Чужак -1

               
     Прежде, чем получить  приказ о своей отставке я сдал оружие, потёртый пистолет "Макаров", на кобуре которого, с внутренней стороны, синей шариковой ручкой была написана фамилия прежнего владельца.

     Применить оружие мне так и не довелось, и крутости оно мне совсем не придало. Наоборот, с ним я умерил природную горячность своего характера и вспыльчивость. И если раньше меня было легко развести на конфликт и ссору, то с оружием я стал незаметным, тихо проскальзывающим мимо любого конфликта и обострения ситуации. В отличие от других следователей, возомнивших себя вершителями судеб, в чьей власти отправить одних людей по кругам ада с клеймом убийцы, а других оставить с печатью доброго самаритянина, я превратился лишь в наблюдателя, всего-навсего собирающего и констатирующего факты.

     Природа моей следственной деятельности, как я её понял, способствовала тому, что я окончательно утвердился во мнении, что по большому счёту справедливость невозможно утвердить ни волею одного человека, даже если он уполномочен государством, ни коллективной волей властного аппарата. Справедливость для меня стала смутной, тёмной субстанцией, которая существует независимо от происходящего на земле и только в какой-то момент вдруг оказывается, что все имевшие место в истории события с одной стороны подпитывались ею неведомым образом, с другой – сами же её и формировали. Только, чтобы это увидеть и понять, считал я, надо выйти за рамки конкретной жизни и мыслить категориями вечности.

     Теперь я не смогу точно сказать, почему я выбрал для жизни именно эту умирающую, в несколько десятков дворов, деревню со странным названием Кокси, расположенную в лесном глухом и заболоченном северном краю, где до ближайшего промыслового посёлка Пельга нужно было добираться пятьдесят километров и только летом и только по реке, а до райцентра Кияика – так все сто пятьдесят километров и только по зимнику. Возможно, выбор был определён голосом крови. Мои предки жили в этих краях издревле, замкнуто и потаённо, не суя нос в чужие дела и земли, и отвечая на чужое нескромное любопытство и наглость только тем, что забирались дальше, в края ещё более глухие. Уходили от соперничества, уходили от навязанной чужой воли и чужой веры. Правда, я и сам теперь был здесь  чужаком. Я не умел ловко поймать рыбу, не мог убить зверя. Мне ничего не говорили ни крики ночных птиц, ни густой мох на елях, ни странные названия деревень. И в пахучих травах я не разбирался, и тем более, погоду угадать не мог.

   Но мне нужна была эта деревня, угасающая без электричества, без других благ цивилизации. Я искал жизни простой и уединенной. Возможно, на уровне инстинкта понимал, что только такая жизнь исцелит меня от дурных и губительных привычек. Но, самое главное, я рассчитывал, что смогу здесь написать свою книгу, идея которой смутной догадкой оформилась у меня, пока работал следователем.

   Мне хотелось убежать от своего окружения, от людей, привыкших чётко проводить границы между чёрным и белым, никогда и никому не верящим на слово и доверяющим только своим чувствам. В отличие от них я нередко мог усомниться не только показаниям изворотливого убийцы, но и своим собственным ощущениям, чувствам и мыслям. Поэтому, совсем не исключаю, что я просто был вытеснен ими из своей среды, как что-то чужеродное.  Во всяком случае, были рады начальники, и был рад я, когда у меня появилась возможность уйти в отставку по выслуге лет.
   
  Сдав оружие и расписавшись в приказе об увольнении, я подчистил все бумаги в рабочем столе. Я просто искрошил их ножницами так, чтобы ничего нельзя было понять; одну папку забрал с собой, чтобы сжечь в своём новом старом доме, расположенном в древней деревне Кокси. Там мне предстояло, как я рассчитывал, провести остаток жизни.
   
  Когда папка с бумагами, под внимательным, пристальным взглядом приблудного пса, догорала во дворе дома, поджигая случайно оказавшиеся поблизости сухие рябиновые листья, я допил остатки водки. Немудрёная закуска в виде любительской колбасы, веером разбросанная по тарелке, была мною царственно брошена новому, лохматому другу, который так и не решился подобраться ко мне ближе. Прислушиваясь к встревоженным птичьим крикам, которые словно предупреждали меня о чём-то, эхом разносясь между густыми елями, я ещё раз мысленно простился с прежней жизнью, решив, что с утра следующего дня начинаю новую жизнь,  без трупов, без расследований, без спиртного и, разумеется, без курева. Чтобы быстрее закончить с последним, я скурил одну за другой оставшиеся сигареты и, бросив смятую пачку в затухающий огонь, пошёл спать. Люди в моём возрасте, как правило, уже мирятся со своими слабостями, и даже начинают любить их, а мне всё казалось, что я по-настоящему и не начинал жить, и что у меня самое главное ещё впереди. Начавший моросить мелкий осенний дождик проводил меня до дома и с шипением загасил остатки огня.
 
