Подарок Сыну

    Коротко стриженый затылок Ивана мелькал практически перед моим носом. Я долго мучился, подойти к нему или нет. Иван являл собой типаж эдакого Башмачкина – серой мыши, которая выполняет свою работу добросовестно, но без особого номенклатурного рвения. Не потому что не хотел, а потому что не мог иначе. Мне его всегда было жалко. Идёшь, бывает, мимо его стола, а из-под него торчат старые-престарые ботинки с кривым рантом и обязательно короткие брюки. «Привет» – скажешь иной раз из сострадания. Он поднимает глаза, коронованные хмурыми бровями, не веря, что окликнули его, и, видя твой честный взгляд, тут же расцветает, и чуть срывающимся голосом приветствует в ответ. А потом вновь ныряет в бумаги и, наверное, очень медленно, по-старчески неуверенно стуча по клавиатуре, переносит заявления в компьютер.
    Я шёл за ним, размышляя, кем может быть этот человек. Недавно я прочёл одну очень умную и нелепую книжку про маньяков. Оценив ванину согбенную фигуру, высокий лоб, очки в чёрной оправе и длинные мочки ушей, я пришёл к нехитрому заключению, что он вполне может являться таковым. Впрочем, физиогномика частенько подводила человечество, и всё могло быть в точности до наоборот: допустим, Ваня был честный семьянин, с красавицей-женой, которая, впрочем, не открыла для себя всей прелести, если не дорогой, то уж точно качественной косметики, и тремя здоровыми ребятишками.
    Так шёл и рассуждал я о нём, пока не закрался в мою голову более насущный вопрос: а зачем, собственно говоря, я его преследую?.. Всё дело было в том, что мне стало просто необходимо поговорить с этим человеком. Всё равно о чём. О работе, о птицах, о женщинах – о чём угодно. На работе я сделал себе карьеру и авторитет. Почти каждая готова была юркнуть ко мне в постель по мановению пальца, пусть даже на ноге. Каждый был рад до мокрых штанов, когда я приглашал его на вечеринку или просто сделать проект вместе. И настолько мне всё это надоело, что захотелось чего-то человеческого. «Народного»", если хотите. Тем более, что относился я к Ване нормально. Не только из жалости, он, если вы понимаете, просто не раздражал меня. Хотя, конечно, для большинства он был предметом насмешек, благо, в виду возраста, тайных. 
    Иван свернул в какой-то переулок. Я чуть не потерял его из виду, заблудившись в своих рассуждениях, но, к счастью, нашёл беглеца. Он подошёл к палатке с овощами, что-то сказал продавщице и перевесил старую-престарую сумку на другое плечо, чтобы достать кошелёк. Иван чуть согнул колени, напомнив мне стариков, в подобном виде часто просящих милостыню, и в глазах как-то зарябило. Я встал совсем рядом, чтобы после его покупки, сразу же начать разговор. Оказалось, что у него не хватает пятидесяти рублей, и он молящим голосом просил прощения у пухлой торгашки, чья физиономия, казалось, с трудом помещается в окошко ларька. Пошёл мат-перемат и соображения на тему, куда ему стоит идти и даже каким образом. Когда Ваня окончательно потерял дар речи от такого хамства, я его оттеснил в сторону, кинул в окошко полтинник и сказал:
    - Подавись, корова.
    Потом я взял Ивана под руку и повёл по улице.
    - Константин Егорович, ну, зачем вы. Я бы пережил без этой несчастной капусты, да и потом... - он улыбался лишь одной стороной рта и постоянно поправлял очки, которые и без того у него крепко держались.
    - Иван Алексеевич, всё нормально, - перебил я. – Этих скотин лечить надо.
    Ваня замолчал. Ему явно не нравились такие резкие слова, но из соображений уважения или чего-то ещё, он промолчал.
    Мы как-то незаметно вышли на Арбат, где неизменные торговцы и художники, вгвоздив свои ларьки и мольберты в булыжное покрытие, старались привлечь внимание состоятельных прохожих. Иван оказался очень интересным человеком: он знал три языка, причём, как я понял, превосходно, говорил на редкость грамотно, не используя ни одного не то что матного, даже мало-мальски неприличного слова (если не считать пару раз произнесённого «фиговый»). Прекрасно знал географию, разъяснив мне, что Непал находится не рядом с Венесуэлой. А ещё сказал, что буквально на днях прочёл Рабле, «Гаргантюа и Пантагрюэль» которого я читал недели две, а он проглотил за два дня. Я очень аккуратно коснулся вопроса его личной жизни и узнал, что жены у него нет, хотя, как я понял, была раньше. Разумеется, познакомился он с ней в какой-то деревне. И, несмотря на то, что суть их романтической истории была невыносимо банальна, то, как он её рассказывал, запало мне в душу на всю жизнь. Ромео и Джульетта и даже Тристан и Изольда тускнели на фоне той Марфы Федотовны, в рыжем сарафане и острым серпом в руке, которая когда-то запала в крестьянское сердце Ивана Алексеевича.
