Старинный портрет

     ... она вспомнила то время жизни
с томительным и страшным чувством -
эти светлые, теплые, мирные вечера,
треск запираемых лавочек, отец сидит
верхом на стуле и курит трубку, поминутно
дергая головой, словно энергично отрицая
что-то...

                В.Набоков.
                Машенька.



     Вернувшись из института, Вера открыла дверь, сняла с себя плащ и обувь, всунула ноги в тапочки и прошла на кухню. В квартире было удивительно тихо, только чуть слышно журчал холодильник.
     "А где же мама? - подумала девушка. - Уснула, что ли?"
     Она тихо прошла в свою комнату, переоделась в домашнее платье, а потом решила взглянуть - всё ли хорошо с матерью, болеющей диабетом, и принимала ли она лекарства?
     Пройдя на цыпочках по коридорчику, она приоткрыла дверь в ее комнату и с удивлением увидела, что она сидит в кресле перед старинным портретом своего деда. Она не спала, а что-то чуть слышно бормотала.
     - Мам, ты что? - спросила Вера, дотронувшись до плеча матери.
     Та вздрогнула от неожиданности и смутилась.
     - Извини, уходила в своё далёкое прошлое, к деду.
     - Мама, я замечаю, что ты всё чаще садишься перед портретом деда и надолго замираешь. И что-то шепчешь про себя.
     - Наверное, стареть стала.
     - Полно, ты у меня еще молодая, хоть замуж выдавай. Просто ты дома одна и тебе тоскливо, - засмеялась Вера и обняла мать.
     - Скажешь тоже, - улыбнулась и пожилая женщина.
     - Пойдем-ка на кухню, пообедаем и ты мне расскажешь о твоем дедушке. А то я о нём почти ничего не знаю. А еще я такая голодная, что могу съесть, кажется, целого поросенка.
     - Пойдем, накормлю, - согласилась мать.
     Глядя, как оголодавшая дочь жадно принялась за еду, мать начала рассказывать:
     - Дедушка мой был довольно состоятельным человеком и служил в каком-то государственном учреждении на довольно высоком посту. И даже числился чиновником какого-то ранга. Не помню какого, но это не суть важно. Помню только, что при встрече с ним его подчиненные низко кланялись и непременно снимали головные уборы.
     Жили мы в просторном двухэтажном каменном доме недалеко от церкви Похвалы Пресвятой Богородицы, куда дедушка водил меня каждое воскресенье и в каждый божественный праздник. Господи, до чего же это было красиво и одухотворенно! Словами не передать...
     Женщина помолчала немного, видимо, вновь окунулась в воспоминания, а потом продолжила:
     - Бабушку я совершенно не помню - она умерла, когда я была совсем кроха. А дед после этого так и не женился - не мог предать память любимой своей Вареньки. Всю оставшуюся жизнь он посвятил дочери, моей маме, а потом уже и мне.
     Мама, едва закончив гимназию, познакомилась на губернском балу с каким-то молодым офицером. Как она мне рассказывала, он был высок и строен, очень красив внешне, со строгой воинской выправкой. Как она говорила, его нельзя было не полюбить. За ним волочились многие девчонки, а он выбрал именно маму - первую красавицу гимназии. Да ты помнишь ее по фотографии - я показывала тебе ее.
     - Помню, - ответила Вера. - Действительно красавицу, в которую нельзя не влюбиться.
     - Она характером пошла в дедушку - такая же настойчивая, упрямая, если решила что - не переубедишь, - продолжила мать.
     Дедушка был против этого брака: мы - старинный род, потомственные дворяне, а он - офицеришка из мелкопоместных дворян, не ровня. Да еще, как узнал дед, что-то напроказничал и был понижен в звании. Разве такой достоин ее?
     Дед уже планировал сосватать маму за сына своего приятеля - богатого промышленника, надеясь, что дочь не ослушается родительской воли. А она...
     Мать снова помолчала - воспоминания давались ей нелегко, а потом продолжила:
     - В один из дней дед уехал по делам куда-то по губернии, приказав присматривать за нами моей няне и прислуге. Этим и воспользовались молодые. Отослав няню и прислугу, дав им разные поручения, мама быстро собрала самые необходимые вещи, а у подъезда ее уже ждала коляска с женихом. И в тот же день, в какой-то захудалой церквушке, священник за четвертной билет обвенчал их. И она стали жить на съемной квартире.
     - А дедушка не искал ее? - спросила Вера.
     - Узнал, где они живут, но общаться с дочерью не стал - гордость не позволяла. И, конечно, обида - как она посмела поступить так и ослушаться?