    Я ожидал, что стоит мне прилечь на кровать, как сразу же погружусь в очистительный сон, чтобы утром проснуться обновлённым, свежим, полным энергией человеком, готовым начать настоящую свою жизнь. Однако сон не шёл. Болела голова и слегка тошнило от ударной дозы никотина. Из головы не уходили беспокойные мысли о том, что сбежав в эту глухомань, я ничего не исправил в своей жизни. Я как был чужаком в прошлой своей среде, так им останусь и здесь. Перевернувшись с боку на бок, я укрылся дополнительным одеялом, прислушался, шумят ли дрова в старой печке. Дом порядком отсырел за это дождливое лето. И теперь вместо тепла комната наполнялась только паром и запахом отсыревшей известки.
 
   Я встал и убрал свою дорожную сумку подальше от раскалённой печки. Подумав, достал из сумки несколько бутылок водки и спрятал в ящик стола. Со спиртным я с сегодняшнего дня покончил, больше не пью, но водка сгодится для растираний, если, к примеру, обморожусь зимой. Выложил из сумки несколько объёмных связок исписанной бумаги. Тут – фабулы самых различных криминальных происшествий, в которых я принимал участие, мои размышления по ходу расследования уголовных дел. Одним словом – моё будущее. Эти записи я вёл всю свою сознательную жизнь, предполагая осуществить свою мечту стать писателем. Вот выйду на пенсию, думал я, и буду писать романы по уголовной тематике. Может быть, детективы. Как пойдёт, одним словом.

     Выпотрошив сумку, я обнаружил, что куда-то исчезла пачка сигарет. По моим расчётам должна была оставаться ещё одна пачка. Я сегодня бросил курить, но порядок есть порядок. Я её должен отыскать, чтобы при  случае кого-нибудь угостить. Тех же соседей. Как я понял, магазин в деревне не работал уже с прошлого года.  Но сигарет в сумке не было.  Проверил карманы своей куртки – тоже пусто. И в брюках у меня ничего не было. Тогда я решил проверить всю висевшую на крючках у входа одежду: рабочие куртки, ветровки, в которых я в прошлый свой приезд разжигал мангал, топил баньку, наводил порядок во дворе. Но ничего кроме нескольких помятых коробков спичек, семечной шелухи, сушеного яблока, да пробки от бутылки шампанского я там не нашёл. Обнаружил только одну смятую сигарету с пустой рваной гильзой. Табак весь высыпался в кармане, но его даже на скромную самокрутку бы не хватило.
    
     Выкурил, наверное, всё, ожидая попутный вертолёт, следовавший из райцентра в расположенную в этих краях исправительно-трудовую колонию. В это время сюда можно было добраться только таким путём. Вертолётом до исправительной колонии, а оттуда пешочком по лесной дороге двадцать километров до Кокси.Тогда я смолил одну за другой, прощаясь со своим прежним миром и томясь перед неизвестностью. Ведь все эти годы я жил не своей, не настоящей жизнью. Все эти  годы я думал только о том, что придёт моё время, и все накопленные на нелюбимой службе впечатления, я реализую в увлекательные романы, захватывающие повести, поразительные рассказы.  Не страшно, что мне под пятьдесят. Есть сколько угодно примеров, когда люди осуществляли свою мечту и в шестьдесят и в семьдесят лет. Так что времени у меня ещё больше, чем достаточно. Опубликованный в юности рассказ в районной газете не давал мне опустить руки.
 
    Подбросив  в уже раскалённую печь дрова, я вышел во двор. Тучи рассеялись, разрешившись слабеньким дождём, который даже мой костерок не смог толком затушить, и тот продолжал струить в небо прозрачный дымок. Выглянувшее из-за туч солнце только едва-едва коснулось верхушек елей, обещая расцвеченный яркими северными красками осенний закат. Так что спать я задумал опрометчиво рано. Приблудный пёс, пристроивший подаренную судьбой колбасу куда надо, добрее не стал и смотрел на меня из-под забора волком.

