Что же такое обломовщина? очередная гл. Студ-лиры

Действительно, это страна оказалась очень светлой. Долгие, не южные, зори над большим белоснежно цветущим садом, с темнеющими среди яблонь и вишен  крышами слободы, где на краю  стоял пятиэтажный дом из силикатного кирпича. Оттуда, из окна пятого этажа, любовался светлым закатом проснувшийся Николай. 
Из деревни Хвощи, куда к родителям на лето уехала Галя, вернулся Миша. Николая встретила его мама, вернувшаяся со смены, с мелькомбината. Миша предупредил ее о возможном приезде друга. Женщина  достала бутылку водки, нарезала колбасы и  после первой рюмки повела разговор о том, каких нервов стоила ей Мишина женитьба. Говорила по-русски, изредка употребляя слова белорусской мовы.  Ведь она раньше за Генкой за мужем  была, они же вот «через подъезд  жили».  Люди, уси мяне знают. Соседи смотрят…
Солнечный день за окном был алмазно-ярким. Белое цветение садов, перемежающееся с молодой зеленью,  простиралось далеко   к зеленому полю. Еще дальше  линию горизонта жирно очерчивал далекий черный лес. 
Николай, слушал быструю и страстную исповедь Мишиный мамы : «В какие времена живем.  Было бы нормальное время я бы еще больше, чем Галкина мать нарожала».  Взглянув в окно, в лучезарную даль, он предположил: Беларусь  – это Индия Европы.
Мишина мама наливала третью.      
Николай перевел разговор на внучку. И хозяйка в восторге стала рассказывать об Аленке, умнице и красавице, синих глазках, черных бровках, прямом носике. Ему показалось, что собеседница обрисовывает его внешность.  Николай фыркнул. 
Мишина мама вскрикнула и засмеялась.
-  Ой!-Твоя?! Твоя дочка?
- Да ну. Что вы!
- Твоя, твоя!
- Нет, уверяю. – Николай тоже не мог сдержать смех, схватился за голову и затрясся на табуретке.
- Да не бойся! – В речи женщины звучал восторг,  без тени упрека, - Я же,  вижу вся в тебя девчонка. А то, думаю, на кого гэто Аленка похожа? А тяперь тебя увидела, - так вот же, ёйнный, отец! Отец – Коля оказався!
Сергей проснулся на диванчике, куда его  уложила Мишина мама. У окна стоял Миша  и глядел на цветущие сады.  Николай, все еще находясь под воздействием водки, поднялся, вздохнул и стал рядом с другом.
Миша обернулся.
- Старик.
- Охочусь на вишни в цвету…- начал было Николай и икнул.   
Миша, казалось, был и рад, и  раздражен появлением друга, поэтому и, стыдясь своей мамы, и понимая, что стыдиться матери неприлично, был сдержан, но не мог скрыть радостной улыбки.  Друга поскорее он увез к тете, в цыганскую слободу.
Тетя Тося, бездетная вдова, жившая с наполовину парализованной мамой-старушкой, Мишиной бабушкой, маленькая, круглая пенсионерка с круглым лицом, с круглыми  румяными щечками,  круглыми синими глазами и небольшим, по-белорусски прямым, носом, впустила жить племянника с семьей в небольшую комнатушку с печкой голландкой,  в оставшейся у нее половине силикатного дома. Дом построил ее покойный муж, скуластый сибиряк.  Другую половину она продала молодому, вернувшегося с Севера, из Когалыма, водителю Андрею, жившему  с  полной белокурой женой поварихой Светой и трехлетней дочерью Валькой. 
Тетя Миши всю жизнь проработала на швейной фабрике и говорила на таком же  русско-белорусском языке, что и  мама. Денег с молодых она не брала ограничиваясь помощью  племянника по хозяйству и сама помогала Гале досматривать Аленку .   
Миша долго обустраивал комнатушку, где ему удалось разместить кровать, детскую кроватку и тумбочку. Треугольную фонерку он использовал как полку под проигрыватель, куда, как только привел друга, он установил  пластинки, какие по знакомству  ему привез из Минска друг художник-декоратор, сначала – Вертинского, затем – Битлз. 
