Про Машу, машину маму и машины гланды

Когда у пятилетней Марии Дмитриевны Бубенко возникли проблемы с верхними дыхательными путями, на врачебном консилиуме было решено порешить её – не Машу, а проблему, - кардинальным методом. А именно удалением этих самых гланд. Не знаю, как сейчас, а в те времена то была популярная и распространённая операция. Есть гланды – есть проблема. Нет гланд – нет проблемы. Чё там думать. Резать нужно.

 Сейчас, по нынешним либеральным временам подобная точка зрения считается устаревшей. Носятся и с гландами, и с аппендицитами, как дурни с пысаною торбою. Природа мудра, понимаешь ли, в теле человека не может быть ничего лишнего. А тогда даже понятие такое было – сейчас его пересмотрели – «рудиментарные органы». Копчик – неотвалившийся остаток хвоста, тудыть его в качель! Мизинец нахрен никому не нужен, аппендикс – бесполезное наследие мрачных времён, когда наши предки были жвачными животными, и даже не мечтали перебраться на верхнюю ступеньку пьедестала с надписью "венец творенья". Без всего этого лишнего барахла можно прекрасно обойтись. Не говоря уже о таких непонятных пережитках, как ум, честь и совесть. Кажется, я уже оффтопичу.

Хотя чем плох оффтопик? Мне нравится, когда одна ниточка, закрутившись, вытаскивает вторую. А вторая – третью. В такие интересные места иногда можно заехать, если отпустить поводья. Если же неколебимо держаться выбранного направления, судорожно натянув губы своего пегаса стальными трензелями, никогда не завезёт туда, где леший бродит или, допустим, русалка на ветвях сидит.

Как будто есть где-то раз и навсегда установленные законы, по которым нужно строить повествование. Нифига. Эти законы ведь тоже кто-то когда-то в первый раз изобретал. Подумаешь. Прям конец света. А я вот возьму и изобрету свои. Кто знает, может, они тоже для кого–нибудь когда-нибудь станут каноническими.

Все сморят фильмы ужасов, все в той или иной степени поддаются гипнозу этого самого пресловутого "саспенса", а ведь вышеозначенные приёмы всего лишь пятьдесят лет назад открыл. Или изобрёл, или придумал, или - не знаю - вытащил из эйдоса - Альфред Хичкок. На минуточку.

 Кто–нибудь, вообще, размышлял над тем, что неписанные правила – ну, к примеру. Умываться по утрам и вечерам, или чистить зубы после еды, или переходить улицу на зелёный свет, стоять на красный – когда-то были придуманы впервые? Просто это случилось так давно, что уже никто не помнит. Все привыкли им следовать, и всё. Не обсуждается. Выполняем по умолчанию.

 Европейца, впервые попавшего на острова восходящего солнца, поражает одна особенность тамошнего быта. У японцев пол считается поверхностью второго порядка чистоты. У нас в эту категорию попадает столешница, стул, кресло. Понятно. То есть. Если к вам в гости придёт ваш приятель и, сняв пальто, непринуждённо положит его на пол, вы будете потрясены, конечно. А японец нет. И это один из компонентов пресловутого "культурного шока", самый заметный. Полы в Японии домохозяйки драят до зеркального блеска - так, чтобы на них можно было качаться - валяться и тому подобное. Поэтому и обувь снимают перед дверями общественных заведений.

Меня, к стати, когда-то в фильмах поражало следующее: в кино все люди, войдя в квартиру, по хате ходят в уличной обуви. Вот Надя из бессмертной «Иронии судьбы», помните? Открыла дверь ключом, вошла в коридор, и сразу (без паузы на переобувание в домашние тапки) топ - топ - топ в большую комнату. Помню, думала: "Может, в Москве тапок в доме не носят?" Позже убедилась - таки носят. Просто в фильмах этот момент для экономии энергии чаще всего упускают, как несущественный.

Ведь кинематографическая реальность - всего лишь ещё одна условность, как опера или балет, хотя из-за специфики киноязыка, максимально приближенному к фотографической картинке, мы, рядовые кинозрители, склонны принимать движущиеся на экране фигуры за настоящих людей, забыв следующее: кинематограф - просто ещё один иллюзион. Театр теней. Искусство художественной имитации человеческой жизни. Один раз это поняв, стараюсь об этом не забывать, но иногда заносит.   

Машина мама тогда ничтоже сумняшеся взяла свою доченьку, маленькую - премаленькую. Маха и сейчас в карман может поместиться, это при всём при том, что она уже мать двоих детей, а тогда – можно представить – была она вообще не больше голубого пингвина. Махонькая такая, тоненькая. Лапушка. И вот отводит мудрая родительница одним прекрасным утром свою крохотулю в здание, на дверях которого написано «Больница №** Святошинского района г. Киева».

