Глава 4

Она лежит в ванне. Вода до самого подбородка, океан вокруг, ровный и спокойный, только два колена – материки, одно слегка возвышается над другим, и Марта знает точно, что эти два государства воевали бы друг с другом.
Не сравнимое ни с чем удовольствие – лежать вот так, когда вода настолько горячая, что едва можно терпеть. Закрыть глаза и просто набираться сил, пока вода передаёт энергию коже, защищает тебя. Жаль, что остывает. Ни одной мысли – какая благодать! Если бы не существовало такого прекрасного способа, хоть по потолку бегай от тоски и усталости. Нельзя всё время думать и накручивать себя.
Другое дело – душ. Волей-неволей воображаешь какую-нибудь историю, обязательно трагическую, и вот кульминация – я, героиня фильма, стою под дождём, который то ли скрывает слёзы, то ли сам плачет за меня, а я внешне так спокойна и безразлична. Сцена расставания, сцена случайной встречи, клятва в вечной памяти, любимый многими шаблон признания в любви под дождём. А может быть, дождь – враг мне, втыкает иглы, копья, старается ударить побольнее. А иногда меня убивают, я прощаюсь с жизнью, пуля, последнее ощущение, что я запомню – танец капель, скоро моё тело замёрзнет, бежит розовая вода. Да каких только глупостей не выдумать. Все любят покрасоваться.
Поздний вечер. Марта роется в книгах. Как жаль, что она в своё время не слишком много читала. Сейчас бы мигом вспомнила, где есть описания внешности. Приходили на ум некоторые классические произведения, и она брала их, но не находила нужных отрывков. Брала книги Майи, которые сама не читала, и действовала наудачу: вероятно, внешность героя будет дана в начале. Если что-то и было, то осколки: авторы ограничивались описанием цвета волос или гладкой кожи, иногда «необыкновенных» глаз. Ни один кусок текста не противоречил новой реальности.
В её голове начала складываться система. Только одинаковые черты лица. Расы отличаются цветом кожи (тонкие губы темнокожих, европейские глаза китайцев). Цвет глаз непредсказуем. Типы фигур – такие же, как…до. Как это называть-то?
Почему она вообще должна это называть и разделять на до и после?
Как минимум, есть две степени отчаяния: когда ты можешь плакать и уже не можешь. И она не может сейчас. Она просто лежит и смотрит в глупый светло-серый потолок. Как она могла забыть лица? Лицо любимой сестры и даже лицо матери, которую так холодно, так остро-металлически  ненавидела? Два самых искренних чувства как будто не прошли проверку. Лицо отца она не могла бы помнить, ей было три года, когда он погиб. Зато всё помнит она. Специалист по Олегу.
Майя садится на край кровати.
- Расскажи про папу, - говорит Марта.
Уже рассказывала столько раз, и ничего нового не услышит, но она знает, что Майе нравится о нём, а вдруг сейчас что-то ей откроется, вдруг вспомнит, просто ей хочется послушать, как детям, которые, зная наизусть сказку, всё равно просят прочитать её.
Рассказывает, как они познакомились. Мать была старше. Влюбилась без памяти, хотя она во всём отдавалась собственным эмоциям, не только в любви. Всё же ей хватило хитрости стать хорошим слушателем для Олега, ему этого так не хватало, пусть он всегда был окружён друзьями, приятелями и просто людьми, не устоявшими под его обаянием. Поженились. Сначала всё было хорошо, папа тоже так говорил. Майя видела, что ему тяжело. Самые ранние воспоминания – самые счастливые. Они вместе обедали и ужинали, разговаривали, гуляли в парке, смотрели телевизор. Папа читал ей разные истории.
Что случилось? Это сейчас она всё понимала, а тогда некая злая сила, неведомая и невидимая, по миллиметру захватывала пространство её счастья. Папа чаще куда-то уходил. Они не ладили с матерью, она ощущала смутно, не будучи способной это сформулировать. Он ушёл. Он объяснил ей всё. Они не могут больше с мамой. Другая семья. И там у него дочка, Майя никогда не видела её.
Он приходил часто, помогал материально, дарил игрушки. Она нисколько не сердилась. Хорошо, что он ушёл, он правильно сделал, только бы взял её с собой тоже.
Он умер, когда Майе было девять лет. Сердечный приступ. Почему, он ведь был так молод для этого?! С каждым годом она всё больше понимала нелепость его смерти. Папа больше не придёт. Тогда ей (тоже) не хотелось плакать. Тогда были мрачные школьные дни, когда дети не умели ничего и, проявив молчаливое, канонное сочувствие, постепенно уходили в сторону, облетали, словно лепестки, один за другим, темнели, исчезали из её поля зрения. Отцвели для неё и были при этом рады, что избавились так дёшево.
