Я отвезу тебя домой. Глава 13. Новая жизнь

Дул ветер – холодный, пронизывающий. Стелился по низу. Подхватывал верхние слои снежного покрова, нес их с собой. Заносил низины, сглаживал, делал поверхность земли ровной, как укрытый белой скатертью стол. Иногда всплескивал, бросал в лица путников пригоршни снега. Сбивал дыхание.
 Они шли уже несколько часов. И луну, - поначалу яркую, полную, - постепенно затуманивала, застилала ледяная дымка.

В самом начале пути, когда, казалось, ужас должен был сковать ее разум, а скорбь – исторгнуть из глаз слезы, Клементина чувствовала непонятное, удручающее равнодушие. Она не до конца осознавала, что с ней произошло. И удивлялась только одному: в то время как она брела за индейцами след в след по тонкому, едва укрытому свежим снегом льду Святого Лаврентия, когда, казалось, ей следовало быть погруженной в пучины отчаянья, где-то в дальнем уголке ее сознания мелькала нелепая, несвоевременная мысль: «До чего же величественна эта ночь!»
Круглая луна на небе. Бесконечная ледяная пустыня под ногами. Черные, едва начавшие седеть под посыпавшейся с неба крупой, сосны на далеком берегу.
Будто со стороны, немного сверху, смотрела Клементина на темные, скользящие по замерзшей глади, фигуры. Такие маленькие, хрупкие – посреди величавой, непреклонной природы. Они двигались быстро. И снег, переносимый низовым ветром, так же быстро заметал их следы.    
 
Страх пришел позже. Они уже пересекли реку, поднялись на берег, остановились на мгновение у кромки леса. Индейцы о чем-то залопотали, заговорили между собой. И у Клементины появилась возможность оглянуться.
Именно в этот момент, - глядя на островерхие крыши, тонувшие в ночи, на шпили собора Нотр-Дам, на едва уловимое свечение неба над городом - она испугалась. Испугалась, что никогда больше этого не увидит. Вместе со страхом вернулась и память. Она вспомнила, осознала все, что произошло несколькими часами раньше. И это чуть не погубило ее. Она вдруг обессилела, ослабела. Опустилась на снег, закрыла лицо руками, подумала: «Пусть на этом все и закончится».

*

Индейцы, до тех пор шедшие за ней, огибали ее, продолжали двигаться вперед. И несколько мгновений ей даже казалось, что ее так и оставят в этом снегу, на самом краю бесконечного леса.
Но молодой вождь, возглавлявший отряд, вернулся, схватил ее за волосы.
- Вставай, - сказал.
Она поднялась. Долго смотрела в темные щелочки-глаза – тщетно пыталась разглядеть в них человеческое. Он повел рукой в сторону вытоптанной отрядом тропы.
- Иди.

И она пошла. Пошла вперед, упираясь взглядом в спину идущего перед ней индейца.

Несмотря на усиливающийся мороз, снег комьями липнул к шерстяной ткани, тяжелил юбки. Она шла, стараясь не сбиваться с шага. Вспоминала.

Всего несколько часов назад она сидела в своей комнате и чувствовала себя несчастной из-за недостатка в ее семейной жизни тепла. Позднее, когда она узнала о возможной дуэли между ее супругом и Севераком, ей казалось, вся ее жизнь, все ее счастье зависят от того, сумеет она предотвратить дуэль или нет.

Могла ли она предположить, выскакивая из дома, что ждет ее впереди? Ей казалось тогда: то, что произошло между нею и мужем – плохо. То, что могло произойти после вмешательства Северака – настолько ужасно, что хуже и быть не может. Она мчалась по улицам, не обращая внимания на рыдающую Николь. Та бежала за ней. Уговаривала ее вернуться.
А ее, Клементину, мучила одна только мысль – если кто-то из дуэлянтов погибнет, в этом будет виновата она.

Клементина спешила. Задыхалась. Когда ей навстречу выступил юноша-солдат из отряда Лоранса, она не узнала его. Она вообще мало что в тот момент понимала.
Видела только, как в стороне, чуть правее улицы, по которой она спускалась, клубился дым. Временами из-за стен кверху вздымались языки пламени. Выплевывали в небо искры, окрашивали его в бурый цвет.

