Я отвезу тебя домой. Глава 14. Могавк

Мориньер поднялся, едва рассвело.
Собственно, в самом доме еще было темно. Зажатый между скалами, укрытый со всех сторон соснами и елями, дом почти никогда и не видел солнца. Даже в яркий, летний день внутри него не гасили свечей и масляных ламп. Впрочем, здесь жили люди, не привыкшие к излишествам. Так что такая мелочь, как недостаток дневного света, их вряд ли могла вывести из равновесия.
Но сегодня Мориньер проснулся в настроении далеком от радужного. Усталость, копившаяся многие недели, наконец, настигла его. Долгие пешие переходы, к которым он не был привычен, и короткие паузы между ними, в течение которых он спал недостаточно и неглубоко, изрядно утомили его. Последняя же ночь, большую часть которой ему пришлось бодрствовать, оказалась одной из самых трудных.

Эту ночь Мориньер провел на матрасе у двери, соединяющей его спальню с комнатой, которую все обитатели дома дружно звали «залом».
Необходимость в этом стала ему очевидна накануне, когда он только вошел в дом в сопровождении абенаков-проводников.
Он мечтал о хорошем ужине и долгом сне. Но, увидев лица сопровождавших его индейцев, когда они заметили в большой комнате на лежаке ирокеза, понял, что ему следует поостеречься.
Абенаки оцепенели. Чтобы заставить индейцев сойти с места, Мориньеру пришлось дважды окликнуть их.
Сразу после ужина абенаки улеглись в своем углу спать. А Мориньер приказал перенести могавка в его спальню, на его кровать. Свой же набитый соломой матрас расположил под дверью.
Он не полагался на засовы. И, как показала последующая ночь, был совершенно прав.   

Незадолго до того, собравшись в «зале», обитатели дома предлагали ему позволить им стеречь индейца. Но Мориньер качал головой. Не то, чтобы он не доверял им. Но, поразмыслив, он решил, что не станет рисковать.

Причины такого его решения были очевидны.
Четверо из присутствующих в доме только вернулись с охоты – долгой и изнурительной. Они провели в лесу, на морозе, несколько дней и ночей. И он не мог заставить их бодрствовать еще одну ночь. Да и не хотел. При всей чистоте их намерений они могли оказаться плохими стражами.
Кроме этих четверых и него, Мориньера, в доме было еще два человека – траппер Жан-Батист Леру по прозвищу Безрукий (несколько лет назад он потерял в битве с рысью левую кисть), и судовой лекарь Гастон Барнабе, крепкий сон которого не раз становился на судне предметом для насмешек. Другими словами, особого выбора у Мориньера в эту ночь и не было.

Впрочем, приняв решение заботиться о безопасности раненого самостоятельно, он все же не прочь был подстраховаться.
В его спальне не было окон. Но, кроме двери, соединяющей комнату с общим «залом», - самым большим помещением, в котором готовили пищу и обедали, - существовала еще одна дверь. Она вела из его комнаты в подпол, а из подпола, - по небольшому, довольно узкому лазу, - в лес. Об этом ходе и этой двери абенаки, скорее всего, не знали. Но Мориньер не готов был оставить без внимания даже самую малую возможность проникновения в спальню.

Так что сразу после ужина он подозвал к себе траппера и попросил того заночевать в его комнате. Так они и провели последнюю ночь: ирокез, волею судового лекаря напичканный сонным зельем – на высокой «графской» постели, и два его охранителя – на матрасах, каждый у своей двери.
 
Попытка абенаков проникнуть в комнату, где спал ирокез, доказала Мориньеру, что, беспокоясь о могавке, он был как никогда прав. Впрочем, чему тут было удивляться! Абенаки и могавки являлись извечными врагами. И последняя схватка под Квебеком, в результате которой были уничтожены две деревни абенаков, играла в этой их непримиримой вражде совсем незначительную роль.
Это была их война. И ничто не могло до конца затушить ее огонь.
 
Белые же в силу необходимости, а также часто - своей легкомысленности, некомпетентности и даже неудачливости, то и дело оказывались втянуты в эти бесконечные распри.
Мориньер усмехнулся. Он понимал, что сейчас находится ровно в том же положении.

*

Форт, который Мориньер со своими друзьями взялся строить на берегу реки Шодьер, располагался на землях, которые считали своими и алгонкины, и могавки. Выбрав именно это место, Мориньер понимал, что только отодвигает необходимость вступления в давний, но от этого ничуть не менее острый спор за территории. Он думал: пока могавки заняты «южными» землями, у него было время обустроиться и выбрать приемлемый для него способ решения этой проблемы.

Мориньер осознавал, что, принимая из рук короля земли, он принимал не подарок, а обязательство сделать все для повышения престижа королевской власти на этой, вверенной ему, территории.
Франции нужно было не номинальное владение всем этим пространством, которое зижделось на давних, почти забытых договоренностях. А настоящее, реальное, безусловное. А значит, недостаточно было выстроить форт и поднять над ним белое полотнище с вышитыми на нем лилиями.
Следовало прийти на эту землю, врасти в нее. Удержаться на ней.

У Мориньера не было достаточно сил, чтобы рассчитывать на безусловную победу в бою. Он знал: уже по окончании зимы большая часть защитников форта отправится обратно во Францию. А это значит, что ирокезам (или алгонкинам, - в отличие от квебекских властей он вовсе не считал последних противниками слабыми) достаточно будет только дождаться времени, когда в форте некому станет обороняться. Нет, он не мог делать расчет только на военную силу. Он предпочитал побеждать другими способами.

Теперь, - он думал, - пришло время сделать первый шаг. Чтобы хоть сколько-нибудь приблизить реализацию вышеозначенных планов, ему следовало,  по крайней мере, суметь сохранить жизнь могавку.
      