     Что-ж, подумал я, пойду, пройдусь по деревне. Глядишь, и хмель быстрее выветрится. По-прежнему, чувство тревоги не оставляло меня. Одно дело приехать сюда летом в отпуск, пожарить шашлыки и выпить водки. Другое же дело – жить здесь постоянно, круглый год. Деревня была совсем небольшой. Два десятка домов. И то – половина из них развалились и заросли крапивой вперемежку с бурьяном. В других домах, мало чем отличающихся от заброшенных, доживали свой век старики.

     Удивлял стоявший на краю улицы недостроенный и успевший уже состариться храм, сколоченный из массивных бревен. Кто и для кого, для каких прихожан, затеял это грандиозное строительство? Не видно было ни одного строителя, ни одной машины, ничего, что позволяло бы предположить, что строительные работы еще ведутся. Так, удивляясь, я дошёл да самого леса и пошёл дальше, не сворачивая с дорожки. Деревенька была как остров среди озер, болот и тайги. И для меня крайне непонятным было затеянное здесь строительство.

     В раздумьях я и не заметил, что солнце село и в лесу стало довольно сумрачно. В нём и днем-то солнечный луч не может пробиться сквозь густо переплетенные стволы и ветки деревьев, а сейчас стало даже жутко. Только опавшая листва под ногами давала необычный отсвет, наполняя всё кругом желтым призрачным туманом. Даже мои руки в этом свете стали неестественно желтыми. Мелькавший поодаль четвероногий соглядатай, окончательно убедивший меня в том, что был не псом, а опустившимся до положения попрошайки волком, зловеще чернел среди редких деревьев своей облезлой шкурой.

     И вдруг мне показалось, что я увидел ещё один силуэт. Но уже в противоположной стороне. Точно! Там, в глубине леса я увидел тёмную сгорбленную фигуру человека! С одной стороны меня пасёт пёс-оборотень, а с другой стороны – какой-то чёрный скрюченный человек! Я развернулся и поспешил обратно. Шёл сначала в прежнем темпе, шагом, а потом, постепенно стал ускоряться, а затем и вовсе перешел на лёгкий бег. Вроде и не убегаю, а так, решил пробежаться трусцой. Однако хлеставшие по лицу прутья и гулко бьющееся в груди сердце заводили меня всё больше и больше.

    – Постойте! – вдруг услышал я у себя за спиной. Словно пристыженный, словно застигнутый за постыдным делом, я резко остановился. Да, теперь понятно, я не занимался здесь спортивным оздоровительным бегом. Я просто убегал из леса.   Обернувшись, я увидел человека. Вид у него был необычный, странный. Он не был похож на грибника. Скорее – на монаха-отшельника. Непонятный, как у грузчика черный халат до самых колен, чёрные же сапоги и длинные, ниспадающие на плечи спутанные темные волосы. И он совершенно спокойно, словно всю жизнь стоял у меня за спиной, сказал:
 
    – Постойте!

     Я остановился и замер. Как это ему удалось так неслышно подкрасться сзади?

    – Исполните моё последнее желание! – взгляд его цепко держал меня и гипнотизировал. – Дайте закурить!
 
    Лицо его было круглым и белым. Такие лица часто встречаются среди ловчил разного уровня. С виду добродушные, а на деле еще те мошенники. Хотя нередко люди с такими лицами могут оказаться просто больными. 
 
    – Я не курю! – ответил я и добавил поспешно.– Я бросил!

    – Простите,– ответил незнакомец  и повернул обратно, вглубь леса.
 
    Не оборачиваясь, я быстрым шагом, словно всё ещё опасался преследования, поспешил покинуть лес. Под ногами шуршали сухие листья, голые осины, похожие одна на другую как близняшки, мелькали по обе стороны от тропинки; чернели стоящие поодаль густые ели; а  редкие красные облака в кронах деревьев темнели на глазах. В голове у меня эхом отзывались слова незнакомца: "Исполните моё последнее желание! Исполните…"
 
   Когда я поравнялся с недостроенным храмом, я подумал: "А не отсюда ли этот чудик? Сторож или будущий настоятель. Совсем даже не исключено ". И с еще большим любопытством я стал разглядывать необычный храм. Строителям не хватило сил увенчать храм куполом, и теперь он возвышался совсем как всадник без головы, обезглавленный, но еще держащийся в седле и устремленный к своей смутной и непонятной цели. В какой-то момент мне показалось, что там , в оконном проёме, мелькнула тёмная фигура.