Молодой солдат остановил ее, сказал:
- Туда нельзя, мадам.
Но она проигнорировала его слова. Думала только об одном – она должна увидеть мужа.

Она обошла солдата, двинулась дальше. Тогда он схватил ее за руку.
- Вернитесь в ваш дом, сударыня, - прокричал.
- Я хочу видеть господина де Лоранса. Где он?
Тут юноша узнал ее. Переменился в лице.
- Мадам, - проговорил тихо. – Туда нельзя. Там… индейцы.
 В этот момент Клементина, наконец, услышала его. Услышала паузу в его речи, увидела бледность, разлившуюся по его лицу.

- Что с ним? - она схватила его за рукав. - Что? Он жив?
Солдат смотрел на нее молча. Наконец, покачал головой.
- Нет.

Клементине представилась страшная картина – Северак с окровавленной шпагой, стоявший над телом убитого им друга.
- А господин де Северак?  С ним все в порядке?
Она встретила изумленный взгляд молодого солдата.
- Я не знаю. Он…

Юноша не договорил, перевел взгляд на что-то позади нее. Распахнул глаза, схватился за мушкет.
Клементина не успела осознать, что произошло. Почему вдруг, раскрыв рот, он повалился на снег.  Только спустя мгновение, когда по мундиру его расползлось пятно, в сгустившихся сумерках выглядевшее черным, она поняла, что он мертв.
Позади нее закричала Николь. Клементина обернулась. И только тут заметила их – полуголых, с выбритыми головами и украшенными какими-то перьями косицами на затылке. Тела их были густо смазаны медвежьим жиром и теперь блестели под луной.

Ирокезы.
Она стояла, не шевелясь. Они окружили ее – откуда только появились. Словно призраки скользили они то ли по земле, то ли по воздуху. Клементина не услышала ни единого звука, не почувствовала ни малейшего движения, до тех пор пока они сами себя не обнаружили.

Однако теперь, появившись перед ней, ирокезы выглядели вполне реально. Один склонился над мертвой Николь. Вынул томагавк из ее спины. Прокричал что-то, проделал круговое движение над ее головой, поднял над собой с видом восторженным клок волос. Второй обогнул Клементину, тем же движением уверенно, жестко коснулся лезвием головы лежавшего у ее ног солдата.
Она не кричала. Не двигалась. Молча ждала смерти. И тут к ней подошел он. Медленно, торжественно.

Он стоял. Смотрел на нее своими глазами-щелочками.
- Я, Уттесунк, сын великого сахема Дайо-Хого, пришел за тобой, - сказал.

Он оглядел ее с ног до головы. Схватил за руку. Потащил за собой – вверх по улице, по тропинке между темными, без единого огонька в окнах, домами, между огородами, о существовании которых можно было теперь догадаться только по едва выступающему из-под снега деревянному штакетнику. Остальные ирокезы бесшумными тенями скользили за ними.

Клементина потом пыталась понять, как и почему последовала за индейцами с такой обреченностью. Не пыталась звать на помощь, кричать и бежать от них не пыталась. И не могла припомнить ничего, кроме двух мертвых тел у ее ног.

*

Они шли долго. Ночь сменилась днем. Потом снова наступили сумерки.
Снег, с середины предыдущей ночи сыпавшийся мелкой крупой с небес, прекратился. И идти стало немного легче. Клементина, правда, к этому моменту уже не могла этого оценить. Усталость сделала ее нечувствительной.
Поднимаясь после небольших передышек, устраиваемых ирокезами, она все с большим трудом заставляла себя снова двигаться. Делая первые шаги, сцепляла зубы. Старалась ни на дюйм не отклоняться от тропы. Думала о том, как бы не упасть. Боялась, что, упав однажды, не сможет подняться.
Клементина чувствовала себя ужасно. Плащ, который уже на пороге набросила на нее Клодин, совсем перестал спасать от холода. И всякая остановка была для нее теперь одновременно и отдыхом, и испытанием.
За сутки с лишним, что они провели в пути, ирокезы ни разу не развели огня. И Клементина не могла понять, почему они, почти совсем раздетые, чувствовали себя вполне комфортно, тогда как она с каждым часом мерзла все больше.
А еще у нее болела поясница. В горле стоял ком, в ушах шумело. Что-то сдавливало затылок. Да все сильнее трепыхался родной комочек внутри нее. 
Она пыталась говорить с ним. Шептала ему мысленно ласковые слова, обещала, что все обойдется. Верила в это все меньше.

