Я отвезу тебя домой. Глава 16. Цена слова

В комнате стало светлее обычного. И это пробудило Таньян-Яхи. Он попытался открыть глаза. Но веки были такими тяжелыми, что разомкнуть их ему не удалось. Усилием воли он заставил себя смотреть – сквозь ресницы, борясь с сонным мороком.
С трудом повернул голову. За столом сидел белый мужчина. Держал в руке перо. Делал какие-то пометки на разложенном на столе пергаменте. Таньян-Яхи было видно немного: брошенный на табурет плащ, стол, жесткий профиль человека, склонившегося над его поверхностью.
Почувствовав движение индейца, белый поднялся, подошел к постели.
- Приветствую тебя, Таньян-Яхи, вождь могавков, - сказал мужчина.
Это лестное, хотя и не вполне соответствующее истине, обращение доставило Таньян-Яхи удовольствие. Хотя ответил он не сразу. Пытался заговорить, но это оказалось не так просто, как он ожидал. Ему показалось, что язык его распух, прилип к гортани, что губы никогда не разомкнутся, а голос, таившийся в его груди, никогда не вырвется наружу.
Не дождавшись ответа, мужчина добавил.
- Я рад, что ты пришел в себя. 
Он говорил на их языке, хотя речь его была не чиста, и говорил он не очень уверенно, однако Таньян-Яхи понимал его вполне. Наконец, справившись с позорной слабостью, Таньян-Яхи ответил:
- И я приветствую тебя, белый человек.

Таньян-Яхи замолчал, прикрыл глаза. Где-то в глубине него вспыхивали и гасли воспоминания. Он никак не мог ухватить самое главное – то, что должен был помнить. Таньян-Яхи затаил дыхание. Постепенно восстановил в памяти: черноту, движение у его постели, хрип. Вспомнил свою беспомощность – когда, чувствуя приближение врага, он никак не мог найти в себе силы ему, врагу, противостоять. Его окружала темнота – полная. Ни единого отсвета, ни одной тени. Тело не слушалось его. Он слышал, как, едва скрипнув дверью, его враг вошел в комнату, пересек ее, распространяя вокруг себя запах проклятых абенаков. Чувствовал, как тот, приблизился настолько, что не будь Таньян-Яхи каким-то колдовством пригвожден к высокой, пахнувшей сухими травами, постели, он мог бы схватить абенака за горло и задушить. Ощущал, - по злой энергии, уплотнившейся, сконцентрировавшейся вокруг его постели, по движению воздуха вокруг, по дыханию приблизившегося к кровати, - как тот поднял руку, замахнулся. Таньян-Яхи знал, - не мог видеть в темноте, но знал, - что в руке его врага – томагавк. И у него не было ни единого шанса ускользнуть, уйти от удара, укрыться – тело предало его. В тот момент, когда он уверился, что смерть сейчас настигнет его, враг вдруг споткнулся, вскрикнул, упал на него. Скользнул, оцарапал его скрюченными пальцами и замер.
Спустя мгновение пространство посветлело. И Таньян-Яхи мог видеть, как мужчина – тот самый, что сидел теперь за столом, - подошел, вынул из спины его врага нож, перевернул обмякшее тело. Склонился к абенаку, вглядываясь. Потом сказал кому-то, стоящему позади:
- Убери его отсюда.

Таньян-Яхи, - несмотря на то, что разум его тогда, как и тело, не вполне подчинялся ему, будто тоже был связан, спеленут, придавлен тяжестью, - понимал все, что говорили французы.
Слушал, как сетовал один по поводу смерти проклятого абенака, как второй отвечал ему тоном холодным – «он был предупрежден».
Предупрежден. Слово это занозой засело в мозгу Таньян-Яхи. Всюду - знаки. И это его теперешнее положение – тоже знак. Он закрыл глаза, чтобы не выдать белым, находящимся в комнате, что не спит. Слушал. Возвращался в детство – в холодные темные кельи, к жестоким учителям. Те говорили на этом же языке. Требовали от него, Таньян-Яхи, послушания.
«Французы – враги», - думал могавк. Он не должен об этом забывать.
Тогда, повторяя себе это раз за разом, он старался сохранить равновесие, которое, - он не мог не чувствовать, - поколебалось несколько тем, что он увидел и услышал с тех пор, как абенак прохрипел свои последние проклятия. Голос белого вождя успокаивал. Слова, которые тот произносил – еще и удивляли.
Таньян-Яхи казалось, что он заглянул в неведомый мир. В этом мире французы, которых, как ему представлялось, он знал прекрасно – были другими. Он хотел бы слушать еще, но колдовство белых продолжало действовать. И он, как ни старался, не сумел удержать сознание. Оно все ускользало от него. И, наконец, сдавшись, он снова уснул.

Теперь же, спустя время, Таньян-Яхи чувствовал себя лучше.
Он пошевелил пальцами. Сжал-разжал кулаки. Снова открыл глаза. Попытался подняться.

