Облака голубые и розовые

               
                Ревела буря, гром гремел ...


Ревела буря. Ревела буря, за окном - снежная. За деревьями - голыми. Деревья были голы. Они все были голы. В этой комнате и за окном.

Деревья были безлистны, безжизненны, истреплены ветром. Они не чувствовали боли. Больше. Они хлестали себя в окно : на! на ! на ! - прочь! прочь ! прочь ! - или что там еще она могла кричать, пока замечала жизнь? - ничего! - это был крик недобитого зверя, и потому не было слов: добрых, злых, холод-ных, нейтральных, казенных, слов давно сочиненных ... не было. Только голос - крик  зверя.
Сначала была неотвратимая, потом - не отпускающая боль. Так и должно быть, с этого все и начинается, а заканчивается чем? - таинством....
Не отпускающая боль росла, как тесто -  на глазах, на ресницах, на веках: кап-кап-кап...

- Да ну чего вы здесь орете? - подходит и спрашивает сестра.

На вы. Ее называют здесь на вы. Чего вы здесь. А вот для чего она здесь: ей предстоит пройти по конвейеру, как это сделали все остальные сейчас и потом, и когда-то. Один час или два, или три она поорет - это никому не может понравиться, оттого они спрашивают, чего она... Теперь хрипит. И через сколько-то минут, может быть, часов, ее пустят по конвейеру. Ей оди-ноко здесь орать, но, оказывается, есть на свете вещи более глубокие, чем одиночество. Ей уже не одиноко, и потом, скоро конец. Только какой-то смысл потерян, останется ли она после этого жива...Ее пустят по конвейеру. Он такой зеленый-зеленый, холодный-холодный. Ее пустят и она скользнет вниз и понесется: вверх-вниз, вверх-вниз, и вниз-вверх. Такой яркий свет, и больно глазам, и влажно щекам, но не важно вам. Вам важно следить, как несутся тела на ускользающей от понимания скорости. Фабрика - продукт - фабрика. А где же таинство?
 
- Да ну чего вы здесь орете? - снова сестра.

«Да ну чего она здесь орет! - думала она в минуты отпускающей боли, - ну чего, чего...» Деревья голы, они голы, они белы, они в боли!..
- А-а-а-а!
А вот вам и медленная, медленная отпускающая боль - приди, приди скорее... « А если  я буду про деревья орать? - деревья голы, они же голы, они бесполы, но они  в боли!..»
- А-а-а-а-а-а!
«А я - женщина... Уф, отпустило! Деревья в страхе, деревья свахи, деревья мечутся, деревья бьются, они распустятся, они не е...тся! »
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
«А я - женщина! Уф, отпустило!.. И я - голая, я в рубашке, после боли - быть  мне монашкой.
- А-а-а! А-а-а! А-а-а!
- Да ну чего вы здесь орете,-снова сестра из коридора.
«Я буду кричать про деревья - это не голос, это деревья бьются в окно, в окнах стекло, во мне стекло, мне не холодно, мне тепло»... И она вглянула в окно, на эти заиндевевшие деревья, и ей действительно стало очень...очень...
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
«Ревела буря, гром гремел... Деревья голы, они бесполы. Весной - в рубашке, а я монашка...»

Над разинутым ртом, над распахнутыми пустыми глазами склоняется белая шапочка. Такой сказки нет. И вот она знает, что такой СКАЗКИ НЕТ. В жизни деревья голы, они бесполы, весной в рубашке...Склоняется белая шапочка - мужские глаза. Ты пришел меня утешить, милый, хха! Ты пришел пустить меня по конвейеру. Да, следующий круг, поехали! Вы пускаете нас по конвейеру, вы все пускаете нас по конвейеру...

Белая шапочка начинает творить милосердие. Наконец. Она втыкает милосердие в руку, она вливает милосердие в вену... Она вкушает милосердие, вкушает, вкушает...

- А это что, эт...то...то...то?