     В смятенных чувствах я вернулся в дом. Зачем-то обошёл его кругом, прежде чем зайти внутрь. Пса уже нигде не было видно, не исключёно, что ушёл в лесную чащу. Я зашёл в дом, зажёг керосиновую лампу и сел на кровать. Мне представилось, что и в других ещё обитаемых домах сидят, лежат на кроватях, стоят во дворах старики, доживают век, откладывая под матрацы заработанные для детей и внуков пенсии и смирно ожидают своего конца. Никто здесь уже не  занимается своим хозяйством и усадьбой. Дома день ото дня глубже уходят в землю, заборы сгнивают, сравниваясь постепенно с бурьяном и одичавшей малиной. Я приезжаю сюда второй раз, но ни с кем из деревенских ещё не познакомился. Старики редко выбирались из своих домов. А если и выбирались, то не дальше магазина, он еще в прошлом году работал; или – не дальше скамейки у своей завалинки. Интереса к жизни, как мне показалось со стороны, они не проявляли абсолютно никакого. Словно это были уже не люди, а ходячие мертвецы. Сейчас, с закрытием магазина, рассчитывать им оставалось только на расторопность районных социальных служб. Но догадываюсь, старики ни на кого уже больше и не полагались. Не удивлюсь, что они просто смирно улягутся один за другим и улетят как на ракетах на своих провисших кроватях в иные миры.

     Но меня устраивала заброшенность деревни. Я ведь забрался сюда писать роман, ради которого всю жизнь собирал в многочисленные папки, как монетки в глиняную копилку, свои переживания и впечатления, ради которого послушно ходил на службу день ото дня, чтобы быстрее заработать пенсию и стать независимым. Я встал с кровати и направился к столу, на который выложил объёмные папки с бумагами. Нечего ждать нового дня – начну работу прямо сейчас!  Из головы, правда, всё никак ни шёл странный путник, встреченный мною в лесу с его последним желанием. Помирать что-ли он собрался? И решил перед смертью закурить? Но вроде на умирающего он не очень-то похож. И надо ж такому случиться – я только что выкурил последние сигареты! Я вытянул из кучи папок ближайшую, и вместе с ней мне на стол вывалилась, удивительное дело, пачка сигарет. Вот она! А я искал! Привычным, заученным движением я потянул за красную целлофановую полоску, чтобы раскрыть пачку, но вовремя одумался – я же бросил сегодня курить!
 
    И тут же, вспыхнувшей спичкой, внезапно в моей памяти возникло лицо лесного странника с его последним желанием. Наверное, он смог бы дойти до деревни и добыть себе курева, если так сильно хотел. Да и вообще – ничего хорошего в этом нет. Курить – здоровью вредить! Самое время поспать, а наутро – начать новую жизнь. С этой мыслью я отправился на кровать.

     На этот раз, утомлённый перипетиями беспокойного дня, я сразу провалился в трясину сна и очнулся уже поздним утром, от настойчивого и громкого стука в окно. Забытый было сон тут же услужливо выудил из глубин сознания вчерашнего лесного путника. Оказывается всю ночь он то и делал, что стучал в моё окно, в двери и даже суматошно бегал по ржавой железной крыше, и всё кричал и кричал под волчий протяжный вой: "Закурить! Дай мне закурить!"
 
  "Неужели  и в самом деле он стучит?" – подумал я спросонья и отодвинул в сторону давно не стиранную и уже чёрную от грязи занавеску. Никого не увидел. Только мглистое осеннее утро и рябина, теряя красные гроздья, беспокойно стучала в стёкла голыми без листьев ветками. Ветер раскачивал её, пытаясь вырвать с корнем, но, отказавшись от этой затеи, перекидывался на пустую ржавую бочку, катая её по двору из угла в угол. Пристроив бочку, он начинал свистеть и выть в трубе затухшей за ночь печки. Но дом к утру уже успел прогреться и перестал казаться чужим и неприветливым. А кружка густого чёрного кофе и несколько сухариков волшебным образом убедили меня в том, что я почти писатель. Оставалось только сесть за стол к бумагам и начать работу над романом. Но я понимал, что пока не прогуляюсь в лес мимо недостроенного храма, пока не встречусь снова с этим монахом- отшельником, не смогу спокойно работать. Спрятав в карман куртки найденную накануне пачку сигарет, я покинул дом. Вчерашнего пса нигде поблизости не увидел, хотя его ночной вой всё ещё стоял у меня в ушах. "Ну и Бог с ним, – подумал я. – Друг за колбасу ещё не друг".
   
