Про кофе

Я очень не люблю возвращаться домой. Наша улица ничего. Так себе. По ней можно ходить, и дом наш тоже нормальный, и небо над ним в звездах иногда бывает, если ночь ясная. Но все равно я совсем не люблю возвращаться домой, и в тот раз очень не хотелось. Это было зимой, и я шаталась по всем улицам подряд, и было очень холодно, а я потеряла варежки и у меня скоро застыли руки. По дорогам ездили машины и автобусы, дороги были скользкие и легко было упасть, но все было - бы хорошо, если б не так ныли от холода руки. Они очень - очень замерзли, даже в карманах.

А потом я вдруг заметила, что у машин светятся фары. В этом было что-то непривычное, и я поняла, что: пока еще не зажгли фонарей. Уже стемнело, но уличные фонари не успели включиться, и все освещалось одними фарами.
Странное впечатление. Не могу объяснить. Как будто наизнанку все вывернули.

И очень болели от холода руки.

Тогда у меня еще не было своих денег. И я не могла покупать все, что захочется, или заходить в кафе, когда захочется, потому что я тогда училась в школе и утром возле зеркала мама оставляла мне двадцать пять копеек на обед, а на кино нужно было уже просить. А она всегда, всегда Такое лицо делала при этом, как будто ей придётся кусок мяса из собственного бедра вырезать.

Утешением мне служила вычитанная где-то фраза: «Разумный человек должен уметь управлять своими желаниями», и поэтому, как разумный человек, я шагала по обледеневшим тротуарам и смотрела на то, как желтые конусы света отходят от автобусных морд и прыгают по черной дороге, но руки все равно мучили меня страшно. Нужно же быть таким идиотом и потерять рукавицы. Скверно, правда же, шататься по морозу без денег и без рукавиц?

Когда нельзя никуда зайти погреться.

А потом вдруг зажглись фонари - значит, совсем стемнело. Все равно домой не хотелось. Она же там снова бегает по дому и орёт. Ой. Орёт так, что уши закладывает. Она – это моя мать. Не знаю, может, другим повезло, и у них по дому никто не бегает с утра до вечера и не Орёт, но с этим должно повезти. Как с арбузом.

Я шла по улице Мануйлова, когда увидела своего отца. Он прихрамывал по другой стороне улицы. В своем уже немолодом рыжем пальто, которое все равно красивое. Оно из толстого сукна в рубчик, и когда мой и без того немаленький в смысле роста папенька его надевает, то становится в два раза больше во все стороны.

Он шел, раскачиваясь, у него вылез наружу шарф, и мне, как всегда, когда я вижу его шагающим по обледенелому тротуару , стало за него страшно - так здорово грохнуться может - костей не соберешь. Хоть он и с палкой ходит.

Вот так они и раскачивались втроем на другой стороне улицы – папа, его пальто, и его шарф – когда мы заметили друг друга в тот промозглый несусветный вечер. Я подошла к ним; отец остановился. Он как будто не особенно мне обрадовался. По его лицу трудно понять, рад он или сердит. Я заправила ему шарф и застегнула верхнюю пуговицу А он сказал: "Пошли туда", и показал палкой направление.

Там, куда он показал, на углу Мануйлова и Тесленко есть маленькая кулинария, где делают неплохой кофе. В полуподвале. И мы туда по трем ступенькам спустились.

Па взял себе и мне по кофе. Я обхватила руками горячую чашку и мои фиолетовые к тому времени руки заныли от тепла, оттаивая.

Я плохо рассказываю. Об этом вообще трудно говорить - как это бывает, что чувствуешь, когда, намерзшись, прижимаешь ледяные руки к горячей чашке. Если очень холодно и пусто в карманах
- неожиданное тепло - больше, чем праздник. Потому что это именно то, что тебе сейчас больше всего нужно.

Па расстегнул пальто и вид у него снова стал "разхристанный". Так всегда говорит мама, когда видит его в расстегнутом пальто с шарфом набок. Она всегда ругает отца за его "разхристанность", а он всегда соглашается и кивает. Ему приятно, что она за него переживает, но переделывать себя только поэтому он не собирается.

Мы пили кофе, руки у меня совсем уже отошли. Я смотрела в окно на ноги проходящих мимо людей . На два цветка, стоящих на подоконнике - один из них, амариллис, цвел: в темной зелени оранжевый цветок. Шесть лепестков. Все так, как нужно.

Было непонятно, отцу тоже хорошо, или нет. По его лицу никогда ничего не разберёшь. На то он и отець.

А когда мы вышли, я снова застегнула ему все пуговицы, поправив шарф. Полы пальто были тяжелыми, туго поддавались петли. И Па сказал:"Ну, ладно." А я ответила: ”Ну, пока."

И пошла домой. А отец пошел в другую сторону.

Я все это вспомнила сейчас вдруг, когда встретила у Селинджера "Не знаю, почему, но благодарность всегда слезами тихими течет."

                ///\\\///\\\///\\\///\\\///\\\

Иллюстрация: кадр из фильма "Вам и не снилось" 1980 г; реж.И.Фрэз. Сцена, когда в кафе погас свет, актёры: Т.Аксюта и Н.Михайловский.


 ©Моя сестра Жаба