Ангелы 1, 3

3
   Я ожидал каждую чайную церемонию, словно это был праздник. Интерьер, атмосфера - все очаровывало меня. Я неспешно подносил к губам пиалу с ароматной жидкостью, брал кончиком языка капельку чая и смаковал. Какое блаженство!
   Сам я человек эмоциональный, словоохотливый, но здесь… мне хотелось только молчать, молчать и впитывать рассказы визави…
   Михаил Рафаилович - отменный рассказчик. Голос его - спокойный и ровный, с бархатными баритональными нотками.
   Бывало, что меня вдруг охватывало желание спать, и тогда я или менял позу, или сильно сдавливал пальцами мочку уха.   
   Однажды мое благодушие по непонятной для меня причине, было отравлено неожиданной вспышкой гнева, за которую я был готов себя убить. Вдруг! Гнев! Отчего? Почему? 
   Вот что случалось. Пан Михайло написал на салфетке «Приятного аппетита, птички!» (он озвучил то, что написал), завернул в нее хлебный мякиш и, продев руку в открытую форточку, положил сверток в кормушку. Съедобная бандероль любви для воробышков и синичек! 
   И тут со мной случился нервный срыв. Я вскочил с дивана, едва не задев поднос с чашками, побежал в ванную комнату и хватил себя что есть силы зубами за руку. Жгучая боль и вид выступившей крови вскоре принесли мне спасительное успокоение. А следом за этим меня охватил ужас, вызвавший целый рой мыслей: а что  если так подействовал на меня дар пана Михайла, на меня, грешника, у которого в душе так мало любви и сострадания? Что, если в скором времени я умру, как тот мясник, лягу спать и умру? Может, мне следует прервать общение со странным человеком и в дальнейшем избегать встреч с ним?   

   Подавленный, я вернулся в комнату.
   Михаил Рафаилович стоял возле окна, сквозь стекло, с умилением наблюдая за птицами. Весь его вид как бы говорил, что ничего странного в моем поведении он не приметил. Вот только… на столике уже не было подноса с чайным сервизом, но зато стояла стопка с водкой (я по запаху понял, что водка), а рядом лежал кусочек ваты - то, что так было нужно мне, для дезинфекции и остановки кровотечения. 
   Понятное дело, я взял вату, смочил ее в водке и приложил к ладони.
   Мое тело ощущало жгучую боль, зато восторг тотчас же охватил мою душу. Я сказал себе: «О, как я люблю этого человека! А приступ моей внезапной ненависти - как новогодняя хлопушка, у которой после выстрела, больше нет запала; она мертва». Еще я подумал, что готов стать его тенью, слугой, кем угодно, чтоб только неотступно сопровождать по жизни, чтоб, подобно пчеле, иметь возможность впитывать аромат его естества. Я даже был готов умереть. Ведь это, наверное, здорово, лечь спать и не проснуться? Вечный сон! Вечный покой! Ни тебе забот. Ни тебе проблем.
   На следующий день, когда мы встретились у подъезда, пан Михайло поприветствовал меня, как ни в чем не бывало, будто ничего особенного вчера не случилось.
   Я протянул ему белый батон, и сказал:
   - Это птичкам.
   - Спасибо, - сказал мне Михаил Рафаилович. - Птицы просто обожают белый хлеб. А еще, вы удивитесь, птицы - настоящие гурманы, особенно синички. Они способны оценить все: от меню до сервировки стола.