*

Между тем индейцы, похоже, оказались, наконец, на своей территории. Пошли медленнее. Стали переговариваться между собой. Клементина от усталости не понимала ни слова, но интонации их подсказывали ей, что разговор ирокезы вели легкомысленный. Кажется, они забыли о том, что возвращались теперь  с войны и тащили с собой пленницу. Они вообще не помнили больше о ней.
Так думала Клементина до тех пор, пока после одной из передышек их небольшой отряд не разделился.
Несколько индейцев углубились в чащу, темневшую слева. А Уттесунк с Клементиной и еще двумя ирокезами – направились по кромке леса, вдоль небольшой речушки, уходящей, изгибающейся, змеей уползающей на восток. Уттесунк избрал эту дорогу из-за нее, - с изумлением подумала Клементина, когда, отправив часть своих соплеменников через лес, он задержал ее, готовую последовать за ними, ухватил за плечо, подтолкнул молча на едва заметную тропу, идущую вдоль леса.
Идти этим путем было проще. Ветви деревьев не нависали над головой, не цеплялись за одежду, не заставляли то и дело пригибаться. Не нужно было перешагивать поваленные деревья и обходить буреломы.

Клементина не могла ожидать, что ирокезов будет заботить ее самочувствие, однако отрицать очевидное было непросто. Она видела, что Уттесунк то и дело поглядывает на нее. Лицо его, правда, не выражало ровным счетом ничего. Однако действия говорили сами за себя. В очередной раз, отметив гримасу, скользнувшую по ее лицу, он остановился, проговорил что-то сопровождавшим их индейцам. Остановил ее, ухватив за руку, – они как раз дошли до небольшой поляны, полукругом вдающейся в густой хвойный лес.
Сделав несколько шагов вглубь, два их попутчика разложили костер, - Клементина оглядеться не успела, как посреди снегов запылал огонь. Ирокезы уселись вокруг него, достали из заплечных мешков еду, повесили над костром котелок. Клементина и сама собралась было присесть – раздумывала только, как бы нарубить веток, чтобы не пришлось сидеть на снегу, - когда судорога, до тех пор едва заметно намекавшая на свое приближение, свела живот. Клементина едва удержала стон. Закусила губы, отерла со лба холодный пот.
«Вот он – этот час, - подумала с отчаянием. – И его мне больше не отодвинуть, не отложить».

Она подошла к Уттесунку. Указала на топорик, заткнутый за его пояс.
- Дай мне, - сказала. – Дай.
Он вскочил на ноги, с удивлением воззрился на нее. Потом, подумав, протянул ей томагавк. Клементина уже готова была взяться за рукоять, когда увидела, разглядела свежие скальпы, висевшие на поясе индейца. Она закричала, отпрянув. На этот животный крик отозвался и он - ее ребенок.
Схватившись за живот, она опустилась в снег. Тихо завыла, стиснув зубы.
Уттесунк стоял рядом. Наблюдал, оценивал как будто.
Когда судорога отпустила, Клементина поднялась. Не взглянула на ирокеза. Вынула молча оружие из его рук, направилась от костра в темноту.
Инстинкт, который в другое время заставил бы ее держаться людей, теперь гнал ее в лес.

Она добрела, увязая в снегу, до ближайшей ели. Взялась рубить одну из нижних веток.
Уже скоро Клементине пришлось признать - ей не доставало сил. К тому же схватки нарастали, усиливались, становились длиннее. А промежутки между ними – короче. Она так долго возилась с одной веткой, что когда та, наконец, упала к ее ногам, Клементина едва не зарыдала одновременно от счастья и бессилия. 