За слободой, за полем  высились темные корпуса крупного объединения  «Лавсан», откуда иной раз ветром приносило какой-то сильный промтоварный  запах, заглушавший ароматы сирени, свиного навоза, жасмина и курятников, не то что бы зловонный, но совершенно неживой, 
Миша еще год назад, когда только переселялся к тете, обратил внимание, на полное отсутствие в слободе комаров и мошки.
В театре Миша был любим актерами и актрисами. Бородатый режиссер Вацлав Генрихович Томашевский к нему тоже благоволил.
Театр располагался  двухэтажном кирпичном здании в ложно-русском стиле, с очень толстыми стенами, возле длинного, похожего на гигантскую белую, не до конца раздвинутую  ширму,   здания обкома. До революции в красно-кирпичной твердыни театрального особняка размещалась жандармерия.   
Николай, предполагавший прожить у Мише дня три, не больше, задержался у друга на полторы недели.
За это время ездили в деревню Хвощи к Гале и Аленке. Нельзя сказать, что бы Галя не была рада появлению Николая. Она скорее восприняла так, будто он был призраком, возникшим в результате сбоя сакрального мироустройства, - призраком, впрочем, вполне симпатичным, и поэтому особенно неожиданным.
Мама Гали Елизавета Михайловна, похожая на большую веселую зайчиху, поприветствовала зятя и гостя и ушла  в соседнюю деревню на свадьбу, где уже во всю веселился ее муж, Галин отец, поляк, невысокий колхозный кузнец Михаил Евгенивич.   
В хате родителей Николай, наевшись деревенской сметаны, лежал на русской печке и рассказывал   младшим  братьям Гали Ваське, Игорю  и сестре, стройной тринадцатилетней глазастой, очень живой и быстрой в движениях Тане, о том, как ровно год назад они вместе с Мишей охотились в тайге на мамонтов. Миша и Галя серьезно, подтверждали,  что так оно и было.   
Дети в восторге протестовали против такой брехни.
- Так, знаете, Галя свитера вяжет? Это все шерсть  мамонта.
- Ой, ну что вы рассказываете! - Возмущалась смеющаяся Таня.
- Да-а. – будто и не думая шутить, пропела Галя, кивая головой.
У ворот высокая старая яблоня гудела хрущами. 
Вечером к костру, вокруг которого сидели друзья, дети и уложившая Аленку спать Галя, пришла вернувшаяся со свадьбы хмельная  Елизавета Михайловна, села у ворот на лавку и, к негодованию детей, громко запела: «Родная моя, дяравенька колхо-озница»!
Напевшись от души, женщина  поднялась с лавки, села у огня, и много говорила о жизни, о родне,  о детях. Пообещала Тане за то, что она в семье самая работящая, отдать ее замуж за дяравенского.
 Таня гордо и серьезно, с какой-то особой целомудренной скорбью  объявила, что замуж не выйдет никогда.
В театре Миша подружился с молодой актрисой Лизой, высокой,  стройной, скуластенькой,  деятельной и жизнелюбивой девушкой, со входившей в то время в моду пышной прической, слегка увлеченной  национализмом. Поэтому иногда в разговоре с коллегами но театру  переходила  на белорусскую мову. Все отвечали ей по-русски.
После того, как Николай  познакомился с Лизой, в разговоре  о ней с  Мишей оба пришли к выводу, что кто-то надумал ставить в театре или  экранизировать «Бесов», то  Лиза создана для  роли своей тезки-героини пророческого  романа.
Между Лизой и Мишей возникли очень напряженные, тонкие, непорочные и именно поэтому притягательные связи, совершенно в духе Достоевского. Разумеется, в этой игре присутствовали и Шекспир и Лермонтов и тот же Достоевский, и  Есенин, и Блок.  На гастролях в Гродно с Мишей с другими актерами и актрисами Ларой и Нинкой,    тоже высокими  и физически развитыми женщинами лет тридцати, Лиза в кинотеатре смотрела фильм  «Жестокий романс». Все три рыдали.