- Не двигайся. Ты еще слаб, - Мориньер поднял голову от пергамента, взглянул на ирокеза, пытавшегося встать с постели.
- Ты можешь говорить на своем языке, - с трудом ответил Таньян-Яхи. – Я его знаю.
Мориньер отложил перо. Взглянул на него, улыбнулся – быстро же ирокез решил открыться. Сам он в такой ситуации значительно дольше скрывал бы свое знание чужого языка. Ах, как много всего можно узнать, владея таким секретом!
- Хорошо, - сказал. - Это значительно упрощает дело. Я еще недостаточно изучил язык твоего народа.
Могавк снисходительно посмотрел на него.
- Для белого - ты говоришь неплохо.
Мориньер улыбнулся едва заметно.
- Ваш язык труден для нас, - признался с легкостью.
Таньян-Яхи высокомерно кивнул: да, белые - не слишком одаренный народ.
Спросил важно:
- Мне приснилось? Или ты, в самом деле, убил абенака?
- В самом деле.
- Почему?
- Ты - мой гость.  А он собирался нарушить закон гостеприимства.
Могавк насмешливо скривил губы.
- Ты, кажется, первый француз, которого это волнует.

Ирокез снова зашевелился, приподнялся на локте. Заметив, что Мориньер готовиться возражать, сказал твердо:
- Мне надо подняться.
Мориньер посмотрел на него. Ответил:
- Я выйду. Все, что тебе нужно – справа от кровати.
Таньян-Яхи спустил ноги, взглянул в угол, скривил губы.
- Я не ребенок, чтобы пользоваться горшком. Не бойся, я не сбегу.
- Ты свободен. И можешь уйти, когда захочешь, - ответил Мориньер. – Но я советовал бы тебе остаться еще хотя бы на день-два.

*

Когда к концу следующего дня могавк объявил о том, что уходит, Мориньер, которому тоже пора было отправляться в путь, только кивнул:
- Если ты, Таньян-Яхи, племянник великого сахема могавков, считаешь, что пришло время идти – иди. Я счастлив, что ты был моим гостем, и что раны твои затянулись. В память об этом я хотел бы преподнести тебе подарок.
Он достал кинжал. Протянул его индейцу. Тот долго смотрел в глаза стоявшему напротив него белому. Взял в руки клинок, взглянул на рукоять, украшенную камнями.
Воспитание, полученное у французов, на одно единственное мгновение скрыло от глаз Мориньера индейца. Но тогда уже, когда Таньян-Яхи-француз вежливо благодарил за дар, Таньян-Яхи-могавк – восторженно сверкал глазами и по-детски непосредственно оглаживал пальцами вставленные в рукоять рубины.
- Я хотел бы тоже сделать тебе подарок, - ответил, наконец. – Но сейчас у меня ничего нет. Только это.
Индеец протянул Мориньеру простую глиняную трубку, которую всегда курил в походах, и мешочек с табаком.
Мориньер принял предложенное обеими руками.  Произнес длинную благодарственную речь. Выслушал такую же долгую ответную.
Когда, наконец, могавк исчез в темноте, Мориньер вздохнул свободно.

*

- Сговориться с абенаками будет непросто.
Эту фразу Леру повторил уже трижды.
- Абенаки очень высокомерны, - продолжил он, не обращая внимания на то, что Мориньер, казалось, его не очень-то и слушал – склонившись над картой, отмечал на ней путь. - Вы не знаете еще, наверное. Эти гордецы называют себя «настоящими людьми». Они убеждены, что все прочие не достойны этого имени. Более самоуверенного, самовлюбленного народа в этих краях не найти.
- В самом деле? А французы? – Мориньер поднял голову, и стало ясно, что он не упустил из внимания ни одного слова. – Не мы ли, едва явившись на эту землю, объявили исконных ее хозяев дикарями, поставив, таким образом, себя выше них?
Леру не сразу нашелся, что сказать. Разозлился.
- А разве индейцы – не дикари? Разве не собирают они урожай скальпов при каждой битве, как мы собираем виноград? Гроздьями!
Мориньер отложил в сторону перо.
- Не горячись. Еще дед нашего доброго короля Людовика Богоданного не считал зазорным платить этим самым дикарям немалые деньги за скальпы наших врагов – англичан. Можем ли мы осуждать желающих заработать, когда сами предлагаем за это деяние вознаграждение?
- Они, похоже, увлеклись! – огрызнулся Леру.
- Возможно, - Мориньер рассмеялся. – Азарт – страшная штука.
Посмотрел на траппера. Вдруг сказал:
- Я завтра ухожу. Ты пойдешь со мной?
Леру изумленно уставился на Мориньера.
- С вами? Зачем я вам? Я грубый, безрукий, невежественный мужлан. Спросите у любого из ваших людей – они скажут, что со мной непросто ладить.
Мориньер улыбнулся весело.
- Мне приходилось слышать, как некоторые страдальцы так же яростно убеждали женщин в своей никчемности, чтобы те отказались от мысли женить их на себе.
Тут же сделался серьезен.
– Я не хочу, чтобы ты обманывался. Нам не придется ладить. Если ты согласишься идти со мной, ты будешь подчиняться.
- А тех, кто не подчиняется, в вашем лагере ждет судьба абенака? – проворчал Леру, кажется, нимало не впечатленный.
Мориньер усмехнулся.
- Я не припоминаю, чтобы мне до сих пор приходилось прибегать к столь сильным доводам. Что же касается абенака… Ты считаешь, у меня был выбор?
- Можно было попытаться, - дернул плечом траппер. – Когда дело касается этих проклятых индейцев - никакие пути, ведущие к сохранению мира, не являются слишком извилистыми. Ива гнется, зато не каждый ветер ее сломает.
Мориньер улыбнулся этой нравоучительной иносказательности.
- Дерево может гнуться сколько угодно, - ответил в тон, - но корни его должны быть крепки. Эти корни – мое слово. В этот раз у меня не было другого выхода.