Уттесунк продолжал стоять. Смотрел, как переходила она от дерева к дереву в поисках доступных ей веток, как рубила их, как время от времени опускалась на усыпанный иглами снег, запрокидывала голову, выдыхала беззвучно. Снова поднималась.
Он смотрел на нее. Думал – закричи она, позволь напряжению, гнущему теперь дугой ее шею, вырваться наружу, ветер, поднявшийся в лесу, сбросил бы на землю все шапки снега, укрывающие деревья.
Она не кричала. Поднималась, рубила, валилась в снег. Снова поднималась.
Когда она в очередной раз встала коленями на сваленный под елью лапник, он подошел, наконец. Забрал у нее топорик. Срубил несколько больших еловых ветвей. Соорудил ей что-то вроде шалаша – отделил ветвями пространство под елью от костра, пылающего невдалеке. Набросал лапы попышнее на снег. Отошел снова к огню.
Уселся там, прикрыл глаза. Вот он знак – думал. Уттесунк ждал его.

*

Все это время, пока они уходили из города, пересекали реку-море, брели по зимнему лесу, Уттесунк думал – неужели он ошибся? Неужели неправильно понял великое божество, прошептавшее ему на ухо - «пора»?

Когда он, дождавшийся свою женщину на улице этого города белых, обнаружил, что тело ее по-прежнему принадлежит растущей в ней новой жизни, он чуть было не оставил ее. Потом, ведя ее по зимнему лесу, Уттесунк думал, как ему теперь быть? Он не мог бы привести ее, беременную, в деревню.
Все знали: беременная женщина приносит много несчастий. Ни один индеец не позволил бы ей войти в дом – кто желал бы заболеть! Никто не сел бы с ней есть. Ни один охотник близко не подпустил бы ее к своему очагу, чтобы не прогневить богов, дарующих ему успех в охоте.
Именно поэтому за все время, пока они шли по лесам, он ни разу не устроил долгого привала. Ни к чему возбуждать в соплеменниках неприязнь к его будущей жене. Но он не хотел, чтобы она голодала. Поэтому дважды за время пути он совал ей в руки палочки пеммикана, которые каждый из индейцев нес в своих заплечных мешках. Пеммикан прекрасно утоляет голод. И он с радостью отмечал, с какой жадностью она ела. Его будущая жена – сильная, выносливая женщина. С хорошим аппетитом.
Он  смотрел на нее с удовольствием.

Он, Уттесунк, слышал, что белые совсем иначе относятся к женщинам, носящим в своем животе ребенка. Таньян-Яхи говорил ему, что белые мужчины оберегают своих женщин от тяжелой работы, что они любят слабых и уступчивых. Но что с них взять?! Они, глупые, гораздо больше радуются рождению мальчиков, чем девочек. Не понимают, что девочка – лучший подарок. Она – гарантия того, что численность племени будет увеличиваться.

*

Все то время, пока Клементина корчилась на подстилке из лапника, переживая схватку за схваткой, Уттесунк неподвижно сидел у костра вместе со своими братьями-могавками.
Эта недвижность индейца удивляла Клементину. Пытаясь отвлечься от разрывающей ее изнутри боли, Клементина то и дело приникала к отделяющим ее от ирокезов ветвям – смотрела на застывшие фигуры могавков, на их лица, освещаемые неверным светом костра.
Тепло от огня не достигало убежища Клементины. Но из-за боли и терзающего ее страха она совершенно забыла о холоде.
Она была так одинока и беспомощна, она так нуждалась в поддержке, что смотрела теперь на Уттесунка с надеждой. И у нее не было ни сил, ни желания доискиваться до причин. Чему тут было удивляться? Эти три неподвижные фигуры у костра были единственными человеческими существами на много миль вокруг. И только они могли спасти ее. Или уничтожить.
Если только Господь не отнимет у нее жизнь в ближайшие несколько часов.

А боль мучила Клементину все сильнее. И все больше сил требовалось для того, чтобы удержать рвущийся из нее вопль.
Неожиданно проявившаяся стыдливость не позволяла ей кричать. Чтобы хоть как-то отвлечься от боли, Клементина старалась больше двигаться: вставала, делала несколько шагов по разложенным на снегу ветвям, потом опускалась на колени, вставала на четвереньки. Она изгибалась, ложилась на бок.
Корчилась на подстилке. И не переставала  благодарить Бога за то, что никто ее в этот момент не видит. Сколько все это продолжалось - Клементина не знала. Она потеряла счет времени. Просто в один момент она обнаружила, что встало солнце.