Нинка была замужем,  имела маленького сына и переживала бурный роман с другим рабочим сцены, известным читателю шизофреником Генкой, первым мужем Гали.
В залог любви  Генка забрал лиловые Нинины трусы с вышитым спереди и внизу букетом маргариток. Когда труппа возвратилась с гастролей, Генка спрятал трусы, и отказался возвратить.
- Отдай, подлец! – плача, кричала Нина. Она торопилась в детский садик к сыну.    До того Нина  призналась возлюбленному в пикантной подробности ее семейной жизни: перед близостью супруг любит видеть ее именно в этих трусах с вышивкой.
Возмущенная Лиза не знала чем помочь подруге.
Генка, как это свойственно психопатам,  упивался своей властью.  Он сидел в комнате  звукооператора молодого призывника Лешки на круглом вращающемся стуле, где звучала  «Машина времени», и когда туда пыталась заглянуть плачущая  Нина, вскакивал с вращающегося стула, вставал в дверях, крыл свою недавнюю  возлюбленную матом, выталкивал и захлопывал дверь.   
Случалось, когда артисты выезжали на  неуклюжем автобусе, со спектаклями  по области, разгружая куклы и декорации, Лиза и Маша нечаянно касались друг друга, и оба испытывали нечто вроде электрического разряда.  Однажды  Миша в салоне автобуса подал актрисе руку, что бы помочь перелезть через конструкции для  спектакля «Дзед и жоров», и задержал кисть ее руки в своей.
Лиза вздрогнула, и вздохнув чуть глубже обычного, высвободила руку. 
- Нет. У нас другие отношения. Мы не должны переходить грань.
 - Хотя уже приблизились к ней вплотную…
- Как раз поэтому…
Миша выдерживал паузу, и на мгновение представив,  что бы было, если дело бы у них пошло как  у Генки с Нинкой…  и , конечно, гасил в себе подобные предположения, даже мысленно не позволяя себе усмехнуться.   
Втроем с Лизой друзья гуляли по Могилеву. Миша напевал ей Вертинского, рассказывал о дальневосточных кошмарах, какие он видел, когда выезжал с операми по блатхатам в двухэтажных домах-деревяшках без удобств, с пьяными рецидивистами и рецидивистками с их татуированными телами, с нервически   дергающимися во сне детьми за ширмой; о рыбалке на Амуре, сопках и черных гималайских медведях с миниатюрными белыми манишками на груди и азиатскими изящными клыками.
Лиза в ужасе или в восхищении, в зависимости от темы рассказа ахала или  вскрикивала.
Николай припомнил о вычитанном  у Рериха способе казни, практикуемой в Тибете - перепиливание переносицы изнутри продетым через глазницы  конским волосом, и в добавление к азиатским ужасам рассказал о нем.   
Лиза закричала в голос. 
Миша и потупился, Николай отвернулся, - обоим стоило труда что бы не засмеяться. «Конечно, казнь изуверская, но Лиза явно и вне театра упражняется в актерском мастерстве», - заключил Николай. 
Миша заключений не делал, так как понял это раньше. В памяти у него мелькнуло начало песни Вертинского: «Я знаю этих маленьких актрис…» 
- Через глазницы?! Так этот несчастный наверно еще видит, когда его убивают!   
Шли мимо частного дома, сломали несколько веток нависавших из-за забора сирени и преподнесли Лизе. Лиза окунала лицо в букет.
Темы разговора менялись от нравов и обычаев минских студентов, до секретов виноделия. Николай вспомнил, как в Минске, где он побывал до Могилева, его товарищ по службе из роты охраны, минчанин Саша Евлаш устроил ему прогулку по столице.   
 - Это интеллигентнийший  молодой человек. Он должен был служить в связи, как и я. И даже был более полезен в связи, чем я, ибо в отличие от меня учился в ДОСААФ на радиста, кажется. Да, и до армии, еще в школе занимался в радиотехникой.  Собрал усилитель и подписал:"мейд ин Саша корпорейшен».
Миша и Лиза усмехнулись
- Коля великолепно рассказывает об армии, - пояснил Миша.