Он вспомнил, как горделиво, выпрямив спину и расправив плечи, будто раны не доставляли ему мучений, выходил из комнаты могавк, как презрительно взглядывал он по сторонам. Как абенак, потерявший накануне своего соплеменника, по-собачьи скалился на него из угла. Подумал: вот и придет скоро пора понять, в состоянии ли он, Мориньер, быть убедительным и удержаться, сохранить мир на той тонкой границе, находясь меж двух огней или, как и прочие, будет вынужден выбирать сторону.

- Так что ты решил?
Леру посмотрел на него.
- Я иду с вами.

*

Путь был тяжел. Тяжелее прочих.
Снегопад, начавшийся на следующий день после того, как они покинули «дом под скалой», длился три последующих дня – то ослабевал, то наваливался с еще большей силой. Он занес все тропы, засыпал расщелины в скалах. Идти стало не только трудно, но и опасно. Временами им приходилось останавливаться, пережидать ненастье.

Абенак оставил их еще до того, как они вышли в свой поход. Переночевал в доме. И на рассвете исчез.
Мориньер надеялся, что тот не пошел по следу могавка. Случись так, могавку пришлось бы непросто. Как бы ирокез в иные дни ни был крепок и вынослив, раны помешали бы ему справиться с ловким абенаком. Когда он во время одной из передышек обмолвился об этом своем беспокойстве Леру, тот скривился:
- Заботились бы вы лучше о себе. Уверен, не успеем мы добраться до форта, вся дружная компания абенаков во главе со своим вождем, будет восседать у стен форта и требовать от вас объяснений. Так что  готовьтесь к неприятностям.
- Я к ним всегда готов, - ответил Мориньер, прикрывая глаза.

Они сидели в небольшом укрытии, сооруженном наскоро под старой елью. Раздумывали, идти ли вперед или остановиться здесь же на ночлег. До конца светового дня оставалось меньше часа.
Заметив, что Мориньер засыпает, Леру выскользнул из укрытия, бросил на ходу:
- И думать больше нечего. Остаемся.
Взялся набрасывать снаружи снег на опущенные до земли еловые ветви – заметал, заваливал самые малые, самые незаметные щели.
Мориньер не возражал, - ни против принятого траппером решения, ни против покровительственного тона, взятого Леру в этом походе. С первым он был согласен, против второго ему было лень протестовать.
- Разбудишь меня, когда придет моя очередь бодрствовать, - сказал только.

*   

На пятый день пути они добрались, наконец, до места. Выдохнули облегченно, выйдя из леса на простор. Перед ними расстилалась сверкающая белизна, не поврежденная, не нарушенная ни кустом или деревцем, ни каменным обломком, коих много было раскидано по берегу. Все покрыл снег – будто великан соткал полотно, выбелил, да и расстелил на берегу - сохнуть.
Был первый день без снегопада. Над головами стояло высокое синее небо. Снег искрился под ногами. Мориньер и Леру стояли, смотрели прищурившись на раскинувшееся перед ними открытое пространство, на деревянный частокол, короной возвышающийся на темной скале, на тонкие струйки дыма, поднимающиеся из-за палисада прямиком в небеса.
Ни единого облака в небе. Ни одного следа на снегу. 
- Это местечко очень похоже на рай, - выдохнул Леру с восторгом. – А, главное, ни одного индейца вокруг! Ни одной из этих чертовых полуголых собак!
- Не обольщайся, - усмехнулся Мориньер. – На радостях ты стал невнимателен. Отсюда не видно, но если бы ты только принюхался, ты бы почувствовал, что слева…
Леру повел носом, побагровел.
- В самом деле. Дьявол побери! Нигде от них покоя нет!

Леру хотел было что-то еще сказать, но тут ворота форта распахнулись. Несколько человек высыпало на очищенную от сугробов эспланаду.
Впереди Жак Обрэ – встал, заложил руки за спину. Чуть позади него - Рамболь. Вокруг – еще несколько человек. Они стояли, какое-то время вглядывались в две фигуры, появившиеся у кромки леса. Потом замахали руками, закричали, приветствуя.

Мориньер сделал знак трапперу – идем. Тяжело ступил на нетронутую снежную поверхность.
Снег был глубок. Если бы не снегоступы, они оба провалились бы по пояс.
Собравшись с силами, они пошли медленно, размеренно, преодолевали последние туазы.