Сладко. Язык заплетается от сладости. Подплывают облака. Облака голубые и розовые. Подплывают под тело. Надуваются, толстеют, белеют. Отпускаются. Отпускаются в путь. Несут. Несут тело. Она - тело  с начинкой.
Деревья. Где больные деревья? Ах, да! Остались внизу. Где низ? - низ наверху. Пусть навсегда останется там. Без возвращенья. Облака розовеют, краснеют, синеют. Облака-малина, облака-вишня, облака-земля... ника, ника... ника... Земля! Нет!

- А-а-а-а-а-а!

«Облака, облака, облака! Деревья бьются в стекло, деревья любят тепло. Облака, облака, молоко! Глаза упираются в землю, глаза упираются в пол. У меня - женский пол, у них -остальной, стальной, стальной... Уф, отпустило!..

Да-а-а, они не любили беременных женщин, как ни крути...Плевать, плевать,плевать! - вчерашним супом в ведро. Веник в ведре. Оказывается.Ну, что ж, кто-то его обнаружит и все это остальное. А в туалет она не пойдет, потому что она не дойдет, потому что она упадет, потому что в ней что-то растет...
«Головка, ручки, ножки, животик - я вас люблю, люблю».

Облака толстеют, белеют, несутся дальше. Облака  растут- несутся дальше. Мы едем, едем, едем в голубую даль, в далекие края -  а-а-а-а-а-а-а-а-а-а ! Уф, отпустило! Взгляд упирается в пол и скользит по железной ржавой ножке кровати: «вот ты, кровать, стоишь, одетая в зеленую клеенку, а я – упавшая с облака, смотрю на тебя ...»

И над нею опять зависает лицо. Сестра? Она наклоняется и больше не спрашивает: “Ну, чего вы здесь орете? Полагается вроде бы встать и лечь на кровать. Проявляется истинное милосердие в поднимании ее и укладывании ее же лицом в стенку , снова чтоб не свалилась, отодвигают от края подальше , насколько это возможно на этой узкой кровати. Пространство перестает быть значимым, только время - скорее...

Маленькую девочку ставят в угол. Лицом к стенке. Все идет нормально...
Через полчаса...Через двадцать минут... через десять минут... Сестра говорит и у ходит, говорит и уходит.
“Боженька, милый, скорее!”

Девочка стоит, уткнувшись в стенку, пахнет пылью и старыми книгами.Она не понимает, за что наказана этим стояньем в углу. Это безмерное, уже познанное одиночетсво и  замкнутость угла, незначительного пространства, как наказания - вот хитрая  его сущность . Ей говорят: ты выйдешь через полчаса. Но - скорее бы! И еще не прошло двадцать лет. Девочка лицом к стенке.

- Пора. Вам пора. Вам пора на стол.

Последний этап путешествия по конвейеру. Ревела буря , гром гремел... Уф, отпустило . Значит, мы дойдем до стола, значит, мы заберемся на этот стол. Да, но где же таинство?  Мы тужимся, мы пыжимся. Господа, посмотрите на этот лоб, на этот пот, на морщину “изрезавшую чело”, как смешно, как смешно. Театр. И все остальное - без голоса! Вы рождены, чтоб...  вы рождены чтоб... Предназначение есть терпение! Прекрасно! Я разрешаю дождь...

Звук лопнувшей кожи и крик младенца.
(Суки, не могли разрезать что ли! - риторический вопрос)
Ноги  весело плясали по столу, ноги весело ходили мелкой дрожью.
 
- Покажите! Покажите мне!
Показали: мальчик. 52 см. 3500. Синенький, хорошенький - орет. Хорошо орет. И унесли - орет. - Не уносите, это мое, выстраданное, вы ж видели!
Укус комарика в бедро. Так долго ждать и всё - не всё? Что вам еще от меня надо? Кино закончилось, пришел порядок и победил. Так хочется откинуть ноги, обнять ребенка, утонуть во сне. Наверное, он не захотел бы спать: попробуй захоти уснуть, когда только что выбрался на свет... Выстраданное облагораживают, пеленают. А ноги ходят ходуном, но это еще не конец: вот вам укус комарика в бедро. Одноразовый. И что еще вам от меня нужно? Ну да, там что-то скрипнуло и порвалось.