- Я ничего не имею против, – смеясь, и словно  оправдываясь сказала Лиза.
- Нет, серьезно. Старик, я без какой-либо подоплеки. Когда я совсем было расклеился на Дальнем Востоке, они меня вылечили. Галя – бабушкиными травами, а Коля – рассказами о службе.  Как-то поднимал настроение. Не давали полностью отчаяться. Возвращалось желание жить.   
-  Друг мой, я сейчас засахарюсь от удовольствия, как мед.
Вообще-то я больше о нем, о Саше. А в армии…  - в армии он попал в охрану, потому что в карантин приехал замполит батальона охраны, беседовал с новобранцами, и  спросил у Саши: «Пил на гражданке»?
- Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества. – Ответил Саша.
- А – а! Так ты Ленина знаешь? Пойдешь служить в охрану.
- Но у меня же, специальность – радист.
- Ничего страшного. Будешь стрелком.
- Но я же в очках! (Саша носит очки).
-  Меня видишь? Ну и все нормально!
Кстати, там,  в карауле, он совершил страшное преступление, какого никогда не случалось в истории института. Случалось, что напивались авиационного спирта или местным самогоном, оставляли пост, открывали стрельбу.  А он стоял на посту ночью у знамени и читал книгу.
Лиза рассмеялась.
- Уставом это действительно запрещено, и проверяющий офицер снял его с поста. Саше объявили пять нарядов вне очереди.
И вот на разводе. Э-э-э… Команды, аступающие в наряд или в караул проходят такое действо. У нас -строились на плацу, на площадке среди мелколистных зеленых ясеней у памятника летчикам испытателям с со стареньким серебристым, ослепительно сиявшем на солнце  истребителем МИГ – 15 на бетонной стеле. 
А комбат Бухареев,.. Впрочем, надо сказать пару слов о комбате. Лет пятидесяти, крепкий, приземистый… обрубок в форме с отекшим от возлияний и особого армейского напряжения бурым ликом, словом, служебно-сторожевой облик.  В хозвзводе батальона охраны он приказал солдатам-умельцам, сварщикам и плотникам изготовить себе, извините,  сортир с емкостью, извлекаемой из-под пола, к моменту ее  наполнения.
Миша фыркнул и отвернулся.
Лиза тоже отвернулась, стараясь скрыть смех, вызванный столь вульгарной подробностью.   
- И в ходе сотворения этой самобытной конструкции, Бухареев много раз присаживался, примеряясь к отверстию сверху стального сварного куба,  комментировал и давал указания: «Ты для кого такую узкую дыру сделал? Делай шире»!
Миша затрясся от смеха. Лиза, повернувшаяся к друзьям, обнаружила, что он смеется, и этим словно призывает смеяться и ее.   
- Ну-с. И вот на разводе, когда Саша загремел в наряд, дежурным по гарнизону был как раз подполковник Бухареев. Обходя ряды заступающих в наряды он остановился возле него и спросил: «Ну, что Евлаш к литературной деятельности себя готовишь»? Саша не нашелся, что ответить, а Бухареев вдруг снова спросил: «Ты Ваньку Жукова читал»? Помолчал, так как Саша растерялся еще больше, снова промолчал и пошел дальше.
Миша и Лиза смеялись и над вопросом комбата особенно сильно, и на неэстетичную тему туалетного ящика, по поводу которого они из скромности  смех сдерживали. Теперь же, когда обе причины совокупились воедино, они хохотали безудержно.      
Неделю назад, Саша устроил мне экскурсию по Минску.
Прекрасный город. Чистый, светлый, истинно восточнославянский, ибо просторный и широкий, не то что западные
 бурги. И вот когда мы шли по набережной этой реки …э-э-э…
 - Свислачь.  -  Подсказала Лиза.
- Именно. Саша вдруг указал на одно из зданий и сказал: «А вот в этом доме живет наш национальный дурачок -  и Николай назвал фамилию одного известного эстрадного певца. 
От смеха Лиза остановилась не в силах сделать шаг. Мища тоже хохотал.
