Враг

Морковное поле дли-и-и-инное. Если смотреть из-за реки, его бурый небрежно брошенный лоскут убегает от глаз в слезящуюся даль и где-то там, должно быть, свисает за земной окоём, как скатерть со стола.

Летом веселое махровое – оно было отрадой купальщиков. Вволю, до синих губ наплескавшись в мутной окской воде, мы вылезали на песок, роняя с волос и животов тяжелые капли, и устремлялись напролом через прибрежный ракитник воровать морковку. «Воровать» – это только так говорилось, для интересу. На самом деле морковка совхозная и, стало быть, своя. Возвращались с пышными охапками ботвы, топырившей бледные морковинки с белесыми нитками корней. Добычу ополаскивали на быстрине у моста, стоя на шатких камушках, там, где речные бурливые токи обнимали темные бородатые сваи. Съедали ее, не выходя на берег, и пускали по течению тощие морковные попки с куцыми зелеными хвостиками.

К осени морква заматерела, раздалась в земле, тесня отжившие сорняки. Жухлая ботва полегла в междурядьях нечёсаными патлами, и вид у поля стал неприбранный, как у бабы спросонья.
Каждое утро затемно нас собирают у школы и сонных, дрожащих от промозглой сырости, грузят в дребезжащий автобус. Он долго ныряет в разбитых колеях, с натужным воем выволакиваясь из глинистой трясины. В салоне воняет бензином, в проходе катаются пустые ведра, работники клюют носами, раскачиваясь на жестких сиденьях.
Мутнеет утро. Сирые развороченные равнины с не вывезенными горами лука и кормовой свеклы открываются взгляду, над ними в бесприютном небе носятся грачи – не сегодня завтра улетят. Вот и наше поле, нашпигованное морковкой.

– А, пионэры приехали! – завидев автобус, кричит совхозный техник дядя Семен и козелком скачет через грядки, выдергивая ноги в высоких сапогах из чавкающей жижи.
– А ну, становись на работу, – начальственно покрикивает он и быстро делит нас на два звена: девочки слева, мальчики справа от набитой полуторками колеи, разрезающей поле надвое.
– Ну что, пионэры, устроим соцсоревнование? – подмигивает техник. – Вот тут, – он вбивает в рыхлую землю колышки, – девчачий бурт, а тут, – еще четыре колышка, – пацанский. У кого больше – всему звену премия, каждому по ведру отборной морквы, усекли?
– А то! – киваем мы.
Дядя Семен расставляет всех по грядкам. Мне повезло, моя – крайняя к колее, где бурт, все легче с полными ведрами бегать.

Вроде невелик труд морковку дергать – взял за хвост, да и вытащил. Но это если сухо и ботва крепкая. А нынче земля от дождей раскисла, держит моркву, что твой цемент. Ботва сгнила – тронь, отвалится. Стылая почва леденит пальцы, по отсиженным ногам бегают колючие мурашки, спину ломит. Но вот солнышко высунулось из разворошенной перины туч, поубавило сырости – морковка легче пошла. А бурт-то наш как растет! Чую, быть нам с премией.

Тяжелый ком прилетел откуда-то сбоку и шмякнулся о край ведра – аж зазвенело. Я подняла голову: с той стороны колеи Андрюшка Шаламов сидит – дурак и задира, опять в меня целит. Я натянула шапку поглубже и съежилась за ведром. И чего ему надо? То лягушку мне в портфель сунет, то столовский компот на подол вывернет, то под лестницей караулит, под платье заглянуть норовит – колготок не видал, что ли? Теперь вот землей швыряться придумал. Этот не отвяжется…

Под огнем противника вырываюсь вперед, до буртов в середине поля всего ничего осталось. И тут замечаю неладное: наша валообразная куча будто сдулась, зато пацанская разрослась. Наддать бы надо, с беспокойством думаю я, и вдруг вижу отползающую от нашей морквы тушку Вовки Мухина в красном «петушке», и слышу шорох тайно пересыпаемых корнеплодов. Морковку нашу тырят гады! Вон еще чьи-то ноги торчат…

– Эй вы! – завопила я, но… поздно. Разор был полный. Бурт осел и расползался неопрятной грудой, как дом из под которого выкрали фундамент. Воры притаились за соседним грязно-рыжим гребнем. В ярости я схватила морковку покрупнее и, в два прыжка одолев преграду, обрушила возмездие на врагов, молотя их толстым концом как палицей. Мальчишки скоро очухались и свистнули подмогу. Впереди всех мчался Шаламов:
– Вали ее! Давай! – орал он.
В меня полетело все, что валялось под ногами, я отбивалась, но где там... Оружие мое треснуло и развалилось на куски.
– Так ее, так! – надрывался Шаламов и подступал вплотную, раскручивая ведро на манер пращи – оно со свистом резало воздух. Меня повалили. Сверху насел Мухин в съехавшем набекрень «петушке» и, торжествуя, разинул слюнявую пасть, в которой не хватало зубов. Изловчившись, я лягнула его, угодив в мягкое – он взвыл, замотал башкой и занес надо мной грязный кулачище…

Дядя Семен не допустил до смертоубийства. Завидев его, все шарахнулись врассыпную. Мухин захлопнул щербатый рот и откатился на свою грядку. Шаламов деловито сгребал ногой ботву. Техник, оглядев поле боя, матюкнулся и вытащил меня из борозды:
– Ну, что стряслось?
– Ничего… – промямлила я, глядя в землю, – Упала просто.
Злость прошла, мальчишки свое получили, а морковку нашу уж не вернуть. Словом, ябедничать я не собиралась.
– Ишь какая! Упа-ала она! – передразнил дядя Семен. – Отряхнись, да нос утри. Куды грязными-то руками! На вот… – он вынул из кармана телогрейки клетчатую тряпку в табачных крошках. Медленно оглядел притихшее поле:
– Ну пионэры, засранцы! Ишо кто рыпнется – зашибу! – сказал, будто с землей сровнял. Сплюнул и пошел прочь. За его спиной Шаламов показал мне кулак.