- Скрип-скрип-скрап - и готово!
- Скрип-скрип-скрап - и готово!
- Скрип-скрип-скрап - и готово!
- А-а-а! Хватит!
- Вот еще, будете мне указывать! - акушерка.
- Извините,-  шепотом она.

Боли уже нет, но звуки так неприятны: скрип-скрип-скрап. Интерес к процессу штопки постепенно угасает. И все остальное - пустяки.

Все! Пляшут ноги от волненья. Да, господа, откуда эта белая ванночка взялась? Нет, это невыносимо. Уберите, а? Но ванночку убирают, куда и нужно - под мягкое место. Мягкое место не так уж и мягко. Место, обтянутое пергаментом кожи, утро встречающее с синяком, как некоей печатью-ванночкой: да, сударыня, вы были в нашем учреждении и я, синяя ваннночка, могу свидетельствовать об этом.
“Боженька, когда это кончится?”

Да делайте как знаете, делайте! Ноги согнуты в коленях. Они выдержат. Товарищи ноги, работяги-трудяги-нудяги, приподнимите-ка мягкое место и в кресло, и в кресло, и в кресло! И вот молодой пергамент маячит над ванночкой туда-сюда и сюда-туда. Тихие красные слезы оттуда , откуда вышел весь мир: и Гитлер, и Наполеон, и Сафо, и вся древняя Греция, и вся Атлантида, и всё, и вся...кая оттуда всячина... оттуда облака... Они были такие голубые... и еще такие розовые...и розовые гигантские слоны с белыми повязками на мордах. И вот белая шапочка склоняется - опять спасает. И ванночку вытаскивают из-под мягкого места, и она от проявленного милосердия открывает глаза, мучительно думая, а были ли слоны, и если да, то в какой жизни?

Холодный пот, холодная зима, холодное окно, холодная нога - бумс-ля-ля - не хочет стоять. Так хочется уснуть, укрыться потеплее и уснуть, и даже этот неживой яркий свет уже не слепит. И одиночества нет и много другого нет - исчезло навсегда. И боль - теперь не боль, и что будет теперь боль? На соседнем столе утомленное тело, оно отстало на полчаса в этом путешествии по конвейеру...Встать и самой лечь под одеяло? Здесь самообслуживание или как?

Её увезут на каталке через три часа. Запутались: вперед ногами или вперед головой? В этот момент она открывает глаза и спрашивает, наблюдая за ними,  как зовут акушерку.

- Таня.

По коридору едут медленно. Оказывается, здесь не только клеенки зеленые, но и все остальное, впрочем, она уже не видит. И даже облака не спускаются к ней. Глаза закрыты. “Я буду молиться за вас, Таня. Я напишу вам письмо и вы поймете, отчего здесь я так... и почему я здесь так... и молиться, молиться за всех, кто задает вопросы... кто знает ответы... до белого света... Я напишу вам, напишу, напишу... А теперь спа-а-а-а...

163 см, 49000.

Три года растаяли и растворились, как облака. Они шли с мальчиком и он обыкновенно, как все дети этого возраста, задавал вопросы, а она по обыкновению нормальных родителей приглядывалась к дитяте, чувствуя, что его жизненный опыт неизбежно уходит из-под её опеки, и в этом человечке живут свои мысли и даже первые воспоминания и огорчения.
- Мама, смотри, в конце дороги - облака!
Там, где земля сливалась с небом, медленно таяли вечерние облака, впрочем, так они таяли почти каждый вечер, нужен был незамутненный ничем взгляд ребенка, чтоб открыть это заново.
- Мама, а мы пойдем по облакам?
- Да, сына, когда у людей заканчивается дорога, они идут по облакам.