
разочарований стон и ропот народный стоят на Русской Земле.
          Так позволительно ли нам, современникам и свидетелям нынешнего
г о с у д а р с т в е н н о г о  разрушения, тосковать о каком-то отдельном домишке,
ничего не значащем не только в масштабах Отечества, но и даже города, района,
улицы?
          - Ну, а как же иначе, если это твой дом? - неожиданно сказал Михаил, словно
бы подслушав мои мысли. И вытащив из внутреннего кармана пиджака несколько
цветных фотографий, разложил их на столе. - Горька сделал, пересняв с видеопленки.
Это где все мы у нашего дома. Берите пока их, а кассеты персональные привезу
попозже...
         Ну, что же, будем жить и помнить!
         DIXI  ET  ANIMAM  LEVAVI  х
               
                На Бутырском валу старый дом.
                Здесь когда-то снимало кино
                увлекательный фильм "Старый двор".
                Как же  всё это было давно!
               
                Старый дом, старый двор, старый сад-
                приоткрытая в прошлое дверь...
                Ничего не воротишь назад,
                ничего не изменишь теперь.
             
                Всё пройдет в этой жизни земной,
                всё, что создал ты в ней и свершил.
                Но до гроба пребудет со мной
                то, во что я поверил, чем жил.

                Старый дом на Бутырском валу,
                отпевают тебя поезда.
                И стою  я на  на ближнем углу,
                и прощаюсь с тобой навсегда.

            
  х Я  высказался, и тем облегчил душу. (лат.)