    Он водил меня около часа по улицам душного города, рассказывая всевозможные истории, которым я бы не поверил, если бы их рассказал кто-то другой. Но его я слушал разве что не с открытым ртом. Учась. Понимая, что каждое его слово останется со мной. Нет. Он не учил, но будто всё, что он говорил, могло стать небольшим уроком на всю жизнь. Действенным уроком.
    Ваня предложил отдать мне долг. Я попросил не смешить его из-за пустячного червонца. Он сказал, что там непустячный полтинник. В общем, сошлись мы на том, что он меня угостит просто чаем или водочкой, на моё усмотрение (типично русская альтернатива), но прежде мы должны были зайти в магазин детских игрушек.
    - Я, понимаете ли, милый Константин Егорович, сынишке подарочек купил, но вчера забрать не смог, попросил отложить. Вот, сегодня забрать нужно, вы не против?
    - Нет, конечно, Иван Алексеич, пожалуйста.
    Мы зашли в магазин, у входа в который на большой выцветшей табличке синими буквами значилось «Товары для детей». Не знал, что в Москве такие ещё существуют. Там Ваня поговорил с улыбчивым продавцом (выглядел он так, что я испугался, не братья ли они) и взял пакет с какой-то картонной коробкой внутри.
    - Пешком или на автобусе?
    Увидев мой несколько смущённый вид, он с простодушной улыбкой добавил:
    - Да у меня проездной. Всё хорошо.
    Но я не знал, смогу ли ещё с ним вот так поговорить и предложил пройтись пешком.
    Минут через сорок я немного пожалел, что согласился на пешую прогулку, ибо он повёл меня куда-то на окраину города, который, удаляясь, становился всё ниже и ниже. Впрочем, он своими рассказами будто подбодрял меня и вторую часть пути я даже не заметил.
    За спиной остались потёртые гаражи, хаотично приклеившиеся друг к другу, несколько совершенно захудалых магазинов и ларьков, несколько треснувших пятиэтажек – в общем, та столица, о которой догадывается далеко не каждый житель центра. Здесь было очень тихо. Прохожие встречались всё реже и реже; на какое-то время я даже почувствовал, что нахожусь в каком-то другом мире, отделённом от реальности перегородкой более реалистичных будней.
    Иван, который на тот момент излагал мне историю «Декамерона», которую я зачем-то пожелал узнать, свернул в последний раз и повёл меня к подъезду четырёхэтажной хрущёвки.
    - Вот и мои скромные апартаменты, - в который раз улыбнулся он и, набрав код (на ключ, как я и полагал с самого начала, он тратиться не стал), впустил меня в вонючий подъезд.
    Практически каждая квартира имеет свой запах. Не знаю, обращали ли вы внимание, что квартиры, во многом, отображают своих хозяев. Квартиры пенсионеров пахнут одним образом, квартиры бизнесменов хранят другую атмосферу, запах среднестатистического россиянина имеет третий оттенок. Войдя в квартиру Вани, в нос ударил запах какой-то старости. Так пахли обычно либо хорошо проветриваемые, но заброшенные квартиры, либо квартиры стариков, которые при всём желании не имеют возможность убрать каждый уголок своего жилья и хорошенько выжать тряпку.
    В коридоре висела лишь старая вешалка, расположившаяся над потрескавшейся тумбочкой, да пара картин, одна из которых загораживала совершенно откровенную трещину в бетоне. А, в целом, всё выглядело вполне опрятно; во всяком случае, то, что я мог разглядеть, поскольку две двери были плотно закрыты.
    - Пройдёмте, Константин Егорович, в гостиную.
    «В гостиную… - подумал я. – Слог-то какой…»
    Я последовал за ним и сел на предложенный диван, поднявший при соприкосновении с моим телом, несколько облачков пыли.
    - Что вы будете? – просил хозяин.
    - Иван Алексеевич, - начал я, улыбаясь, чтобы не обидеть его, - у вас целый ассортимент напитков?
    Ваня похохотал, не то из приличия, не то найдя это смешным и ответил:
    - Ну, не ассортимент, но кое-что есть. Есть водка, есть коньяк. Есть и сам чай, в конце концов.
    - Давайте коньяк.
    Иван принёс нарезанный лимон и «Московский» коньяк, в котором отсутствовало всего около четверти. Я невольно поёжился. Он не заметил моего смущения и налил две рюмки. Я начал судорожно размышлять, как бы обойти это: за время моей новой работы я отвык пить низкосортные алкогольные напитки. Не то, чтобы я ожидал у него увидеть «Хеннэсси», но, полагал, что водка была бы ещё хуже. Шанс мне предоставил сам Иван.