Когда Лизу проводили домой, друзья оправились в силикатный дом Мишиной мамы. Где на третьем Этаже, их ждала Людмила Павловна, по прежнему, не смотря на годы, и на редкую седину в пышных русых волосах, сильная красивая и статная женщина, и снимавшая у ней комнату, тоже закройщица со «швейки» Юля. Повзрослевший сын Людмилв Павловны Вовка был, как в свое время Миша, учился в ПТУ и был практике.
Дабы не быть увлеченными в вульгарном натурализме, вслед за нашими героями в дом к женщинам мы не последуем.
Ночевать к тете в тот день друзья не вернулись…   
После прогулки по вечернему, майскому нежно-зеленому дочернобыльскому  Могилеву, Миша решил пригласить Лизу в дом тети Тоси, на жаренную свинину, которую он планировал запивать белым вином «Фетяско».  Поседеть послушаем Вертинского, Градского, – его альбом на стихи Саши Черного. 
Дабы расположить к себе тетю, он сходил на базар  за продуктами и для себя с Николаем и для не с бабушкой. наколол дров затопил баню нагрел воды для того чтобы она смогла искупать почти не передвигавшуюся даже по дому бабушку.  Тетя Тося искупала бабушку и сама сходила в баню. И когда в бане попарился и соседи: Витька его жена Светка и его дочь Валька, туда  отправились друзья. 
В тускло освещенной деревянной, будто бронзовой, банной клети, наведшей Николая на мысли о буддизме, после очередного ковшика, каковой плеснул на камни Миша,  они восседали на полке.
Преодолев съедающий уши жар, Николай выпрямился, вдохнул наполненного запахом сосновой древесины воздуха.      
 - Слушай, божественно.
-  Нирвана. - Пояснил Миша, подтверждая мысли друга, затем встал с полка достал из ведра размокший березовый веник.
- Действительно Нирвана
- Так, старик, давай-ка я тебя похлещу.    
 Ужин прошел великолепно, - редиска со сметаной и  укропом, жареная свинина с белым сухим вином. Миша экспериментировал, проверяя сочетание мяса и напитка, прежде чем пригласить Лизу.
Угостили и тетю Тосю.  И тут Миша сообщил. Что на послезавтра пригласил Лизу, так же на свинину и сухое вино.
- Бабу? Нет, бабу сюды не надо!
-Тетя, это актриса из моего театра, - мы вместе…
- Нет. Я сказала. Ко мне у хату баб не води. Тут меня все люди знают. Вся улица.
- Тетя! – в дидактическом гневе выговорил Миша,  округлив глаза. – С женщинами, ко всему прочему, можно еще и работать!  Не только их е…! Но еще и работать!
Тетя Тося в изумлении отшатнулась, будто от удара наотмашь.
- Тю! Племянничек  ё… твою мать! Ты чего?!
- Я наверно сам понимаю, повторяю, понимаю сам, для каких целей можно впускать в дом женщин, а для каких нельзя!
- Гэто за все, что я для вас с Галей сделала, ты мне такой сказал?!
- Я вам говорю не об этом! Я вам говорю об отношении к жизни и к работе!
- Гэто, что я Аленку доглядывала,  як родная бабушка… - Тетя Тося залилась слезами, - Баб ему подавай! Ну погоди, дорогой! Я тебе баб устрою!
Злой, отчасти  вдохновленный, а отчасти обескураженный своим гневом Миша вошел в комнату. Николай вздохнул, развел руками и полез за сигаретами.
- Однако. Друже…
- Да, старик, не обращай внимания. Это их понимание жизни…
Николай достал сигарету, спички и уже было вышел во двор покурить. Но на остекленной веранде. Общей для комнат Мишиных родственниц и его каморки столкнулся с рыдающей тетей Тосей. 
«Сколь  уязвлена она из-за меня»! Чувство раскаяния перекрыла, черт знает, откуда взявшееся, пародийно-радищевское. «Душа моя страданиями тети Тоси  уязвлена стала».
- Да, получилось как-то все… Э-э.
- Коля я ведь як бабушка с ихней Аленкой нянчилась! А он мне такое говорит.!
-Мн-да… - промычал Николай, склонив голову.