     А через некоторое время Вадима - так звали моего отца, перевели на Кавказ. Думаю, что не без вмешательства дедушки. Тогда, говорили, это просто было - район неспокойный и далеко не всех прельщала жизнь по соседству с абреками.
     Мама потом рассказывала, что они устроились в каком-то ауле и жили в мазанке без всяких удобств. Но это их не смущало - главное, что они любили друг друга и были счастливы.
     - Прямо-таки лермонтовский сюжет, - усмехнулась дочь.
     - Да, - согласилась мать. - Романтики там хватало. Особенно в стычках с горцами. Мама рассказывала, что если бы не эти вылазки, которые время от времени проводили русские части, то жизнь там могла бы показаться раем.
     Там же практически не было зимы. Даже в новогоднюю ночь нередко они в легком платье отмечали праздник в саду - настолько там было тепло. А весной все цвело и благоухало так, что кружилась голова. А небо... Высокое и бледно-голубое, а по небу облака, словно лебеди...
     - Мама, ты так поэтично описываешь это! - восхитилась Вера. - Лирик ты у меня!
     - Именно в таких восторженных тонах обстановку тех дней описывала мне мама. А когда в полную силу плодоносили абрикосовые деревья, родилась я. Роды принимала хозяйка хаты Наиля, и когда я появилась на свет, она пророчила мне долгую и счастливую жизнь.
     - Разве это не так? - спросила Вера.
     - Не знаю насчет первого, а в отношении второго убеждена - у меня есть ты, а разве это не счастье?
     Вера при двинула свой стул к материнскому, обняла мать и поцеловала.
     - Я тебя тоже очень люблю. Пойдем к прадедушке и ты расскажешь дальше.
     Устроившись перед портретом старика и обнявшись на диване, мать продолжила рассказ:
     - Мама рассказывала, что отец буквально не спускал меня с рук и хвастался каждому заходившему в гости сослуживцу: "Смотри, какая красавица родилась! Точная копия матери! Берегитесь, парни!.."
     И знаешь, хоть я и была маленькая, но помню отдельные разрозненные эпизоды их той жизни. Помню, как в окно заглядывала ветка цветущего дерева, помню, как ворковали под окном горлицы, порой даже ощущаю запах тех цветов и тепло солнца. Хотя это, скорее всего, самовнушение...
     Мать ненадолго замолчала, глядя на портрет деда. А потом продолжила:
     - Эта идиллия продолжалась до тех пор, пока мне не исполнилось семь или восемь лет. А потом на нас с мамой обрушилось горе. Словно лавиной накрыло...
     Мать снова замолчала, переживая давно минувшую трагедию. Вера не стала подталкивать ее к продолжению разговора, давая ей время придти в себя.
     Наконец, справившись с волнением, мать продолжила рассказ:
     - Когда пришло время отряду возвращаться из очередного рейда, к нам явились друзья отца и, потоптавшись у порога, объявили, что во время перестрелки с горцами лошадь отца испугалась или получила рану, понесла и сорвалась в пропасть вместе с седоком.
     Меня тогда увели, чтобы я не видела изуродованное тело батюшки. Потом только я случайно узнала, что лица у него практически не было, голова проломлена. Его тело с трудом подняли из пропасти и привезли с собой солдаты. Командир части полковник Стерхов и офицеры собрали нам денег и выделили двух солдат, чтобы мы смогли перевести и похоронить его в родовом имении в селе Суханиха Рязанской губернии.
     Я была настолько расстроена смертью папочки, что почти не запомнила, как мы доехали. Помню только какой-то жесткий вагон да солдата, который ругался с вокзальным начальством, когда мы делали пересадку.
     А Суханиха оказалась бедным селом, а старенькие родители папы жили в неказистом двухэтажном деревянном доме. Только уже взрослая я поняла, почему дедушка невзлюбил своего зятя - они были слишком бедны, почти нищие.
     Мама, зная крутой нрав своего отца, боялась возвращаться в Москву. Да и батюшка и мама отца приняли нас так тепло, что маме было жаль оставлять их, совсем стареньких и беспомощных. Так мы и задержались там на несколько лет.
     - А вы не писали деду? - спросила Вера.
     - Мама писала, просила у него прощения, но он не отвечал. Мы даже не знали, жив ли он? Вот здесь нас и застала революция...
     - Интересно, а как она проходила? - заинтересовалась дочь.
     - Да ты знаешь, мы ее даже не почувствовали. Это в городах были шум и беспорядки, а в глуши - просто сменилась власть и все. Крестьяне восприняли это спокойно - был над ними один хозяин, стал другой. Вдаваться, что да как, им некогда - то посевная, то сенокос, то жатва, то обмолот... Правда, папиных стариков из имения выселили в какой-то домишко, больше похожий на сарай.