*

Уттесунк сидел у костра, прикрыв глаза. Рядом были его братья, его друзья, с которыми он рос и  мужал. Вместе с ними он проходил испытания и был посвящен в воины. И теперь они выразили желание идти с ним и его будущей женой в деревню.
- Пусть остальные следуют коротким путем, - сказали они. – Пусть сообщат племени, что твой поход удался. А мы останемся с тобой.
И теперь втроем они безмолвно и недвижно ждали, когда появится из леса пленница – чтобы двигаться дальше.
Уттесунк думал – понимают ли они, как важно ему было добыть эту женщину? Как важно привести ее в свой дом! Множество нитей связывало его с нею. Он ощущал их физически – с каждым часом их становилось все больше, они становились все прочнее. И сейчас, когда она была упрятана от него за стену из еловых ветвей, он видел все так же, как если бы она оставалась у костра.

Уттесунк в первый раз удостоился оренды (магическая сила) две зимы назад – в тот год, когда остановилась Большая Вода Онгуиа-ахра (Ниагарский водопад). В тот год они, могавки, пришли на эту землю, построили новые дома, огородили деревню большим забором. В ту зиму ему впервые было видение.
С тех пор он больше других слышал. Больше других видел.
И теперь он чувствовал, как плод в его женщине двигался навстречу солнцу, как раскрывались врата, выпуская его на свободу. Он видел миг его рождения. Но когда из шалаша раздалось мяуканье, он не двинулся, не открыл глаз, не поднялся. Он знал – понадобится еще время.

*

Услышав писк, Клементина с трудом нашла в себе силы приподняться.
Сознание едва не ускользнуло от нее, когда завершилась последняя слабая схватка, возвещающая о том, что все закончилось.
Она оторвала от своей нижней юбки длинный тонкий лоскут, скрутила его в жгут и дрожащими руками перевязала пуповину, связывающую ее с этим крохотным красным комочком, барахтающимся у нее в ногах.
Она рвала нижние юбки и вытирала кусками ткани тельце своего ребенка. Своей девочки. А та попискивала, лежа на ее коленях.

Клементине казалось, что она пьяна. Она очень устала и плохо соображала.
Теперь, - думала она, с трудом концентрируя внимание на ребенке, - надо перерезать пуповину. Перерезать?.. Она обшарила взглядом пространство, как будто был хотя бы один шанс обнаружить рядом нож.
Ее нужно перерезать… или...
Клементина наклонилась и впилась в пуповину зубами. Ее трясло, как в лихорадке.

Когда фигура индейца закрыла от нее свет, Клементина подняла взгляд. Заметив мелькнувшее перед глазами лезвие, жестом отчаяния безмолвно прижала к себе дитя. 
Она была уверена, что могавк несет ребенку смерть.
Но лезвие лишь разрезало то, что так плохо поддавалось ее зубам. На какое-то мгновение она встретилась взглядом с молодым индейцем, склонившимся над ней. В узких, черных, пронзительных его глазах она уловила что-то похожее на понимание и, откинувшись на импровизированную постель, на короткое время задремала, забылась тревожным сном.

Он не дал ей спать. Толкнул ее, пробуждая.
Когда Клементина открыла глаза, в ногах ее стоял котелок полный горячей воды. Снег под ним таял. И подол ее юбки, попав в образовавшуюся лужу, уже основательно вымок.
 Клементина поднялась. Сделала несколько глотков – вода на удивление добавила ей сил. Она завернула в одну из нижних юбок дитя, привязала ребенка к себе, чтобы освободить руки. Сверху - надела свой подбитый мехом плащ. Чуть не расплакалась, вспомнив Клодин, которая так отговаривала ее выходить на улицу, а потом последним заботливым движением набросила плащ ей на плечи.
После, справившись с собой, - вышла, наконец, из своего убежища, подошла к костру. Съела несколько кусочков безвкусного вяленого мяса, которые протянул ей в последний момент Уттесунк. И они снова вышли на тропу.