    - Только позвольте я сначала загляну к сыну, вручу ему подарок, чтобы он не почувствовал себя брошенным.
    - О! – воскликнул я, ставя рюмку на месте будто бы исключительно от изумления. – Так ваш сын живёт с вами!
    - Да, а разве я не сказал? – удивился Иван.
    - Нет, вы просто сказали, что он у вас есть.
    - Хм… а мне казалось… Впрочем, ладно. Конечно, если вы так хотите осчастливить его своим вниманием – прошу.
    Иван поднялся, я молча последовал за ним.
    Он открыл одну из закрытых дверей, вошёл сам и жестом предложил мне последовать за ним. В комнате все окна были открыты, но при этом витал вполне уловимый запах то ли сырости, то ли затхлости, одним словом, что-то, напомнившее мне аромат, царящий внутри египетских пирамид, на тех их участках, которые не «облагорожены» туристами.
    Комната, в которую мы вошли, была прямоугольной и с обеих её сторон, располагались стеллажи, по четыре полки в каждой. Все эти стеллажи были полностью забиты всяческими игрушками – начиная от миниатюрных пластмассовых солдатиков и заканчивая коробками из-под разных настольных игр. По середине комнаты были разбросаны детали игрушечной железной дороги: рельсы, что-то наподобие товарных вагонов, шлагбаумы, будки станции и паровозик, лежавший на игрушечном машинисте.
    Я продолжал изучать комнату, когда Иван, остановившийся ненадолго в проходе, пошёл дальше, к противоположной стене, где располагались два окна.
    - Только он молчаливый у меня, вы не думайте, что немой.
    Теперь мой взгляд упал на стул, стоящий между двумя окнами. Поначалу я не обратил на него внимания, посчитав, что на нём сидит кукла. Я не взглянул на неё даже когда сквозняк, созданный открытой нами дверьми, снёс с неё кепку. Но когда Иван подошёл к ней, положил на колени купленную им тогда коробку, и начал что-то ласково говорить я всмотрелся внимательнее. Иван Алексеевич разговаривал с почти разложившимся трупом ребёнка, старательно привязанным к спинке стула. Челюсти открывшегося черепа были стиснуты в оскале, а чёрные глазницы смотрели куда-то на придавленного вагоном машиниста. Ветер трепал редкие волосы, оставшиеся у него на голове и поддувал посеревшую от времени кепку, безвольно дрейфующую на полу.
    - А это мой начальник, Сашенька, Константин Егорович, махни ему хотя бы головой. Не хочешь? Ну, ничего, я ему всё объясню сам.
    Я вскрикнул и попятился назад.
    - Простите… Иван… - произнёс я, запинаясь, и помчался прочь из квартиры.
    Я пробежал пару дворов, достал мобильный и вызвал такси. Я судорожно метался из стороны в сторону, пытаясь найти укромное местечко, пока приедет машина – мне всё казалось, что Иван ищет меня.

    На следующий день Иван пришёл на работу, как ни в чём не бывало. Я чувствовал себя неважно, выпив перед сном около трёх бутылок вина: пил до тех пор, пока просто не вырубился в постели.
    Когда мне пришлось пройти мимо него, Ваня поздоровался самым что ни на есть добродушным образом. Я сделал вид, что не заметил его и скрылся в кабинете.
    Ближе к вечеру ко мне зашла секретарша и положила на стол листок бумаги.
    - Вот, Константин Егорович, как вы просили. Только интересно, какую мотивацию вы включите.
    Я махнул головой.
    - Больше вам ничего не нужно? Например, психологическая помощь…
    Она села на угол стола, тем самым приподняв и без того короткую юбку.
    - Спасибо, Катюш, вы свободны.
    Девушка обиделась, встала, поправила блузку и с самым гордым в своей жизни видом покинула кабинет.
    Передо мной лежал приказ об увольнении Ивана Алексеевича. Я понимал, что больше не смогу видеть его, потому что, сам не желая того, я узнал его дальше, чем хотел. Вопрос был в том – я или он. Я пододвинул листок ближе и взял ручку, чтобы расписаться. Но что-то останавливало меня. Виновато ли сумасшествие, созданное воспалённым чувством любви? И виновата ли любовь, созданная воспалённым чувством сумасшествия? Он не знал своей вины. Только антихристы могут казнить, не доказав её. В чём он провинился передо мной?
    Я отодвинул листок, достал из ящика фляжку с виски и выпил её, поморщившись, будто в первый раз. Когда фляжка переместилась обратно, я взял чистый лист, чтобы выбрать второй вариант – мой уход, по собственному желанию. Когда заявление было готово, я посмотрел на фотографию своих погибших в горном обвале жены и ребёнка.
    В голову врезалось видение, в котором игрушечный вагон электропоезда придавил игрушечного машиниста, и не отпускало меня.
    Какой же сумасшедший страх таится в моей душе?

                18.01.2010