     - Организовали сельсовет?
     - Наверное. Только я помню, что однажды сельсоветчики по какому-то поводу, а может и без него, перепились и едва не сгорели, устроив пожар. Дом сгорел полностью. Приезжали какие-то милиционеры, подозревали в поджоге дедушку, но увидели его больного и и немощного и отступили. Да и крестьяне за него заступились. А дедушка не выдержал такого облыжного обвинения и вскорости умер. И остались мы куковать три сироты - папина мама, моя мама и я...
     - А за счет чего же вы жили? Вы же непривычны к крестьянскому труду, - поинтересовалась Вера.
     - Из бывшего имения нам разрешили взять швейную машинку "Зингер", вот мама и промышляла шитьем - кому-то перекроить солдатскую шинель на тужурку, кому-то платье из старых запасов ткани... Платили за это в основном продуктами, но иногда и деньгами, которые мама практически не тратила, а сохраняла на черный день.
     И вот этот черный день наступил, когда умерла бабушка. Тогда мама и решила вернуться в Москву и упасть в ноги дедушке.
     Я не помню, как мы добирались до столицы. Помню только, что когда мы подошли к дедушкиному дому, там оказалась какая-то контора. Оказывается дедушку "уплотнили", оставив ему две комнаты на первом этаже с черным ходом, которым раньше пользовалась прислуга. Поскольку он был известным специалистом в своем деле, его оставили на службе и даже выдавали продовольственный паёк...
     Мы приехали после полудня, когда он был еще на работе, а комнаты были заперты. Дед пришел только к вечеру, молча открыл дверь и также молча пригласил войти.
     Я была еще маленькая и, увидев строгого деда, испугалась и прижалась к маме. А она, ни слова не говоря, села и заплакала горько-горько. Глядя на нее, в голос заревела и я.
     Дед молча сидел некоторое время, уставясь в пол, а потом встал и коротко сказал:
     - Ну, поревели и будя! Как дочку-то звать?
     - Лариса.
     - Ну, Лариса, так Лариса. Давайте ужинать, чем бог послал.
     Ужин оказался крайне скромным, но мама достала из котомки, с которой мы приехали, несколько вареных яиц, картошин и даже целый каравай черного хлеба. Глядя на это богатство, дед только дернул бровью, но не сказал ничего.
     Мама спросила:
     - Папа, нам некуда деться. Можно мы поживем у тебя?
     - Комната вон, живите, а я устроюсь в кабинете, - только и ответил он.
     О моем отце он даже не спросил, полагая, видимо, что мама расскажет сама, если пожелает, конечно. Так мы и остались у него жить. Как оказалось, надолго...
     А потом мы заметили, что ежедневно он приносил мне что-то вкусненькое - яблоко, конфетку, пряник, небольшую шоколадку и сначала молча клал на стол, а со временем погладит по головке и скажет что-то доброе.
     Мама устроилась швеей на фабрику, а потом доросла до бригадира. Она часто задерживалась на работе до позднего времени, а дед, оставшись со мной, начал заниматься со мной, заменяя школу.
     Иногда мама, застав нас за занятиями, робко предлагала: "Может быть, ее в школу отдать?", на что дед ворчливо возражал: "Чему ее в школе научат? Петь "Интернационал" да строем шагать с красной тряпкой на шее?"
     Именно он и выучил меня французскому и немецкому языкам, именно благодаря ему я смогла поступить в университет и закончить его.
     Со временем мы стали с ним, как говорят, "не разлей вода" и даже скучали друг без друга, если не виделись несколько часов.
     - А с твоей мамой отношения у него наладились? - спросила Вера.
     - Ты знаешь, такими теплыми, какие должны быть у отца с дочерью, они так и не стали. Нет, они, конечно, разговаривали, но как-то холодно, отчужденно, переговариваясь короткими лаконичными фразами.
     А потом, в тридцатых годах, ночью за ним пришли. Тогда такое часто бывало - придут за человеком, уведут и все, пропал человек, словно его и не было.
     - Ему предъявляли какие-то обвинения? - продолжала допытываться Вера.
     - А тогда обвинения не блистали разнообразием: враг народа и чей-то там шпион. Этого вполне хватало на высшую меру, как они говорили "социальной защиты".
     - То есть расстрел, - тихо проговорила дочь.
     Мать ничего не ответила, а Вера с ее щеки осторожно вытерла слезу, случайно выпавшую из глаз...