     Ветер с наступлением дня успокаиваться и не думал. Всю дорогу, пока я шёл к лесу, он хлопал ставнями в заброшенных домах, пытался свалить хлипкие заборы одиноких пенсионерских усадеб и бросал мне в лицо ворохи опавшей листвы вперемежку с дорожной пылью. Только в лесу удалось от него укрыться. На тропинке было тихо, лишь верхушки деревьев нервно дёргали голыми ветками, теряя от порывов ветра последние листья.
   
     Вот здесь…да, вот здесь я встретил вчера этого странного путника! Я остановился и огляделся, словно вчерашний незнакомец должен был здесь меня дожидаться. И увидел по ходу тропинки, в метрах пятидесяти от меня, чернеющий среди  деревьев силуэт. Нет, всё-таки годы следственной практики выработали во мне некое чутьё, какую-то особую интуицию. Я знал, что дело здесь непростое и за этим его "Дай закурить!" кроется какое-то продолжение. Ну, да, так оно и есть! Я увидел того самого, вчерашнего монаха, стоящим на коленях у крепкой березы. Один конец веревки петлей обвивал его шею, а другой был закреплён на толстой ветке.

     Однако идти к нему мне пришлось бесконечно долго. Поначалу, как только я увидел его, мне казалось, что он вот, тут, в каких-то нескольких десятков метров. Но стоило мне опустить взгляд, потеряв его из виду я обнаруживал его уже на другом месте, словно неведомая сила переносила его от березы к березе, дурача меня. И когда я вдруг оказался прямо перед ним, стоящим на коленях со склонённой головой, когда увидел натянутую верёвку, то почувствовал какой-то внутренний удар, словно в груди у меня что-то сорвалось. Повесился!

    Я непроизвольно огляделся, словно искал от кого-то поддержки и столкнулся взглядом с парой волчьих глаз, блестевших из прошлогоднего валежника в ожидании моего решения. Определённо, из-за куска колбасы, он теперь за мной  хвостом будет повсюду таскаться! Я попытался набрать по сотовому телефону номер дежурной части милиции, но быстро понял, что сотовая связь здесь не работает. Сделав с помощью того же телефона несколько фотоснимков, я перочинным ножом перерезал веревку над головой самоубийцы. Последняя нить веревки лопнула под клинком, издав тонкий звук оборванной струны. После глухого удара о землю уже окоченевшего за ночь тела, я услышал, как  вглубь леса ушёл, перекатываясь волнами, шёпот потревоженной сухой листвы. Боясь наступившей звонкой тишины, я стал с треском ломать сухие ветки, чтобы закидать ими труп. Из прошлого опыта я знал, что скоро сюда на слетятся вороны и подтянутся четвероногие, вроде моего приятеля – любителя дармового мяса. Когда ещё милицию удастся вызвать!
 
    "Однако ж, как это неприятно! Как неприятно! – говорил  я себе, возвращаясь в деревню. – Человек отправился на тот свет, а я мог, но не исполнил его последнего желания! А там, за сигаретой, может быть, он и выговорился со мной!"
 
   Не скажу, что мне было неприятно одно лишь это обстоятельство. Конечно, мне было жаль бедолагу, но для меня уже давно смерть человека, как и его рождение, стало обыденным, рядовым и вполне закономерным явлением нашей жизни, можно сказать, её неотъемлемым атрибутом. Меня волновало только одно – почему эта смерть наступила сейчас? В чём её причина? И, если уж говорить искренне, мне хотелось найти и обнажить хотя бы один небольшой фрагмент того сложного всеобщего механизма, который я обозначил для себя механизмом целесообразности или даже механизмом всеобщей справедливости. Хотя, ради той же справедливости скажу, что довольно часто, а если быть точным, в девяносто девяти случаях из ста, я не находил в подобных случаях ни целесообразности, ни справедливости.
 
   Несмотря на то, что я и не обнаружил в карманах повешенного ни одного документа, я почти не сомневался, что мне сейчас надо посетить и осмотреть недостроенный храм. Возможно, там сейчас находится кто-то, кто знает умершего. Не исключено, что я найду там документы погибшего, и по ним можно будет опознать его личность. В любом случае, я никак не могу себе позволить просто  отправиться домой и спокойно пить чай, оставив бедолагу на съедение муравьям. Может так случиться, что сотовая связь здесь вообще никогда не заработает. Поэтому-то сейчас, хочу я этого или нет, а первые следственные действия до приезда милиции, сделать придётся мне.

Продолжение: http://www.proza.ru/2015/02/11/481