*

Поднявшись поутру, Мориньер вышел в «зал».
- Где они? – спросил он у возившегося у очага юноши.
Тот сразу понял, о ком идет речь. Пожал плечами.
- Еще до рассвета отправились куда-то. Кто их знает – куда?
Мориньер выслушал ответ. Кивнул - хорошо. Хотя хорошего во всем этом было не так уж много.

Если бы могавк, что спал в соседнем помещении, был теперь в состоянии идти, Мориньер без сожаления отпустил бы его на все четыре стороны. А сам отправился бы дальше, прихватив с собой проводников-абенаков. Таким образом, он решил бы проблему сохранения жизни могавка. И лишил бы абенаков возможности мстить. 
Но могавк был без сознания. А абенаки, - это беспокоило Мориньера особенно, - находились теперь вне поля его зрения.

На всякий случай, чтобы уберечься от неприятностей, Мориньер переговорил с людьми, стоящими на постах, сказал несколько слов трапперу. Потом подошел к лежавшему без движения могавку, склонился над ним, вгляделся в его лицо, прислушался к дыханию.
Состояние ирокеза показалось ему удовлетворительным. Тот спал спокойно. Лихорадки, возникновения которой так опасался Гастон Барнабе, так и не случилось. И Мориньер, наблюдавший, как Барнабе менял повязки на ранах, не упустил возможности выразить свое этим удовлетворение.
- Еще бы, - проворчал в ответ лекарь. - Так, как мы все возимся с этим дикарем, не возятся и с особами королевской крови.

*

Гастон Барнабе, судовой лекарь с «Целестины», считал себя знатоком всего на свете. Лекарем, впрочем, он был, действительно, прекрасным. И капитан Моленкур, в большинстве своем не терпевший любых проявлений непочтительности, в этом конкретном случае чаще всего пропускал бурчание Барнабе мимо ушей.
- Главное, что у меня в плаваниях люди почти не болеют, - пожимал плечами он, под «болеют» понимая самые разные виды недомоганий, включая ранения, каковые тоже случались нередко.
Мориньер теперь имел возможность убедиться, что Барнабе знал свое дело. Все три раны ирокеза были в прекрасном состоянии. Небольшое воспаление коснулось только одной из них – нанесенной стрелой. И это, последнее, совсем не было странно. Острие стрелы вонзилось в ребро. И Барнабе пришлось приложить немало усилий, чтобы достать обломок и остановить кровь.

- Скоро ли раны позволят ему передвигаться? – спросил Мориньер, когда Барнабе, закончив менять повязки на теле ирокеза, взялся складывать свои инструменты.
Лекарь взглянул на Мориньера.
- Сколько дней понадобится этому дикарю – я не знаю. Белому такого же сложения потребовалась бы неделя… может, полторы. У него ничего не сломано, ноги целы, так что физически идти он может. Но он слаб, так как потерял много крови. На то, чтобы силы восстановились, нужно время.

*

Абенаков не было весь день. Вернулись они ближе к ночи, промерзшие и осунувшиеся. От них несло гарью.
Услышав голоса индейцев, говоривших с траппером, Мориньер вышел в «зал». Остановился на пороге. Окинул взглядом явившихся.
- Где вы были? – спросил.
Индейцы переглянулись. Один взялся отвечать. Он говорил быстро. И Мориньер понимал его недостаточно хорошо. Когда абенак замолчал, Мориньер взглянул на Леру. Тот понял, кивнул:
 - Они говорят, что ходили через Лаврентий, в сожженные деревни. Отдать дань мертвым.
- Хорошо, - сказал Мориньер жестко. – Скажи им теперь, чтобы они поняли. Человек, находящийся в той комнате, - мой гость.
Сделал паузу, чтобы траппер мог перевести. Потом продолжил:
- Я запрещаю входить туда, запрещаю приближаться к нему. Даже глядеть в его сторону - запрещаю. 
Абенаки смотрели перед собой, и по лицам их ничего нельзя было прочесть. Лицо Мориньера, впрочем, тоже не выражало ровным счетом никаких эмоций. Он договорил ровно и холодно.
-  Ослушание повлечет за собой смерть.
То, что абенаки услышали его, он понял по едва заметной презрительной усмешке, скользнувшей по лицу одного из них.
- Индейцы не боятся смерти, - тихо сказал траппер Мориньеру.
- Я знаю, - ответил он. – Я не пугаю. Я предупреждаю. Они имеют право знать заранее о последствиях своих поступков.

*

Ночь прошла спокойно. Утром Мориньер снова говорил с Гастоном Барнабе. Тот утверждал, что необходимости держать ирокеза во сне - больше нет. Обещал привести его в чувство в самое ближайшее время.
- Теперь боли не будут уже такими сильными. Он вполне их выдержит.
 Мориньер усмехнулся.
- Не пытайтесь убедить меня, что эти три дня вы поили ирокеза вашими снотворными снадобьями только из жалости. Признайтесь, в конце концов, что вы боитесь его даже таким – едва живым.
Лекарь пожал плечами:
- Я и не отрицаю. Я бы предпочел вообще не видеть этих дикарей. И при первой же возможности сделаю все, чтобы убраться из этого чертова края подальше.
Мориньер кивнул.
- Прекрасно.  Но пока что сделайте так, чтобы могавк пришел в себя. Нам пора поговорить.
Лекарь скривил рот:
- О чем можно говорить с дикарями! Они и слышат вас, а не понимают. Вы думаете, ваша речь впечатлила тех двух? Плевали они на любые правила и распоряжения, кроме своих собственных законов.
- Пойдите, обсудите это с Леру, - засмеялся Мориньер. – Ему есть что нам всем порассказать.