Рядом с нагло раздувшимся пацанским, ограбленный девичий бурт глядел сиротливо, и ясно было, что победы нам не видать. Кое-как добив к полудню свою грядку, я не стала ждать подведения итогов, и пошла с поля. Мост – вот он, до города рукой подать. Впереди, звякая пустыми ведерками, тянулись стайки девчонок. Навстречу нам громыхали кузовами порожние полуторки.

Сразу за мостом на автобусной остановке сидела на перевернутом ведре Светка Халтурина. В нашу тмутаракань пёхом – ноги собьешь.
– Ты чего в драку-то полезла? – Светка лениво колупала присохшую к коленкам грязь.
– Да так… – буркнула я, – надоели все, особенно Шаламов этот.
Про краденую морковку говорить не стала. Чего уж теперь, после драки…
– Ха! – выдохнула Халтурина, – Все знают, что он за тобой бегает!
– Зачем? – удивилась я.
– А то не чуешь, – ухмыляется Светка, – всем им одного надо…
– Чего «одного»?
– Ты дура, что ли? – хихикает Халтурина. – Смотри сюда! – она сжимает красную, всю в цыпках, руку в кулак, просовывает внутрь указательный палец другой руки и двигает им взад-вперед. – Е-е, – снисходительно поясняет она. Грязный палец шевелится внутри, рождая в моем смущенном уме гадкую стыдную ассоциацию.
– Ну чем твои родители занимались, когда тебя делали? – досадуя на мою тупость, шипит она.
– Мои?! Это?!!
– Они такого не делали, – отчеканиваю я, глядя в ее бесстыжие зенки.
– Делали, делали! – со злостью кричит Светка. – Все делают! А ты цыпа нетоптаная не знала!

На Светку смотреть противно. Отворачиваюсь и вижу: от моста пацаны идут. Перекосились под тяжестью ведер. И Шаламов с ними.
– Пойду пешком, – поднимаюсь я.
– Сдрейфила? – фыркает Светка. – Далеко же…
– Ничего, я задами, – говорю и подхватываю свое ведро.

Задами ближе. Правда, дорога плохая, за монастырем сплошь колдобины. Одолев крутую Сабинину гору, оглядываюсь. Светка болтает с Шаламовым и машет рукой в сторону монастыря. Вот зараза!

По скользкой от дождей крутой тропке быстро идти нельзя. Цепляюсь за кусты и штакетины чужих заборов, обшарпанные домишки за ними как неживые – ничего, еще немножко, а там уже наезженная дорога до больницы, оттуда до дома недалеко.
– Эй, стой! – сзади раздается пронзительный свист.

Опять Шаламов! Бежал он за мной, что ли? То и дело оскальзываясь, ноги сами несут меня вниз, туда, где за голыми ветками орешника белеет асфальтированная дорога. Скорее выбраться из этого безлюдного проулка. Ведь не спасибо же сказать он за мной гонится. Небось ябедой считает. А ну как нагонит?!
Андрюха и впрямь начинает нагонять, но с полным ведром по такой крутизне не попрыгаешь. Выскакиваю на спасительное шоссе, тоже пустое. Начинается пологий подъем, но я прибавляю шагу. Вдруг Светка права? Кто знает, что у него на уме… Сзади нарастает топот и сопение:
– Стой! – пыхтит мой преследователь, – Стой, говорю!
Как же, дожидайся!

Возле больницы оживленно. Вокруг клумб с поздними ноготками ковыляют пациенты, снуют коляски и велосипеды. Когда люди вокруг, не так страшно. Дорога пошла ровнее, можно даже бежать, но нет сил. Горло саднит, в боку колет, сердце выскакивает. Еще немного и пойдут наши новостройки. Шаламов отстает. Я тоже сбавляю шаг – надо отдышаться.
– Э! – опять раздается сзади, – Куда несешься, все равно догоню!
Плохо соображая от страха, – ну что он мне сделает, что? – припускаю во всю прыть.
Вот и моя пятиэтажка. На бегу сдираю ключ с шеи. Хорошо, квартира на первом…

Хлопает дверь – все опасности остаются снаружи. Перевожу дух. Следом в подъезд врывается мой враг – жмет на звонок, в бессильной злобе пинает дверь. Пусть. Вот уже уходит. Неужели ушел?! Ооо, радость!
Вечером с работы возвращаются родители. Зовут меня. Спрашивают: «Это что?» Выглядываю из квартиры: сбоку от наших дверей высится порядочная куча крупной, облепленной подсохшей землей, морковки.