- Я же знаю усе! Мне его мать, моя сестра говорила! Ходи до нас с бабушкой у хату.  – И тетя Тося пригласила Николая в комнаты к бабушке.
Старушка сидела неподвижно, будто что-то пережевывая. И смотрела на гребень батареи и подоконник за пронизанным солнцем тюлем занавеской и  горшком с геранью.
- Я знаю. Ён туда, к матери баб водил, она мне рассказывала, як  простыни пирапичканые за батареей  находила! Я ведь их суды жить с Галкой пустила! Ни денег ничего не брала, кормила и его и Галку… - и успокоившаяся тетя Тося вновь запричитала. - А он так ругается!…   
- Кто ругается?- проскрипела старуха.
- Та Мишка меня перед своим другом, тем хлопчиком, что сюда приходил с вами поздороваться, помните, вот, перед ним,  матом обругал, - рыдая, проговорила тетя Тося.
- Як же, ён так…
- Бабы ему нужны! На старости лет перед всей вулицей опозорить надумал! А вы-то чего ты плачете, мама? 
- Та ты плачешь, - и я плачу…  А чего бабы? Я помню у дярэвне и девки и хлопцы ходили и в рощу и на речку, покуль Илья в воду не нассау. – стала проговаривать свои мысли старушка.
- Работать ему надо! Нехай ведет ту девку у кусты, там и работают!– никак не успокаивалась тетя Тося.
Вдруг Николай ощутил такой неодолимый прилив смеха, что не выдержал и… засмеялся.   
- Коля? А что ты смеешься? Надо мной?
- Что вы! Я вот… бабушка говорит, как молодежь в деревне гуляла. – нашелся Николай, - Кто же, тот подлец Илья. который в воду, извините,… 
- А-а! То Илья Пророк! А августе день Ильи пророка. Вода к тому времени холодной становится, и люди говорят: «Илья в воду нассал». Купаться в речке уже нельзя. А ты думал, то хлопец? Нет то праздник, церковный.  Ой, Коля…
Тетя Тося перевозбужденная от ругани легко сменила настроение, и глядя на корчившегося Николая, тоже засмеялась.
-Тося, а что ты смеешься? Скажи, сама трохи посмеюсь.- скрипя, сказала старушка.
Через день Николай специально ходил на вокзал за билетами, чтобы быть от греха подальше, то есть, отсутствовать к концу дня, когда Миша приведет Лизу.
И возможно, он был прав, потому  что друг привел таки Лизу, и к его приходу уже пожарил свинину. Встретила Николая перепуганная тетя Тося.
- Коля! Мишка девку привел! Лохматая, волосы длинные, в стороны расходятся, як Львица.  Вся улица смотрит, як мой племянничек идет с тою деукой бесаромной. Меня увидел, подскочил, вочи вылупил, так пальцем грозит: «Только пикните», - говорит.      
"И эта драма разыгралась из-за меня!" Друзья очень  мило провели вечер. Слушали Вертинского и Градского, ели жареное мясо, читали стихи, включая японские трехстишья. Николай попытался сложить свое хокку

- Но, признаюсь,  до конца не сложилось…  - сказал он допив и поставив бокал. 

Застыли в реке облака
Нырнуть бы в прохладную глубь
Да,  только Илья…………...
Миша захихикал.
- А кто такой Илья?-  Не поняла Лиза.
- Илья.  Илья Ильич Обломов... - задумчиво проговорил Николай и обернулся к Мише. – «Что же такое обломовщина». Послушай, в школе нас мучили этой статьей Добролюбова. Вот ответ! Вот сентенция!, которая, увы, так и не пришел в голову деятельному  революционному демократу.  А «светильник разума» мог бы в освещении данной темы,  установив смычку между Ильей Ильичом Обломовым и Ильей Пророком закончить статью этой народной присказкой, о том, как Илья в воду…   
Все еще не понимая, о  чем речь, но догадываясь, что о чем-то веселом, Лиза посмотрела на Мишу. А Миша был бы и рад в объяснить. но не мог,  так как трясся в хохоте. Закатное солнце золотило завитки его бороды.