Дети боятся не смерти, а такого отношения к ней, которое внушают старшие. Это предписано без объяснений, и ничего не изменить. Майю смерть окружала, это была словно заразная болезнь: тех, у кого умер кто-то, нельзя трогать, но нужно поддержать, показать, что вы соболезнуете. Когда все идут играть в шумную игру, нельзя звать эту девочку, у неё недавно умер папа. Нельзя громко смеяться в её присутствии, нельзя веселиться. Негласное правило, исполняемое всеми неукоснительно.
То же самое преследовало, вероятно, и Марту, думала Майя, хотя она была немного старше к тому моменту. Дети ничему не учатся – это произойдёт, может быть, потом, и то с единицами. Возможно, находятся и те, кто с самого начала остался бы на равных с клеймённым, однако им не посчастливилось. Да стоит ли говорить о счастье?
Не сыграло бы никакой роли, если бы одноклассники продолжали общаться с ней. Она не видела их, не замечала, они стали массовкой, картонной декорацией. Просто нужно ходить аккуратно и не натыкаться на них.
Учителя вели себя точно так же. Не все, но большинство. Стали реже спрашивать устно, ставили четвёрку за троечную работу. Взрослые тоже ничему не учатся.
Майя не замкнулась в себе, скорее, перешла в роль наблюдателя, словно в классе зачем-то установили камеру видеонаблюдения. Она фиксирует всё и остаётся вне отношений – сначала неуютно, потом привыкаешь и ведёшь себя всё более и более расковано, пока не совпадают два «я» - то, за которым присматривают, и то, каким ты показываешь себя в привычном окружении.
Разумеется, она говорит с сестрой о другом. О том, как Олег принёс им сладкую вату, а Майя никак не хотела есть, потому что думала, что это розыгрыш. О том, как учил играть в шашки, и у неё получилось выиграть у папы уже через два дня.
Марте было три года. Она ничего ещё не понимала и любила на тот момент мать, а не сестру (до сих пор Мар не верит, но я-то помню).
- Ты меня тогда и спасла. Ты была такая маленькая, хорошая, и не понимала ничего, и даже меня не любила.
- Врёшь, я всегда была за тебя.
- Нет, не всегда. Только…после того случая.
Не стоило сводить разговор к этому. Майя тогда сказала матери: «Это ты виновата, что папа ушёл. Если бы он остался с нами, он был бы жив! Это всё из-за тебя».
Она тогда впервые подняла на них руку, сознавая, может быть, что эти слова были правдивы. И это говорила её старшая дочь, та, которую она обожала! Марту она не выносила, потому что Олег ушёл, второй ребёнок не смог удержать его. Олег любил старшую, а она любила то, что любил он. Папенькина дочка. Она похожа на него. Она режет по живому. Она не может справиться одна.
Майя закрывала сестру собой, как могла, удары приходились на её спину, пока маленькая Марта от страха прижималась к спасительнице. Это она уже помнит, уже пятилетняя. Как отвратительно. Она пыталась потом целовать их, плакала, хватала за руки и голосила, как обезьяна, просила прощения. Это ничего не стоило. Майя всё равно не могла бы забыть отца, а Марта навсегда привязалась к сестре.
- И ты с тех пор всегда ходила хвостиком за мной, - смеётся Май.
Ответа не последовало: Марта уже спит. Сестра достаёт простыню и укрывает её. Ночами может быть достаточно прохладно, но не спать же под одеялом. В самый раз.
Тогда-то она и «обратила внимание» на сестру, если можно так сказать. Воспоминания обладают странным свойством: в цепочке лет они не только не тускнеют, наоборот, приобретают самые яркие краски и сияют; но в тот момент, когда творишь их или они кем-то творятся, совсем не придаёшь им значения. Так и она не видела ничего значительного в том, что разглядела вдруг в сестре родное существо. Отца она меньше любить не стала – конечно; и не слишком изменила отношение к матери. Когда папа ещё жил вместе с ними, она не раз становилась невольной свидетельницей уродливых сцен, истерик; что нужно было этой женщине от папы, почему она обвиняет его и прогоняет?
У неё появился маленький луч света. Марту нужно было защищать и беречь. Мать в то время как будто не могла их видеть и почти охотно отпускала к соседке, и Майя была спокойна, уходя по утрам в школу: сестре никто не причинит вреда, а тётя Галя – надёжный и добрый человек.
Они почти всегда ходили вместе, и это было хорошо.
Вот теперь она спит. Пора и мне, пожалуй.