И при этом самой Маше ни слова о том, какие манипуляции с ней там будут совершать добрые доктора, не говорит. А между прочим, пятилетнему ребёнку, даже если он совсем тупой, чего в реале (между прочим) никогда не бывает, всегда можно в доступной форме многое объяснить. А если не тупой, то есть обычный, то объяснить можно абсолютно всё. Особенно, если речь идёт о "неизбежном" членовредительстве, которое с ним собираются проделать.

Даже хуже дело было. Она наплела ей чушь какую-то. "Ложь во спасение" - так это, кажется, называется. Ага. Дяди там с тобой в жмурки играть будут. На лошадке покатают. Конфетами угостят. Наверное, она думала что такая маленькая девочка, если её резко без предупреждения подвергнут насилию, сразу потеряет сознание от восторга, и операция пройдёт гладко, как по маслу, и когда малышка очнётся, то уже ни о чём плохом не вспомнит.

Какие-то такие соображения, должно быть, крутились у неё в голове. Если они вообще наличествовали.

Заведя ребёнка в приёмный покой, маменька, присев, как на картине Пластова «Банька», обняла её и поцеловала прежде, чем подтолкнуть в сторону принимающей медсестры. Возможно, таким же заботливым материнским жестом поправила головной убор. Там на картине фигурирует платок, но неважно. Может, не было на Маше никакого платка. Может, она ей волосы мягкие нежно погладила. Но кустодиевские формы у Лизаветы Матвеевны были, да и сейчас остаются точь-в-точь такие же. И одета она, конечно, тогда была в другой костюм. Имею в виду что уж точно не в наряд Евы.

Бросив прощальный взгляд на свою кроху, любящая мать стала уходить по коридору прочь. Тщательно затворила за собой стеклянную деверь, изнутри замазанную белилами. Заподозрив неладное, девочка потянулась за ней следом, но чужая тётя, ухватив её за плечико, почему-то не дала догнать исчезнувшую из вида маму. А напротив, даже потащила в другую сторону. За нестеклянную дверь, цельнодеревянную, из-за которой доносились жуткие крики детским голосом. Там дедёргивали гланды другому ребёнку.

События дальше развивались, как в самом настоящем триллере. Вошёл дядька, белый халат которого спереди был забрызган алыми пятнами. Руки в резиновых перчатках тоже по локти в крови. Христианского младенца.

Потом какие-то люди с марлевыми масками на лице усадили малышку в чудовищное железное кресло и к нему привязали. Это у них называется «зафиксировали». Вставили в рот холодную металлическую распялку, стали с леденящим душу звяканьем раскладывать на специальном медицинском столе со стеклянной столешницей полный арсенал адских предметов: стальные щипчики, скальпели, длинные острые иголки и прочие орудия пыток.

Не знаю, делали в те времена местную анестезию или нет. Наверное, делали, всё–таки ребёнок, но то ли она была некачественная, то ли из осторожности вкололи по минимуму, то ли у Махи от природы повышеный болевой порог, то ли всё это дополнило друг друга в одном букете адских ощущений, однако ей было невыносимо, чудовищно, неописуемо больно. Ооочень-очень-очень больно. Понимаете, вот я написала «очень-очень-очень больно».

Это слова такие, да? А когда твоё тело чувствует то, что обозначают эти слова, то нет ни-ка-ких слов, которыми можно это описать. Ну, как смерть. Как любовь, как... Это я уже отвлекаюсь. 

...Собственно, ребёнка с согласия родителей подвергли пытке, назовём вещи своими именами.

После описанных событий Мария Дмитриевна Бубенко ещё долго, лет до семи, завидев в прцессе пешего передвижения по городу здание, хотя бы отдалённо напоминающее больницу, принималась хвататься за деревья, столбы, кусты, и т.д., демонстрируя таким способом категорический отказ идти дальше. И отодрать её от этих прочно закреплённых в земле предметов не представлялось никакой возможности. А один вид дяди или тёти в белом халате повергал её в настолько неописуемый экстаз, что она немедленно падала на пол и начинала некрасиво дрыгать ногами, издавая оглушительный визг.

Мама смущалась, стыдилась, выпадала в осадок. Виновато разводила руками, и объясняла наблюдателям. Понимаете, у девочки очень плохой характер. Ну, не повезло с ребёнком. Такая вот уродилась.

Окружающие ей изо всех сил сочувствовали. Действительно, бедная мама. Какой скверный у ребёнка характер. Это ж надо было такому уродиться.

                * * * * *

Для иллюстрации использована репродукция картины А.А.Пластова "Весна. Баня."


 ©Моя сестра Жаба